Помоги проекту - поделись книгой:
Утром 3 мая они снова были в пути. Теперь их везли на грузовиках в Хамадан, расположенный на юго-западе от Тегерана. Путь туда – еще 590 километров почти по бездорожью. Прибыли 5 мая, в полдень. Для 47 рядовых бойцов и 6 офицеров это была последняя точка пути. Советская сторона настаивала на строгом ограничении: 1 200 американцев на полтавских базах, поэтому эти 53 человека оказались лишними. Их переподчинили командованию силами в Персидском заливе, и они так и не поняли, чего лишились. Остальные, примерно 650 человек, по-прежнему не знали, куда идут. Присутствие русскоязычных в их рядах указывало на Советский Союз. Но были и те, кто владел китайским. Почти все думали, что едут усиливать американские войска в Китае и будут строить авиабазы для сражений с японцами.
Только 10 мая офицеры и бойцы четвертого эшелона (рядовых было больше, все чаще их всех – и простых солдат, и авиаторов – называли просто “джи-ай” от английского GI,
Расслабился и капитан Мэннинг, до этого заполнявший страницы дневника подробными описаниями пережитых в пути испытаний. За пять дней путешествия от Тебриза до Полтавы новых записей не набралось и на половину страницы. Зато этот период был задокументирован советской стороной – командирами и переводчиками, заполнявшими подробные рапорты для военной контрразведки.
Встретив американцев впервые в жизни, многие советские офицеры были действительно поражены. Они с заметной завистью отмечали хорошую экипировку и снабжение американских солдат: каждый офицер и рядовой нес рюкзак, весивший килограммов тридцать пять, и чемодан, а то и два личных вещей – неслыханная роскошь по советским меркам. Советских военных удивил демократизм в отношениях американских офицеров и солдат. “Внешнюю дисциплину нельзя назвать в полной мере удовлетворительной; воинские приветствия и субординация перед вышестоящими лицами почти незаметны. Американский солдат разговаривает с офицером, держа руки в карманах, с сигаретой в зубах”, – писал изумленный советский командир. Он привык к практике, унаследованной из русской имперской армии, где рядовой при встрече с офицером должен был первым приветствовать его и стоять по стойке смирно. Советские военные были потрясены беспечным отношением американцев к безопасности: путешествуя по незнакомой территории, они не назначали караул, а после прибытия в Полтаву оставили оружие без присмотра!
Но, возможно, больше всего советских военнослужащих удивило, насколько свободно американские гости получали доступ к советским изданиям и выражали свои политические взгляды. “Они читают наши газеты, журналы и другую литературу без ограничений, и им очень интересны бюллетени Советского информбюро”, – писал советский командир, отвечавший за этот отрезок пути. Он получил строгие указания не читать никакой “буржуазной пропаганды”, которую могли предложить американцы, и не позволять этого своим подчиненным. Привыкший к тому контролю чекистов и контрразведки за отношениями с иностранцами, советский командир ожидал того же и от американцев – и был в смятении, видя, что капитан американских ВВС, выступавший координатором, “не имел особого влияния на [своих] офицеров и даже на рядовых”. С точки зрения советского командира, капитан не исполнял свой долг политического “сторожевого пса”.
Советские офицеры полагали, что в идеологическом плане превосходят американцев. По их мнению, гости из капиталистического мира были неспособны узреть свет коммунистической истины. “Политический кругозор одинаково ограничен, как у офицеров, так и у солдат”, – читаем в донесении контрразведке. В словах некоторых американских офицеров и солдат советские военные подмечали признаки расизма. “Южная часть [Америки] настроена против негров и очень плохо [о них] отзывается, – писал в отчете тот же красноармейский офицер. – В беседе подполковник из Юга Америки открыто заявил недовольство по отношению президента Рузвельта, заявив, что если еще раз его выберут, то он будет до конца жизни президентом и даст полную свободу неграм”. Советские коллеги были уверены в том, что только коммунизм может решить все мировые проблемы, в том числе этнические и расовые.
Все советские военнослужащие отмечали, что американцы относились к ним дружелюбно, знали имена советских военачальников, например маршала Георгия Жукова, и были поражены масштабами разрушений, причиненных войной. Доброжелательность по отношению к гражданам СССР внезапно контрастировала с враждебностью по адресу союзников-британцев. В Тебризе, где офицер Красной армии поднял тост за Сталина, Рузвельта и Черчилля, он заметил, что американские коллеги с энтузиазмом выпили за Сталина и Рузвельта, но остались совершенно равнодушны к Черчиллю. “В отношении Англии, сплошь и рядом отмечается недружелюбность, – рапортовал один из советских переводчиков, прикомандированных к эшелону. – Они говорят об Англии в последнюю очередь: Россия, Китай и лишь потом Англия, когда речь идет о союзниках”.
Майор Ральф Данн, командир второго отделения четвертого эшелона, был доволен тем, как принимали американцев советские офицеры и гражданские на железнодорожных станциях. Он сравнил это с тем, как американцев встречали на Ближнем Востоке, где, как писал советский переводчик, общавшийся с Данном, были “случаи кражи и грубости со стороны населения во время поездки по Ирану”.
Сравнение было в пользу СССР. В конце поездки Данн вручил советскому офицеру, отвечавшему за перевозку отделения, подарок – костяной браслет для его жены и благодарственное письмо для передачи командирам. “Все американцы очень хорошо были настроены к нашим офицерам, это выразилось взаимным обменом подарков, – писал в рапорте советский командир эшелона. – После прибытия в Полтаву через каждые полчаса заходили и к нам в купе с сожалением, что так быстро приходится расставаться”13.
Подразделение майора Данна, меньше 400 бойцов (весь четвертый эшелон составлял 680), достигло Полтавы вечером 16 мая 1944 года. Считая вместе с новоприбывшими, теперь на полтавских базах присутствовали 922 американца. Большинство – 416 человек – остались в Полтаве, 243 были отправлены в Миргород и 263 в Пирятин. Операция “Фрэнтик” готовилась вступить в решающую фазу. Американцы сумели добраться до баз на Украине до высадки союзников в Западной Европе, еще оставались шансы, что базы начнут действовать раньше Дня D. Джон Дин мог праздновать свою первую настоящую победу. Он не только сумел преодолеть все препоны, чинимые советской стороной с тех пор, как он впервые высказал идею о базах в октябре 1943 года, он еще и заставил Советы сдержать слово. Цена была высока, ведь пришлось даже снять с должности первого командующего операцией, случались долгие периоды неопределенности и растерянности, но результат был уже видим. И будущее сулило еще больше14.
Глава 4. Полтава
Еще со времен Тегеранской конференции, с конца ноября 1943 года, Аверелл Гарриман хотел, чтобы полковник Эллиот Рузвельт прилетел в Москву и помог с переговорами по вопросу об американских военных базах. Тогда 43-летний сын президента был командиром 90-й воздушной дивизии, занимавшейся разведывательной аэрофотосъемкой. Это подразделение ВВС США поставляло данные 12-й и 15-й воздушным армиям. 15-я как раз базировалась в Италии, ее самолеты осуществляли бомбардировки Центральной и Юго-Восточной Европы. В Тегеране президент Рузвельт просил Сталина позволить Эллиоту совершить разведывательный полет из Италии над Европой и приземлиться в Советском Союзе. Сталин обещал обсудить этот вопрос с Гарриманом в Москве1.
Второго февраля 1944 года, как только Сталин дал разрешение на строительство американских баз, Гарриман попросил генерала Дуайта Эйзенхауэра, верховного главнокомандующего войсками союзников в Европе, послать Эллиота Рузвельта в Москву. Имея на своей стороне сына президента, Гарриман надеялся на большую благосклонность не только Молотова, но и Сталина по отношению к просьбам американцев. В Тегеране Сталин демонстрировал полковнику Рузвельту свое особое расположение, оказывал ему всевозможные знаки внимания. Гарриман очень хотел, чтобы Эллиот появился в Москве хотя бы на несколько дней, но тот был занят другими поручениями. В мае 1944 года, когда Эллиот наконец-то разобрался с делами и был готов лететь в Москву, посла США уже не было в советской столице: он уехал на встречи с генералом Эйзенхауэром и премьером Черчиллем в Лондоне и с президентом Рузвельтом в Вашингтоне. И Рузвельту-младшему предстояло нанести визит в Советский Союз в отсутствие того, по чьей инициативе приезд был устроен2.
Пока Гарримана не было, Дин пытался максимально использовать присутствие Эллиота Рузвельта в Москве и ускорить открытие американских баз на Украине. Как и ожидалось, прибытие Эллиота и правда помогло открыть кремлевские двери. Одиннадцатого мая 1944 года он сопровождал Дина и генерал-майора Фредерика Андерсона, представителя генерала Спаатса, командующего Стратегическими ВВС США в Европе, на встрече с Молотовым, который относился к Эллиоту как “старому знакомому”, – так сам Андерсон описывал прием Спаатсу. Через два дня, 14 мая, Андерсон, Дин и Эллиот Рузвельт полетели на Украину – посетить недавно созданное Восточное командование (
Полковник Альфред Кесслер добился многого еще до прибытия Рузвельта. Через три дня после приземления в Полтаве, 18 апреля, он определил планы реконструкции авиабаз и немедленно приступил к работе, стремясь претворить их в жизнь. Дин, посетивший Полтаву, Миргород и Пирятин с инспекцией, был доволен. В телеграмме, которую он отправил 29 апреля генералам Спаатсу и Арнолду, Дин рассыпался в похвалах, говоря о том, как стараются его люди на Украине. Он не мог “даже найти слов, способных в полной мере выразить то, как прекрасно справляются Кесслер и его штаб. Они живут в неимоверно суровых условиях в регионе, совершенно разрушенном немцами”. Дин был необычайно доволен тем, что “на земле между русскими и американцами царит дух полного взаимопонимания и дружелюбия”. И он всеми силами старался переубедить командующих ВВС, считавших, что базы строятся медленнее, чем ожидалось. “У русских есть очень четкие представления о том, как и что следует делать, – писал он, – и все идет в установленном ими темпе”4.
С советской стороны ответственным за работу был 43-летний Александр Перминов, командующий 169-й Авиабазы особого назначения, отвечавший за все три аэродрома. Перминов, худощавый, с вытянутым лицом, получил звание генерала 4 февраля, всего несколько месяцев назад. Родом с Алтая, он вступил в Коммунистическую партию в 1920 году, а в Красную армию – в 1921-м, в возрасте 20 лет. В июне 1941 года, когда началась война, Перминов был полковником и начальником штаба 14-й Авиационной дивизии в украинском Луцке. В первый день войны дивизия потеряла 46 самолетов, разбитых люфтваффе на земле; всего же за несколько первых дней были уничтожены 82 самолета. Полковник Иван Зыканов, командовавший дивизией и начальник Перминова, был осужден военным трибуналом на десять лет исправительно-трудовых лагерей, хотя срок он не отбывал, и судимость в итоге была снята. Перминов уцелел в кадровой чистке авиации. В феврале 1944 года, одновременно с присвоением звания генерала, его наградили орденом Кутузова – одной из высших советских наград для военачальников высшего эшелона – и назначили командующим советскими аэродромами, предназначенными для американцев5.
Кесслер, его американский коллега, прежде командовал 13-м ударным бомбардировочным крылом 8-й воздушной армии, которая базировалась в Великобритании под командованием Спаатса и участвовала в бомбардировках Германии и Северной Африки. В Перминове он увидел закаленного в боях авиатора – они могли сработаться. Майор Джеймс Партон, историк 15-й воздушной армии США, посетивший Полтаву в 1944 году, написал о Перминове как об “энергичном, целеустремленном летчике”, который “использовал свой авторитет, чтобы преодолеть бюрократическую волокиту и разрешить бесчисленные повседневные проблемы”. Дин вспоминал: “Кесслер и Перминов сразу же пришлись друг другу по душе и стали хорошей командой”. Готовность командующих советской авиацией действовать в согласии с американскими коллегами, которую Дин заметил еще в Москве, здесь, на Украине, была очевидна6.
В Полтаве немцы стремились уничтожить все здания в окрестностях базы. Уцелел лишь один шестиэтажный дом: каким-то чудом немецкие подрывные команды его пощадили. Когда капитан Роберт Ньюэлл из американской медицинской службы осмотрел здание, оказалось, что почти во всех окнах выбиты стекла, электричество было только в двух комнатах, а в жилых помещениях полно крыс и насекомых. Ванные оказались “зловонными”, а их оснащение он описал как “негигиеничное, ненормальное и примитивное” и предложил снести здание полностью. В том, что касалось санитарии, легче было разместить в палаточном городке не только личный состав, но и штаб Восточного командования7.
Советская сторона, твердо решившая, что и американцы, и советские военные разместятся в доме, приступила к ремонту. Но их ждал неприятный сюрприз. Двадцать седьмого апреля красноармейцы, войдя в подвал, обнаружили заряд из трех авиабомб, каждая четверть тонны весом. Еще три заряда такой же мощности были размещены в других местах: два в главном здании и один в пристройке. В случае взрыва от зданий ничего бы не осталось. Все четыре заряда при помощи проводов соединялись с радиоприемником, зарытым в земле на расстоянии 300 метров от главного здания. Их можно было взорвать, послав радиосигнал, а батарей радиоприемника хватало на полгода. Уже прошло семь месяцев с тех пор, как Красная армия отбила Полтаву, но заряды не взорвались – скорее всего из-за повреждений провода, ведущего от радиоприемника к авиабомбам. Генерал Алексей Никитин приказал эвакуировать здание и переселить американских офицеров. В конце концов об инциденте узнал даже Сталин, пока советские инженеры пытались выяснить, как работал аппарат. Они еще не имели дела со столь сложно устроенным радиоуправляемым устройством8.
Несмотря на все трудности, работа в Полтаве и на двух других базах шла с головокружительной быстротой. Операция “Фрэнтик” стала своего рода гонкой со временем. Планы реконструкции баз в Миргороде и Пирятине были готовы к 22 апреля: в первом городе советская сторона превратила бывшую школу для девочек в жилое здание, во втором переоборудовали старые артиллерийские казармы. Двадцать четвертого апреля на самолете из Тегерана прибыли первые американские инженеры, связисты и медицинский персонал; 26 апреля первые постоянные сотрудники отправились в Пирятин, а днем позже – в Миргород. Двадцать восьмого апреля в Полтаву пришло первое оборудование, доставленное из Соединенного Королевства через Мурманск. Металлическое покрытие, которое предполагалось разгрузить первым, пришлось выгружать в последнюю очередь, так как оно было уложено на самое дно трюмов. Но наконец извлекли и его. Американцы вместе с советскими коллегами начали выкладывать новые взлетно-посадочные полосы и продлевать те, что уже были9.
Технология сборного металлического покрытия, неизвестная в Советском Союзе, впечатлила даже Сталина. В марте 1944 года, когда генерал Никитин рапортовал ему о том, что советская авиация по большей части не может подняться в небо из-за дождей, превративших взлетно-посадочные полосы в заиленные топи, Сталин спросил генерала, производят ли металлические взлетно-посадочные полосы в Советском Союзе. “Нет, – ответил Никитин. – На изготовление полос нужно много металла: каждая полоса весит около пяти тысяч тонн…”. Сталин перебил его: “Откуда вы знаете, сколько у нас в стране производится металла? Вы специалист?” Он приказал Никитину подготовить докладную записку и передать ее в Государственный комитет обороны, главный орган управления CCCР во время войны10.
Советская сторона приложила все усилия, чтобы доставить покрытие в Полтаву и собрать его. Плиты, изготовленные на металлургических заводах в Питтсбурге, перевозились морем в Великобританию, затем в Мурманск и Архангельск, а потом поездом – в Полтаву и на соседние базы. Всё успели вовремя. Удивительно, но в разгар подготовки к крупномасштабному наступлению в Белоруссии, назначенному на 22 июня 1944 года, советская сторона нашла вагоны, чтобы доставить покрытие из северных русских портов на Украину. Прибытие каждой новой партии на полтавские базы было настоящим праздником. Дин и его коллеги видели, как на одной из железнодорожных станций “русские солдаты ликовали всякий раз, когда из составов выгружали американское оборудование”.
К удивлению американцев, основную работу по укладке металлических плит выполняли в основном военнослужащие-женщины. В марте Советы обещали прислать два инженерных батальона, каждый по 339 солдат, для помощи с реконструкцией баз, но никто не ожидал, что эти батальоны по большей части окажутся женскими. “Аэродромы наполнились русскими женщинами, укладывавшими стальное полотно”, – вспоминал Дин. “Девушки работают везде, где только можно, – рассказывал сержант Джозеф Соренсон в интервью американскому журналу
Советские и американские военные делали все, чтобы преодолеть трудности из-за разных языков и культур во время совместной работы. Языковой барьер был не всегда помехой, но мог быть поводом для шуток и розыгрышей. Один американец научил красноармейца, охранявшего вход в штаб, приветствовать каждого американского офицера такими словами:
Полковник Эллиот Рузвельт, прибывший на украинские базы в середине мая в сопровождении генерал-майора Фредерика Андерсона, об аэродроме в Полтаве писал, что тот “находился еще почти в том же разгромленном состоянии, в каком его оставили нацисты”. Как и все остальные, он был поражен масштабным применением ручного труда там, где американцы использовали бы машины. Его впечатляла работа женщин в форме – “здоровенных амазонок, которым ничего не стоило перекидывать 50-галлонные бидоны бензина как мячики”13.
В программу визита полковника Рузвельта на полтавские базы входил не только осмотр аэродромов, но и поездка в Полтаву, организатором которой был генерал-майор Перминов. Город лежал в руинах. В окрестностях Полтавы в сентябре 1943 года проходили масштабные бои, когда Красная армия освобождала эту область. К маю 1944 года улицы очистили от развалин, но в оставшихся зданиях все еще не было окон, а иногда не хватало стен и крыш. СССР подсчитывал потери. Частично или полностью было разрушено 45 школ, 9 больниц, многие театры и музеи. Было утрачено 350 тысяч квадратных метров жилья14.
После того как советские войска вошли в город, там едва ли не первым делом возвели памятник Сталину. От довоенных памятных строений сохранились единицы. “Страшным был город Полтава. – вспоминал советский авиатехник Владлен Грибов, назначенный с другом на авиабазу в Миргороде, когда описывал свои впечатления, впервые побывав в городе в середине апреля 1944 года. – Идем по улицам и ищем хоть одно уцелевшее здание. Нет! Голые стены с провалами окон. Ни крыш, ни перекрытий. В городском саду, во дворах – могилы. На одной надпись: «Здесь похоронены зверски замученные немцами два бойца и женщина». Мальчик лет восьми-девяти рассказывает: «А в тот колодец детей бросали!»”15.
Полтава формировалась в середине XV столетия как аванпост княжеской власти в завоеванной степи – на границе между местным украинским населением и крымскими татарами. Она стала знаменитой в XVII–XVIII веках как один из центров украинского казачества: казаки создали свое государство на берегах Днепра и сражались сперва с татарами, потом с поляками и, наконец, с русскими, завладевшими этим краем в середине XVII столетия. В начале XVIII века стремления гетмана Ивана Мазепы к независимости привели в Полтаву шведского короля Карла XII, который рассчитывал на поддержку Мазепы в войне с Петром I. В июне 1709 года в знаменитой Полтавской битве Петр разбил Карла и его сторонников-казаков: эта победа помогла императору одержать верх в войне со шведами, после чего Россия вступила на путь превращения в европейскую сверхдержаву16.
Девятнадцатый век принес Полтаве другую славу. Некоторое время в ней размещалась резиденция генерал-губернатора Малороссии – казачьих земель, ставших частью Российской империи. Город превратился в центр культурной и литературной жизни. Иван Котляревский, уроженец Полтавы, написал первые литературные произведения на современном украинском языке. Его пьеса “Наталка Полтавка” стала классикой украинского театра и помогла превратить местный диалект в основу современного украинского языка. Край был богат талантами и питал развитие не одной, а даже двух литератур. Николай Гоголь, родившийся близ Миргорода (где много позже расположилась одна из американских баз), всем своим творчеством заложил основы современной русской прозы. Из Полтавы происходила и семья еще одного знаменитого русского литератора Владимира Короленко, он был похоронен на родине в 1921 году.
Как и всех американских гостей города, генерала Андерсона и полковника Рузвельта привезли в центр Полтавы – пройтись по интересным местам и осмотреть памятники, отмечавшие знаменательные даты в истории города и воздававшие дань уважения его знаменитым сыновьям. Главной достопримечательностью был Корпусный сад – городской парк, разбитый на месте бывшего кадетского корпуса: в нем проходили гуляния, концерты и танцы. Центральным украшением Корпусного сада был монумент Славы в честь победы русской армии над шведами в Полтавской битве, возведенный в столетнюю годовщину сражения. Колонна, увенчанная российским имперским орлом, чудесным образом пережила советские кампании против наследия царизма и немецкую оккупацию – мародеры унесли разве что старинные пушки от подножия монумента. Американские солдаты делали немало снимков с видами Полтавы, и колонну фотографировали очень многие17.
Американских гостей повели и в городской сад, рядом с которым располагался дом-музей Владимира Короленко. В саду сохранилась могила писателя с надгробным камнем. Мемориальный дом был разрушен то ли немцами, то ли советскими войсками – кем именно, нельзя было понять в хаосе, охватившем город в дни советского отступления в 1941-м и в 1943-м, когда Красная армия вернулась. В огне едва не погибла и другая достопримечательность города – краеведческий музей, созданный в начале XX века выдающимся украинским художником Василием Кричевским. Декор здания музея напоминал о казачьем прошлом города и края. Остались только стены, украшенные традиционным украинским орнаментом18.
На улицах Полтавы американцы видели изнуренных горожан. Война принесла сюда новые беды, хотя не прошло и десяти лет со времени, когда эти края опустошил рукотворный голод, созданный сталинской коллективизацией и положивший конец украинским политическим и культурным стремлениям. Среди наиболее пострадавших частей Украины были Полтава, Миргород и Пирятин: здесь в некоторых селах гибло до половины жителей. В общем, с 1932 по 1934 год на Украине умерли почти четыре миллиона человек. Потери в Отечественную составили еще семь миллионов – примерно 15 % довоенного населения страны: если считать в пропорциях, Украина была третьей в ряду наиболее пострадавших от войны территорий после соседних Белоруссии и Польши19.
До начала войны в июне 1941 года в Полтаве жили примерно 130 тысяч человек. Немцы, захватившие город в сентябре, в мае 1942-го провели собственную перепись – они насчитали лишь 74 тысячи горожан. Украинцев среди них было 93 %, русских – чуть больше 5 %. Впервые за долгие столетия в число меньшинств не вошли евреи: им в основном посчастливилось покинуть город до прибытия немцев. Тех, кто не мог уехать или остался из-за семьи, сгоняли на окраины и массово умерщвляли – до двух тысяч в самой Полтаве и примерно на девять тысяч больше в городах и деревнях области20.
В мае 1944 года на улицах Полтавы были в основном женщины, дети и старики. В 1942 году женщины составляли более 60 % населения города. Вероятно, их доля возросла: СССР, вернув себе контроль над Полтавой в 1943 году, мобилизовал большинство мужчин в армию. Полтавчанки пользовались особым вниманием американских военных, и Корпусный сад с его центральным монументом стал местом многих рандеву: к тому времени, как в город приехали с визитом Андерсон и Рузвельт, туда после эпического двухмесячного пути наконец прибыли и бойцы четвертого эшелона21.
Пятнадцатого мая 1944 года Дин, Андерсон и Рузвельт покинули Полтаву и отправились в Москву. Накануне вечером Перминов устроил прощальный ужин: столы ломились, напитки текли рекой. Советские военные подливали снова и снова. Андерсон, обернувшись к Дину, спросил, когда это кончится. Дин, уже хорошо знавший обычай пить до дна, ответил: “Это Матушка Россия. Не спешите, все только начинается”. И вечер продолжался.
Атмосфера всеобщей доброжелательности оказалась под угрозой ближе к концу ужина, когда американцам сообщили, что им, вопреки изначальным договоренностям, не разрешен вылет в Тегеран. Советская сторона хотела, чтобы они вернулись в Москву, поговорили с генералом Никитиным и решили ряд вопросов, поднятых на прошлой встрече. Официально полет в Тегеран отменили из-за плохой погоды. Один из американцев – бригадный генерал Эдвард Пек Кёртис, начальник штаба генерала Спаатса, – негодовал: “А в Берлин вы нам лететь не запретите, если вдруг не распогодится?” Американцы запросили разрешение лететь прямо через Каир. Советские военные пытались сгладить ситуацию, убеждая, что американцы – слишком важные персоны, чтобы рисковать их жизнями22.
Не считая этого небольшого происшествия, Дин покидал Полтаву весьма довольный визитом. Американские самолеты спокойно летали как от полтавских баз до Москвы, так и от Полтавы до Тегерана, и им почти никто не мешал. Советы рутинно давали разрешения на полеты, хотя, как и прежде, настаивали на присутствии своего штурмана на борту. Наконец были решены вопросы с визами – советская сторона устроила на базах пограничный контроль. Позже Дин писал: “К концу мая 1944 года базы были готовы, вот-вот должны были начаться операции”23.
Полковник Рузвельт говорил об итогах визита с таким же оптимизмом. Он покидал базы, “проникшись уважением к энергии, с которой они [красноармейцы] преодолевают всякие препятствия” и с впечатлением, “что русские явно стремились сойтись с нами поближе, сотрудничать с нами”24.
Часть II. Полтавские битвы
Глава 5. Мягкая посадка
Уильям Лоуренс “задыхался от негодования”, как писал Джон Дин, вспоминая свой разговор с журналистом
Еще в марте Лоуренс и его коллега Гаррисон Солсбери, редактор иностранного отдела в агентстве
Генерал Дин тем временем столкнулся с проблемой. Одиннадцатого мая, во время визита полковника Рузвельта к Молотову, было достигнуто соглашение, что о челночных бомбардировках широкой публике первым сообщит Советский Союз. Встревоженный расспросами Лоуренса и Солсбери, Дин решил, что новости уже утекли к американским и британским репортерам, и предложил журналистам сделку: их пригласят на авиабазы увидеть американские самолеты, но лишь в обмен на молчание до нужного момента. “Я оказал им доверие, и они согласились не строить собственных догадок, основанных на прибытии множества американских военных”, – писал впоследствии Дин. Он связался с генералом Никитиным, своим самым влиятельным союзником в советском командовании, через него было получено разрешение НКИД американским и британским репортерам приехать в Полтаву в день прилета первых “летающих крепостей”. Но когда пришло время, в журналистском пуле, включавшем около тридцати репортеров, узнали, что комиссариат Молотова разрешил поездку в Полтаву лишь пятерым из них.
Именно это и пытался объяснить Дину до невозможности взволнованный Лоуренс, когда позвонил ему 1 июня. Генерал немедленно связался по телефону с официальными лицами из комиссариата иностранных дел. “Я в ожесточении звонил чиновникам из наркомата, отвечал на звонки разочарованных корреспондентов, и я преуспел: удалось повысить квоту до десяти американских и десяти британских корреспондентов”, – вспоминал Дин. Но ни Лоуренс, ни Солсбери, ни остальные репортеры не принимали нового соглашения. Они сказали советской стороне, что едут либо все, либо никто. “Гильдия британских и американских работников печати устроила первую трудовую забастовку в Советской России”, – вспоминал Дин. “Единый фронт впервые в истории Москвы”, – писал Солсбери. Почти три десятка репортеров отправились в аэропорт, но отказывались подниматься на борт, пока всем их коллегам не разрешат лететь. И Молотов отступил. “Сработало, – писал Дин, – в полдень их всех пустили на борт советского самолета и доставили в Полтаву”3.
Американским журналистам предстояло увидеть и рассказать о захватывающем событии в истории Великого альянса: сотни американских самолетов вскоре приземлятся на территории Советского Союза. Война в Европе вступала в новую фазу. Никто не знал, когда наступит День D и когда в Западной Европе откроется второй фронт, но все знали, когда откроется новый воздушный фронт в Восточной Европе. Все ждали пятницу – 2 июня 1944 года.
Среди американцев, с нетерпением ждавших прибытия своих самолетов, была и Кэти Гарриман, которая “жила надеждой когда-нибудь увидеть, как наши воздушные суда приземляются на советской земле”, как она писала сестре Мэри в начале июня 1944 года. В полдень 1 июня, попрощавшись с корреспондентами, улетавшими в Полтаву, Дин остался на московском аэродроме, чтобы встретить посла и его дочь. Они возвращались через Италию и Иран из поездки в Лондон и Вашингтон, длившейся более месяца. На пути в Спасо-хаус Дин сказал обоим, что немедленно отправляется на авиабазу. Гарриман тут же ответил, что летит с ним. “Я просто тихо сидела, затаив дыхание”, – вспоминала Кэти. Она боялась, что ее оставят, присутствие женщин на секретных объектах считалось нежелательным (она слышала истории о женщинах-репортерах с Запада).
В Спасо-хаусе Кэти, как позже писала она сестре, “улучила благоприятный момент и высказала мысль, что, возможно, хорошо бы и мне поехать”. Отец был недоволен, притворился, что удивлен, но она возразила: на базе ведь есть медсестры, так что еще одна женщина не будет проблемой. У нее был еще один сильный аргумент – согласно секретным данным, известным очень узкому кругу лиц, первую миссию американских бомбардировщиков возглавит генерал Айра Икер, только что принимавший Гарримана и Кэти в Италии. Под командованием генерала находились ВВС союзников в Средиземноморье, в том числе 12-я и 15-я воздушные армии. Кэти обещала Икеру, что будет на месте, чтобы увидеть, как он приземлится. Сопротивление Гарримана было сломлено: в Полтаву предстояло лететь обоим4.
Уставшие, но взволнованные, в 4:30 они проснулись в Тегеране и летели весь день, сначала в Москву и затем в Полтаву, – Гарриманы добрались до авиабазы к вечеру 1 июня и были встречены, как писала Кэти, “приветственными криками собравшихся авиаторов, техников и прессы, которые уже прослышали, что вовремя мы не поспеем”. Они вовремя успели на концерт, организованный генералом Перминовым для американцев и советских бойцов. “Концерт проходил в здании без крыши и стен, которое, видимо, было раньше довольно большим”, – писала впоследствии Кэти. На самом деле это был разбомбленный ангар, у которого осталось лишь две стены. Внутри соорудили длинные скамьи из кирпичей и досок. Дочь посла описывала, что сцену накрыли крышей, но скамьи стояли под открытым небом. Они вспоминала, что публика принимала артистов “восторженно”5.
Уже стрекотали, запечатлевая событие, камеры американских и британских репортеров. Если судить по отснятому материалу, то красноармейцы и местные артисты исполняли в основном народные песни и танцы как русские, так и украинские. Овации достались танцевавшим казакам и номеру, в котором двое красноармейцев, один из которых стоял у другого на плечах, накрылись огромной юбкой и изображали танец деревенской толстухи. Овации сорвал музыкальный ансамбль, составленный из красноармейцев, особенно отличился барабанщик. Репортеры вскоре узнали его фамилию – Гвоздь. Зажав свой маленький барабан между ножек перевернутого табурета, он так “гвоздил” ритм, что американские солдаты сказали репортерами, что он был бы находкой для любого джаз-бэнда в Америке6.
Кэти вспоминала, что советские солдаты, выражая одобрение, хлопали, а американцы свистели. “Свист стал одной из первых трудностей, с которыми мы столкнулись в этом американо-советском предприятии, – писала она, – в России любой свист – это первейший способ оскорбить артиста и выгнать его со сцены!” Дин вспоминал похожий эпизод, когда, не выдержав свиста американцев, со сцены убежала советская танцовщица. Американцы, сидевшие рядом с Перминовым, бросились объяснять, что в Соединенных Штатах свист – это знак наивысшего одобрения, и генерал велел сообщить об этом расстроенной артистке. Танцовщица, как вспоминал впоследствии Дин, “немедленно возвратилась и показала невообразимое мастерство. В награду на нее обрушилось оглушительное крещендо свиста, от которого она пришла в невыразимый восторг”7.
Позже вечером, на ужине, который устроил генерал Перминов, Кэти оказалась рядом с советским генералом, который пытался говорить с ней на английском. Когда официанты подали тушеное мясо, генерал сказал Кэти, что мясо было “коровой”. Она переспросила: “Говядина?” Нет, настаивал генерал, корова – “та, которую доят”. Кэти решила не спорить с генералом, которого описала как “сибиряка” – он там родился и выглядел довольно сурово. “На вкус, в любом случае, оказалось неплохо”, – писала Кэти сестре. В американо-советских отношениях причина, лежащая в их основе, преобладала над всем и все перекрывала. В те первые июньские дни 1944 года обе стороны были готовы вывести сотрудничество на новый уровень8.
На следующее утро, 2 июня 1944 года, Кэти Гарриман проснулась от какой-то странной какофонии. “Если оставить в стороне тот факт, что я, черт побери, едва не окоченела, спала я чудесно – в те моменты, когда не приходилось гадать, почему кукарекают всю ночь напролет украинские петухи и какого дьявола во дворе в полном составе играет духовой оркестр”, – писала она. Видимо, барабанщик Гвоздь и его сотоварищи-музыканты оттачивали мастерство, готовясь к торжественной встрече американских самолетов в Полтаве. Кэти большую часть утра бродила по лагерю, навещала американских медсестер в палаточном госпитале – аккуратном, как кукольный домик, – и болтала с американскими бойцами. “Боевой дух был на заоблачной высоте: думаю, прежде всего потому, что в тот день предстояли волнующие события, а кроме того наши парни в России – это, можно сказать, первопроходцы”, – писала она сестре два дня спустя9.
Было “темно и пасмурно”, – вспоминал Джон Дин, сопровождавший Гарриманов в Полтаву днем ранее. Настроение в то облачное утро он описывал как “сдержанное волнение: все притворялись внешне спокойными, скрывая тревогу, кипевшую внутри”. Дин и другие командующие высшего звена знали, что бомбардировщикам и истребителям 15-й воздушной армии согласно плану предстояло вылететь с баз ранним утром, поразить цели в окрестностях венгерского Дебрецена, а после направиться на восток и приземлиться в Полтаве. Но никто не знал, началась ли операция, каковы погодные условия и что происходило в небе над Дебреценом. Радисты безуспешно пытались уловить хоть какие-то знаки того, что операция уже идет. Наконец в 12:30 пришло сообщение: “летающие крепости” и сопровождавшие их истребители вылетели с итальянских баз вовремя, а значит, могли появиться над Полтавой в любую минуту.
Дин сел в машину, помчался к бетонно-стальной взлетной полосе – совместному проекту американских инженеров и женщин-красноармейцев – и прибыл как раз в тот момент, когда “летающие крепости” 15-й воздушной армии начали появляться небе над Полтавой. “Небо полнилось ими, – писал позже Дин, – и они, даже столь громадные, казались еще больше, сверкая в вышине своими серебряными крыльями на фоне черного неба”. Мечта Дина сбылась после месяцев тяжелого труда, после многих дней тревожного разочарования. “Все американцы, стоявшие на том поле, испытывали чувства, которые невозможно описать, – вспоминал он позднее. – Там, в небесах, была воюющая Америка, эти самолеты воплощали американскую мощь, совершенство американской промышленности и труда, эффективность американских операций и храбрость американской молодежи”10.
К базе в Полтаве приближалась армада тяжелых бомбардировщиков B-17 “Летающая крепость”. Четырехмоторные машины компании “Боинг” длиной 22,5 метра и с размахом крыла 31,5 метров, могли пролететь 3 220 километра на крейсерской скорости в 300 километров в час. Экипаж этого воздушного судна составляли 10 человек. На каждом самолете были установлены 13 пулеметов “Браунинг M2”. При полете большой дальности – скажем, в Полтаву – он мог брать на борт до 2 050 килограммов бомб. Эти самолеты обошлись в четверть миллиона долларов и стоили, по убеждению американской общественности, каждого вложенного в них цента. “Летающая крепость” стала самым узнаваемым американским самолетом времен войны и символом американского авиационного могущества11.
Полет американских самолетов в небе над Полтавой стал впечатляющим авиашоу для принимающей стороны. “Они приближались, над полем слышался гул моторов, заполняя все пространство над этой плодородной землей, рокот отражался от руин ближайшего города, а они все шли и шли, эскадрилья за эскадрильей, пока их силуэты не создали в небе подобие замка, – писал канадский репортер Рэймонд Артур Дэвис. – Они внушали чувство великой мощи. Потом, грациозно отделяясь от строя, они начали опускаться один за другим”. На посадку у самолетов ушло более двух часов. Каждый раз, когда они приземлялись, у женщин-красноармейцев, строивших взлетно-посадочную полосу, вырывался вздох облегчения. “Не покоробится? Достаточно ли хорошо сделали?” – волновались женщины. Когда первые “крепости” прокатились по всей длине полосы, всех наконец “ отпустило”12.
Кэти Гарриман прибыла на аэродром в компании отца и генерала Перминова. Их бьюик с немалым трудом одолевал бездорожье, окружавшее аэродром, но подоспел вовремя. “Мы спешили к полю, когда появились первые бомбардировщики, будто искорки на горизонте, – вспоминала Кэти, – казалось, их тысячи, и вдруг послышался долгожданный рев моторов первой эскадрильи”. “Господи, как это было восхитительно! – писала она. – Лучше, чем все что я видела в Англии!” Ликовал и Аверелл Гарриман, сказав дочери, что “не думал, будто хоть что-то в жизни его так взволнует”.
Восторг Гарриманов разделял и Перминов: в автомобиле он ехал на заднем сиденье, рядом с послом. Для Перминова, как и для Дина, прибытие самолетов означало завершение долгих дней и ночей планирования, согласования, конфликтов, компромиссов и нечастых маленьких побед: “Он лучился радостью”, – описывала Кэти советского генерал-майора. Перминов подошел, обнял посла и, хоть Гарриман и пытался его сдержать, “заорал как ковбой, но на русский манер”. Больше всего советских военных впечатлили сила и порядок американской армады, видные каждому, кто поднимал глаза в небо. Если учесть, с какой силой ревели моторы, не смотреть наверх было почти невозможно13.
Молодой советский авиатехник Владлен Грибов, ставший очевидцем прибытия “летающих крепостей” на базу в Миргороде, где ни облака, ни дождь не мешали самолетам предстать во всем великолепии, был особенно впечатлен тем, как те приближались к базе. “Большие группы бомбардировщиков видел я и раньше. Но на большой высоте и, как правило, – вытянутым строем. Здесь же самолеты летели низко, компактным строем, по шесть машин в каждом из более чем десяти рядов. На взгляд, они занимали площадь шириной в один и длиной в два километра буквально закрывая солнечное небо”. Советские репортеры поразились не меньше. То, как самолеты приближались к авиабазам, завершая долгий полет, было доказательством мастерства американских летчиков. “Пролетев немалый путь над странами Европы, бомбардировщики шли в четком строю, что свидетельствует о высоком мастерстве пилотов, слётанности и превосходной организации”, – писал военный корреспондент “Правды” несколько дней спустя14.
Именно такое впечатление генерал Икер, командующий ВВС союзников в Средиземноморье, и хотел произвести на советскую сторону. Согласно плану, он лично вел бомбардировщики 15-й воздушной армии на Украину.
Рано утром 2 июня 1944 года 200 самолетов и более чем 1 400 членов экипажа вылетели с итальянских аэродромов бомбить цели в Венгрии. Но настоящей целью боевой группы Икера было не разбомбить Дебрецен, а впечатлить Полтаву. “Совершенно необходимо заручиться абсолютным доверием и уважением русских, начав наше сотрудничество с эффективно выполненной операции, имеющей для них непосредственную важность”, – писал Икер в рапорте-плане будущей миссии. Поскольку было известно, что на полтавских базах еще нет подходящих условий для серьезного ремонта поврежденных самолетов, авиагруппе рекомендовалось избегать ненужных столкновений с люфтваффе.
Остальные подразделения 15-й воздушной армии, направленные в тот день на Балканы, получили задание отвлекать немцев от самолетов, летевших в Полтаву, что позволило им достичь своих целей с минимальными потерями. Воздушный путь на Украину выбирался с расчетом на то, чтобы по возможности избежать немецких зенитных батарей15.
Первая челночная бомбардировка “Фрэнтик” изначально задумывалась больше как символическая, чем стратегически важная. Сталин и Молотов затянули время до мая 1944 года, и многие цели операций “Бейсбол” и “Фрэнтик” уже потеряли смысл. К тому времени союзная авиация уже уничтожила все угрозы со стороны люфтваффе, способные помешать вторжению. В начале июня командование союзников могло послать в битву над Европой 12 тыс. самолетов, против которых у Германии было всего 300: сорок к одному! Исход воздушной войны был ясен еще до ее начала16.
Выбрать цели для первой миссии неожиданно оказалось непростой задачей. Первые переговоры прошли в начале мая. Американцы предложили бомбить авиационные заводы компании “Хейнкель”, расположенные в Латвии близ Риги и в Польше у Мелеца. Американские ВВС хотели использовать челночные бомбардировки для достижения изначальной цели – обескровить люфтваффе и немецкую авиационную промышленность. Для СССР более серьезной проблемой являлось присутствие немецких механизированных дивизий на Восточном фронте, потому было важно лишить их бензина, и советская сторона предложила американцам бомбить румынские нефтяные месторождения в Плоешти. Генерал Спаатс, командующий Стратегическими ВВС США в Европе со своей базы в Англии, был только рад помочь – и добавил в список целей нефтеперерабатывающие заводы, а заодно предложил внести туда сортировочные станции во Львове, Бресте, Вильнюсе и Каунасе: все они находились в непосредственной близости к немецким линиям обороны на Восточном фронте. К удивлению Спаатса и Дина, советская сторона отказалась одобрять список целей или представлять свой. Переговоры застопорились.
Командование Красной армии готовилось начать в Белоруссии масштабную наступательную операцию “Багратион”. Ее результатом должно было стать продвижение советской армии до границ Восточной Пруссии, и Дин, адресуясь к Спаатсу, предположил, что Советы просто не хотят ни в малейшей степени увязывать ожидаемый успех с американскими бомбардировками. Кроме того, он считал, что советская сторона не доверяла американцам и не хотела, чтобы те знали, куда будет нанесен главный удар. “Три цели, которые изначально выбрал Спаатс, – писал Дин позже, – располагались на равном расстоянии на протяжении русского фронта. Когда русские наконец пошли в наступление, их главные усилия были направлены на север, и по этой причине они не хотели, чтобы американцы атаковали Ригу, рискуя привлечь в этот регион немецкие истребители. Они не могли сказать нам этого, не раскрыв свои наступательные планы”.
Дин предложил Спаатсу выбрать первые цели самостоятельно и вместо того, чтобы просить одобрения СССР, просто поставить его в известность, тогда им не пришлось бы раскрывать своих планов. И он оказался прав: когда Спаатс обозначил первой целью операции “Фрэнтик” сортировочные станции Дебрецена, Советы не воспротивились. Налет на цели в Венгрии отвлек бы немцев от главного наступательного удара советских войск на севере. Операция была в интересах советских военных, но из соображений секретности они не могли ответить ни да, ни нет17.
Генерал Икер, конечно же, решил лично возглавить миссию, чтобы убедиться, что все пройдет по плану, и выбрал для нее лучшие подразделения 15-й воздушной армии. Операцию назначили на первый день июня с благоприятной погодой. Для миссии были распределены четыре бомбардировочных авиагруппы – 2-я, 97-я, 99-я и 483-я, всего 130 самолетов B-17. Прославленные “летающие крепости”, прочно вошедшие в воздушный арсенал с 1938 года, летели на Украину в сопровождении недавнего приобретения американских ВВС – истребителей дальнего действия P-51 “Мустанг”, поступивших в войска в январе 1942 года.
“Мустанг” управлялся одним пилотом, имел в длину почти 10 м, развивал крейсерскую скорость в 580 километров в час и мог пролететь без дозаправки более 2 500 километров. Он обходился более чем в четыре раза дешевле, чем B-17: самолет стоил около 50 тысяч долларов. Главной задачей “мустангов” была защита “летающих крепостей” во время миссий при помощи шести пулеметов Браунинг М2. В марте 1944 года “мустанги” несли еще и подвесные топливные баки, что увеличивало дальность их полета и позволяло участвовать в миссии в Полтаву. В 325-й истребительной авиагруппе было 70 “Мустангов” P-5118.
Финальный пункт назначения оперативной авиагруппы держался в секрете от пилотов и экипажей, те строили догадки и предполагали, что направляются на одну из подконтрольных Германии территорий. Прямо перед вылетом пилоты узнали пункт назначения и встретили новость радостным свистом. Было приказано наилучшим образом проявить себя на советских базах. “Произведенное впечатление отразится в мышлении всего русского военного командования и подготовит условия для будущих отношений, – гласили инструкции. – По тому, как мы проявим себя, русские будут судить о боевых качествах, дисциплине, морали и энергии всех американских войск на земле, воде и в воздухе”19.
Генерал Икер прилетел в Полтаву на B-17, прозванном Янки Дудль II. На борту самолета красовались изображение этого любимого американцами персонажа и нотная запись песни. Эта “летающая крепость” входила в состав 97-й бомбардировочной авиагруппы, в которой Икер в августе 1942 года летел на свою первую миссию из Великобритании в Германию. Сейчас, в 1944-м, бомбардировщики ранним утром поднялись с базы в итальянской Фодже, выстроились в боевой порядок над Адриатикой и пересекли Югославию, не встретив ни вражеских истребителей, ни зенитных батарей, и поразили цели, беспрепятственно сбросив бомбы на локомотивное депо и сортировочные станции Дебрецена. К тому времени к ним присоединились истребители P-51, группа взяла курс на Карпатские горы и Днепр.
Зенитную батарею авиагруппа встретила лишь возле города Черновцы в украинской Буковине. Огонь оказался крайне неточным, но потери были: у одной “летающей крепости” загорелся двигатель, и самолет, взорвавшись, исчез в мгновение ока. Пилоты ближайших бомбардировщиков после взрыва не видели парашютов. В число жертв, помимо десяти человек экипажа, вошел и пилот “мустанга”, летевший в Полтаву как пассажир. Несколько самолетов вернулись в Италию с техническими повреждениями. Для американских врачей в Полтаве тот день был небогат на события в том, что касалось их прямых обязанностей. Лечить пришлось только летчика, которого скрутил приступ аппендицита20.
Первым на полосу в Полтаве приземлился Янки Дудль II генерала Икера, замерев прямо перед ожидающей группой американских и советских высокопоставленных лиц, которую возглавлял Аверелл Гарриман. Икер выбрался из самолета и, не обращая внимания на моросящий дождь, направился к встречающим, которые радостно улыбались, приветствуя его. Его имя не сообщали широкой публике, пока он, целый и невредимый, не вернется в Италию. Если бы с командующим такого ранга что-то случилось, то ни американцы, ни советская сторона не хотели бы, чтобы это увязывалось с челночными бомбардировками и бросало тень на успех первой совместной воздушной операции. И потому в письме, которое отправила сестре Кэти Гарриман, Икер упоминался как “человек, принимавший нас в Неаполе” и “наш большой парень”. Канадский репортер Рэймонд Артур Дэвис в своем репортаже назвал его “высокопоставленным американским офицером”.
Подойдя к встречающим, генерал Икер первым делом вручил генералу Перминову орден “Легион почета” и зачитал приказ о награждении. Дин впоследствии вспоминал, что Перминов, явно растроганный, в ответ сказал, что все заслуги по подготовке принадлежат его американскому коллеге, полковнику Альфреду Кесслеру. Он воздал должное пилотам и наземным службам: как было сказано в одном репортаже, “сегодняшняя операция была проведена совершенно блестяще”. Подчиненные Перминова вручили Икеру букет цветов, “как велит делать давний русский обычай, когда генерал возвращается в город с победой”, – писала Кэти, тоже получившая букет. На фотоснимках, сделанных на церемонии, Икер сдержан, но счастлив, а Кэти широко улыбается. Дин произнес краткую речь, в которой назвал операцию “Фрэнтик” поворотным пунктом в советско-американских отношениях. “Потом мы немного постояли, все расписывались на долларах и дарили их друг другу, фотографировались… А бомбардировщики все приземлялись и приземлялись…” – вспоминала Кэти в письме21.
Счастливое событие не прошло без инцидентов. Генерал Славин, служивший в разведке и отвечавший за связь Дина с Генеральным штабом Красной армии, прилетел в Полтаву накануне на одном самолете с Дином и Гарриманами. Но он не только не появился на снимках, но и вообще пропустил всю церемонию. Поскольку никаких вестей об американской миссии не поступало, а на базе делать генералу было нечего, он решил прикорнуть на час-другой и проснулся только тогда, когда услышал гул приближавшихся бомбардировщиков. Пока он понял, что происходит, все уже вышли из палаточного лагеря на поле, и генералу пришлось бежать бегом, пытаясь поспеть на церемонию, но дальше караульного-американца ему пройти не удалось. “Красные знаки Генштаба, внушавшие красноармейцам страх, наших часовых нисколько не пугали”, – вспоминал Дин. Когда Славин наконец прибыл на взлетную полосу, он “набросился на Перминова с такой яростью, что я подумал, что его хватит удар”, – писал американский командующий. Перминов, несомненно, радовался, получив орден, но явно беспокоился о последствиях инцидента. Дин как мог уверял всех причастных в том, что виновниками недопонимания были американцы22.
Если вспышка гнева Славина и испортила день Перминову, то все остальные были в приподнятом настроении. Рэймонд Артур Дэвис и другие репортеры в собравшейся толпе общались с американцами, работавшими на базе, и с прибывшими пилотами, которых интервьюировали в палатке, стоявшей рядом с палаткой репортеров. Все ликовали. “Я никогда не видел такой сердечности, – заметил лейтенант Элберт Жаров из Портленда, штат Орегон. – Русские относятся к американцам с такой душевной теплотой, как никто в мире… Мы здесь не только для того, чтобы сражаться с немцами, но и представлять Америку как дипломаты”. Жаров, офицер разведки ВВС, прибыл в Полтаву несколько недель назад с четвертым эшелоном и был приписан к базе в Миргороде. Его семья происходила из Одессы, и он был счастлив вернуться на родину предков и биться с общим врагом.
Дэвис описывает и встречу двух братьев, Игоря и Джорджа Маккартни, которые не виделись больше года.
Дверь открылась, и в проеме показался новобранец. Едва спустившись с верхней ступеньки короткой алюминиевой лестницы, он посмотрел на группу молодых людей, стоявших неподалеку, его глаза широко распахнулись. “Джордж!” – закричал он. Джордж был в толпе, но подумал, что зовут кого-то другого. Он обернулся и уже собирался уходить, как вдруг парень, спускавшийся из самолета, спрыгнул на землю и побежал к нему. “Джордж! Джордж! – все кричал он. – Ты что, не узнаешь?” Джордж остановился, обернулся и бросился навстречу бегущему. “Игорь! Игорь!” – кричал он. Они обнялись. Чуть позже двое парней, окруженные корреспондентами, рассказывали свою историю.
Они родились в Харбине в русско-украинской семье, бежавшей от русской революции, взяли ирландскую фамилию отчима и записались в армию США: один в декабре 1942 года, другой в январе 1943-го. С тех пор они друг друга не видели. “Как вам в Советском Союзе?” – спросил Дэвис. “Как дома”, – тут же ответили оба23.
В тот день везде царили волнение и счастье. “Каждый из нас рад быть здесь”, – сказал 22-летний Чарльз Уильямсон из Норфолка, штат Вирджиния, который, по словам Дэвиса, уже участвовал в 47 боевых вылетах: их было на двенадцать больше, чем требовалось пилоту бомбардировщика для завершения боевой службы и откомандирования на тренировочную базу. “Да, это был чудесный день, не думаю, что скоро забуду его”, – писала Кэти сестре через несколько дней. Вечером 2 июня она улетела из Полтавы вместе с отцом и генералами Икером и Дином24.
В тот день американские фотографы и операторы киногрупп снимали поездку в Полтаву, устроенную генералом Перминовым для американских офицеров высшего звена. На фотографиях и на киносъемке все одеты в шинели: по воспоминаниям участников, 2 июня было очень холодно, необычно холодно для Украины, хотя дождя, похоже, не было. Впрочем, кого тогда волновала погода? “День, когда мы совершили свою первую посадку, стал высшей точкой наших отношений с Советским Союзом в военной сфере”, – писал Дин несколько лет спустя. В их мыслях не было никакого дождя – над советско-американским сотрудничеством сияло яркое солнце25.
Глава 6. Братья по оружию
В конце мая 1944 года, вскоре после возвращения в Лондон из поездки в Москву и Полтаву, полковник Эллиот Рузвельт и один из офицеров, сопровождавших его в пути, бригадный генерал Эдвард Пек Кёртис получили приглашение сыграть вечером в бридж с верховным главнокомандующим войсками союзников в Европе генералом Дуайтом Эйзенхауэром. Как позже вспоминал сын президента, он и Кёртис “потерпели позорное поражение в результате блестящей игры Айка Эйзенхауэра”. Впрочем, командующего и его адъютанта Гарри Бучера волновал не только бридж. По воспоминаниям Рузвельта, “их заставили рассказать все подробности поездки в страну Советов”.
“Что это за страна? Что у них за армия? Каковы их летчики? Их дисциплина? Что они думают о нас?” – все это желал знать верховный главнокомандующий союзников. Его интересовало не только то, что говорят и думают об американцах политические лидеры и высокие армейские чины в Москве, но и мнение офицеров и рядовых Красной армии.
– Решающим для русских, – сказал я, – является второй фронт. Это будет капитальной проверкой того, что они думают о нас. Если второй фронт откроется – все хорошо. Если же нет…
– Если? – проворчал Эйзенхауэр. – Что означает это “если”?
Сын президента объяснил, что он имел в виду обещание, данное его отцом и Черчиллем Сталину в Тегеране. Эйзенхауэр ответил, что ничего об этом не знает. Но потом добавил: “Но я знаю о вторжении во Францию. На этот счет русские могут не беспокоиться”1.
Войска союзников пересекли Ла-Манш и начали вторжение в Европу ранним утром 6 июня 1944 года, спустя четыре дня после того, как бомбардировщики и истребители 15-й воздушной армии Икера в целости и сохранности прибыли на полтавский аэродром. Примерно в полночь по английскому летнему времени Королевские ВВС начали сбрасывать манекены за линии обороны вермахта, чтобы отвлечь и сбить с толку немецкие подразделения, действовавшие против десантников. Через час на территорию, подконтрольную немцам, десантировались уже реальные парашютисты. Еще через час, примерно в 02:00, Стратегические ВВС США в Европе, которыми командовал генерал Спаатс, присоединились к атаке англичан, через Ла-Манш полетели бомбардировщики. Всего во вторжении было задействовано 2 200 бомбардировщиков – американских, английских и канадских.
Примерно в 03:00, под покровом темноты, первые американские корабли бросили якорь в секторе “Омаха-Бич”. В 05:30 корабли союзников начали обстрел немецких береговых укреплений. Великая армада генерала Эйзенхауэра – более 5,5 тысяч кораблей с более чем 150 тыс. бойцов на борту – начала высадку во Франции. Несмотря на тяжелые потери (суммарно 4 тысячи убитых, более 6 тысяч раненых), вторжение было необычайно успешным. Плацдармы, захваченные в первый день и расширенные впоследствии, позволили к концу июня 1944 года расширить численность войск на новом европейском фронте до 875 тысяч бойцов. Второй фронт, о котором все так долго говорили, наконец-то открылся. Летчики на полтавских базах были готовы помочь ему сместиться на восток. Но прежде чем это могло произойти, новым братьям по оружию еще предстояло научиться жить и сражаться вместе2.
Когда Джон Дин, бывший в то время в Москве, впервые услышал о высадке союзников в Нормандии, он испытал, как и многие другие, одновременно радость и облегчение. И у него были причины чувствовать себя счастливым.
Уже несколько месяцев он находился под постоянным давлением: приходилось убеждать советских официальных лиц, с которыми он находился на связи, что американцы сдержат слово, данное в Тегеране, когда Рузвельт пообещал Сталину, что вторжение в Европу начнется в мае. В феврале 1944 года, в разгар решающих переговоров по вопросу полтавских баз, Дин, чтобы одолеть скепсис советских коллег, поспорил с генералом Славиным на ящик водки, что вторжение состоится в мае. “Я думаю, это убедило Генштаб в твердости наших намерений даже больше, чем обещания Черчилля и Рузвельта”, – вспоминал Дин. Когда День D перенесли на июнь, Дину пришлось отдавать Славину проспоренный ящик: это немного снизило напряжение. И только теперь, когда вторжение стало реальностью, Дин наконец-то был реабилитирован. Надев форму, он отправился пешком к американскому посольству, ожидая, что москвичи будут приветствовать его. Но, к его разочарованию, никто на улице не обращал внимания на американского генерала. Возможно, большинство русских просто не знали, как выглядит американская форма3.
В Полтаве и на других американских базах на Украине американские пилоты узнали о высадке около 09:00 по местному времени. Рэймонд Дэвис, оставшийся на базе после прибытия “летающих крепостей” четыре дня назад, описывал этот момент в одном из своих репортажей: “Транспортный самолет с ревом сел на поле у американской базы, и взволнованный пилот спускался из него с криком: «Парни, началось! Мы вторглись в Европу!»” Как оказалось, новости пришли не от командования союзников и не от английских или американских СМИ, хранивших молчание, а от немцев. В 06:48 по лондонскому времени берлинское радио объявило, что десантники союзников приземляются во Франции. Гитлер все еще спал в своей резиденции Бергхоф в Баварских Альпах, и его генералам с большой неохотой пришлось использовать резервы без приказа фюрера. Но весть уже дошла до остального мира, который теперь мог оценить это событие и делать собственные выводы.
В Полтаве радисты, включив оборудование, услышали сводки из Берлина, а вслед за ними последовало подтверждение из штаба 15-й воздушной армии в Италии. В полдень англичане передали радиообращение Уинстона Черчилля к парламенту. Черчилль объявил, что во вторжении приняли участие 4 тысяч кораблей и что в распоряжении союзников имеется 11 тысяч самолетов, призванных поддержать высадку. “Битва, начавшаяся сейчас, будет постоянно увеличиваться в масштабе и интенсивности в течение предстоящих недель, и я не стану даже пытаться предполагать ее течение, – произнес Черчилль. – Впрочем, вот что я могу сказать: совершенное единство царит в союзных армиях. Это братство по оружию между нами и нашими друзьями из Соединенных Штатов”4.
Поделиться книгой: