Помоги проекту - поделись книгой:
На Гуадалупе мне это удалось, но я не успел поблагодарить милостивое провидение. Над водой неожиданно вскинулась бесформенная туша в серо-коричневой шкуре. Ее шея раздулась, большие круглые глаза уставились в небо и из распахнутой пасти с крепкими зубами и из кроваво-красной глотки раздался потусторонний рев. Между каждым громоподобным рыком из пасти чудовища вылетало облачко пара, хорошо видимое на фоне черных лавовых скал.
С таким энтузиазмом (а я истолковал это именно как энтузиазм) нас приветствовали не меньше минуты, после чего из раздутого чудовища вышел весь воздух. Морской слон снова приобрел свои обычные очертания. Налитые кровью глаза неодобрительно мигали, он смотрел на меня, как будто никогда в жизни не видел шведа.
Остров Гуадалупе лежит в 250 километрах на юго-запад от границы Мексики с США. Он вулканического происхождения, высшая его точка достигает 1 400 метров над уровнем моря. Только южная оконечность острова представляет собой пологий склон. Здесь, на этом мексиканском острове, устроена метеорологическая станция, которая обеспечивает работой несколько живущих там семейств. Поселок состоит из примитивных домишек из листового железа, на утесе высится церковь, окна которой образуют крест, смотрящий на море. Дверь церкви по испанскому крестьянскому обычаю выкрашена в голубой цвет, а ее католические символы украшены золотой и серебряной бумагой.
Здесь нет ни священника, ни учителя. Каждый отец семейства сам обучает своих детей по учебникам, которыми их обеспечивает государство. Мы угостили всех шестнадцать гуадалупских ребятишек конфетами из наших запасов. Комендант, не сумевший найти тот флаг, который следовало бы поднять в нашу честь, явился с ведерком омаров в знак того, что наш визит оценен по достоинству.
Остров выглядит пустынным и неплодородным. Что касается сельскохозяйственных культур, здесь их никогда и не возделывали. Но зато тут росло множество удивительнейших растений, которые не встречались больше нигде.
В начале XIX столетия на остров прибыли китоловы и обнаружили по его берегам тысячи морских слонов и котиков. Эти китоловы выпустили на остров опасных мародеров — коз. Охотники приплывали на Гуадалупе с восточного побережья Северной Америки, из портов Новой Англии. Они огибали мыс Горн и поднимались вдоль западного берега Южной Америки. Во время такого путешествия они, конечно, нуждались в свежем мясе, и козы как нельзя лучше подходили для этой цели.
К концу XIX века морские слоны на Гуадалупе были практически истреблены. К 1881 году на мировой рынок ежегодно экспортировалось двести тысяч шелковистых шкурок особого гуадалупского морского. котика. Численность оставшегося котика так упала, что охота на него перестала себя оправдывать. После охотников на острове остались руины сборных домиков и тысячи одичавших коз. Эти козы и нанесли роковой удар уникальной флоре Гуадалупе, насчитывавшей самое меньшее 150 видов, из которых 20 процентов были эндемичными, то есть растущими только на этом острове.
На Гуадалупе растут старые, самые большие во всем западном полушарии дубы, а вот молодых деревьев тут нет. Пиния, растущая на западном побережье острова, скоро вымрет, не оставив ни одного молодого побега. В высокогорных ложбинах восточной части острова ветер колышет кроны последних пальм, последних на земном шаре тридцати пальм этого вида. Я видел эти пальмы во время экскурсии по тем местам. Возле них бесполезно искать молодую поросль. Как только съедобные плоды пальм (по вкусу они напоминают финики, только более терпкие) созревают и падают, козы оказываются тут как тут.
Козы ведут на острове суровую борьбу за существование, о чем свидетельствуют их белые скелеты, разбросанные по выжженным склонам. Под пальмами тут и там можно увидеть многочисленные рога, из ущелий поднимается едкий запах разлагающихся козьих туш. Растительность истощена, источники пересохли. Животные гибнут от голода и жажды. В начале нашего века мексиканцы построили в Барракс-Бай фабрику по заготовке консервов из козьего мяса, но, несмотря на то что в распоряжение фабрики могло поступить около семидесяти тысяч коз, она, по-видимому, не оправдала себя. Руины этого сооружения заросли кустами ядовитого табака, который не могут есть даже козы.
Когда-то однообразие Гуадалупе оживляли множество совершенно особенных видов птиц: гнездящиеся в земляных норах буревестники, пересмешники, крапивники и даже колибри, колибри Анна. Но одной только смелой чечевице удалось устоять против полчищ одичавших кошек, не довольствовавшихся обилием крыс.
Таким образом, Гуадалупе, несмотря на свою изолированность, пережил трагедию, в результате которой погибло множество представителей флоры и фауны. К счастью, морской котик, морские слоны и львы не успели погибнуть окончательно. Этим животным удалось выжить, хотя численность их была смехотворно мала. Зато теперь они могут чувствовать себя в полной безопасности на своих скалистых лежбищах. В настоящее время на острове насчитывается пятнадцать тысяч северных морских слонов; стадо распространилось даже на соседние острова, расположенные вдоль западных берегов США и Мексики.
Морским львам непосредственная опасность не угрожала и раньше, поскольку их мех не представляет ценности. Для морских львов, предпочитающих охотиться на мелководье, слишком велика глубина вод, окружающих Гуадалупе (почти всюду она достигает четырех тысяч метров). Поэтому стадо морских львов на Гуадалупе не превышает тысячи голов. Так как рыбы вокруг острова очень много, им не приходится совершать рискованные заплывы туда, где кишат акулы. Целые дни морские львы охотятся, резвятся и ссорятся у своих омываемых прибоем скал. Это совершенно гладкие животные обтекаемой формы с маленькими ушами, острой мордой и продолговатыми чуть-чуть раскосыми глазами. На земле они пугливы и осторожны, а в воде любопытны и смелы. Если рыбы много, они любят играть с ней, подкидывая ее на носу, совсем как на манеже цирка.
Время от времени возникали слухи, будто рыбаки видели и морского котика, особого, небольшого котика, характерного только для Гуадалупе. Однако никто ничего не знал точно, пока мой друг, профессор Карл Хаббс, в 1954 году во время подсчета морских слонов не обнаружил у входа в грот несколько самок котика с детенышами и одного ревущего самца. Профессор насчитал шесть животных, но, очевидно, в темноте скрывались еще несколько. Это сенсационное открытие было отмечено всеми международными органами по охране природы. Ученые обратились с просьбой к международным организациям предпринять надежные меры защиты для гуадалупского котика. И может быть, тысячи морских котиков будут снова нежиться на лавовых скалах Гуадалупе, как они делали это в течение многих десятков лет.
Волны прибоя подкидывали нашу лодку почти к самой скалистой террасе, на которую мы должны были высадиться. Первым должен был сойти на берег неутомимый семидесятилетний профессор Карл Хаббс, иначе это бы испортило ему настроение на весь день. Профессор легко проделал прыжок и Принял у нас фотоаппараты и магнитофон, необходимые для работы.
Взобравшись на скалу, Карл Хаббс приблизился к самому ее краю и внимательно оглядел линию берега. Он был похож на охотника, высматривающего добычу. Прямой, стройный, словно пальма, с черными коротко подстриженными волосами, резкими чертами лица и зорким взглядом. Ученый за работой.
Огромный утес преградил нам путь, и мы не могли выйти к воде. Нам пришлось карабкаться наверх и ползти на животах высоко над морем. Внизу отвесные скалы отгораживали небольшие участки воды ближе полосы прибоя, и там… Там мы увидели первых котиков. Несколько самок лежали, развалясь, на спине и нежились на солнце, два самца сидели на расстоянии десяти — пятнадцати шагов друг от друга, словно высеченные из лавы. Подняв морды к солнцу и опираясь на широко расставленные передние ласты, они наслаждались теплом и покоем. Профессор Хаббс улыбнулся моим камерам и удовлетворенно кивнул.
В огороженных скалами заливчиках резвились детеныши, даже не подозревая о нашем присутствии. Одни лежали, скрестив ласты на животе, другие плавали, подняв вверх хвосты. Трое малышей съехали со скалы, как на санках, и принялись гоняться друг за другом по круглому озерку. Мы слышали, как под нашим утесом ссорились и блеяли другие детеныши, кажется, у них там шла потасовка. Осторожно, цепляясь за уступы, мы сползли вниз и притаились за большими глыбами лавы и цветущим среди гравия калифорнийским маком (кстати, этот вид мака тоже встречается только на Гуадалупе).
За четырнадцать дней, проведенных нами на острове, мы насчитали четыреста морских котиков. Карла Хаббса особенно радовало то обстоятельство, что большая часть из них — молодые. Жестоко преследуемый в свое время гуадалупский морской котик все-таки выжил и даже сумел расплодиться.
Когда я на рассвете покинул теплоход «Полярис», где эксперты по глубоководным рыбам все ночи напролет вытаскивали из морских глубин одно чудовище за другим, Гуадалупе был окутан белым туманом. Плыть на лодке с подвесным мотором было холодно и неприятно. Над стадом морских львов висели влажные хлопья тумана. Откормленные самцы тупо следили за нами.
Морские слоны любят поспать и просыпаются поздно. На маленьком пляже сладко спали около пяти тысяч самцов, самок и детенышей. Издали они походили на груду сплавных бревен. Слышались редкие посапывания. Какого-то детеныша прохватил понос и он жалобно заскулил, но мать не обратила на бедняжку никакого внимания.
Когда солнце садится и воздух становится прохладным, морские слоны ищут укрытия на берегу. В течение нескольких часов картина остается неизменной, но зрелище это настолько необычно, что кажется, будто ты перенесся в мир фантастики.
Но, может, именно это и есть реальный мир? А мы живем в мире фантастическом? Четырнадцать дней назад я пересек в грохочущем самолете континент, жители которого с каждым днем все больше отдаляются от природы, где доллар говорит на языке более выразительном, чем их родной язык. С высоты десяти тысяч метров я различал вершину Роки-Маунтин; трассы слаломного и скоростного спуска на лыжах, сверкая, сбегали с гор в великосветском спортивном курорте Аспена. С высоты видны знакомые по открыткам очертания Большого каньона и Долины Смерти. И никто не ломает голову над тем, куда ведут белые ленты шоссе; это известно и так — в Лас-Вегас, главную цитадель азартных игр. Лос-Анджелес, город Ангелов, теперь невозможно разглядеть с воздуха из-за постоянно висящего над ним ядовитого тумана цвета серы. Воздух здесь так загрязнен, что при определенном направлении ветра на аэродроме невозможно приземлиться.
Может быть, именно гармоничное существование животного мира Гуадалупе и заставило меня задуматься о безумных темпах, царящих на материке? Человеку, впервые прилетевшему в США, стрессы обходятся дороже, чем сердечно-сосудистые и желудочно-кишечные заболевания, особенно на шоссе, ведущем из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, где нет ограничения скорости. Я арендовал автомобиль, нагрузил его своим оборудованием и, набравшись смелости, выехал на шоссе Голливуд Фривей. Четыре полотна в каждом направлении, тысячи машин образца «вчера», «сегодня» и «завтра»… Дай дорогу! Жми на газ! Того, кто едет слишком медленно, полицейские тут же штрафуют. Держись ряда! Раз!.. Мимо промелькнул Диснейленд. Хотя о поворотах предупреждают за много километров, это еще не значит, что человек на такой скорости заметит дорожный знак. Я предвкушал, как вскоре мое сердце снова забьется нормально, как я снова попаду в страну, где нет дорог, к исполинам, признающим только свой собственный темп — темп природы…
Чем выше поднималось солнце, тем беспокойнее становились морские слоны. Когда к полудню серые лавовые скалы стали слишком горячими, животные начали подвигаться поближе к прохладному дуновению Тихого океана. В противоположность своим антарктическим родственникам северный морской слон считается существом крайне флегматичным, поэтому во время съемок я не соблюдал особой осторожности. Этого и не требовалось, лишь изредка я был вынужден быстро убрать штатив, освобождая дорогу самке, спасавшейся от преследования кавалера. Правда, все-таки нашлись самцы, которые в моем лице видели соперника. Однажды на меня совершили нападение с тыла. В результате одна штанина оказалась значительно короче другой и ее украсила затейливая бахрома.
Весь период беременности, одиннадцать месяцев, самки морских слонов проводят в водах поблизости от Гуадалупе. Когда начинаются схватки, они с прибоем выбрасываются на лавовый песок и рожают покрытого черными волосами младенца, весом в 45 килограммов. Через три недели бэби превращается в 180 килограммовую глыбу, и тогда ему предоставляется полная самостоятельность. В это время самцы возвращаются из своих дальних путешествий, которые иногда заводят их к берегам Британской Колумбии и Аляски. На суше морские слоны кажутся медлительными и флегматичными, а в воде они превращаются в торпеды, с бешеной скоростью ныряющие на большую глубину.
Морские слоны выходят на берег два раза в год: для линьки и для спаривания. Самки значительно меньше самцов и не имеют сорокасантиметрового хобота, который представляет собой продолжение верхней губы и во время рева служит резонатором. Любвеобильные и чрезвычайно ревнивые «султаны» всегда готовы драться с соперниками. Здоровый секач в расцвете сил не удовлетворяется меньше чем двадцатью женами.
Во время моего пребывания на Гуадалупе образованные раньше гаремы уже распадались, рев и драки происходили лишь из-за самок, только что достигших половой зрелости.
Когда гаремы окончательно распались, берег опустел и самцы снова отправились в дальние путешествия, чтобы отъесться. Следующей зимой они снова выйдут на берег Гуадалупе. Снова среди неприступных скал будет звучать их трубный глас, заглушая рев прибоя. На берегах Гуадалупе станет тесно и на скалистых островках у побережий Мексики и американского штата Калифорнии образуются новые колонии морских слонов. Запрещение охоты пятьдесят лет назад спасло от гибели крохотное стадо, которое теперь разрослось до пятнадцати тысяч животных. Там, где действительно проявляется человеческая добрая воля, всегда оказывается возможность сохранить редких животных.
Эверглейдс
Прохладное росистое утро. Крохотное озеро подернуто туманной дымкой. Восход, как всегда, прекрасен. Москиты назойливы и кровожадны, однако не так, как их сородичи у нас на севере. Енот споткнулся от удивления, когда мы с ним неожиданно налетели друг на друга.
Я расположился в хорошо замаскированной палатке на берегу илистого озерка и укрепил на штативе камеру с 500-миллиметровым телеобъективом. Мне хотелось сфотографировать цапель и ибисов, которые обычно кормились в этих круглых озерках, где, по-видимому, было полно мальков и всевозможных ракообразных животных. Вчера вечером я видел, как множество птиц устраивались на ночевку в ветвях кипарисов.
В течение первого часа на озере никто не показывался. Может, еще слишком холодно? Пошел второй час ожидания. Солнечные лучи коснулись земли. Две луизианских цапли{6} и две желтоногие снежные цапли{7} осторожно спустились на воду, но я побоялся спугнуть их камерой. Зимородок схватил рыбешку, похожую на карася, взлетел на сухой сук и, там проглотив добычу, стал громко хвастаться своей удачей. Сверкающий карминовый кардинал{8} величиной со скворца, прыгал вместе с двумя самками по зарослям вокруг озера. Обычно кардиналы питаются зернами и семенами, но здесь им перепадает и мясо в виде червяков и головастиков. На мгновение в воду окунулся пересмешник{9}, а дятел в красной шапочке предпочел искупаться в песке возле тропинки. К свите кардинала присоединился изумительно красивый воробей с отливающим в голубизну оперением.
Торопясь куда-то, пролетела сова, по стволу пальмы застучал черный дятел, стаи клювачей{10} чертили утреннее небо.
В палатку забежала крыса. Она ужасно перепугалась, когда я швырнул в нее пустой коробкой, и тут же исчезла. На деревьях вокруг палатки сидели в нерешительности цапли и ибисы. Неужели они обнаружили меня, почувствовали мое присутствие? Чего же я не учел?
На четвертый час я наконец распрямился и через верхнее окошко оглядел озерко. В воде резвилась рыба, но кроме нее я обнаружил и кое-что неожиданное. Над водой мелькнула змеиная головка. Одна, другая. Все озеро так и кишело змеями! Змеиная яма! Я позабыл о птицах и начал снимать змей. Теперь мне было понятно, почему ни одна цапля не смела спуститься с дерева.
На сухом светлом стволе лежала черная двухметровая змея. Это была самка. Две змеи поменьше извивались с обеих сторон и кокетничали с неподвижной красавицей. Она зевнула, в эту минуту ее не интересовали ухаживания.
Илистое озерко, размером четыре на десять метров, оказалось пристанищем ядовитых змей из семейства гадюк. Когда какая-нибудь из змей торопливо скользила среди водорослей, пестрые рыбки бросались врассыпную. Желтая в черную полоску речная черепаха притаилась за сгнившими сучьями. Когда змея проползала мимо, черепаха быстро-быстро замигала, в ее прищуренных глазах светилось нечто, похожее одновременно и на изумление и на страх. Впредь надо быть осторожнее с этими озерками…
Охотясь с фотоаппаратом по Эверглейдсу, сказочному заповеднику солнечной Флориды, находящемуся всего в получасе езды от Майами-Бич, я познакомился с бескрайними дикими зарослями.
Каждый день грохочут над Майами-Бич воздушные лайнеры, доставляя на побережье тысячи пассажиров; десятки тысяч автомобилей несутся по шоссе, конечным пунктом которого является все тот же Майами. Сотни тысяч бледнокожих, страдающих стрессами американцев спешат на солнечные пляжи и никто из них не думает о том, что совсем недалеко от их роскошных отелей начинаются дебри, которые еще ни один белый человек не прошел из конца в конец, что по ним можно бродить неделями, не встретив ни одной живой души.
Весь субтропический штат Флорида пестрит черными, коричневыми и синими озерами. Самое южное и большое из них носит индейское название Окичоби. Оно в два-три раза больше шведского озера Меларен, но берега его низки, глубина не превышает двух метров.
Сорок лет назад озеро и его окрестности дважды оказывались в зоне тайфунов, в результате которых всю воду из него унесло на деревни и посевы. Погибло более трех с половиной тысяч человек. После этой катастрофы вокруг озера был возведен регулирующий вал высотой в шесть метров. Летние тропические ливни затопляют большую часть Флориды, здесь в среднем выпадает 1 500 миллиметров осадков. Излишек воды стекает на юг во Флоридский залив. Двадцать миль течет по известняковой равнине самая широкая и самая мелкая в мире река, сплошь заросшая травой.
Эта невидимая глазу река достигает в ширину ста километров. С обочины дороги взгляд скользит по безбрежным заболоченным пространствам. Местные жители, индейцы семинолы, называют эту реку Па-Хай-О-Кее, что значит «травяная река». Кажущиеся на первый взгляд безжизненными заросли осоки, болотных кипарисов, мангров, пальмовые и сосновые рощи на самом деле полны животных. Здесь настоящий рай для птиц, белохвостых оленей{11}, речных выдр, опоссумов{12}, черных медведей{13}, американских рысей, енотов. В пресных озерах водятся аллигаторы, в морских заливах и лиманах — крокодилы. В Эверглейдсе встречается много видов черепах, неопасные водяные змеи, ядовитые гадюки и гремучие змеи, чьи укусы смертельны. Для энтомолога каждый уголок Эверглейдса — «эльдорадо». Очень модным стало собирать улиток, чьи раковины неповторимы по цвету и узору, поэтому многим видам грозит полное уничтожение.
На плоских крышах Хомстеда, городка овощеводов, покоилась туманная дымка. В скупом утреннем свете грохочущие по улицам автобусы и грузовики везли темнокожих людей, точно скот, на сбор помидоров или какую-нибудь другую низко оплачиваемую работу.
Вдоль шоссе высятся мотели. Белое, похожее на замок здание — это похоронное бюро. Смерть на Флориде обходится дорого. На базаре Хомстеда продается всякий дешевый хлам; здесь же висят большие объявления о распродаже. Апельсиновые рощи, фруктовые плантации, дымящие известняковые заводы с высокими трубами, дренажные каналы, прочерчивающие пустынную гладь. Гигантские рекламы вопят: «Совершите поездку по Эверглейдсу в летающей лодке! Посмотрите деревню индейцев семинолов! Аллигаторы в озере! Лучшие в мире улитки!» Автомобили мчатся с бешеной скоростью, глотая милю за милей. Пассажиры даже не успевают заметить, как легко и изящно кружат над зеленой землей красивые вилохвостые коршуны{14} с раздвоенными, как у ласточек, хвостами, длинными острыми крыльями, с белым брюшком и черной спинкой. Луня, затесавшегося в их компанию, они втягивают в шутливую игру. Кажется, будто коршуны просто потешаются над своим родственником.
Несколько минут я с восхищением следил за этой воздушной игрой, потом приготовил штатив, киноаппарат и телеобъектив, чтобы снять крупным планом грациозных красавцев. Вдруг рядом со мной остановился автомобиль и из него выскочил житель северных штатов. «Хороша камера, да? Мейд ин Свейден! Меня в Иллинойсе однажды сфотографировали таким же аппаратом. На что это ты тут смотришь? А, этих грифов я уже видел вчера в Майами-Бич! Ты из орнитологов что ли?»
Некоторые поселки превращены в резерваты для семинолов — индейцев, которые в XVIII веке населяли Флориду, но были потом вытеснены оттуда. Их вернувшимся туда потомкам угрожают теперь новые поселенцы — ковши экскаваторов, земляные фрезеры и супер-грузовики. Нетронутых земель во Флориде остается все меньше и меньше. «Проведите свою старость в Неплесе!» — призывает реклама. «Все под солнце Сарасоты!», «6856 американцев переехали в прошлом году на мыс Пунта-Горда. Последуйте их примеру! Вы найдете прекрасно организованные поселки!», «4753 канадца переехало в солнечный Венис. Вложите свои сбережения в этом году! Цены на участки постоянно растут — не упускайте свой шанс!»
На бескрайних новых плантациях зреют апельсины и грейпфруты. В прошлом этот солнечный штат дал семьдесят процентов урожая всех цитрусовых США. Все больше и больше флоридской земли отводится под пастбища для скота. Продукты сельского хозяйства Флориды дают миллиард долларов прибыли. «Более 12 тысяч нью-йоркцев, спасаясь от смога, переехали в Порт-Шарлотт. На западном побережье Флориды вас круглый год ждут солнце и жара, низкие налоги!»
Ночью в мотеле «Сара Джо» мне снились раздавленные еноты, валяющиеся на обочинах дороги, сбитые автомобилями белохвостые олени. Мне грезились стаи черных грифов-индеек{15}, игривое парение вилохвостых коршунов, занавесы из испанского моха — кулисы, за которыми разыгрывается таинственная игра…
Юго-западный уголок Флориды, область примерно в 4900 квадратных километров, точнее треть Эверглейдса, в 1947 году была объявлена национальным парком.
В этот парк американские туристы могут попасть только двумя дорогами. Одна из них отходит от шоссе Тамайами — Трайл и ведет к бетонной пожарной башне, с которой наблюдают за птицами. Здесь туристы оставляют свои машины, взбегают на башню и тут же быстро спускаются обратно, ничего не увидев, кроме пустынных бесконечных зеленых прерий. А между тем у подножия башни в глинистой жиже среди охотящихся в воде цапель дремлют дюжины аллигаторов, но в жаркое время дня эти животные ведут себя незаметно.
К вечеру, особенно перед самыми сумерками, когда стаи ибисов и цапель тянутся к западу, из тени рощ выходят белохвостые олени, чтобы пощипать траву и утолить жажду. Медленно идет самка с еще пятнистым олененком. Она часто останавливается, настораживает уши и вертит головой, точно перископом. Олененок еще не думает о таящихся опасностях, он прыгает зигзагами, подскакивает над травой, кружит возле ивовых кустов.
Очевидно, самка с олененком намеревались подойти через кусты к озерку, чтобы напиться. Два больших аллигатора только этого и ждали; пока я готовил аппарат к съемке, они готовились к охоте. Один лежал, скрывшись в жидкой глине и повернув курносую морду в ту сторону, где должна была появиться добыча; другой лежал в воде и весьма нервничал (то, что он волновался, было видно по кончику его хвоста, которой почти неуловимо шевелился). Оба, конечно, нацелились на олененка — вдруг мать подпустит детеныша поближе к воде.
Неужели самка не чует грозящей в воде опасности? Может, сильная жажда толкает ее на безрассудство? Я чуть не вскрикнул, чтобы предупредить мать. Но мне было интересно, кто же из аллигаторов получит эту добычу? Будут ли они из-за нее драться? Как хватает аллигатор четырехногую жертву?
Вдруг за моей спиной неожиданно раздался шум. Оказывается, по моим следам полз третий аллигатор, совершавший прогулку по берегу. Он чуть не уткнулся носом мне в спину. Обнаружив в последнюю минуту, что путь блокирован, он громко хлестнул хвостом по кустам и плюхнулся в воду. Самка и олененок умчались прочь, голодные аллигаторы лишились лакомого кусочка, а я — кадров, которые встречаются далеко не каждый день.
Другая дорога, длиной в семь шведских миль, петляя по пустынным водяным прериям, идет к городу, носящему имя Фламинго, единственному городу на территории национального парка. От этого шоссе к различным достопримечательностям Эверглейдса ведут тропинки. По деревянным мосткам посетители переходят болотца, где охотятся змеешейки, пасутся лысухи и камышницы, дерутся канюки, ловят мелкую рыбешку змеи и подстерегают свою добычу аллигаторы. Животные быстро постигли, что люди на мостках для них не опасны, поэтому зрителям предоставляется неповторимая возможность наблюдать зверей в их естественной обстановке. Но для этого необходимо соблюдать тишину, а это не всегда удается, если путешествуешь в обществе добрых друзей.
Когда я в хомстедском мотеле «Анхинча» стал ночью собираться погулять по национальному парку, хозяйка гостиницы сообщила в полицию, что к ней лезут воры. В кромешной ночной тьме я объяснил шерифу, в чем дело. Тогда и ему тоже страстно захотелось послушать, как ревут аллигаторы, подавая голос самкам, и он решил пренебречь охраной порядка в городе, чтобы отправиться вместе со мной.
Звезды начинали меркнуть, утро постепенно окрашивало все в розоватый цвет. У моих ног плескалась не то рыба, не то болотная черепаха. Нетерпеливо свистела лысуха. Я направил микрофон на скрипучий голос арамы{16}, или лимпкина, очень странной крупной болотной птицы, похожей на ибиса. Из-за своего жалобного крика, постоянно нарушающего ночной покой, эта птица получила прозвище «плакса». К сожалению, арама стала теперь большой редкостью. Она питается только крупными улитками, которые в результате осушения болот под помидорные плантации и дачные участки исчезли почти полностью.
Неожиданно на мое плечо опустилась чья-то рука. Я вздрогнул. Мудрено не испугаться, если ты поглощен ночными звуками и считаешь, что поблизости никого нет. Разговор велся шепотом, вернее, это был монолог.
— Прошу прощения. Я Кнюдсен, из Торонто. А можно сказать, и из Стокгольма. Я увидел, что на твоих камерах написано Стокгольм. Я шведско-датско-канадского происхождения, летом — каменщик, зимой — орнитолог-любитель. Вот уже два месяца живу тут, питаюсь фруктами и кислым молоком. Сказочное место, правда? Ты уже снял пестроклювую поганку? А чем ты сейчас занят? Ах, записываешь голоса!
Я был зол на мистера Кнюдсена из Торонто и желал, чтобы он очутился за тысячу земель. Он и помешал мне и испугал меня. Но потом мы подружились, и он несколько дней исполнял роль моего верного носильщика. Его образ жизни свидетельствовал о том, что сторонники спорта на свежем воздухе имеют в Торонто ярого приверженца. Он питал неистощимый интерес к животным, к природе и все свои наблюдения аккуратно записывал в блокнот. На шее мистера Кнюдсена на тоненьком ремешке болтался фотоаппарат с объективом, покрытым пылью и цветочной пыльцой. Он радовался, что может несколько дней поговорить по-шведски, следовал за мной, как тень, разговаривал только шепотом и имел самые добрые намерения.
На рассвете большой аллигатор объявил о своей страсти и тут же получил ответ. Диалог длился добрых десять минут, но реплики звучали все тише, и в конце концов из-под крупнолистных желтых водяных лилий слышалось лишь глухое бормотание.
Охране парка приходится вести суровую борьбу с браконьерами. Кожа с брюха аллигатора ценится от 30 до 35 крон за фут и идет на изготовление туфель, сумок, поясов и ремешков для часов, продающихся в самых фешенебельных магазинах Нью-Йорка и Майами.
Взошло солнце, и по соседству от нас проснулись четверо уже научившихся летать птенцов змеешейки{17}. Они тут же потребовали у родителей завтрак. От их гнезда почти ничего не осталось: когда птенцы учились летать, стебли и веточки постепенно попадали в воду. Трудолюбивые родители тут же находили пищу: зеркальная поверхность воды была усеяна маленькими усатыми сомиками и панцирными щуками. Подцепив рыбу величиной с салаку, змеешейка выплывает на поверхность, подкидывает рыбу в воздух так, чтобы она перевернулась, и заглатывает ее с головы. После удачной охоты змеешейка садится на ближайшее дерево и широко расправляет крылья, чтобы они просохли. У змеешеек нет водоотталкивающего жирового слоя на перьях, и, мокрые, они не могут летать. Высохнув, змеешейка возвращается к птенцам, и тут начинаются ее мучения. Длинные острые клювы четырех птенцов мелькают, точно клинки перед глазами мамы или папы — смотря у кого нужно отнять добычу. Когда наблюдаешь за этим завтраком в телеобъектив, кажется, что это какое-то истязание.
Загорающие на солнце сомики были вспугнуты двумя небольшими черепахами, которые пересекали водную гладь, прижавшись друг к другу, точно влюбленные. В иле, на дне, лежала третья черепаха, вытянув длинную и тонкую, как у змеешейки, шею. Ее головка, словно перископ, торчала над водой. Черепахам всегда приходится быть начеку: ими любят полакомиться аллигаторы.
Островки леса на холмах среди колышущегося травяного разлива — ландшафт, который встречается только во Флориде. В этих лесах сталкивается растительность умеренного и тропического поясов: рощи королевских пальм и сосновые леса, одетое мхом красное дерево, эпифиты, висящие на болотных кипарисах, лианы и вьющиеся смоковницы. Дикие бананы, папоротники, мхи и подмаренники образуют непроходимые заросли. Если ты отважишься погрузиться в эту пышную буйную зелень, знай, что за тобой будут следить пристальные глаза и настороженные уши. Невозможно застать врасплох того, кто скрывается здесь от полуденного зноя.
Ботанические экскурсии по этим зарослям и висячим садам исключительно интересны, но в тебя все время будут впиваться острые, как пила, колючки пальмового подроста. Опасны побеги ядовитой манцинеллы (Hipomane mancinella), чей напоминающий молоко сок вызывает на коже пузыри, как от ожога. Но если ты преодолеешь все эти препятствия и помехи, тебе откроется сокровищница орхидей, которые вьются по замшелым стволам, пробиваются среди бромелиевых или свисают с переплетений лиан. Здесь можно встретить более восьмидесяти видов орхидей, начиная от крохотной орхидеи — призрака, у которой цветок не больше булавочной головки, до орхидей «коровий рог» или «сигара», один только цветок которых может заполнить целую корзину.
В Коркскру Свэмп (Штопорное болото) воздух недвижен. Здесь душно, жарко, влажно. Пот ручьями стекает в резиновые сапоги, и уже через полчаса пропадает всякое желание фотографировать. Надо мной возвышается последний в Америке девственный кипарисовый лес. Высота деревьев достигает здесь более сорока метров. Ветви их украшены длинными развевающимися вуалями «испанского мха», будто в сказочном лесу.
Эти развевающиеся гирлянды не имеют никакого отношения ни к Испании, ни к мхам. Это растение эпифит, которое прекрасно себя чувствует даже на телеграфных столбах. Линней окрестил этот «мох» тилландсией, чтобы почтить таким образом память своего предшественника — основателя финской ботаники профессора Элиаса Тилландса.
Мощные стволы кипарисов возвышаются над густыми зарослями паучьих лилий и понтедерии. Болото затянуто мягким светло-зеленым ковром водяного гиацинта, таким плотным, что самая маленькая из всех цапель, зеленая кваква{18}, может гулять по нему, не замочив ног. Среди листвы, словно маятники, раскачиваются змеи. То тут, то там мелькнет нос аллигатора, подстерегающего добычу. Картину оживляет точеная фигура голубой цапли. Когда эта белоснежная на самом деле птица, насторожившись, замирает, кажется, будто перед тобой романтическая японская акварель. Легкое колыхание драпировок тилландсии выдает присутствие совы Strix varia{19}, которая навострила уши при виде стада белохвостых оленей, появившихся на краю болота.
Олени спасались от полуденного зноя. Минуту назад я был уверен, что нахожусь во влажных тропических дебрях. Но ведь в них не бывает белохвостых оленей! Их не бывает и в болотистой местности. Но в Эверглейдсе быстро перестаешь дивиться этим парадоксальным смещениям. Здесь много и черных медведей, которые в этом мягком климате не нуждаются в зимней спячке. Енот и черный медведь — вот уж, по правде говоря, необычная комбинация!
В окрестностях города Фламинго и Флоридского залива, на самой оконечности полуострова, там, где пресная Травяная река встречается с волнами морского прибоя, саванны и рощи уступают место непроходимым, кишащим москитами мангровым болотам.
Редкие озерки в большинстве случаев обязаны своим происхождением бешеным ураганам, которые почти ежегодно обрушиваются на Флориду, вырывают с корнями мангровые деревья и до неузнаваемости изменяют всю местность. Такое стихийное бедствие, как ураган Донна в 1960 году, многое изменил в Эверглейдсе — и на территории национального парка, и за его пределами. Следы его безжалостного опустошения видны до сих пор. Засохшие деревья стали излюбленным прибежищем птиц. На их сухих кронах строят свои крепости белоголовый орлан{20} и скопа{21}.
Простирающиеся на многие мили полузатопленные морской водой низины являются прекрасным местом обитания для разных рачков и рыбной молоди. И, конечно, поэтому в мангровых болотах селится множество птиц. Тут слышатся ворчливые хоры цапель, мелькают огненные крылья розовых колпиц{22}, стаи клювачей ловят рачков, подстерегают крабов еноты. Дохлую рыбу тут же вылавливают грифы-индейки, у самого морского побережья встречаются акулы и рыба-пила{23}.
На берегу топи всегда интересно, здесь время летит незаметно. С пяти утра и до самого вечера я спасался в лодке от мошкары. За это время этот обильный кормом водоем посетило около десятка различных видов цапель и ибисов. Кроме них меня приветствовал один ходулочник{24} и пара длинноносых крохалей, проводящих зимние месяцы в этом солнечном штате. Не сомневаюсь, что они явились сюда с севера Швеции.
Город Фламинго славится тем, что это самый южный из всех населенных пунктов США, находящихся на материке. Столица национального парка Эверглейдс застроена современными ураганоустойчивыми административными зданиями. Здесь есть ресторан, актовый зал, где демонстрируются фильмы и читаются доклады, посвященные охране природы, магазин самообслуживания, магазин рыболовных принадлежностей, лавочки, торгующие сувенирами, мотель и великолепный кемпинг для машин и палаток. Во Фламинго ежегодно приезжает миллион любителей природы, знатоков бабочек и птиц и прочих любопытных американцев из северных штатов.
Однако основная масса приезжих не видит иных птиц Эверглейдса, кроме избалованных бурых пеликанов{25}, живущих в порту и совершенно не боящихся людей. Для большинства туристов посещение Фламинго уже не производит особого впечатления. Проехав через всю Флориду, они посетили тропические сады, где над дорогами колышутся пальмы, познакомились с индейцами семинолами, видели птичьи колонии и дебри, где живут фламинго, побывали в обезьяньем питомнике, посмотрели брачные игры уток, аквариумы с морскими коньками, дельфинами, китами и сомами.
Случайный посетитель найдет в Эверглейдсе образцовый порядок и в обслуживании, и в природе. Любитель природы вернется домой в полной уверенности, что человек действительно устроил там для животных настоящий рай. Но на самом деле вся южная оконечность Флориды переживает трагическую судьбу. Биологи давно предчувствовали грубое нарушение здесь естественного равновесия, а теперь уже даже неспециалистам виден масштаб происходящего. Особенно рыбакам, зарабатывающим свой хлеб ловлей рыбы во Флоридском и Мексиканском заливах. Судьба всего Эверглейдса зависит от доступа в него воды, а ныне этот доступ регулируется не облаками и тучами, плывущими над Флоридой, а инженерами-водниками, регулировочными шлюзами, земляными работами, фруктовыми плантациями и чиновниками.
Уже давно уменьшилась численность эверглейдского вилохвостого коршуна. И самую серьезную угрозу его существованию представляют запруды и регулировка уровня воды в озерах. Сейчас осталось всего около двадцати пар этой красивой хищной птицы. Становится все более редкой необычная эверглейдская птица арама, хотя на нее никто не охотится. Обе эти птицы питаются главным образом гигантскими брюхоногими улитками, которые откладывают свои розовые, похожие на жемчужинки яйца на листьях ветвей, нависших над самой поверхностью воды. Из-за вала, окружающего озеро Окичоби, регулировочных каналов и люков в плотинах, служащих для предохранения от наводнений в период дождей, уровень воды в Травяной реке все время меняется. Яйца улиток то высыхают, то оказываются под водой. И рацион птиц уменьшается до голодной нормы.
Четыре года назад на территории национального парка Эверглейдс громадной колонии аистов клювачей на озере Катберт не удалось высидеть птенцов. На следующий год птицы побросали свои гнезда задолго до того, как должны были вылупиться птенцы, а еще через год вся колония вообще исчезла. Биологам не удалось убедить власти, что причина — уменьшение запасов рачков, лягушек и рыбной молоди, в регулировке рек северной части Флориды, из-за чего на юг стало поступать слишком мало пресной воды.
Результаты исследований биологов были погребены в архиве, а Травяная река продолжает высыхать, светясь белым известняковым дном. Пока власти, не спеша и явно не стремясь приступать к решительным действиям, ведут споры, >в Эверглейдсе гибнут миллионы животных и растений. Один аллигатор ведет себя так, как того требует критическое положение. Когда начинается засуха, он вырывает лапами глубокий водоем, очищая его от камней, глины и растений сильными ударами хвоста.
Воды Флоридского залива издавна были излюбленным местом рыбаков и спортсменов. Промысловые рыболовные суда возвращались в порт с миллионными уловами рыбы, раков и омаров. Это объяснялось тем, что в солоноватом бескрайнем мелководье, мангровых болотах и илистых водоемах было огромное количество пищи для молоди всех морских животных, а также тем, что поток пресной воды, впадающий во Флоридский залив, был полезен для рыбы.
Но уловы рыбы с каждым годом снижаются. Между рыбопромышленниками, с одной стороны, и помидорными плантаторами и земельными спекулянтами — с другой, ведется жестокая борьба. Мало кто верит, что претензии рыбного промысла будут приняты во внимание, и уж почти никто не надеется на успех борьбы, которую ведут органы по охране природы во имя того, чтобы абсолютно уникальным флоре и фауне Эверглейдса был оставлен хотя бы один шанс на жизнь.
Экскаваторы, землечерпалки и гусеничные тракторы, расчищающие и разравнивающие участок за участком под бунгало, заметно уменьшили тот оптимизм, с которым я пять недель работал среди удивительнейшей природы Эверглейдса.
Драй-Тортугас —
горстка коралловых островков
Условленная встреча между нашим автомобилем и пароходом «Шкипер К» оказалась немного не такой, какой мы ее себе представляли. В порту острова Ки-Уэста мы подъехали к небольшому причалу с красным пакгаузом и остановились в тени. Не успели мы выйти из машины, как пакгауз громко затрещал… Не послушавшись указания рулевого, «Шкипер К» налетел на причал. Пятикилограммовая банка горчицы дала течь, ее содержимое смешалось с тавотом, масляной краской и канцелярскими принадлежностями. Доски трещали, причал дрожал, штурман схватился за голову и на лице его изобразился неподдельный ужас.
Поделиться книгой: