Помоги проекту - поделись книгой:
– Рита, я поцелую тебя двадцать раз.
– Ты только обещаешь…
Ее голос затерялся в глубине выключенного аппарата, а я уже натягивала юбку. Алиска “отправилась” в манеж, пылившийся последнее время за шкафом, не слишком довольная малым пространством.
– Лисенок, милый, побудь, пожалуйста, один. Мама скоро придет, – я возбужденно расцеловала ее испачканные печеньем щечки и выскочила из квартиры как из клетки лань.
“Я не знала, что уже люблю тебя, Алешка!” – выстукивало мое сердце, пока я поднималась на лифте в терапевтическое отделение. Я до последнего боялась, что, надсмехаясь над моим радостным нетерпением, везение в нужный момент не придет, и я не найду Алешку. Но он, действительно, оказался там, и его позвали.
Он бросился мне на шею, бледный в выцветшей рубашке. Я с неистовой силой сжала его в своих объятьях, точно еще минуту назад он находился в руках бандитов.
– Мария Игоревна, я так просил, они не разрешили позвонить. Я так рад! – сбивчиво заговорил ошалевший ребенок, неохотно расслабляя объятья.
Я обзавелась белым халатом и бегала в больницу каждый день. Наведывалась прямо в палату, где заставала ангела или листающим какой-нибудь журнал, или жующим принесенные мной в прошлый раз сладости и фрукты. При этом он забавно смущался, что ужасно меня трогало. Пару раз я застала его спящим, разморенным предписанным бездельем и долго умилялась еще детской манерой полностью отключаться от яви. Все в палате считали меня Алешкиной сестрой. Не иначе, как он сам представил меня таким образом.
Вернувшая себе свой “наркотик”, я посвящала новому занятию уже по нескольку часов в день, не уделяя столько времени ни мужу, ни даже дочке (я целую неделю водила ее в детский сад). И добегалась я до того, что однажды попалась на глаза Алешкиной матери. Мы столкнулись на больничной лестнице. Я вскользь поздоровалась и поспешила исчезнуть из поля ее зрения, хотя подозрительный озабоченный взгляд зацепил меня колючей сетью.
Я потеряла не только голову, но и осторожность, ведь до этого момента мне почему-то ни разу не пришло в голову, что я могу встретить кого-нибудь из Алешкиных родственников, скажем, сестру. Меня слегка передернуло от этой мысли, но вряд ли остановило.
Я опять начала дышать полной грудью, одним мгновеньем исцелилась от изводящей тоски. Удивительно, как меняется наше видение жизни! До встречи с ангелом я жила довольно счастливо, не помышляя о большем, но встретясь с ним, вдруг поняла, что определенно его в моей жизни не хватает. Все мои прежние постулаты посторонились, вместив в свой ряд еще одну ценность.
Удержи меня, мой судья – мой читатель, ибо я задумала еще одно сумасшествие!
В один прекрасный грешный вечер я увела его с собой…
Была суббота. Мой муж отсутствовал по служебным делам. Алиса гостила у бабушки. А Алешку не хватятся в больнице до понедельника.
И вот он у меня… Эта фраза и сейчас звучит с таинственным, обещающим замиранием, как долгожданно неожиданное “вдруг” в детской сказке.
Первые минуты он стесняется, отказывается от ужина, теплой ванны. Но к нотациям и уговорам я не прибегаю. Я ведь не родитель, я … его девушка. Присаживаюсь рядом с ним на диван, мгновенно заводясь от его близости, и задаю лишь один вопрос, в который сила моего желания заключается сама:
– Ты предпочтешь сегодня быть ребенком или мужчиной?
Мне отвечают его глаза…
Ужин мы готовим вместе. Алешка сервирует стол. Правда, на нем отсутствуют ножи. Он отвык от столичной жизни. Значит, и я буду пользоваться только вилкой.
Алешка восхищается интерьером моей квартиры, и я спешу пообещать ему на сон грядущий постель, укрытую водопадом прозрачного полога. Эта кровать предназначена в будущем моей дочери, когда та вырастет из безопасной детской кроватки, но сегодня ночью послужит ложем мимолетному ангелу. Не спрашивая дополнительного разрешения, наполняю ванну, вскружив струей воды благоухающую пену. ОН принимает из моих рук халат и мягкое просторное полотенце с таким видом, будто с этими вещами получает частицу меня самой.
Складываю посуду в раковину (сегодня не хватит терпения ее помыть), порхаю по комнатам с шелком простыней, готовя Алешке уютное гнездышко.
Сколько раз я пробегаю мимо оранжевых стекол, за которыми в струях воды нежится зреющее тело ребенка-мужчины? Наконец, останавливаюсь, опускаюсь на корточки, безудержно увлекаемая внутрь, закрыв глаза, слушаю бархатные волны желания… И словно чувствуя мое присутствие, словно проверяя его, он тихо, очень тихо меня зовет. Я вздрагиваю, укрощенная девятым чувственным валом.
– Что случилось? – мой нерешительный голос преодолевает шум воды.
(Маленькая, но вместившая в себя поток мыслей и желаний, пауза.)
– Я не могу найти мыла.
– Посмотри повнимательней на полочке у зеркала.
– Нет нигде.
Нет, я не войду к нему, этого делать не стоит…
– Извини, мне придется войти. Ты не против?
– Наоборот!
Чуть мешкаю, осознавая двусмысленность ситуации и, предварительно отвернувшись, вхожу. Вдыхаю влажное горячее облако, созерцаю пустую полочку. Странно, оно здесь лежало. Пошарив вслепую в шкафчике и распечатав новый овальный ледок, протягиваю в сторону Алешки. Мой взгляд неизменно гипнотизирует противоположную стену.
Как блажен следующий миг, когда в моей ладони оказывается влажная теплая Алешкина рука! Он накрывает ладонью кусочек мыла, захватив краешек моих пальцев. В эту секунду я отчетливо понимаю, насколько тонка грань между вершиной счастья и дном опасности.
Зачарованная его прикосновениями и незримым присутствием, я стою неподвижно с гладким овальцем в руке, не зная, к чему прислушаться: к чувствам ли, разрастающимся до взрывоопасного предела, или отлучившемуся куда-то рассудку.
Алешка между тем осторожно начинает гладить мои пальцы. Мыло выскальзывает и падает на дно ванны.
Наконец, мои хаотично мечущиеся мысли группируются вокруг одной: я намного старше, потому именно я должна взять на себя роль пилота в пылающем от страсти небе.
В этот момент, когда Алешка вдруг осторожно, но настойчиво потянул мою руку к себе, я делаю шаг к выходу. На мгновенье задержавшись перед дверью, тихо, ласково укоряю:
– Я выгоню тебя…
Обманув желание, выныриваю из пылающего плена и, несмотря на то, что воздух от перепада температур набрасывается холодом, моя кровь продолжает кипеть. Я заставляю себя пожалеть о взращенной и взлелеянной мной же греховной страсти, а сердце сопротивляется приказу.
Легкая, по-детски не завуалированная, окаймленная милой стыдливостью, обида читается на ЕГО лице. Это мой спасительный мостик над опасной пропастью. Алешка немедленно увлекается моей обширной видеотекой с той странной, немного обидной, отключенной от остального конкретикой внимания, на какую способны только дети. Я позволяю ему выбрать любой фильм, правда в меру продолжительный, и посмотреть перед сном. И конечно он просит меня (вежливо со скрываемой надеждой) составить ему компанию. Не задумываясь, ухожу, решив, что приближение к нему – первый пункт списка, гласящего, чего я должна сегодня остерегаться. Перед тем заглядываю в ванную комнату, еще не остывшую от Алешкиного присутствия, и мои брови удивленно ползут вверх: на зеркальной полочке мирно лежат два мыльных овальца. Именно два.
Долго борюсь с бессонницей, приказывая себе забыть, что всего в нескольких шагах от моей постели, за шепотом стены обитает ангел-искуситель.
Глава 5
А наутро…
Наутро я мысленно поблагодарила судьбу за спокойную ночь, не обремененную выбором. Алешку я нашла на кухне моющим вчерашнюю посуду, причем дверь была предусмотрительно плотно закрыта. План на сегодня в моей голове созрел уже в первые минуты пробуждения. Завтракать дома мы не будем. Сразу же отправимся по достопримечательным местам
(для отдыхающих от безделья). Я принялась уговаривать Алешку посетить магазины и выбрать что-нибудь из одежды для него. Мои старания пропали даром. Он упорно сопротивлялся, даже обиделся на мою настойчивость. Мы чуть было не поссорились. Пришлось вопреки своему желанию изменить маршрут. Но зато в летнем кафе, куда мы отправились завтракать, я принялась от души баловать моего малыша обилием сладкого. И он, к счастью, не возражал (то ли компенсируя нашу маленькую размолвку, то ли купившись как все дети на сладкое). Наш стол напоминал съедобный цветник, состоящий из сливочного десерта с черносливом и орехами, фигурного мороженого, которым заполнялись разные фрукты вместо удаленной мякоти, и горячего шоколада. Я заказала немного вина и позволила Алешке сделать несколько глотков для его оценки. Нам было так хорошо, так спокойно вместе, что несколько часов пролетели как один миг. Он доверчиво раскрывал мне новые тайны, смешил и умилял историями из детства. Мы говорили о его учебе в школе, о будущем, о дальнейших планах на сегодня, но ни разу не обмолвились словом о наших отношениях, так как оба понимали, что не имеем права варьировать их, как большинство влюбленных.
Сытые и разморенные от вина и откровений мы растянулись на уединенном пляже, окруженном хвойным кольцом. Купаться Алешке я не разрешила, хотя он пытался доказать, что простуда при его болезни ни при чем. Устав от спора (и даже довольный моей заботой), он, уткнувшись лицом в мое плечо, задремал. Полчаса я слушала его дыхание. Потом осторожно, чтобы не потревожить сон мужчины-ребенка, положила его голову на полотенце, а сама с благоговением погрузилась в ослепляющую небесным отражением воду. А дальше…
Дальше мы остановились у больницы, чтобы Алешка мог предупредить дежурного врача о своем отсутствии еще…одну ночь. Все это время я размышляла на тему, чем все это закончится для нас. Мои фантазии и параллельные страхи разрослись до чреватых пределов, а Алешка все не возвращался. Наконец, он появился и как-то нерешительно, спрятав руки в карманах, поплелся ко мне. Поначалу я подумала, что ему запретили покидать больничные стены, но все оказалось куда хуже. С грустью в голосе Алешка сообщил, что весь вчерашний вечер его мама бесконечно названивала в отделение, а позже обеспокоенная внезапным исчезновением сына, явилась сама. Просидела в холе, дожидаясь Алешу вплоть до закрытия больницы, а затем, как утверждает сторож, почти дотемна стояла у закрытых дверей. Я удивилась, как это все смог Алешка выяснить, но тут же об этом забыла. Это еще не все. Больные из его палаты поведали беспокойной матери о сестренке (то есть обо мне), которая и увела ребенка, и скрасили свою информацию подробным описанием моей внешности. Мы грустно помолчали, и я посоветовала Алешке вернуться в больницу. Неизвестно, за кого еще больше я испугалась: за него или за себя. Думаю, последний вариант подходит лучше. Все понимающий, бесконечно терпеливый ребенок повиновался без единого каприза. Я долго смотрела ему вслед, расчувствовавшись и готовая вот-вот расплакаться от беспомощности перед всевидящей моралью, которая судит много строже, чем необходимо, судит со стороны, откуда не так хорошо видно, судит, пренебрегая душами. До самого исчезновения из поля моего зрения Алешка ни разу не обернулся. Значит, думает так же.
Прежде чем явиться в “достопримечательное” медицинское учреждение на следующее утро, я прилежно переписала в свой блокнот расписание автобусов до судьбоносного поселка и обратно, чтобы благополучно лавировать между Алешкиными родственниками.
Известие о его неожиданной добровольной выписке поставило меня перед фактом, что наша нежная дружба обернулась нам не во благо. За наслаждение началась расплата. “Джульетта” оказалась оборотнем, и очарованного “Ромео” спасали от нее.
Сгибаясь под тяжестью непомерного, мстительно втиснутого в меня чувства вины, я поплелась домой и ни о чем другом, кроме как о варварском, наверняка абсолютно непоколебимом заблуждении несчастной матери, думать была неспособна. Вопреки предупреждениям врачей женщина настояла на немедленной выписке сына и оставила расписку, что осведомлена о возможных последствиях, но намерена продолжить лечение дома.
Весь день я бродила по комнатам, точно молчаливая тень. Все валилась у меня из рук, и муж подозрительно ко мне присматривался. На его достаточно редкие (он всегда немногословен) вопросы о причине моего странного состояния я отвечала драматичной улыбкой и какими-то общими ничего не объясняющими фразами. Вечером меня изводила тоска, едва не вызывая слезы. Солгать мужу я стыдилась. Я не лгала и не говорила правду. К ночи мы поссорились, и впервые примирения я не желала.
Вечно мудрое утро, посторонив мои слегка сонные, готовые вот-вот разметаться чувства, пробилось к разуму. Или сегодня я безжалостно оборву тянущуюся через все мое существо надежду, или не оборву уже никогда.
Однако моей силе воли, к счастью или несчастью, тут же помешали. Незнакомый, с первых слов предвещающий что-то нехорошее, голос вторгался в мою “непричесанную” жизнь. Звонила, видимо, совсем юная особа. Я определила это по еще детским интонациям в голосе и по тому, с какой смешливо-ершистой трусливостью прозвучало брысястое “здрасьте”.
– А можно Марию Игоревну (на дальнем плане кто-то подхихикивал)?
– Да, я слушаю.
– Я хочу вам сказать…
– А кто я?
– Это неважно. Я хочу сказать, что Алешка у меня.
Я насторожилась:
– Где “у меня”?
– У меня дома. Мы только что целовались (закулисный голос опять противно захихикал).
– Это интересное занятие. Что еще?
– Много чего. Только это не ваше дело.
– А раз так, то зачем звоните?
– Просто так, чтобы ты (уже “ты”) знала, что Алешка любит меня, а с тобой только развлекался. Между прочим, всем мальчишкам в его возрасте надо на ком-то тренироваться.
Раскрасневшаяся и не желающая продолжать разговор, я положила трубку. Алешки явно рядом с этой особой не было. Я все же знала его гораздо лучше, чем она себе представляла. А что касается “загубленной ее души”, то я с удовольствием порвала бы ее на мелкие кусочки и развеяла по ветру.
И все-таки, Алешка для меня потерян. Остается только эту мысль принять, насильно превращая в убеждение. Но, боже мой, как сложно сделать это. Как сложно отказаться от любви, разгоряченной тайными желаниями, но омытой отречением от порочного блаженства.
Не помню, чтобы когда-либо земля уходила у меня из-под ног. Но именно это состояние я испытала, подняв трубку голосящего телефона. Родной, заставляющий меня дрожать как в ознобе, голос потерянного ангела зазвучал где-то далеко рядом. Мой мальчик грустно сообщил, что теперь находится дома, пьет таблетки и терпит уколы. Попросил смущенно меня не обижаться на его маму. Конечно, как я могу плохо думать о матери ангела. Я только способна ее ненавидеть!
– Вы еще приедете ко мне? – последние нотки его голоса обреченно падают, словно бусы с порванной нити.
Он будто знает, что продолжение нелепо. Мне хочется собрать каждую звенящую бусинку в свою ладонь и целовать одну за другой в порыве взметнувшейся нежности. Хочется сказать сотню ласковых слов, успокоить и пообещать все, чего бы он ни захотел, но я не вправе делать новый шаг безрассудства и должна удержаться на “неистовом ветру”.
Словно не мой, а чужой голос произносит колючую ложь:
– Я теперь не скоро смогу приехать, Алеша. Я уезжаю… На целый месяц… Мы поедем на море всей семье. Жаль, что не увижу тебя…
Дрожь его губ передается мне интуитивно. У него много вопросов, но он молчаливо терпит первый приговор. Так будет лучше. Но скажите ради бога, для кого?!
***
Не вошел, а ворвался в ванную комнату с безумными глазами мой муж. Схватив меня за плечи, развернул к себе. Его взгляд замер на моем черном от расплывшейся туши лице, потом пугливо спустился на обезображенную блузку и еще ниже – на разодранные колени.
– Отвечай, тебя изнасиловали?
Я отрицательно мотнула головой. Его суровое лицо напряглось до предела, в зрачках пульсировали две взрывчатки.
– Тогда, что случилось? Может быть, ты посадила в машину попутчика или так нелепо закончилось тайное свидание?
Я опять качнула головой в знак отрицания, немея от страха.
– Почему ты не хочешь сказать, кто это сделал? Или есть что-то, что мне не надлежит знать? Так? Отвечай!
Он не кричал, не пугал меня. Напротив, говорил твердо и спокойно. Но его цепкое спокойствие действовало на мою потрепанную психику, как бомба замедленного действия. Я молчала, вся сжавшись почти до физической боли и тупо уставившись в одну точку.
– Иди сюда, иди, – он вытянул меня в комнату. Без излишних усилий усадил в кресло.
– Как ты можешь не понимать, что из жертвы превращаешься в молчаливую соучастницу преступления! Ведь это плевок не только в твою душу, но и мою!
Пережив эту мысль как свою, я встретилась с его глазами и, не выдержав, заплакала, выплескивая со слезами нервный тромб. Муж тяжело вздохнул и обнял меня. Этот жест не облегчил моих страданий, а, напротив, доставил еще более мучительную боль от искреннего его сочувствия. И сейчас на фоне моего маленького предательства я вдруг смогла оценить, как благородна его любовь. Уткнувшись в знакомое тепло, я даже перестала плакать, с удовольствием фиксируя поразившую меня мысль.
– Надеюсь, – тоном родителя заключил он, – самого страшного не произошло, потому что в ином случае было бы непоправимой глупостью это скрывать и того хуже – смыть дома все следы. Ты всегда была умной женщиной и, думаю, все сама хорошо понимаешь.
Какой нечестной, какой нечистоплотной показалась я себе самой на фоне его щедрого доверия!
– Нет, ничего не случилось, – поспешила я заверить сочувствующие глаза напротив, – я все объясню завтра… Мне очень хочется спать…
Подняв на руки, муж бережно отнес мое обмякшее тело в кровать, а потом сходил за мокрым полотенцем и с нежно-строгим выражением лица стер с моих щек следы слез. Затем помог раздеться и заботливо укрыл меня, свернувшуюся калачиком, одеялом. И я могла поручиться, что делал он это не с расчетом получить мои признания.
Нет, не поэтому…
Щелкнул выключатель, и я полетела в пугающую бездну, спотыкаясь о рваные куски пережитых впечатлений. Мимо меня проносились разнохарактерные картинки, сплетая и расплетая эмоции.
Я только хотела последний раз взглянуть на моего мальчика. Слившись с толпой танцующих, незамеченная, я заворожено вглядывалась в одну, самую яркую точку на свете. ЕГО застывший в хаосе разноцветных огней силуэт четко запечатлелся в моей памяти. Дрожа от реальных ощущений, я мысленно сжимала его в объятьях. Он был так близко и в то же время непреодолимо далеко. И было в нем что-то такое, что невозможно было допить, довпитать, дознать. Что-то ускользающее от моей неудовлетворенной жажды. Я выскользнула из звездной сети чужого праздника, обрывая грозящее разрастись невозможное “до” и, спрятавшись в своей машине, поспешила увезти родной непроницаемый образ с собой. Забавно то, что, собственноручно закружив карусель событий, мы мучаемся затем оттого, что не можем ее остановить.
Неожиданно за лобовым стеклом вспыхнул силуэт. Разорвав ажурную пену печали, взметнулась реакция, и нога раздавила педаль тормоза. Щелкнул замок водительской двери, и в мой знакомый уют вторглась золотозубая, улыбающаяся нехорошим оскалом голова. Она дохнула неприветным “приветом”, и я вздрогнула. Зловеще скользнули за окнами тени. Голова куда-то злобно меня звала. Я попыталась выдавить ее из машины, но сил на это не достало. Огромные руки выволокли меня из салона и подняли во весь рост за ворот блузки. Здоровенный нелицеприятный детина в обтягивающей внушительное тело несвежей майке с силой прижал меня к машине и навалился сверху. Я уткнулась лицом в покрытую курчавой порослью грудь, зажмурилась от отвращения и не шевелилась. Детина несколько секунд тяжело дышал мне в макушку, забавляясь почти неощутимой моей плотью, потом хрипловатым голосом признался:
– А мне раздавить ее ничего не стоит. Может быть, придушить своим весом?
– Крот, отступи, не балуй, – донесся знакомый женский голос, и Крот отступил. Вздохнув, наконец, свежего воздуха, я вгляделась в едва светлеющее в разряженной габаритами темноте пятно женского лица и узнала его. Еще трое незнакомых парней приблизились. Дрожа (буквально физически) от страха, но не в силах посчитаться с гордостью я обвела их глазами и с напускной смелостью спросила:
– Кому из вас я перешла дорогу?
Мой тон девушку задел, и она хмыкнула:
– Ты красивых вопросов тут не задавай. Я же знаю, зачем ты приехала, кого здесь выискиваешь. Я понимаю, тебе не хватает мужика. Бывает (это мне). Бывает (остальным). Но зачем же малолетних затаскивать в постель?
Я собрала всю оставшуюся волю в кулак и начала монолог, стараясь удержать ровную интонацию:
– Я знаю, тобой сейчас руководит ненависть. Но поверь, ничего плохого твоему брату я не причинила, иначе он не тянулся бы ко мне. (Она попыталась меня перебить, но я упрямо продолжала). И на честь его тоже не посягала, если это тебя тревожит. За свои слова я отвечаю.
Я с затаенной надеждой посмотрела ей в глаза, и она, действительно, поддалась сомнениям, допустив паузу. Однако уже через пару секунд я с грустью прочла на ее лице решимость не отступать от задуманного плана.
Поделиться книгой: