Помоги проекту - поделись книгой:
Таково было вступление к нашей экспедиции на Драй-Тортугас, группу островов, расположенных в Мексиканском заливе в ста километрах на запад от Ки-Уэста, самого западного из всех коралловых островов у побережья Флориды.
Моя дочь Пиа только что прибыла из Швеции, в ее обязанности входило помогать мне в работе и ведать магнитофоном. Мы зафрахтовали «Шкипера К», который обычно лунными ночами катал туристов, желающих взглянуть на дельфинов, рыбу-меч и летучих рыбок, сверкающих в лунных лучах. Нам повезло, так как расходы по поездке разделила с нами группа орнитологов, занимающихся кольцеванием птиц. У нас с ними была одна цель — кроме форта Джефферсон, куда уже прилетели тысячи всевозможных крачек, чтобы вывести там потомство, семь атоллов, входящих в группу островов Драй-Тортугас.
Мы покинули материк, и перед нами протянулось пятнадцатимильное ожерелье атоллов. Очертания коралловых рифов дрожали в солнечном мареве. Все ожерелье было нанизано на черный блестящий шнур мостов, самый длинный из которых превышал шведскую милю. К 1943 году проложенная по этим мостам железная дорога достигла Ки-Уэста. Однако позже рельсы и шпалы были сметены ураганами. Тогда остатки железнодорожного полотна заасфальтировали и превратили в шоссе.
Наша поездка по Флориде-Кис («кис» является искажением испанского слова сауо — скала) напоминала балансирование на канате: с одной стороны кипели волны Атлантического океана, с другой — играла зыбь Мексиканского залива. Течение в заливе очень сильное и вызывает постоянную, быстро меняющуюся игру красок: холодно-синие волны Гольфстрима становятся бирюзовыми и смарагдово-зелеными на коралловых отмелях и желтыми — на песчаных. Вокруг рыбацких лодок плавали темно-синие тени от облаков. А там, где проходит фарватер больших судов, тянутся черные полосы.
Над нами летели косяки «тяжело нагруженных» бурых пеликанов. В полном безветрии в гладкой поверхности воды отражались белые цапли и розовые колпицы, возвращающиеся на ночлег в заповедник. На буях и других морских знаках, расправив крылья, обсыхали жирные бакланы, с портального кабеля за непрерывным потоком автомобилей следили крачки, чайки и зимородки. Видели мы и четырех орлов; они, точно блестящие диски, скользили над ультрамариновой поверхностью моря.
Органам охраны природы удалось добиться, чтобы 128 квадратных километров водного пространства вокруг Ки-Ларго были объявлены заповедными. Теперь экскурсионные пароходики беспрерывно возят аквалангистов в этот первый морской Заповедник. Аквалангисты осматривают подводные коралловые замки, рыб, состязающихся в великолепии нарядов, подводные сады, в которых тихо колышутся шелковистые плюмажи морской травы и ветви красных, зеленых и коричневых растений, напоминающих страусовые перья. Там, внизу, жизнь полна драматизма, там демонстрируются фокусы с превращениями, световые эффекты и незабываемые балетные номера.
Под водой еще сохранилась красота. А на островах через несколько лет появятся бензоколонки, похожие на парки с аттракционами, мотели, супер-базары, рестораны, где каждый кусочек стены будет украшен чучелами рыб, гигантские афиши, неоновые фейерверки и рекламы: больше всего, чаще всего, лучше всего…
На Биг-Пайне, самом крупном из цепочки островов Флорида-Кис, организован заповедник для живущих только здесь крошечных оленей. Это карликовые белохвостые олени, вес которых не превышает двадцати килограммов. Мы с дочерью надеялись увидеть их у источника в сосновом лесу, где, по-видимому, было много этих крохотных животных, так как их едкий запах повсюду бил в нос. Но мы встретили лишь одного оленя, да и то обитавшего в загоне у служащего заповедника. В длину он достигал одного метра, а в высоту — полметра.
В кухне жена этого служащего кормила из соски пятнистого олененка, мать которого погибла под колесами грузовика. Олененок был не больше кошки и прекрасно себя чувствовал в ящике из-под слив.
К 1950 году, когда охота на игрушечных оленей была запрещена, их оставалось всего сорок штук. А постоянный поток автомобилей, спешащих на Ки-Уэст, еще больше сократил их число. Дело в том, что крохотные олени очень любят табак и, не понимая опасности, выходят на дорогу, чтобы полакомиться окурками. За один год под колесами автомобилей погибло восемь оленей. Тогда этих любителей окурков отгородили от дороги. Дорожные знаки призывают водителей сбавлять скорость и быть особенно внимательными. Под страхом штрафа в сто долларов запрещено бросать из автомобилей окурки. Это возымело действие; вот уже больше года, как ни один олень не попал под автомобиль.
В настоящее время на Биг-Пайне живет более двухсот пятидесяти оленей. Однако их все время теснят. Рядом с неогороженной территорией заповедника сосновые леса распродаются под дачные участки. Озерки пересыхают, да к тому же постоянную опасность представляют собой любопытные собаки и выхлопные газы. Автомобили, идущие по дороге, беспокоят и раздражают животных. Поэтому перспективы на будущее у этих спасенных оленей весьма мрачные.
Мы гуляли по улицам Ки-Уэста и закупали продукты на все то время, которое собирались провести на Драй-Тортугасе. Кроме того, мы приобрели кастрюли, пиво, одеяла, сетки от москитов, масло от солнечных ожогов, угольные брикеты и пластмассовые бочонки для пресной воды, которую нам предстояло взять с собой на эти безводные острова.
Мы пили ледяные напитки в хемингуэевских барах и слушали хвастливые истории наших соседей по бамбуковым столикам об их стычках с тарпонами{26} и акулами, меч-рыбой, парусниками{27}, копьеносцами{28} и барракудами, причем, разумеется, только с самыми крупными и опасными экземплярами.
В начале 30-х годов Эрнест Хемингуэй приобрел себе на Ки-Уэсте похожий на дворец дом, построенный в стиле испанских колонистов с примесью французской архитектуры и украшенный новоорлеанской резьбой. Он реставрировал его в соответствии со своими целями и устроил в саду первый на Ки-Уэсте плавательный бассейн. Растения, которые он привозил с собой из различных частей света, растут теперь возле Хемингуэевского музея среди пальм, шелестящих зелеными кронами. Рядом с бассейном стоит домик писателя, куда можно попасть по внешней лестнице. Из царящего в доме смешения стилей и сувениров мне больше всего запомнилась скульптура пикадора на вздыбленной лошади, на которую нападает разъяренный бык, и голова антилопы орикс, висящая на стене в столовой.
Под мяуканье кошек в саду обожавшего их Хемингуэя наш «Шкипер К» покинул пострадавший причал и по узкому фарватеру вышел в Мексиканский залив. Неоновое сверкание над Ки-Уэстом поблекло перед рассветом. Навстречу нам двигалась армада траулеров, промышлявших креветок. Грязные с ржавыми пятнами паруса сохли в полном безветрии. Дизельные моторы выпускали кольца дыма на неизвестных мне дотоле птиц, которые, раскинув широченные крылья, висели над нашим пароходом. Размах крыльев у них достигал более двух метров, по сравнению с туловищем они казались непропорционально длинными. Хвост был, как у ласточек, остроконечный и глубоко расклиненный. Это были фрегаты{29}.
Познакомились мы и еще с одним летающим представителем животного мира, не имевшим, однако, никакого отношения к птицам. То тут, то там над водой порхали большие стаи летучих рыб. В тихую погоду мы могли наблюдать, как они под водой берут разбег для взлета. Выскакивая из воды, они отталкиваются от нее нижней удлиненной частью хвоста, расправляют передние плавники, похожие на прозрачные крылья бабочек, и летят, точно планеры. Известно, что летучие рыбы перед взлетом развивают скорость 35 узлов, то есть 63 километра в час. Летят они на высоте 6–7 метров.
Испанский авантюрист Хуан Понсе де Леон, тот, который сопровождал Колумба во время его второго путешествия в Америку, был первым европейцем, заметившим группу невысоких коралловых островков, окружавших один атолл, дававший прибежище парусным судам и морским черепахам. В 1513 году на песчаных берегах этих островков было такое множество черепах, что вся группа получила название Ла-Тортуга[1]. Однако пираты и искатели кладов, посещавшие впоследствии эти острова, быстро расправились с черепахами. Птицы же, которые тучами носились над островами, были, напротив, оставлены в покое. Но в XIX столетии начали грабить их яйца. Яйца крачек тоннами грузились на суда. В 1903 году колония крачек была впервые обследована орнитологами. В ней насчитывалось всего несколько тысяч птиц. В настоящее время их число увеличилось. Но теперь на Драй-Тортугасе уничтожение грозит креветкам. Острова получили к своему названию дополнение Драй, что значит «сухие», потому что в их коралловом грунте нет ни капли пресной воды. А дожди там — явление редкое.
Первым вынырнул из-за горизонта пятидесятиметровый маяк на Логгерхед-Ки. Вскоре за ним появилась громадная темно-красная кирпичная крепость; издали казалось, что она занимает всю поверхность острова Гарден-Ки. Последним из-за горизонта выплыл Буш-Ки. О его приближении заранее сообщило темное облако, которое то опускалось на воду, то взвивалось ввысь. Это были шумные дымчатые и глупые крачки, бесчисленное множество черно-белокоричневых птиц.
«Шкипер К» мягко пришвартовался к причалу крепости на Гарден-Ки. Нас приветливо встретил ее комендант Карл Кристенсен, датчанин по происхождению, выполняющий одновременно обязанности сторожа и смотрителя национального парка, и предложил нам приют в стенах крепости. Но мы предпочли расположить свои раскладушки под деревом возле крепостного рва, где в горячей воде сонно плавали барракуды. В трудные годы вокруг острова всегда было много акул, а с 1846 года, когда началась постройка форта Джефферсон, акулы в водах Драй-Тортугас были обеспечены продовольствием на тридцать лет вперед. Под жестоким надзором морских офицеров ремесленники из северных штатов, рабы из Флориды-Кис и военнопленные строили шестиугольную двухэтажную кирпичную крепость, которая так и не была закончена и пушки которой так и не дали по врагу ни одного залпа. Зато в течение этого времени крепость пожала множество жертв безумия и желтой лихорадки. Каждый кирпич этого чудовищного сооружения обошелся по доллару, а кирпичей в его стенах (в три метра толщиной, в двадцать высотой) более 42 миллионов. Карл Кристенсен сказал, что в этих стенах 450 амбразур для пушек, хотя у него для обороны есть всего восемь пушек крупного калибра, причем он считает, что и этого много.
Растущие во дворе крепости кокосовые пальмы, казуарины, тамариски, гумбо-лимбо и другие деревья дают прекрасный приют певчим птицам, воробьям, голубям, кукушкам и ястребам. Наши друзья орнитологи натянули между деревьями свои сети, станция по кольцеванию расположилась за старой литейной. Наблюдения за птицами и их ловля велись круглые сутки.
Несмотря на близость моря, на Драй-Тортугасе страшно жарко. С Карибского моря дул горячий ветер, колыхавший на башне крепости знамя со звездами. Когда мы вечером приготовились жарить мясо, то обнаружили, что у нас нет ни спичек, ни зажигалки и что масло уже испортилось, сыр потек, колбаса-салями заплесневела, пиво нагрелось, а налитый в тарелки суп никак не мог остыть так, чтобы его можно было есть.
И все-таки вечер был прекрасен. На кроне нашего дерева расположились на ночь певчие птицы. Солнце скрылось в море за маяком на Логгерхед-Ки. Над Буш-Ки, где хор крачек пел нам колыбельную песню, поднялась круглая красная луна. Над нашими постелями носились какие-то темные тени. Это были три качурки, их выдавала белая полоска с внутренней стороны крыла.
Зловещий силуэт крепости, плеск барракуды в воде крепостного рва, воздух без малейшей примеси копоти, негромкое пощелкивание краба-отшельника, тихий рокот моря. Прохладный ночной ветер, траулеры, ловящие вдали креветок… Ни муравьев, ни комаров, ни других назойливых насекомых.
Я видел не один изумительный птичий спектакль, но самый прекрасный из всех был тот, что нам довелось увидеть на коралловом островке Буш-Ки, принадлежавшем дымчатым и глупым крачкам{30}. Над бирюзовыми шапками волн поднимались ослепительно белые коралловые берега острова, поросшие красными сочными кустиками морского Портулака. Однако они росли не настолько густо, чтобы темноспинные и белобрюхие крачки не могли протиснуться между ними и спрятать там свое единственное яйцо.
Выше, ближе к середине острова, росли высокие кактусы и кустарник. Небольшие соленые водоемы с зеленой, горячей, сдобренной гуано водой окружали казуарины и мангровые. Среди колючих кустов кактусов сидели на яйцах глупые крачки в дымчато-коричневых костюмах и белых шапочках. На ветвях казуаринов примостились египетские цапли{31}, которые, не насытившись кузнечиками, норовили стащить у крачек яйца, а то и птенца. На самых вершинах деревьев подстерегали добычу фрегаты. Эти разбойники имеют обыкновение принуждать крачек, возвращающихся с рыбной ловли, отрыгивать рыбный груз, который фрегаты, пикируя, подобно самолету, хватают прежде, чем он упадет в воду.
Более ста тысяч дымчатых и около двухсот пятидесяти тысяч глупых крачек покидают в сентябре свой солнечный остров и отправляются в долгий полет над волнами Карибского моря и Атлантического океана. Они отсутствуют до апреля, пока не даст себя знать инстинкт продолжения рода. Тогда они возвращаются на Буш-Ки, который с 1935 года объявлен заповедником.
Поскольку за день песок раскаляется, крачкам не приходится сидеть на яйцах, они лишь регулируют температуру, то заслоняя яйцо от солнца, то переворачивая его, то смачивая водой.
Пиа лежала на животе с камерой; она никак не могла понять, как крачки узнают свои яйца, которые все выглядели совершенно одинаково. Однако на самом деле яйца не так уж похожи. Пятнышки на них разбросаны не равномерно. Но самым главным ориентиром служило место, куда было положено яйцо. Мы обнаружили, что если туда, где было яйцо, положить электрическую лампочку, то крачка будет насиживать ее с таким же успехом.
На проржавевшие сваи, бывшие когда-то частью причала, уселись отдохнуть, поболтать и пофлиртовать только что вернувшиеся с морских просторов крачки.
Инициатива к более близкому знакомству исходила от самца, который опускался рядом с понравившейся ему самкой, поворачивал к ней голову, широко раскрывал клюв, кивал и кланялся. Если его предложение милостиво принималось, самка засовывала свой острый клюв глубоко в глотку кавалера. Таким образом влюбленные крачки делятся супом из полупереваренной рыбы. Потом они несколько раз почистили друг о друга клювы и закивали белыми головками. Самец перепорхнул по другую сторону своей избранницы. Причем сделал это так изящно и грациозно, как умеет только самец крачки, и сватовство продолжалось.
«Шкипер К» давал сигналы к отправлению, но мы никак не могли оторваться от этого изумительного зрелища. Самец больше не сомневался в успехе — его избранница была готова соединиться
Барро-Колорадо —
Ноев ковчег в Панамском канале
Открывавшийся нашему взору Панамский канал купался в лучах солнца после пятичасового непрерывного ливня. Вдалеке из таинственных лесных дебрей белым облаком поднималась гора Дарьей. Вокруг прогалины в девственном лесу, на которой мы отдыхали, в листве цекропии еще шуршали капли дождя. На ветвях бальсового дерева пятнадцать промокших грифов, расправив крылья, сушили перья. Их черное оперение было похоже на измятые промокшие плащи.
Несколько десятков громкоголосых зеленых попугаев суетились в кроне, но грифы не обращали на них никакого внимания. Не реагировали они и на то, что время от времени на них падали куски колючей оболочки плодов, которые ели попугаи (они закусывали зернами бальсового дерева). Острыми клювами попугаи разрывали оболочку плода величиной с банан, внутри которого в ватообразной массе покоятся зерна.
Долетевший из-за мыса шум говорил о том, что какой-то пароход направляется из Тихого океана в Атлантический. Когда все судно отразилось в водах озера Гатуна, Пиа схватила бинокль.
— Шведский пароход! — закричала она. — Вон наш флаг! А они и не догадываются, что мы тут сидим и их видим!
На волнах от парохода, достигших нашего берега, закачалось большое серое бревно. Крокодил? Или кайман? Медленно двигая хвостом, рептилия поплыла через залив к крохотному островку Слотия.
Несколько дней назад мы посетили этот крошечный островок, размером в пятнадцать на десять метров, и по следу, оставленному на песке, видели, что тут побывало какое-то крупное пресмыкающееся, возможно, самка крокодила, которая вырыла здесь яму и отложила в нее яйца. А может быть, это была смарагдово-зеленая игуана, которая тоже разрывает песок, но, правда, не только для того, чтобы отложить собственные яйца, но и чтобы полакомиться крокодильими.
Самка крокодила всегда возвращается к своим яйцам и присутствует при вылуплении младенцев. Сырость и тепло песка обеспечивают благополучное высиживание, но самка всегда держится поблизости и нападает на того, кто раскрыл ее тайну.
И вот теперь, когда на воды Гатуна упали первые лучи тропического полумесяца, мы с дочерью спустились к нашей лодке и, стараясь не шуметь, поплыли к Слотии. Время от времени мы освещали поверхность воды карманными фонариками. Выйти на берег мы опасались, ведь самка крокодила, очевидно, находилась на своем посту, а мы не хотели мешать ей. В родильном доме шуметь нельзя.
Вблизи берега из воды торчали черные пни и из-за них было невозможно тихо маневрировать лодкой. Мы испытывали неприятное ощущение, будто нас со всех сторон окружает невидимая стража.
Ища с помощью фонариков, где можно проплыть, мы обнаружили, что на каждом пне ночует по одной маленькой зеленой игуане. Очевидно, они вечером приплыли сюда, покинув опасный по ночам берег. Абонируя каждая свой пень, они могли безмятежно спать до утренней зари. Когда же небо светлело, им приходилось скрываться в прибрежной траве от глаз хищных птиц, цапель и зимородков. Мы насчитали одиннадцать ящериц. Двенадцатая угодила в когти к сове. Я думаю, что эта сова каждую ночь добывает себе тут ужин, тогда как игуаны даже не подозревают об этой опасности.
Мы чуть не забыли про нашего крокодила, когда встретились с плывущей черепахой, которой взбрело в голову влезть в нашу лодку. Она напугала нас ничуть не меньше, чем ширококрылая летучая собака (а может, это был кровопиец вампир?), которая подлетела к светловолосой Пиа. В свете фонарика блеснули и тут же скрылись два рубиновых глаза. Через мгновение мы едва не столкнулись со старшим братом нашего крокодила, которого вовсе не устраивало быть застигнутым врасплох. Крокодил исчез в темноте, громко плеснув хвостом.
Когда мы причалили к берегу, то заметили самую удивительную из всех цапель — челноклюва{32}. Он совсем не спешил, и мы могли как следует рассмотреть его клюв. Верхняя его часть действительно была похожа на перевернутую (вверх килем) лодку. Челноклюв долго не улетал и предоставил нам возможность понаблюдать за ним. Раньше он не числился среди птиц Барро-Колорадо, и я был горд, что первым занес его в эти списки.
Двести восемь крутых цементных ступенек ведут от причала к большой прогалине в девственном лесу Барро-Колорадо. Здесь, на этой прогалине, находится исследовательская станция Вашингтонского Смитсоновского института. В 1909 году во время строительства Панамского канала была запружена река Чагрес, и вода поднялась примерно на тридцать метров. Четыреста квадратных километров леса были затоплены, и многочисленные виды животных Панамского мыса вынуждены были переселиться в более высокие места. Новое образовавшееся озеро, достигающее почти четырех миль в длину, было названо Гатун, а самый большой на нем остров получил имя Барро-Колорадо, что значит «Остров красной глины». Барро-Колорадо сделался своеобразным Ноевым ковчегом для многих межамериканских животных. Первое время им там было тесно, но с помощью безжалостной борьбы видов природа быстро восстановила равновесие.
Американский исследователь термитов и малярийных комаров Джеймс Зетек добился объявления Барро-Колорадо заповедником. С тех пор остров стал излюбленным местом для ученых всего мира. Здесь испытывались действия различных профилактических препаратов, медикаментов, сывороток, а также всевозможные пропитывающие средства. На титульных листах чуть не тысячи научных трудов красуется название «Барро-Колорадо».
Фауна этого заросшего лесом и не имеющего дорог острова площадью в 25 квадратных километров включает 75 видов млекопитающих, 275 видов птиц, несколько тысяч видов насекомых и низших животных. А ботанику пришлось бы держать экзамен по 1800 названиям растений. Непроходимые дебри острова до сих пор скрывают множество тайн.
Каждые сутки мимо Барро-Колорадо проплывает от тридцати до сорока океанских судов. Среди них и роскошные прогулочные яхты, направляющиеся в Южные моря, и суда, идущие в Вест-Индию, Атлантику, Балтийское море. Мало кто из пассажиров, облокотившихся о поручни, догадывается о том, что скрывается под зеленым влажным покровом леса, и понимает, что этот остров стал прибежищем для некоторых самых удивительных, самых красивых или самых неприятных животных на свете.
В свое время «тропический замок», в котором мы поселились, был назван Джеймсом Зетеком ЦМА. Дело в том, что в сентябре 1931 года Зетек пропитал бревна и доски дома цинком, метакислотами и арсеникумом (мышьяком), пытаясь найти средство против термитов. С внутренней стороны двери этого зеленого свайного домика он прикрепил объявление, в котором просил посетителей не применять никаких средств от насекомых. В случае появления термитов или других вредных насекомых следовало немедленно известить этого отважного борца с тропическими мучителями. Дом простоял на сваях 35 лет; он сохранил свой первоначальный уют, в нем две комнатки и четыре окна, затянутых сеткой. Кухня, где поселились тараканы, душ, куда наведываются пауки и лягушки, и уборная с ящерицами и жабами составляли все удобства. В платяном шкафу постоянно горела лампа, чтобы одежда от высокой влажности не покрывалась плесенью.
Церемония отхода ко сну была длительной и требовала тщательной подготовки. Прежде всего каждый вечер мы снимали друг с друга по двадцать-тридцать клещей, и тем не менее утром всегда находили еще несколько штук. В постелях часто бывало полно москитов, сырыми вечерами кишмя кишели термиты. Однако после долгого дня напряженной работы и наблюдений засыпаешь мгновенно, несмотря на шуршание тараканов, писк летучих мышей, непонятные звуки на чердаке и пение цикад за окном. Гармоничные серенады и дисгармоничные хоры вечнозеленого дождевого леса сладко убаюкивают человека.
На рассвете, еще до того как мы поднимались, хитрые пауки-птицеяды{33}, сытые и удовлетворенные, успевали спрятаться в свои норки. Им было легко ловить добычу при свете нашей горевшей на крыльце лампы. А вот богомолы и при утреннем свете продолжали охоту среди груды мертвых термитов, ночных бабочек и мотыльков. Однажды утром мы даже обнаружили под лампой маленькую, двадцатисантиметровую черную змейку; посередине ее тела было вздутие, свидетельствующее о том, что она проглотила большого жука. Нам тоже посчастливилось найти громадного жука — жука-носорога, которого мы загнали в бутылку. Я подарил его своему другу, коллекционирующему жуков. Насекомое оказалось настолько огромным, что не влезало в ящики, где хранились коллекции, и его пришлось хранить под стеклянным колпаком для сыра.
Самый известный энтузиаст-биолог на Барро-Колорадо — это доктор Стенли Рэндом. Его жена Пат не испытывала ни малейшего отвращения к их ближайшему хладнокровному соседу Eupemphix postulosus. Не думайте, что это был заблудший грек — так называлась лягушка, над научным жизнеописанием которой Стенли трудился вот уже целый год. Третьему члену докторского семейства, Хью, было полтора года, и он был явно склонен к изучению пресмыкающихся. Казалось, его вполне удовлетворяет общество ядовитых тысяченожек и других жалящих насекомых. Любимым товарищем Хью был поросенок пекари{34}, который покинул лес, забыл своих родичей и предпочел стать четвертым членом докторской семьи, как за столом, так и в постели.
Нас тоже охватил исследовательский энтузиазм. Чудесные лягушки были изумительно музыкальны. Мы поражались их изобретательности, когда дело касалось поисков жилья. Мы расставили на вырубке несколько бачков для проявителя, наполнив их водой. Вечером вода привлекла лягушек, и они смело попрыгали в бачки, где тут же начался концерт. Четыре самца составили квартет, который распевал во все горло. Тон мелодии изменялся в зависимости от того, наполнялся или, наоборот, освобождался от воздуха их горловой мешок, тонкий и прозрачный, как целлофан. Из бачков неслись то протяжные жалобнее звуки, то режущий слух фальцет, то короткие ра-та-та…
Звуки, издаваемые Eupemphix postulosus, имеют нечто общее с токованием наших тетеревов. Самцы распевают вовсю, даже когда поблизости нет ни одной самки, словно в благородном поединке хотят перепеть друг друга. Но у каждого самца есть свой невидимый участок, и случается, что они дерутся с соперниками, нарушившими его границы. Когда самка появилась в бачке, где сидели самцы, ее начали гонять по кругу, так что зеленая от водорослей вода разбрызгивалась во все стороны; нервы у страстных музыкантов накаляются до предела.
Когда сватовство одного из самцов наконец принималось, наставало время для семейной жизни: он обхватывал самку и задними лапками доставал у нее икринку за икринкой. Его лихорадочно работающие лапки взбивали облако белой пены. Чем больше икринок доставал самец, тем все более увеличивалось жилище супругов, и наконец они почти целиком скрылись во дворце из сахарной ваты.
Сеть узких, почти непроходимых тропинок ведет от исследовательской станции в душные, горячие, влажные, заплесневелые дебри. Воздух недвижим. Кучи гниющих стеблей и листьев пахнут прелой землей. Если древесный великан падает и пробивает брешь в зеленой стене леса, то она тут же заполняется травами и низким кустарником. Жужжат пчелы, порхают бабочки. Сверкающие, точно алмазы, колибри кружатся над цветами и тянут длинными язычками нектар.
Над тропинкой висит переплетение лиан, сети вьющихся смоковниц мертвой хваткой держат стволы и ветви деревьев. Бромелиевые звенят, как люстры. Одни деревья возносят свои великолепные цветы на пятьдесят метров над землей, у других цветы такие скромные, что их вообще трудно заметить.
Когда очередной лесной великан начинает плодоносить, его осаждают животные. Самое популярное здесь дерево — цекропия. Его плоды, висящие желтыми гроздьями, — любимое лакомство животных. Первыми по гладкому сорокаметровому стволу спешат носухи{35}, изумляя всех своей ловкостью. Они легко балансируют на самых длинных ветках. Кончик их длинного, постоянно двигающегося носа поднят вверх. Когда обследование дерева закончено, носухи спускаются на землю, двигаясь вниз головой, как умеют только они. На земле они охотятся за насекомыми, а возле водоемов и за лягушками.
Следующей эту «фруктовую лавочку» посетила стая паукообразных обезьян{36}. Пока они питались плодами, которых тут было в изобилии, прилетели два тукана с непропорционально большими красно-желто-черными клювами. Повсюду слышались их пронзительные призывные крики. Если тукан заметит на тропинке крадущегося фотографа, считай охоту с кинокамерой делом пропащим. Весь лес сейчас же предупреждается о грозящей опасности.
Семейство ворчливых и бранливых обезьян-ревунов{37} внимательно следило за всеми нашими действиями. На вид эти обезьяны очень воинственны, но на самом деле вполне миролюбивы.
Тысячи терпеливых рабов двигались через дебри к асиенде. На главной дороге движение было очень интенсивным, специальные рабочие содержали эту трассу в образцовом порядке. На перекрестках потоки сталкивались, но дисциплина поддерживалась неукоснительно. Мы не могли обнаружить того, кто следит за порядком, но были уверены, что таковой есть.
Речь идет о муравьях-листорезах. Они-то и вели тут «лесоразработки» и «сельскохозяйственные работы». Однако их лиственные заготовки нам помешали увидеть обезьяны-ревуны; к тому же свои подземные склады листорезы устраивают на глубине не меньше метра. На лоне природы мы привыкли вести себя как воспитанные гости и не могли позволить себе разрывать землю, чтобы попасть в святая святых листорезов. Но ученые не постеснялись проникнуть туда и обнаружили интереснейшие вещи: о «разумном» поведении муравьев-листорезов опубликовано много специальных трудов.
Перед нами по тропинке спешили десятки тысяч муравьев,/ каждый крепко сжимал в челюсти кусочек зеленого листа. Словно притягиваемые подземным магнитом, они исчезали в темном туннеле. Там, на подземной ферме, у них есть специальные камеры, где лиственная масса пережевывается в смоченную слюной кашицу, которая раскидывается и удобряется экскрементами.
На этих удобренных полях появляются грибы, которые больше нигде не растут. Возможно, муравьи «окультивировали» какие-нибудь дикорастущие грибы, так же как мы вывели в культуру наши хлебные злаки. Возделывание грибов ведется тщательно и любовно. Едва грибы достигают определенной высоты, специальные «агрономы» тут же срезают верхушки. Грибы съеживаются, образуя узелки, которые и составляют основную пищу муравьев-листорезов.
Пища выдается строго по порциям, как в военных столовых; в зависимости от ее запасов регулируется численность солдат, небольших рабочих муравьев, сельскохозяйственных рабочих, нянек (которые «руками» кормят личинок и королеву) и другого персонала.
Муравьи-листорезы — настоящее бедствие для фермеров. За несколько дней они могут объесть в саду все листья. Средства, которыми их пытаются вывести, оказываются недостаточно эффективными. Но вот если уничтожаются грибные плантации, гибнет вся колония.
Чем больше население этих подземных колоний, тем больше у них грибных плантаций. А это значит, что крона деревьев еще интенсивнее очищается от листьев. Когда королева-девственница лунным вечером отправляется роиться в сопровождении нескольких откормленных самцов, единственное, что она уносит во рту из родной колонии, — это кусочек грибницы, необходимой для продолжения существования в новом жилище.
Когда мы осторожно вынырнули из тенистых сумерек, то наткнулись на двух красновато-коричневых кукушек, которые тут же отскочили в сторону, стараясь не привлекать к себе внимания. Очевидно, рядом на палисандре у них было гнездо (в отличие от нашей европейской кукушки это вполне нравственная птица. Она строит себе гнездо и сама высиживает и кормит своих птенцов). Они спешили туда, где можно было найти зрелые фрукты и орехи. Конечно, они заметили нас, но почему-то воздержались от комментариев. Какое-то фантастическое существо поднялось на задние лапы, обхватило ствол «руками» и, цепляясь острыми когтями, полезло на дерево. Это был муравьед{38} с вытянутой мордой и длинным цепким хвостом. Сразу после муравьеда мы увидели гигантскую куницу — тайру, а из дупла услыхали писк миниатюрных обезьянок мармозеток{39}.
Большинство лесных обитателей передвигается быстро и бесшумно — так больше шансов уцелеть. Для них характерны крадущаяся походка, а также сильные крылья, хвосты и лапы, позволяющие мчаться по зарослям, веткам и листьям с быстротой ветра. Но из этого правила есть исключения. Некоторые животные будто противятся законам природы. К таким относится ленивец.
В первое же утро на Барро-Колорадо Пиа заметила в развилке дерева, растущего рядом с нашим зеленым домиком, большой глинистого цвета комок, по форме напоминающий термитник. При ближайшем рассмотрении нам удалось установить, что это ленивец, к тому же самка с детенышем. Он сосал из соска, находящегося у матери под мышкой. Медлительный зверь слегка шевелил головой. Погоде не было угодно, чтобы мы тут же их сфотографировали. Но мы не особенно волновались, ведь ленивцы едва ли могли скоро исчезнуть. Зверь, который движется по земле со скоростью 150 метров в час (если он вообще шевелится в течение дня), не мог вдруг пропасть из поля зрения.
Однако, прежде чем солнце выглянуло из-за туч, наши ленивцы бесследно исчезли, словно их поглотила земля. Сколько мы ни искали этих животных, нам так и не удалось увидеть их до самого последнего дня нашего пребывания на острове. А в этот последний день мы встретились с необыкновенно подвижным ленивцем. Он спускался спиной вниз по ветке, направляясь к стволу. Время от времени ленивец останавливался, равнодушно осматривался и чесал двумя острыми, загнутыми внутрь когтями передних конечностей свою густую жесткую шерсть, ворс которой из-за того, что ленивец постоянно висит вниз спиной, направлен не к брюху, а к хребту. То. что ленивец чесался, было вполне естественно: в его шерсти гнездится множество паразитов — вшей, блох и клещей. Это единственное из млекопитающих, в шерсти которого поселяются микроскопические водоросли и мох, которые больше нигде не растут. Водоросли размножаются иногда в таком количестве, что ленивец приобретает зеленоватый оттенок. Эти водоросли служат пищей для личинок моли, откладывающей свои яйца в шерсти ленивца.
Наш ленивец питался листвой на своем дереве уже целую неделю. Теперь он должен был спуститься, чтобы с большим трудом перебраться на другое дерево или для того, чтобы справить нужду. Один раз в семь или восемь дней ленивцы опорожняют кишечник, но для этого они должны спуститься на землю.
Мы сердечно простились с ленивцем, радуясь кадрам, которые он милостиво разрешил нам снять. Но нам пришлось констатировать, что эстетическое чутье изменило Создателю, когда он творил двупалого ленивца (Choloepus didactulus). Впрочем, это не так уж и важно. Хотя ленивцы и не поражают незабываемой красотой, но одно их существование в дебрях Барро-Колорадо говорит о том, что это настоящий звериный рай, Эдем, где человек лишь случайный гость. Опустошения, нанесенные людьми природе в результате недомыслия или погони за наживой, не задели этот Ноев ковчег в Панамском канале, и будем надеяться, что теперь ему это уже не угрожает.
Страна вечной весны
Давным-давно в стране майя все было иначе. Цветы, птицы, деревья и звери были совсем иные, они имели другие формы и другую окраску. Над всем живым господствовал Галач-Уиник — Великий Дух, и его воля была законом.
Однажды Великому Духу надоели вечные распри и ссоры птиц, и он решил создать Птичье Царство. Он разослал своих гонцов с приказом, чтобы все птицы явились в глубь леса. И там он приказал им выбрать себе короля, который своей властью и силой поддерживал бы среди них мир.
Каждая птица, конечно, считала, что именно она обладает всеми качествами, необходимыми королю. Ко-пол-че, кардинал, пропел: «Взгляните на меня! Кто из вас такой же красивый и красный? Мне завидуют все птицы. Я должен быть птичьим королем!» Он важно прохаживался перед изумленным собранием, хлопал крыльями и поднимал гребень.
Кси-кол-кол-чек, пересмешник, залился трелью: «Я пою лучше всех! Все любят мои песни!» Надув зоб, Кси-кол-кол-чек дал птицам концерт; он выводил чарующие рулады и заливался переливчатой трелью. Успех превзошел все ожидания, птицы сразу поверили, что только из пересмешника получится настоящий король.
Но тогда в центр собрания вперевалку вышел кутс, дикий индюк, и проклокотал: «Нет никакого сомнения, что больше всего в короли гожусь я, поскольку я самый сильный. С моим ростом и моей силой я могу остановить любую драку и прекратить любую войну, я сумею защитить любую попавшую в беду птицу. Вам нужен сильный король, а я как раз такой!»
Так продолжалось весь день. Птицы хвастались своими достоинствами — умом, красотой, силой, ловкостью, голосом. Молчал лишь один кукул, квезал{40}. Он терпеливо слушал и не осмеливался участвовать в состязании на титул короля. Квезал был очень тщеславен, манеры у него были весьма утонченные, он обладал красивым телом, но оперение его напоминало лохмотья. Квезал понимал, что, пока он выглядит нищим, ему королем не бывать.
Квезал призадумался над своим положением и наконец решил отправиться к своему другу Кстунтун-кинилу, гокко{41}. «Дорогой мой, у меня есть к тебе предложение. Твое оперение не менее красиво, чем у любой птицы, но ты слишком занят, чтобы быть королем, ведь ты все время разносишь по дорогам всякие вести. К тому же я не уверен, что у тебя хватит силы воли и характера, чтобы справиться с этой задачей. Мне очень жаль, что я не могу поделиться с тобой этими качествами. Но может быть, ты одолжишь мне свои перья? А когда меня выберут королем Птичьего царства, я разделю с тобой и честь, и власть, и богатство».
Гокко даже онемел. Он тут же размечтался о чести быть лучшим другом короля. Это было весьма соблазнительное предложение, но ему все-таки очень не хотелось расставаться со своим красивым оперением. Квезал продолжал уговаривать гокко и заверять его в честности своих намерений. Он рисовал будущее в самых радужных красках, красноречиво расписывая их великолепную жизнь. Наконец ему удалось уговорить своего доверчивого друга.
Поделиться книгой: