Помоги проекту - поделись книгой:
На базе только и говорили, что о новостях. Некоторые сомневались в том, что цифры, названные Черчиллем, были точными, и для сомнений действительно были причины. Объявленное число самолетов было частью пропагандисткой кампании, призванной устрашить немцев и повысить боевой дух дома. На самом деле у союзников было в воздухе примерно 4 тысячи самолетов; впрочем, боевой дух и так был на высоте. Подполковник Слюсарь, узнавший о высадке по возвращении с боевого вылета, сказал советским собеседникам, что вернулся на базу в прекрасном настроении, потому что сбил немецкий истребитель, но еще больше его осчастливила новость об открытии второго фронта. Он был готов тут же вернуться в бой, хотя и устал после полета. Старший лейтенант Джон Фредерик полагал, что открытие второго фронта уже весьма запоздало, и ожидал, что война закончится к концу 1944 года или самое позднее в начале 1945-го. Так в то время считали многие. “Думаю, скоро домой отправимся”, – невзначай услышал Дэвис слова одного молодого штурмана, прилетевшего из Полтавы в Италию несколько дней назад5.
Советская сторона реагировала на новости не столь бурно, как американцы, но в целом так же положительно. Палмер Мира, молодой радар-оператор, во время одной из миссий бывший стрелком бомбардировщика, услышал новости в полете, позже вспоминал: “В тот день все были в праздничном настроении, но казалось, это не слишком впечатлило Советы… Для них это, наверное, был просто еще один день войны”. Дэвис оценивал советскую реакцию более позитивно. Он писал, что юные украинки, работавшие на кухне авиабазы, встретили вести с сомнением, и только когда поняли, что Дэвис и другие репортеры говорят серьезно, начали восклицать: “Прекрасно! Чудесно!” Их восторг разделяло большинство советских солдат и офицеров. “Теперь мы вместе устроим немцам ад!” – в запале вскричал один новобранец. Ему вторил молодой лейтенант: “Нас больше ничто не остановит!” Все были взволнованны и ждали подробностей. Информация была скудной, но было понятно, что вторжение началось и продвигалось вперед. Впереди уже виднелась победа союзников6.
В ту ночь Рэймонд Дэвис летел обратно в Москву – узнать, как там отреагировали на День D. Коллеги-репортеры сказали ему, что в Москве новость объявили по громкоговорителям. “На углу у гостиницы «Метрополь», в которой жили корреспонденты, остановились послушать человек двадцать, – писал Дэвис. – Потом, когда прозвучали первые слова, люди побросали все дела, сотни человек ринулись поперек улицы наперерез транспорту, образовалась довольно большая толпа, в тишине внимавшая диктору. Они пожимали друг другу руки, кто-то обнимался… Все поспешили на службу или домой – сообщить вести”7.
В Москву вернулась и Кэти Гарриман. В тот день она встречалась с советскими чиновниками от культуры, планируя выставку американских фотографий. Стоило прийти вестям из Франции, как встреча превратилась в праздник. За сотрудников американского посольства в тот вечер поднимали тосты в ресторанах. Американские дипломаты заметили серьезное изменение в тоне советской печати в дни высадки в Нормандии. “Сдержанная похвала и критика” в адрес союзников, тянувших с открытием второго фронта, сменились “восхищением и признательностью”, как писал сотрудник посольства США Максвелл Гамильтон в донесении в Вашингтон. Сам Сталин, 19 июня пригласив Аверелла Гарримана к себе в кабинет, вряд ли мог встретить его еще радушнее. “Мы на добром пути”, – сказал он американскому послу8.
Шестого июня, в день вторжения в Нормандию, 104 “летающие крепости” и 45 “мустангов” поднялись с полтавских баз и взяли курс на румынский Галац. Их целью стал расположенный близ города немецкий аэродром. Это была первая миссия американских бомбардировщиков, начатая с советской территории.
Несколькими днями ранее генерал Икер убедил советское командование авиацией позволить его самолетам разбомбить давно желанную цель – немецкий авиазавод в польском Мелеце, расположенном между Львовом и Краковом. Икер с радостью упомянул об этой договоренности в беседе с Молотовым, когда они с Гарриманом 5 июня встретились с советским комиссаром иностранных дел. Молотов ответил молчаливым согласием. Но воспротивилась погода: над Центральной Европой стояли тучи, и бомбардировщики направились южнее, в Галац, продолжая охоту на важные объекты люфтваффе. На цель обрушили более двухсот тонн бомб, миссия считалась успешной: “летающие крепости” вернулись на украинские базы без потерь, два “мустанга” были потеряны, хотя американские летчики сбили шесть немецких истребителей9.
То, что первый вылет с советской территории происходил в одни день с высадкой в Нормандии, еще больше разогрело боевой дух американцев. Были и стратегические преимущества. “Присутствие ваших сил в России в данный момент времени более важно, нежели возвращение в Италию”, – телеграфировал 7 июня генерал Спаатс из Лондона генералу Икеру в Полтаву, желая, чтобы американские бомбардировщики остались, дождались хорошей погоды и попытались разбомбить Мелец. На кону была не просто атака на авиазавод люфтваффе: Спаатс хотел, чтобы Икер из Советского Союза угрожал Германии с востока в то время, когда немцам нужны были самолеты во Франции, чтобы отразить вторжение союзников. СССР не возражал. Американским бомбардировщикам и истребителям предстояло оставаться в рамках операции “Фрэнтик” до 11 июня 1944 года, почти девять полных дней10.
Икер воспользовался возможностью и снова съездил в Москву. На приеме у Гарримана, устроенном в честь офицеров ВВС, участвовавших в планировании и выполнении челночных бомбардировок, вручил ордена “Легион почета” маршалу авиации Новикову и его заместителю, генералу Никитину, внесшим наибольший вклад в успех операции. Теперь, когда был открыт второй фронт и первая челночная бомбардировка успешно завершилась, настроения в Москве и в Вашингтоне были самыми радужными. “Мы были уверены, что согласие, достигнутое таким образом, распространится и на другие сферы военного сотрудничества”, – писал впоследствии Джон Дин11.
Волнение от прибытия самолетов улеглось, а плохая погода по-прежнему мешала любым дальнейшим миссиям. На базах началась повседневная жизнь. Советские военные изо всех сил пытались развлечь американских гостей концертами с участием исполнителей-красноармейцев, местных народных коллективов и танцовщиков. Официальный историк 15-й воздушной армии майор Джеймс Партон, который прилетел на авиабазу в Полтаве 2 июня и провел там девять дней, писал, что делать было почти нечего, и экипажи “лениво грелись на солнышке, играли в густом клевере в софтбол, с любопытством бродили по городским развалинам, флиртовали с горсткой американских медсестер, нерешительно посматривали в сторону полноватых русских девушек, ворчали на простую еду и рано ложились спать”.
На всех трех авиабазах у американцев из наземных служб времени и возможностей познакомиться с обстановкой было больше, чем у летчиков. Те, кто вырос на фермах, как Палмер Мира, с интересом сравнивали условия жизни и работы на Украине и на родине. “Дома почти все маленькие, из двух комнат со спальней наверху, – писал Мира несколько десятилетий спустя. – Стены часто украшены картинами или иконами”. Мира обнаружил, что в домах были портреты Ленина, Сталина, Энгельса или Маркса, и предположил, что это делалось по распоряжению государства12.
Еще американцев поразила глубина украинского чернозема. Дональд Барбер, друг Миры, выросший в Южной Дакоте, с удивлением рассказал приятелю, что видел, “как несколько человек рыли яму в метр с лишним, а может, и в полтора, и там был только грунт”. Теперь он понял, почему Украину называли житницей Европы. Впрочем, ни Миру, ни Барбера не впечатлило то, как местные жители относились к работе на этой плодородной земле. “В их колхозной системе люди не проявляли особого интереса и не вкладывали того усердия, как если бы земля принадлежала им”, – писал Мира. Еще удивляла слабая механизация. Глядя на то, как местные женщины каждое утро выходят с мотыгами на плечах, Мира не мог не вспомнить свою ферму: “Я думал, что мой отец в Висконсине на своем маленьком тракторе «Форд» смог бы сделать больше, чем все, кто мотыжил землю вручную”. Однажды он увидел, как местные распахивают землю на отремонтированном немецком танке13.
Были и культурные особенности. “Американские летчики, – писал Партон, – слегка удивились, увидев, как русские солдаты танцуют в парах; русские с таким же изумлением смотрели на американский джиттербаг”. В ежедневном общении стороны узнавали сходства и различия. Советские солдаты увидели, что американцы открыты, стремятся дружить и готовы обменять почти все, что у них есть, на сувениры: звездочки с пилоток, металлические пуговицы с советскими символами, самодельные мундштуки, ножи с наборными ручками, портсигары… Порой американцев поражали привычки русских в распитии алкоголя. “Оказалось, что чем больше ты можешь выпить, устояв на ногах, тем больше тебя считают «настоящим мужиком» – особенно если перепьешь русских”, – писал Мира. Это было лишь начало их постепенного знакомства14.
Теснее всего сотрудничали две группы механиков, которые обслуживали самолеты. Каждая советская бригада состояла из трех механиков – заместителя старшего механика и двух помощников, – приписанных к тому или иному самолету. Над ними стоял американский старший механик. Другие группы техников, включая операторов радаров и метеорологов, тоже работали в тесном контакте. Некоторых американцев поистине впечатлила высокая квалификация советских коллег. Сержант Франклин Гольцман – тот самый, который в 1958 году, приехав в СССР, получит от КГБ кодовое имя Турист – тогда он был 23-летним парнем из Бруклина, диплом экономиста он получил в Университете Северной Каролины. Он был приписан к базе в Миргороде как оператор радара и работал там вместе с советским лейтенантом, которого называл “блестящим”. “Ему только двадцать семь, и он электротехник, – писал Гольцман домой. – Мы разговорились о музыке, и оказалось, что ему так же, как и мне, очень интересна камерная музыка Бетховена и Шуберта”15.
Конечно, не все американские и советские военные были столь же образованны и не все настолько разбирались в классической музыке, как Гольцман и его советский друг, но все они находили способы общаться и работать вместе. Американцы сперва скептически относились к умениям советских коллег, ведь советские самолеты едва ли могли соперничать с американскими в техническом плане: в поставки по ленд-лизу “летающие крепости” и “мустанги” не входили. Советские механики часто чувствовали, что американские сослуживцы смотрят на них свысока. “Построить аэродром, обеспечить заправку горючим, подвеску бомб – это русские могут. Но матчасть, сложная современная авиационная техника им не по зубам”, – отзывался о мнении американцев Юлий Малышев, один из помощников старшего механика на базе в Миргороде. Так, по его впечатлениям, американцы оценивали способности советских коллег16.
Советский персонал был впечатлен инструментом американцев, обилием запчастей, профессионализмом коллег, но при этом себя они считали куда изобретательнее. Малышев изумил своего начальника-американца, когда в одиночку заменил карбюратор, хотя обычно для этой работы требовались несколько человек. Американец одобрил его работу и позвал остальных механиков, в том числе и офицеров, чтобы показать им то, что сделал Малышев. Кроме того, советские граждане считали, что работают с большей самоотдачей, нежели американцы: они поражались, когда те делали перерывы на обед и ужин, не завершив дела. Советские стандарты были иными: механик не мог оставить самолет прежде, чем приведет его в полную боевую готовность. До прибытия в Миргород Малышев как-то раз провел в самолете два дня и две ночи, пока не сделал все что нужно; ел и спал он прямо там17.
Владлен Грибов, сослуживец Малышева на миргородской базе, бывший заместителем старшего механика под началом американского сержанта по имени Томми, как и его товарищ, считал, что американцы – настоящие профессионалы, но работают “без огонька”, и для них “то, когда дадут поесть, важнее работы”. Учитывая недостаток всего в Советском Союзе в то время, Грибов считал американцев неэкономными и расточительными. “На одном из первых самолетов оказался разорванным внешний чехол носового пулемета, – вспоминал позже Грибов. – Я стал его зашивать. Когда же работа была закончена, Томми, похвалив ее, заметил, что можно было этого не делать, а заменить чехол”. Это было только начало. Грибова в советском техникуме обучили при неправильной работе прибора “разобрать его, диагностировать, прочистить, выточить или заменить дефектную деталь”, – Томми ему это запрещал, причем не раз и не два. В конце концов Грибов просто привык18.
И Грибов, и Малышев – молодые сержанты, выросшие в Москве, принадлежали к первому поколению, получившему советское образование. Они верили в превосходство политической и экономической системы СССР. “Почти все мы были прочно отпропагандированы – до абсолютной уверенности в правоте, справедливости и «лучшести» нашего строя и дела”, – вспоминал Владлен Грибов, имя которого было составлено из первых слогов имени и фамилии Владимира Ленина. “За нас бояться не надо было: сами могли кого угодно распропагандировать” – вторил Малышев. Видя американскую расточительность и обильный приток не только запчастей для самолетов, но и одежды, карманных фонарей, сладостей, жевательной резинки и других вещей, диковинных для Советского Союза, двое друзей считали это не признаком ущербности советской экономической системы, а влиянием войны.
И все же работа бок о бок с американцами расшатала некоторые убеждения, внедренные ранее в сознание молодых советских механиков. “Мы знали, – вспоминал Грибов, – что в «их» армиях солдатскую лямку тянут рабочие и крестьяне, а буржуи в офицерах ходят”. Но вскоре Грибов узнал, что его начальник-американец, Томми, родился в семье обычного фермера, но земли и техники у его отца было столько, сколько у целого советского колхоза. И все же Томми завербовался в армию и служил не офицером, а простым сержантом. Юные советские техники были потрясены и тем, что американцы держатся с офицерами на равных, не стоят по стойке смирно, приветствуют запросто и то не всегда, носят такую же форму и едят одну и ту же еду. Армия буржуазной сверхдержавы в отношениях между военнослужащими разных званий оказалась более эгалитарной, чем армия первого государства рабочих и крестьян19.
Грибов жил в стране, объявившей, что окончательно решила национальный вопрос, хотя до сих пор делила своих граждан на разные национальности и некоторые этнические группы обрекала на переселение и коллективное наказание, как это было с немцами Поволжья. Как же он был удивлен, когда понял, насколько многонациональна армия США. Он не мог поверить в то, что Билл Драм, друг Томми, был немцем по происхождению: “Ведь воюем с немцами! А тут – вот он, немец. И, как оказалось, далеко не единственный”. Советская пропаганда не лгала, похоже, только в одном: когда речь шла об отношении американцев к афроамериканцам. На базе не было постоянно приписанных чернокожих солдат. Спустя десятилетия Грибов вспоминал, как пренебрежительно скривились его американские знакомцы, увидев изображение улыбающегося негритенка на жестянке с зубным порошком: советские художники хотели подчеркнуть эффективность порошка, показав контраст белых зубов мальчишки с его темной кожей20.
Взаимодействие с американцами включало в себя и сотрудничество, и соперничество. Советское командование стремилось показать, что советские солдаты одеты и снабжены так же, как американцы, или по крайней мере не хуже. На смену армейским кирзовым сапогам старого образца, которые носили с тканевыми портянками, пришел новый советский продукт – сапоги из необычайно легкой кирзы. Создатели нового материала даже получили Сталинскую премию за свое изобретение. Впрочем, эти сапоги не шли ни в какое сравнение с американскими ботинками, на которые советские солдаты смотрели с завистью. И все же офицеры-красноармейцы в Полтаве изо всех сил стремились убедить американцев, что сапоги лучше ботинок: удобнее, ноги меньше промокают, брюки не пачкаются… К слову, американские хирурги после встречи с советскими коллегами запросили 400 пар кожаных сапог от поставщиков армии США21.
И потому советские офицеры авиации и технический персонал, приписанные к полтавским базам, снабжались лучше, чем где-либо еще. Они получали два комплекта формы – неслыханная щедрость по меркам тех лет – и совершенно новое постельное белье. Они гордились тем, что заправляли кровати так, чтобы соломенный матрас, который выравнивали специальной деревянной рамой, сохранял форму весь день. За аккуратностью и чистотой советских бараков и палаток надзирали офицеры, и ее тщательно соблюдали солдаты, которые поражались беспорядку и захламленности в палатках американцев. “Двухъярусные железные кровати заправлены кое-как, вещи валяются где попало. Всюду обертки и упаковки, иллюстрированные журналы, покит-буки”, – с неодобрением вспоминал Грибов десятки лет спустя22.
А вот американцев, служивших на базах, поразило другое: санитарные условия в столовых. “Оказалось, русские не моют мылом ни посуду, ни утварь, говорят, от этого понос, – писал потрясенный майор Партон. – Вместо этого они используют трехпроцентный раствор соды и пропитанное жиром полотенце”. Американцы забили тревогу уже в апреле 1944 года, когда оказалось, что на кухнях нет никакого охлаждения, а еду хранят в открытых ящиках, не защищенных ни от пыли, ни от мириад мух и прочих насекомых. Советская сторона пыталась улучшить кухни и помещения приема пищи, но это оказалось непросто. В мае Роберт Ньюэлл, офицер медицинской службы США, жаловался на плохую вентиляцию в кухнях, полных дыма от дровяных печей. Другой проблемой были кухонные отбросы и объедки: советский персонал собирал их в огромные деревянные бочки, окутанные зловонием, и сбрасывал в канаву неподалеку от кухни. “Крысы и мыши свободно бегали туда-сюда по всем помещениям столовой”, – писал Ньюэлл в рапорте23.
Некоторые из американских пилотов отказывались есть, заметив, что работники кухни, посетив туалет, потом не моют руки. Капитан Ньюэлл, которому кровати и постельные принадлежности показались идеальными, насчет туалетов писал, что те пребывают в “прискорбном состоянии”. Ему в июне 1944 года вторил Партон: “Если русские кухни еще можно назвать плохими, то описать словами туалеты невозможно”. Ходить в советские уборные – ряд дыр в полу, временами загаженных, – американцы отказывались, требуя построить новые удобства. Но единственное, что могли предложить советские военные – это построить рядом такую же. Наконец американцы сдались и построили свои туалеты на всех полтавских базах; впрочем, с удобствами в Харькове, Киеве и на других советских базах, где американцы время от времени бывали, они сделать ничего не могли.
У местных и красноармейцев американские врачи часто видели плохие зубы и признаки недоедания, антисанитария шла рука об руку с неразвитой медицинской помощью. По словам подполковника Уильяма Джексона, главного американского хирурга на базах, она на полвека отставала от американских стандартов. На всех базах он создал медсанчасти с американским персоналом. В апреле 1944 года капитан Ньюэлл писал в рапорте: “Советские стандарты питания и санитарии столь сильно отличаются от привычных американцам, что вряд ли можно ожидать каких-то перемен”. Майор Партон в своем докладе саркастически заметил, что “мытье у местного населения, как кажется, случается раз в два года”24.
Советская сторона прилагала много усилий, пытаясь справиться с проблемами, на которые указывали американцы, хотя, конечно, обращаться по вопросам санитарии и личной гигиены было неловко. Некоторые американцы обернули недостаточную гигиену красноармейцев себе во благо. Рядовой первого класса[3] Мартин Клоски из Джерси-Сити поведал американским военным репортерам: “Русские женщины держат все очень чистым. Они как-то умудряются, хотя тут и мыла не найти. Но вот русские мужчины – с ними все иначе. По мне, так девушки нас потому и любят, что мы чистые и у нас аккуратная форма”25.
Полковник Кесслер был доволен. “Американские бойцы ходят тут так же, как в Лондоне”, – как-то отметил он. Гораздо меньше это радовало чекистов в Управлении Народного комиссариата государственной безопасности (НКГБ) по Полтавской области, отслеживавшем отношение местного населения к присутствию американцев. Они заметили, что некоторые американцы ходят на церковные службы, с которыми в СССР едва мирились. Другие делились с местными своими впечатлениями, сравнивая уровень жизни в Соединенных Штатах и Советском Союзе – сравнение было далеко не в пользу последнего. “Если заработаешь в Америке пять долларов, на эти деньги можно неплохо жить, а тут даже килограмм хлеба не купишь, – вроде как говорил один американский солдат осведомителю чекистов. – Америка – рай земной. А тут одни страдания”.
Особенно беспокоило власти отношение местных к американцам и надежды, возлагаемые на их прибытие. Украина была проблемой для СССР еще со времен переворота в октябре 1917-го, когда ее политические и интеллектуальные элиты, устремившись к независимости от России, создали собственное государство. Советы смогли подавить сопротивление Украины, лишь пойдя на важные уступки местным кадрам и согласившись поддерживать местную культуру и язык. Само создание Советского Союза, квазифедеративной структуры, произошло в 1922 году по большей части для того, чтобы успокоить украинцев и грузин. Обе мятежные республики и десяток других народов тогда получили статус автономий, которого они вскоре лишились с укреплением сталинского режима.
В начале 1930-х годов Сталин, проводя коллективизацию сельского хозяйства, уморил голодом почти четыре миллиона украинцев, а также миллионы других советских граждан. Полтава, Миргород и Пирятин входили в число наиболее пострадавших местностей, Сталин воспользовался кризисом для разгрома украинских партийных кадров и уничтожения национального культурного возрождения. Украинцы, живущие за пределами Украины и составлявшие в России самое значительное национальное меньшинство, почти в одночасье были перерегистрированы как русские. Сегодня на Украине говорят об этих событиях как о геноциде украинского народа26.
В 1941 году, когда Третий рейх вторгся на Украину, многие местные были склонны видеть в немецких дивизиях провозвестников прихода европейской цивилизации и долгожданного освобождения от жестокого сталинского правления. Некоторые сразу воспользовались возможностью: вернулись к своей несоветской идентичности, восстановили Украинскую православную церковь, независимую от Москвы. И хотя немцы разрешили это сделать, но вообще они установили на Украине власть террора. Главными жертвами стали евреи: до миллиона еврейских мужчин, женщин и детей – каждый шестой еврей из тех, что погибли в Холокосте, жили на Украине. За молодыми украинцами охотились и отправляли их в немецкие трудовые лагеря, вызвав тем самым огромную насильственную миграцию: 2,2 млн украинцев оказались в Германии к концу 1944 года. Украинские националисты, которых едва терпели в 1941-м, тоже пали жертвой германского режима: их предводителей убили, а последователей загнали в подполье27.
В 1943 году, когда на Украину вернулась Красная Армия, уже мало кто верил в то, что немцы пришли как освободители. Но народ не забыл и не простил жестокостей советской власти во время революции и между двумя войнами. Центр хорошо это знал и волновался из-за того, что за время немецкой оккупации украинцы были подвержены антикоммунистической пропаганде и теперь не были лояльны к советскому режиму. С прибытием американцев, иностранцев иного рода, чекисты все время были начеку.
“Антисоветский элемент, в большинстве состоящий на оперативном учете, стремится к установлению связей с англо-американским летным составом”, – сообщал 30 июня 1944 года подполковник Чернецкий, глава полтавского НКГБ, своему начальнику Сергею Савченко в Киев. Местные, под впечатление от технических достижений американцев, посчитали, что по уровню культуры те превосходят не только русских, но и немцев. Сотрудник строительной конторы Сергей Ивановский рассуждал:
Американцы выстроили в Полтаве аэродром такой, какой нам и не снился. Они привезли из Америки специальные плиты, которыми вымостили весь аэродром. Наших на руководящие должности туда не пускают. Американцы, как и немцы, высококультурные и очень богатые, они не отказывают и здесь себе во многих мелочах и роскоши…
Иные даже ожидали, что американцы в итоге возьмут на Украине власть: американская армия была второй иностранной военной силой, пришедшей в эти края за последние три года, и было легко предположить, что новые иностранцы, сколь угодно богатые и культурные, хотели того же, что и немцы. Антонина Корсун, 50-летняя школьная учительница, 3 июня якобы говорила осведомителю чекистов: “Американцы организовали свои аэродромы… с определенной целью. Они воевать на фронте с немцами не хотят, а посылают туда наших бойцов; сами же они, пока наши будут на фронте, разместятся на всей Украине и заберут ее без всякой войны. Немцы завоевали Украину открыто, а амеркианцы берут ее хитростью. Что лучше, покажет только будущее”.
Некоторые полтавчане, и среди них Степан Канаревский, 53-летний работник городской торговли, с радостью ждали захвата Украины американцами – это был бы способ освободить страну от коммунистического правления. “Я очень доволен, что коммунистов не будет, а будут хозяйничать американцы. – якобы сказал Канаревский одному знакомому. – Я интересовался и лично проезжал на веломашине возле аэродрома, то там только наши патрули, а то все американцы, которые нашу молодежь, воспитанную в коммунистическом духе, могут умышленно перебить, а сами будут хозяйничать”. Если верить осведомителям чекистов, Канаревский ждал другую войну, на этот раз между Советами и Америкой, и можно не сомневаться в том, на чьей стороне он бы оказался.
Многие надеялись на то, что прибытие американцев ознаменует перемены в советском политическом режиме. Ольга Смирнова, женщина лет сорока, изучавшая английский и подозреваемая в антисоветских симпатиях, утверждала: “Я не знаю, в какую форму изменится государственный строй СССР после войны, но таким он оставаться не может, ибо в этом нам помогают Англия и Америка”. Сергей Ивановский, впечатленный культурным превосходством американцев, был более конкретен, говоря об ожиданиях перемен: “Думаю, что американцы подскажут нам, чтобы партийный аппарат был отстранен от вмешательства в государственные дела, они нас будут учить, у них есть чему поучиться не вмешивался в дела государства; они нас научат, у них стоит поучиться”. Другие представляли перестройку Советского Союза по американской модели – так, скажем, считал 25-летний спортивный функционер Анатолий Баев. “Я думаю, что неспроста американцы разъезжают по Сибири и присматриваются к ее богатствам, а появление американских авиабаз н нашей территории приведет к тому, что Советский Союз перестанет существовать и будут организованы совершенно отдельные республики (штаты) по типу как в Америке”, – сказал Баев (довольно неосмотрительно) осведомителю НКГБ28.
Совершенно иначе, нежели местные, к прибытию американцев относились офицеры и бойцы Красной армии. Последние, особенно молодые сержанты и техники, проникнутые советским классовым мышлением и сохранявшие общие предрассудки против капиталистического Запада, неохотно признавали экономическую и военную мощь Америки, но, когда удавалось, в пику отстаивали собственное идеологическое и культурное превосходство. Местных, особенно тех, чье детство пришлось на царскую эпоху и кому, повзрослев, довелось пережить немецкую оккупацию, советская пропаганда, принижавшая американцев, не впечатляла. Им прибытие американских солдат казалось переменой к лучшему: возможно, знаком будущей реформы советской политической системы и ограничения власти партии или предвестием полного изгнания коммунистов, или свидетельством конца их власти на Украине.
Утром 11 июня 1944 года советские военные и местные жители попрощались с американскими летчиками: те покидали базы в Полтаве, Миргороде и Пирятине. Всего 129 “летающих крепостей” и 60 “мустангов”, образовав строй в небе над базой в Миргороде, где служил Владлен Грибов, взяли курс на юго-запад – в Италию. Это был последний день и финальная миссия операции “Фрэнтик”.
К неудовольствию генерала Икера, погода все так же не позволяла бомбить авиазавод в Мелеце, и генерал обозначил новую цель: немецкие летные поля возле румынского города Фокшани. Другие самолеты 15-й воздушной армии поднялись с итальянских баз, чтобы отвлечь внимание люфтваффе и средств противовоздушной обороны от бомбардировщиков, летевших из Полтавы. Бомбардировка завершилась успехом: шесть цехов на аэродромах Фокшани, как и шесть зданий казарм, были полностью уничтожены, службы снабжения горючим и заправочную станцию охватил огонь, серьезно пострадали и другие постройки. Сам город бомбардировщики не тронули.
В этот раз немцы подготовились к атаке на бомбардировщики и сопровождавшие их истребители лучше, чем 2 июня: зенитный огонь был плотнее, а истребители люфтваффе вели себя агрессивнее. Но потери по-прежнему были минимальны. Один “мустанг” упал при взлете, еще семь истребителей и шесть “летающих крепостей” вернулись из-за технических проблем. Еще один “мустанг” по техническим причинам упал над Югославией, а один B-17 был сбит вражеским огнем. К сожалению, именно на этом подбитом самолете летел американский фотограф, сделавший немало снимков полтавских авиабаз, и знающие люди тревожились, что эти фотографии могли попасть в руки врага, и надеялись, что этого не случится29.
Теперь, когда все закончилось, все считали операцию “Фрэнтик” замечательно успешной. Спустя день после возвращения генерала Икера в Италию, 12 июня Аверелл Гарриман послал в Лондон телеграмму с поздравлениями генерал-майору Андерсону, заместителю командующего Стратегическими ВВС США в Европе, который руководил челночными бомбардировками от имени генерала Спаатса. Генерал Арнолд был счастлив ответить похожей телеграммой:
Я бы хотел, чтобы вы выразили мою сердечную признательность командующим Генерального штаба и военно-воздушных сил РККА, сотрудничавших с нами и сделавших эту операцию успешной, и попросили их передать эти слова благодарности их офицерам и бойцам.
Будущее представлялось блестящим как для продолжения операции “Фрэнтик”, как бы ее ни назвали в дальнейшем, так и для советско-американского альянса. Помимо Северной Франции, американцы сражались на Восточном фронте. Великий союз обрел окончательную форму30.
Глава 7. Смерть шпионам!
Если кто отчаянно жаждал забраться в американский самолет и улететь с “крепостями” в Италию, то это был Морис Реймонд. До войны он служил во французской армии в звании капитана. В Центральную Украину его при невыясненных обстоятельствах занесло с немцами; здесь он и оставался осенью 1943 года, когда советские войска вновь вернулись на эти территории. Реймонд вышел на американское командование в конце мая 1944 года. С 6 июня, когда во Франции открылся второй фронт, Морис надеялся, что американцы помогут ему долететь до Италии или Северной Африки, где он сможет присоединиться к соотечественникам. Но советские контрразведчики, следившие за визитами Мориса на полтавские базы, намеревались помешать этому любой ценой. Они не доверяли ни Реймонду, которого подозревали в шпионаже в пользу немцев, ни американцам. Ему было суждено оставаться в Полтаве под особым надзором1.
“Союзники союзниками, но нельзя забывать, что США – держава империалистическая, в составе контингента наверняка будут шпионы и диверсаны”, – писал Владлен Грибов, вспоминая, как их с товарищами идеологически обрабатывали перед прибытием первых американцев на миргородскую базу. Еще им велели быть осторожными в разговорах друг с другом, ведь их могли подслушать: “…среди американцев будут люди, скрывающие знание русского языка”. И, наконец, им приказали “считать ноги” – то есть число членов экипажа, прибывавшего в каждой “летающей крепости”. По приземлении американцы выбирались из самолета через люк в полу, вперед ногами. Предполагалось, что экипаж состоит из десяти человек, значит, ног – двадцать. Если ног окажется больше, советские механики получили инструкции незаметно записать номер самолета с “лишними” пассажирами и сообщить его в контрразведку2.
Папки с донесениями офицеров и бойцов Красной армии в конце концов попадали на столы сотрудников советской военной контрразведки, известной как Смерш (“Смерть шпионам!”). Появление Смерша было частью масштабной реорганизации служб безопасности, которую провел Иосиф Сталин после Сталинградской битвы. Когда Красная армия начала теснить немецких оккупантов, Сталин решил улучшить работу контрразведки, возглавлял которую “повелитель госбезопасности” народный комиссар внутренних дел Лаврентий Берия. Видимо, диктатор опасался радикального роста числа шпионов не только из-за линии фронта, но и среди населения недавно отвоеванных территорий. Под началом бывшего заместителя Берии, Всеволода Меркулова, был воссоздан особый Комиссариат государственной безопасности, призванный заниматься гражданской контрразведкой. Еще одну часть контрразведывательной империи Берии поручили другому его заместителю, Виктору Абакумову, она была подчинена Наркомату обороны. Сталин лично назвал ее Смерш. Были созданы и два меньших подразделения Смерша: одно внутри Наркомата военно-морского флота, а второе внутри Наркомата внутренних дел, и подчинялось оно лично Берии. Но Смерш Наркомата обороны имел статус главной контрразведывательной структуры страны, а сам Абакумов отчитывался лично Сталину.
Американские авиабазы на Украине попали под ответственность комиссара государственной безопасности 2-го ранга Абакумова и его Главного управления контрразведки Смерш, чьей основной задачей была борьба с немецкими шпионами. Мощный аппарат сотрудников и осведомителей Смерша нацелился на американцев. Какими бы ни были советско-американские отношения на высшем уровне, Абакумов и его подручные должны были исходить из того, что американцы явились на Украину не столько сражаться с немцами, сколько шпионить за Советским Союзом.
Смерш создал огромную сеть пропагандистов, то и дело напоминавших красноармейцам, что их американские союзники – “капиталисты”, враги советского режима. Занятно, что главной угрозой считались именно самые дружелюбные американцы, так как те могли не только эффективнее шпионить, но и распространять политически вредные взгляды. Смерш стремился разобщить союзников, пытался пресекать любое неразрешенное властями общение между американскими авиаторами, их советскими коллегами и местным населением. Никаких подобных мер не предпринимали и даже не рассматривали в Соединенных Штатах в отношении как советских официальных лиц, так и сотен и тысяч советских моряков, прибывавших в США, чтобы забрать поставки по ленд-лизу. Подозрения и слежка советской стороны за американцами были характерной чертой Великого союза.
Учитывая политическую важность полтавских авиабаз, Абакумов решил послать туда сотрудника центрального аппарата Смерша. Им стал подполковник Константин Свешников, заместитель начальника отдела Смерша, ведущего контрразведывательную деятельность в ВВС РККА. Ему было уже за тридцать. Свешников, уроженец Владимирской губернии, был завербован в военную разведку в 1932 году, когда служил в армии на Украине, где и остался до начала войны, поднимаясь по карьерной лестнице в аппарате военной разведки. Ко времени вторжения германской армии в 1941 году он был начальником Особого отдела НКВД авиадивизии, дислоцированной в Умани, на противоположном от Полтавы, Миргорода и Пирятина берегу Днепра. Да, он был готов к назначению в Полтаву и хорошо знал местные условия3.
Свешников приехал в Полтаву в конце апреля 1944 года. В первом докладе непосредственно Абакумову 13 апреля он сообщил о немецкой бомбе, найденной в подвале единственного уцелевшего здания на полтавском аэродроме. Дело привлекло внимание самого Сталина, и Свешников воспользовался этим, чтобы поднять темы, требующие одобрения вышестоящих лиц. В частности, он хотел заменить командиров Смерша 68-го района авиабазирования – организации, созданной ВВС РККА для обеспечения полтавских баз. Также просил увеличить число сотрудников и агентов, действующих под прикрытием, желая разместить их на каждой базе. Пополнение он вскоре получил. Новым начальником местного отдела Смерша стал майор Анатолий Зорин, офицер контрразведки, вступивший в ряды Красной армии в 1939 году по окончании техникума. К концу мая 1944 года Свешников и Зорин работали вместе, управляли сетями контрразведки на полтавских базах, наиболее важные донесения Абакумову они подписывали оба4.
Первый такой совместный документ был направлен 25 мая, за неделю до прибытия “летающих крепостей”. В нем говорилось о первых успехах в исполнении задач, поставленных главком Смерша, в число которых входило “предотвращение проникновения агентуры союзников на нашу территорию”, “выявление агентуры немецкой разведки” и “своевременное вскрытие подрывной деятельности антисоветского элемента”. Две последних задачи были стандартными функциями подразделений Смерша во время войны, а вот первая – необычной. Главной иностранной державой, против которой предстояло действовать Свешникову и Зорину, теперь была не Германия, а США – партнер по Великому союзу. Из 1 090 американцев, размещенных на полтавских базах, 30 знали русский и считались потенциальными шпионами. Четверых американских офицеров вскоре заподозрили в шпионаже или антисоветской пропаганде, потому что те хотели ближе пообщаться с советскими гражданами или поделиться с ними американскими изданиями (в основном журналами) 5.
Полагая, что лучшая защита – это нападение, Свешников и Зорин запросили разрешение применить против этих американцев как опытных, так и недавно завербованных агентов. И особенно они стремились привлечь к делу офицеров и техников. Среди 86 командиров-красноармейцев, приписанных к трем базам, у Свешникова и Зорина уже было восемь агентов, и планировалось завербовать еще четверых, а может и пятерых, чтобы на шесть офицеров был как минимум один осведомитель. Планы на вербовку среди технического персонала были еще более масштабны. Было известно, что американские самолеты обслуживала бригада из четырех человек: старший механик-американец и трое советских специалистов, в Смерше рассчитывали иметь одного агента в каждой бригаде. Расширенная сеть требовала и дополнительных кадров для управления, и денег для уплаты агентам, так что в докладной записке, которую Зорин отправил в Москву 24 мая, он запросил еще 20 тыс. рублей.
Начальников Смерша заботила и безопасность авиабазы. Они планировали набрать агентов среди охраны баз, бойцов, стерегущих склады с авиабомбами, и из местных. Последним, как предполагалось, предстояло зорко следить за незнакомцами, среди которых могли оказаться немецкие шпионы, и замечать любые признаки враждебной деятельности. Свешников и Зорин также приняли меры по борьбе с неблагонадежными элементами и в подразделениях Красной армии, служивших на базах, и среди населения. Они попросили удалить и переназначить 120 военнослужащих либо побывавших в немецком плену, либо живших в условиях немецкой оккупации. Местные чекисты устранили с территории баз всех, кто вызывал малейшие подозрения. Людей переселяли в Сталинград или в промышленную Донецкую область.
Свешников и Зорин знали, что американцы будут искать женского общества, и видели в этом хорошую возможность. Согласно их докладу, в выходные 20–21 мая более ста американцев, получив увольнительные, отправились в Полтаву, где многие из них пытались сблизиться с местными женщинами. “Считаем целесообразным через нашу агентуру ввести их [американцев] в круг гражданской агентуры из женщин, через которых вести разработку их и их связей”, – сообщали Свешников и Зорин, уже начавшие совместно с сотрудниками областного отдела НКВД вербовать местных жительниц6.
Комиссар Абакумов ответил на запросы Свешникова и Зорина 1 июня, через неделю после того, как те представили свой доклад, и велел проявить осторожность: “Специально агентуру к американцам не подставлять, но если американцы будут знакомиться с нашими агентами-женщинами, использовать это. С целью лучшего обеспечения этого вопроса усилить вербовку агентуры среди окружения (женщин)”. По другим вопросам, поставленным полтавскими подчиненными, – от поиска лучшего способа регистрации американских экипажей, прибывающих для выполнения челночных миссий, до вербовки новых агентов среди личного состава Красной армии и местных – Абакумов посоветовал им работать с командующими Красной армии и местным отделом контрразведки НКВД7.
Первым новым агентом, завербованным для работы с американцами и против них, стал 23-летний капитан Виктор Максимов. Он немного говорил по-английски, и его направили в Полтаву из московского штаба ВВС РККА, чтобы обеспечить связь между генералом Перминовым с его американским коллегой полковником Кесслером, а также с другими американскими командующими. Максимов был отмечен как объект для вербовки еще 12 апреля, когда Смерш получил первый доклад о полтавских базах. Им занимались лично Свешников и Зорин, присвоив капитану кодовое имя Марков. Он написал множество отчетов о своих контактах с американцами, и на основе этих донесений сотрудники контрразведки делали свои выводы8.
Свешников и Зорин привлекли и уже действующих осведомителей, запросив их личные дела у начальства. Агенты Автомат, Радиатор, Боткин и Константинов теперь сообщали о своем общении с американцами, а также, что важнее, о том, как вели себя их сослуживцы. Агент Боткин, немного говоривший по-английски, сообщил в Смерш о том, что 13 июня беседовал с сержантом Борисом Слединым, и тот предположил, что Боткин, зная английский, мог бы стать переводчиком и улететь с одним из американских экипажей в США, где ему будет хорошо. Как оказалось, Следин сам был агентом, завербованным еще в 1941 году под кодовым именем Штурман. Агенты теперь доносили на агентов, а начальники Смерша, похоже, все больше верили в то, что владеют ситуацией на базах9.
Основной целью агентурной сети Свешникова и Зорина были американцы. В докладе от 14 июня – через три дня после возвращения в Италию генерала Айры Икера и его “летающих крепостей” и “мустангов” – Свешников указывает, что за первую декаду июня на полтавских авиабазах побывали 2 703 американца. Из них 1 236 входили в постоянный личный состав: это всего на 36 человек превышало число бойцов, изначально согласованное в Москве. На бомбардировщиках и истребителях в рамках операции “Фрэнтик” прибыли 1477 человек.
Особое внимание Свешников уделил наземному персоналу, постоянно приписанному к базам. Среди них он выделил тех, кто владел русским или украинским и мог, по мнению подполковника, шпионить или, по крайней мере, сеять антисоветскую пропаганду. Свешников насчитал 11 офицеров, родившихся в бывшей Российской империи, и еще 27, чьи семьи происходили с ее территории. Однако же те, кто приехал на Украину помочь преодолеть языковой барьер, проверялись командованием ВВС США: тех, кто проявлял враждебность к большевистскому режиму по идеологическим, личным или семейным причинам, в СССР не брали. Американцы не были заинтересованы в шпионаже. Единственными разведчиками в их рядах были офицеры ВВС, которые опрашивали пилотов об их целях и о немецкой обороне, с которой те сталкивались во время миссий. Американцы пытались “взять обаянием”, пытаясь убедить Советы в возможности совместных дел и открытия новых авиабаз, особенно на Дальнем Востоке. Но офицеры Смерша об этом не знали и не поверили бы, даже если бы им сказали… А может быть – особенно если бы им сказали10.
С 25 мая по 14 июня 1944 года Свешников и Зорин определили среди американцев на полтавских базах с десяток потенциальных шпионов. Едва ли не первым номером в этом списке подозреваемых стояло имя майора Элберта Лепавски, одного из создателей операции “Фрэнтик” и ветерана полтавской базы. Именно он дал операции первое название – “Бейсбол”. Лепавски родился в 1907 году в Чикаго, в семье еврейских эмигрантов, покинувших Российскую империю, и построил блестящую академическую карьеру в Чикагском университете. Он учился у Чарльза Эдварда Мерриама, основателя поведенческого подхода в политологии, получил докторскую степень в 23 года и написал ряд важных монографий, эссе и докладов о городском управлении и распоряжении природными ресурсами. В 1930-х годах он занимался наукой в университете и одновременно работал в муниципалитете Чикаго, где занимал ряд должностей. В начале 1942 года, когда Лепавски после катастрофы Пёрл-Харбора вступил в ряды военно-воздушных сил, в городе освободился целый ряд постов. Его бывшим работодателям в администрации Чикаго пришлось искать нового руководителя научноисследовательских работ в юридический департамент, нового помощника директора Счетной палаты и нового директора Федерации сотрудников налоговых служб; а университету – нового директора Института гражданской службы11.
Лепавски, убежденный сторонник Нового курса, не только считал, что в годы войны должен служить своей стране в военной форме, но и приветствовал союз с исторической родиной. Да, Российской империи уже не было, революция 1917 года превратила ее в Советский Союз – страну социалистического эксперимента, и Лепавски этому эксперименту симпатизировал, но, впрочем, никогда его особенно не поддерживал. И даже считая свою аналогию с бейсболом (из него понятия “домашняя площадка”, “гости” и “подходы к базам”) полезной и эффективной, он прекрасно осознавал различия американской и советской “команд”. Идею эту он выражал так: “Другая команда в нашем бейсболе – уникальный союзник, но очень мало кому из нас понятны ее образ мыслей и политическая система”12.
Наверное, Лепавски и не представлял, насколько он был прав насчет образа мыслей партнеров из СССР. Еще 25 мая подполковник Свешников внес его в список подозреваемых за чрезмерную заинтересованность в общении с советскими офицерами и местными жителями. Свешников сообщил в Москву все, что узнал о Лепавски: что тот учился в Чикаго, Лондоне и Берлине и в настоящее время служит адъютантом американского командующего полтавской базы. И спросил, известно ли московским сотрудникам Смерша еще что-нибудь. Ему ответили только одно: Лепавски прибыл в Москву в феврале 1944 года с частью первого эшелона офицеров ВВС США для подготовки операции “Фрэнтик”. С момента прибытия его, как и других американских военных, держали под наблюдением до середины апреля, пока Лепавски не уехал в Полтаву.
И именно 14 апреля, за день до отъезда Лепавски из Москвы в Полтаву, в 22:20 группа наблюдения заметила, как он выходил из гостиницы “Националь”, где встречался с неким незнакомцем. Выйдя из отеля, они некоторое время прогуливались, разговаривая на языке, который агенты определили как иностранный. Затем Лепавски вернулся в гостиницу, а неопознанный мужчина вошел в дом в центре Москвы, на Петровке. Вскоре его личность установили: это был Исаак Звавич, профессор истории Московского университета. Он родился в еврейской семье в Одессе в 1906 году, окончил Лондонский университет и в середине 1920-х годов работал консультантом советского посольства в Великобритании, а с 1928 года преподавал в вузах, изучал историю российской дипломатии XIX века и стал одним из ведущих советских специалистов по Великобритании и британской истории. Согласно докладу спецслужб, Звавич был женат, обеспечен и занимал большую, хорошо обставленную комнату в коммунальной квартире в центре Москвы13.
Это все, что могли сообщить о Лепавски из Москвы. Свешников и Зорин решили довериться интуиции. Само происхождение Лепавски делало его подозреваемым, тем более что он владел русским языком и, согласно данным контрразведки, скрывал этот факт. В разведку сообщили, что Лепавски получал письма от семьи из США, написанные по-русски, но представителям советских властей он говорил, что не знает и не понимает этого языка. Были подозрения, что он использует свое положение адъютанта для прикрытия разведывательной работы. “Систематически посещает наши штабы под предлогом выполнения отдельных незначительных поручений”, – сообщал Свешников в Москву. Впрочем, любой человек такого происхождения, воспитания и положения не мог сделать на базах почти ничего, что не вызвало бы подозрений. И он оставался в списке Свешникова и Зорина, пусть те и не имели никаких веских доказательств того, что Лепавски – шпион14.
В особую категорию подозреваемых попали американские офицеры, которые не имели родственных связей с бывшей Российской империей, не знали местных языков, но тем не менее (по крайней мере, по мнению Смерша) придерживались антисоветских взглядов и сеяли антисоветскую пропаганду. Уроженец Теннесси подполковник Уильям Джексон – главный хирург на авиабазах США – находился в самом начале этого списка. Кроме того что он разделял взгляды, считавшиеся антикоммунистическими, Джексон стремился налаживать связи с местным населением, особенно с женщинами. Он прибыл в Москву 21 марта со вторым эшелоном американских военных для подготовки к открытию полтавских баз. В Москве он провел время весьма продуктивно: посещал больницы и составлял подробный доклад о состоянии советской системы здравоохранения и медицинской работы, отстававших от Соединенных Штатов, по его оценке, лет на пятьдесят.
Четырнадцатого апреля Джексон отбыл в Полтаву, где вместе с подчиненными приступил к устройству медицинской службы на каждой из трех баз и к обеспечению надлежащих санитарных условий для живущих там американцев. Ему часто приходилось иметь дело с деликатными вопросами: скажем, уговаривать советских офицеров улучшить уборные и душевые. Хотя трудности в отношениях с советскими властями возникли у Джексона не поэтому. Двадцать пятого мая подполковник Свешников добавил врача в список офицеров США, в отношении которых запросил дополнительные сведения из Москвы, утверждая, что тот активно ищет контакты с советскими гражданами. В тот же день Свешников подал еще один рапорт, в котором назвал Джексона одним из двух офицеров ВВС США, якобы распространявших среди советского личного состава англоязычную литературу антисоветской направленности15.
О Джексоне московское Управление Смерша выведало больше, чем о Лепавски. Слежка контрразведки за номером гостиницы “Националь”, где Джексон останавливался в марте и апреле 1944 года, показала, что он активно общается с женщинами. Менее чем через неделю после приезда подполковника, 27 марта, прослушка перехватила его телефонный звонок в московскую квартиру. Джексон звонил девушке по имени Зоя, которая не очень хорошо говорила по-английски. Третьего апреля, около 23:00, группа наблюдения заметила, как из гостиницы “Националь” вышли две молодые девушки – гостьи Джексона и еще одного американского офицера. Одну из них позже опознали: это была 21-летняя Зоя Гусева. В 22:30 13 апреля, в последний день пребывания Джексона в Москве, наблюдатели проследили до их домов пять девушек, навещавших в гостинице Джексона, и еще одного офицера. Одной из них, Зинаиде Пашининой, было восемнадцать лет16.
Девушками подполковник Джексон интересовался и в Полтаве. В июне, по более поздним донесениям разведки, он познакомился с некоей Зинаидой Блажковой, с которой его свела еще одна женщина. Джексон регулярно навещал Блажкову и был, по словам одной из ее приятельниц, очень щедр, каждый раз принося подарки: “чулки, конфеты, новые пары бот, мужские и дамские ботинки, военный пиджак”. Из агентов Смерша о Джексоне сообщали не только женщины. Информацию о нем предоставлял и советский коллега Джексона Иван Лебедев, главный врач полтавских баз. Он был завербован под женским кодовым именем Роза. О контактах Джексона с местными жителями сообщал и советский переводчик, работавший на базах под кодовым именем Союзник17.
Прежде всего Смерш интересовало распространение антисоветской пропаганды. Четырнадцатого июня Свешников и Зорин доложили в Москву, что после того как американское командование получило предупреждение о недопустимости распространения американских публикаций, подобные инциденты прекратились. Но работая вместе – например, перебирая двигатель самолета или в свободное время, – американцы все так же делились с советскими коллегами своими “антисоветскими” взглядами. В этом отношении американцы, владевшие русским или украинским, находились под особым подозрением.
Часто это были обычные разговоры или замечания. “Отсталая Россия, проехал 200 миль и нигде не видел ни фабрик, ни заводов, а в Америке через каждые 15 миль завод”, – говорил сержант ВВС США Михаил Лазарчук одному из своих советских знакомых. Этому же собеседнику, оказавшемуся осведомителем Смерша, Лазарчук признался, что не уверен, вернется ли с Украины живым, ведь Сталин вполне мог приказать разбомбить американские базы и обвинить в этом немцев. В одной из бесед американский летчик, 20-летний Петр Николаев, уроженец Одессы, сказал приятелю, что ему не нравится советский политический уклад. “У вас в России руководит только кучка коммунистов, что захотят, то и сделают, а у нас в Америке наоборот – народ имеет больше выборных прав”. Американо-советский союз Николаев считал хрупким и агенту сказал так: “На Россию надеяться трудно. Сейчас вы воюете с Германией, чуть чего заключите с ней договор, и опять война”. Офицеры местного НКГБ сообщили, что Николаев недоволен и президентом Рузвельтом. Одному из агентов он сказал: “Мне не нравится внешняя политика Рузвельта, и на предстоящих выборах я буду голосовать против Рузвельта”18.
Военная контрразведка сообщала и о случаях, когда американцы высказывались о Советском Союзе в высшей степени лестно. Докладная записка о реакции американцев на открытие второго фронта 6 июня 1944 года полна таких высказываний. Но прежде всего Смерш выявлял шпионов и пресекал государственную измену и антисоветскую пропаганду. В докладах, представленных к середине июня, сообщалось, что агентурная сеть полностью налажена, сведения о деятельности американского личного состава поступают регулярно и оперативники готовы бросить все силы против американских гостей. Однако пока отряды “Смерть шпионам!” просто наблюдали.
Глава 8. Пёрл-Харбор в степи
Вечером 21 июня 1944 года генерал Перминов устроил на базе в Полтаве праздник для американских офицеров. Среди гостей были полковник Кесслер, недавно получивший звание бригадного генерала, и его новый начальник – генерал-майор Роберт Уолш, кавалерист, променявший коня на самолет в 1918 году, когда служил в экспедиционных войсках США во Франции. С тех пор он так и остался в авиации: сперва в Воздушном корпусе армии США (такое название получила в 1926 году американская военная авиация), а после 1941 года – уже в Военно-воздушных силах США1.
Уолш теперь стал командиром Восточной группы американской стратегической авиации – так официально назывался штаб американских ВВС в Полтаве, а кроме того, был главой сектора ВВС военной миссии Джона Дина в Москве, став, по сути, заместителем Дина по всем вопросам, касавшимся баз. Уолш, протеже генерала Спаатса, командующего Стратегическими ВВС США в Европе, был направлен в Советский Союз, чтобы привлечь внимание к челночным бомбардировкам. Ранее он возглавлял транспортное командование ВВС США в Южной Атлантике и отвечал за бесперебойную работу авиамаршрутов между Латинской Америкой и Северной Африкой, а затем и Европой. В Советском Союзе Уолш большую часть времени проводил в Москве, поручив Кесслеру следить за повседневной работой аэродромов. Впервые он прибыл в Полтаву незадолго до начала первой челночной бомбардировки и вновь вернулся 21 июня, чтобы встретить самолеты еще одной миссии, которую на этот раз выполняла 8-я воздушная армия США с территории Великобритании2.
В миссии под кодовым названием “Фрэнтик-2” была задействована оперативная авиагруппа из 163 бомбардировщиков и 70 истребителей. Ее на полтавские базы привел полковник Арчи Дж. Олд-младший, командир 45-го ударного бомбардировочного крыла. Он прославился тем, что лично вел своих летчиков в бой и совершил 46 боевых вылетов на территорию Германии, хотя изначально официальный лимит для пилотов бомбардировщиков составлял 25 вылетов. Олд продолжил блестящую карьеру в ВВС, дослужился до звания генерал-лейтенанта и командующего 15-й воздушной армией, пилоты которой первыми приземлились в Полтаве 2 июня 1944 года. Кстати, позже, во время холодной войны, именно они получат приказ подняться в воздух по ядерной тревоге. Также Олду предстояло в 1957 году совершить первый беспосадочный перелет вокруг света на реактивном самолете B-52.
Но до этого было еще далеко, а тогда, вечером 21 июня 1944 года, Олд был почетным гостем на празднике Перминова и в компании высокопоставленных американских и советских офицеров охотно делился своими впечатлениями от миссии. Только мог ли он знать, что операция “Фрэнтик-2” приведет к крупнейшим наземным потерям американских самолетов со времен Пёрл-Харбора?3
Будь Арчи Олд хоть немного более суеверен, он бы увидел признаки надвигающейся катастрофы в самом начале миссии. Оперативная авиагруппа вылетела из Англии примерно в 05:30 в сложных погодных условиях: облака ограничивали видимость и затрудняли ее построение в боевой порядок. Олд, чей самолет был ведущим, изо всех сил старался ускорить процесс, когда вдруг обнаружилась протечка керосина в его “летающей крепости”. Он посадил самолет сразу после взлета последней машины авиагруппы, протекающий бак был починен, и бомбардировщик поднялся вслед за группой без дозаправки. К 07:00 самолеты покинули Британские острова и устремились к цели – нефтеперегонному заводу, расположенному недалеко от города Руланд, к югу от Берлина и к северу от Дрездена.
Они еще не успели достичь даже Гамбурга, а немецкие зенитки уже повредили несколько из них, в том числе B-17 командира: дальше ведущий самолет летел с большой дырой в панели правого крыла. Затем 45 “Мессершмиттов-109” изо всех сил пытались сбить боевую группу с курса. В итоге 26 “летающих крепостей” сбросили бомбы на другую цель, но остальные 138, как и планировалось, разбомбили нефтеперегонный завод в Руланде: фотоснимки, сделанные позже, позволили командующим оценить результаты бомбардировки как “хорошие”. Сбросив бомбы, американские бомбардировщики и сопровождавшие их истребители направились к Варшаве, а затем повернули на юго-восток в сторону Украины. Примерно в 80 км от линии фронта авиагруппу снова атаковали “мессершмитты”, “мустанги” их отогнали. Затем какой-то немецкий самолет-разведчик попытался последовать за “летающими крепостями” через линию фронта, но “мустанги” устремились за ним и вскоре непрошеный гость исчез в облаках. Однако на этом неприятности не закончились. Советские ПВО приняли американцев за немцев и открыли огонь, но, к счастью, не причинили ущерба. И только потом американские самолеты спустились на высоту около 600 метров, увидели Днепр и проследовали по его течению на юг к полтавским базам.
Американских самолетов стало меньше. Олд потерял под огнем противника две “летающие крепости” и два “мустанга”; пять истребителей и восемнадцать бомбардировщиков вернулись в Англию из-за технических проблем; еще пять самолетов сели на аэродроме под Киевом – у них закончилось топливо. И все же самолеты 8-й воздушной армии прибыли на полтавские базы, выстроились в строй и, как самолеты 15-й воздушной армии две недели назад, пролетели над Полтавой как воплощение мощи Америки и советско-американского братства по оружию. Уолш, Перминов, Кесслер и их подчиненные, а также большая группа западных и советских журналистов, вернувшихся в Полтаву, чтобы освещать прибытие новой авиагруппы, любовались тем, как сверкают в лучах солнца серебристые “летающие крепости” и сопровождавшие их “мустанги”, зрелищно заходившие на посадку. Была там и съемочная группа во главе с Анатолем Литваком, уроженцем Киева, – голливудским режиссером, номинированным на “Оскар” за документальный фильм 1943 года
Как писал Олд в своем отчете о миссии, 70 самолетов приземлились примерно за 45 минут. После долгого и изнурительного полета летчиков коротко опросили, накормили и отправили спать в палатки. Американцы понесли больше потерь, чем в операции “Фрэнтик-1”, когда прежде всего стремились избежать районов, в которых немецкая оборона была серьезной, и добраться до советских баз в целости и сохранности. Но операция “Фрэнтик-2” была действительно боевой, и для такой миссии потери были вполне приемлемыми. Полковник Олд согласился дать интервью западным и советским репортерам, на котором присутствовали Перминов, Уолш и Кесслер. Беседа продлилась около получаса. Олд был оптимистичен: “Назначенная цель – военно-промышленные сооружения к юго-востоку от Берлина – была поражена сокрушительным ударом. Дым от пожаров, начавшихся от нашей бомбардировки, поднялся на 2,5 тысячи метров”5.
Примерно в 23:00 Олд и другие командиры, принявшие приглашение Перминова, собрались за столом отпраздновать успех новой челночной миссии. Как и предыдущие советские застолья, это продлилось бы до утра, но оказалось самым коротким из всех. Минут через двадцать появился советский офицер с известием о том, что немецкие бомбардировщики летят в направлении Полтавы. Перминов только отмахнулся: самолеты люфтваффе, как правило, не решались залетать так далеко в воздушное пространство, подконтрольное СССР. Но вскоре завыли американские сирены, полученные по ленд-лизу и недавно установленные на базах по настоянию генерала Икера. Банкет сорвался. Позже полковник Олд сообщал, что около четверти первого ночи открыли огонь советские зенитные батареи. Еще через пятнадцать минут “первый немецкий самолет-осветитель сбросил светящиеся бомбы прямо на летное поле”. Кесслер вспоминал, что видел “серию из четырех вспышек прямо над центром”. Офицеру, который опрашивал его о событиях той ночи, он сказал: “А потом пошло веселье”. На самом деле это больше походило на кошмар6.
Над полтавской авиабазой кружили десятки бомбардировщиков “Хейнкель-111” из 4-го авиакорпуса люфтваффе – единственного, который специализировался на ночных бомбардировках. Им командовал генерал Рудольф Майстер. Весной и летом 1944 года его самолеты регулярно атаковали цели на территории СССР, в основном железнодорожные узлы, расположенные позади советских войск на линии фронта. Большая часть самолетов 4-го авиакорпуса базировалась на польско-белорусской границе в районе Бреста и Радома, а в самом Бресте находился штаб корпуса. В Бресте и Радоме аэродромы находились слишком далеко от линии фронта и совершать оттуда налеты вглубь Левобережной Украины самолеты Майстера не могли. Но в его распоряжении были и другие аэродромы, ближе к фронту – недалеко от Минска. С них пилоты Майстера могли проникнуть вглубь советской территории7.
Идея найти и разбомбить американские “летающие крепости” на советских авиабазах пришла к Майстеру во время первой операции “Фрэнтик” со 2 по 11 июня. С тех пор его подчиненные ждали, когда начнется очередная американская челночная миссия. Двадцать первого июня “мустанги” отогнали немецкий истребитель, пытавшийся проследовать за “летающими крепостями” на восток, и через несколько часов после приземления американских бомбардировщиков над аэродромами Полтавы и Миргорода был замечен немецкий самолет-разведчик. В Миргороде американские командиры решили поднять в воздух “мустанги” и прогнать незваного гостя, но советская сторона не позволила: то ли потому, что каждый вылет должен был происходить с разрешения Москвы, то ли из-за особой советской гордости – ведь защищать американцев должны были они сами. Блиставшие в лучах полуденного солнца “летающие крепости” были видны за десятки километров. Немецкий пилот просто не мог их не заметить и сделал несколько снимков8
Новости об американцах на полтавских базах пришли в штаб генерала Майстера в Бресте к вечеру 21 июня. Генерал немедленно собрал оперативную авиагруппу из 4-й, 27-й, 53-й и 55-й боевых крыльев (
Подполковник Фриц Покрандт, командир KG 53 “Легион Кондор” возглавил налет на Полтаву. Его бомбардировщики взлетели сразу же вслед за самолетами полковника Антрупа. Атаку назначили на полночь по берлинскому времени (01:00 по Москве). Самым опасным местом маршрута был участок советско-германской линии фронта восточнее Минска. Советские истребители “Як-9” пытались остановить немцев, но немецкие бомбардировщики шли под прикрытием эскадрилий истребителей “Мессершмидт-109” и “Фокке-Вульф-190”, отбивших их атаку. Дорога на Полтаву была открыта. В 23:45 “Юнкерс-88”, пролетая над полтавским аэродромом, сбросил на парашюте первую светящуюся бомбу, осветив цель налета. Вскоре над полтавской базой пролетели еще десять немецких самолетов, “развесивших” новые “фонари” и открывшие огонь по советским средствам ПВО и осветительным установкам. Затем налетела первая группа бомбардировщиков. “Хейнкели” группа за группой атаковали “летающие крепости”, стоявшие под открытым небом на краю аэродрома. Это было настоящее избиение.
К самолетам Покрандта, летавшим над Полтавой, присоединились бомбардировщики группы Антрупа. Добраться до Миргорода вовремя им не удалось: над округой нависли тяжелые тучи, и когда самолеты приблизились к цели, оказалось, что у “юнкерсов” кончились светящиеся авиабомбы. Тогда Антруп развернул бомбардировочное крыло к Полтаве, где освещения хватало: там гремели взрывы и горели американские самолеты. Остальные бомбардировщики полетели следом, независимо от того, были ли их изначальной целью Полтава или Миргород, и превратили полтавский аэродром в пылающий ад. Бомбардировка длилась 2,5 часа. Примерно в 02:30 самолеты люфтваффе наконец начали возвращаться на свои базы в Беларуси и Восточной Польше. Они сожгли десятки “летающих крепостей”, разрушили авиабазу, уничтожили склады горючего и боеприпасов. Унесли жизни множества людей. Причем ни один немецкий самолет не пострадал, а позже утром Майстер поздравил своих подчиненных с потрясающим успехом, похвалив их за “проявленную отвагу”10.
Штаб советской ПВО в Киеве определил приближение бомбардировщиков Майстера вскоре после 22:00 по московскому времени. Они скоро поняли, что идут две группы: одна направлялась к Миргороду, другая к Полтаве. Батареям ПВО объявили тревогу, истребителям было приказано подняться в воздух. И тут начались проблемы.
Поделиться книгой: