Помоги проекту - поделись книгой:
Обычно во время обеда Юлия рассказывала подруге всякие больничные и сельские новости, и Вера порою диву давалась, как можно столько тараторить. Но слушала она с удовольствием и скучала, когда подруги не было дома.
Иногда в минуты откровенности Юлия рассказывала о себе. В Федоровку она приехала в прошлом году, а до этого работала сестрой в санатории на Волге. Там, по ее словам, она не сошлась характером с начальством и уволилась. Из санатория Галкина приехала сюда, в область, к тетке и надеялась устроиться в какую-нибудь городскую больницу, но вакантных мест не оказалось, и она согласилась поехать в район, чтобы временно поработать в сельской больнице.
— Да, да, временно, — без стеснения твердила Галкина, не задумываясь над тем, как отнесутся к ее словам.
Вера успела узнать и самое сокровенное желание подруги: та мечтала выйти замуж. Но не так, как, например, вышла Нина Суханова за сельского парня, колхозника. Нет, она грезила, что вдруг явится кто-то особенный, совсем не похожий на тех, кого доводится встречать ей каждый день, и она тут же, с первого взгляда, влюбится и увезет он ее куда-нибудь далеко, далеко, и неважно куда именно, лишь бы только далеко.
Втайне Вера осуждала подругу, считала мечты ее несбыточными и даже глупыми.
— Нет, Юлечка, так замуж не выходят. Нужно сначала узнать человека, полюбить по-настоящему, — пробовала убеждать Вера.
— А я выйду! Вот увидишь, выйду! — не сдавалась Юлия и приводила примеры из книг, из кинофильмов, а примеров у нее в запасе имелось множество.
Была у Галкиной непоборимая страсть — книги и кино. Читала она запоем все, что попадалось, и думала, если книга истрепана, значит непременно интересная. Любила Юлия романы без начала и без конца. В таких случаях начало и конец она придумывала, как ей хотелось и как нравилось.
Но сегодня Юлия забыла о книгах, о кино и даже ни разу не вспомнила о том долгожданном и особенном, а все время, пока обедала, говорила о новом докторе и ругала его на чем свет стоит: он и такой, он и сякой…
— Он думает, если сестра, значит ей все можно говорить, можно оскорблять ее. Ну нет, не дождется! Назначил он одному больному в нос капли кокаина. Я посадила больного на табуретку и вместо кокаина закапала ментол, потому что кокаина не оказалось. Ведь ментол тоже применяется от насморка. Другой врач не обратил бы внимания и даже похвалил бы сестру за то, что нашла заменитель. А Донцов проводил пациента и ко мне: «Я вас должен предупредить, товарищ Галкина, будьте внимательны при выполнении моих назначений». Голос у него злой-презлой, лицо раскраснелось, будто совершила я бог весть какое преступление. А если, говорю, кокаина нет. «Нужно было честно признаться и врачу и больному. Я теперь не могу доверить вам выполнение лечебных процедур без моего контроля». Подумаешь, он не может доверить! Борис Михайлович доверяет, а он не может!
— Юля, согласись, ведь ты не права, — осторожно сказала Вера.
— Почему не права? — удивилась та. — Ведь лекарства равноценные!
— Но врач назначил другое, он отвечает за свое назначение. Врач должен верить сестре и знать, что она даст больному именно то лекарство, которое назначено.
— Ох, Верочка, наплачешься ты со своими убеждениями, — грустно проговорила Галкина. — Ведь пойми одно: ты приехала в сельскую больницу, а здесь не то, что в городской, здесь то одного нет, то другого не найдешь. И ты напрасно защищаешь Донцова. Да, да, напрасно! Гонору у него много!
— А вспомни, Юля, что ты говорила о нем в первый день — и симпатичный и обходительный.
— Ошибалась. И вообще не нравится мне этот новый доктор.
Через неделю операционная преобразилась: в ней было теперь чисто и пахло свежей краской.
Оглядывая чуть синеватые крашеные стены, Борис Михайлович спрашивал у Василия:
— Ну как, дружище, доволен?
— Вполне! Отличная получилась операционная!
— Вот видишь, все к твоим услугам. Условия создаю тебе не хуже, чем в клинике профессора Казанского. Только работай, — с хозяйской непринужденностью продолжал Борис Михайлович.
Подойдя к операционному столу, Василий озабоченно сказал:
— Мало света, даже в солнечный день здесь темновато. Мешает дерево под окном.
— Тут уж, дружище, ничего не попишешь, — развел руками главврач.
— А если срубить…
— Дерево срубить?
— Конечно. И тогда света будет вдоволь.
Лапин почесал затылок и приблизился к окну. За окном, широко раскинув свои густые зеленые ветви, стоял красавец клен.
— Жаль губить такую роскошь…
— Мне тоже очень жаль, но что поделаешь, если он мешает.
— Ну хорошо, ради пользы дела срубим, — решительно заявил главврач. — Скажи завхозу.
Больничный завхоз, Петр Иванович Шматченко, — невысокий, плотно сколоченный и весь какой-то красный. На голове у него огненно-рыжая шевелюра, и по цвету и по жесткости напоминающая медную проволоку.
— Борис Михайлович приказал? Это мы сейчас. Пила у меня наготове. Раз-два и свалим. Дров-то сколько будет! — с готовностью исполнительного человека говорил завхоз. И эта готовность, не моргнув глазом, спилить клен покоробила Василия.
Узнав о том, что врачи решили сгубить клен, Корней Лукич запротестовал. Он подбежал к Василию, гневно прогудел:
— Это как же понимать, Василий Сергеевич? А? Кто сажал его? Кто вырастил? А? Нет, не дам, не дам пилить такое дерево!
Каждое утро Василий видел, как старик-фельдшер, любовно ухаживал за деревцами в больничном саду. Он ходил то с садовыми ножницами, то с лопатой, то с пульверизатором. Здесь каждое дерево, каждый кустик были им посажены и выращены.
— Сколько лет росло и никому не мешало, а теперь помехой стало, — с возмущением продолжал старый фельдшер.
Василий понимал, какие чувства бурлят в душе Корнея Лукича, он готов был отказаться от своей затеи, но дерево под окном заслоняло нужный хирургу солнечный свет.
— Корней Лукич, пойдите в операционную и сами убедитесь.
— Или не был я там, или не видел, — сердито отмахнулся фельдшер.
— Ну вот, Василий Сергеевич, и пила готова — огонь! — сказал подошедший Шматченко. — Сейчас я позову кого-нибудь из выздоравливающих…
— Постой ты звать! — прикрикнул на него Корней Лукич. — Прыткий какой нашелся. Как посадить — ума не хватает, а губить каждый горазд! Дай сюда!
Фельдшер отобрал у завхоза пилу и продолжал корить всех за бесхозяйственность.
Чувствуя себя виноватым, Василий молчал.
— Идем, — грубовато сказал Корней Лукич завхозу.
Он подошел к клену, погладил рукой по шершавой коре, и Василий увидел, как на глазах у старого фельдшера сверкнули слезы.
Юлия негодовала, вот, дескать, не успел новый доктор приехать, а уже пилит в саду деревья!
— Значит, так нужно, — вступилась за доктора Вера Богатырева.
— Подумаешь, нужно! Дерево ему помешало!
— Ты вот что, Юля, если не смыслишь, помолчи. Свет в операционной — это главное, — убежденно сказала Клавдия Николаевна.
Борис Михайлович расхаживал по операционной, восхищенно говоря:
— Теперь здесь море света! Красота!
— Меня снова беспокоит операционная сестра, — заявил Василий.
— И этот вопрос утрясу. На днях поеду в район к Моргуну и потребую.
— А может быть, все-таки доверим Луговской? Корней Лукич рассказывал, будто она долгое время работала операционной сестрой в военном госпитале, человек опытный.
— Да, работала. Но ты спроси, за что этого «опытного человека» вытурили из госпиталя? Спиртными напитками злоупотребляет. Вот она, закавыка. Здесь тоже частенько бывает… Я вообще подумываю, как избавиться от нее, а ты в операционные сестры. Не советую, дружище, она человек потерянный.
— И все-таки я попробую, — стоял на своем Василий.
— Ну что с тобой поделаешь… Ладно уж, попробуй, — в знак согласия махнул рукою Лапин и тут же предупредил: — Ты с ней построже, любит она переливать из пустого в порожнее.
Все эти дни Василий присматривался к Луговской, но она оставалась для него загадкой. Он делал попытки заговорить с ней откровенно и всякий раз натыкался на ее какую-то непонятную отчужденность. Она была с ним подчеркнуто официальной, и в ее поведении постоянно сквозило недоверие, будто за каждым словом доктора виделся ей подвох. Вот и сейчас. Когда Василий попросил зарядить автоклав, старшая сестра хмуро ответила:
— Нет керосина.
— А что же делать?
— Не знаю. Вам видней. Есть завхоз, к нему и обращайтесь.
— Керосин? А я, Василий Сергеевич, намедни лампы заправил, — ответил на просьбу доктора Шматченко.
— Для примуса нужен.
— И для примуса пол-литра выдал. Много ли им нужно?
— Много, Петр Иванович, понимаете, с десяток литров.
Шматченко поскреб красной пятерней затылок.
— На прошлой неделе был керосин в магазине, а теперь весь вышел.
— Может быть, где-нибудь взаимообразно. Из-за керосина все дело стоит, — убеждал. Василий.
— Ну, коли дело стоит, тогда разговор другой, — заулыбался Шматченко, обнажив крепкие желтоватые зубы. — Мне Борис Михайлович только моргнет, мол, Петр Иванович, нужно, и я мигом. — Завхоз оценивающим взглядом окинул доктора, будто хотел убедиться, можно ли с ним вести откровенный разговор, а потом шепотком продолжал: — Я знаю, у кого есть керосинчик, только там, шельмецы, народ такой — подавай им за горючее горючее, — Шматченко щелкнул себя по горлу. — Вот они какие, подлецы.
— Кто это «они»?
— Да эмтээсовские ребята. Кто ж еще богат на горючее.
— А без этого они не могут?
— Ни-ни. Там народ принципиальный и характерный.
Василий достал из кармана двадцатипятирублевку и протянул ее завхозу.
— Ну что ж, раз уж народ «принципиальный», купите им бутылку.
— Водку? Что вы, что вы, — замахал руками Шматченко. — Они, черти лысые, вкус понимают, им подай чистенький ректификатик… Спиртик им нужен…
— Ну этого у меня нет, — сердито отвернулся Василий.
— Как нет! — с удивлением воскликнул Шматченко. — А зачем аптека? Да вы черкните мне рецептик граммов на двести… Хватит, нечего их, подлецов, баловать. Я вам приволоку за это целую канистру первосортнейшего керосинчику. — Завхоз немного помолчал, внимательно наблюдая за доктором, потом вкрадчиво пояснил: — Мы тут так и живем: они нам, а мы им. И мы ничего не теряем, и они проигрыша не имеют. Коли на дело нужно, аптекарша наша, Антонина Петровна, никогда не откажет. Она женщина добрая и с понятием. Ей только рецептик по всей форме.
Шматченко, видимо, догадывался, что новый доктор колеблется, и потому для убедительности добавил:
— Не для себя ведь лично, а для общего дела, для больницы стараемся.
Василий хотел решительно отвергнуть такой негодный путь приобретения горючего, но вдруг понял, что другого пути у него нет. Конечно, можно повременить, можно подождать, пока в сельмаге появится керосин, но что, если сейчас привезут больного, которому потребуется срочная спасительная операция? Что тогда сможет сделать хирург?
— Хорошо, идемте в аптеку, — согласился наконец Василий и тут же дал себе слово: «Первый и последний раз напишу такой рецепт».
Высокий мужчина внес в амбулаторию завернутую в одеяло женщину, потом, бережно положив больную на кушетку, дрожащим голосом проговорил:
— Милые, спасите, умирает.
— Что с ней? — быстро спросила Нина Суханова.
Мужчина виновато опустил глаза, но в дверях появилась голова старушки в черном платке.
— Кровью исходит. По-женски у нее, — скрипуче протянула старуха.
Нина и Юлия переглянулись. Они сразу поняли, в чем дело, и Нина крикнула в полуоткрытую дверь санитарке, чтобы та немедленно бежала за акушеркой.
— Вы уйдите, — сказала Юлия мужчине. — А вы, бабуся, поможете нам.
Старуха понятливо кивнула головою, а мужчина покорно удалился.
— Как ваша фамилия? — спросила Нина у больной.
— Игнатовы мы, Игнатовы, — вызвалась старуха, всхлипывая и вытирая кончиком платка заплаканные глаза.
— Бабушка, вас не спрашивают, — строго заметила Юлия.
Молодая женщина с бледным бескровным лицом молча лежала на кушетке. Полуоткрытые глаза ее помутнели, нос заострился, губы растрескались и потемнели.
— Давно это у вас началось? — продолжала спрашивать Нина.
— С ночи-и-и, — чуть слышно протянула больная.
— Аж с ночи! И вы до сих пор тянули? — Нина покосилась на старуху, та, виновато моргая, зашамкала беззубым ртом:
Поделиться книгой: