Неизвестные герои

– Похорони меня возле братской могилы, хочу к товарищам…

– Слава, да что же это такое!? Ты не умрешь, не позволю.

Я судорожно начал затыкать тряпкой место выстрелов, руки дрожали, я не мог найти морфий. Слышал еще много выстрелов, немцы что-то кричали, слышал вопли, полные боли, и свист пролетавших пуль. Быстро начал отползать в глубину поля, под пули лезть не хотел, сдаваться в плен так – тем более, уж лучше смерть, чем плен. Как дополз до середины поля, услышал своих и направился к ним.

Они стояли на коленях, двое моих товарищей, у них были опущены головы, как у провинившихся детей. На них были направлены винтовки, перед ними было пятеро немцев, наверно другие неподалеку были. Один из них заговорил на ломаном русском:

– Говори, скольких ващих свяньей мы есче не зарубили!

– Еще двоих, один высокий, у него правое веко западает, он главный.

Вот же сволочь, аж в груди закололо, мне срочно нужно было убираться подальше.

– Куда оно мог пойти?

– Он тут не по далеку должен быть, давайте мы поможем вам его найти.

– Нэт! Сидите собаки сдесь.

Я начал задом отползать все дальше и дальше от них. Замер, когда услышал, что неподалеку от меня прошли несколько немцев, которые искали оставшихся солдат. Как же я еще больше начинаю любить пшеницу, она в который раз меня спасает.

Сколько я пролежал на земле, точно не могу сказать, но выбрался я только к вечеру и смог дойти до наших. После того, как мои солдаты сдались в плен, дела предателей отправил в штрафную роту к Рокоссовскому. Там я опять выделился хорошей и верной службой, за что получил медаль.

Но я все с горестью вспоминаю своих ребят, которые сдались, Андрей и Дмитрий снились мне долгое время, моя жена будила по ночам, я трясся и кричал их имена. Никогда не забуду лицо молодого Славика. Не покинет мою память мой первый обстрел и весь тот ужас, случившийся на пшеничном поле.

преданные

«Как же красиво! Поезд, нескончаемое количество вагонов, звук и скрип колес, металлический запах рельс, запах угля, томившегося в печи. Бесконечные поля, немного правда сожжённые, но все такие же прекрасные, поредевшие леса с смесью пней, оставшихся от их великих собратьев. Река, которая как будто осталась девственна нетронута вокруг происходившим хаусом. И эти, …»

Был июль 1945 год. Уже второй день я со своими сослуживцами – военными медсестрами – Тоней и Тамарой Васильевной, ехали на поезде в небольшом купе в сторону Урала с Ленинграда.

В нашем распоряжении было окно, полочка для вещей, четыре лежака по обеим сторонам пола и на стене, посередине стены напротив входа было окно и под ним столик. Для трех девушек места хватало, но был июль, и в маленькое окно попадало достаточно жарких солнечных лучей, что нам пришлось переодеться в парадные легкие летние платья, в которых было хоть не так жарко. Пытались охладиться, махая газетами себе в лицо, но это мало чем нам помогло Я заняла место у окна, меня немного подташнивало, и я смотрела в окно вдыхая горячий воздух, пытаясь обмануть свой организм и отвлечься, смотрела на менявшиеся пейзажи.

– Надя! Надя! Надя, да что с тобой? Что ты так уставилась в это окно? Сколько можно тебя звать?!

Встрепенувшись от неожиданности от крика и удара по ноге, у меня аж слетел платок с головы, я повернулась на Тоню. Она сидела на против меня и гневно смотрела, пытаясь вызвать муки совести. Мои недавние мысли и любование природой исчезли так же быстро, как мой слетевший платок с головы.

– Чего тебе? Зачем кричать? Зачем ты меня ударила так сильно?!

– Зачем не слышать меня? Я с тобой разговариваю, а ты в окно пялишься и не отвечаешь мне.

– Полно тебе Тоня, задумалась наша голубушка. – прозвучал приятный музыкальный голос, сроднись который бывает только в воспоминаниях, как мама на ночь гладя голову перед нос поет колыбель. – На что так засмотрелась, голубушка?

– Тамара Васильевна, я так волнуюсь, неужели уже завтра дома буду, – сказав это, я опять повернулась к окну. Был порыв выбить это окно и полететь, взлететь над редеющим лесом и обогнуть реку. – Как меня в моей деревне примут, они поди думают, что убили меня, а я живая, правда пакоцана немного, но жива…

– Ты чего дорогая, твои родители будут рада, что ты жива! И ты моя девочка – военная медсестра! Ты – героиня без медали! Тебя должны принят с распростёртыми объятиями и почестями!

– Конечно, примут, а то, как же, зачем им лишний рот в глуши?! – Тонины слова пронзили воздух и так душного нашего купе. Моя доброжелательница сидела на лежаке и отдирала корочку зажившей раны, при этом кривясь и пища своим противным голосом. – Вот мне не к кому возвращаться, я рад. Меня ждет пустой дом и мой любимый лес. Не будет соплей, пламенных речей и всей этой сентиментальной дряни.

– Какая же ты черствая, как сухарь, про который забыли в буфете! – чуть ли не крича выпалила я, уже была на грани чтобы не разреветься.

– Кто я!? А ну повтори!

– Тебе не к кому возвращаться, вот ты и черствая, как сухарь. Забытая и никому не нужная!

– Малолетка, бестолковая! Я тебе сейчас покажу сухарь! – Она мгновенно подскочила со своего места, забыв о недавнем занятии и двинулась в мою сторону словно хочет убить.

По дороге она подняла руку чтобы лучше размахнуться и нанести удар. Но она лишь ели дотронулась до висевшей прядки волос на моем лице. Я заранее сморщилась и закрыла глаза руками, боясь, что эта кошка мне глаза выцарапает. Ожидала сильной оплеухи от нее, но ничего не получив, даже немного растерялась.

Я открыла глаза и увидела, что Тамара Васильевна стоит около нее и держит ее плечо. Можно было бы подумать, что она просто положила на плечо Тони свою руку, если бы не ее исказившее лицо. Она вскрикнула и начала извиваться, чтобы выпутаться из оков сильной женской руки Тамары, но у нее ничего не вышло. Тогда она решила начать бой с ней. Пыталась другой больной, но свободной рукой ударить в грудь, но у нее ничего не вышло и тогда она начала кричать чтобы та ее отпустила.

– Отпусти, я сказала! Мне больно! Отпусти же!

– Я просто держу твое плечо, боль, которая появляется, потому что ты пытаешься вырваться. Не вырывайся и не будет больно. Как успокоишься, так и отпущу. – невозмутимым тихим голосом говорила Тамара. – Взрослая женщина, а кидаешься на маленькую девочку! Вздумала драку устраивать? Чем же ты не сухарь, если уж не можешь девочку поддержать.

– Отпусти, я сказала! – ее слова были скорее рыком, чем речью человека.

– Успокоишься и отпущу.

– Все успокоилась, отпусти же!

– Ты ничего не забыла добавить?

– Отпусти, пожалуйста… – в ее голосе слышалось нотка несогласия и задетой гордости.

– Вот, так бы сразу, – легким движением руки убрала ее с плеча и села на свое место.

– С чего это я должна ее жалеть и вообще, с каких это пор ты на стороне этой грубиянки бестолковой? Если ты не помнишь, то со мной ты больше знакома.

– Причем тут это, Тоня?

– А притом. Могла бы меня поддержать или хотя бы не делать больно.

– У тебя соли в плечах, поэтому тебе и было больно.

– Ты знаешь это и давишь на больное.

– А как мне еще тебя надо было успокоить?

– Как-нибудь по-другому. И вообще, почему ты ведешь себя с ней, как с маленьким ребенком? Девка уже взрослая, ей уже двадцать один!

– Я не пойму ты меня ревнуешь к Наденьке что ли? – сказав это Тамара на меня посмотрела и улыбнулась, и повернулась обратно посмотрела на реакцию Тони.

– Еще чего! Нет!

– Надя, младше тебя почти на десять лет. Девочке пришлось рано повзрослеть. Сбежала из дома и отправилась на фронт, помогать солдатам своей страны.

– Эту бедную и несчастную никто не заставлял это делать! Если ты не в курсе, то я тоже военная медсестра.

– Неее, моя дорогая, это другое, ты училась в училище на медсестру и тебя призвали, а она сама вопреки всему и всем отправилась в бой.

– Тоже мне Героиня. Сбежала из дома, была на фронте, а сейчас ревет, как девка с моих слов.

– У нее уже сдали нервы, как и у тебя. Встреча после побега, ужас, которые Мы с вами вместе перенесли или просто хандра перед встречей с семьей. Я не хочу с тобой ругаться, мы вместе многое пережили, нам уже просто сносит крышу от спокойной и невоенной жизни. – Сказав это она взяла руку Тони сделав жест рукой, чтобы она встала и сели на мою кушетку. Тамара была посередине и обняла нас за плечи, как взрослые птицы обнимают своих птенцов. – Девочки, не ссорьтесь, мы почти дома… Скоро наша жизнь измениться, будут опять родные просторы, родной двор и родная семья. Все позади…

Она говорила это так тихо, спокойно и монотонно, что было заметно, как напряжение в воздухе пропадает. Взяла наши руки и положила одну на другую. Мы с Тоней посмотрели друг на друга, немного сдержав тишину, она прошептала ели слышно:

– Прости меня… – я лишь улыбнулась ей в ответ и положила голову на плечо Тамары и впала в легкую дремоту.

– Медсестра! Медсестра! Господи моя нога!

Рев о помощи не прекращался, я металась из стороны в сторону, уворачиваясь то от пуль, то от взлетавших земляных и кирпичных камней. Металась, спотыкалась об лежавшие тела, пытаясь найти источник звука, которому нужна была моя помощь.

Пыль со смесью пороха и крови уже давно не вымывается из моих глаз, волос и ушей. Кому-то это предоставляет дискомфорт, а мне на оборот. Грязь в глазах, это мои солнечные очки, только не от солнца, они от – смерти. Бежав по городу, я пыталась не замечать лежавших на земле трупов, которых уже успели испробовать крысы.

– Я не вижу вас. Крикните еще, если можете! Где вы в какой стороне?! – я так сильно кричала одни и те же слова, что они как ножи успели порезать мое горло изнутри. Мне было больно дышать и говорить, найти раненого я не оставляла надежды.

– Я здесь, не далеко от склада мебели за телегой, – прокричал голос угасающего человека.

Я слышала, что ему становилось все хуже, нужно было торопиться. «Как же тяжело быть военной медсестрой, не зная местности воевавшего города…». Продолжая идти, я увидела на небольшом здании почти разбитую деревянную вывеску «Мебельный склад», у меня внутри все перевернулось, и я рванула, как ненормальная, не смотря под ноги и по сторонам.

А вокруг был хаос, все бежали кто – куда, военные, дети, женщины мужчины – все они смешались, и было не понятно, куда они направляются и что хотят делать. Пробегав мимо, я увидела плачущую мать, ее дети тоже плакали, склонившись над трупом младшего ребенка. Этот мальчик успел сверкнуть своими глазами на меня и разразившись в волчьем оскале упал, от его взгляда у меня побежали мурашки по спине. Пробегавшая мимо толпа чуть не наступили на упавшего и моментально умершего мальчика. (Он умер от голода). От этого мать впала в еще большую истерику и превратилась в бешеного зверя.

Она начала кидаться на проходивших рядом людей. Боявшись за умершего и за живых детей. Какой-то мужчина, которого она успела схватить тощей рукой за брюки, ударил ее коленом в лицо, и она упала навзничь на землю. Двое ее детей упали ей на грудь и стали кричать, захлебываясь слезами, чтобы она встала. Но мама не отвечала. Мама не собиралась больше вставать. На улицах Ленинграда опять появились новые сироты…

«Вот телега, а за ней раненый, надо спешить, если смогу помогу детям» – тверда про себя решила я.

Забежав за телегу, я впала в дикий шок. Там лежал мужчина, у него не было ног. Остались лишь ошметки мясо до колен, коленная чашечка уже собиралась выскочить из своего привычного места. Он был весь в крови. Снаряд разорвал ему ноги, но вроде бы больше не было повреждений.

– Морфий, у вас есть морфий, я сейчас умру от боли… – от его голоса наполненным отчаянием у меня по всему телу пошли мурашки.

– Да, сейчас.

Я отвернулась от него чтобы достать морфий из сумки, а когда повернулась около моего лица оказалась рука, рука без кожи и ногтей. Через мгновение передо мной появился облик недавно умершего мальчика, я посмотрела ему в глаза и передо мной появилась страшная картина судьбы моей. Я закричала и почувствовала, как кто-то мен теребит за плечи и даже достаточно больно.

– Надя, что с тобой?! Надя, проснись!!! – это Тамара кричала и держа меня за плечи. Она и Тоня делали все, чтобы я очнулась. Они держали меня за руки и за ноги, я кричала, билась будто в эпилептическом ударе.

– Господи, ей же врач прописал лекарства! Ты не видела она пьет их или нет? – Тоня как могла, держала мои ноги и в моем узелке пыталась найти таблетки. – Боже мой, я сейчас сума сойду от ее криков. Что ей снится!?

– Ей снится фронт…

Я открыла глаза и еще громче вскрикнула, было такое состояние, будто меня топили в реке. Мое лицо исказилось в страшную гримасу, а мне казалось, что мне пытались снять кожу с лица. Я не могла дышать, слышать или просто сфокусировать свое зрение. Попыталась встать, чтобы куда-то сбежать. Сбежать подальше от сюда, своего сна и прошлого ракового решения.

– Наденька! Наденька, все хорошо, голубушка. Это я Тамара Васильевна. Надя, ты меня слышишь? – У нее самой начали сдавать нервы, спокойное состояние пропадало все быстрее с каждой минутой.

– Сейчас проснется, – сказав это, Тоня налила в стакан воды и брызнула мне в лицо.

И вправду, мне это помогло, у меня как будто открылось второе дыхание и глаза. Начала слышать, что меня пытаются растормошить и услышать хоть одно словечко. Я с их помощью смогла сесть на край кушетки. С моих передних прядей текла вода на пол, а меня трусило, как загнанного в угол собаками котенка. Тамара Васильевна меня обняла и гладила по голове, как своего родного ребенка.

– Опять снился фронт?

Я не в силах рассказать, что было на этот раз, просто кивнула и смотрела в пол.

– Ничего, ничего, скоро все пройдет. Скоро ты позабудешь обо всем, что видела…

– Нет.

– Что, моя дорогая?

– Нет, это никогда не пройдет. Я умру во сне.

– Нет, нет моя милая голубушка, этого никогда не случится. Чего ты это же просто сон, – она осторожно взяла мое лицо в руки и аккуратно его подняла так, что наши глаза были на одном уровне.

Её словам я не верила, ибо потому что в глазах её я видела страх за меня, она сама-то не верила словам своим, но пыталась себя и меня заверить в истине их.

– Я умру во сне, через шесть лет, как только настанет двадцать седьмой день рождения…

– Что, почему в двадцать семь? Почему именно во сне и через шесть лет?

– В глазах мальчишки увидела, когда тот упал и умер на глазах моих…

– Не может быть это просто сон.

– На выпей лекарство, если пить его не будешь, тогда точно умрешь, – протянув пузырек пробормотала Тоня. Она все время молчала и не смотрела на меня и Тамару. Было чувство, что она понимает меня и тоже знает, что смерть ее настигнет не в глубокой старости.

Я взяла его в руки и постаралась заглянуть ей в глаза, но она отвернулась от меня и вообще вышла с купе. «Ты чувствуешь свою смерть, как и я свою…Может поэтому ты и одинока, не хочешь, чтобы кто-то волновался и скорбел по тебе?..». Суть души человека не может быть постигнута кем-то другим.

Была уже глубокая ночь, когда в купе вернулась Тоня. Она как будто боялась возвращаться. После случившегося она так и не зашла в купе и выходила на паром на всех станциях. Было полнолуние, купе освещал лунный свет, когда вернулась Тоня, Тамара спала, я нет. Я спала на нижней полке, это было место Тамары, она мне его уступила, боясь, что я ночью могу свалиться с верхней полки.

Тоня тихо приготовилась ко сну, она не замечала, что я не спала. Она легла на свое место и к своему несчастью повернулась в мою сторону, и мы оказались лицом к лицу. Увидев мои глаза в свете луны, она подпрыгнула.

– Господи, разве можно так людей пугать? Ведьма голубоглазая.

Я тихо начала хихикать, каждый раз вспоминая ее лицо и слова.

– Полно тебе, хватит смеяться, ты сейчас Тому разбудишь…