Помоги проекту - поделись книгой:
Только после похорон прекрасной Оды приступил Карл к суду над Ганелоном. Преступника привели в цепях и жестоко избили воловьими жилами. Карл рассчитывал на решительное осуждение Ганелона, но дело сложилось не так, как он ожидал. Ганелон заявил судьям, что он совершил не измену, а мщение Роланду: «Я отомстил, но я не изменил». Судьям стало жалко графа Ганелона, и они попросили Карла помиловать его: ведь все равно Роланда этой казнью не воскресить! Тогда выступил один из вассалов Карла — Тьерри, громогласно объявил Ганелона изменником и вызвал на поединок всякого, кто думает иначе. Вызов был принят Пинабелем, которого еще раньше Ганелон просил о помощи.
Это место поэмы в высшей степени интересно как точная картина современного певцу быта. Тьерри вручил Карлу свою лосиную перчатку. Обе стороны — и Ганелон, и Карл — представили поручителей. Пока улаживали все, что следовало уладить по закону, бойцы сидели на принесенных с этой целью скамейках. Уговорились. Привели коней, принесли крепкие доспехи. Перед поединком и Пинабель, и Тьерри отстояли обедню, приобщились и получили от священника отпущение грехов и благословение. При этом оба они одарили церковь богатыми приношениями. После этого бойцы подошли к Карлу. На них надели брони и шлемы, к сапогам прикрепили шпоры, к бедрам привесили мечи, дали им щиты и копья. Все присутствующие были в сильнейшем волнении…
Сначала Пинабель и Тьерри бились на копьях. Сшибка была страшная: поломались щиты, лопнули подпруги, и оба противника пали на землю. Тогда они схватились за мечи и стали биться пешими. После продолжительной борьбы Тьерри нанес противнику смертельный удар. Господь решил дело: Ганелон — преступник, изменник. Теперь уже никто не протестует против его казни. Графа Ганелона четвертовали, его поручителей также постигла позорная казнь. Были повешены палачом и все поручители Пинабеля.
Окончив суд над Ганелоном, Карл призвал к себе епископов и объявил, что привезенная им из Испании пленница Брамимонда выразила желание принять христианскую веру. Епископы просили, чтобы государь назначил ей восприемниц из знатнейших придворных дам. Испанская царица была окрещена в Ахене и наречена Юлианой. Песнь прибавляет, что царица сделалась христианкой по своему глубокому убеждению.
«Песнь о Роланде» стоит особняком в среде других chansons de geste. Она поражает живописностью и силой языка, целостностью композиции, мощью пронизывающего ее патриотизма. Детище феодального уклада, она переросла его и возвысилась над ним.
Рютбёф
Рютбёф, один из величайших поэтов французского Средневековья, был современником Людовика Святого и Филиппа Смелого. Личность Людовика Святого слишком замечательна, чтобы можно было пройти мимо нее, не сказав о ней ни слова. Характерной его чертой, которая прежде всего бросается в глаза, является его необыкновенное, почти мистическое благочестие. И днем, и ночью в продолжение нескольких часов он весь отдавался горячей молитве. Его вера доходила до фанатизма, В этом отношении любопытны следующие строки, написанные его биографом Жоанвилем[89]: «Я говорю вам, сказал раз король об евреях, никто не должен спорить с ними, кроме очень хорошего клирика; если же светский человек услышит, как они злословят христианство, он обязан действовать в защиту веры только своим мечом и так глубоко запустить его в живот хулителя, насколько он может войти туда».
Благочестие Людовика Святого не отвлекало его, впрочем, от королевских обязанностей. Особенно заботился он о правосудии и любил отправлять его сам в среде своих советников. На Жоанвиля, а также на других лиц, близких к королю, была возложена обязанность принимать все просьбы, направляемые на имя короля. Если то или другое дело представляло какие-нибудь особенные трудности, король решал его сам. В светлые дни он располагался с этой целью в Венсенском лесу или в Парижском дворцовом саду на ковре или прямо на земле. Сюда он призывал тяжущиеся стороны, выслушивал мнения своих баронов и юристов (легистов), а потом судил дело по совести. Он был строгим и справедливым судьею не только для светских, но и для духовных лиц, и даже для епископов. По крайней мере, он отвергал все несправедливые притязания. Его правдивость не имеет подобной себе в истории. Вступив на престол, он возвратил английскому королю те провинции, которые считал несправедливо приобретенными своими предшественниками. Он был убежденным другом мира, нарушая его только для священных войн за Гроб Господень. Особенно старался он обуздать в этом, как и во многих других отношениях, своих баронов. По сравнению с другими странами Западной Европы Франция находилась в правление Людовика Святого в счастливейших условиях. Италию раздирали в это время раздоры между гвельфами и гибеллинами[90]; в Германии также происходили внутренние беспорядки, в то время как императоры ее боролись против папства; Англия страдала под управлением Генриха III, и ее бароны были вынуждены обратиться за третейским судом к Людовику в споре с собственным королем.
Само собой разумеется, что король не мог один переделать весь существовавший в его время строй и видоизменить весь склад современной ему жизни. Насилие было делом самым обыкновенным. Наконец, далеко не все подданные Людовика ценили своего короля. Жители тех провинций, которые были добровольно уступлены Людовиком Генриху III во имя добрых отношений между сюзереном и его вассалом, не могли простить Людовику Святому его уступки и долго не признавали праздника, установленного в честь него католической церковью. Много было и отдельных его порицателей в обществе, не понимавшем, как можно обходиться без насилия. А что это было за общество, мы увидим из песен трувера Рютбёфа.
Мы не знаем ни года рожденья, ни года смерти Рютбёфа. Он жил в Париже, но нет никакого основания считать его уроженцем этого города. Он сообщает нам, что женился в 1261 году, но из другого его же стихотворения мы узнаем, что брак, о котором он говорит так определенно, не был первым. Не был он и счастлив в браке. Сам поэт говорит, что опечалил им своих друзей и доставил большую радость врагам.
Рютбёф сравнивает себя с мучениками, которых жарили, побивали каменьями и четвертовали, но их мучения, говорит он, окончились, а его мучения, спасибо женитьбе, будут продолжаться в течение всей жизни. Заканчивает он свое стихотворение молитвой о том, чтобы Господь зачел ему все его злоключения и удостоил его рая. В другом стихотворении он также жалуется на свое домашнее неустройство, говорит о болезни жены, о своей собственной болезни, совпавшей с ее, о том, что он отдал своего ребенка кормилице, а последняя грозится ему вернуть его обратно, если он не заплатит ей за труд. Хозяин требует платы за квартиру, нет дров, нет одежды, друзья его покинули — вот с какими жалобами обращается он к графу Пуатье, который оказывал ему раньше поддержку.
Несколько лет спустя он обратился со своими жалобами уже к самому королю Людовику Святому. Трудно винить Рютбёфа за его настойчивое попрошайничество. Поэтическое дарование его оплачивалось скудно, а других источников у поэта, которому не повезло родиться сеньором, не было.
Рютбёф питался плодами, которые приносила ему его поэзия. Среди его поэтических произведений встречаются такие, которые были написаны по заказу. Если такие заказы и оплачивались удовлетворительно, они представляли редкие явления. Рютбёф жил так, как жили все бродячие труверы и жонглеры. Здесь напоят и накормят, там дадут какой-нибудь подарок, а то и просто рекомендательное письмо к богатому, но не всегда щедрому родственнику. Как ни беден был сам Рютбёф, но при деньгах и он ссужал беднякам: по крайней мере, одно их стихотворений он написал на своего должника, подобно ему самому, не отличавшегося аккуратностью в уплате долгов. В заключение стихотворения он просит своего должника обещать уплатить долг хотя бы в завещании.
Причина бедности Рютбёфа, кроме малого заработка, заключалась еще в том, что он, будучи при деньгах, не слишком дорожил ими, жил довольно беззаботно, любил хорошо покушать и поиграть в кости. Писал Рютбёф в самых разнообразных жанрах: тут и лирические песни, и сатиры, и аллегорические поэмы, и драматические произведения, и жития святых, и стихотворные рассказы или фабльо.
Обратимся прежде всего к его лирическим произведениям. В нескольких песнях Рютбёф прославляет Деву Марию. Одна из них написана по образцу любовных кансон, но напрасно стали бы мы искать последние у Рютбёфа. Запрос на такие песни выставлялся только дамами высшего общества; Рютбёф не вращался среди них, да песни этого рода и не подходили бы к общему характеру и направлению его поэзии.
Известны его стихотворения, написанные по поводу смерти того или иного сеньора. Все они довольно однообразны, и сами личности почивших не обнаруживают в них своих индивидуальных черт; преломляясь сквозь поэтическую призму Рютбёфа, они дают большей частью один сплошной и притом однообразный спектр, в котором трудно подметить какой-нибудь преобладающий цвет.
Таких пьес четыре. В одной он оплакивает Ансо де л’Иль-Адана, но так, что по его произведению невозможно решить вопроса о том, кем именно был этот Адан. Он отмечает только одну резкую черту покойного, именно — его любовь к охоте, но эта черта в то время была принадлежностью большинства, если не всех, представителей высшего общества. Обращают на себя внимание только следующие слова: «Человек быстро достигает верхушки колеса фортуны; все служат такому человеку, оказывают ему почести, любят его. Но вот фортуна очень скоро поворачивает свое колесо: лица, которым служили, падают в грязь, а служившие бегут по ним».
Другая жалобная песнь написана по случаю смерти графа Неверского, умершего в Палестине. Сердце покойного было перевезено из Палестины в Сито. «Сердце графа, — говорит Рютбёф, — покоится в Сито, его душа — в небесной обители, а тело — за морем; вот прекрасный раздел». В заключение своей песни поэт обращается с воззванием к королю и сеньорам, чтобы они отправились на помощь городу Сен-Жан-д’Акр, где уже не развевается более знамя графа Неверского.
Третья жалобная песнь посвящена памяти Тибо V, графа Шампани и Бри, короля Наварры. Тибо V, сын знаменитого трувера Тибо IV, умер на Сицилии, возвращаясь из Крестового похода в Тунис. Умершего ненавидели его дядя и тетка, сами рассчитывавшие наследовать Наваррское королевство. Свою ненависть они выражали в клевете, распускавшейся ими про своего племянника. Так, по крайней мере, говорит в своей песни Рютбёф. До Крестового похода в Тунис молодой король не проявил себя никакими рыцарскими подвигами. Пользуясь этим, родные распускали слух, что Тибо не обладает никакой доблестью. Против этого ложного обвинения и возражает в своем произведении Рютбёф: «Первым он отправился в поход и последним возвращался оттуда… Он был пэром среди баронов, отцом для бедных, другом и братом людей среднего состояния». В последнем предложении поэт играет словами pair — пэр и реrе — отец; к подобной игре слов Рютбёф обнаруживает в своих произведениях большую склонность. Рисуя дальше нравственный облик почившего, он говорит о его доброте; он кормил бедняков по два раза вдень, своим личным примером он возбуждал отвагу во всех.
Четвертая песнь воспевает умершего в Италии, при возвращении из того же Крестового похода, графа Пуатье. В начале песни Рютбёф рисует образ истинного христианина. Тот, кто любит Бога и служит Ему, боится Его, охотно слушает Его слово, не страшится ни болезни, ни смерти. Он не поддастся искушению, принесет в жертву свою жизнь, оставит мать, отца, жену и детей, покинет свою страну и будет биться за Бога до смерти. Тогда он получит награду за свою службу. Таков был граф Пуатье. Он был зеркалом рыцарства. Таким образом, истинный христианин представляется Рютбёфу истинным вассалом Бога: он «служит Ему», он «принесет в жертву свою жизнь. В песни Рютбёфа встречается одна очень характерная черта. В Средние века был сильно распространен обычай клясться именами тех или других святых. Очевидно, обычай этот не одобрялся известной частью общества, усматривавшей в нем своего рода богохульство. По словам Рютбёфа, покойный граф вместо того, чтобы говорить «клянусь Св. Марией», говорил «клянусь Св. Гарией», то есть совершенную бессмыслицу. Этот прием графа поэт выставляет как доказательство его благочестия. Наряду с этим Рютбёф восхваляет графа Пуатье за то, за что вообще хвалили представителей знати средневековые певцы, а именно — за щедрость:
Вполне оригинален Рютбёф в области сатиры; сатира — его сфера. В своих сатирах он касается всех современных вопросов: чрезмерного увеличения числа монашеских орденов, борьбы университета с нищенствующими монахами, церкви и светского общества, Крестовых походов… Ни один общественный слой не ускользнул от его сатирического внимания. То он рисует перед нами торговца, который и тогда обманывал покупателей так же, как обманывает их теперь; то нападает на рабочих и на крестьян, которые хотят получить как можно большую плату за возможно меньший труд, не щадит он ни прево, ни мэров, ни духовенства, несмотря на свою религиозность.
Особенно доставалось от него монашеским орденам. «Теперь у нас, — говорит он, — так много орденов; я не знаю, кто изобрел их. Любит ли их Бог? Нет, они не из Его друзей!» Затем следует припев, повторяющийся после каждого из тринадцати четверостиший: «Ханжи и бегины испортили весь свет». Братьев миноритов, как и проповедников, он упрекает за стяжательство, за то, что они приобрели богатства[92]. «Кто не повинуется этим двум орденам, тот, несмотря на всю свою честность, может прослыть за еретика», — предупреждает поэт.
Нападки Рютбёфа на монашеские ордена были вызваны действительностью. Дело в том, что благочестие Людовика Святого проявилось и в чрезвычайном развитии монашества. «Подобно тому, — говорит Жоанвиль, — как переписчик, окончив книгу, раскрашивает ее золотом и лазурью, так и король разукрасил свое государство прекрасными аббатствами, большим количеством странноприимных домов и обителей как братьев-проповедников, так и других монашествующих орденов». Рютбёф возмущается этим. Он отмечает тот факт, что недостаточно было быть просто честным человеком, чтобы иметь право на уважение, но необходимо еще было принадлежать для этого к какой-либо из монашеских конгрегаций.
Впрочем, Рютбёф говорит, что и сам хотел бы сделаться монахом, чтобы спасти свою душу, но никак не может найти подходящего для себя ордена, так как все они отличаются друг от друга только одеждой и наименованием. Все монахи поживают превосходно, да и не заботятся ни о чем другом. Некоторые из них живут как настоящие сеньоры; иной из них мало делает для своих друзей, но зато много — для своей подруги. Не мешало бы, например, августинцам вспоминать каждое утро и каждый вечер о том, что слишком хорошо питаемая плоть вливает отраву в душу. Монахов общины Сито Рютбёф хвалит за их ум и религиозность, но прибавляет при этом, что они не нравятся ему, когда делаются торговцами и слишком забывчивыми в деле милосердия.
Мы не станем перечислять здесь монашеские ордена и указывать, в чем именно обвиняет сатирик каждый из них; мы отметим только те недостатки, которые, кроме указанных нами выше, направляли сатиру Рютбёфа против монашеских орденов. Все это — наши старые знакомые: ханжество, гордость, властолюбие, гневливость. Он обвиняет монахов в том, что они распускают всякого рода клеветы, вмешиваются в семейные дела, стремятся распознавать чисто семейные тайны.
Если Рютбёф, человек благочестивый, правоверный католик, вооружался так против монахов, то, конечно, были серьезные причины, побуждавшие его к этому. Очевидно, непомерное развитие монашества в царствование Людовика Св. внесло в тогдашнюю жизнь много нежелательных и возмущавших всякого честного и независимого человека явлений. Этих явлений не мог не замечать и король. По крайней мере, Жоанвиль говорит, что Людовик, будучи в радостном расположении духа, любил слушать рассуждение на тему: «Честный человек стоит большего, чем бегин», то есть монах вообще.
Нападая на духовенство вообще, Рютбёф делает различие между богатыми прелатами и сельскими священниками; последних он берет под свою защиту. «Сельский священник, — говорит он, — добывает себе хлеб с большим трудом и не в состоянии купить себе даже небольшой богослужебной книжки, у прелатов же — полные желудки, библии и псалтири: эти люди жирны и всегда спокойны. Когда они приходят к бедному священнику, кажется, что к нему пришли короли: им нужен такой парад, которого не может вынести на своих плечах человек бедный. Хоть закладывай свое облачение, а ставь им такие кушанья, которые не показаны в Писании. Если их не ублажить как следует, если бедняга сделает какой-нибудь промах, его сочтут за дурного человека даже в том случае, если он равен по своей жизни самому Св. Петру».
Снисходительно относится Рютбёф и к другому виду клириков, а именно — к студентам. Эта снисходительность не мешает ему, впрочем, при случае и бранить их, если они того заслуживали. В XIII веке между парижскими студентами происходили непрерывные раздоры. В 1218 году парижский оффициал[93] был вынужден прибегнуть к суровым наказаниям тех, «кто прибегал к помощи оружия и днем, и ночью наносил раны другим студентам» и творил бесчинства другого рода. Столкновения между студентами происходили на «национальной» почве: «нация» французская враждовала с пикардийцами, представителями Нормандии и англичанами. Говоря современным языком, враждовали между собой землячества, кружки земляков, крепко державшихся друг за друга в стенах университета.
Французская «нация», более многочисленная, требовала себе бóльших привилегий, другие не уступали, а результатом этих столкновений нередко являлось кровопролитие. В стихотворении, относящемся к одному из подобных столкновений, Рютбёф дает молодежи несколько мудрых советов. Зачем, говорит он, покидать родину и переселяться в Париж, где люди вместо того, чтобы запасаться мудростью, теряют свой рассудок?
Но в Парижском университете происходили и волнения другого рода. Волнения эти вызывались столкновениями между профессорами, принадлежавшими к белому духовенству, и профессорами-доминиканцами. Доминиканцы приобрели в это время огромное значение. Преимущества, которыми они пользовались, естественно, вызывали зависть в среде белого духовенства, и, так как доминиканцы пользовались особенным покровительством папы, белое духовенство выставляло из своей среды борцов за независимость французского духовенства от Римской курии. Во главе профессоров, принадлежавших к белому духовенству, стоял в описываемое время Гильом де Сент-Амур[94]. Он резко нападал на доминиканцев и с кафедры, и в своих литературных произведениях. Но смелого профессора вынудили покинуть Париж и удалиться в свой родной город Сент-Амур. Рютбёф горячо протестовал против его изгнания. По его мнению, король не может осудить кого бы то ни было без суда, а папа не имеет никакого права простирать свою юрисдикцию на Францию. В увлечении Рютбёф грозится Божьим наказанием, которое постигнет виновных в этом деле:
И это — не пустые слова: необходимо было иметь Рютбёфу много смелости, чтобы говорить таким языком с всесильными монахами, с папой и королем.
В то время университетские смуты приносили для высшего образования большой и трудно поправимый вред. Доминиканцы выпросили себе у парижского архиепископа сначала одну кафедру богословия, потом вторую и скоро прочно водворились в нем. Проникнув в университет, они стали отказывать в повиновении общим для всех правилам и требовать для себя особенного, исключительного положения. Когда сослуживцы пригрозили им исключением из своей среды, доминиканцы обвинили их в заговоре против церкви и короля и пожаловались в Рим, папе. При этом они принимали самый смиренный, самый невинный вид. Вот что говорил, например, в собрании профессоров и студентов Парижского университета францисканец Жан де Парм, обращаясь к профессорам, принадлежащим к белому духовенству: «Вы — наши учители и сеньоры, вы просветили нас; мы благодарны вам и готовы засвидетельствовать свою благодарность молитвами и проповедями. Мы — ваши дети и служители. Если мы и обладаем каким-либо знанием, то получили его от вас. И самого себя, и братьев, состоящих под моим началом, я предоставляю в ваше распоряжение. Мы — в ваших руках. Делайте с нами все, что покажется вам хорошим и справедливым». Таковы были слова, но совсем не таковы были чувства.
Рютбёф боролся с «университетскими монахами» в продолжение целых семи лет и подвергся за это различным неприятностям. Положение его было в высшей степени затруднительное. Оно сделается вполне понятным, если мы будем иметь в виду, что одним из монахов, преподававших в это время в Парижском университете, был знаменитый богослов Фома Аквинский. Эта борьба для Рютбёфа и его единомышленников была непосильным делом. Рютбёф в ней весьма пострадал. Папа Александр IV приказал сжечь его сочинения, направленные против монахов; над поэтом нависла угроза инквизиции.
Товарищи изгнанного Сент-Амура подали королю Людовику коллективную просьбу о его возвращении. Король дал суровый ответ, назвал в своем ответе Сент-Амура чудовищем, которое не достойно прощенья (правда, в то же время он написал папе послание, в котором хлопотал за изгнанника). Только после смерти папы Александра IV и его ближайшего преемника[95] Сент-Амур был возвращен в Париж, где его встретили с распростертыми объятиями.
Сатира Рютбёфа не щадила ни светского общества, ни церкви. В одной и той же сатире достается за жадность и духовенству во всех его видах, и судебным властям, и купечеству, и ремесленникам, и крестьянам. Он нападает и на рыцарство, которое уже не проявляло по отношению к менестрелям щедрости своих предшественников. Особенно выдается среди других произведений его сатира о «язвах мира». Рютбёф указывает три язвы: первой страдают миряне, второй — духовные лица, а третьей — рыцарство. Среди мирян нет больше взаимной любви. Сердца людей исполнены горечи, злобы и зависти; человек оказывает свою услугу другому только в тех случаях, когда требует этого его личный интерес. Не признается и родство: если родители бедны, они уже не считаются за родителей. Только богатые люди имеют семьи. Никто и не подумает помочь беднякам, но зато каждый норовит обобрать того, кто стоит ниже его. Духовные лица необыкновенно скупы и жадны; они берегут свои богатства только для себя. Если бедняки и получают что-либо от них, их прибыль до смешного ничтожна. О язвах рыцарствах, однако, Рютбёф говорит довольно осторожно высказываясь в том духе, что лучшие рыцари давно умерли и современные ему рыцари совсем не похожи на прежних.
Громя сильных мира сего, поэт хочет укрыться за фиктивной личностью, им же придуманной, но и ему самому, как говорит он, неизвестной. Его сатира «Жизнь мира» начинается рассказом о том, как поэт гулял в одно майское утро в саду и нашел там, под боярышником, пергаментную книжку, с содержанием которой и пожелал познакомить своих читателей. А содержание таково:
Выше мы сказали уже, что Рютбёф касался в своих произведениях и Крестовых походов. Он воспевал их участников, как, например, Жоффруа де Сержиня, одного из лучших рыцарей Людовика Святого. Из произведений Рютбёфа, посвященных Крестовым походам, особенно известно то, в котором он изображает беседу двух рыцарей, обсуждающих эти предприятия. Оно называется «Спором крестоносца и некрестоносца», и вот в чем заключается его содержание. «Однажды, — говорит Рютбёф, — я ехал верхом по своему делу, глубоко задумавшись. Недалек был день Св. Ремигия. Я думал о том, как сильно бедствуют жители Акра, у которых в настоящее время нет ни одного друга; неприятель же так близок к ним, что свободно может поражать их своими стрелами и копьями. Я так углубился в свои думы, что сбился с дороги, как это нередко случается с теми людьми, которые рассуждают сами с собой. Я наткнулся на прочный, крепко запертый дом, совершенно мне неизвестный. Внутри него находились люди, которых я и попросил впустить меня. То были четыре рыцаря, умевшие хорошо говорить по-французски. После ужина они вышли погулять в сад, расположенный вблизи леса. Я не хотел вмешиваться в их разговор, так как слышал от одного куртуазного человека следующее: иной думает, что он развлекает компанию, между тем как только расстраивает ее, а в этом нет ничего хорошего. Двое из них предоставили разговаривать между собой двум другим, а сами начали слушать их. Я оставался совершенно один около изгороди и прислонился к ней. Среди шуток и забав они вели между собой беседу, которую я перескажу вам. Были произнесены слова «свет», «Бог», и с этого они начали свою беседу».
Таково вступление, с которого начинает свое стихотворение Рютбёф. Не вникая во все подробности стихотворения, мы, за некоторыми исключениями, только в общих чертах изложим мысли, высказывавшиеся обеими спорящими сторонами. Один из собеседников возложил на себя крест и хотел принудить к тому же другого, но последний долго и упорно возражал на все его доводы.
Удивительное дело! Те люди, которые отправляются за море, обеспечивают блаженство своей души, но, возвратившись домой, не слишком-то благоденствуют. Если Бог присутствует в мире, то, конечно, Он пребывает и во Франции, и нет никакой надобности искать Его где-то за морем, среди людей Ему враждебных. Ваше море так глубоко, что я имею полное основание опасаться его.
Это произведение в высшей степени характерно. Неудачи, испытанные пылкими крестоносцами в Святой земле, разочарования, постигшие их, сделали свое дело. Рыцари стали подвергать свои чувства анализу рассудка. Их духовный кругозор стал расширяться: Бог — везде, а потому и вечное блаженство можно заслужить везде. Бог не требует от них, как властный сюзерен, только ленной службы, только войны за Него: к спасению ведут многие, различные пути. Доводы, приводимые крестоносцем, так сильны, что окончание произведения является для читателя сюрпризом. Но Рютбёф был сторонником крестоносных предприятий; он был одних воззрений с Людовиком Святым, а потому и доставил победу крестоносцу над скептиком. Сам он был весьма религиозен и не мог усомниться в идее Крестовых походов.
Религиозность Рютбёфа выразилась и в других его произведениях. Однако, если судить в общем, эти произведения нельзя отнести к разряду удачных. Исключения составляют только отдельные строфы, дышащие горячей верой, на которую сомненье не наложило ни одного пятна. Прислушайтесь к следующим стихам, в которых наш трувер воспевает Богородицу:
Мы не будем говорить здесь о драматических произведениях Рютбёфа: он — не драматург. Изобразив и личность поэта, и характер его поэзии, мы закончим настоящий очерк его завещанием, так называемым «Раскаянием Рютбёфа».
«Мне надо, — говорит Рютбёф, — покончить с рифмами». Он сокрушается о том, что, отдаваясь игре и другим развлечениям, забывал о псалмах и не служил как следует Богу. «Как осмелюсь я сказать на Страшном суде хоть слово, когда и сами праведные будут трепетать? Всю свою жизнь я наполнял свой желудок за счет других людей, жил на счет их существования. Хорошим юристом считается тот, который умеет лучше лгать, но если я скажу, что не обращался к покаянию по неведенью, эта отговорка не спасет меня». Бог даровал человеку чувство и знание, создал его по Своему подобию и пострадал за него. Человеку нетрудно распознать своего врага, который стремится завлечь его в темницу, откуда никто не выберется ни путем просьб, ни откупом, хотя бы сулил богатства. Поэта сокрушает то обстоятельство, что он творил волю своего тела, слагал рифмы и распевал их против одного, чтобы понравиться другому. Здоровья его сердцу не могут возвратить ни доктора, ни аптекари. Поэт знает только одну искусную даму-врача[100]. Такого искусного врача еще не было ни в Лионе, ни во Вьенне, ни во всем мире. Нет такой застарелой раны, которая не могла бы очиститься и закрыться, как только эта дама стала бы лечить ее. Она извлекла из позорной жизни блаженную египтянку и вручила ее Богу безупречной и чистой[101]. Конечно, она сжалится и над христианской душой поэта. Он полон думами о смерти, которая разит не только слабых, но и сильных. Как бы ни был силен человек, при наступлении ее он теряет почву под ногами. Когда тело погибнет, останется душа, и ей придется отдать отчет перед Богом во всем, что делал человек до самой своей смерти. Пора идти на покой, покинуть этот свет. Рютбёф выражает при этом надежду, что покаяние пришло еще не слишком поздно, что Господь помилует его.
Не без сожалений мы расстаемся с Рютбёфом, с этою прямой, искренней, честной личностью, с этим врагом всего ложного и дутого, врагом фарисейства в различных его проявлениях. Он дорог нам как верный друг просвещения, как друг всех оскорбляемых и унижаемых, знакомых с горечью нужды. Он прежде всего — сатирик, но про его сатиру можно сказать то же, что справедливо говорят про юмор Гоголя. Сквозь постоянный смех последнего проступают слезы над теми несовершенствами, которые он осмеивает. Сатира Рютбёфа не пропитана насквозь желчью, как сатира Ювенала. Читая сатирические произведения Рютбёфа, чувствуешь невольно, что их писала рука бесконечно любящего людей человека. Его многословные подчас тирады, его звонкий и выразительный стих, его бесчисленные, не передаваемые на наш родной язык каламбуры не заглушают от нас биения его любящего сердца. Строгий к другим за их неправду, Рютбёф был строг и к самому себе. Он ставил себе в своем завещании в большую вину то, что жил милостями других… Но мы хорошо знаем, что без этих милостей он умер бы с голоду.
Романы Круглого стола
В очерке, посвященном труверам и их поэзии, мы уже дали общую характеристику поэм бретонского цикла, иначе называемых романами Круглого стола. В настоящем очерке мы обратимся к более подробному их рассмотрению. В V веке Европа представляла своеобразное зрелище. В ней происходили почти непрерывные передвижения народов. Эти народы искали прочных мест для своей оседлости. Западная Римская империя умирала вполне естественной смертью, благодаря чему открывалась обширная территория для водворения на различных ее местах этих народностей.
Именно в это время, около половины V века, была занята варварами и Британия. Римское правительство было слишком слабо, чтобы помешать этому, оно даже отозвало свои легионы, защищающие Британию, и коренное население ее получило новых повелителей, среди которых преобладающими элементами были англы и саксы. Но утверждение в этой стране новых народностей не могло все-таки совершиться без борьбы коренного населения с пришлым, тем более что пришельцы не могли сразу же занять всей территории острова. Борьба эта была упорна и выдвинула из среды коренного населения многих героев.
Но всех их превзошел король бриттов, населявших южные местности острова, по имени Артур; жил он в VI веке. Совершенно понятно, что он сделался достоянием легенд. Они такой густой сетью покрыли эту личность, что теперь нет никакой возможности отделить действительность от мифа. Над созданием этих легенд, над их развитием много потрудились национальные британские певцы — барды. В эпоху народных войн звон мечей сливался с аккордами арф и воинственные крики — с песнями бардов. Нередко сами барды брались за мечи и считали высокой честью идти впереди своих отрядов. Они вращались, таким образом, в самом водовороте современных событий. Они поддерживали воинственный жар своих соотечественников, смело вступались за всякого невинно страдающего, умели обуздывать гордых и могучих. Такая деятельность необычайно возвышала их над толпой; она и объясняет нам то влияние, которое оказывали барды на своих соотечественников. Это влияние приобретало особенную силу еще и потому, что звание барда было наследственным. Авторитет певца увеличивался еще авторитетом его предков. От отца к сыну вместе с золотым кольцом и арфой переходило не только уважение к личности барда, но и уважение к отечественной старине и любовь к добродетели. Пышно цвели новые поколения поэтов под кровом старых, как молодые отпрыски дубов в тени своих могучих, столетних, широколиственных прадедов.
В песнопениях бардов личность короля Артура занимала точно такое же место, какое занимает личность Карла Великого в chansons de geste. Барды воспевали его подвиги, те тринадцать больших побед, которые будто бы одержал он над пришельцами. Они вплетали в свои песни о нем много чудесного — из области древней национальной мифологии. И чем более протекало времени, тем более вырастала и становилась чудеснее личность короля Артура. Да это и понятно. Геройская борьба бриттов не увенчалась успехом. Вот что говорит Св. Гильда[102], живший в VI веке, в своем сочинении «О погибели Британии»: «Святотатственная рука варваров, пришедших с востока, распространяет пожары от одного моря до другого. И в самом деле, пламя остановилось только после того, как сожгло города и поля почти по всей поверхности острова и как бы вымело его своим красным языком до западного берега. Все жители деревень, настоятели храмов, жрецы и народ погибли от меча или от огня. Обломки стен, камни, священные алтари, изуродованные и окровавленные трупы были похожи на остатки винограда, которые давит страшный пресс».
Оставшиеся в живых были обращены в рабство. Те из них, которые не хотели покоряться, ушли в западные, гористые части острова. «Остальные же переправились в Галлию через океан, в западную часть Арморики, которую населяли их предки и где жили еще люди той же расы, говорившие на том же языке. Во время своего переезда они пели под своими парусами с громкими стенаниями: «Господи, Ты отдал нас, как овец для пиршества, Ты рассеял нас среди народов!».
Саксы, подчинив себе почти всю нынешнюю Великобританию, не оставили в покое тех бриттов, которые удалились в Уэльс и Корнуэльс. Борьба продолжилась. Барды по-прежнему пользовались большим уважением в народе. Предмет их песнопений был тот же: они восхваляли и прославляли правителей героической эпохи. Но эти герои стали постепенно менять свой характер. В эпохи, подобные той, которую переживали бритты, народ особенно дорожит славным прошлым и, благоговея перед ним, неустанно украшает его всеми цветами своего поэтического воображения. Чем более протекало времени, тем более теряли герои человеческий облик и превращались в какие-то сверхъестественные существа. Христианство, все более и более проникая в жизнь, наложило на героическую поэзию свой собственный отпечаток, привнесло в нее свои элементы. Так из разнородных элементов сложился бретонский цикл, в котором опоэтизированный Артур становится центральной фигурой. Все главнейшие элементы легенды о короле Артуре мы встречаем уже собранными в латинской хронике Ненния[103], написанной в IX веке.
Норманны, утвердившись в начале X века в Северной Франции, овладели и Бретанью, а во второй половине XI века покорили Англию. Это сближение норманнов с бриттами содействовало распространению среди французов бретонских легенд и поэзии бардов. Древние кельтские саги стали распеваться жонглерами; в то же время эти саги получили твердую и определенную форму в латинских хрониках. Особенно замечательно в этом отношении XII столетие. Именно в это время бенедиктинский монах из Уэльса Гальфрид Монмутский[104] написал свою «Историю бриттов»[105], которой суждено было повлиять на средневековую поэзию. История Гальфрида представляла собой, в сущности, вольное переложение хроники Ненния[106]. Эта «История» несколько раз переводилась на французский язык и вызвала во Франции множество подражаний.
Таким образом, поэзия бардов проникала во Францию двумя путями: один из них пролагался хроникой Монмута — так, между прочим, возник «Роман о Бруте», написанный норманнским поэтом Васом[107]; другой — расчищался по-прежнему жонглерами и труверами, которые охотно черпали свои сюжеты из богатой сокровищницы мифов о короле Артуре и его сподвижниках, заседавших за Круглым столом этого короля. Круглый стол помимо своих волшебных свойств был удобен еще в том отношении, что устранял всякие споры из-за мест: здесь все были равны.
Название «Романа о Бруте» объясняется следующим образом. После Энея, основавшего свое царство в Италии, на престол вступил его сын Асканий. У него был сын Брут, который имел несчастие застрелить на охоте отца. Он бежал в Грецию, собрал вокруг себя рассеянных до того времени троянцев и освободил их от греческого ига. Женившись на дочери побежденного им греческого короля, Брут вопросил богиню Диану, где основать ему королевство. Диана указала ему на остров, расположенный за Галлией. В тридцать дней достигает Брут берегов Африки, проезжает через Геркулесовы столбы и, совершив целый ряд подвигов, прибывает, наконец, в Альбион. Здесь он основывает город Триновант, или Новую Трою (Troja nova, потом — Lud, Londunum, Лондон). По имени Брута остров стал называться Британией, а население его — бриттами. Таким образом, король Артур происходит от воспетого Вергилием Энея.
«Роман о Бруте» начинается с рассказа о рождении короля Артура, который с пятнадцатилетнего возраста начинает совершать подвиги: он покоряет множество земель и истребляет великанов. Ему покоряются Ирландия, Дания, Норвегия, Франция и даже Италия. В этих мнимых завоеваниях Артура как будто сказалось воспоминание об Александре Великом. Другая сторона его деятельности напоминает нам Тезея: он очищает землю на огромном пространстве от великанов и всякого рода чудовищ. Он вооружен магическим копьем, Калибурном, которое подарили ему феи острова Авалона, и щитом, на котором находится изображение Девы Марии. Его военный крик: «Да поможет Бог и Святая Мария!»
Вас изображает короля Артура в его резиденции, Карл ионе уэльском. В большие праздники собираются при его дворе, участвуют в устраиваемых им турнирах лучшие из королей, баронов и рыцарей Европы: все они относятся к Артуру как к величайшему из существовавших когда-либо на земле монархов. Затем поэт перечисляет нам его придворных и говорит: «Для них-то он учредил военный орден Круглого стола, о котором бретонцы передают много всяких басен. Все рыцари были равны между собой, несмотря ни на свое положение при дворе, ни на свой титул; всем им прислуживали за столом совершенно одинаковым образом; никто из них не мог похвастаться тем, что занимает за столом лучшее место, чем его сосед; между ними нет ни первого, ни последнего. Не было ни шотландца, ни бретонца, ни француза, ни норманна, ни анжуйца, ни фламандца, ни бургундца, ни лотарингца, ни одного вообще доброго рыцаря, откуда бы он ни происходил — с запада или с востока, который не счел бы своей обязанностью побывать при дворе короля Артура. Сюда приходили из всех стран рыцари, искавшие себе славы. Они являлись сюда и для того, чтобы определить здесь степень своей куртуазности, и для того, чтобы повидать королевство Артура, познакомиться с его баронами и получить богатые дары. Бедные люди любили Артура, богатые — воздавали ему большой почет; иноземные короли завидовали ему и страшились его: они боялись, что он завоюет, пожалуй, весь свет и лишит их самих королевского достоинства». Но и эта блестящая картина имеет свои тени; и у короля Артура есть враги — и даже среди близких ему людей.
Несчастия начинают разражаться над головой героя непосредственно за его блестящими победами. Победив великана и римлян, торжествующий Артур возвращается к себе домой и узнает по дороге, что ему изменил племянник Мордред, что он овладел и сердцем его жены, и его царством. Артур разбил Мордреда в сраженье, но племянник не пожелал сдаться. Происходит вторая битва; в этом сражении пали почти все предводители обеих сторон и получил смертельные раны сам Артур. Казалось бы, что на этом и должна окончиться поэма, но дело обстоит иначе. Неожиданно Артур обретает бессмертие. Когда он упал раненый на землю, его подняли таинственные духи и унесли на остров Авалон, откуда он снова возвращается в мир людей.
Даже в самых кратких указаниях на короля Артура рядом с его именем упоминается имя волшебника Мерлина. Древнейшая из легенд о Мерлине излагается Васом в том же самом романе о Бруте. Содержание этой легенды, которую излагали и другие авторы, сводится в общих чертах к следующему. Мерлин — сын монахини и воздушного духа. Король саксов Вортигерн хочет, по совету гадателей и звездочетов, принести его в жертву богам, чтобы закрепить постройку созидаемой им крепости, над которой он трудится долго и напрасно. Мерлин, хотя и мальчик по виду, обнаруживает такие свойства, которыми не обладает ни один из королевских гадателей. «Вы желаете узнать, государь, — говорит он, — отчего разрушаются стены вашей башни? Если вы хотите, я скажу вам это. Знаете ли вы, что под этой башней есть большое подземное озеро? А под водой лежат два дракона: один из них белый, другой — красный. На каждом из них лежит по большому тяжелому камню. Но камни эти нисколько их не беспокоят: так велики и сильны эти чудовища. Но когда на заложенном тобой фундаменте воздвигаются башенные стены, они начинают сильно давить на воду, а вода давит на драконов. Тогда драконы начинают поворачиваться и производят этим сильное волнение на озере: земля колеблется, и стены твоей башни рушатся. Теперь, государь, прикажите рыть землю под башней и казните меня, если слова мои не оправдаются наделе». Все, сказанное Мерлином, подтвердилось фактами. Оправдалось на деле и предсказание Мерлина о скорой смерти Вортигерна. «Не думай, — говорил ему Мерлин, — что построенная тобой башня спасет тебя от смерти». Вортигерн был сожжен в своей же собственной башне, и бритты, которыми он правил насильственно и не по праву, освободились от тирана. После этого Мерлин оказывал всевозможные услуги королям бриттов: Пендрагону, Утеру, и в особенности сыну последнего, знаменитому Артуру. Он помогал Артуру в его первом поединке, содействовал ему в приобретении волшебного меча, ради Артура он превращался и в жонглера, и в отшельника, и в старца, и в карлика, и даже в оленя. Мерлин присутствовал и при дворе короля, в кругу его блестящих рыцарей. Но потом он покинул королевский двор. Дело в том, что он полюбил красавицу Вивиану, жившую при дворе Артура, и как только красавица эта удалилась от блестящего общества славного короля, Мерлин последовал за ней.
Роман Васа сам по себе еще не может быть отнесен к романам Круглого стола, но в нем имеются налицо те главные элементы, которые вошли потом в эти романы. Как и следовало ожидать, труверы, ухватившись за прекрасные сюжеты, которые представляют сказания об Артуре и волшебнике Мерлине, переделали их на свой лад. Сотрапезники Артура превратились у них в рыцарей, знакомых со всеми правилами куртуазии; эти рыцари действовали и говорили, как действовали и говорили французские бароны XII века.
Большое значение в истории развития поэзии бретонского цикла имели Роберт де Борон[108] и Кретьен де Труа[109], деятельность которых относится к XII столетию. Роберт де Борон написал большую поэму, не дошедшую, к сожалению, до нас в полном виде. Наиболее, впрочем, интересной для нас является сохранившаяся целиком первая часть поэмы, так как в ней мы встречаемся впервые со сказанием о Св. Граале, которое в бретонских романах сплетается обыкновенно со сказаниями о короле Артуре, волшебнике Мерлине, феях и всякого рода волшебниках и волшебницах[110]. Она открывается рассказом об искуплении, которое автор рассматривает как освобождение от власти дьявола. Затем роман повествует о предательстве Иуды и Тайной вечере.
Иисуса увели. В доме Симона, где он в последний раз беседовал со своими учениками, остался сосуд, в котором Христос священнодействовал. Один из евреев унес сосуд и отдал его потом Пилату.
У правителя Иудеи состоял на службе chevalier[111] по имени Иосиф. Он видел много раз Иисуса и полюбил его. Присутствуя на совещании иудеев, замышлявших погубить Богочеловека, Иосиф не осмелился противоречить им. Но, узнавши о смерти Иисуса, он решился в глубокой скорби спасти от поругания хотя бездыханное Тело Его. Явившись к Пилату, он напомнил ему о своей службе и попросил в награду Тело Распятого. Удивленный правитель тотчас же согласился исполнить его просьбу. Иудеи не дозволяли, однако, снять Тело Иисусово и ушли от креста только после того, как Иосиф явился вторично — уже в сопровождении Никодима, посланного Пилатом.
Иосиф принял в свои руки Святое Тело и тихо положил его на землю. Омывая Его, он заметил кровь, струившуюся из ран, и ужаснулся, вспомнив, что ею был рассечен камень, находившийся у подножия креста. Иосифу пришел на мысль сосуд Тайной вечери, который перед тем был отдан ему Пилатом, и благочестивый муж нашел, что каплям божественной крови наиприличнее было поместиться в этом сосуде. Иосиф взял сосуд и собрал в него кровь из язв на ногах, руках и боку. После этого, обвивши Тело Иисуса богатой тканью, положил его в приготовленную для себя гробницу.
Весть о воскресении Христа смутила иудеев, и они решили предать смерти Иосифа и Никодима, которых считали виновниками потери Иисуса. Предупрежденный Никодим успел скрыться, Иосиф же был схвачен в постели, жестоко избит и потом заключен в принадлежавшую Каиафе темницу, которую так закрыли, что башня казалась снаружи каменным столбом. Никто не знал, что случилось с Иосифом. Что касается Пилата, то он был сильно раздражен и огорчен его исчезновением, потому что не имел около себя ни лучшего друга, ни столь прямодушного и храброго человека.
Казалось, что все было кончено для Иосифа. Но истинные друзья познаются в несчастии, и Иосиф не был забыт Тем, за кого потерпел. Иисус явился к нему в темнице и принес сосуд, содержащий Божественную кровь. Увидевши свет, Иосиф возрадовался сердцем, исполнился благодати Св. Духа и воскликнул:
— Всемогущий Боже! Откуда может происходить этот свет, как не от Тебя?
— Иосиф, Иосиф! — сказал Иисус. — Не смущайся, тебя спасет сила Моего Отца.
— Кто Ты, говорящий со мною? Мой ослепленный взор не может узнать тебя.
Поделиться книгой: