Помоги проекту - поделись книгой:
На покрытом толстым слоем пыли столе оказался медный шандал с пятью почти не обгоревшими свечами, а в очаге лежали дрова. Гийом зажёг свечи от факела, а сам факел осторожно положил в очаг. Дрова тотчас занялись, в комнате стало светло и уютно.
Почему-то пришла уверенность, что здесь не может быть никакой лжи и подвоха, мысли о скелетах сами собой выветрились из головы. Этот дом был другом и защитником.
Друзья стояли в дверном проёме и с тревогой ждали, что скажет Гийом.
– Вроде, всё нормально. Давайте сюда!
Костёр решили не трогать – мало ли, вдруг придётся вернуться. Всё равно, если не подкармливать огонь, он скоро погаснет сам собой. Войдя в дом, ребята почувствовали, что устали запредельно. Так устали, что уже не было сил чего-то бояться. В комнате было тепло, широкая лежанка в углу была устлана пусть пыльными, но мягкими шкурами, и не оставалось никаких сил противиться сну. Этих сил едва хватило на то, чтобы добраться до лежанки и скинуть с измученных ног разбитые башмаки.
Едва головы коснулись постели, ребята провалились в сон.
Сон без сновидений и кошмаров.
Проснулись непривычно поздно. За окнами стояло зыбкое марево, заглушающее краски. Где-то далеко-далеко, в беспросветно сером небе, затянутом мглистой пеленой, маячило бледным полуразмытым пятнышком солнце.
Ноги со вчерашнего гудели, ссадины болели, а в горле всё спеклось от жажды. Дрова в очаге за ночь прогорели, превратившись в чёрные, подёрнутые седым пеплом, головешки. Костёр за окном погас. А вот свечи, непонятно почему, продолжали ярко гореть! Но ведь такого быть не может! Они давно должны были расплыться на столе натёками воска! Но свечи не уменьшились ни на волосок.
Ильзе дунула на огонь, язычки пламени затрепетали, но не погасли.
Андерс не мог не подколоть сестру – Эх ты, фукалка! Пусти-ка меня! – Он набрал полные лёгкие воздуху и аж со свистом выдохнул, но пламя лишь резко колыхнулось и вновь выровнялось, как ни в чём не бывало.
– Ну и ну! Непростые это свечечки!
Гийом подошёл ближе, какое-то время вглядывался в бледные язычки огня, потом протянул к пламени руку, тихо произнёс какие-то незнакомые слова и щёлкнул пальцами.
Пламя вспыхнуло ярче и тотчас погасло.
– Ого! – только и смогли произнести приятели..
При тусклом свете дня комната показалась не то что маленькой, но тесной. Она была плотно заставлена грубо сколоченными шкафами, полками, табуретками. Дальний угол занимала приземистая тумба, на которой громоздился огромный глиняный кувшин. Таких огромных они ещё не видели. А рядом у стены стоял, совершенно не вяжущийся с остальной мебелью, старинный, работы хорошего мастера, стол. Тёмное полированное дерево. Резные, выполненные в виде грифонов ножки. Причём крылья, клювы и когти грифонов не потеряли яркой позолоты, а глаза светились зелёной эмалью. Всё это было покрыто толстым слоем пыли. Полки, шкафы и выдвижные ящики стола – ребята проверили очень тщательно, – были абсолютно пусты – ни тряпочки, ни ниточки, ни клочка бумаги – ничего, что могло бы рассказать о хозяине этого давно покинутого жилья.
Пить хотелось так, что терпеть не было мочи. А, может, зря они испугались озёрной воды?
Может, не так она и гадка? И её вполне можно пить? Тут уж что сильнее – брезгливость или жажда. Ведь это, всё-таки, не помои. Просто, мутная протухшая вода. Самая обыкновенная, только пополам с песком и илом. Что, если её процедить и прокипятить? Ведь жил же здесь человек. Какую он ещё воду мог пить, если другой нет? Может, стоит набрать немного в котелок? Ну не умирать же от жажды на самом деле!
Но для того, чтобы набрать воды, надо было решиться подойти к озеру. Хорошо, допустим, они себя пересилили – когда стоит вопрос жизни и смерти, на что только не решишься. Допустим, им удалось пройти топким и склизким берегом. Чем зачерпнуть воду – не проблема – вон сколько на полках кувщинов и горшков. На любой вкус – и большие и маленькие. Есть даже огроменный чуть не под потолок кувшинище.
Интересно – для чего он нужен? Ничего себе громадина! Этакую бандуру небось и с места не сдвинешь. Тут Гийом вспомнил, что именно из этого угла исходило вечером слабое и зыбкое свечение. Что могло там светиться? И опять таки, для чего такая зверюга? Из памяти всплыло книжное слово "пифон". Кажется, в чём-то подобном в древние времена хранили запасы вина и воды. А вдруг здесь тоже хранилась вода? Хозяин привозил чистую откуда-нибудь издалека, и заливал в этот кувшин.
А если так, то вполне возможно, что со старых времён там осталось что-нибудь. Пусть даже капелька, на самом донышке. Когда ни о чём, кроме воды, думать не в силах, вода мерещится всюду.
Ильзе нерешительно подошла поближе и легонько хлопнула ладонью о крутой глиняный бок. Удивительно, но кувшин не загудел пустотой, а отозвался глухо, будто был чем-то до краёв полон. Андерс, не долго думая, приволок от противоположной стены тяжеленную лавку, чтобы с неё забраться на тумбу. Но, пытаясь подвинуть лавку ближе, он случайно задел тумбу, соскочил какой-то крючок, и дверцы настежь распахнулись.
Ого! – такого никто не ждал – дно кувшина словно прорезало толстую столешницу и нависало над полом. А в само дно были вмазаны голубоватым варом две толстые трубы из обожжённой глины. Другие концы труб уходили куда-то под пол. Зачем всё это? Очень странное сооружение.
Наконец, Андерсу удалось подтащить лавку и перебраться с неё на тумбу. Широкая горловина кувшина была прикрыта тяжёлой медной крышкой. Может, эта крышка и светилась ночью, отражая пламя костра?
Под испуганные вскрики: "Осторожно! Не разбей!" Андерс попытался открыть кувшин, но крышка не сдвинулась с места, сколько парнишка ни пыхтел и ни тужился. На волосок не поддалась, словно приросла. Он так увлёкся, что даже не заметил, как Метте вскарабкалась на скамью и встала рядом.
– Ты куда, здесь и так не повернуться! Слезай, всё равно до крышки не дотянешься! Что ты тумбу шатаешь, мы сейчас грохнемся и всё тут перебьём. Слазь, говорю!
Но Метте и не думала подчиняться. Она то подтягивалась на мысочках, то присаживалась на корточки, и всё время во что-то пристально всматривалась.
Вдруг девочка, прошептав "ну-ка, подвинься!", схватилась за ручку кувшина и резко нажала на какой-то выступ. И тотчас крышка с громким щелчком стала приподниматься. Медленно-медленно. Словно створка раковины. Пока, наконец, не стала торчком.
Андерс заглянул внутрь и заорал такое "ура!", что стены покачнулись. – Кувшин до самого края был полон воды!
Чистейшей! Прозрачнейшей! Самой обыкновенной воды! Откуда она здесь взялась?– непонятно. Но вода не мерещилась, она была реальностью. Андерс зачерпнул пригоршню и поднёс к губам
– Как родниковая! Дайте мне, чем набрать! – Три руки протянули ему баклажки. Увы, хотя горловина была достаточно широкой, баклажки почему-то в неё не пролезали, словно их отталкивала какая-то сила.
И тут запасливая Метте, которая всегда "на всякий случай" таскала в карманах какие-то крючки, ножнички, нитки, иголки, вспомнила о кружке, которую опять же "на всякий случай" уложила в корзину.
Старую оловянную кружку с помятыми боками тотчас же достали из-под грибов, протёрли начисто тряпочкой. Андерс дрожащей рукой зачерпнул воду и торжественно, словно совершая некий священный обряд, первой протянул воду Метте. Метте казалось, что дай её волю, она выпьет залпом не одну, а десять таких кружек, и никакая сила не заставит её оторвать губы от воды. Но усилием воли она заставила себя отпить ровно четверть, ни каплей больше, и, в торжественном молчании, передать кружку Ильзе. Та, отпив свою четверть, Гийому. Круг завершил Андерс. И вкуснее этой воды не было ничего на свете.
Ребята пили и пили кружку за кружкой, и им казалось, они никогда не напьются.
Набрали про запас полные фляги, почистив и покрошив лесную добычу, поставили на огонь котелок с грибной похлёбкой, и даже умылись. На душе стало легко, словно все проблемы уже решились, словно нет теперь ничего проще, чем выбраться из Мёртвого леса.
Гийому всё не давала покоя какая-то неясная ему самому мысль. Он влез на тумбу, подтянулся сколько мог на цыпочках, вытянул шею и весь перегнулся, пытаясь заглянуть в глубь кувшина, и не смог удержать возгласа изумления – ведь сколько они вычерпали воды – ведра три, не меньше! а кувшин, по-прежнему, был полон! До краёв!
И опять Гийому померещилось слабое свечение, идущее откуда-то изнутри, чуть не с самого дна.
– Дайте-ка мне табурет, – попросил он.
Андерс тотчас подхватил ближайший и взгромоздил двумя ножками на лавку, двумя на тумбу, качнул, проверяя устойчивость.
– Осторожно! Кувшин разобьёте! – испугалась Ильзе.
– Я осторожно. Я очень-очень-очень осторожно. И не кричи под руку! – Гийом влез на табурет и долго-долго вглядывался в пронизанную какими-то странными бликами воду.
– Ага, там, на дне, похоже, серебряные монеты. Старинные. Мелкие-премелкие. Да как их много! Ими всё дно устлано. Жаль, нельзя достать ни одной. Больше ничего не вижу. А, вот – два отверстия на дне. Понятно, через левое вода поступает в кувшин, – точно, вот и пузырёк воздуха втянулся со струёй воды, – а через правое вытекает. Значит, тот, кто здесь жил, не из каких колодцев или ручьёв воду не возил…
Слушайте, вы знаете, что это за вода? – это вода из Мёртвого озера!
– Да ну?!
– Вот те и да ну!
Гийом слез с табурета, после чего все по очереди заглядывали в кувшин, пытались разглядеть россыпь монет на дне и поднимающиеся к поверхности редкие пузырьки.
Кто жил в этом доме? Колдун? Чернокнижник? Великий художник и изобретатель странных машин Лиотард Готтенсвальд, о котором ходило столько легенд? Почему он ушёл? И куда? – Ответа на эти вопросы не было. Каждый выдвигал какие-то новые, порой совершенно невообразимые идеи, каждый до хрипоты готов был отстаивать своё. И только Гийом не принимал участия в споре.
Он присел на корточки рядом с грифонами, потом зачем-то подёргал их за крылья, за хвосты, потянул за клювы, надавил на глаза. На его странные действия никто не обратил внимания.
Он и сам не знал, для чего это делает. Конечно же, всё это глупости, ничего и не следовало ожидать…
Гийом уселся на стол и глубоко задумался. Его мысли витали где-то очень далеко отсюда. При этом он, сам того не замечая, чертил пальцем на пыльной поверхности стола какие-то узоры, буквы, домики, кораблики, собственное имя и его же, только руническим письмом…
И тут, внезапно, тяжёлая столешница заскрипела, дрогнула – Ги еле успел соскочить, – и стала отходить в сторону.
Под столешницей открылся тайник. В узком углублении лежал туго стянутый лентой и опечатанный красным воском пергамент. А рядом с ним – небольшой плоский диск.
Это был гладкий, словно отполированный морем, кусок голубоватого стекла без каких-либо пустот, и, странным образом, в глубине стекла, словно золотая лодочка, слегка покачивалась тонкая золотая стрелка. Когда Гийом взял диск в руки, стрелка сначала заметалась, закружилась вокруг оси, а потом остановилась, твёрдо указывая в сторону восхода.
Андерс, моментально оказавшийся рядом, заявил, что надо тут же, не сходя с места, сломать печать и изучить рукопись. И странно, золотая стрелка, словно протестуя против этих слов, как безумная, заметалась по кругу.
– Нет, Андерс, это не просто рукопись – это письмо, и предназначено оно не нам, значит, не нам и читать. Мало того – мы все должны дать клятву, что об этом свитке не проговоримся никому. Ни душе единой. Поверьте на слово, это очень серьёзно. Серьёзней не бывает. Я знаю, кому адресован пергамент, знаю, кому следует его отдать. Я узнал печать – это оттиск перстня моего родного деда – наш родовой герб – грифон, сжимающий в лапе шандал с тремя горящими свечами.
– Но откуда ему здесь взяться? Твой дед с дальнего юга, из Месхи. Как бы его занесло в наши края?
– А бабушку мою он где, по-твоему, встретил? Бабушка-то здесь родилась и здесь выросла. И потом – тогда шла война. А на войне человека могло занести в любое, самое неожиданное место.
– Так то – на войне, а у нас не было никакой войны.
– Неужели? Не было? Откуда же тогда мёртвый лес? И мёртвое озеро? Ладно, все вопросы потом, а сейчас надо поскорее возвращаться домой.
– Хорошо бы, да в какую сторону идти? У нас ни карты, ни компаса…
– А это что? Это разве не компас? Лучший на свете компас!
– Эта вот стеклянная штуковина? Детская игрушка?
– Эта вот игрушка выведет нас прямо к дому. Неужели кроме меня никто не понял? – Гийом положил стеклянный диск перед собой. – Озеро! – стрелка качнулась и повернулась в сторону окна. – Залесье! – Стрелка снова повернулась и указала на восток.
– Теперь мы не просто должны, теперь мы обязаны вернуться домой.
Гийом спрятал диск в карман, сунул за пазуху пергамент, затем рукавом стёр руну с доски, и доска медленно встала на место.
– Надо бы поесть перед дорогой.
– Кушать подано! – Метте тряпкой смела оставшуюся пыль со стола. Ильзе сняла с огня котелок и, подложив какую-то дощечку, чтобы не прожечь стол, поставила перед ребятами грибную похлёбку, щедро заправленную крупой. Все завопили "Ура-ура-гип-гип-ура!" и, не заставляя себя упрашивать, дружно заработали ложками.
– Вкуснотища! – Умереть и не встать! Чур, я первый за добавкой!
– Откуда добавка, чудо в перьях? – всё с одного котла хлебаем.
– А добавка в корзинах – ждёт, когда её почистят, водичкой зальют и на огонь поставят.
– А на этот каравай рот не разевай. Это мы принесём домой. – Кровь из носа, а донесём! Понятно? Или ты хочешь в деревне с пустой корзиной показаться?
– Во похлебочка! – Ильзе подняла большой палец. – С присыпочкой! Язык проглотишь! О, а это не мой ли боровичок плавает?
– Как ты, очень мне любопытно, узнала его покрошенным и сваренным? Глянь, а это мой рыжичек!
Уплетая варево за обе щеки, ребята чувствовали себя совершенно счастливыми. Почему-то теперь они были твёрдо уверены, что выберутся, непременно выберутся, и никакие мёртвые леса, никакие озёра им не страшны.
Друзьям даже жалко стало расставаться с приютившим их кровом, жаль уходить, не разведав всех его тайн. Но пора было собираться в дорогу.
И вот, ведомые подрагивающей в глубине стекла стрелкой, они продираются через сухостой и бурелом. Час за часом, упрямо не позволяя себе поддаться усталости и отчаянию.
Короткий привал, глоток воды из баклажки и вперёд. Упорно, вот до того дерева, до того пня, сколько хватит сил – привал, вон до той ёлки, до той кучи валежника – привал…
Солнце снова стало клониться к закату, и уже все смирились с ночёвкой в жутком, неприветливом, явно заколдованном лесу.
И вдруг какая-то неведомая сила сбила ребят с ног, прижала к земле так, что головы не поднять. Всё закружилось перед глазами, сливаясь в чёрные полосы, неслышимым гулом заложило уши. Друзья даже не успели испугаться, как бешеная карусель остановилась.
Вопль восторга вырвался из четырех глоток – над головами тянулся к синему небу зелёный живой ельник, в вышине перекликались и пересвистывались птицы, пряно пахло прогретой солнцем хвоей, какие-то крохотные грибочки высовывались из-под корней, рыжие муравьи шуршали вокруг огромной муравьиной кучи, настырно жужжали комары.
Всё было живым, всё росло, дышало. Комары, естественно, кусались. И пребольно. Но даже это было величайшим счастьем. Потому что даже комары были частью живого мира.
Уже совсем стемнело, когда друзья добрались наконец до родной деревни. Ноги у всех заплетались, словно тряпичные; опостылевшие, и, в то же время, драгоценные корзины волочились по самой земле.
Когда соседка, Рыжая Хельга, вышла за околицу, чтобы загнать в хлев свою строптивую козу, и вдруг увидела ребят, оборванных, грязных, в царапинах и кровоподтёках, с ржавой хвоей в нечёсаных шевелюрах, она подняла такой переполох, что чуть не вся деревня сбежалась.– "Что? Где? Пожар? Волки?"
Вроде и слов таких не прозвучало: "Мёртвый лес", но народ откуда-то всё уже знал.
Ребят обступили таким плотным кольцом, что едва не задавили. Каждому хотелось их пощупать, подёргать за рукав, набраться смелости и дотронуться до сухих хвоинок в волосах.
– И в самом деле, не такие какие-то хвоинки!
– Да ну, сказки! Розыгрыш! Всыпать шалопаям непутёвым! Всыпать так, чтоб неделю сидеть не могли – это ж надо, всю деревню переполошили! Дураком надо быть, в подобные россказни верить!
Поделиться книгой: