Михаил Булгаков как жертва «жилищного вопроса»

Далее, почему актёры не стриглись „по-актёрски“ налысо? Вдруг выпадет лысого играть? Или хотя бы человека с залысинами?

Гладкая выбритость, как ни истязай себя бритвой, держится только первые несколько часов, а с негладкой актёры отлично справляются посредством пудры, так что даже из первых рядов партера выглядят свежеобработанными бреющим инструментом.

Актёрам в принципе нет острой необходимости ликвидировать растительность на лице, если они играют своих усато-бородатых современников или, к примеру, современников Шекспира, Расина, Мольера и пр. Разве что доведётся какого-нибудь „Юлия Цезаря“ изображать.

Не знаю, как во времена Булгакова, а в настоящее время многие актёры имеют на физиономиях поросль постоянной конфигурации, так что эта поросль оказывается частью их имиджа. Роли им подбираются под эту поросль — и всё идёт хорошо.

Далее, во времена Булгакова поэты Есенин и Маяковский, комдив Котовский, маршал Тимошенко, писатель Фадеев и др. — все были обритые „по-актёрски“? Ну, ладно, может быть, Есенин брился, чтобы его принимали за актёра, а Маяковский так и вовсе снимался в кино несколько раз и наверняка хотел ещё. Но другие?!

Если актёры во времена Булгакова и были с „босыми“ лицами чаще, чем прочие граждане, то ведь не настолько чаще, чтобы в каждом бритом люди подозревали актёра. Не говорили же при Булгакове и не говорят сегодня „по-зековски налысо стриженная голова“.

По-моему, рассматриваемое булгаковское выражение было довольно неподходящим уже во времена Булгакова.»)

«Будучи по природе вообще подозрительным человеком, он заключил…» (Ч. 1, гл. 2)

Подозрительный — это тот, кто подозревает, или тот, кого подозревают? Или и тот, и другой? Может, лучше было здесь сказать «недоверчивым»?

(Один мой читатель на этом месте вступился за мэтра:

«В русском языке слово „подозрительный“ имеет двойное значение:

1. Вызывающий подозрение.

2. Склонный подозревать, недоверчивый. (Толковый словарь под ред. Ожегова.)

Поэтому тут Булгаков не опростоволосился, как в других описанных Вами случаях.»

Я ответил ему следующее:

«С этим словом в русском языке, похоже, непорядок. Ну, не с ним одним. Будем терпеть этот непорядок, как терпим, к примеру, „двойное отрицание“, вроде выражения „без ничего“? А может, Ожегов воспринимал распространённое ОШИБОЧНОЕ словоупотребление как тоже норму? Постепенный переход ошибки в норму — это ведь феномен в языке нередкий.»

В данном случае мы имеем дело не просто с многозначностью, а с соединением в одном слове ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ значений (которые, впрочем, можно — но не нужно — объединять в понятии «имеющий отношение к подозрению»). Прибегнем к аналогиям: восхитительный, упоительный, соблазнительный, желательный, жевательный, позволительный, курительный, поджигательный, гасительный, спасительный, строительный и т. п. Часть этих прилагательных не отягощена указанной двусмысленностью и близка по смыслу причастиям настоящего времени активного залога:

«восхитительный» —> «восхищающий»;

«упоительный» —> «упаивающий»;

«соблазнительный» —> «соблазняющий»;

и т. п.

Но есть и прилагательные, которые близки по смыслу причастиям настоящего времени ПАССИВНОГО залога:

«желательный» —> «желаемый»

«позволительный» —> «позволяемый»

Так что пара «подозрительный» —> «подозреваемый» — вполне в общем ряду (в одном из рядов).

Часть указанных прилагательных так же проблематична, как и слово «подозрительный». К примеру, слово «жевательный»:

«жевательная резинка» — то, что подвергают жеванию

«жевательная мышца» — то, что жуёт само

Но если в случае с «жевательный» или, скажем, «строительный» не имеет большой важности, каким боком что-то причастно к жеванию или строительству, то в случае с «подозрительным» разница между двумя вариантами уточнённого понимания ОЧЕНЬ СУЩЕСТВЕННАЯ, особенно во времена массовых репрессий.

Ещё можно вспомнить пару

«презрительный» —> «презренный»

и подивиться тому, что нет аналогичной пары

«подозрительный» —> «подозренный»

Вообще в «великом и могучем» хватает непоследовательностей и двусмысленностей (короче, недоработок).

Я поискал, как Булгаков использует злополучное слово в других местах того же романа. Оказалось, что по-разному:

«— Гражданин! — опять встрял мерзкий регент, — вы что же это волнуете интуриста? За это с вас строжайше спросится! — а подозрительный профессор сделал надменное лицо, повернулся и пошел от Ивана прочь.»

«— Я извиняюсь, — заговорил он подозрительно, — вы кто такой будете? Вы — лицо официальное?»

«— О, зачем же, это неудобно, — мигом соорудил из двух сучков какой-то подозрительный телефон и потребовал у кого-то сию же минуту прислать машину…»

«— Ни в коем случае не допускаю мысли, — говорил негромко Афраний, — о том, чтобы Иуда дался в руки каким-нибудь подозрительным людям в черте города.»

Получается, что у Булгакова то так, то этак, причём в последнем примере даже затруднительно определить, какой вариант значения имеется автором в виду: контекст недостаточным оказывается для понимания. При использовании слова «подозрительный» поочерёдно в противоположных смыслах надо бы испытывать беспокойство, потому как это шероховатость. И русский язык вполне ведь позволяет эту проблему обходить. Получается, автор поддерживает расхлябанность языка вместо того, чтобы уходить от неё самому и помогать уходить другим. Если уж ставят в словарях на первое место вариант «вызывающий подозрение», то и надо этого варианта придерживаться, иначе будет небрежное отношение к языку, не делающее писателю чести.

От использования слова «подозрительный» в смысле «недоверчивый» надо отказываться, чтобы не путать людей. Если не писателям заботиться о таких неброских, но нужных вещах, то кому? Академикам? Учителям? Не народным же массам!

Кстати, в английском языке со словом «подозрительный» — suspicious — такая же нехорошая ситуация: это и «недоверчивый», и «вызывающий подозрение». А вот во французском, немецком, испанском, итальянском, украинском языках в этой части порядок.)

«Он перерезал верёвки на голенях, поднялся на нижнюю перекладину, обнял Иешуа и освободил руки от верхних связей.» (Ч. 1, гл. 16)

Здесь примечательны «верхние связи». Было достаточно сказать «освободил его руки». Похвально, впрочем, то, что Булгаков поинтересовался научными мнениями об Иисусе и был в курсе того, что некоторые историки утверждали, что Иисусу, как и другим распинавшимся в его время, вряд ли пробивали ладони гвоздями, а скорее привязали руки к перекладине.

«Из каморки прямо была видна выходная дверь шестого парадного.» (Ч. 1, гл. 2)

А входная дверь, надо думать, располагалась в некотором удалении от выходной. Между тем, речь идёт не о заведении типа кинотеатра, а о жилом доме №302-бис по Садовой, с пресловутой квартирой №50, так что это была просто дверь — универсальная.

«Азазелло с видимой скукой выслушал эту бессвязную речь и сказал сурово:

— Попрошу вас минутку помолчать.

Маргарита покорно замолчала.» (Ч. 2, гл. 19)

Можно было бы сказать, что Азазелло ВЫСЛУШАЛ речь, если бы эта речь закончилась. А поскольку она не закончилась, то Азазелло не выслушал, а ПОСЛУШАЛ.

«Она, совершенно нагая, с ЛЕТЯЩИМИ по воздуху растрёпанными волосами, ЛЕТЕЛА верхом на толстом борове, зажимАВШем в передних копытцах портфель, а задними ожесточённо молотЯЩем воздух.» (Ч. 2, гл. 20)

Здесь не только «флоберизм» («летела с летящими»), но ещё и непорядок с суффиксами причастий (вообще, для Булгакова очень характерный): боров одновременно и зажимал, и молотил, но зажимал он почему-то с суффиксом настоящего времени, а молотил — с суффиксом прошедшего. В русском языке в отношении этих суффиксов, по видимому, есть довольно большая вольница, но автору-то лучше с ними определиться и тем более не допускать разнобоя в одном предложении. Правильнее здесь, наверное, суффикс прошедшего времени, то есть, надо «молотившем», а не «молотящем».

«В это самое время из другого переулка в Нижнем Городе, переулка изломанного, уступами сбегАВШЕГО к одному из городских прудов, из калитки неприглядного дома, слепой своей стороной выходЯЩЕГО в переулок, а окнами во двор, вышел молодой, с аккуратно подстриженной бородой человек в белом…» (Ч. 2, гл. 26)

Ещё пример обычной неаккуратности Булгакова в применении причастий настоящего времени и причастий прошедшего времени. Если повествование идёт в прошедшем времени, то и причастия должны быть в прошедшем времени. Или хотя бы надо избавляться от смешивания настоящего и прошедшего времени в пределах одного абзаца, а лучше — одного текста.

Иногда у Булгакова (и у редакторов его) проблемы даже с временами глаголов:

«Маргариту охватило чувство блаженства. Она глядела, как сизые кольца от сигары Азазелло УПЛЫВАЛИ в камин и как кот ЛОВИТ их на конец шпаги.» (Ч. 2, гл. 24)

Кот же ловил эти кольца в процессе их уплывания! Неужели даже букву («т» на «л») у Булгакова заменить стесняются?

«…на посеребрённой равнине не виделось никаких признаков ни жилья, ни людей.» (Ч. 2, гл. 20)

Разумеется, может быть жильё без людей, и могут быть люди без жилья. Но по ночам люди обычно находятся в жилищах, и эти жилища являются довольно надёжным признаком присутствия людей, так что Булгакову хватило бы в этом предложении только людей или только жилья. Жилья — лучше.

«Азазелло, который сидел отвернувшись от подушки, вынул из кармана фрачных брюк черный автоматический пистолет, положил дуло на плечо и, не поворачиваясь к кровати, выстрелил… (…)

Азазелло в ответ на это что-то прорычал. Но кот был упорен и потребовал не один, а два револьвера. Азазелло вынул второй револьвер из второго заднего кармана брюк и вместе с первым, презрительно кривя рот, протянул их хвастуну.» (Ч. 2, гл. 24)

Здесь какая-то мистика: автоматический пистолет превращается через полстраницы в револьвер. Вдобавок у Азазелло карманы брюк нумерованные.

«Теперь африканец во время урагана притаился возле ниши, где помещалась статуя белой нагой женщины со склоненной головой, боясь показаться не вовремя на глаза и в то же время опасаясь и пропустить момент, когда его может позвать прокуратор.» (Ч. 2, гл. 25)

Статуя белой нагой женщины боялась показаться не вовремя на глаза и в то же время опасалась пропустить момент…?

«— Прокуратор, как всегда, ТОНКО ПОНИМАЕТ вопрос!

— Но, во всяком случае, — озабоченно заметил прокуратор, и ТОНКИЙ, длинный палец с черным камнем перстня ПОДНЯЛСЯ вверх, — надо будет…» (Ч. 2, гл. 25)

Это каламбур?!

«— Я жду, — заговорил Пилат, — доклада о погребении, а также и по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!» (Ч. 2, гл. 25)

Да не конвою, а охране. Может быть, страже или телохранителям. Пилат же никуда не едет, а сидит в своём дворце. Конвой как постоянное подразделение гвардии был, кажется, только у русских императоров.

«В город входили верблюды, вслед за ними въехал военный сирийский патруль, который Иуда мысленно проклял…» (Ч. 2, гл. 26)

По-русски будет «сирийский военный патруль», а не «военный сирийский». «Военный» — так и быть, можно потерпеть, потому что в принципе может быть ещё и полицейский, к примеру.

«После душного города Иуду поразил одуряющий запах весенней ночи. Из сада через ограду выливалась волна запахов миртов и акаций с гефсиманских полян.» (Ч. 2, гл. 26)

На полянах растут травы. А мирт и акация — это невысокие деревья, в лучшем случае имеющие высоту кустарников.

«Нетерпеливый Иуда был уже за городской стеной. На левой руке у себя Иуда увидел маленькое кладбище…»