Остров прощенных

Бусинки ревности повисают на наточке моего голоса.

– Нет, просто у них мой журнал. Хотите посмотреть? Я сейчас! Он куда-то нырнул, снова вынырнул и оказался опять рядом.

– Это журнал для мужчин. Мне нравится, а вам?

Листаю и только что краской не заливаюсь: “30 сексуальных штучек, которые должен знать настоящий мужчина” или “кое-что о порнобизнесе” и десятки фотографий обнаженных женщин, правда, вполне эстетичных.

– Хороший журнал, – смущенно улыбаюсь.

– Да, а главное, полезный.

Я поглядела на его серьезное лицо и чуть не прыснула со смеха.

Потом я уговорила его выпить по баночке коктейля. Уговорила, потому что у этого мальчика исключительно “зачистомонетное” отношение к предписаниям морали. Спровоцировать его не так-то просто. Я добилась от него разрешения вскружить его юную голову сладким хмелем лишь с третьей попытки.

До концерта оставалось две-три минуты. Зал был полон любопытных глаз, которые покалывали меня со всех сторон, пока мы с Алешкой пробирались к выходу. Потом я игриво предложила не возвращаться назад (под прицелы взглядов). Он был заинтригован:

– Где же мы с вами будем коктейлить?

Я с загадочной улыбкой веду его за руку к своей машине. Он еще не знает, что у меня есть машина, и я полагаю, что это понравится подростку. Однако он без должного удивления забирается на сиденье рядом.

– Ты знал, что я вожу машину? – вместо него удивляюсь я.

– Знал. Я вас видел.

– Где?

– О-о-о, – загадочно протягивает он, – вы еще не знаете, где я бываю и вижу вас в то время, как вы не видите меня.

Я включаю медленную, на мой взгляд, весьма недурную музыку. Алешка пытается ее критиковать. Упрек касался, кажется, бедности музыкальной палитры (нет, он выразился гораздо многословней). Мне в свое время и в голову не приходило подвергать критике то, что окружает взрослых. Нет, Алешка не бестактен, не зол. Просто он открыт и смел.

Я часто рисовала этот момент в своих фантазиях. Мне казалось, что Он будет скрытен, неуловим для меня и даже как-то болезненно таинственен. А наяву оказалось все иначе. Он разговорчив, причем не ради самого разговора, а ради мысли, которую ему непременно хочется передать. Он все анализирует почти так же, как и я. Он честен. Когда я сказала ему об этом, он счел нужным возразить. Видите ли, ему иногда приходилось говорить неправду. Скажите на милость, какая самокритика. Итак, хвала на него отрицательно не действует.

Мы с интересом вслушивались друг в друга, открывали друг друга. Вопреки моим предположениям собеседник вел себя в лучшей степени раскованно. Требующих заполнения пауз в нашем разговоре не возникало. Он был немного другим по сравнению с образом, что жил в моем представлении все это время. Немного другим или более открывшимся мне. Есть ли будущее у наших странных чувств? И нужно ли оно мне и ему? Я не хочу ответов. Жизнь – это каждый миг настоящего. И эти мгновения сравнимы с сочными сладкими плодами, сорванными с дерева счастья.

Я призналась ему в том, что приехала ради него. Обстановка и разговор, сблизивший нас, расположили меня к этому признанию. Мой мальчик ответил, придав голосу как можно больше серьезности, что в этом ничего особенного нет. Да, он так сказал, но я поняла смысл сказанного. Так он прикрыл мою слабинку с целью меня защитить.

Еще он честно признался, что ему с девушками не везет, разве что единственный раз, когда ему удалось потанцевать с прекрасной незнакомкой. И не успела я среагировать на его то ли жалобу, то ли самокритичность, как он тут же посвятил меня в то, что другой на его месте непременно бы скрыл. Если бы он попытался пригласить ее как другие, она отказала бы ему. Но девушка вдруг подошла сама и заказала любимую песню. В тот момент Алешка и решился выпросить у нее ответную услугу. Я была поражена его честностью, странным образом смешанной с оттенками авантюризма. Потом он столь же честно отверг мое предположение о его лидерстве, сказав, что эта роль принадлежит какому-то Павлику. У Павлика много красивой одежды, а для небольшого поселка – это весьма значимый факт. Я немедленно заверила драгоценного Алешку, что его достоинства несравненно ценнее любого гардероба.

На концерт мы явились уже перед самым концом, веселые и не реагирующие на подозрительные взгляды. Он сел рядышком, часто наклонялся ко мне совсем близко, чтобы что-нибудь прошептать.

Почему я не пытаюсь вывести теорему о его чувствах? Потому что понимаю, что этот анализ бесполезен. Я не имею право даже мечтать об этом. Требовать такое – значит пытаться разбить ему сердце. Все что я хочу – привнести в его жизнь радость общения, душевный комфорт, сознание собственной значимости. Он – моя далекая влюбленность, затерявшаяся во времени, но с опозданием вернувшаяся в юность. И долю этого драгоценного чувства, такого необходимого, но недостижимого в то время, доводится мне испытывать сейчас. А Алешка имеет полное право знать о моей увлеченности, чувствовать ее, получать как посылку, ему предназначенную…

Рита с чувством прочла красивые слова поздравлений и на этом закончила концерт. Мы с Алешкой, хмельные от счастья и коктейля, решительно схватились за руки и медленно поплыли в душной толпе, смакуя и пряча в ней наш нежный грех. Неожиданно вспыхнул свет, и я вздрогнула, словно меня разоблачили в чем-то постыдном. Но Алешка выглядел по-прежнему уверенным и счастливым и руки моей не выпустил. У выхода мы столкнулись с его друзьями, и те попытались скрыть невольные знания в нарочито невинном взгляде. Я поежилась, точно эти взгляды были не скромными, а колючими, и воспользовалась открытой соседней дверью, ведущей за кулисы, чтобы юркнуть туда от них. Рита как Цезарь выполнявшая “тридцать три” дела одновременно, не очень затруднилась еще одним – улыбнуться моему появлению, хотя и вскользь. Я попыталась ей помочь, но только топталась рядом, больше мешая, чем помогая. Минут через десять появился Алешка, причем не один. Его друзья довольно ласково и уважительно поприветствовали меня и наперебой принялись расспрашивать о статье, которую я им обещала (КВН между школами…Первое место…) Мне пришлось объяснять задержку статьи большим количеством скучной, но обязательной муниципальной информации. Алешка, слегка потолкав друзей, пробрался ко мне и радостно пообещал познакомить со старшей сестрой. Не успела я возразить или согласиться, как он осторожно, но решительно обвил рукой мою талию и повел меня через узкий коротенький коридорчик, отделяющий закулисное пространство от зрительного зала. Можно сказать, что это было первое объятие. Я поняла, что Алешка давно его жаждал, но позволил себе лишь сейчас, восприняв, видимо, момент как подходящий. Как только мы покинем непродолжительный лоскуток своего уединения, рука его соскользнет, оставив след призрачных ощущений. Но сейчас это прикосновение, осязательным образом впервые проявленная нежность дарит мне радугу подлинных наслаждений. Оно ненастойчивое и жадное одновременно, нежное и горячо пульсирующее, скромное и бесконечно чувственное – вот какое это прикосновение! И неважно, от кого оно исходит, от мальчишки или зрелого мужчины, важно то, как оно значительно. Боже мой, мне будто опять пятнадцать!

– Смотрите, там моя сестра, – шепчет он, – вас познакомить?

Я бойко отрицаю. Замечаю, про себя как они похожи, и с какой любовью и уважением смотрит он в ее сторону. Я вдруг вспомнила, как ссорилась в детстве с братом, как мало интересовали меня его жизненные шаги, и я позавидовала этому маленькому, но мудрому, человечку и прониклась к нему еще больше.

– А рядом с моей сестрой – ее друг. И, кажется, в воздухе пахнет свадьбой.

Его губы еще ближе…

Вокруг шумно, необходимая и бессмысленная суета, а я касаюсь щекой его щеки…

Наша идиллия приближалась к завершению. Он спросил, когда я приеду снова (неназначенное свидание, что же еще?)

– Когда ты этого захочешь, – игриво пообещала я.

На прощание он повторил еще раз:

– Я могу звать вас хоть каждый день.

Только тут я заметила две пары глаз, что наблюдали наш этюд со стороны. Не придав этому должного значения, я преспокойно спустилась по лестнице в том месте, где декорации создавали несложный лабиринт.

Неожиданно откуда-то вынырнули две девочки, одна высокая с короткой стрижкой (я ее узнала), и проплыли мимо меня совсем близко. Так близко, что моя сумочка оторвалась от ремешка и упала на пол, рассыпая звенящие предметы. Я даже не сразу сообразила, что “послужило” этому, а чаровницы как ни в чем не бывало продолжали свой путь, нарочно не спеша и ни разу не обернувшись. Что мне было делать? Потребовать от них извинений? Думаю, дело решилось бы не в мою пользу. Меня не только бы не послушали, но и получили еще один повод разрядить свою ненависть. Я решила не делать бесполезных попыток добиться мирного исхода и со словами “какая же я неловкая” принялась собирать свои вещи.

Я не посвящала вас еще в досье ангела? А я вот что о нем на днях узнала: оказывается, мой мальчик достаточно давно и серьезно (думают окружающие) дружит с девочкой. Да, да, той самой! Высокой и с короткой стрижкой. Вы, наверное, заметили, как чувство ревности заставляет меня избегать ее описания. Однако, правда от моего молчания не исчезнет и не исказится. Потому придется признать, что у дерзкой соперницы есть все, что недостает мне: высокий рост, длинные ноги, рано созревшая ярко выраженная красота, а главное – персиковая юность, преимущество, которое я не способна купить ни за какие деньги. Ревность и чувство собственности – вот, что нарушает невинность нашей идиллии. Вольно или не вольно проявляясь, они задевают естественное развитие ЕГО жизни со всеми возрастными потребностями. Я вторглась в задуманный природой план. А кроме того, оберегая и лелея одну душу, я гублю другую. Чья-то юная жизнь горчит от моего присутствия.

Опять я безрезультатно мучаю себя поисками истины во всех, даже малых деталях жизни. Ищу ее, чтобы не найти и снова думать, мучаясь над вопросом, за чувствами ли следовать или за разумом. Однако разум способен оправдать чувства и стать их преданным продолжением. Чувства же, не находя осязаемого выражения, воплощения в жизни, все равно живут. Живут в другом, недосягаемом для разума мире.

В какой-то момент жизни мне стало душно и томно без НЕГО, как без наркотика, который необходимо принять, чтобы жить дальше. Я пыталась анализировать происходящее со мной, но ситуация была мне не знакома. И это заставляло блуждать мои мысли в темноте, не находя точки преткновения. Оставалось одно ясным: мне не хватало его рядом.

А весна творила свою симфонию! И во всей предвещающей ее слякоти, влаге, серости уже звучали трогательной чистоты и свежести нотки. Я слышала их во всем: шелесте воды, грязными брызгами покрывающей полироль моей машины, в дымке неба, смешанной с земной влагой, в оживленных голосах птиц и уличных собак, а главное – в цвете воздуха. Такой воздух бывает только весной – насквозь пропитанный надеждой. Душа отдыхает, отвлекается от конкретного, приземленного, точно открывается дверца клетки, где она томилась под гнетом земной прозы. Каждую весну я думаю об этом, вдыхаю надежду и радуюсь, что мне дано это понять.

На заднем сиденье, в очаровательной хаотичности раскинув ручки и ножки, спит моя трехлетняя дочка. Она в том возрасте, когда разум начинает бороться с потребностями неокрепшего организма в полуденном сне. Наперекор быстро одолевающей усталости он хочет бодрствовать, стремительно впитывать жизнь, а не тратить время на отдых. Поэтому моя девочка всегда невольно засыпает под шепот колес, не замечая этого. У меня есть лучшая на свете дочка и еще есть обволакивающее нежностью чувство к чужому родному мальчишке. Я знаю, что нелогично совмещать эти две ценности, но прекрасно совмещаю. Сколько на свете необъяснимо простого!

Раньше я брала на руки живое сонное облачко и несла, прижавшись к розовой щечке. Теперь извлекать дочку-облачко из машины не так-то просто: она стала упитанней и тяжелей.

Я бужу ее, ласково пощипывая за щечку. Момент пробуждения каждый раз вызывает у меня смешок. Сначала она сердится, потом осознав, что ее доставили к любимой бабушке, со смешной расторопностью выползает из машины, кулачками потирая глазки. Бабушке скучно без нее всю неделю, и она с нетерпением ждет субботы. А мне тоскливо целых два выходных дня в ее отсутствие и, явно, на большее терпение я не способна. Однако возвращаюсь в счастливом успокоении, словно ничего, кроме уединения с собой, мне и не нужно. И образ Алешки пуще прежнего занимает мои мысли. Мой мальчик, обычный и особенный, кончилась игра и ты уже живешь в моем сердце, отнимая возможность всецело владеть тобой…

Я проезжаю островок земли, где я узнала о существовании ангела, где родилась странная любовь. Сколько ликов у любви? Наверное, столько же на земле цветов. Без любви человеческая жизнь была бы пресной, как бесцветный мир.

Руки, слабеющие и повинующиеся моим нахлынувшим чувствам, поворачивают руль в сторону рая. Кто-то словно руководит мною, кто-то светлый и улыбчивый. Он говорит мне: ты накануне счастливого мига. И я, привычно въехав на крохотную стоянку возле безлюдного днем дворца, жду. Кто-то за меня невесомую, не отягченную сомнениями решил, что чудо произойдет, и оно происходит. До боли знакомая фигурка вырисовывается вдали. Я ли вызвала ЕГО силой своего желания или невольно раскрыла тайну случайности, но увидев предмет моих дум и мечтаний, испытала глубокое удовлетворение. Он, несомненно, является утолителем определенной жажды. Жажды любви? Но я знаю другую любовь, не похожую на овладевшее мною чувство. Может быть, потому и манит меня этот маленький рай и ангел, впустивший в обитель своей ауры, что причина жажды моей необъяснима. Можно ли не считать эти чувства ценностью, можно ли отречься от них и не беречь и, наконец, можно ли осуждать их и глумиться над ними? Ведь какими бы они не были, они – одухотворенность сознания, взлет над меркантилизмом!

Наверное, эту фигурку я узнала бы из тысячи. И не потому, что хорошо изучила ее. Внутри меня словно вздымалась стая птиц, когда я почти инстинктивно ощущала ЕГО присутствие. Он был в той же одежде, в которой я видела его всегда: синяя курточка, поношенные, но чистые джинсы, начищенные ботинки, видимо однажды подшитые вручную. Жизнь на сцене в недавнем прошлом приучила его к безупречной чистоплотности. Мне безумно хотелось заиметь какую-нибудь деталь его одежды, хранить ее как реликвию и вдыхать с ума сводящий аромат, его аромат.

Если вы меня упрекнете, что описываю я обычные, нередко встречающиеся в жизни вещи, слишком возвышенно, с одухотворенностью, присущей окрыленному романтику, то я скажу, что вы правы. Терзайте мой стиль, смейтесь надо мной, но дайте воспринять жизнь в том свете, в каком просит моя душа!

Я вышла навстречу и вдруг поняла, что долгое время увлеченно блуждая в лабиринтах чувств, оказалась у той грани, за которой разум теряет господство. Его глаза еще никогда не светились таким странным, почти демоническим огнем, и в то же время казалось, что этот огонь вот-вот затопят слезы. Я не помню наши первые слова, их заглушала мнимая музыка. Потом, словно что-то вспомнив, он пожаловался:

– Я потерял ключ.

– Где? – я не в силах оторвать взгляда от его губ.

– Мы вчера дурачились с ребятами, там, в поле. Валялись в снегу, и я, видимо, его выронил.

Я предложила поискать потерянный предмет вместе. Алешка словно спохватывается:

– А вы здесь почему?

– Чтобы помочь тебе.

И мы улыбаемся друг другу.

Весенний наст настолько крепок, что почти не оставляет следов. Мы оба сделали вид, что добросовестно ищем ключ, но уже через десять минут о нем забыли. Точно дети заспорили о том, кто из нас легче и принялись осторожно отмерять шаги на сверкающем от солнца насте. В какой-то момент Алешка остановился и, мгновение подумав, вытянул в мою сторону руку. Мгновенье подумав, я сжала его прохладную ладонь. Еще мгновенье я парила в наивысшей точке счастья, а в следующее с задором потянула его руку вниз. Его ботинки утонули в мраморе снега. Он вспорхнул, с наигранным возмущением захлопав ресницами, и я поняла, что нужно спасаться бегством. Мои щеки раскраснелись, волосы выбились из-под манто, пояс развязался. Я хохотала как девчонка, с трудом уворачиваясь от преследователя. С каким блаженством слушала счастливый смех, желая упиваться им бесконечно. Угодив острыми каблуками в шершавую сеть снега и окончательно запутавшись в длинных полах пальто, я, не выдержав сумасшедшего притяжения к ангелу-демону, отдалась в его плен. Мы рухнули в снег и замерли. Я словно погрузилась на самое дно неба. Горячим солнцем надо мной вспыхнули Алешкины губы. Более губительной страсти я еще не испытывала. Мы находились на самой грани, где время останавливаясь сводится к вечности, и тонкий плотик держал нас на плаву, пугая возможностью уплыть в открытое море. Демонический мой, с ума сводящий ангел! Сколь великий концентрат мужского начала вложила в тебя природа!

Не в силах вынести фейерверк неразрешимых желаний, я сделала попытку приподняться, но в этот момент Алешка уронил голову мне на грудь. Я медленно осторожно и, наконец, жадно обняла его. Он прижался ко мне с доверчивостью ребенка, с неистовостью мужчины.

Еще одно мгновенье, и я игриво спихиваю его с себя, но он не смеется. Он серьезен. Я жду его жалоб и признаний, но Алешка молчит. Я беру его за ладони, поднимаю. Стряхиваю с курточки снег. Он очень податлив и доверчив, мой ребенок. Какой он смешной – такой серьезный! Задорно сбиваю шапку ему на нос и, наконец, дожидаюсь от него улыбки. Мы идем, взявшись за руки, розовощекие, растрепанные, в снежных бусинках. Его энергия не дает ему покоя, просит выхода, и я ощущаю ее горячий ток. Внезапно он подхватывает меня на руки и пытается нести. Я усиленно сопротивляюсь, дергаясь и смеясь. И в этот момент на безлюдной до этого, тыльной территории дворца появляется женщина с круглыми от удивления глазами. Алешка опускает меня на землю, и мое расстегнутое пальто, извиваясь, скользит по ногам.

– Алешка, ты почему домой не идешь?

Взгляд женщины беспокойно перемещается с моих заснеженных волос к моим пальцам, пытающимся справиться с нижними пуговицами.

– Мама, я ключ потерял, – на Алешкином лице ни тени смущения. – Познакомьтесь, Мария Игоревна, это моя мама.

Я что-то вежливо роняю в ответ, убирая за ухо непослушную прядь. Мама смотрит на меня с подозрением, потом переключает внимание на сына. Деловито, по-матерински освобождает его одежду от льдинок, догадываясь или нет, какая тайна сокрыта в их холодном чреве. Увлекает Алешку от меня.

– До свидания, Мария Игоревна, – лишь остается мне нарочито веселое и неуловимо вопросительное.

Глава 4

Прикатило яркощекое лето. Мое самоотверженное рвение в поисках сенсаций заметно сбавило обороты. Зима всегда находит на меня глубокими раздумьями. Летом же они выветриваются, и я как дитя радуюсь солнцу, пляжам, запаху воды и цветов и своей свободе. Раскрепощая отягченные зимними раздумьями мозги, убеждаюсь, что внештатной работы для удовлетворения души вполне достаточно. В то время, пока другие в труде и поте просиживают до самого вечера в душных кабинетах, я, вдоволь понежившись в шелке простыней, свежая и спокойная, с ветерком качу к озеру. Там растягиваюсь на теплом песке обнаженная (благо, молодые ели, в плотном зеленом кольце хранящие круглый изумруд озера, скрывают от глаз мое бесстыдное блаженство). Я как русалка брожу вдоль берега по прозрачной глади, усыпанной хвоей. Читаю или слушаю музыку, ем сочные фрукты или пью по глоточку янтарный сок. Моя дочка Алиса деловито осыпает песочным золотом мои ягодицы. Сделать холмик ей не удается: песчинки «без устали» скатываются по гладкой коже. Но Лисенок никогда не сдается без боя. Отбрасывает лопатку и, высунув язык, черпает песок куда более вместительным ведерком. На моей горячей спине растет песчаная горка. Маленькие пальчики приятно щекочут кожу. Я радуюсь ее занятости, иначе понадобились бы ходунки или веревка, чтобы удержать ее от манящей изумрудной глади.

Когда с нами Алешка, она беспрестанно занимает его делами, не давая отдыха ни себе, ни ему. Но Алешке, похоже, нравится исполнять ее прихоти: копаться в песке, носить воду в ведерке, водить ее за руку по сухому стволу дерева, прогнувшимся словно мостик над озером.

Плаваем мы с Алешкой по очереди, так как кому-то приходится оставаться на берегу и вылавливать не знающую меры Алису из воды. Конечно, я в купальнике, не вздумайте думать другого! И конечно, это моя идея – увозить Алешку к озеру. Правда, осуществляется она нечасто. У Алешки в семье много обязанностей, особенно на дачном участке: поливка, прополка. У него каникулы, и очень удобно нагрузить всю работу на ребенка.

Алешка не ропщет. Он на зависть мне трудолюбив. Но я с великим удовольствием отмечаю, сколько счастья в его глазах, когда, наконец, мы оказываемся вместе.

Похоже, платоническая любовь существует не только в сказках. Она не угасает от кажущейся неполноценности, а, напротив, разгорается ярче, лишенная охлаждающего физического успокоения. Молчание и терпение – инквизиторы нашей очевидной любви – держат нашу страсть под арестом. Нам тяжело вместе, но еще тяжелее врозь. Нас тянет друг к другу с вулканической силой, но этот огонь бушует внутри каменного чрева, не вправе выбраться на свободу. Где-то в затаенных глубинах моего сознания рождаются мечты о нашем уединении, но я тут же “отряхиваюсь” от дерзких, преступных мыслей.

Алиса – моя спасительница. Как я могу оставлять ее в детском саду, пользуясь без нее всеми благами короткого лета? Она всегда со мной. И к счастью, и к нескончаемым мукам лишь взглядом мы с Алешкой передаем друг другу всю нашу нежность. Напрасно я уверяю себя, что измены нет. Она уже вползла в нашу с мужем постель, свернулась и греется между нами. Я ничего не могу поделать. Я не могу отказаться от “наркотика”. Или не хочу?..

Я редко вижусь с Алешкой, но даже если бы мы навсегда расстались, его образ еще долго господствовал бы в галерее других.

Несмотря на несомненную невинность, наши свидания, тем не менее, нуждались в осторожности. Непременно нашлись бы злые языки, плеснувшие на нашу безобидную связь ядовитую порочность. Я ждала его у развилки на окраине поселка, и он, не замеченный никем, забирался в мою машину.

Однажды, увлеченные друг другом, мы задержались у воды дольше обычного. Лежали на песке, сцепив руки. Алешка пользовался любым моментом, чтобы подержать мою ладонь. Эта нежность почти доводила меня до исступления. Я отворачивала глаза, когда в них слишком отчетливо читалось желание. Другая, свободная от нежного плена, ладонь сжималась в кулак, выпуская сквозь пальцы песок. Одетая Алиса возилась с куклой на расстеленном одеяле и не обращала на нас внимания. Я знала, что поступаю опрометчиво, ведь если бы нас увидели, появилось бы недвусмысленное мнение. Но мне было так хорошо, что я готова была посчитаться, как казалось моему кипящему сердцу, этой мелочью.

Мы подняли голову, когда наше уединение вдруг вспугнул чужой всплеск. Мимо погруженного в еловый хоровод рая плыли двое. И не просто плыли, а рассматривали нашу компанию с интересом. Наконец, я посчитала разумным начать собирать вещи и одеваться. Всего через час Лисенку укладываться спать, а еще надо успеть отмыть ее от пыли и песка.

Чужие проплыли в обратном направлении, и Алешка, к моему удивлению, без малейшей тревоги сообщил мне, что одного из них узнал.

– Друг моей сестры, – объяснил он с улыбкой, будто меня это должно было обрадовать. Интересно, задумывается ли он всерьез о том, что мне грозит за связь с ним, если поползут слухи?

Вскоре я мысленно схватилась за голову: не успели мы подняться к машине, как вынырнувшая из-за елок парочка направилась прямиком к нам. У меня внезапно возникла желание зарыться в песок, потому что в одном из непрошенных гостей я узнала Алешкину сестру. Она приближалась, к моему волнению, с предельной решимостью, сопровождаемая молодым человеком.

Я несла детский круг и сумку с мусором, оставшимся от нашего сладкого ужина. Алешка в одной руке держал наспех свернутое одеяло, другой тянул Алиску.

Мы остановились напротив парочки, я растерянная и уже рассерженная, Алешка растерянный, но как будто обрадованный. Явно настроенная на что-то, заранее меня тревожащее, сестра внимательно осмотрела наш багаж и сказала.

– Вот, оказывается, к кому ты бегаешь на свидание! Мать не зря подозревала. Номер забавный!

Ее тон смахнул с Алешкиного лица выражение радости. Для взрослой солидности, чуть помедлив с ответом, он выступил нашим “адвокатом”:

– Не обижайся, пожалуйста, Света, но некоторые вещи ты понимаешь не совсем правильно. (И менее строго) Мне всегда хотелось познакомить тебя с Марией Игоревной.

– Нечего тебе здесь делать, Алексей Алексеевич, – с саркастическим вздохом перебила та, – поедем-ка домой.

Она обняла брата с видом миссионера, потрепав по-дружески его волосы. Он отстранился и мягко возразил:

– Сам я приду. Не волнуйся, никуда не пропаду.

– Я отвезу его, – на всякий случай пообещала я с напускным серьезным спокойствием. Алешка посмотрел на меня с участием, его сестра – с презрением, а ее сопроводитель – с нескрываемым любопытством. Распорядился последний:

– Леха, отдай тете вещи.

Мой “адвокат” тут вспылил и ответил ему что-то возмущенно. Его бунтарский тон, лишенный детских ноток, сменил мой страх на гордость.

Я молча взяла одеяло из Алешкиных рук, дочкина ладошка перекочевала в мою.

– Иди, Алеша! До свидания. Не нужно никаких ссор.

Я через силу улыбнулась и повела дочку, спотыкающуюся через каждый шаг, так как ее голова была вывернута в Алешкину сторону. Боковым зрением я заметила, как девушка снова обняла брата за плечи, а он выскользнул из–под ее руки.

Я чувствовала себя так, будто меня застали за игрой в куклы. При этом какая-то неведомая, неисчерпаемая сила все последующие дни тянула меня к мальчишке. У нас были совершенно разные взгляды на жизнь, обусловленные возрастом: у него как у большинства детей, у меня как у человека с некоторым опытом, подкорректировавшим первые жизненные представления. Однако нам было друг с другом неподдельно интересно. Я читала его как книгу, влекущую обещанием еще более забавного развития сюжета.

В тот момент я терялась перед вопросом, что же мне необходимо: продолжение или избавление от питавших и изводящих одновременно чувств. Звонок Риты подбросил немного веса на одну из чаш весов:

– Я не уверена, что это тебе понравится, подруга, но и умолчать, по-моему, я не имею права. Я скажу, я ты решай сама. Сегодня ко мне подошла Алешкина сестра и попросила тебе кое-что передать. Думаю, ты уже догадалась… Они давно заметили, что с Алешкой творится неладное, теперь уверены, что причина – ты. Он твердо заявил, что никакие институты ему не нужны и что никуда отсюда не уедет. Конечно, до поступления еще год, но его мать обеспокоена уже тем, что он так скоропалительно изменил своей мечте. Я конечно, на твоей стороне, но посоветовала бы завязать с Алешкой. Пусть растет и поступает в институт. Он умный мальчик. Да слышишь ли ты меня?

Ее удовлетворила бы моя первая реакция: все внутри у меня сжалось от непредвиденного исхода безобидной игры. Однако мой разум почему-то заголосил на тему справедливости, ища оправдания чувствам. Куда проще оборвать отношения, и все как будто утихнет. Но скажите, как можно позволить неразумным слухам решить все за нас? Нет ничего, в чем я могла бы себя упрекнуть. Так зачем же мне сначала возводить мнимую проблему, а затем мучиться над ее решением?

Вскоре мои думы сменились на другие. Алешка не звонил и не являлся на запланированные ранее встречи. Напрасно я ожидала его на нашей развилке, утомляя дочурку заточением в жарком салоне. Затем, искупав ее наскоро в прохладной озерной воде, я стремилась под сень полупустой квартиры, чтобы отдаться тоске в бездушной мягкости подушек. Я в тысяча первый раз задавала себе вопрос, почему во мне нет ни капли силы и желания бороться с наваждением. Вглядываясь в тени мебели и фотографий на стенах, я с чувством утраты созерцала, как из окружающей меня жизни вытекает прежний смысл. Наконец, не выдержав, я набрала Ритин номер, посчитавшись с риском нарваться на ее нравоучения и, ничего не выяснив, усложнить свое состояние.

– Рита, здравствуй… Ты не видела ЕГО сегодня?

Мой голос видимо прозвучал очень тоскливо, потому что Рита сжалилась надо мной:

– Господи, да нет его в поселке. Уже несколько дней. Он в городе, в больнице.

– А что с ним? – собственный голос утонул в ритмах сердца.

– По-моему, у него снова был приступ. Конечно, побежишь его спасать?