Помоги проекту - поделись книгой:
«Батюшка, матушка, — просился Иван Горох, — и меня отпустите; братьев и сестру отыскать благословите». — «Что ты, дитя мое! — в один голос сказали царь и царица. — Ты еще зеленехонек, молодехонек, братья твои пошли да пропали, и ты, как пойдешь, пропадешь». — «Авось не пропаду! — сказал Иван Горох. — А братьев и сестры доискаться хочу». Уговаривали и упрашивали сына милого царь с царицею, но потом в путь-дорогу снарядили, со слезами отпустили.
Вот Иван Горох выкатился в чистое поле; едет он день, едет другой, к ночи в лес темный въезжает. В лесу том избушка на курьих ножках от ветра шатается, сама перевертывается. По старому присловью, по мамкину сказанью. «Избушка, избушка, — молвил Иван, подув на нее, — стань к лесу задом, ко мне передом!»
И вот повернулась к Ивану избушка, глядит из окошка седая старушка и молвит: «Кого бог несет?» Иван поклонился, спросить торопился: «Не видала ли, бабушка, вихря залетного? В какую он сторону уносит красных девиц?» — «Ох-ох, молодец! — отвечала старуха, покашливая, на Ивана посматривая. — Меня тоже напугал этот вихорь, так что сто двадцать лет я в избушке сижу, никуда не выхожу: неравно налетит да умчит; ведь это не вихорь, а Змей Лютый!» — «Как бы дойти к нему?» — спросил Иван. «Что ты, мой свет, Змей проглотит тебя!» — «Авось не проглотит!» — «Смотри, богатырь, головы не спасешь, а если вернешься, дай слово из змеиных палат воды принести, которою всплеснешься — помолодеешь», — примолвила она, через силу шевеля губами. «Добуду — принесу, бабушка! Слово даю». — «Верю слову твоему. Иди же ты прямо, куда солнце катится; через год дойдешь до Лисьей горы, там спроси, где дорога в змеиное царство». — «Спасибо, бабушка!» — «Не на чем, батюшка».
Вот Иван Горох пошел в сторону, куда солнце садится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошел он три года, дошел и до змеиного царства. А Василиса краса смотрит в окошко, не летит ли Змей Лютый. Приметила она издалека витязя молодого, узнать о нем пожелала. Тихонько разведать послала: из какой он земли, из какого он рода, не к ней ли прислан, не от матушки ль родимой?
Услышала, что пришел Иван, брат меньшой (а царевна его и в лицо не видывала), подбежала к нему Василиса, встретила со слезами. «Беги поскорее, — закричала, — беги, братец! Скоро Змей будет, увидит — погубит!» — «Сестрица любезная! — ответил ей Иван. — Не ты бы говорила, не я бы слушал. Не боюсь я Змея и всей силы его». — «Не ты ли Горох, — спросила Василиса, коса золотая, — чтоб сладить с ним смог?» — «Погоди, друг-сестрица, прежде напой меня. Шел я под зноем, приустал я с дороги, так хочется пить!» — «Что же ты пьешь, братец?» — «Меду сладкого, сестрица любезная!» Василиса, коса золотая, велела принести ведро меду сладкого. Горох выпил ведро за один раз, одним духом. Попросил налить другое. Царевна приказать торопилась, а сама смотрела-дивилась. «Ну, братец, — сказала, — тебя я не знала, а теперь вижу, что ты Иван Горох». — «Дай же присесть, немного отдохнуть с дороги». Василиса велела стул крепкий придвинуть, но стул под Иваном ломается, в куски разлетается. Принесли другой стул, весь железом окованный, и тот затрещал и погнулся. «Ах, братец, — вскричала царевна, — это стул Змея Лютого». — «Ну, видно, я потяжелее», — сказал Горох, усмехнувшись, встал и пошел на улицу, из палат в кузницу. И там заказал он старому мудрецу, придворному кузнецу, сковать посох железный в пятьсот пуд. Кузнецы за работу взялись-принялись, куют железо, день и ночь молотами гремят, только искры летят; через сорок часов был посох готов. Пятьдесят человек несут, а Иван Горох взял одной рукой — бросил посох вверх. Посох полетел, как гроза загремел, выше облака взвился, из вида скрылся.
Весь народ прочь бежит, от страха дрожит, думая: когда посох на город упадет, стены прошибет, людей передавит, а в море упадет — море расхлестнет, город затопит. Но Иван Горох спокойно в палаты пошел, да только сказать велел, когда посох назад полетит. Побежал с площади народ, смотрят из-под ворот, смотрят из окон, не летит ли посох? Ждут час, ждут другой, на третий задрожали, сказать прибежали, что посох летит. Тогда Горох выскочил на площадь, руку подставил, на лету подхватил, сам не нагнулся, а посох на ладони согнулся. Иван посох взял, на коленке поправил, разогнул и по-шел во дворец. Вдруг послышался страшный свист — мчится Змей Лютый. Конь его, вихорь, стрелою летит, пламенем пышет; с виду Змей — богатырь, а голова змеиная. Когда он летит, еще за десять верст весь дворец начинает повертываться, с места на место передвигаться, а тут Змей видит — дворец с места не трогается. Змей призадумался, присвистнул, за-гаркал; конь-вихорь тряхнул черною гривою, размахнул широкие крылья, взвился, зашумел. Змей подлетает ко дворцу, а дворец с места не трогается. «Ого! — заревел Змей Лютый. — Видно, есть супротивник. Не Горох ли в гостях у меня?»
Скоро пришел богатырь. «Я посажу тебя на ладонь одною рукою, прихлопну другою — костей не найдут!» — крикнул Змей. «Увидим, как будет», — молвил Иван Горох, а Змей с вихря кричит: «Расходись, Горох, не катайся!» — «Лютый Змей, разъезжайся!» — Иван отвечал, посох поднял. Змей разлетелся ударить Ивана, взоткнуть на копье, а Иван не пошатнулся. «Теперь я тебя!» — зашумел Горох, пустил в Змея посох и так огорошил, что Змея в куски разорвал, разметал, а посох землю пробил, ушел через два в третье царство. Народ шапки вверх побросал, Ивана царем величал. Но Иван тут, приметя кузнеца-мудреца, в награду, что посох скоро сработал, старика подозвал и народу сказал: «Вот вам голова! Слушайте его, на добро радея, как прежде на зло слушали вы Лютого Змея».
Иван добыл живо-мертвой воды, спрыснул братьев; поднялись молодцы, протирают глаза, сами думают: «Долго спали мы. Бог весть, что сделалось!» — «Без меня и век бы вы спали, братья милые, други родимые», — сказал им Иван Горох, прижимая к ретивому сердцу. Не забыл он взять и змеиной водицы; корабль снарядил и по реке Лебединой с Василисой-красой, золотою косой, поплыл в земли свои через три царства в четвертое; не забыл и старушки и избушке, дал ей умыться змеиной водицей. Обернулась она молодицей, запела-запля-сала, за Горохом бежала, в пути провожала.
Отец и мать Ивана встречали с радостью, с честью. Гонцов разослали во все земли с вестью, что возвратилась дочь их родная, Василиса, коса золотая. В городе звон, по ушам трезвон, трубы гудят, бубны стучат, самопалы гремят. Василиса жениха дождалась, и царевичу невеста нашлась. Четыре венца заказали, две свадьбы пировали, на веселье на радостях пир горой, мед рекой! Деды дедов там были, мед пили, и до нас дошло, по усам текло, в рот не попало; только ведомо стало, что Иван по смерти отца принял царский венец, правил со славой державой, и в роды родов славилось имя царя Гороха.
Пойди туда — не знаю куда,
принеси то — не знаю что
Именно так — в неведомое — посылал злокозненный правитель героя, дабы тот уж наверняка сгинул в неведомых краях и домой не вернулся. А он не только возвращался живым и невредимым, да и приносил с собой истинную диковинку, для которой и названия не было придумано, — «неведомо что».
Так же и мы отправились в таинственные миры русских сказок и нашли там: в сказке о курочке Рябе — упрощенное изложение мифа о сотворении мира, известное и в древнейших сказаниях других народов; в сказке о золотой рыбке — волшебную посланницу Морской владычицы и узнали об охранительных ритуалах, связанных с узлами и неводом; в сказке о царевне Лебеди — довольно точное описание Матери мира, Лады, которая являлась перед людьми в разных обличьях; кроме того, узнали мы об античных и западноевропейских богах и рыцарях, превращавшихся в нежных лебедей, а также о русских соколах.
Сказки сохранили память о древних предшественниках людей: змеелюдях и драконах, наделенных мудростью.
В сказке о могучем, как бык, богатыре Иване узнали о связи всего сущего, будь то животное или человек.
Нам стало очевидно, что Сивка-бурка — не просто волшебный конь, чей символ — конек — установлен на каждой избе, а магическое животное, уносящее в светлый мир, где обитают наши праведные предки.
Серый Волк, оказалось, не грабитель, а бог-оборотень, помогающий незадачливому царевичу в самых сложных ситуациях и даже возвращающий его к жизни.
Баба Яга — не просто злая колдунья, а богиня, стоящая на грани двух миров, нашего и потустороннего.
Кощей — не просто ходячий скелет, а запечатленная память о губительной стуже, изгнавшей наших предков с их прародины.
Не все так просто и с Дедами Морозами, которых оказалось два — добрый и злой, ледяной и снежный, убийственный и бодрящий.
Ну и, казалось бы, общеизвестная небылица про «царя Гороха» обернулась повествованием об одном из древнейших властителей, правившем в горестные времена.
В уже пересказанных в этой книге русских мифах мы поведали о давней вере и отчасти об истории нашего народа. Эта вера сохранилась не только в сказках и легендах, но и в праздниках, обычаях, в песнях, именах небожителей. Сохранилась не в изначальном виде, а смешавшись с православием. Автору этой книги старушка Алена в Полесье объясняла, что орешник — святое дерево: под ним Дева Мария с Младенцем пряталась, когда от врагов убегала. Поэтому Перун в орешник ударить уже не может.
На Русском Севере, в белорусском и украинском Полесье в каждом доме стоит икона, но там же «водят громовую стрелку» — совершают древний обряд в честь Перуна; наливают молока в блюдце — для домового; на православной праздник Святой Троицы обряжают девушку русалкой и с песнями выдворяют ее из села; на Масленицу сжигают чучело Марены, а потом строго соблюдают православный пост.
Так что вопрос с выбором веры давно уже решен нашим народом: мы — синкретичны, двуверны. Ничего с этим поделать нельзя, да и не нужно. Невозможно людей насильно вернуть к позабытой дохристианской вере, не получается и окончательно христианизировать русский народ, лишить его древних корней. Наша вера в том и состоит, чтобы, помня о своем прошлом, верить в Спасителя. И то, и другое — вера в Бога, плохо лишь безверие. Да и невозможно не верить вообще ни во что. Кстати, советский атеизм не был таковым, он лишь отрицал веру в Бога, был безбожием, но заменял традиционную веру иной, в зыбкую химеру «светлого будущего». Что ж, «каждому по вере его». Слава Богу, что все это уже позади.
Сейчас после многочисленных и кардинальных перемен уже трудно по крупицам собрать то немногое, что чудом все же сохранилось, дожило до наших дней. К этому чуду, безусловно, относятся и русские сказки, которые многие продолжают упорно считать чем-то несерьезным, пустыми бреднями, болтовней потехи ради. Мы по мере сил постарались показать, что русские сказки — это и есть наша мифология, уникальная и выжившая действительно лишь чудом. Ну в самом-то деле, представьте себе, что современная шведская бабушка рассказывает на ночь внукам сказку об одноглазом Одине! Трудно даже представить подобное. А у нас — сколько угодно! Даже праздники у нас сохранились с древнейших времен: Новый год, Масленица, Красная горка…
Сейчас проснулся интерес к истокам нашей культуры и многие авторы в нетерпении стараются возродить древние обычаи. Там, где не хватает знаний, идет в ход воображение, ведь так соблазнительно самому стать мифотворцем! Но соврать, тем более в столь святом деле, не получается — искусственные построения не приживаются, остаются на уровне сказочной фантастики: занятно, но — не родное, придуманное.
Предпринимаются, как ни странно, и тщетные попытки выстроить наши мифы по ранжиру, на манер римского пантеона. Так, например, в недавно вышедшей книге «Слово на карте» (книги, отметим, во многих отношениях весьма интересной и достойной внимания) ее автор Э. М. Мурзаев, вдаваясь в область мифологии, пишет: «Перун — главный бог у славян дохристианского времени. Он громовержец, покровитель воинов».
Ну не было у нас царя богов, грозного громовержца подобного Зевсу, Юпитеру или Одину! Второстепенный бог грома лишь искусственно был возвеличен варягами, прибывшими из Скандинавии и решившими в Новгороде, а затем и в Киеве создать некий славянский вариант собрания варяжских богов. Здесь же исток легенды о боге воинов, то есть — дружинников великого князя. Возможно, варяжские наемники действительно видели в деревянном идоле Перуна воплощение Одина, да только ничего из этого не вышло. Во-первых, люди сторонились «кучки богов», установленной в княжеском Детинце (куда охотнее они посещали храмы Лады и того же Перуна в нижней части города, на Подоле). Во-вторых, сами варяги активно крестились, благо в Киеве в то время уже было несколько греческих церквей, построенных при старшем брате Владимира, великом князе Ярополке Святославиче. В-третьих, сам Владимир начал «подыскивать» для многонациональной державы новую веру — и к хазарам, исповедующим иудаизм, посылал своих людей, и к немцам, и к византийцам. Зачем посылал — непонятно, ведь в Киеве уже были греческие церкви. В-четвертых, по его же приказу «княжеского бога» Перуна свергли и протащили с позором по Андреевскому спуску, чтобы бросить в Днепр. Странным образом проделали всю эту операцию сами дружинники, а горевали о Перуне вовсе не воины, а ремесленники и хлебопашцы. Они бежали вдоль берега, как о том говорится в «Повести временных лет», и взвывали к плывущей статуе Перуна: «Выдыбай (то есть выплывай), Боже!»
Словом, никак не мог быть Перун главным богом славян и уж тем более покровителем воинов. Он был одним из многих проявлений, частью высшего бога — Вышня.
Конечно, можно всего этого не знать. Но зачем тогда фантазировать на неведомую тему?
С другой стороны, автора книги можно понять. Как быть в ситуации, когда вернуть к жизни утраченную культуру необходимо, но… ничего ведь не сохранилось?
Сохранилось! И чрезвычайно много. И в самых простых вещах. Большой знаток народной культуры Ю. П. Миролюбов записал, как готовит пироги деревенская старушка и что она при этом приговаривает: «Прабка Варвара приготовляла всхожалое сдобное тесто, достаточно сладкое при этом. Из него она выкладывала дно для пирога на большом железном листе. Дно смазывала маслом и посыпала сухариками. На выложенном «поде» пирога прабка клала яблоки, вишни, абрикосы или сливы, вообще фрукты или же варенье. В середине круга она клала кружок теста поверх варенья, и от него к краям круга раскладывала «лучи» теста. Она же требовала, чтобы средний кружок имел глаза, нос, рот, а лучи были бы волнистыми: «Солнечко движется и весело смеется людям!» — объясняла она. Таким образом, уже понятно, что пирог — «круглик» был изображеньем солнца. Всякий раз прабка очень волновалась, чтоб все было как надо. Сахара, масла, сметаны, яиц не жалела. Она же требовала, чтобы все лучи на круглике были волнистыми, чтоб «дрожали». Круглик на Яр илу был пышным, высоким, а на Ивана Купалу это было целое произведение искусства: делали его на меду, с тертыми орехами, все с необычайной тщательностью, и был он такой величины, что из крестьянской хлебной печи приходилось его вынимать боком. Прямо вынуть нельзя было. На белую скатерть прабка клала сначала зеленые ветки, а затем на них выкладывала «круглик». Кругом ставили три зажженных свечи, в честь Троицы. Если случайно был постный день, тогда начищали сколько надо тыквенного семени, толкли его, и тесто замешивали на нем. Масло в таком случае брали миндальное. В тесто подсыпали толченых орехов, меда или сахару. Вообще вкус этого пирога был прямо чудесный. На Коляду (на Рождество) готовили творожный пирог, по вкусу сходный с сырной пасхой. Начиная приготовлять тесто, прабка молилась, потом обращалась к Огнику: «Огниче наш, братом нашему Квастиру будь, тесто поднять не забудь, гори ясно, чтоб в печи не гасло, а мы тебе пироги покажем!» А потом: «Агуня наш! Слава тебе вовеки! Хай тебе Дуб помогает!» Из этого видно, что огонь она почитала по-старинному как божество. В огонь плевать нельзя было. «Огник рассердится!» Мне, шестилетнему мальчугану, было приказано строго-настрого уважать «дедовщину», а последняя обозначала: уважение Огня, Воды, Хлеба, Снопа, Тучи, Грома, Блискавицы (Молнии), Земли, Леса, Поля, Колодца или Криницы и многих других вещей. Соблюдение обрядов (треб) и обычаев было одним из важнейших условий. Так, надо было «ставить страву» Роду-Рожаницу, Коляде, Купале, Яру, Овсеню, Домовикам. Надо было уважать Зиму-Матушку, праздновать «Масляну», Ярилу, Купалу, Ладо, Дажьба, Велеса и так далее».
Конечно, в городах теперь не пекут уже культовых пирогов, заменяя их пиццей, да и от природы люди отгородились не только мощными каменными постройками, но технологическими заслонами (искусственным воздухом, отфильтрованной водой), но все равно поминают Ладу, говоря «ладно», и радуются, когда дела идут «на лад». Ведь другого идеального мироустройства, кроме Лада, мы и помыслить не можем.
Словом, пока что нам, чтобы оставаться самими собой, не нужно ходить за тридевять земель и искать «то, не знаю что». Сокровенное — рядом, стоит лишь протянуть руку и взять его, рассмотреть, понять.
Ну, а мы в дальнейших главах книги постараемся все же восстановить память о наших забытых богах.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДУХИ ПРИРОДЫ
Доля
О Доле узнать можно многое. Первое, что следует сказать, — она не укладывается в понятие судьбы и предопределенного будущего. А. А. Потебня писал: «Доля, то же, что часть… Само по себе слово доля не указывает ни на добро, ни на зло». Действительно, это часть удачи, данная человеку от рождения, о которой сложено множество пословиц: «Где нет доли, тут и счастье не велико», «Слава Богу, не без доли: хлеба нету, так дети есть», «Воля, неволя — такая наша доля», «Наша доля — Божья воля», «Всякую долю Бог посылает», «Хорошо тому жить, чья доля не спит».
Ю. П. Миролюбов подчеркивал, что русское принятие уготованной судьбы вовсе не означало жизненного безволия и беспрекословного подчинения воле рока: «Вера в судьбу сама по себе еще не означает фатализма. Последнее начинается там, где человек скрещивает руки, говоря:» от судьбы не уйдешь!», или где он отказывается от борьбы, потому что «судьба против!» Однако наши крестьяне верили в судьбу без фатализма, но и не впадая в отчаянье в случае неуспеха, а лишь говоря: «Такая, значит, судьба!» Они, таким образом, принимали неуспех. Жизнь вообще состоит из ряда успехов и неуспехов. Наука жить и заключается в том, чтоб уметь принять неизбежное… Верующий в судьбу русский человек отказывается не от борьбы, а от ненужного настаивания на своем, от лишних усилий, ни к чему не ведущих. Это — другое дело. И такую веру в судьбу нам приходилось наблюдать. Люди смиренно скрещивали руки, потому что «ничего не поделаешь!» — жена умерла, ребенок скончался, корова погибла, град выбил посевы. Да и что можно в таких случаях сделать? Старая мудрость: что бы ни случилось, надо делать все дела, какие требует жизнь, — вполне была в употреблении. Хозяйки шли доить коров, кормить кур и скотину, и если не могли сами, в случае смерти родителей, например, то звали кого-либо «обряжать покойника», а сами хлопотали по дому. Погоревший крестьянин немедленно обращался к соседям, которые давали, что имели, и сразу же на расчищенном от пожара месте возникали новые стены дома. Несчастье русский человек принимал с огромным терпением, а русская женщина в этом терпении превосходит все, что известно в мире».
Русский филолог и искусствовед Федор Иванович Буслаев считал, что в древности люди представляли Горе-Злосчастье (Недолю) в виде реального человека. «Наши предки, — писал он, — слушая о нем повесть, могли представлять себе этого демона как существо осязательное. Может быть, они верили в какого-то злого духа, который принял на себя образ и имя Горя-Злосчастия».
Действительно, в русской «Повести о Горе и Злосчастии» XVII века Горе — реальная личность, которая заманивает человека в кабак, заставляет его пропить все и напивается вместе с ним так, что у обоих поутру болит голова с похмелья. Мужик избавляется от Недоли, заваливая его камнем.
Но это поздний, литературный образ, искажение изначального, несравненно более древнего, понятия Доли, которая сама не делает того, на что подталкивает своего подопечного, да и избавиться от нее невозможно. Зачастую смерть Доли означала и немедленную смерть самого человека.
У чехов и словаков есть об этом сказка, где Доля принимает вид ужа. «Мать каждый день давала девочке на завтрак жидкую молочную кашу. Девочка обыкновенно выходила со своею мисочкою за порог и в другом месте не хотела есть. Раз отец заметил, что из-под порога выползает белый уж и ест вместе с девочкою, и слышал, как дитя ему сказало: «Ешь же и кашу, а не одно молоко». На другой день отец подстерег и убил ужа, но вместе с ужом умерла и девочка».
Примерно то же рассказывают и чехи. «Бывает, — говорят они, — и такой уж, что обовьется около ноги коровы и сосет ее молоко. Эта корова, несмотря ни на какие побои, не дает себя доить дома. В одном месте на реке Ваге у хозяина была корова, которую сосал уж. Хозяин об этом не знал. Думая, что она с норовом, он продал ее в другое село за Ваг. Когда пришла пора кормить ужа, корова убежала с пастбища, переплыла Ваг и стала ждать ужа на прежнем месте в лесу. Новый хозяин, который шел вслед за нею, увидев, что к ней ползет белый толстый уж, убил его. Тут же издохла и корова».
Вы можете возразить, что девочка и корова далеко не одно и то же. Доля бывает у людей, а у животных ее нет… Но в древние времена наши предки верили, что животное так же имеет своего духа-хранителя, как и человек. Вся славянская мифология стоит на том, что между человеком и животным существует только внешнее различие образа, тела, которое сбрасывается, как платье. Как однородны духи-хранители человека и животных, так однородны и душа человеческая и животная.
Более того, у людей были двойники в виде растений. В чешской сказке, записанной писательницей Боженой Немцовой, рассказывается о вдове, у которой была красавица дочь, а перед окном ее избы росла ветвистая верба, заслоняющая свет. Жизнь дочери была связана с вербой: во сне ей чудилось, что эта верба — прекрасная женщина, царица и она манит ее в свое царство. Девушка вышла замуж. Муж узнал о снах жены и встревожился. Он решил, что, срубив вербу, уничтожит и причину сновидений. Но как только он это сделал, его жена умерла.
Схожая легенда запечатлена украинской поэтессой Лесей Украинкой в «Лесной песне».
Существовал обычай, когда при рождении ребенка сажали деревце. Отныне судьбы человека и растения становились неразрывно связанными: срубят дерево — погибнет человек и, наоборот, случись плохое с человеком, это тут же скажется на его дереве.
Для таких деревьев устанавливалось право на свою смерть: они могли сломаться во время урагана, — но рубить, то есть убивать их досрочно, строго запрещалось, ведь, по сути, это было убийство человека.
О том, откуда берется Доля, рассказывается в старинном хорутанском поверье (Хорутания, или Каринтия, — славянское государство, чьи земли ныне разделены между Австрией, Италией и Югославией). Хорутане верили, что Доля светит на небе звездою и всякий человек, как только родится, получает на небе свою звезду, а на земле свою рожаницу, которая предсказывает его судьбу.
В «Древе жизни» А. Н. Афанасьев писал о рожаницах — изначальных Доле и Недоле: «Облачные девы, как хранительницы живой воды, наделяющей мудростью и предвидением, как спутницы бога грозовых бурь, призванные, с одной стороны, приносить на землю младенческие души, а с другой — увлекать души усопших в загробное царство, явились в народных представлениях устроительницами судьбы человеческой. Согласно с этим, древние племена присваивали им эпитеты, обозначавшие их вещий характер и влияние на рождение, смерть и вообще на всю жизнь человека. Такие эпитеты впоследствии стали употребляться как имена нарицательные и мало-помалу приняты были за прозвания особенного разряда божественных существ. Тем не менее предания и доныне удерживают многие черты первоначального сродства их с облачными и грозовыми нимфами. У славян девы эти назывались рожаницами, так как они присутствуют при рождении младенцев и определяют их судьбу при самом появлении на свет».
В германских народных представлениях бытовала вера в то, что когда душа устремляется вниз для того, чтобы родиться на земле в человеческом теле, то за ней следуют еще несколько душ. Они становятся как бы двойниками первой. Могут обрести тело — станут мышью, медведем, волком или же останутся невидимыми, бестелесными, но всегда будут сопровождать человеческую душу. Будут с ней и радости и в горе, даже если человек забудет о них или не захочет замечать их.
Потебня пишет об этих душах: «Так, спутник храброго — волк или медведь, хитрого — лиса и так далее. С этим, по мнению некоторых, имеют связь изображения животных на щитах (гербы). Дух-спутник обыкновенно следует за человеком невидимкою; но иногда они видимы сторонним людям, а сам человек перед своею смертью видит гибель своего хранителя».
То есть Счастье и Несчастье рождаются вместе с человеком и сопровождают его в течение всей жизни, но не являются его точной копией. Потебня по этому поводу замечает: «…Горе есть не что иное, как прошедшее человека; но все же это не двойник, в котором повторяется настоящее».
Горе или Счастье человека, как считали, зависели от того, в какой день недели человек появлялся на свет. В украинской песне пелось: «У середу родилася — та то мое горе» (В среду родилась — и это мое горе). А четверг и суббота считались удачными днями. Еще лучше, если день рождения выпадал на большие праздники, скажем на Святую неделю:
У такого счастливчика и судьба была счастливой.
По словацкому поверью, если дитя родилось в новолуние, то будет красиво, а если на ущербе месяце, то — нет. Хорошо было родиться на восходе солнца. Если до крещения через ребенка перепрыгивала кошка, то человек на всю жизнь становился несчастным, неудачливым. В народе полагали, что такой бедолага не сможет иметь никакого ремесла или своего дела, что он обречен скитаться весь свой век, зарабатывая на еду фокусами, что он станет выклянчивать или воровать у людей деньги, которые тут же потратит все до копейки.
Если ребенок появлялся на свет в нечетное, несчастливое число, то ему в будущей жизни не должно было везти.
Человек становился полем столкновения Счастья и Горя, и не известно было, чья возьмет. Также сумерки являли собой пограничье, где День встречался с Ночью. День был синонимом радости, то есть счастливой Доли, а ночные печали и несчастья олицетворялись с Недолей. При этом Доля и Недоля были связаны с понятием времени, о чем сказано в пословице: «Доля во времени живет, бездолье — в безвременье».
Впрочем, не заметить работу Доли и Недоли было довольно трудно. Вот, например, русская сказка: «Жили-были два брата. Старший был богатый, да злой, а младший — работящий и добрый, да бедный. Что бедняк ни делает, ничего у него не получается». В общем, выходило как-то неправильно, несправедливо: младший, несмотря на свои доброту и трудолюбие, ничего от жизни не получал, а все «за так» доставалось злому и ленивому первенцу. Почему же это происходило?
Для этого могло быть много скрытых причин. Во-первых, счастливая Доля могла оказаться ленивой: ей бы трудиться на благо человека, а она бездельничает и все больше спит. Ну, а пока Доля спит, бодрствует ее антипод — Недоля.
Во-вторых, Доля требовала к себе внимания человека и соблюдения определенных ритуалов. В противном случае она могла и отомстить.
В украинской сказке говорится, как однажды встретились два огонька (дух домашнего очага, иногда домовой, обитающий за печью, воспринимался как Доля семьи) и стали друг другу рассказывать про своих хозяек. «Моя хозяйка, — говорит один, — добрая: мне каждый раз постелет и укроет меня» (она имела обыкновение сгребать жар в кучку и загребать в печь). «А моя, — говорит другой, — не такая: она мне не стелет и не укрывает меня. Я ей когда-нибудь за это хату спалю». Плохая хозяйка случайно услышала эту угрозу и вовремя исправилась.
На Руси бытовало поверье, что 28 января, чтобы добрый домовой не превратился в злого, после ужина следовало оставить в печи горшок каши, обложив его жаром. В полночь домовой выйдет из-под печи и поужинает теплой кашкой.
Чаще всего наши предки представляли Долю и Недолю в женских образах: «пришла беда (Недоля), отворяй ворота», «беда одна не приходит, а с детками».
Есть по крайней мере три сказки, в которых речь идет об общей Недоле (таковыми считались моровые поветрия, поражавшие как людей, так и их скот): «Ехал мужик с мельницы позднею порою. Плетется старуха и просит: «Подвези меня, дедушка!» — «А кто же ты, бабушка?» — «Лечейка, родимый, коров лечу». — «Где ж ты лечила?» — «А вот лечила у Истоминой, да там все переколели. Что делать? Поздно привезли, и я захватить не успела». Мужик посадил ее на воз и поехал. Приехав к перекрестку, он забыл свою дорогу, а уже было темно. Снял он шапку, сотворил молитву и перекрестился. Глядь, а бабы как не бывало. Оборотившись черною собакою, она побежала в село, и назавтра в крайнем дворе пало три коровы. Мужик привез коровью смерть».
А вот и другой рассказ о Недоле: «Говорят, что поветрие в виде женщины в белой одежде объезжало все села. Прибыв к какому-то дому, эта женщина спрашивала: «Что вы делаете?» Если отвечали: «Ничего не делаем, только Бога хвалим», — она мрачно прибавляла: «Хвалите же его вовеки», и в том доме не было заразы. Если она прибывала куда вечером и если на ее вопрос: «Спите?» — отвечали: «Спим», — то она говорила: «Спите ж навеки», — и весь дом вымирал».
Третья сказка такая: «Во время мора петухи хрипнут, собаки хотя издали чуют приближение чумы, которая любит их дразнить, не могут лаять на нее и только ворчат. Парень спал на высоком стогу сена, к которому была прислонена лестница. Вдруг послышался шум, в котором явственно можно было различить ворчанье и визг собак. Парень поднялся и видит, что прямо к нему несется высокая женщина вся в белом с распущенными волосами, а за нею — собаки. На пути стоял ей высокий и длинный плетень. Она перепрыгивает через него, вскакивает на лестницу и, находясь в безопасности, дразнит собак, выставляя им ногу и приговаривая: «На гога, нога! На гога, нога!» Парень сразу узнал в ней чуму, подкрался и повалил лестницу. Женщина упала, и собаки ее схватили. Она погрозила отомстить и исчезла. Парень тот не умер, но всю жизнь он выставлял ногу, повторяя: «На гога, нога!».
В третьей сказке важно отметить, что животные, в данном случае собаки, способны видеть то, чего человек не замечает: Долю или Недолю-чуму.
Доля и Недоля, как мы уже говорили, могли принимать любой вид, в том числе и звериный. В одной сказке, например, рассказывается о судьбе в виде мыши: «Было два брата, богатый и бедный. Когда богатый справлял пир, бедный пришел к нему попросить куска хлеба. Богатый отказал. «Ступай, — говорит, — лучше стереги свой хлеб, чтоб скот стогов не подъедал». Тот пошел, сел под своими двумя стожками и видит, что мышь все таскает колосья из его стогов да к стогам богатого брата относит. Поймал он эту мышь и давай ее сечь. «Так мне приказано, — оправдывается мышь, — я твоего брата Счастье». У этой мыши бедняк узнал, что его собственное счастье не здесь, а аж в десятом селе. «Там сгорела корчма; выпроси у пана это корчмище (пепелище на месте сгоревшей корчмы); он тебе даст». Бедняк так и сделал, нашел на корчмище клад и разбогател».
О мыше — злой судьбе говорится в пословицах: «Живем, пока мышь головы не откусит», «Смерть, как мышь, голову отъест».
Долю человека можно было улучшить. Для молодоженов накануне свадьбы пекли специальный каравай, в котором прятали медную монетку: кому она попадалась — тому счастье. Также накануне свадьбы девушки наряжали деревце, которое символизировало счастливую судьбу невесты.
Свадебное деревце могли посадить и на могиле неженатого парня — как пожелание счастья в будущей жизни, если уж ему не повезло в этой.
Умерших не своей смертью, то есть не проживших до конца отведенной им доли, хоронили вне кладбища, обычно у дороги.
Совсем иным было отношение к людям, которые достойно прожили свой век, умерли в срок, в своем доме, среди своей семьи. Их почитали как предков, святых дедов-покровителей.
В древности славяне верили, что душа могла вселиться в новое тело, не обязательно человеческое, она могла угнездиться в бабочке, мухе, птице, летучей мыши, в растении, наконец, в планете или звезде. Таким образом, весь окружающий мир оказывался обиталищем предков.
Общие правила жизни распространялось не только на людей, но и на весь окружающий мир. Это означало, что, например, падший во время эпидемии скот следует хоронить особым образом: эти животные, как и нечистые мертвецы (колдуны и самоубийцы), не прожили положенный им срок на земле, не испытали свою судьбу до конца, пусть и не по своей вине.
Существовали «нехорошие места», где было совершено убийство или срублено святое дерево. В таких — «заложных» — местах стояла гнетущая тишина; считалось, что звери обходили их стороной, и птицы там не пели.
Кроме индивидуальной судьбы была еще и общая доля. Нужно было прожить ее всю, включая все радости и горести. Это судьба семьи, деревни, да и вообще всей родины, всего народа.
Вот проникновенная молитва, обращенная к русской доле:
«Вещая, лебедь, плещущая крыльями у синего моря, мать земли — матерь земля! Ты читаешь волховную книгу, попроси творца мира, сидящего на облаках Солнце-Всеведа, он мечет семена на землю, и земля зачинает, и мир весь родится, — попроси за нас, за нашу Русскую землю, чтобы Русь не погибла!
Нет нам места и не знаем, куда деваться от Кручины и Лиха!
И если б нашелся из нас хоть один, кто бы ударил ее топором, или спустил в яму и закрыл камнем, или бросил в реку, или, защемив в дерево, забил в дупло, или запрятал бы ее под мельничный жернов, худую, жалкую, черную долю — нашу злую судьбу!
Мы отупели — и горды, мы не разрешили загадок — и покойны, все письмена для нас темны — и мы возносим свою слепоту… мать, повели им, всем праздным, всем забывшим тебя, забывшим родину, твою землю и долг перед нею, и пусть они потом и кровью удобряют худородную, истощенную, заброшенную ниву…
И неужели Русской земле ты судила Недолю, — и, всегда растрепанная, несуразная, с диким хохотом, самодовольная, униженная и нищая, будет она пресмыкаться, не скажет путного слова?
Мудрая, вещая, знающая судьбы, равно распределяющая свои уделы, подай нам счастье! Не страшна нам смерть, — мы клянемся тебе до последних минут жизни отдать все наши силы и умереть, как ты захочешь, — нам страшно твое проклятие.
И посмотри, вон там молодая, прекрасная Лада, Счастливая Доля, в свете зари словно говорящая солнцу: «Не выходи, солнце, я уже вышла!» — она нам бросает свою золотую нить.
Мать пресвятая, возьми эти хлебы и сыры и мед с наших полей и свяжи нашу нить с нитью Доли, скуй ее с нашей, свари ее с нашей нераздельно в одной брачной доле навек!»
Автор этой молитвы замечательный русский писатель Алексей Михайлович Ремизов.
Леший и медведь-батюшка
Начнем этот рассказ с общеизвестного: леший — хозяин леса, а медведь, живущий в том же лесу, — царь зверей. Как же ладили между собой эти два правителя? Да очень просто, ведь леший — это и есть медведь, только не простой, а царь над медведями, умеющий к тому же разговаривать и, если надо, превращаться не только в человека, но и в кого или во что угодно. Нередко леший в рассказах русских крестьян огромен, «с глазами, как звезды», ходит он с ветром, не оставляет следов, бурлит водой в реке, шумит лесом, свищет, кричит разными голосами — то есть как бы заполняет собой весь мир. И олицетворяет его.
Ну а медведь? С древнейших времен он почитался многими народами как прародитель человечества. Например, германские племена готов и саксов считали себя потомками медведя; самый древний англосаксонский эпос называется по имени главного героя «Беовульф» — «Пчелиный Волк», то есть — Медведь. Имя легендарного короля Артура происходит от греческого названия медведя «арктос». Еще интереснее история Артемиды. Ее храмы строились вблизи болот, а жрицы культа Артемиды носили медвежьи шкуры. В жертву Артемиде приносили медведя, а при ее храме находился прирученный медведь. Согласно греческой легенде, спутница Артемиды Каллисто была обращена Артемидой в медведицу, после чего Зевс перенес ее на небо в виде созвездия. Так на небе появилось созвездие Большой Медведицы.
Но медведь — это не только созвездия Большой и Малой Медведиц, но и Полярная звезда в Малой Медведице — ближайшая к Северному полюсу, сохраняющая неизменное положение на небе: «центр небосвода», как считали в древности. Сколько путников и мореплавателей спаслись, следуя за этой путеводной звездой!
Бывший бог-медведь со временем все больше очеловечивался, становился богом, похожим на человека, но при этом его медвежья сущность не исчезала. Среди множества (до полусотни) имен-заменителей, которые русские крестьяне употребляли, чтобы упомянуть о лешем, было и «шатун» — так же называли медведя. А среди многочисленных прозвищ медведя были: лешак, леший, лесной черт, черная немочь, лесной барин или лесной архимандрит. Медведей считали оборотнями: многие были уверены, что под косматой шкурой скрыто человеческое тело. Называли «волосатиками» из-за длинной шерсти и «гаркунами» — указание на то, что они любят рычать и ворчать. Чтобы вызвать медведя, произносили слова заклятия: «Явись не медведем, не серым волком, не черным вороном, а человеком, как я!» Ну а если не сказать этих слов, то, как считали — на Русском Севере и в Вятской губернии, — леший мог явиться на зов в облике страшного медведя — огромного, лютого…
Позже, впрочем, лешие все чаще оставляли звериный вид и, оборачиваясь людьми, женились на крестьянках, обзаводились семьями, а их дети, наполовину лешие, наполовину люди, все меньше напоминали медведей. В Орловской губернии верили, что если бы лешие не женились на крестьянках, то давно бы уже все перевелись.
Были в старину люди, которые в народном сознании занимали промежуточное положение между лешими и обычными крестьянами. Они селились в лесу, и потому их называли «лешими», а их земельные владения: «лешими озерами», «лешими реками», «полешими лесами» и «пахотными лесами». Были среди лесных поселенцев, как считалось, могущественные волшебники — волхвы, которые подчиняли своей власти настоящих леших и водяных. На непрошеных гостей волхвы могли напустить «нечистую силу», то есть — духов природы. В это верили и многие православные священники, и рассказ о столкновении с лешим даже внесен в житие святого Никодима Кожезерского. Там повествуется о юном пастухе Григории, которого увел за собой «лесной демон» в сером одеянии и с колокольчиком в руке. Мальчик вернулся из леса целым и невредимым будто бы только потому, что за него горячо молился святой Никодим.
В Новгородской губернии лешего, как и медведя, считали не столько грозным и опасным, сколько «причудливым» — ведь он любит и помогает тем, кто относится к нему с уважением. В Вятской губернии существовало предание о том, что леший нанялся к крестьянину в помощники: вспахал поле за обещанную награду получить «вершки». Мужик, как водится, обманул доверчивого лешего, подсунув тому несъедобную ботву репы. Существует такая же сказка и о медведе — «Вершки и корешки».
Поделиться книгой: