Мост к людям

Старая большевичка в пальтеце из простого сурового холста — Таисия Семеновна Вишневская. По поводу ее я получил письмо от члена бригады коммунистического труда Веры Семеновны Атаманенко. Девушка просит помочь ей выразить через газету свою безграничную благодарность депутату Подольского райсовета г. Киева Вишневской, пришедшей ей на помощь в беде. К этой просьбе присоединяется вся бригада в составе двенадцати человек.

Дело, с которым обратилась к своему депутату В. Атаманенко, обычное, квартирное. С подобными делами к депутатам обращаются многие, и многим помогают — всех случаев не перечтешь. Да и благодарить не за что: для того депутат и существует, чтобы помогать своим избирателям, — это гражданский долг депутата, за выполнение которого не благодарят.

Однако письмо В. Атаманенко проникнуто таким искренним и глубоким чувством, что его невозможно спокойно читать. Дело в том, что она, бывшая воспитанница детского дома, попала из-за отсутствия собственного угла в совершенно исключительное положение. Не имея где прописаться в течение пяти лет, она лишилась паспорта, а вместе с ним и самых основных гражданских прав. Речь шла уже не о том, что девушка лишилась возможности встать в очередь для получения квартиры и вынуждена была платить спекулянтам жилой площадью из своего небольшого заработка, — она не могла ни получать пособия по болезни, ни даже голосовать! В. Атаманенко пала духом и потеряла надежду. И она благодарит депутата Вишневскую за то, что та «укрепила во мне веру в справедливость, в хороших, настоящих советских людей».

Вот отрывок из этого письма ко мне:

«Сколько людей обрело счастье благодаря ее неустанным хлопотам! Она несколько лет тому назад ушла на пенсию, но до сих пор не знает покоя. С девяти утра начинает свой неугомонный день и лишь поздно вечером возвращается домой… Я все время думаю об этой удивительной женщине, которая все свои силы (их у нее, к сожалению, не так уж много), всю теплоту своего большого сердца без остатка отдает людям. Что заставляет ее, будучи пенсионеркой, после 16 лет несправедливого тюремного заключения, проводить каждый день в бесконечных хлопотах о людях — ходить, требовать, добиваться? Я думаю, настоящая любовь к людям. Делать людям добро, добиваться справедливости — вот в чем видит она свой долг депутата».

Речь, стало быть, идет не об отдельном случае, а о жизненном призвании человека, видящего свой долг в том, чтобы помогать людям и делать добро.

Как ни странно, мы очень часто миримся с мыслью, что хороший человек тот, кто не совершает плохих поступков, не причиняет зла. Если он промолчал, когда тебя несправедливо обвиняли, — что ж, и это, мол, хорошо, косвенно он тебя поддержал. Но не совершить плохого поступка вовсе не значит совершить хороший. Промолчав, он в лучшем случае расчетливо самоустранился, но уж никак не проявил себя поборником справедливости. А уж если он против неправого дела только в уме, то грош цена его мещанскому добросердечию: оно только на то и годится, чтобы обладатель этой обывательской добродетели мог самодовольно любоваться своим сомнительным благородством.

Нет, хороший человек прежде всего активен в проявлении своих душевных качеств. Какая и кому, в самом-то деле, польза от того, что человек пустил сентиментальную слезу по поводу того, что совершена несправедливость? Дело-то ведь в том, чтобы несправедливости не совершали, за это надо бороться, драться, а не добродетельно молчать.

Получив письмо, я заинтересовался Вишневской. Выяснилось, что она была хорошо знакома с В. И. Лениным, дружила с Н. К. Крупской. Была политработником в Первой Конной, пять раз бежала из вражеского плена и снова надевала красноармейскую шинель, чтобы драться за советскую власть.

Я позвонил в Подольский райсовет, чтобы проверить факты, изложенные в письме В. Атаманенко. Услыхав фамилию Таисии Семеновны, работник райсовета воскликнул:

— Это что! Таких дел за ней числится много. А вот история с мостом на Рыбальский остров — вот это да!

На этом острове работает несколько крупных заводов и проживает много киевлян. Через широкий рукав Днепра на этот остров людей и грузы переправляют при помощи катеров и паромов. Чтобы понять масштаб постоянных перевозок с острова и на остров, достаточно сказать, что для этого существует специальная пристань на правом берегу Днепра.

Когда после долгого отсутствия Т. Вишневская вернулась в свой родной город и пришла в райком, чтобы встать на партийный учет, ее пригласил в свою организацию партком одного из находящихся на острове заводов. Просто хотелось иметь в своей среде настоящего старого большевика. Часто бывая здесь, Т. Вишневская поняла, сколько средств и золотого времени тратят люди на переправу через Днепр — порой по нескольку раз на день. Что же касается предприятий, то их потерь от отсутствия твердой переправы никакими цифрами выразить никто даже не мог.

Через реку, о которой Гоголь некогда сказал, что до ее середины способна долететь лишь редкая птица, было построено несколько прекрасных мостов, но до Рыбальского острова все же руки не доходили. Дело в том, что для этого требовалось ни более, ни менее как четырнадцать миллионов рублей — сумма огромная даже в новом исчислении. И вот Вишневская, которую к этому времени избрали депутатом райсовета, решила добиться ассигнования этой огромной суммы. Ведь деньги, она понимала, со временем окупятся сторицей, а главное — можно облегчить жизнь десяткам тысяч людей.

Не стану рассказывать, каких трудностей это стоило Вишневской. Ведь порой даже сотню оторвать нелегко, а здесь четырнадцать миллионов! Нужно было преодолеть и инертность мышления многих людей, от которых зависело дело, и обывательское удивление тем, что «посторонняя» пенсионерка вмешивается не в свои дела, и даже возмущение тем, что депутат райсовета берет на себя заботы подобного масштаба. Но Вишневскую невозможно было укротить, людям нужен был мост, и она добилась.

В письме в редакцию В. Атаманенко описывает случай, особенно поразивший ее, когда Т. Вишневская занималась ее квартирным делом. Девушка уже вот-вот должна была получить ордер, когда на работе ей вдруг предложили бесплатную путевку на пароход-санаторий «Адмирал Нахимов». Она давно мечтала побывать на Черноморском побережье, увидеть море, отдохнуть. Но уехать в такой момент было страшно: не явишься вовремя — твою квартиру кому-нибудь отдадут! Она сказала Таисии Семеновне, что отказывается от заманчивой поездки и не пойдет в отпуск, пока не получит ключи от собственной квартиры и не займет ее.

«Каково же было мое удивление, — пишет В. Атаманенко, — когда Таисия Семеновна начала настаивать, чтобы я обязательно поехала отдыхать к морю, а она мои дела уладит сама! По приезде из отпуска я получила комнату на любимой улице, получила паспорт, прописалась. Как я ей благодарна! Пыталась написать стихи, но получается сухо…»

И впрямь, если человек возраста Вишневской ради отдыха молодой работницы сам отказывается отдохнуть да еще и взваливает на свои плечи такой огромный труд совершенно бескорыстно — из чистого человеколюбия, из понимания и сочувствия чужой нужде, такого человека можно отблагодарить только стихами, только языком такого же чистого и бескорыстного чувства, какое двигало ею самой!

Я спросил у Таисии Семеновны об этом случае, но она не стала отвечать. Вместо этого она рассказала другой случай.

— В 1919 году я бежала через Германию из польской тюрьмы. Когда приехала в Москву, меня пригласил к себе Владимир Ильич и спросил, где бы я хотела работать. Я ответила: «Куда пошлете, туда и пойду». А Ленин и говорит: «Помнится, читал я году в пятнадцатом о том, как вас любили солдаты, когда вы были сестрой милосердия. Может, и теперь на фронт, к нашим бойцам, поедете?» Так и решили. А когда я вышла из кабинета, снова зовет меня Ленин. «Ведь у вас, — говорит он, — в Киеве ребенок! Чуть было не заставили меня бесчеловечно поступить! Нет, Таисия Семеновна, уж мы за вас некоторое время повоюем сами, а вы поезжайте к дочери. Да и надо вам отдохнуть!»

Я понял, что это и есть ответ на мой вопрос о Вере Атаманенко: снять с человека непосильный груз и, если надо, взвалить его на собственные плечи — так поступил по отношению к ней самой Ленин. Так поступила по отношению к утомленной девушке и она.

Не этим ли самым пониманием своего человеческого и общественного долга руководствовалась Вишневская, когда из-за отсутствия троса вдруг приостановили строительство моста на Рыбальский остров и, казалось, никто уже ничего не мог изменить? Теперь в трудное положение попали уже не отдельные люди, а целые учреждения, и Таисия Семеновна взвалила на свои старческие плечи груз, который бессильны были поднять даже они.

Стальные конструкции моста должны были висеть на том самом тросе, который оказался бракованным. Шли месяцы, а нового поставщик не изготовлял. Посылали толкачей, писали грозные и умоляющие письма, но завод отделывался обещаниями, которых не выполнял.

Между тем приближалась весна, а мост все стоял на подпорах. Ожидали большого ледохода, а затем и большой воды. Возникла вполне реальная угроза — рухнут подпоры, и мост упадет в Днепр.

И когда уже были испытаны все средства, когда из Волгограда вернулись ни с чем и делегации, и толкачи, в Киевский горком пришла Т. Вишневская я сказала, что теперь она поедет и порядок на заводе наведет.

При сложившихся обстоятельствах к подобному предложению больной и старой пенсионерки можно было отнестись и с понятным недоверием, и с иронической улыбкой. Но характер Таисии Семеновны уже многие знали, да и терять было нечего — расход невелик.

…Когда, как условились, в девять утра директор Волгоградского завода с постной улыбкой на лице сообщил Вишневской, что рад бы помочь, да цех остановлен на ремонт и тут уж ничего не попишешь, Таисия Семеновна поняла, с кем имеет дело. На директорский стол снова опустился ее маленький кулачок. Она грозно напомнила, что в случае катастрофы за человеческие жертвы и материальный убыток отвечает он лично. А пока что она сходит к прокурору в связи с ее личным любопытством по поводу бракованного троса и связанных с ним финансовых дел.

Но люди, привыкшие делать в уме сложные расчеты, обычно весьма сообразительны и в других областях, и директор сразу же заявил, что на ремонт вовсе не обязательно останавливать цех сейчас же, дело не к спеху, можно и повременить.

Короче говоря, трос весом в семьсот тонн и без малейшего брака был отправлен в Киев через трое суток. До начала ледохода его успели водворить на место, катастрофа была предотвращена.

…Мы вступаем на строящийся мост вдвоем с Таисией Семеновной. Сторож не спрашивает у нее пропуска — Вишневскую здесь знают все. Резкими, энергичными движениями маленькой руки она указывает на свое детище стоимостью в четырнадцать миллионов. Жаркое июльское солнце беспощадно жжет ее седую голову, но она бодро шагает по свежему асфальту настила, как истинная хозяйка жизни и верный друг людей.

Приятно писать о хорошем человеке, хорошем не только своей мягкой материнской улыбкой, но и деятельной неугомонностью во имя добра. Ноги побаливают, это правда. Но перестать действовать — значит умереть. Перестать действовать — значит начать жить для себя, робко и беспомощно сдувать пылинки со своей совести, стремясь во что бы то ни стало с помощью покоя продлить собственные дни.

Зачем? Если человеческая жизнь благо, то чье благо? — спрашивает коммунист. Благо всех людей, отвечает он самому себе, общее благо. Ибо если так поймет свое человеческое и гражданское назначение каждый, то кто-то и о тебе позаботится, когда помощь понадобится тебе.

И она снова торопится — еще много дел, которые нужно закончить сегодня. Ведь все ее дела, даже самые незначительные, похожи на этот мост — мост к людям.

Перевод автора.

ОТЗОВИТЕСЬ, ДРУЗЬЯ!

Передо мной десять страниц машинописного текста — чудом попавшие ко мне и сохранившие в течение двадцати лет подлинные боевые донесения специальной группы по разминированию Днепровской плотины. Бумага пожелтела, но еще вполне отчетлив текст, напечатанный с обеих сторон листа через один интервал на старой штабной машинке с выпадающими и неровными буквами.

Много драматических событий и удивительных поступков запечатлено на этих пожелтевших страницах. Скупые строки дышат героической простотой, в каждой из них содержание, достаточное для большого рассказа, а то, о чем они повествуют все вместе, похоже на огромный эпический роман.

Упоминаемые в тексте имена почти ничего не говорят. Никто никогда не слыхал о героях, совершивших великое дело. В наши дни на Днепрогэсе сооружен скромный памятник неизвестному бойцу, спасшему великую электростанцию, — люди приходят к этому памятнику, чтобы поклониться героизму тех, кто не позволил фашистам взорвать великую плотину. Как хорошо было бы прочесть на пьедестале их истинные имена! Но строителям памятника герои были неизвестны, и благодарность не имеет адреса, как и герои — имен. Однако в этих донесениях они названы все, и хочется, чтобы люди их знали. Живы герои или покоятся в безвестных могилах, рассеянных по освобожденной ими земле, они должны быть названы, а имена их высечены на пьедестале.

Вопрос об окончательном уничтожении Днепрогэса начал беспокоить немцев задолго до занятия войсками Запорожья. Участь его была для них решена — и потому, что этот первенец советской гидроэнергетики представлял огромную материальную ценность, которую они не собирались оставлять советским людям, и главным образом потому, что плотина являлась во многих отношениях готовой переправой через Днепр, которой советские войска могли воспользоваться для форсирования реки с ходу. Поэтому в первых числах сентября 1943 года к зданию ГЭС прибыл состав из двенадцати вагонов с взрывчаткой и авиабомбами, к которым через месяц прибавились еще семнадцать вагонов с таким же грузом.

Этого огромного количества взрывчатки оказалось, однако, мало для уничтожения гигантского сооружения обычным путем. Плотину фашисты хотели разрушить до основания, и для этого требовалось куда больше средств, а к концу 1943 года они уже ими не располагали. Приходилось подумать о том, чтобы добиться максимального эффекта при помощи искусственных средств. Для этого начали буровые работы на плотине и спешно выдолбили специальные камеры в бетонном массиве: наглухо забетонировав в огромных камерах взрывчатку, подрывники надеялись значительно увеличить силу взрыва и таким образом добиться своего.

К моменту, когда наши войска подошли к плотине, приготовления были закончены. Заминированная плотина стояла, окутанная декабрьской дымкой, почти целая, но уже обреченная — рука разрушителя лежала на роковом рубильнике, готовая в любую минуту включить ток. Плотина была своеобразной заложницей: достаточно было нашим подразделениям сделать неосторожное движение в сторону правого берега, и она взлетела бы в воздух.

Немцы, однако, надеялись, что наши войска не сделают неосторожного шага. Они понимали, что Днепрогэс для нас не только огромное достояние, но и святыня. Они были уверены, что этим мы не рискнем. Есть основания предполагать, что именно по этой причине они не убрались за Днепр из левобережных плавней, хотя на всем огромном протяжении от Лоева до Днепропетровска советские войска уже давно форсировали Днепр. В руках у них был заложник — Днепрогэс, шантажируя нас, они, видимо, собирались удержаться на южном левобережье до весны, сохраняя удобный плацдарм, с которого можно будет начать весеннее наступление в будущем. И хотя рубильник находился в их руках, они не хотели бы им воспользоваться тотчас же: если бы мы их вынудили взорвать плотину, днепровские воды уничтожили бы все их низководные переправы и затопили дивизии, окопавшиеся на левом берегу.

Создалась любопытная ситуация своеобразной «холодной войны»: мы боялись вступить на плотину, понимая, что немцы вынуждены будут ее разрушить; немцы же опасались, что, если им придется ее взорвать, погибнут их войска, зимующие в низовых плавнях, и во всем их фронте на юге образуется огромная брешь.

Началось состязание разведчиков — соревнование хитрости и находчивости двух воюющих армий, война нервов, которая, как это бывает всегда в подобных случаях, окончилась открытым столкновением огромных военных масс. И в этой «холодной войне» победили несколько советских солдат, спасших великую электростанцию и открывших путь нашим дивизиям для переправы в этих местах.

Вот как почти в буквальном пересказе выглядят некоторые эпизоды этой операции по донесениям гвардии капитана Сошинского на имя начальника штаба инженерных войск армии.

…Часть плотины уже обследована. Чтобы добраться до головы плотины, находящейся на правом берегу, оставалось преодолеть еще три последних быка. Эту важную и ответственную задачу возложили на гвардии младшего лейтенанта Курузова, сержанта Ямалова, рядовых Шабанова и Стародубова. В течение суток они готовили штурмовые веревочные лестницы и другие необходимые приспособления.

Ночью группа спустилась с уступа, образовавшегося в плотине после взрыва подкранового моста. Около пятнадцатого быка был обнаружен свисающий сверху трос, прикрепленный к большому железному кольцу, вделанному в бетонную стену на расстоянии двух с половиной метров от вершины. Между тросом и стеной повисла огромная глыба бетона. Ямалов решил взобраться по тросу, но попытка не удалась — гитлеровцы предусмотрительно смазали трос солидолом. Руки скользили по смазке, часть раскачивающейся глыбы сорвалась, чуть было не раздавив стоявших внизу товарищей.

Пришлось вернуться. Днем бойцы изготовили специальные когти, при помощи которых надеялись осилить скользкий трос. Но воспользоваться ими не удалось — трос находился слишком близко от стены. Оставалось единственное — любой ценой взобраться по нему на руках, так как никакого другого способа невозможно было придумать.

На этот раз решил попытать счастья младший лейтенант Курузов. Он подтягивался на одной руке, удерживал на ней свое тело, а другой рукой в это время протирал трос тряпкой, пропитанной керосином, чуть повыше. Затем приподымался на другой руке и протирал трос еще выше. Действовать приходилось с крайней осторожностью, чтобы не сдвинуть с места остаток глыбы, которая также могла рухнуть от малейшего колебания троса.

Для такого продвижения нужны были необыкновенные физические усилия, на которые в обычных условиях не способен даже тренированный атлет. Курузов все же добрался до глыбы, еще раз подтянулся и в страшном напряжении плавно перевалил через нее.

До вершины быка оставалось еще два с половиной метра. Теперь младший лейтенант уже находился на огромной высоте, а внизу клокотала вода и зияла бездонная пропасть. Перед Курузовым была совершенно ровная стена, зацепиться не за что. Он осторожно засунул сапог в железное кольцо и, цепляясь за гладкую стену окровавленными руками, выпрямился. До вершины оставалось всего шестьдесят сантиметров, а когда он поднял руки, остался сущий пустяк, но его преодолеть было невозможно.

Курузов прикрепил к железному кольцу штурмовую лестницу и, совершенно обессиленный, спустился вниз.

Третий штурм начался в следующую ночь. В распоряжении группы уже имелись специальные зацепы, с помощью которых надеялись взобраться на злополучный бык. Но воспользоваться ими не удалось — вершина оказалась не просто гладкой, а чуть ли не отполированной. Положение казалось безвыходным, несмотря на то что позади уже осталась бо́льшая часть быков, преодоленных с не меньшими трудностями и героизмом. И тогда Курузов решился на отчаянный шаг — стоя обеими ногами на железном кольце, он с силой подпрыгнул, ухватился кончиками пальцев за гладкую поверхность и повис над бездонной пропастью. Теперь нельзя было медлить, решал каждый миг. Собрав последние силы, Курузов подтянулся на руках и взобрался на вершину.

Это произошло как раз вовремя — через минуту после того, как он спустил веревочную лестницу и вся группа по ней взобралась наверх, внизу разорвался снаряд и остаток бетонной глыбы, висевшей на тросе, с грохотом сорвался и полетел в Днепр. Впрочем, как оказалось впоследствии, снаряд был случайный: почти уже дошедших до цели разведчиков немцы еще не заметили…

Параллельно с действиями группы Курузова в обеих потернах, пронизывающих плотину во всю ее длину, шла напряженная водолазная разведка. Здесь задача разведчиков заключалась тоже в том, чтобы добраться до головы плотины, обнаружить электровзрывной провод и перерезать его.

Условия работы здесь требовали особых, необыкновенных усилий. В потерне, являющейся по сути трубой огромного диаметра, целиком затопленной, водолаз оказывался не только надолго отрезанным от людей, руководящих им и ждущих его на поверхности, но и лишенным какого бы то ни было простора для подводного маневрирования и света, проникающего на небольшие глубины даже в открытых реках и морях. Да и попасть на место своих действий было не просто. Так, например, чтобы очутиться в верхней потерне, водолаз должен был в полном снаряжении спуститься по железной лесенке с огромной высоты левого берега на дно шлюза, пройти порядочное расстояние по самому дну, затем подняться по такой же лесенке на противоположную стену, проникнуть сквозь вентиляционное окно в сухую часть потерны, после чего по узким внутренним каналам спуститься в затопленную часть. Условия к тому же в некоторых случаях были таковы, что весь этот путь приходилось проделать с включенными кислородными приборами.

Однако самое трудное начиналось потом. Предстояло преодолеть шестьсот метров подводного пути, полного всевозможных неожиданностей. Вся потерна была страшно захламлена железным ломом и плавающими под потолком бочками, что уже само по себе очень затрудняло продвижение. В этом хламе каждую минуту путался и цеплялся сигнальный провод, угрожая оставить водолаза не только без всякой связи, но и без единственного указателя пути обратно: в кромешной тьме легко было пройти мимо выхода на поверхность, к которому вел сигнальный конец.

Вскоре возникла новая трудность. С каждым обследованным метром водолазы все больше удалялись от базы, и кислородного баллона стало не хватать. Пришлось тащить с собой запасной баллон, но вскоре оказалось, что и такого запаса мало.

Командование знало, что путь в нижнюю потерну постепенно идет в гору до центра плотины, а потом так же постепенно спускается. Судя по уровню воды, водолазы поняли, что в наивысшей точке должна быть незатопленная площадка, а над ней, возможно, и пригодный для дыхания воздух. На этой-то площадке и решено было накопить запас кислородных баллонов: добравшись сюда, водолаз мог бы отдохнуть, взять новый баллон и спокойно продвигаться к вражескому берегу.

Вот как описаны в донесении — также почти в дословном изложении — события под водой.

…Наступили самые напряженные дни в работе легких водолазов. Люди сильно устали, но были совершенно поглощены стремлением выйти поскорее к зданию ГЭС и к голове плотины. Ефрейтор Кильдеев получил приказ добраться до центральной площадки с запасным кислородным баллоном. Рядовой Ариков должен был, дойдя до центральной площадки, отдохнуть, затем двинуться дальше в глубь потерны, вернуться на центральную площадку, взять свежий баллон, который притащит Кильдеев, и возвратиться с донесением к командиру подразделения.

Кильдеев преодолел двести сорок метров подводного пути и вышел на центральную площадку. Он выключил кислород, снял шлем-маску и убедился, что воздух над площадкой пригоден для дыхания. Через некоторое время на площадку вышел и Ариков. Но, сняв маску, он почувствовал себя вдруг настолько плохо, что дальнейшей разведки уже продолжать не мог.

Товарищ решил выполнить задание вместо него. Однако, пройдя первые пятьдесят метров, почувствовал, что сигнал, конец которого находился у Арикова, дергается. Пришлось вернуться. Когда Кильдеев вышел на площадку, он увидел, что Ариков совсем плох. После первой помощи он пришел в себя, и все же Кильдеев понял, что оставлять его нельзя, надо возвращаться на базу.

Их отделяли от базы двести сорок метров подводного пути. Кильдеев понимал, что это значит, особенно для ослабевшего Арикова. Поэтому он пустил его вперед, чтобы в случае нового несчастья иметь возможность быстро догнать и оказать помощь. Но, догнав его, Кильдеев обнаружил, что Ариков всплыл под потолок — на нем почему-то нет ни пояса со свинцовыми грузилами, ни шлема-маски.

Кильдеев надел на товарища маску, опустил на дно и потащил его вперед. Но от длительного пребывания под водой и непосильной ноши начал задыхаться и сам и в конце концов потерял сознание.

Наверху поняли, что произошло неладное, — Кильдеев и Ариков не возвращались слишком долго. Посланные для спасения водолазы вытащили их на поверхность и привели в чувство. В тот день Кильдеев и Ариков преодолели почти шестьсот метров тяжелейшего подводного пути, но этот день не был исключительным, почти каждый день был полон драматических событий под водой и героических усилий водолазов.

После взрыва подкранового моста немцы были настолько убеждены в невозможности перебраться через плотину, что, по сути, почти не охраняли ее. Поэтому, добравшись до нулевого быка, находящегося на правом берегу, группа младшего лейтенанта Курузова могла почти беспрепятственно проникнуть и здесь внутрь плотины для поисков электровзрывного провода.

На всем пути через плотину уже были навешены штурмовые веревочные лестницы. Теперь за шедшими впереди следовала небольшая группа боевой охраны во главе с лейтенантом Фроловым, чтобы вести наблюдение за врагом с нулевого быка и осуществлять в случае необходимости боевое обеспечение группы Курузова, спустившейся внутрь плотины.

Но в это время произошло неожиданное событие, сразу осложнившее положение. Вот как оно описано в донесениях:

«…Подойдя к сопрягающему устою и оставив двоих товарищей для прикрытия на нулевом быке, Ефремов и Шабанов спустились к зданию ГЭС и увидели, что между аванкамерной стеной и зданием станции проходит дорога, которая их и вывела на твердую землю правого берега. Вдруг, находясь в углу аванкамеры, они услышали звонок телефона, а затем и немецкую речь, кто-то скомандовал: «Фойер!» — после чего раздался артиллерийский залп. Видимо, в помещении лифта обосновался вражеский корректировщик. Вскоре бойцы услышали шаги — приближались часовые.

Необходимо было куда-то спрятаться. Поблизости стояла сторожевая будка, бойцы юркнули туда. В это время из здания вышла команда солдат и направилась за дровами, сложенными у самой сторожевой будки. Ефремов и Шабанов приготовили ножи и гранаты. Но гитлеровцы, ничего не подозревая, набрали дров и ушли к зданию.

Однако наблюдавший за ними Фролов почему-то не выдержал: то ли не понял, что с товарищами все обстоит благополучно, то ли просто сдали нервы… И когда вражеская команда проходила поблизости, он с нулевого быка швырнул в них гранату».

Теперь группа Фролова себя обнаружила. Поднялась стрельба, а затем и общая тревога. В результате бойцам Фролова пришлось отступить…

Но Курузов со своими товарищами находился в глубине плотины — они ничего не знали о происходящем наверху и спокойно продолжали искать провод.

В бой на плотине втягивались все новые и новые подразделения, сражение за нее разворачивалось в открытую и приобретало все большие масштабы. Теперь уже немцы не могли включить рубильник и взорвать плотину, так как в боях, происходивших на ней, участвовали и их войска. Но взрыв не прогремел и позже, когда под прямой угрозой окружения им пришлось спешно отступить с левого берега.

Какова же судьба группы Курузова? Удалось ли ей обнаружить электровзрывной провод и обезвредить его?

Это не подлежит сомнению. Ведь в последний момент отступления немцы взорвали щитовое отделение, находившееся впереди плотины. Стало быть, дальше щитового отделения провод был перерезан.

Видимо, сделав свое трудное и благородное дело, спасители Днепрогэса — четыре скромных советских воина — просто присоединились к идущим на запад войскам, чтоб и дальше выполнять свой воинский долг, не заботясь о послевоенной славе. Они ушли, и их имена остались лишь на пожелтевших страницах боевых донесений, лежащих сейчас передо мной. Ведь с их точки зрения они не совершили ничего особенного — обычная разведка, каких было немало на их боевом пути.

Отзовитесь, друзья! Родине нужна ваша слава!

…А ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ…

После опубликования этого призыва в газете «Известия» его передали по союзному радио, и тотчас же у меня зазвонил телефон.

Первым откликнулся бывший командир одного из полков, действовавших в районе плотины, — Виктор Дмитриевич Коршенко. Он рассказал, что именно ему вместе с ординарцем Григорием Камышановым удалось захватить в плен командира немецкого полка, защищавшего плотину в дни, когда наши саперы и водолазы искали электровзрывной провод и перерезали его. Этот немецкий майор, его обер-лейтенант и шофер были последними отступавшими от плотины немцами — они-то и должны были включить рубильник и произвести взрыв, который не состоялся.

Но самое интересное произошло еще через два дня. Когда я в очередной раз взял трубку, то услышал:

— Говорит тот самый гвардии капитан Сошинский, который командовал специальной группой по разминированию Днепровской плотины.

Можно себе представить, как я обрадовался этому звонку!

Самое же любопытное заключается в том, что капитан Сошинский оказался не только киевлянином, но и почти моим соседом: он жил буквально на расстоянии одного квартала от дома, в котором живу я! Понадобилось, однако, написать статью, опубликовать ее в газете, а затем передать по радио, чтобы он «нашелся»!

Он сохранил не только живую память о своих бойцах и сподвижниках, но и фотографии всех участников героического подвига. Он уточнил также, что провод перерезали Курузов и Шабанов. От него я узнал, что первый работает на одном из заводов в Новомосковске, а Шабанов погиб в последние дни войны при постройке моста через Шпрее и его фамилия запечатлена среди героических имен солдат и офицеров, высеченных на мраморной плите памятника советским воинам в Берлине.

О судьбе остальных майор Сошинский ничего не знал. Ведь после операции на Днепровской плотине специальная группа по разминированию была расформирована и ее участники вернулись в свои подразделения…

Да и путь от Днепра до Берлина был далек. Кто знает, остался ли жив кто-нибудь из участников этой героической эпопеи!

1966

Перевод автора.

ПАМЯТИ ПОГИБШИХ

Старые бумаги обычно навевают грусть. Перебираешь их, словно листаешь прожитые годы, а это не может веселить — ведь их не вернуть. Но вот передо мной огромная кипа пожелтевших бумаг, рождающих иные чувства. Прошлого, о котором повествуют они, возвращать не хочется — оно страшно. И вместе с тем каждая строка рассказывает о таких удивительных проявлениях самоотверженности и человеческого мужества, дышит такой верой и таким гневом, что невольно проникаешься их устрашающей силой, как бы снова переживая события тридцатилетней давности, свидетелем которых довелось быть.