Помоги проекту - поделись книгой:
— Перестань, дурак, с огнем баловать! — крикнули на него братья, — еще избу сожжешь! Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать!
Дня через три идет от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует — тому голову с плеч. Нечего тут делать; пошел на пир сам старик со своей семьей. Пришли, за столы дубовые посади-лися; пьют и едят, речи гуторят. В конце пира стала царевна медом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана… просто страсть!
— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна, — развяжи-ка!
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень — так всех и осиял. Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит: «Вот, батюшка, мой суженый».
Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцом, что отец и братья глядят — и глазам своим не верят. Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир.
Я там был, мед, вино пил, по усам текло, а в рот не попало».
Серый Волк
Мы относимся к волкам враждебно, многие считают, что «серых разбойников» следует уничтожать безо всякой жалости. Совсем иным было отношение к волкам в древние времена: их считали родоначальниками многих народов и относились к ним с глубочайшим почтением, а то и обожествляли. За примерами далеко ходить не надо — всему миру известен бронзовый монумент волчице, установленный на Капитолийском холме в Риме. Согласно легенде, она выкормила своим молоком двух малышей, Ромула и Рема, в будущем — основателей города.
В древние времена в Малой Азии существовало царство хеттов со столицей в Хаттусе. На одной из глиняных табличек, относящихся к XVII веку до н. э., сохранился приказ царя Хаттусилиса Первого, который призывал своих воинов «быть едиными, как волки в стае», как «род волка».
Скандинавского верховного бога постоянно сопровождали два верных стража — волки Гери (Жадный) и Фреки (Прожорливый).
Детьми волчицы считали себя тюрки. Древняя тюркская легенда, известная по более поздним китайским хроникам (середины VI века), рассказывает, как на предков тюрок, живших в одном из селений у Гаочана (в Северо-Западном Китае), напали враги. Все погибли, кроме десятилетнего мальчика, которому враги отрубили ноги и руки. Беспомощного паренька вскормила волчица. Когда мальчик вырос, он женился на волчице, и у них родились десять сыновей. Один из них, «человек с великими способностями» Ашина, стал родоначальником племени «тюрк». Его потомок Асинь-Шад вывел свой народ с гор Туфанского оазиса на Алтай. Эта легенда была широко распространена среди тюркских племен, что подтверждается находкой каменной плиты — Багутской стелы (581–587 годы), на которой изображена волчица, а под брюхом у нее — маленькая фигурка человека.
Древние иранцы считали, что их правитель Кир Великий был выкормлен волчицей (или собакой), подобно Маугли из сказки Киплинга. Обстоятельства этой удивительной истории таковы. Деду Кира, царю Астиагу, как-то приснился сон, что у его дочери родится мальчик, который свергнет его с престола. Астиагу не хотелось расставаться с властью. Поэтому, когда у него родился внук, он велел своему родичу Гарпагу убить младенца. Но Гарпаг мальчика пожалел и отдал на воспитание пастуху. Вот что об этом пишет Геродот: «Гарпаг… тотчас же послал вестника к одному пастуху-волопасу Ас-тиага, который, как он знал, пас коров на горных пастбищах, где много диких зверей. Звали пастуха Митрадат. Жил он там с женой, которая также была рабыней Астиага. Имя ее на эллинском языке было Кино, а по-мидийски Спако («собака» по-мидийски «спако»)… Выслушав приказ, пастух взял на руки ребенка и… вернулся в свою хижину. В это время жена его, со дня на день ожидавшая разрешения от бремени, по воле случая родила как раз тогда, когда муж ушел в город».
Очень остроумно эту легенду расшифровывают Надежда Николаева и Владимир Сафронов в книге «Истоки славянской и евразийской мифологии»: ««А где же волчица? — спросите вы. — Ведь Кира вскормила жена пастуха Спако-Кино». Но разгадка кроется как раз в имени воспитательницы: «Спако» по-мидийски означает «собака», а на греческом языке это звучит как «Кино». Легендарность и неправдоподобие ситуации были свернуты рассказчиком и перенесены в область имен. Возможно, в первоначальном варианте, известном Геродоту, Кира и выкармливала собака-волчица, но в дальнейшем при обработке мифа спасительница приняла образ женщины по имени Собака».
Известен был миф о матери-волчице и германским народам. Она вскормила своим молоком легендарного Дитриха Бернского, прототипом которого был реальный человек — король остготов Теодорих, живший в конце V — начале VI века.
В славянских мифах упоминается богатырь Вырвидуб или Вертодуб, тоже вскормленный волчицей.
Словом, всем индоевропейским народам и их соседям был известен миф о матери-волчице. Николаева и Сафронов считают, что единый миф сложился в IX тысячелетии до нашей эры. Волчица стала не только эмблемой — тотемом для многих народов, но она еще и лечила людей: «Удивительное сходство обнаруживается в вере тюркских и индоевропейских народов в волчьи обереги и амулеты, имеющие лечебную силу. Например, у славянских народов и у узбеков, которые никогда не встречались, существовали в качестве амулетов зубы и кости волка. И славяне, и узбеки лечились тем, что ели волчье сердце, с той разницей, что узбеки перетирали это сердце в порошок. Казахи, принадлежащие, как и узбеки, к тюркоязычным народам, растирали болезненную сыпь на человеке волчьим хвостом. Славяне носили при себе волчий хвост от болезни».
В казахских сказаниях богатырь Коблек уподобляется волку:
А в древней хакасской поэме «Албынжи» богатырь точно так же, как Иван-царевич в русской сказке, скачет, оседлав белого волка по имени Ах-Пуур:
Возможно, что именно наши предки, жившие на огромных евразийских просторах, были тем связующим звеном между Западом и Востоком, мостом между арийским и тюркскими мирами, по которому передавались мифы о волках-прародителях.
Во всяком случае, все как западные, так и восточные предания о волках нашли свое отражение в русском эпосе. Самый известный у нас волк — герой сказки «Об Иван-царевиче, Жар-птице и Сером волке»; только благодаря его мудрости Ивану-царевичу удается совершить подвиги, да и остаться в живых. Знакомство начинается с того, что Волк съедает коня Ивана и предлагает себя в качестве ездового животного: ««Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изнурился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем?» Иван-царевич сказал серому волку, куды ему ехать надобно; и серый волк помчался с ним пуще коня…»
Причем гибель коня происходит вовсе не по вине Волка — царевич сам избирает тот путь, на котором того ожидала неминуемая гибель: «…B чистом поле стоит столб, а на столбу написаны эти слова: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется». Иван-царевич прочел эту надпись и поехал в правую сторону, держа на уме: хотя конь его и убит будет, зато сам жив останется и со временем может достать себе другого коня».
Читая сказку, увлекаясь ее сюжетом, мы, вслед за Иваном-царевичем, отчего-то не удивляемся не только тому, что Волк разговаривает человечьим голосом, но и умению Серого оборачиваться… в королевну Елену: «Серый волк… ударился о сыру землю — и стал прекрасною королевною Еленою, так что никак и узнать нельзя, чтоб то не она была».
Во всех делах Волк куда прозорливее Ивана, знает секреты волшебных предметов, да вот толку от его советов немного: царевич все делает по-своему и потому не раз оказывается в трудном положении, не говоря уж о смерти от рук братьев, Василия и Дмитрия, — но и тут тоже Волк приходит ему на помощь: «Иван-царевич лежал мертв на том месте ровно тридцать дней, и в то время набежал на него серый волк и узнал по духу Ивана-царевича. Захотел помочь ему — оживить, да не знал, как это сделать. В то самое время увидел серый волк одного ворона и двух воронят, которые летали над трупом и хотели спуститься на землю и наесться мяса Ивана-царевича. Серый волк спрятался за куст, и как скоро воронята спустились на землю и начали есть тело Ивана-царевича, он выскочил из-за куста, схватил одного вороненка и хотел было разорвать его надвое. Тогда ворон спустился на землю, сел поодаль от серого волка и сказал ему: «Ох ты гой еси, серый волк! Не трогай моего младого детища; ведь он тебе ничего не сделал». — «Слушай, ворон воронович! — молвил серый волк. — Я твоего детища не трону и отпущу здрава и невредима, когда ты мне сослужишь службу: слетаешь за тридевять земель, в тридесятое государство, и принесешь мне мертвой и живой воды». На то ворон воронович сказал серому волку: «Я тебе службу эту сослужу, только не тронь ничем моего сына». Выговоря эти слова, ворон полетел и скоро скрылся из виду. На третий день ворон прилетел и принес с собой два пузырька: в одном — живая вода, в другом — мертвая, и отдал те пузырьки серому волку. Серый волк взял пузырьки, разорвал вороненка надвое, спрыснул его мертвою водою — и тот вороненок сросся, спрыснул живою водою — вороненок встрепенулся и полетел. Потом серый волк спрыснул Ивана-царевича мертвою водою — его тело срослося, спрыснул живою водою — Иван-царевич встал и промолвил: «Ах, куды как я долго спал!» На то сказал ему серый волк: «Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я…»
За съеденного коня Волк полностью расплатился с царевичем и на прощание сказал ему такие слова: «Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно верою и правдою. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, до этого места и довез тебя. Слезай с меня, с серого волка, теперь есть у тебя конь златогривый, так ты сядь на него и поезжай, куда тебе надобно, а я тебе больше не слуга».
Конечно, Волк — не слуга человеку, не собака, но кто же он? Только ли лесной зверь? Но ведь звери не разговаривают и не умеют превращаться в людей!
Не нужно быть языковедом, чтобы узреть сходство в имени Волка и «скотьего бога» Волоса (или Велеса). Известно, что жрецы этого бога носили в качестве «форменной одежды» волчьи шкуры. Да и некоторые из русских князей, не чуждые, если верить легендам, волшебных умений, могли обращаться в волков, подобно тому, как сказочный Волк обратился в Елену Прекрасную. Речь идет о былинном князе Вольге Всеславиче:
Много раз — и в разных смыслах — волк упоминается в «Слове о полку Игореве»: первый смысл — певец Боян сравнивается по быстроте мысли с серым волком и сизым орлом; второй — князь Всеволод сравнивает с волками своих закаленных воинов: «А мои ти куряни сведоми къмети… сами скачють, акы серый влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славе»; третий — волчий вой предвещает беду войску Игоря; четвертый — половецкие ханы Гзак и Кончак сравниваются с серыми волками, которые, кружа, подбираются все ближе к русскому воинству, готовятся внезапно напасть; пятый — коварный князь Всеслав Брячиславич, князь из города Полоцка, сравнивается по скорости своих перемещений с волком; шестой — упоминание об оборотничестве этого князя (как у былинного Вольги): «Всеслав князь людем судяше, князем грады рядяше, а сам в ночь влъком рыскаше: из Киева дорискаше до кур Тмутороканя, великому Хръсови влъком путь прерыскаше». В стихотворном переводе Николая Заболоцкого на современный язык это звучит так:
В этом переводе Всеслав блуждает ночью в тумане не в шкуре волка, а — «словно волк». В подстрочном переводе смысл первоисточника сохраняется лучше:
Уже цитированный нами «отец истории» Геродот подчеркивал неразрывную связь невров (академик Борис Рыбаков считал невров славянами), живущих на северных границах скифского мира, с волком: «Эти люди, по-видимому, колдуны… Каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем принимает человеческий облик».
По этому поводу Николаева и Сафронов пишут: «Змей Огненный Волк в сербском эпосе — предводитель дружины. Его редкое сходство с Всеславом-Волхвом и развивающим этот сюжет князем Всеславом Полоцким восходит к эпохе общеславянского единства и к мифу той эпохи о князе — предводителе дружины, у которого с рождения обнаруживаются знаки волшебной власти.
Сюжет о Волхе Всеславьевиче (реже — Вольга Буславлевич или Святославьевич) и его походе в Индию принадлежит архаичному слою в русском былинном эпосе. Обернувшись волком, он бегает по лесам и «бьет звери сохатые». Доходит до столицы «индийского царя», превращает своих воинов в муравьев и неожиданно захватывает город. В образе Волха Всеславьевича отразился славянский бог Волос-Велес, в котором есть тоже змеиные черты. Получается сочетание аналогичное Змею Огненному Волку».
Хотелось бы упомянуть и о Егории волчьем пастыре, о ко тором написал в одном из своих ранних стихотворений Алексей Николаевич Толстой:
Некоторые ученые считают, что Егорий волчий пастырь — это переосмысленный в народе образ Георгия Победоносца. Вряд ли это так. Что общего, кроме имени (Егорий — это действительно народная форма имени Георгий), может быть между христианским мучеником и богом животных? Скорее, нужно искать сходство между Егорием и богом Аполлоном, повелевавшим волками (точно так же, как его сестра Артемида изначально была повелительницей медведей). Причем сам Егорий был человеком или, что весьма вероятно, оборотнем. Если вы внимательно прочитали отрывок былины о князе Волхе Всеславьевиче, то не могли не обратить внимания, что тот, оборачиваясь, все же не становился вполне волком; волкам-то от него больше всего и доставалось: «А и волку, медведю спуску нет». Именно таким в народных преданиях и был Егорий, которому следовало жертвовать часть урожая. Тогда он защищал крестьянский скот от набегов своего «серого воинства». Если же какой-то волк нарушал этот запрет, то хозяин карал его очень сурово: просто вбивал тому в глотку камень, и волк, не способный ни есть, ни пить, умирал от голода. Но если люди забывали о Егории, не приносили ему жертв, то у него не было повода для сдерживания волчьих стай — они резали скот, сколько их душе было угодно; больше убивали, чем ели.
А теперь — самое главное. Волчица — тотем, волк — помощник на охоте — это вполне понятно и объяснимо, а вот что такое «Хлебный волк», о котором пишет в своей знаменитой книге «Золотая ветвь» Джеймс Джордж Фрезер: «Начнем с духа хлеба в облике волка или собаки. Такое представление о нем распространено во Франции, в Германии и в славянских странах. Так, когда волны хлеба колышутся на ветру, крестьяне нередко говорят: «По хлебам проходит волк», «Ржаной волк проносится по полю», «В поле волк», «В поле бешеная собака», «Там большой пес». Когда дети собираются в поля собирать колосья и васильки, взрослые предостерегают их, говоря: «В хлебах сидит большой пес», «В хлебе сидит волк — он разорвет вас на куски», «Волк вас съест». Детей предостерегают не от простого, а от так называемого Хлебного, Ржаного или другого подобного волка. Их, к примеру, предупреждают: «Дети, придет Ржаной волк и вас съест», ‘Ржаной волк утащит вас» и т. д. И все же по своему внешнему виду такой волк ничем не отличается от обычного волка».
Нам кое-что известно о смысле «Хлебного волка» у славян. Так, на браслетах древнерусских мастеров XII–XV веков изображен волк в узорчатом поясе; из хвоста у него растет зеленый побег. Эти браслеты назывались «русальскими» и были ритуально связаны с молениями о дожде, с плодородием земли и плодородием в более широком смысле слова. Первым волком, выгравированным на русском серебре, является волк на оправе турьего рога из Черной могилы из Чернигова. О значении этой находки Рыбаков писал: «Этот волк, как и его сказочные потомки, благожелательны к человеку и к жизненному началу вообще». Да и в православных храмах, в частности на Дмитровском соборе во Владимире, изображено свыше двух десятков волков. Среди них есть и волки с «процветшими хвостами».
С этим вполне согласуется поверье сербов о том, что волк приносит удачу и может предсказывать урожай. Казалось бы, с чего бы лесному жителю интересоваться созреванием колосьев? Этому есть вполне внятное объяснение: волк, агрессивный самец, охотник — воплощенное мужское начало. Сам будучи частью природы, он может выступать как оплодотворитель природы — растительности, пассивно женской по своей сути. Чтобы наши рассуждения не выглядели произвольными фантазиями, скажем, что у «Хлебного волка» на древнерусских браслетах есть конкретное имя — Семаргл. Этого посланца богов иногда изображали в виде небесной собаки (или крылатого волка). Он также отвечал за всхожесть семян. За Семергла пили из турьих рогов, которые украшались чеканкой с изображением волка с хвостом из растений.
Баба Яга
Эта дама, не отличаясь особой красотой, смогла произвести на многих мужчин неизгладимое впечатление. Мало можно назвать имен исследователей, которые не уделили бы внимания Бабе Яге. Например, В. Иванов и В. Топоров писали о ней: «Баба-Яга — в славянской мифологии лесная старуха-волшебница, ведьма. Согласно сказкам восточных и западных славян она живет в лесу в «избушке на курьих ножках», пожирает людей; забор вокруг избы — из человеческих костей, на заборе черепа, вместо засова — человеческая нога, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами. В печи Баба Яга старается изжарить похищенных детей. Она — антагонист героя сказки: прилетев в избу и застав в ней героя, вырезает у него из спины ремень. В некоторых сказках — мать змеев, противников богатыря. Кроме образа Бабы Яги — воительницы и похитительницы, сказка знает и другой образ: дарительницы, помощника героя».
Действительно, эта престарелая лесная волшебница — двойственна, как любая женщина: она может быть злой и коварной, а может, в зависимости от обстоятельств, проявить доброту и чуткость.
Владимир Пропп писал: «Яга — очень трудный для анализа персонаж. Ее образ слагается из ряда деталей. Эти детали, сложенные вместе из разных сказок, иногда не соответствуют друг другу, не совмещаются, не сливаются в единый образ. В основном сказка знает три разные формы яги. Она знает, например, ягу-дарительницу, к которой приходит герой. Она его выспрашивает, от нее он (или героиня) получает коня, богатые дары и т. д. Иной тип — яга-похитительница. Она похищает детей и пытается их изжарить, после чего следует бегство и спасение. Наконец, сказка знает еще ягу-воительницу. Она прилетает к героям в избушку, вырезает у них из спины ремень и прочее. Каждый из этих типов имеет свои специфические черты, но, кроме того, есть черты, общие для всех типов. Все это чрезвычайно затрудняет исследование».
Что ж, действительно, в сказках речь идет о двух совершенно разных Ягах, и одна — мучительница, летающая в ступе. Здесь запечатлена память о предводительнице кочевников, которые посеяли много зла. Во главе грабительского отряда скакала мать племени, а к ее седлу был приторочен котел — «ступа». Кстати, «ягой» называли всякую старую и злую женщину. «Часто ягой, — отмечал Пропп, — названы персонажи совсем иных категорий — например, мачеха. С другой стороны, типичная яга названа просто старушкой, бабушкой-за-дворенкой и так далее».
Ответ на вопрос, откуда взялась двойственная природа Яги, следует искать в трудах замечательного филолога-слависта Александра Афанасьевича Потебни (1835–1891). Исследовав родственные связи русской Яги с мифами других народов, сравнив ее с немецкой фрау Хольдой, итальянской феей Бефаной (она и по сей день под Новый год разносит ребятишкам подарки), славянской Ежи-бабой, древней скандинавской богиней смерти Хель (у нее была костяная нога), он пришел к следующему выводу: «…Яга посылает души на свет и принимает их оттуда; она, как одно лицо с Мораной, имеет ключи от неба, следовательно, непосредственную власть не только над душами людей, но и над природой».
И далее Потебня пишет, что если Яга общается с ведьмами и летает так же, как они, то из этого вовсе не следует, что она тоже всего лишь ведьма. Нет, речь может идти только о позабытой языческой богине, дарительнице жизни и смерти — Моране, которую в сказках также называют Марьей Моревной. Это сравнение тем более убедительно, что любая ведьма, а уж тем более богиня чаще всего выступала в двух ипостасях — прекрасной девы и старой карги. И обе сохраняли свою двойственную натуру: молодая и, как правило, необычайно красивая колдунья могла лишь показаться доброй, несмотря на свою черную душу, а вот уродливая старушка подчас становилась доброй советчицей и помощницей. Увы, красота чаще всего не является олицетворением доброты, как и уродство — не символ зла. Словом, не стоит путать эстетику с этикой.
Пожалуй, к сказанному нужно добавить, что Яга отвечала еще и за второе рождение — инициацию, суровое испытание, которое должны были пройти в лесу юноши, дабы обрести право называться мужчинами. Жили они в это время вдали от семьи, в охотничьих избушках, которые устанавливались на высоких сваях — для защиты от диких зверей. Испытания эти действительно подчас были очень суровыми, и в лесу далеко не все юноши выживали… если им не помогала добрая лесная богиня — Яга…
Непременными атрибутами Бабы Яги, кроме ступы, были еще и помело, метла. Баба Яга «в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает». Именно на помеле ведьмы отправлялись на шабаш на Лысую гору. Кусты растения омелы на дереве также называли ведьминым помелом или вихоревым гнедом (домом вихря). Существовали поверья о том, что во время града помело нужно выкинуть в окно, тогда град прекратится. А вот беременным женщинам через помело переступать не следовало, иначе роды могли оказаться очень тяжелыми. Существовало много иронических поговорок: «Бабий язык, что чертово помело»; или о нескладном человеке: «Ноги колесом, голова помелом, руки веником».
Кощей
Кощей Бессмертный (или Кащей) — может быть, самая загадочная фигура в русских сказках. Афанасьев, например, считал, что Змей Горыныч и Кощей Бессмертный если не один и тот же, то, во всяком случае, взаимозаменяемый персонаж: «Как существо демоническое, змей в народных русских преданиях выступает нередко под именем Кощея бессмертного. Значение того и другого в наших сказках совершенно тождественно: Кощей играет ту же роль скупого хранителя сокровищ и опасного похитителя красавиц, что и змей; оба они равно враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном варианте действующим лицом выводится змей, а в другом — Кощей».
Но разве можно спутать живую мумию и дракона? Они ведь такие разные! Да и вообще, что за странное имя — Кощей? Что оно значит? Афанасьев считал, что оно происходит то ли от «кость», то ли от «кощуны» — колдовства. Другие ученые, склонные видеть в русских словах заимствования из языков соседних народов, считали, что имя живого скелета происходит от тюркского слова, означающего «раб, слуга». Если раб, то — чей? Ведь в русских сказках не упоминается хозяин Кощея. Этот живой скелет может оказаться в плену у Марьи Моревны, но как прикованный цепями к стене пленник, вовсе не слуга. Как у русского Кощея могло оказаться тюркское имя? Что означает его смерть, покоящаяся в ларце то ли под заветным дубом, то ли на дне морском? При чем тут звери-помощники?..
Словом, вопросов возникает множество, а ответов однозначных нет. Может, все-таки прав был Афанасьев, когда возводил имя Кощея к кощунам, то есть называл его, таким образом, волшебником. Ну, действительно, кто еще смог бы продлить свою жизнь настолько, чтобы люди стали его величать Бессмертным? Конечно, всемогущий маг. Или человек, который обратился за помощью к демоническим силам, как, скажем, Фауст. Но Кощей в сказках вовсе не волшебник и не человек, он сам, скорее всего, относится к демоническому миру. Так что и объяснение Афанасьева страдает приблизительностью и неточностью.
Быть может, самой интересной догадкой является предположение Л. М. Алексеевой, которая в «Полярных сияниях в мифологии славян» написала: «Несомненно, к единому миру мертвых и холода относится Карачун. Его предположительно считают зимним славянским божеством, сохранившим черты олицетворения смерти. При этом белорусские верования уточняют, что Карачун сокращает жизнь и является причиной внезапной смерти в молодом возрасте. Для нас важно, что этот образ связан с объективным и четким природным фактором: Карачун — не только имя злого духа, но еще и название зимнего солнцеворота и связанного с ним праздника. Для слежения за Солнцем нужна определенная научная квалификация если не всех, то хотя бы некоторых членов общества (волхвов). Кроме того, имя божества вводит нас в круг развернутых сюжетов восточнославянской волшебной сказки: Карачун — это одно из наименований Кощея Бессмертного».
То есть, по Алексеевой, Кощей — это бог смерти от холода, и бог, или, скорее, демон, очень древний. Чтобы его одолеть, нужно как бы раскрутить колесо времен вспять, вернуться к самому началу мира, когда и появился на свет Бессмертный. Тогда понятно, отчего в сказке последовательно появляются: бурый медведь — властелин лесов, затем птицы — ястреб и утка, которую часто можно увидеть в северной тундре. Вслед ними, обитателями земли и воздуха, появляется водная жительница, рыба, в данном случае — щука. Может быть, когда-то давным-давно это была не щука, а совсем другая рыба? Скажем, белуха, живущая в приполярных областях. Если это так, то в сказке мы движемся не только в пространстве с юга на север, из зоны дремучих лесов через тундру в приполярные моря, но и вспять во времени — в обратном направлении по тому пути, которым когда-то прошли наши далекие предки, спасающиеся от наступления Великого оледенения. Проще говоря, сказочные животные указывают нам на север — туда, где некогда существовала прародина всех арийских народов, Арктида.
Возможно, там отдавали дань жертвами злому богу лютой стужи Карачуну, который появился на свет в самом начале творения мира — из золотого яйца, снесенного чудо-курочкой Рябой. Потом Карачун вышел из повиновения — холода становились все нестерпимее, уносили все больше жизней, и пришло время, покинув родину, которая на глазах покрывалась льдами, уйти вслед за рыбами, вслед за птицами на далекий материк и идти все дальше, спасаясь от движущегося по пятам Карачуна-Кощея. Идти следовало в леса, под защиту деревьев, и южные поля, где мороз был не так силен.
Это был исход с прародины, с крыши мира, где небо и земля едва не соприкасаются друг с другом, где зародился миф о Золотом Яйце. Поэтому поход с севера на юг означал еще и движение из далекого прошлого в настоящее и будущее.
Наши предположения вовсе не так фантастичны, как может показаться на первый взгляд. Согласно многочисленным легендам, из золотого яйца появилось все: не только Небо и Земля, но и подземные глубины; не только ясный День, но и темная Ночь, не одно лишь Добро, но и Зло также. Следуя логике мифа, нужно вернуться к самому началу времен, чтобы поразить Зло в его зародыше, при этом разломав… иглу. Почему — иглу? В уже названной книжке Алексеева предполагает, что речь идет о копье — главном орудии северных народов, которым били морского зверя и белых медведя. Да и на китов по сю пору охотятся не иначе как гарпунами — большими копьями, или, если угодно, иглами.
Хотя бессмертный демон стужи, конечно, — не медведь, не морж и даже не кит. Его обычным гарпуном не возьмешь, тут нужно нечто помощнее. Например, магический жезл — та самая волшебная палочка, о которой говорится едва ли не во всех сказках.
И снова вопрос — почему же этот магический жезл не обратить против Кощея, чтобы, произнеся заклинания, лишить его жизни? Почему жезл надо сломать? Да по той простой причине, что жезл этот, судя по всему, принадлежал если не самому Кощею, то верховному жрецу его культа. Только уничтожив жезл, можно оборвать нить жизни древнего, но отнюдь не бессмертного демона. Что и проделал Иван в сказке, хотя Кощей был уверен, что тому не дано дойти своим умом до подобных премудростей. Бессмертный был уверен, что русские люди позабыли, откуда они пришли в леса. Ан нет, не позабыли: вспомнили в нужный момент, и тут Кощею пришел «карачун» — то есть конец.
Есть и другое предположение о том, что же представляет собой заветная Кощеева игла. Бессмертный не вполне живой, но и не совсем мертвый, он находится будто бы на середине пути между тем и этим светом, то есть является практически тем же, что и ходячие мертвецы; их тела были преданы земле, но они поднимаются из могил и привидениями приходят в свой дом, чтобы тревожить родственников.
Обезопасить себя от назойливых мертвецов можно было единственным известным способом: в полночь разрыть их могилу, найти невидимую «навью» косточку и уничтожить ее, сломав, а еще вернее было сжечь ее. И тогда мертвец успокаивался, умирал окончательно. Если иглу, спрятанную в яйце, считать «навьей» косточкой самого Кощея, то понятно, отчего его настигала смерть.
Возможно, в древности существовал какой-то ритуал, который обещал человеку обретение бессмертия. Во всяком случае, в раскопанной археологами могиле основателя города Чернигова (не забудем, что чернигами называли на Руси служителей Чернобога), князя Черного, найдена изображенная в сказке сцена: смертельная игла в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, заяц — в заветном ларце.
И здесь мы подходим к пониманию того, чем же, собственно, является бессмертие. Наказание ли это или благо? Сам ритуал обретения бессмертия давно забыт, но сохранился его символ — цветы бессмертники, о которых, вспоминая родное село Антоновку, писал Миролюбов: «В Антоновке принято было сеять на могилках бессмертники, особые шероховатые, сухие на ощупь цветы, желтоватые, красноватые и, кажется, голубоватые, которые можно было сорвать и поставить в стакан с водой, и они могли стоять так месяцами; если же их ставили в вазу без воды, они тоже стояли месяцами. Жизнь в них, видимо, была, но как бы и не была. Так как я в это время был еще мальчиком, то интересовался, почему именно их предпочитают крестьяне сеять на кладбище. «Старые люди» мне отвечали, что «ото ж бессмертники — цветы мертвых родичей, потому что они и при жизни как мертвые». Старая Трембочка, баба на селе, как бы знахарка, объясняла иначе: «Та те ж цветы цветут в яме! Они из ямы, и все, кого яма забирает, через те цветы с нами сообщаться могут. Эти цветы меж нами и ими, как черта (граница), и мы до них дотрагиваемся здесь, а они — там. Смерть их не берет. Сорваны они или нет, но жизнь для них, как и смерть — одно и то же. Цветы эти без смерти». Другая баба, жившая у моста через речку Желтые Воды, говорила: «Оттож, коли Бог свет делал, так взял и стал творожить землю, а смерть не хотела. Тогда Бог сел на коня и стал смерть на бой звать, а она вооружилась всякими ножами, когтями железными, дубинками, ружьем и пошла против Бога. Бой длился целую вечность. То Бог поборяет, а то она, треклятая, и пока Бог бился против смерти, Он творил урывками, то — то, то — другое. Бог сделает, а смерть разрушит! Наконец, Бог подстерег смерть, когда та зазевалась, и убил ее. Но, падая, Смерть хваталась за кусты, травы, ветки, а за что схватится, то и посохнет. Схватилась она и за бессмертники да и начала рвать их с корнями. Бог сказал им расти крепче, чтобы она их вырвать не могла, а цветы выросли вокруг лежащей смерти только настолько, что закрыли ее наполовину, и Бог не мог ударить смерть так, чтобы она перестала двигаться! Тогда Он сказал: «Ну, так будьте же без жизни и без смерти!» И цветы остались такими навсегда. А сажают их на могилки, чтобы объявить усопшим, что «Смерти нет! Она убита Богом!» Но так как смерть еще не перестала двигаться и еще людей умерщвляет, то цветы напоминают усопшим о жизни, а живым о смерти!» Действительно, пришлось наблюдать позже — крестьяне держать бессмертники в доме не любили. Это были могильные цветы. К ним было отношение почти религиозное. Сорвав несколько таких цветов, я пришел домой с кладбища, куда собирались весной дети для игры, и хотел цветы ставить в воду, но прислуга, заметив их, отобрала и бросила в огонь».
Что ж, это, пожалуй, наилучшее объяснение бессмертия Кощея, которое уже и жизнь не в жизнь, а смерть недостижима; он так и застрял между этими двумя мирами и оставался там до тех пор, пока Иван-царевич не избавил его от вечной муки и не даровал блаженное забвение смерти.
Если считать Кощея рабом, то он был слугой своего проклятого бессмертия. Все же он, скорее, принадлежал к потустороннему миру, ведь о появлении Ивана он узнает по запаху живого: «Русской костью пахнет!» Для мертвых, как известно, непереносим запах живых, так же как для живых отвратителен запах мертвечины. Этнограф В. Я. Пропп в «Исторических корнях волшебной сказки» писал по этому поводу: «Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мертвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мертвые узнают живых по запаху… Этот запах живых в высшей степени противен мертвецам… Мертвые вообще испытывают страх перед живым. Ни один живой не должен переступать заветного порога».
На Руси чрезмерных долгожителей подозревали в причастности к колдовству, считалось, что они «заживают» (то есть отнимают) чужой век. Самым правильным считалось умереть в свое время, в окружении большой семьи. Бессмертие же никого не прельщало. К чему оно, если люди, обладающие бессмертной душой, продолжают бесконечное существование в новом, более счастливом мире, Синей Сварге, стране в небесах, где живут наши предки?
Надо сказать также о том, что образ Кощея очень интересовал русских писателей и композиторов. В первую очередь это относится к Александру Фомичу Вельтману (1800–1870) — не только чрезвычайно плодовитому литератору, основателю жанра русской научной фантастики, но еще и историку, фольклористу, директору Оружейной палаты, академику. Он, сын шведского посланника, стал истинным знатоком и любителем русской старины, что отразилось, в частности, в его романе «Кощей Бессмертный», написанном в 1833 году. Морской офицер и композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков (1844–1908) написал в 1902 году оперу «Кощей бессмертный». Ну и, конечно же, надо вспомнить удивительные фильмы-сказки, поставленные Александром Артуровичем Роу (1906–1973). Роли Кощея Бессмертного и Бабы Яги в них сыграл замечательный русский актер театра и кино Георгий Францевич Милляр (1903–1993).
Дед Мороз
Персонаж русских сказок — Морозко, дореволюционный «рождественский дед», стал ныне Дедом Морозом — главным героем русского новогоднего праздника. При этом ему все чаще приходится соперничать с набирающим популярность Санта-Клаусом.
Несмотря на некоторую схожесть — седую бороду, шубу и дарение подарков, Дед Мороз со Снегурочкой и Санта-Клаус со своими помощниками гномиками — совершенно разные образы. Санта Клаус — переиначенное на английский лад голландское имя святого Клааса, Николая, который жил в IV веке в Малой Азии (теперь территория Турции) и был архиепископом Мирликийским.
Морозко же совершенно иной персонаж. В русском фольклоре он — богатырь и кузнец, который сковывает воду «железными» морозами. Мороз не враждебен людям, он помогает им и одаривает их богатыми подарками. Словно бы в благодарность за это существовал обычай «кормления» Мороза. Следует сказать, что эта традиция напоминала праздник поминовения «дедов» — предков. Накануне Рождества старший в семье должен был выйти на порог и предложить Морозу ложку киселя или кутьи со словами: «Мороз, Мороз! Приходи кисель есть! Мороз, Мороз, не бей наш овес!» Затем следовало перечислить и другие растения, которые он не должен был побить.
В сказках Мороз то добрый, то злой. Вернее, он добрый только по отношению к хорошим и работящим людям, а со злыми и ленивыми он жесток. И дело тут не в его справедливости, причина в ином. Это соединение в одном образе двух разных персонажей. В русской мифологии наряду с Дедом Морозом — добродушным великаном существовал и другой, злой Мороз — старичок низенького роста, с длинной седой бородой, бегающий по полям и стуком вызывающий трескучие морозы. От его злобы трескались стволы деревьев, а от удара по углу избы рушились бревна.
Очень хорошо эта разница между двумя Морозами объяснена в сказке Евгения Шварца «Два брата»:
«…Мальчик оглянулся.
Позади стоял высокий старик в шубе, шапке и валенках из чистого снега. Борода и усы старика были ледяные и позванивали тихонько, когда он говорил. Старик смотрел на мальчика не мигая. Не доброе и не злое лицо его было до того спокойно, что у мальчика сжалось сердце.
А старик, помолчав, повторил отчетливо, гладко, как будто он читал по книжке или диктовал: «Я. Распорядился. Чтобы холод. Не причинил. Тебе. До поры до времени. Ни малейшего вреда. Ты знаешь, кто я?» — «Вы как будто Дедушка Мороз?» — спросил мальчик. «Отнюдь нет! — ответил старик холодно. — Дедушка Мороз — мой сын. Я проклял его, — этот здоровяк слишком добродушен. Я — Прадедушка Мороз, а это совсем другое дело, мой юный друг. Следуй за мной». И старик пошел вперед, неслышно ступая по льду своими мягкими белоснежными валенками. Вскоре они остановились у высокого крутого холма. Прадедушка Мороз порылся в снегу, из которого была сделана его шуба, и вытащил огромный ледяной ключ. Щелкнул замок, и тяжелые ледяные ворота открылись в холме… И они вошли в холм, и ворота со звоном захлопнулись, и оказались в огромном, пустом, ледяном зале. Сквозь открытые настежь высокие двери виден был следующий зал, а за ним еще и еще. Казалось, что нет конца этим просторным, пустынным комнатам. На стенах светились круглые ледяные фонари».
В народе Мороза называли Калинником, то есть тем, кто «калит» воду — превращает ее в твердый лед. Отсюда же слова «закаливание», привыкание к холоду. Сейчас немногих «закаливающихся» людей называют моржами, а в старину все после жаркой бани купались в проруби или валялись в снегу. Если верить сообщению «Повести временных лет», этот русский обычай весьма удивил апостола Андрея Первозванного, побывавшего в новгородских землях: «И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им». Пребывание между жаром и стужей дает железное здоровье так же, как закаливается в воде откованный, раскаленный меч.
Возможно, что от слова «калить» происходит и название Калинова моста, места боя богатыря с огнедышащим змеем. И дело тут, пожалуй, не только в столкновении хлада и жара, Тьмы и Света, потустороннего и живого. В уже цитированной нами книге «Полярные сияния в мифологии славян» автор приходит к выводу, что злой дед Мороз — Карачун, а затем и Кощей Бессмертный — это образ полярной стужи, надвигающегося великого оледенения, которое изгнало наших предков с их исконной полярной (или приполярной) земли. Тот древний холод не знал пощады — убивал, а не закалял. И на смену ему не приходило вешнее тепло. Совсем иное дело — зимы в лесах, куда прибыли наши предки. Здесь холод был добрым, бодрящим… как добрый Морозко.
Вот где следует искать истоки возникновения двух Морозов — Старшего, злого, и Младшего, доброго, того самого Деда Мороза, который приходит на елку к нашим детям и дарит им подарки.
Царь Горох
Кто не слышал о царе Горохе? Все! Кто верит в него? Никто! Попробовали от него даже отделаться, мол, «при царе Горохе» — это так давно, что уже и неправда. Но забыть все никак не получается. То возникнет сказка об украинском богатыре Катигорошке, то Д. Н. Мамин-Сибиряк сочинит о нем историю с длиннейшим названием — «Сказка про славного царя Гороха и его прекрасных дочерей царевну Кутафью и царевну Горошинку», то Александр Роу снимет фильм-сказку о незабвенном царе Горохе… И каждый раз делается попытка осмыслить его имя: то он толстый и перекатывается как горошина, то мать родила его, съев горошину, а то это и вовсе человек-стручок. Были, правда, и более интересные предположения о том, что некогда в Карпатах существовало государство, которым правил царь Грох. Будто были найдены монеты с его именем…
Но лучше просто обратиться к народным сказаниям, и тогда, может быть, многое прояснится. Так, собственно говоря, и поступил Ю. П. Миролюбов — записал древнее сказание, услышанное им от сказительницы Захарихи. Только в нем речь шла не о стручках с горохом, а о царе Горее и его сыне Горохе.
Сказание это столь прекрасно, что мы приведем его полностью:
Миролюбов считал, что это сказание относится ко времени великого переселения народов, то есть к первым векам нашей эры. Интересен обряд отрезания половины бороды — воевать следовало долго, до той поры, пока не отрастет вторая половина бороды. Имена врагов, о которых идет здесь речь, можно лишь предположить: Скумирь — скифы, Гадячина — готы и Кельчина — кельты? Все они шли через русские земли с востока на запад — «до заходу солнца». Кто-то прошел с боями, а кто-то, понеся потери, повернул обратно. И дело не в бедности наших предков — они отстояли свою землю, сражаясь одни чуть ли не с целым миром. Конечно, трехлетняя война на все стороны не могла пройти даром: погиб царь Горей, да и его подданных осталось трохи (то есть мало).
Это было лихое время, когда безраздельно властвовала Мара — богиня смерти, голода, мора.
Затем наступили времена «при царе Горохе» — мирная жизнь, когда родились дети и подросли, и снова Русь стала могучей. Что ж, в таком случае Горох вовсе не комический персонаж, а один из великих правителей нашего народа; один из немногих, чьи имена сохранились в его памяти.
Сказка о царе Горохе
Жил-был царь Светозар. У него, у царя, было два сына и красавица дочь.
Двадцать лет жила она в светлом тереме; любовались на нее царь с царицею, еще мамушки и сенные девушки, но никто из князей и богатырей не видал ее лица, а царевна-краса называлась Василиса, золотая коса; никуда она из терема не ходила, вольным воздухом царевна не дышала. Много было у ней и нарядов цветных, и каменьев дорогих, но царевна скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало! Волосы ее густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят. Стали царевну Василису люди величать Золотая коса, непокрытая краса. Но земля слухом полнится: многие цари узнавали и послов присылали царю Светозару челом бить, царевну в замужество просить.
Царь не спешил; только время пришло, и отправил он гонцов во все земли с вестью, что будет царевна жениха выбирать, чтоб цари и царевичи съезжались-сбирались к нему пировать, а сам пошел в терем высокий сказать Василисе Прекрасной. Царевне на сердце весело. Глядя из окошка косящатого, из-за решетки золотой, на сад зеленый, лужок цветной, захотела она погулять. Попросила ее отпустить в сад — с девицами поиграть.
«Государь-батюшка! — она говорила. — Я еще свету божия не видала, по траве, по цветам не ходила, на твой царский дворец не смотрела. Дозволь мне с мамушками, с сенными девушками в саду проходиться». Царь дозволил, и сошла Василиса Прекрасная с высокого терема на широкий двор. Отворились ворота тесовые, очутилась она на зеленом лугу пред крутою горой; по горе той росли деревья кудрявые, на лугу красовались цветы разновидные. Царевна рвала цветочки лазоревые; отошла она немного от мамушек, в молодом уме осторожности не было. Лицо ее было открыто, красота без покрова… Вдруг поднялся сильный вихорь, какого не видано, не слыхано, людьми старыми не запомнено. Закрутило, завертело, глядь, подхватил вихорь царевну, понеслась она по воздуху! Мамки вскрикнули, ахнули, бегут, оступаются, во все стороны мечутся, но только и увидели, как помчал ее вихорь!
И унесло Василису, золотую косу, через многие земли великие, реки глубокие, через три царства в четвертое, в область Змея Лютого. Мамки бегут в палаты, плачут, царю в ноги бросаются: «Государь! Неповинны в беде, а повинны тебе! Не прикажи нас казнить, прикажи слово молвить: вихорь унес наше солнышко, Василису-красу, золотую косу, и неведомо — куда». Все рассказали, как было. Опечалился царь, разгневался, но и в гневе бедных помиловал.
Вот наутро князья и королевичи в царские палаты наехали и, видя печаль, думу царскую, спросили его: «Что случилося?» — «Грех надо мною! — сказал им царь. — Вихрем унесло мою дочь, дорогую Василису, косу золотую, и не знаю — куда». Рассказал все, как было. Пошел говор меж приезжими, и князья и королевичи подумали-перемолвились, не от них ли царь отрекается, выдать дочь не решается? Бросились в терем царевны — нигде не нашли ее. Царь их одарил, каждого из казны наделил. Сели они на коней, он их с честию проводил; светлые гости откланялись, по своим землям разъехались. Два царевича молодые, братья удалые Василисы, золотой косы, видя слезы отца-матери, стали просить родителей: «Отпусти ты нас, государь-отец, благослови, государыня-матушка, вашу дочь, а нашу сестру отыскивать!» — «Сыновья мои милые, дети родимые, — сказал царь невесело, — куда ж вы поедете?» — «Поедем мы, батюшка, везде, куда путь лежит, куда птица летит, куда глаза глядят. Авось мы сыщем ее!» Царь их благословил, царица в путь снарядила. Поплакали, расстались.
Едут два царевича, близко ли путь, далеко ли, долго ль в езде, коротко ли, оба не знают. Едут год они, едут два, проехали три царства, и синеются-виднеются горы высокие, между гор степи песчаные: то земля Змея Лютого. И спрашивают царевичи встречных: «Не слыхали ли, не видали ли, где царевна Василиса, золотая коса?» И от встречных в ответ им: «Мы ее не знали, где она — не слыхали». Дав ответ, идут в сторону. Подъезжают царевичи к великому городу. Стоит на дороге предряхлый старик — и кривой и хромой, и с клюкой и с сумой, просит милостыни. Приостановились царевичи, бросили ему деньгу серебряную и спросили его: не видал ли он где, не слыхал ли чего о царевне Василисе, золотой косе, непокрытой красе? «Эх, дружки! — отвечал старик. — Знать, что вы из чужой земли! Наш правитель Лютый Змей запретил крепко-накрепко толковать с чужеземцами. Нам под страхом заказано говорить-пересказывать, как пронес мимо города вихорь царевну прекрасную». Тут догадались царевичи, что близко сестра их родимая. Рьяных коней понукают, к дворцу подъезжают. А дворец тот золотой и стоит на одном столбе на серебряном, а навес над дворцом самоцветных каменьев, лестницы перламутровые, как крылья, и обе стороны расходятся-сходятся.
На ту пору Василиса Прекрасная смотрит в грусти в окошечко, сквозь решетку золотую, и от радости вскрикнула — братьев своих вдалеке распознала, словно сердце сказало, и царевна тихонько послала их встретить, во дворец проводить. А Змей Лютый в отлучке был. Василиса Прекрасная береглася-боялася, чтобы он не увидел их. Лишь только вошли они, застонал столб серебряный, расходилися лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец стал повертываться, по местам передвигиваться. Царевна испугалась и братьям говорит: «Змей летит! Змей летит! Оттого и дворец кругом перевертывается. Скройтесь, братья!» Лишь сказала, как Змей Лютый влетел, и он крикнул громким голосом, свистнул молодецким посвистом: «Кто тут живой человек?» — «Мы, Змей Лютый! — не робея, отвечали царевичи. — Из родной земли за сестрой пришли». — «А, это вы, молодцы! — вскрикнул Злой, крыльями хлопая. — Незачем бы вам от меня пропадать, здесь сестры искать. Вы братья ей родные, богатыри, да небольшие!» И Змей подхватил на крыло одного, ударил им в другого, и свистнул, и гаркнул. К нему прибежала дворцовая стража, подхватила мертвых царевичей, бросила обоих в глубокий ров. Василиса царевна в слезы. Василиса, коса золотая, ни пищи, ни питья не принимает, на свет бы глядеть не хочет. Два дня и три проходит — ей не умирать стать, умереть не решилася — жаль красоты своей, голода послушала, на третий покушала. А сама думу думает, как бы от Змея избавиться, и стала выведывать ласкою. «Змей Лютый! — сказала она. — Велика твоя сила, могуч твой полет, неужели тебе супротивника нет?» — «Еще не пора, — молвил Змей, — на роду моем написано, что будет мне супротивник Иван Горох, и родится он от горошинки».
Тосковала мать прекрасной Василисы, что нет весточки о детях, пропали царевичи. Вот пошла она однажды разгуляться в сад с боярынями. День был знойный, царица пить захотела. В том саду из пригорка выбегала струею ключевая вода, а над ней был колодезь беломраморный. Зачерпнув золотым ковшом воды чистой, как слезинки, царица поспешила и вдруг проглотила с водою горошинку. Разбухла горошинка, и царице тяжелешенько; горошинка растет да растет, а царицу все тягчит да гнетет. Прошло несколько времени — родила она сына. Дали ему имя Иван Горох, и растет он не по годам, а по часам, гладенький, кругленький! Глядит, усмехается, прыгает — выскочит, да в песке он катается, и все прибывает в нем силы, так что лет в десять стал могуч богатырь. Начал он спрашивать царя и царицу, много ли было у него братьев и сестер, и узнал, как случилось, что сестру вихорь унес неведомо куда, как два брата отпросились отыскивать сестру и без вести пропали.
Поделиться книгой: