Помоги проекту - поделись книгой:
– Небылицами подкорми собственного мужа. Я же слушать твое вранье не намерена. Ты должна накрепко себе уяснить, что здесь никому не нужна. Сиди дома, вари муженьку кашку и носа сюда не показывай! Понятно тебе?
Ну, конечно, мне все понятно. А моей гордости – нет. Она упорно мешает мне спасти себя, и я отрицательно качаю головой, готовая сейчас же отправиться на небеса святые от страха.
– Это что такое было? – возмущенно изумляется “искательница правды”. – Не привиделось ли мне?
– Светлячок, такие дела надо делать бесхлопотно. Смотри.
В отсвет габаритных огней вплывает рослая фигура. Рука, сжимающая внушительный камень, размахивается и… замирает от окрика “легендарного” Крота:
– Стой! Машину не колоти! Тебе проблемы нужны? На ней мент рулит.
Мне кажется, что бешенный стук моего сердца слышат все.
– Дай-ка, я лучше ее поласкаю.
– Кро-от… – как-то вопросительно предостерегающе спела девушка.
– Не боись.
Еще недавно удаленная от меня среда вторглась в мои матовые представления об окружающей жизни на правах захватчика.
Под волосатыми ручищами с треском разверзлась моя блузка. Следующий рывок уничтожил шелковый бюстгальтер. И напоследок, без малейшего труда преодолев мои жалкие сопротивления, чужие пальцы забрались ко мне под юбку, захватили лоскут тонких колготок и растерзали, словно капроновую бабочку. Прозрачная ткань расплылась по моим ногам, обнажив часть едва дышащих трусиков. На этом истязатель отступил, любуясь псевдотвореним. Прикрывшись ладонями, я сползла по крылу чудом уцелевшей машины, съежилась и не проронила ни звука.
– За брата убью, – заверила меня матерая сестренка, и все до одной фигуры растворились в опавшей занавесом тишине…
Вопреки всему проснулась я в хорошем расположении духа. Видимо, организм потребовал для заполнения тосковатой внутренней пустоты позитивной начинки. Какая-нибудь скептограмотная, заземленная опытом или неопытом (в лучшем для примера смысле) женщина скажет: хандра сошла. Не бросив (сомневаюсь) читать в самом начале, она, наверняка, подсуживала меня, называла странной особой, выпускающей свои чувства (и руки) за рамки приличия. Словом, в жизни таких нормальных женщин, как она, этого не происходит. А если и случается нечто подобное, то лишь по причине безделья (от нехватки забот) или от нерастраченных чувств.
На что прагматичной барышне в то утро я бы ответила: а вот и не сошла хандра, и существуют на грешной земле чувства, неодолимые разумным контролем, а вернее, тесно связанные с ним единым убеждением. И ничто не может повредить этот спрятанный в неосязаемой душеоболочке, как в чреве матери, плод. А избавиться от него можно лишь искусственной видимостью, брошенной как вызов, реальности. Да, я любила… Осознавая, как осложнена моя жизнь, орошенная непрошенной любовью, я все же испытывала счастливую гордость за стойкость своих чувств. Или нетрусость?.. Неважно…
А сегодня я всего лишь устала…
Мой муж так ничего и не добился от меня. Могла ли я отдать на суровую расправу закону хотя и нестерпимое, но единокровное с Алешей существо?
Побойкотировав пару дней, глава оставил меня в покое, отложив, однако, в память будущей упрек. Раньше я искренне полагала, что люблю, и буду любить только мужа. Но что же делать, если мне посчастливилось или понапраснилось испытать это чувство еще раз?
Глава 6
Бесчестно вынашивая свой тайный плод, я жила и этот день, и следующий, не зная, что реальное его воплощение одиноко бродит под моими окнами.
– Алешка ушел из дома, – сообщила мне телефонная трубка Ритиным голосом.
– Когда? – я разомкнула онемевшие губы.
– Позавчера вечером. Это правда, что тебя…(стеснительная пауза). Говорят на тебя “наехали” в поселке…
– Можно так сказать…
По моему неохотному ответу Рита догадалась, что собственное любопытство в данный момент удовлетворять неуместно и принялась раскрывать мой немой вопрос:
– Я слышала, будто от кого-то Алешка узнал, что сестра тебя… поколотила (она дружелюбно подбросила нотку юмора в окантованные псевдоневерием слова). Алешка, говорят, закатил дома истерику и удрал. Но еще хуже другое. Алешкина мать нагрянула вчера ко мне, требовала твой адрес (кровь хлынула прочь с моего лица), грозилась пойти в милицию. Мне, по-моему, удалось отговорить ее пока (она подчеркнула это слово) и даже убедить в твоей непричастности.
Она умолкла, ожидая моей реакции.
– Я ничего не знала об этом… И об Алешке тоже…
Первыми ощущениями, что опоясали меня, отгородив зыбким занавесом от реальности, были страх за Алешку (какой бывает у матери, упустившей ребенка из виду) и смешанная с ним одна фактомысль – воплощение тайных моих фантазий. Как раненая птица билась она в моем сознании кругообразными слогами: любит, любит, любит…
И эту несколько неуместную рядом с первой мысль я прятала от самой себя до времени, но она продолжала биться на одной из полочек подсознания, источая незримую возбуждающую энергию.
– Так, значит, ты его не видела? – с неубедительным убеждением спросила Рита.
– Господи, где же он может быть? – я вопрошала у себя, у Риты, у никого и, не услышав ответа, извинилась и положила трубку.
“Он позвонит, он обязательно позвонит”.
И тут же отчаялась, сделав вывод, что, не позвонив в течении этих трех дней, не позвонит уже никогда.
Впервые за все время нашего знакомства я поняла, что мои представления о нем, как о ребенке терпеливом, все понимающем, поколебимы. Я фиксировала всю себя на собственных ощущениях и
Этот день я просуществовала как зверь, впервые посаженный в клетку. Какая-то неведомая, разрастающаяся во мне сила порывалась меня встряхнуть, выбросить на улицу и заставить куда-то бежать, кого-то спасать. Каждая минута длилась невыносимо долго, почти бесконечно. С трудом дожив до одиннадцати часов вечера и бросив тоскливый взгляд на душную бессонную постель, я погрузила ступни в новые (бессовестно красивые) лакированные туфли.
– Ты далеко? – миролюбиво поинтересовался голос из комнаты.
– Подышать… Душно очень…
Сутулясь от вины и отчаяния, я вышла из бессмысленно красивой клетки в бессмысленный мир. Но и здесь, не найдя свободы, душа маялась, словно в тесном коконе. Алешки нет со мной, но он во всем: в ветвистых волнах деревьев, в жестоком молчании темного неба, в сытой уютности звезд – окошек, в светло-серой истоптанной траве (прячущей след ребенка-бродяги).
Я истязала себя мыслью, что сейчас отправляюсь на мягкую чистую постель, погружу свое тело в розовый шелк, а пятнадцатилетний голодный ребенок до утра будет, возможно, вдыхать пыль вонючего подвала, просыпаясь каждый час от тоски и жалости к себе. Видимо, переизбыток уничтожающей печали несколько отрезвил мой разум, подвигнув, наконец, практически подойти к решению проблемы. К тому же, если скоро мальчишка не отыщется, у меня будет серьезные неприятности. Не думаю, что его родные станут долго бездействовать, находясь отнюдь не в спокойном состоянии духа. Я поднялась на свой этаж, уходя от обрисованных себе самой неприятностей или, наоборот, приближаясь к ним.
Значит, так. Мальчик, которому пятнадцать лет, ушел из дома, обиженный родителями. Так в их возрасте случается, ведь почти каждое веское замечание, ставящее под сомнение самостоятельную значимость, интерпретируется как непростительная обида. Ушел неизвестно в каком направлении. Родители в милицию обращаться не хотят, так как… (потом придумаю, почему). Мать обратилась за помощью к Рите, а Рита – ко мне (как к жене милиционера). Все просто.
Так я и обставила ситуацию перед мужем, не пасуя перед обманом ради святой помощи заблудшему ребенку.
Впрочем, и ни тени сомнения не проскользнуло на его лице, но в ответе слышалась малодейственная посильность. Однако уже на другой день он позвонил с работы и поинтересовался, знаю ли я, как выглядит подросток. Я насторожилась, расположенная возрадоваться… и потом рухнула в шоковый омут. Недалеко от города мальчик, предположительно пятнадцати – семнадцати лет, светловолосый, попал под колеса грузовика. Сквозь адреналиновую суету сердца туго прорвался мой собственный голос, называющий фамилию. Затем волна ужаса, горячее, почти маниакальное желание сделать невозможное там, где и оно уже невозможно, выплеснула меня на улицу, швырнула в машину с заплаканными стеклами и долго мешала установить ногу на нужную педаль. Отрезок моего безвременного движения к месту аварии память вычеркнула из настоящего. Я сразу оказалась в том месте, куда бессмысленно стремилась, где ждал меня жестокий хаос: желтый, неуместно яркий автомобиль с несимметрично раскрытыми, словно застигнутыми врасплох, дверцами; осколки стекла на мокром асфальте; не перестающая выть скорая, тревожно закрывающая задние двери за чем-то холмисто белым, лежащим на носилках; дворники на моем стекле, сметающие мутные слезы. Все это вместе составляло какую-то мрачную сложную загадку, которую предстояло разгадать. Скорая, взвыв, пронеслась мимо. Моя машина стояла на обочине с работающим двигателем, а я не знала, что нужно делать. Наконец, так и не разобравшись в противоречивых мыслях, развернула автомобиль и тронулась вслед за белым призраком.
Совершенно непонятно, зачем жизнь сначала дает лишний кусок, затем его отнимает.
Знакомая женская фигура чуть сгорбленная, комкающая в руке платок, не вселила в меня чувства вины и страха. Все заполнила незваная боль. Следующий временной шаг стал нестерпимо болезненным, словно дважды провели лезвием по ране. В квадрате пустынного коридора показался человек в белом, и женщина покачиваясь пошла к нему навстречу, с каждым метром замедляя шаг. И вдруг вскрикнула, и затряслась в несмирении, услышав его усталый, как будто изолированный от всего живого, голос. Человек в белом погладил ее плечо и бесшумно удалился за белую дверь. А где-то за другой белой дверью медицинские сестры прятали под крахмальный саван уже не видящие ничего глаза и колышущееся беззащитное тело катили к выходу санитарам…
Грозное лицо сторожа, что живенько вышел из будки, отвлекло меня от изводящих фантазий.
– Нельзя туда.
Захлебываясь от нетерпения, я принялась умолять человека в фуражке пустить меня, сбивчиво объясняя, кто находится в машине скорой, и тот проникшись махнул, езжай, мол.
В приемном покое мне никого искать не пришлось: меня нашли сами. Немедленно отвели к старшей сестре, объяснившей, что мальчик сейчас в операционной, что нужно надеяться на лучшее, и он в руках очень опытного хирурга. Странно, что в непредвиденных ситуациях человек настраивается заочно на худшее и принимает положительный исход как везение. Хотя никто из нас не станет отрицать, что у противоположных вариантов случайностей равные шансы.
– Посмотрите, пожалуйста, на его вещи. Вы их узнаете?
Разбитые часы, рюкзак, кепка. Боже, я ничего не узнаю. Я ничего не узнаю!
– При нем находился проездной билет. Это он на фотографии?
На меня посмотрел светловолосый мальчик в очках.
– Давайте запишем его фамилию.
Но я уже пятилась к выходу.
– Извините, я думала… Это не он… То есть, я не знаю этого мальчика…
Я вынырнула из кабинета, затем на улицу. Попала под струю влажного ветра и сделала вывод: еще что-нибудь в подобном роде, и я перешагну грань помешательства.
Сама себе непонятная и непредсказуемая, я припарковала машину не у дома, а на центральной улице и целый квартал шла по мелким лужам домой. Мне почему-то казалось, что, обнаружив мой автомобиль, беглец обязательно оставит какой-то знак, скажем, вложит под дворники записку. Тот же трюк я проделала и на следующий день, опять не получив никакого результата. К вечеру поняла, что поступаю глупо, и что, судя по пришедшей мне в голову подобной странности, “крыша моя поехала”.
Наконец, как гром среди ясного неба раздался телефонный звонок. Каждый звонок в эти дни звучал как гром среди ясного неба. Вслед за ним потянулась живая тишина, пугающая оборваться короткими гудками.
– Алешка, это ты? – я не спрашивала, а кричала в трубку. – Ради бога ответь! Ты всех с ума сведешь!
И почувствовав, что вот-вот незримый образ исчезнет, уже тихо произнесла:
– Столько людей не должны страдать по вине одного. Все наказаны сполна.
Ты ведь этого хотел?
Ответом служили еще несколько секунд многозначительного молчания, затем и они оборвались. Однако мне оставалось то, что давало слабую надежду. По камертонам, что донеслись до моего слуха, я вычислила звуки, схожие со звуком посуды. Возможно, он звонил из кафе или ресторана. В нашем городе их всего шесть – не так много, чтобы достаточно быстро объехать. Вполне вероятно, я обнаружу его след. И, конечно, мне ничего не стоит оставить домашние дела и неприготовленным к возвращению мужа ужин (все равно он выйдет небрежным). По-настоящему важно лишь то, что важно моему сердцу.
Через несколько витков спидометра я выясняю, что никто похожий в ближайшие полчаса ни в одно из отмеченных мест не заходил. Но я твердо убеждена, что на другом конце провода был именно он, мой Алешка, моя боль, мое счастье.
Еще одна ночь в пожирающих спокойствие мыслях и чувствах, душная и молчаливо таинственная. Ночь, уводящая в неизвестное будущее, но отбирающая настоящее. Ночь дразнящих призрачных иллюзий и несправедливых отказов от реальных наслаждений. Но и она прожита, бессмысленная вычеркнута из жизни…
Алиса задорно скачет по знакомой тропинке. Она встала ранним утром в хорошем настроении. Жаль, что ее радость не передается мне, иначе я поняла бы, что солнце, небо, трава – все на месте, и никто не отнимал этого у человечества. Поняла бы, что жить надо не вычитая, а складывая. В маленький ларец жизненных прелестей.
Дочка машет мне игрушечной ладошкой за калиткой детского сада, и ее белая головка катится как мячик над ровными кустами. Я провожаю ее глазами, пока она не сливается с другими пушистыми мячиками, рассыпанными по детской площадке, и собираюсь уже одиноко брести обратно, как вдруг во мне происходит то же, что происходит на море во время прилива. Дружелюбным и немного грустным, как будто жалобным взглядом на меня глядит человек-солнце.
– Мария Игоревна, простите за все, пожалуйста, – спешит произнести, словно боится, что ему помешают. Моя душа поет и плачет, а я молчу, не в состоянии найти нужные слова. Алешка опускает глаза, видимо, принимая мое молчание за подтверждение обиды.
– После того, что случилось, я… Мне было стыдно вам позвонить.
– Алеша, – я стараюсь удержать с невольной хрипотцой голос от нервозного колебания, – Алексей, ты должен вернуться домой.
Возражение стремится в ответ раньше, чем завершаются мои слова.
– Как я могу вернуться? Там меня не понимают.
Я слышу его и хорошо, и плохо. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не согнуть колени и не коснуться губами и этой грязной ладошки, и этой бронзовой живой ниточки, дразнящей из-под связанных узлом мятых концов рубашки.
– Но своим поступком ты вызовешь ещё большее непонимание.
Мой голос дрожит и рвется как паутинка, вопреки моим стараниям говорить твердо. Кажется, легкий порыв августовского ветра унесет его в стаю безмятежных облаков.
Мы не можем не знать и не чувствовать, как опутываем друг друга незримыми нитями, создавая виток за витком и уменьшая возможность освободиться из причудливых, сотворенных нами самими, коконов.
Объятья – не только есть само телесное сближение. Оно и жажда этого сближения, и мгновенья ожидания…
– Я и сам все это знаю. Но теперь мне почему-то это совершенно безразлично. Я понял только одно: я не могу жить, пока вас люблю.
Невидимый музыкант, рассыпающий музыку вокруг нас, неожиданно умолк. Слова, которые столько раз я прокручивала в своем воображении, ловя их беззвучную блажь, отозвались вдруг в яви
– Ты должен вернуться домой, – я держусь одной фразы, словно ступая по узкому мостику, боюсь оступиться. Понимаю, что если оступлюсь, то есть дам слабинку ему и себе, то выбраться назад будет уже трудно.
– Нет, не должен. Я ничего не должен.
– Должен, потому что ты ещё ребенок. Несовершеннолетний ребенок.
– Я не ребенок! Почему вы изменили отношение ко мне?
– Не в этом дело (избегаю его имени). Именно потому, что ты мне не безразличен, я прошу тебя не делать больше глупостей. Вернись домой. Все будет как прежде.
На последней фразе я осеклась. Надо быть безумным, чтобы обещать такое. Умный ребенок заметил мою осечку. Сгорбился, судорожно сглотнул и, чуть пряча назад, сжал ладони в кулаки. На этом месте я ждала все ещё граничащего с упрямством, детского неповиновения. Но мое сердце дрогнуло, щемящей тоской отозвавшись на его тихий поникший голос:
– Не гони меня…
Я возненавидела паузу, что безветренным чужим любопытством повисла между нами.
– Пожалуйста, я хочу остаться с вами. Чем больше вы гоните меня, тем сильнее я боюсь разлуки. Я хочу остаться с вами. Я не могу без вас.
– Это невозможно, – молю тихо-тихо, с трудом вынося ненужное мне событие.
– Почему?
– Это невозможно. Я тоже привязалась к тебе, но это невозможно. Ты должен понять.
– Но мне было так плохо.
– Ты пугаешь меня своим упрямством. Ты должен послушаться.
– Если так, то я не хочу жить.
И видя, как я замерла, повторил свои слова с большей угрозой:
– Я не хочу больше жи…
Пощечина оборвала страшное заключение. Я ударила его. Ударила по лицу, к юной нежности которого всего несколько минут назад жаждала прижаться.
Алешка даже не вздрогнул. Колючим взглядом сверлил меня исподлобья. Пока я соображала, что виноватая во всем сама, наказала родное доверчивое существо, Алешка сорвался с места и ринулся прочь. Я несколько раз тревожно позвала его, но он не вернулся. Всхлипнув, я присела на краешек лениво скрипнувшей карусели. Выходило так, что я все время бессовестно утоляла свои желания, вытягивая мальчишку на свидания для собственного ублажения.
Поделиться книгой: