Помоги проекту - поделись книгой:
Только подумал, глядь — перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть — всего вдоволь; он закусил и выпил и вздумал пойти на коня посмотреть.
Приходит в конюшню — конь стоит в стойле да овес ест.
— Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить.
Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли — завсегда один-одинешенек! Не с кем и словечка перекинуть. Вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится — везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: «Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.
Лег казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит — нет ему ничего! ‘Эх, — думает, — сама себя раба бьет, коль нечисто жнет! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!»
Только покаялся, как сейчас и еда и питье — все готово!
Прошло три дня; проснулся казак поутру, глянул в окно — у крыльца стоит его добрый конь оседланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась — явилась красная девица:
— Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончилось — избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь. Унес меня Кощей Бессмертный от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.
— А что за корысть в нем?
— Покатишь бочонок в правую сторону — тотчас дворец явится, покатишь в левую — дворец пропадет.
— Хорошо, — сказал казак.
Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ними пораздвинулись, и поехали они в путь-дорогу.
Долго ли, коротко ли — приезжает казак с королевной к королю.
Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полны мешки золота и жемчугу.
Говорит добрый молодец:
— Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит.
— Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль. Бери.
Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.
Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:
— Накорми меня, добрый молодец!
Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо — в ту ж минуту чудный дворец явился. Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.
— Эй, слуги мои верные! — закричал казак. — Накормите-напоите моего гостя.
Не успел вымолвить — несут слуги целого быка и три котла питья. Начал старик есть да похваливать; съел целого быка, выпил три котла, крякнул и говорит:
— Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль.
Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону — и дворца как не бывало.
— Давай поменяемся, — говорит старик казаку, — я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.
— А что толку в мече?
— Да ведь это меч-саморуб: только стоит махнуть — хоть какая будь сила несметная, всю побьет! Вот видишь — лес растет; хочешь, пробу сделаю?
Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:
— Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!
Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился. Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться.
А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом:
— Меч-саморуб! Сослужи-ка службу: поруби войско вражье.
Полетели головы… И часу не прошло, как вражьей силы не стало.
Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.
Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед пил, по усам текло, во рту не было».
Итак, в русской сказке уже не лягушка-волшебница, не полузмея-нагиня, а змея, оборачивающаяся прекрасной девой, — невеста, а затем и жена для бравого казака, который ни в чем не уступает греческому силачу Гераклу.
Пословицы о змие и змее
О том, что ни тот, ни другая не пользовались в народе особой любовью, свидетельствуют выражения: змием называли скрытого и злобного человека, а коварную женщину — змеей подколодной. Да и само их обозначение — гады — обрело ругательный оттенок. Однако неядовитого ужа в народе змеем не называли, а считали безногой ящерицей.
В том же духе выдержаны многие пословицы. «Сколько змею ни держать, а беды от нее ждать». «Выкормил змейку, на свою шейку». «Льстец под словами, что змей под цветами». «Лучше жить со змеею, чем со злою женою». «Отогрел змею за пазухой».
Вместе с тем говорили: «Мудрость змеиная, кротость голубиная». Или: «Змею обойдешь, а от клеветы людской не уйдешь». У других народов, в том числе и живущих с русскими по соседству, было иное отношение к змее. Например, татары считали мифическую белую змею Зилан (в русских преданиях— Змиулан) покровительницей своих ханов. Она даже красуется на гербе Казани. Зиляном у татар также называется женское верхнее платье (не та ли это змеиная кожа, скинув которую змея превращается в прекрасную деву?).
Иван Быкович
Многим народам Земли известны сказания о божественном быке. Это и египетский священный бык Апис, и бык, обернувшись которым Зевс похитил прекрасную финикийскую принцессу Европу, и чудовищный полубык Минотавр, в жертву которому приносили афинских юношей и девушек… Количество этих сюжетов велико. Странным образом только у одного народа — у русского народа — не сохранилось подобных преданий. Более того, само упоминание о священном быке подвергается осмеянию. Поговорка «сказка про белого бычка» означает вранье, заведомую ложь.
И все же «забытое» — не означает «несуществовавшее», скорее — «некогда существовавшее». Надо только поискать как следует в народной памяти и вспомнить это предание. В этой связи хочется вспомнить строки, которыми начинается самое известное древнее кельтское повествование «Похищение быка из Куальнге»: «Собрались однажды поэты со всей Ирландии вокруг СенханаТорпеста, дабы выяснить, знает ли кто-нибудь из них «Похищение Быка из Куальнге» целиком. Но сказал из них каждый, что известна ему лишь часть.
Тогда спросил Сенхан, кто из его учеников с его благословения отправится через страну Лета, чтобы найти целиком текст «Похищения», за который один мудрец на востоке обещал книгу Кулмена. Эмин, внук Нинена, отправился тогда в путь вместе с Муиргеном, сыном Сенхана. И случилось так, что путь их лежал мимо могилы Фергуса, сына Рой-га. Подошли они к могильному камню у Энлоха в Коннахте. Сел Муирген на тот могильный камень, а остальные оставили его и отправились искать дом для ночлега.
Спел Муирген тогда песнь камню, будто к самому Фергусу он обращался. Так он ему сказал:
Вдруг окутал Муиргена густой туман, и три дня и три ночи никто не видел его. И тогда явился перед ним Фергус во всем великолепии своем, с каштановыми кудрями, в зеленом плаще, в тунике с капюшоном, расшитой алым, с мечом с золотой рукоятью, в сандалиях с бронзовыми пряжками. Рассказал ему Фергус все «Похищение» целиком, как случилось все тогда, от начала и до конца. И тогда вернулись они к Сенхану с этим рассказом, и рады все были».
Небольшое пояснение: Сенхан Торпест — великий ирландский поэт, жил в 580–650 годы. Страна Лета, по одной версии, — Галлия, Франция, по другой версии — местность Кедберри, на юге Англии. Кулмен — так в Ирландии называли Исидора Севильского — христианского писателя, жившего в Испании в 560–636 годы. Его труды считались энциклопедией культуры, в том числе и ирландской. Фергус, сын Ройга, — знаменитый герой древности, его имя означает «муж силы». Местонахождение священного камня Энлоха — неизвестно. В приведенном отрывке речь идет о том, что кельтские поэты, знавшие лишь частично древнее предание, вызвали из могилы великого предка, который им поведал им сказание о похищении быка из Куальнге.
Нам не стоит тревожить души умерших, есть способы и попроще. Русский писатель-эмигрант Юрий Петрович Миролюбов записал слышанное от стариков предание о том, как бог в давние времена создал в небе круглую Луну, которую принес сам себе в жертву. Так из Луны получился ущербный Месяц с рогами как у быка. Но постепенно на Месяце «нарастает мясо», и он вновь превращается в круглую Луну. Вот тогда-то, накануне новолуния, жрецы совершали ритуальное жертвоприношение — быками, но, конечно же, не небесными, земными. Умирал бык, принесенный в жертву богу, и тут же зримо оживал — появлялся рогатый месяц на небе. Можно ли придумать более яркую иллюстрацию того, что после смерти на Земле души животных обретают вечную жизнь на небесах?
Древние народы обожествляли быка. Действительно, он был ездовым животным многих небожителей, но мог использоваться ими как наказание людям: низринувшийся с высот, начинал вытаптывать поля, уничтожать посевы, чем обрекал людей на голодную смерть. А мог и, наоборот, стать основой земного благополучия — на нем пахали землю, а приплод от такого быка-производителя давал большое стадо коров, а это мясо, молоко, сыр — словом, еда. Само слово «каравай» — не просто круглый хлеб, а символ и пожелание благополучия — изначально произносилось как «коровай» (так это слово произносится в современных славянских языках, например на украинском, а у южных славян — кравай), которое родственно слову «корова».
Добавим к этому, что почитание быка известно с самого начала возникновения человечества. Добрый дух-охранитель людей у древних шумеров Алад — это крылатый бык. Этот образ восприняли ассирийцы, которые украшали свои дворцы изображениями крылатых быков-охранителей — шеду.
По Библии многие знают царицу Савскую, поразившую воображение Соломона. В мусульманской мифологии ей соответствует правительница Сабы — Билкис. В Сабе — современном Йемене — с незапамятных времен поклонялись всемогущему Алмакаху — богу войны, земледелия, а в лихую годину — богу войны. Алмакаха часто изображали на быке или в виде быка. В самом деле, как еще должен выглядеть бог пахарей? И что может быть свирепей разъяренного быка, бросающегося на врагов?
В Малой Азии (современной Турции) в незапамятные времена жил народ хатти. Жрецы этого народа сохранили легенду о том, как бог луны Кашку как-то упал с небес прямо на рыночную площадь города. Небесный посланец пожелал увидеть дым от сожжения царя. Но царь-то еще был жив, здоров и на тот свет вовсе не спешил. Как тут быть? Жрецы решили заменить царя быком, которого принесли в жертву, а потом сожгли его — дым поднялся в небеса. Вполне удовлетворенный увиденным Кашку вернулся к себе на Луну. А хатти продолжали усердно исполнять ритуал: быка приносили в жертву богу Луны, а царь в храме восхвалял Кашку и молился о том, чтобы тот не заметил подмены и не вернулся с инспекцией на Землю.
Древнерусская символика жертвенных животных долгое время сохранялась в магических подвесках-оберегах. Миролюбов писал об этом: «…предметы, как серебряные «чушки», похожие на поросенка или теленка. Последние, особенно с изображением коровы или теленка, были, несомненно, предметами культа быка, исповедовавшегося нашими пращурами, скифами, а может, и раньше… «Чушки» эти были самодельные или же старинного изготовления, без особого искусства. Видно было, что «артист» скорее интересовался самой «чушкой»… чем сходством изображения. Некоторые из них были медные, другие серебряные и даже железные, а иногда, впрочем, весьма редко, из сплава золота и серебра. На вопрос: «Откуда ты взял эту «чушку»?» следовал ответ: «Это еще от прапрадеда».
Другим известным оберегом была и сейчас вновь вошедшая в моду серьга в левом ухе. Она представляла собой миниатюрный месяц — рога небесного быка. Миролюбов считает, что серьга была не только оберегом, но и опознавательным знаком, вроде той металлической таблички на запястье, которую носят современные солдаты, участвующие в боевых действиях. О традиции ношения серьги в ухе он пишет: «Вызвано это ношение было не столько тем, что «серьга приносит счастье», как непрерывной борьбой с кочевниками. Убитый на поле битвы мог потерять голову, а по вере неолитического человека, а может, и более раннего душа человека живет в его голове, отсюда — желание непременно найти голову своего сотоварища по оружию. Как ее отличить? По «серьге» в левом ухе! Если голова найдена, то тела можно и не искать или взять любое, даже принадлежащее кочевнику».
Известная сказка об Иване Быковиче, одолевшем последовательно три чуда-юда и женившемся после многих других приключений на царице — золотые кудри, — тоже отголосок древних верований…
Сивка-бурка
Несмотря на то что Сивка-бурка — один из самых известных персонажей русских преданий, сказки о нем стали восприниматься как досужие вымыслы — «врет как сивый мерин».
Можно ли сегодня понять, что это за сивый конь, отловленный Иваном ночью в поле? Конечно, можно.
В германских хрониках говорится о богине Сиве, которую почитали как западные славяне, так и их соседи — прусы, курши, литовцы. Ю. П. Миролюбов писал: «…венды сохранили имя Сивы, которое дали богине Сиве. Это, по всем данным, была богиня зимнего времени. На юге говорится: «Пригорюнилась слива, подходит Сивый!» Смысл таков: «Пригорюнилась слива, идет Сивый с Зимой». Другая пословица говорит: «Солому носи, да Сивого проси!», что надо понимать так: «Солому неси, да Сивого проси, чтоб не студил сильно!» Упоминание о санях, упоминание о холоде — признаки Сивого. Сивый всегда «ездил в санях», а в древние времена гроб усопшего ставили тоже на сани, символ дальнего пути по холоду на тот свет.
На Колядин день принято было с песнями и хороводами провожать Сивого, бывшего в санях. Кто-либо из дедов деревни представлял Сивого. Ему вручали с торжеством просяную метлу, деревянную лопату, «чтоб заметал за собой снег!» Без труда в этом можно видеть образ уходящего холода, а следовательно, и зимы. В рассказах о Николе, или Миколе, «ехавшем проселком через деревню», можно видеть образ древнего Сивого, который тоже ехал в санях через деревню. Сивый — бог старости, и наши предки не смотрели на старость, как на несчастье, а как на естественное событие в жизни каждого человека. Лошадь его также звали Сивкой. Проезжий везде встречал радушный прием, а его Сивка — овес. Точно то же говорят и про Николу. Как Сивый, так и Никола исполнял просьбы людей, особенно если они шли от чистого сердца и верующего человека. Сивый, будучи богом старости, любил детей, как всякий дед любит внучат… Сивый страшен только в конце лета, когда он может принести неожиданный холод, заморозки, побить градом или снегом жито, а в осени он несет заслуженный зимний отдых и предвещает Колядины торжества».
Но все же Сивый и Сива — не одно и то же. Между богиней ранних заморозков и добрым зимним дедом такая же разница, как между злом и добром, смертью и жизнью. Так же различались их цвета — чисто белый, святости и снега, был не похож на сизый, сивый — цвет савана и смерти. Сива — это богиня смерти, а образ ее дожил до наших дней. После чернобыльской катастрофы украинские старушки рассказывали друг другу, что видели своими глазами эту непонятную «радиацию», о которой в то время столько говорилось по телевидению и радио. Это будто бы высокая, седая, тощая старуха в белых одеждах — то есть Смерть, Сива.
Как отмечал Миролюбов, Сивого обязательно сопровождала сивая лошадь — Сивка, запряженная в сани, которые увозили души на тот свет. Это очень древнее поверье, характерное для многих народов, запечатленное еще на этрусских фресках, где лошадь изображалась как проводница умершего на тот свет.
Сказочному Ивану удалось поймать коня Сивы и заставить его служить себе. Трижды он проходит через символическую смерть, влезая в одно ухо и выбираясь из другого, меняясь после этого до неузнаваемости. Конская голова, конский череп — символ смерти.
В русских деревнях хворого врачевали по принципу «лечить подобное подобным», то есть клали у него в головах лошадиную голову в надежде, что смерть, узнав свой символ, не покусится на больного, а отступится и уйдет прочь.
И в заключение русская сказка о Сивке-бурке…
«Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий — Иванушка-дурачок: день и ночь дурачок на печи валяется.
Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям: «Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь, поочередно: поймайте мне вора!»
Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать. Забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: «Всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал».
На вторую ночь пошел средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черед дураку идти. Взял он аркан и пошел. Пришел на межу и сел на камень: сидит, не спит, вора дожидается.
В самую полночь прискакал в пшеницу разношерстный конь: одна шерстинка золотая, другая — серебряная; бежит — земля дрожит, из ноздрей дым столбом валит, из очей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Дурак уперся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить: «Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу». — «Хорошо, — отвечает Иванушка-дурачок, — да как я тебя потом найду?» — «Выйди за околицу, — говорит конь, — свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист пород травой!» — я тут и буду.
Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово — пшеницы больше не есть и не топтать.
Пришел Иванушка домой.
— Ну что, дурак, видел? — спрашивают братья.
— Поймал я, — говорит Иванушка, — разношерстного коня. Пообещался он больше не ходить в пшеницу, вот я его и отпустил.
Посмеялись вволю братья над дураком, но только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: «Собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня! Берите с собой лучших коней, и кто на своем коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст».
Стали собираться на праздник и Иванушкины братья: не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
— Куда тебе, дурак, — говорят братья, — людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.
Уехали братья, а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошел грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!»
Конь бежит — земля дрожит, из очей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал — и стал перед Иванушкой как вкопанный. «Ну, — говорит конь, — влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай».
Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит — народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень — цены нет; собой красавица из красавиц. Никто до нее скакать и не думает: никому нет охоты наверняка шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам: осерчал копь, прыгнул — только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад; братья его не скоро посторонились, так он их шелковой плеткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» А Иванушкин уж и след простыл.
Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня; набрал лукошко мухоморов и принес домой.
— Вот вам, хозяюшки, грибков! — говорит.
Рассердились тут невестки на Ивана:
— Что ты, дурак, за грибы принес? Разве тебе одному их есть!
Усмехнулся Иван и опять залег на печь.
Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается.
На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами. Вышел в поле, свистнул, гаркнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!»
Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный. Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит — на площади народу еще больше прежнего, все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать? Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам: осерчал конь, прыгнул — и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал. Приходят братья домой, а Иванушка уж на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.
На третий день опять братья поехали на праздник. Прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плеткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул — и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с ее пальца дорогой перстень, повернул коня и ускакал, не позабывши братьев плеткой огреть. Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» А Иванушкин и след простыл.
Пришел Иванушка домой, одна рука тряпкой обмотана.
— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана невестки.
— Да вот, — говорит, — искавши грибов, сучком наколол-ся, — и полез Иван на печь.
Пришли братья, стали рассказывать, что и как было, а Иванушке на печи захотелось на перстенек посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.
Поделиться книгой: