Помоги проекту - поделись книгой:
Я могу сказать, что по отношению к первому супругу в силу того, что он был меня намного старше, я чувствовала опору, которая, наверное, мне подсознательно была нужна. Но это не вопрос внешней схожести или черт характера. Это именно про какую-то внутреннюю схожесть. Ведь для любого ребенка родители – это как две ноги, жизненная опора. Когда ребенок рано лишается одного из родителей, он подсознательно ее ищет где-то в пространстве. Сейчас я это говорю уже спустя годы, и понимаю, что, может быть, мне отчасти это было нужно.
Как ты ситуацию организовываешь в жизни, так все и происходит. Как корабль: как назовешь, так он и плывет. Я никогда в жизни не апеллирую понятиями ревности, зависти. Если у людей, которые меня окружают, возникает какой-то ревностный или подобный момент, как у любого человека, я всегда в очень добром режиме пытаюсь разрешить любую ситуацию. Для меня это важно, потому что мир вокруг должен быть позитивным. Я иначе не умею существовать.
Все люди, которые входили в мою жизнь, не случайные и о них, безусловно, по сей час и по сей день я могу сказать только хорошее. И не потому, что я что-то скрываю, а искренне чувствую душой.
Зятья были хорошие, что один, что другой. Маша никогда в жизни не разрешала мне переживать из-за своих дел, она меня очень бережет. Она сильная очень.
– У меня не было ни одного конфликтного развода. Может, я счастливый человек. Нет ни претензий, ни обид, ни чего бы то ни было. Так получилось в моей жизни, наверное, потому что для меня важна была чистая и светлая связь с детством, хорошие, дружеские, добрые отношения с людьми, которые занимали какую-то часть моей жизни. А как иначе можно расставаться? Я умею только так.
Чувство одиночества, с одной стороны, мне очень знакомо, с другой стороны, нет. Мне кажется, что каждый человек рождается, если говорить глобально о нашей жизни, один, если только не с близнецом. И уходит из жизни тоже один. А если говорить именно о чувстве одиночества, у меня абсолютно его нет, я человек, глобально одаренный и любовью, и вниманием, и всем, чем хочешь.
Я вела дневник очень короткий период в жизни, месяца два. В нем я записала: «Машенька, береги каждый момент своей жизни, потому что он больше никогда не повторится». Это мне сказала моя бабушка Раиса Ивановна. Если бы не написала в тот момент, я бы сейчас не вспомнила это.
Себе, молодой Маше Мироновой, я бы сказала: «Знаешь что – не бойся, все будет отлично!»
Елена Яковлева
Что хочет женщина
– Нижнеудинск – это Иркутская область, там прошло практически все мое детство. У нас в городе была слюдяная фабрика: если мороз сильный и она гудит, то дети в школу не идут, и мы спали, пока солнышко не встанет, а потом, несмотря на трескучий 50-градусный мороз, все катались на санках, обжигая себе щеки. Зима прекрасна. Папа был военный, и нас перевели в город Харьков, там я окончила школу.
Не знаю, когда я захотела стать актрисой, но на экзаменах было сильное волнение, когда рот невозможно открыть, потому что там у тебя все ссыхается. Но несмотря ни на что, я все прочитала и поступила. Мама каждый месяц присылала 20 рублей, конечно же, мне казалось, что я сейчас получу их и не буду так по-дурацки тратить, как в прошлый раз. Но когда появлялись деньги, сразу хотелось всего. Мы решили с одной девочкой из моей комнаты, как только получает кто-нибудь деньги от родителей, покупать по пять пачек макарон и по две пачки приправы «Вегета». И когда деньги заканчивались, мы всегда знали, что у нас под кроватью есть запас: варили макароны, потом обжаривали их с водичкой на сковороде и добавляли «Вегету» – потрясающая еда. Мы толстели, и художественный руководитель курса нас ругал: «Что с вами, девочки, происходит? Что вы жрете без конца? Почему вы такие толстые? Посмотрите, какие у вас задницы отвратительные».
Все мои подружки начали повально выходить замуж, ну и я как-то заодно. Он тоже был актер, мы прожили полгода, но потом поняли, что не получится быть вместе. А через очень много лет я была на гастролях в Чите, пришла в театр вечером на спектакль, мой первый муж оказался главным режиссером этого театра, зашел в гримерную ко мне с новой женой. Она была в положении, мы мило познакомились, но так больше и не общались.
Однажды меня на вахте театра остановили: «Лена, пакет с «Мосфильма». Я вскрыла этот пакет, и все внутри задрожало. До сих пор дрожит, когда вспоминаю или слышу фамилию Петра Ефимовича Тодоровского, потому что я влюбилась в него сразу же после первой картины, которую увидела, – «Военно-полевой роман». Не читая сценария, просто взяла и позвонила сразу, мне назначили встречу, я пришла к Петру Ефимовичу. Он сказал: «Иди, девочка, гуляй. Ты абсолютно не похожа на того персонажа, которого я вижу в этой картине на главной роли».
Я ее заприметила, когда она в эпизодике снялась, а потом уже был фильм, главная и очень серьезная роль. Снимал мой муж, известный тогда режиссер Тодоровский. Я сказала: «Лену, и больше никого». А он ответил: «Да ты посмотри на нее: ножки просто колесом, глазок почти не видно, плечики вообще такие пологие. Какая же она главная героиня фильма?» Я сказала: «Нет, только она будет в главной роли». Вы знаете, это чистой воды интуиция. Я почувствовала, что в ней что-то заложено, а в ней заложено очень хорошее чувство юмора, это всегда красит.
– Петр Ефимович долго мучился, а потом сказал: «Ну а где еще можно тебя посмотреть?» И я говорю: «Сейчас я снялась в картине «Полет птицы» у режиссера Григорьева на «Ленфильме», и там у меня главная роль». Наверное, Мира Григорьевна, его жена, сказала, чтобы он поехал посмотрел, потому что любви в глазах не было никакой с его стороны. Он съездил на «Ленфильм», посмотрел рабочий материал, еще не озвученный, и вернулся. И я увидела глаза Петра Ефимовича Тодоровского, в которые реально можно влюбиться – эти длиннющие ресницы стали вдруг добрые. И я поняла – что-то случилось в его сердце после просмотра той картины.
Никакой изюминки и червоточинки в этом сценарии я не нашла, потому что видела перед собой очень взрослого человека и очень любимого мною режиссера. Я понимала, что там пошло, а когда вышла «Маленькая Вера» и все сказали: «О, а что будет тогда в «Интердевочке»?», мне стало немножечко страшно. Думала: «А чего Петр Ефимович придумает, допустим, в сцене с японцем?» – там же можно ого-го фантазию развернуть свою, испугалась, стала какими-то наводящими вопросами у него узнавать, как он мечтает снять постельную сцену. Он сказал: «Ничего такого сказочного не будет». А было так. Петр Ефимович попросил выйти из павильона японца, с которым непосредственно это должно было на кровати происходить, он сказал: «Хорошо, не хочешь с японцем, сама изображай». Я легла и ответила: «Нет, не буду». Я шутила, не думала об этом, просто понимала, что у меня реально ничего не получается. Я не понимала, как это показывать и как изображать. Он сказал: «А что мы будем делать?» – «Не знаю, Петр Ефимович». Сама плачу, расстроенная, и тут оператор сказал: «Давайте будем дергать ее за ноги». Он камерой показывает и тянет меня за руки, будто я шевелюсь. Оператору показалось мало, он предложил: «Надо еще светом вот так вот потрясти над ней, тогда будет более живая какая-то картинка». Позвали еще одного человека, получилось: Петр Ефимович меня за ноги дергает, Валера Шувалов камерой шевелит. Им не хватило, они позвали человека дергать лампочку – уже трое. А я, обиженная на них, смотрела. Они пытались отворачиваться, Петр Ефимович, я видела, не смотрел, осветитель тоже, а Шувалову ничего не оставалось, потому что он должен был в камеру смотреть. Но постольку я его лица не видела, как-то с ним смирилась. Он смотрит в камеру и говорит: «Все равно как-то плохо у нас получается и некрасиво», – позвали гримера, и Шувалов сказал: «Давайте ей пот на лицо сделаем». И мне намазали глицерин, когда меня дергали, он спускался и шевелился очень, было щекотно, все начало чесаться, а Петр Ефимович не разрешал трогать, поэтому на лице у меня была только борьба со щекоткой. Ну и этого показалось мало! Поэтому Тодоровский крикнул: «Лом в студию». Конечно, я немного, испугалась. Они позвали еще одного человека, которому сказали, чтобы он, конечно, не смотрел на это и под ножку дивана положили лом. Отвернувшись от меня, он делал так, чтобы кровать шевелилась. Этого тоже оказалось недостаточно! Рядом была тумбочка, они попросили еще один лом и еще один человек пришел ее трясти. Пять их было. Я лежала и ничего не делала. Для того чтобы снять эту сцену, понадобилось всего-навсего пять человек.
После этого посыпались роли, но все было близко к «Интердевочке» по смыслу, и мне повезло, что было предложение Леонида Аристарховича Пчелкина сыграть в картине «Сердце не камень» по пьесе Островского. Мне безумно понравилась героиня, хотя в ней-то я уж точно ничего не понимала. Как можно выйти за старика, его играл Смоктуновский Иннокентий Михайлович? А я, молодая, набожная, чуть ли не готовящаяся уйти в монастырь. Это спасло меня от соблазна поиграть в веселеньких картинах, хоть опыт уже был.
Канны случились, когда меня «Совэкспортфильм» направил на кинорынок с этой картиной. Мне сказали, нужно много нарядов, потому что у меня, как у главного персонажа этой картины, была огромная стопка пригласительных на всевозможные мероприятия. Я туда на неделю ехала, и каждый день могла по пять, по шесть раз есть, пить, ходить, гулять, и чтобы наша российская актриса не выглядела ужасно, нужны были какие-то наряды. Купить их негде. Галина Борисовна Волчек мне отдала все свои драгоценности, которые у нее были, чтобы я хоть сверкала как-то, они у меня были в мешочке. А в тот момент Галина Борисовна очень дружила со Славой Зайцевым, и меня повезли к нему в ателье. Вячеслав мне предложил коктейльный вариант – в пол прозрачное платье, которое было бы безумно стыдно надеть у нас, и еще пару нарядов, в общем, три штуки мы собрали. Я приехала в аэропорт, ко мне подбежали два потных работника и сказали: «Лена, мы вас увидели наконец-то, вчера делегация вся улетела в Канны на фестиваль, и забыли четыре ящика с пленкой». Они должны были показывать ее на кинорынке для того, чтобы продать эту картину, и забыли ее вместе с двумя коробками рекламных плакатов. Я ответила: «Ну, конечно, помогу российскому кино, – ну советскому еще тогда кино, – как не помочь». Они на меня это спихнули все и убежали. В Москве-то меня нормально погрузили, я счастливая летела. Прилетела в Париж и, оказалось, нужно пересаживаться с парижского рейса, из международного переезжать в местный аэропорт и потом еще лететь в Канны. Билет-то у меня был, а как перебраться вместе с этими фильмами и коробками, я не знала. Каким-то образом я сумела это все перевезти, хотя было очень тяжело. Меня поселили в общежитии, а сами жили в шикарной гостинице, где и другие звезды. Я сутки сидела, ко мне вообще никто не подходил. Спустя сутки пришла какая-то женщина и сказала: «Открывай свой чемодан». А что делать? Я открыла чемодан. «Ну в этом можешь сходить один раз, ну и в этом. И все». Было так обидно, досадно, она закрыла чемодан и бросила два пригласительных. Все, больше я их никого не видела. У меня не было ни суточных, ничего. Неделю я просто ходила и смотрела на эту прекрасную жизнь. Мне кажется, что это было отвратительно. Как-то Чурикова и Панфилов проходили мимо, и я подумала: «Сейчас крикну», – увидела впервые родные лица. Но я до такой степени испугалась, что они от меня отшатнутся, поэтому просто посмотрела, а они прошли мимо.
Со вторым мужем, Валерием Шальных, мы не расписывались очень долго. Кроме того, он сам в одно время говорил: «Когда мы с ней познакомились, мы оба были в браке». Мы даже не целовались, а просто разговаривали, общались и только по возвращении с гастролей начались всевозможные присматривания. Пришлось расписаться, потому что на гастролях в одну комнату не селили. Игорь Владимирович отпустил нас с репетиции и сам пошел свидетелем. Мы расписались, буквально пять минут, и на репетицию.
Мы жили с Валерой в общежитии, очень весело жили. Там был длинный коридор, нас запустили в него всех сразу – какую выберете сейчас себе комнату, в такой и будете жить. Серега Гармаш – хитрый мужик, он сразу же, как вбежал, добежал до первой двери и открыл. Ему повезло, он открыл комнату с дверью в еще одну комнату. А я почему-то сдуру побежала дальше по коридору, свернула налево, и мне тоже повезло: у меня был такой небольшой предбанничек и комната с огромным окном, чему я была безумно рада. Получилось так: при входе жил Гармаш с Инной Тимофеевой. Дальше Маша Ситко со своим мужем из другого театра. А потом была комната, в которую селили тех, кому негде жить: малипусенькая, как пенальчик. Еще дальше жил Гуркин со всей своей большой семьей: женой и двумя детьми, драматург известный, который написал «Любовь и голуби». Две кухни было на все это количество народу, а само общежитие было в таком убогом состоянии, что это даже себе представить невозможно, но мы так были счастливы, что хоть что-то есть.
В 1992 году у нас появилась своя квартира, это были тяжелые годы, картина «Петербургские тайны». Тогда абсолютно ничего не снималось и вдруг такая возможность. У меня только родился Дениска, и случилась эта квартира. У меня была комната в коммуналке, а у Валеры однокомнатная квартира где-то, и мы их поменяли на Сокольники. На тот сталинский дом, который отгораживает тюрьму «Матросская тишина» от дороги. Надо сказать, там была очень интересная жизнь, потому что люди приезжали к своим родным и близким, заключенным. Им было негде жить, передачки не разрешали носить, переписываться тоже, и они ночью посылали «телеграммы». «Петя». – «А?» – «Тебе еще сколько сидеть?» – «18 лет и 64 дня». И это вот без конца было. Они кричали по очереди медленно, каждый из сидящих слышал своего родственника и это было не одна эдакая эсэмэска, а хор эсэмэсок. Историю каждой можно было, если сосредоточиться, проследить.
Были моменты, когда чуть до развода не доходило. Наш брак собаки сохранили, они нами командуют.
– Да и не один такой момент был. Мы завели собачку и сплотились рядом с ней, надо же за ней ухаживать. Представляете, в трудную ситуацию, когда действительно хотели разбежаться, этот спаниель заболел, причем очень серьезно, и пять суток у него была капельница. На коленях, не спавши, передавали эту капельницу из рук в руки, чтобы хоть как-то сохранить собаку. Ну и после этого, знаете, сразу разбегаться уже не хочется. Очень много нас уже соединяет, за многое нужно теперь отвечать вместе. И если вдруг что-то случится, то на одного человека это бросать нельзя.
Я играла репертуар в театре «Современник» и после сериала «Каменская» еще лет сто работала в том же театре. В первый раз я уходила из театра «Современник», потому что меня пригласили в другой театр. Ну и как молодая артистка, я захотела играть хорошие роли и ушла. Галина Борисовна тогда очень сильно на меня обиделась и долго на меня кричала. А второй раз я уже уходила просто осознанно, потому что мне хотелось, я была готова доигрывать сколько надо по времени спектакли и тому подобное. Окончательно из театра я ушла совсем недавно, в 50 лет. Так бывает, что человек устает. По 18 спектаклей в месяц очень тяжело играть, тем более что ты их играешь по 23 года один и тот же.
«У тебя будет очень много непростых моментов в жизни, учись мужественности, силе, убирай как можно дальше свою сентиментальность и свой романтизм, который у меня до сих пор остался. Убирай как можно больше, взрослей», – написала бы я себе маленькой, может быть. Но сейчас сижу, сама себя слушаю и думаю: «Никогда бы в жизни я такое никому не пожелала».
Николай Цискаридзе
Я знаю, что такое падать
– Мама работала педагогом, родила меня в 43 года. Судьба у нее, видимо, такая – иметь ребенка в позднем возрасте. У нее были проблемы, а тогда не существовало ЭКО и других способов, женщины в подобных ситуациях были лишены возможности родить ребенка. Мама рассказывала такую историю. Как-то она пришла в храм, была очень печальной, и какая-то бабушка ее спросила: «А что ты такая несчастная?» Она ответила: «У меня диагноз, и я не могу иметь детей». И бабушка ей рассказала: «Есть храм в горах, который полуразрушен, там ничего нет, есть только одна стена, на которой осталось изображение Богоматери. Ты пойди, поплачь, скажи все, что ты хочешь, у тебя все сбудется». В общем, мама, как человек очень мистически настроенный, туда поехала, попросила. И так случилось, что через какое-то время с диагнозом, когда невозможно было иметь детей, появился я. И мамин гинеколог меня все время называла чудом. А когда я уже взрослел, мы регулярно ездили к этой стене. У грузин есть такой обычай, что, если твое желание сбывается, надо обязательно, регулярно за это благодарить. Говорят, что сейчас этот храм восстановили.
Я очень хорошо помню, как 31 декабря перед Новым годом Ламару, маму так звали, мой отец отвез в роддом, перед Новым годом, к девяти часам вечера. Николай родился в 23:45. Он здесь вырос, жил до 14 лет, пока не уехал в Москву в хореографическое училище.
– Дело в том, что моя мама потрясающе гадала. Накануне родов она сходила к доктору, который ей сказал: «У вас еще две недели есть». А она сказала: «Я разложила карты, и понимаю, что у меня 1973 год. Я рожу в этом году». Мама заставила себя везти в больницу, хотя ей все говорили «нет». Ее привезли, и она тут же родила. Для армии было плохо, что родился 31 декабря. Если бы я появился первого января, меня призывали бы в армию на год позже. Мама пыталась переписать дату рождения на первое января, но врачи ни в какую на это не пошли, потому что, оказалось, в роддоме тоже есть статистический учет. И я выполнил план по мальчикам за 1973 год.
Так как я родился поздно и бабушек уже не было в живых, меня с первых дней воспитывала няня – в советские времена их почти никто не мог себе позволить. Много лет я думал, что она моя бабушка, и только повзрослев, понял, что это не так, но она оказалась роднее всех самых близких людей на Земле. Фантастическая женщина, киевлянка, настоящая хохлушка – сама себя так называла, никогда не говорила «украинка». А еще великолепно разговаривала на суржике, поэтому первый мой язык был украинский. Но грузинский меня обязала выучить мама, и до самой своей смерти она заставляла на нем говорить, чтобы я не забыл.
Мама прожила все детство в Москве. Во время войны в 1943 году, когда немцы отступили, ее отец вернулся с фронта. Он был контуженый, и они вернулись в Грузию. Мама не любила Москву. Она и ее первый супруг окончили МГУ, получили распределение в один из закрытых городов, и он, к сожалению, погиб. Для меня Москва, наоборот, была любимым городом с самого детства. Когда мне было годика три-четыре, я услышал разговор мамы с кем-то из своих знакомых – она говорила, что терпеть не могла фильм «Семнадцать мгновений весны», потому что, когда ходила в положении, его показывали первый раз. В Москве тогда еще и горел торф, было очень душно, она жила у своей сводной сестры на даче, где ее все время кормили творогом. Мама говорила, что, когда начинаются звуки этого фильма, сразу чувствует запах горящего торфа и вкус творога. Когда услышал ее разговор, я спросил: «А ты что, была в положении в Москве?» – «Да, уехала на девятом месяце». Я понял, что у меня был шанс родиться в Москве, и сказал: «А кто тебя просил уезжать из Москвы?» Мама сказала: «Грузин должен родиться в Грузии».
Отчим появился в моей жизни, когда я еще не разговаривал. У нас в доме было так установлено, что никто никого не обманывал, поэтому никто не говорил, что меня нашли в капусте, сказали, что я родился, а как – уже неважно. У нас было огромное количество книг, и через какое-то время я нашел медицинскую энциклопедию, прочитав нужную статью о рождении детей, все подробно узнал, к досаде всех моих родных. Точно так же мне никто не говорил, что он мой отец, сразу объяснили – это отчим, потому что папы нет. К родителям я обращался по имени, так было заведено, мама хотела быть молодой. Мне всегда покупали очень дорогие вещи, меня баловали. Но у нас с мамой была такая договоренность: чтобы мне что-то купили, я должен был подойти и спросить: «Мама, скажи, у нас есть деньги?» Если она отвечала: «Есть», – я мог продолжить разговор. Но если она отвечала: «Нет», – то, продолжи я разговор, пожалел бы очень сильно, мне бы не купили в ближайшее время ничего. Меня воспитывали, что человек должен нести ответственность за свое слово, и, если мы договорились, надо было так поступать.
Мама была театралкой, и меня с самого юного возраста, наверное, где-то с трех лет водили на все выставки, спектакли, концерты. Она не готовила меня к театральной жизни, просто мне это доставляло очень большое удовольствие, кроме Высоцкого. Мама была огромная поклонница, у нас часто звучала его музыка, мы даже были в Тбилиси на его последнем концерте, за полтора месяца до смерти певца. Мама обманом меня привела на этот концерт, сказав, что мы идем на балет. Мне вообще оперный театр нравился больше всего, потому что там были люстры, красивые залы, играла красивая музыка.
Мне было семь или восемь лет, когда в Тбилиси с огромными гастролями приехал Театр Образцова. Каждый день я ходил абсолютно бесплатно на все спектакли, потому что администратором был мамин знакомый, садился на какое-нибудь свободное место. Через несколько дней я уже примелькался артистам, и они мне стали показывать, как двигаются куклы, с этого момента я стал их мастерить сам. У меня очень много сделано кукол, даже ставил всякие спектакли. Это была на самом деле моя самая большая мечта, но в театральный институт поступают гораздо позже, нежели в хореографическое училище, у меня нашли способности, и я стал артистом балета. Я хотел не в балет, а на сцену. Мы все время ходили в театры и видели, что какие-то роли исполняли маленькие дети, мне тоже хотелось, но это, как правило, были дети артистов. Затем понял, что те дети, которые участвуют в балетных спектаклях, занимаются в училище. Выяснил, в каком, где оно находится в Тбилиси, собрал все документы, оставалась только какая-то справка, которую мне надо было получить у мамы. Я пришел к ней с этим вопросом, долго выяснял отношения – все родственники были против. Мы жили в элитном районе, и мальчики с такой фамилией должны были учиться на юридическом или экономическом, становиться серьезными людьми. Мама была очень хорошего аристократического происхождения, но характер у меня оказался сильней, если что-то хотел – всегда этого добивался. В итоге мама не просто подписала справку, но и сама отвела в училище. И с первого дня, как я вытянул ножку, все кричали, что я феноменальный ребенок. Преподаватели говорили, что можно учиться и в Тбилиси, но такие феноменальные способности должны развивать педагоги другой квалификации. А человек такой квалификации был один на весь Советский Союз – его звали Петр Антонович Пестов, он преподавал в Московском хореографическом училище. И так сложилось, что он вел именно тот год, в который учился я. Когда меня показали ему, он посмотрел и сказал: «Не получится – выгоним». Хотя он с первой минуты понял, что получится.
Можно было поступить в Московское училище и жить в интернате, но мама никогда в жизни не позволила бы этого – я был смыслом ее жизни. Отчим сказал, что не поедет с нами, он не хотел, нормальные люди не уезжали из Тбилиси в те годы. Мама просто встала и сказала, что между сыном и мужем она выбирает сына. Спора никакого не было. В 55 лет она бросила абсолютно все – работу, дом, друзей, мужа, чтобы уехать в город, который она не любила, который вызывал сложные воспоминания. Мы жили в коммунальной квартире со всеми вытекающими последствиями, с соседями в нетрезвом виде и прочим. Отчим скончался очень быстро после нашего отъезда в Москву, потому что началась война. Нам позвонили из Тбилиси и сказали, что он умер. Мама была верующим человеком, она сходила в храм, заказала все необходимые службы. К сожалению, тогда приходило много вестей о том, что один за другим уходят знакомые. Я так рано потерял всех родных и близких людей, среди которых вырос, что у меня к этому очень простое отношение. Моя няня правильно меня воспитала. Она сказала, когда заметила, что я боюсь похорон: «Никочка, надо бояться живых, а не мертвых, и думать всегда о живых, а не о мертвых». Это важно понять, но я, к сожалению, понял это очень рано.
Распад Советского Союза. В одну ночь мы стали гражданами разных государств – я был россиянином, мама была грузинской подданной. Деньги девальвировались, все сбережения мамы исчезли. Она получала немаленькую пенсию, но все равно на эти деньги нельзя было жить. На работу в Москве тогда без прописки никто не брал. Я был лучший ученик Московского хореографического училища и получал четыре стипендии, благодаря этому мы и жили.
Петр Антонович Пестов был потрясающий педагог, властный человек. У него была армейская дисциплина в классе. Конечно, так как я был с первых шагов самый подающий надежды, ко мне относились с большой строгостью, потому что понимали, что не научив дисциплине и ответственности, ничего в этой профессии не достичь. И спасибо ему, я много лет звонил потом Петру Антоновичу и каждый раз говорил: «Спасибо, что вы были так жестоки ко мне, что вы были так строги». Сейчас мне все очень легко и безразлична любая пакость, любая неудача – все воспринимается нормально.
Я пришел в Большой театр, где были кланы, много советских династий, по пять, по шесть поколений, и пробиться среди них очень сложно. Руководил тогда балетом Большого театра уникальный человек – Юрий Николаевич Григорович. Он действительно обладал властью, но всегда окружал себя удивительно одаренными людьми. Если замечал человека неординарного – у того появлялся зеленый свет. Так случилось со мной, он увидел меня на экзамене. Дело в том, что было всего 10 мест, и все они расписаны – что-то распродано, что-то подготовлено для династий, для родственников. Я же не попадал ни в те, ни в другие. И когда Григорович был на экзамене, он попросил списочек и, прочитав его, сказал: «Грузину «пять» и взять в театр». Узнал у директора мою фамилию и записал меня номером один. Весь список 1992 года начинается с буквы «Ц», а потом уже алфавит, я стал одиннадцатым. По сей день я отношусь к Юрию Николаевичу с таким же трепетом, как и он ко мне. Конечно, более опытные артисты пытались вставлять палки в колеса, хотели лбом столкнуть нас с Григоровичем, но были люди, которые помогали и объясняли, как делать нельзя. Например, когда однажды мне, еще очень юному артисту, дали очередную премьеру, с этим было несогласно множество людей, которые были старше меня. Мне сложно было сделать какую-то гадость, так как я не реагировал. Они решили ударить по моему кошельку: у меня была одна куртка на осень, весну и лето. Ее облили машинным маслом в очень холодную зиму. Немножечко вытер, надел и пошел в этом домой. Потом мне помогли купить другую. Спасибо всем, кто меня предупреждал, и я никогда не сделал никакой глупости.
У мамы на нервной почве всех тяжелых ситуаций, в которых мы жили, случился инсульт. 1994 год – это был очень сложный период в жизни нашей страны, бедность, сложно купить продукты. Она три месяца пролежала в больнице. Это я убедил лечь на обследование. Она же очень хорошо гадала, поэтому сказала: «Ника, ну пойми, ты меня заставляешь идти в больницу, но я оттуда не вернусь». – «Ну хватит валять дурака, ты все это опять придумала». Не верил ее гаданиям, но перед экзаменом номер билета спрашивал и всегда доставал тот, который она говорила. Как она сказала про больницу, так все и произошло по тому сценарию. Мама меня потрясла в тот момент, когда ее не стало. Мне только исполнилось 20 лет, в морге должен был забирать тело и подписывать бумаги, как единственный наследник. Я увидел, что у нее сделан свежайший маникюр. Мама ведь лежала в больнице на протяжении двух месяцев, из них больше полутора она была в реанимации. Ее близкая подруга была рядом со мной, и я ей тогда сказал: «Боже, какие услуги в морге – маникюр сделали». Она ответила: «Нет, твоя мама сказала, что она на днях уйдет, дала девочкам-санитаркам деньги, чтобы они пропустили маникюршу, и перед тем, как уйти, сделала маникюр и педикюр». Зная мою маму, меня это не удивило, весь круг женщин, среди которых я вырос, очень за собой следил. Для них внешний вид, то, как уложены волосы, в каком состоянии руки, было очень важно. Поэтому, когда я увидел ее ногти, я только лишний раз убедился, что она понимала, к сожалению, что уходит. Теперь этот момент для меня очень важный, когда с кем-либо знакомлюсь, первое, на что у меня падает всегда взгляд – это руки. Я действительно не видел никогда в детстве маму неубранной, сплетничающей. Иногда я хочу рассказать какие-то вещи и сказать: «Вы знаете, а вот у меня дома разборка была». Но это не так, никогда не был свидетелем подобных вещей. Я все это оценил, когда мне было уже около 30 лет, понял, что значило для женщины в 55 лет, у которой все было очень хорошо, в 1987 году, когда еще никто не знал о приближающемся распаде Советского Союза, поменять свою жизнь и уехать в город, который ты ненавидишь с детства.
Мамы не стало седьмого марта, восьмое-девятое-десятое – выходные дни, первые три дня я вообще не знал как, что. Находился в шоке, надо оформлять документы, но ни справку, ничего не давали. В этом растерянном состоянии пришел в театр, тогда было много репетиций. Поделился случившимся с кем-то из коллег, и моему театральному педагогу, Марине Тимофеевне Семеновой, тут же рассказали, что у меня случилось горе. А она была очень мудрая, опытная женщина, старше меня на 60 лет. Марина Тимофеевна посадила меня рядом с собой и как-то так все объяснила, что меня в одну секунду отпустило. Она для меня была всем в жизни после маминого ухода: мамой, подругой, самым близким человеком. Марина Тимофеевна как-то очень смешно все время мне говорила: «Все равно тебе меня хоронить». А я отвечал: «Ой, Марина Тимофеевна, прекратите». Она прожила 103 года. Когда она умерла, какой-то не самый умный чиновник не дал место на Новодевичьем кладбище для нее – женщины, у которой были самые громкие, яркие титулы из всех возможных. Когда я услышал об этом, то сделал все, чтобы это дошло до главы государства и чтобы Марина Тимофеевна упокоилась там, где ей и полагается. После ее похорон я вел прощальную церемонию в Большом театре, и в этот же день у меня был спектакль. Я потом сидел и думал: «Господи, ведь Марина Тимофеевна столько раз сказала, что я буду ее хоронить». Меня тогда потрясла Татьяна Анатольевна Тарасова, которая была одной из учениц Марины Тимофеевны в ГИТИСе. Она пришла на церемонию прощания, потом позвонила мне и сказала: «Колечка, если бы я могла подняться с колен, я бы встала перед тобой на колени, ведь то, что ты сделал, достойно настоящего ученика».
Удивительно, но первый спектакль, который я увидел совсем ребенком в Тбилиси, был балет «Жизель», я тогда очень полюбил этот жанр. И самой любимой балериной с детства была Надежда Павлова. Когда я уже пришел в Большой театр, Надежда Васильевна еще танцевала, мы пересекались с ней в каких-то спектаклях, поэтому, когда возник вопрос о том, чтобы мне приготовить партию Альберта в балете «Жизель», я сказал: «Хочу танцевать с Павловой». Дирекция была уверена, что она не согласится, а я ответил, что это моя забота. Подошел к Надежде Васильевне, которая знала, как я ее обожал, и сказал ей: «Надежда Васильевна, мне бы хотелось, чтобы вы были моей первой Жизелью». Она согласилась, и 22 мая, в день Святого Николая 1997 года, был мой первый спектакль в балете «Жизель» с самой любимой балериной Большого театра.
Я стал одним из самых успешных и обласканных зрителями артистов своего поколения. В 2003 году я получил травму колена. Но это бывает у всех танцовщиков в возрасте около 30 лет, просто многие после этого не возвращаются на сцену, а я вернулся. Выяснилось, что у меня была перетерта связка. Ее отсутствие всегда вызывает у людей страдание, я же ничего не чувствовал из-за высокого болевого порога и, как оказалось, жил без нее полтора года. Если бы я случайно не поскользнулся на сцене Парижской оперы, я бы так и не узнал, что у меня нет связки. После падения я сам вставил себе сустав, доктора очень удивлялись, как у меня это получилось. Затем последовало десять операций. Но самое сложное и болезненное началось, когда я находился в восстановительном центре и надо было начинать бегать, а мышц на одной ноге еще недостаточно. Я тогда вспомнил мою любимую сказку «Русалочка», момент, когда ведьма говорит ей, что каждый шаг будет ощущаться, словно тысячи кинжалов вонзаются в ногу. Это мне надо было пережить. Когда меня выписывали, доктор сказал, что я никогда не буду ходить ровно. Я не читаю газеты, не слушаю глупости, если не хочу, меня это всегда спасает. Все стало хорошо. Мы очень дружили с Виталием Яковлевичем Вульфом после моего возвращения с лечения, он ко мне относился с большой нежностью. Однажды он пригласил меня в Большой зал консерватории на фортепианный концерт Прокофьева. Пока мы туда шли, на глаза попалась статья, где было написано о годовщине со дня смерти Гийома Депардье, сына Жерара Депардье. С Гийомом я лежал после своей травмы в одной палате, у него был такой же диагноз. К сожалению, в его жизни все было по-другому, ему потихоньку отрезали ногу, началась гангрена, но его не смогли спасти, я об этом не знал. И когда мы с Виталием Яковлевичем сидели в Большом зале консерватории, играла трагическая музыка Прокофьева, в памяти всплыла эта информация о годовщине смерти, я провел параллель, и у меня полились слезы от ужаса, потому что я знал Гийома и видел его болезнь. Виталий Яковлевич ко мне повернулся и спросил: «Коленька, что случилось?» Стал ему рассказывать все это, а он сказал: «Ты не знал?» А мне в голову это не пришло, потому что у меня была цель: на сцену, Большой театр, все будет хорошо.
Я пообещал своему педагогу Петру Антоновичу Пестову, когда оканчивал танцевальное училище 5 июня 1992 года, что протанцую 21 год. Он мне сказал: «Цискаридзочка, у тебя такая уникальная природа, что она актуальна, только пока будет свежей. Как только начнется увядание, это уже ерунда. Уходи, не мучь зрителя». Видел многих артистов, которые зрителя мучают, мне никогда не хотелось так. Однажды, танцуя балет «Жизель», понял, что к домику Жизели в начале спектакля я не бегу, как это должен делать Альберт, а быстро иду, потому что экономлю силы. Тогда и понял: «О-о, все». Закончился спектакль, посчитал, сколько еще смогу имитировать юность, оказалось, что осталось чуть-чуть. Затем пришел к министру культуры, тогда это был господин Авдеев, и сказал: «Вот число, когда я закончу, больше танцевать не буду, предупреждаю вас, у меня есть образование. Пожалуйста, найдите мне применение». Так и получилось, что мой последний спектакль в качестве премьера Большого театра был 5 июня 2013 года – ровно через 21 год после того, как я дал обещание. Вот так совпало. Меня никто не заставлял.
Мои любимые строки у Оскара Уайльда: «В жизни возможны только две трагедии: первая – не получить то, о чём мечтаешь, вторая – получить». Я всегда за то, чтобы мечта исполнялась. Возможно, она принесет разочарование, а может быть, и нет, но у тебя не останется досады от того, что это не сбылось. У меня еще много всего впереди. Себе, вышедшему на сцену первый раз 25 апреля 1985 года, я бы не написал, а лишний раз повторил, что надо верить в свое предназначение, никогда не сомневаться в нем. Мне очень часто мешало сомнение. В советском мультике «Капитан Врунгель» была фраза: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет». Моя фамилия переводится как «первая звезда», зовут меня «победитель народов, маленькая победа», отчество тоже с победой связано. Был у меня шанс другой? Нет.
Анастасия Макеева
Удержать любовь
– Когда люди расстаются – это уже просто перенос вещей из одной квартиры в другую, обычно разлом происходит за год-полтора до развода, случается осознание, что все дороги разошлись. А штамп о расторжении – это вообще детали. Все было очень просто, я поехала на работу, Глеб написал мне сообщение: «Я ушел, домой не вернусь». Я потом уехала, меня не было дома пару недель, он приехал, собрал вещи, и все. Если ты обманываешь сам себя, то ждешь в такой момент другого сообщения, но чудес не бывает. Люди меняются, эволюционируют, не происходит того, что было раньше. Мне не о чем жалеть, потому что человека, в которого я была влюблена, больше не существует, есть человек, похожий на моего бывшего супруга. Я практически год путешествовала, не оставалась дома, мне нужно было открыть для себя новые возможности и двери, а старые закрыть. Наверное, ему было проще, потому что он уехал в другое пространство, где нет ничего, связанного со мной, с прошлой жизнью. Мне, конечно, было тяжеловато. Единственное, чему я обрадовалась – это месту в шкафу, у меня очень много вещей, наконец-то я могла их разложить по полочкам. В целом было просто ощущение рефлексов, как у собаки Павлова: не с кем попить чай, не нужно звонить и предупреждать, что я в пробке, некому встретить от гаража и проводить домой, кровать большая и рядом никто не спит. Депрессия, конечно, была, но не потому, что брак распался и я потеряла любимого человека, а потому что рухнул мир, который я строила на протяжении семи лет. О потере человека я переживала гораздо раньше.
Наша свадьба была… Дело в том, что каждая девушка мечтает о чем-то красивом, быть причастной к такому сказочному процессу, чтобы люди могли разделить с тобой эти чувства, и мне тоже хотелось надеть платье и красивую свадьбу. Мне казалось это естественным желанием. У нас были прекрасные шесть лет официального брака и всего семь лет вместе, просто наши ценности изменились с годами, и мы стали разными.
Творческий беспорядок – это суть моей жизни. Я могу забывать про какие-то вещи, а она любит порядок, чтобы стул стоял именно у стеночки. Наступают моменты в бытовом плане, когда мы реально говорим, что друг друга раздражаем, но это нормально, мы люди. Первые полгода у нас все было плохо, потому что мы никогда не существовали как муж и жена, и у меня тоже бывали моменты, когда я переступал черту.
– Свекровь в день свадьбы подарила мне кольцо, и теперь я надела его специально на правую руку как знак того, что выходить замуж нужно не за свекровь, а за мужа. Самый сложный период был в ноябре 2015 года. Ольга Шалимовна, мать Глеба, художник по гриму, причем достаточно талантливый, сделавший хорошую карьеру, когда-то решила стать продюсером. У меня были большие гастроли с мюзиклом «Территория страсти», восемь или девять городов России, и вот там у нас со свекровью, которая была продюсером этого спектакля, было очень веселое общение. Ей казалось, что она важная персона и прокатчик должен возить ее по всем городам за свой счет. Но на самом деле ситуация с рентабельностью спектаклей на гастролях совершенно другая: продюсер делает свою работу дома, а по городам ездят те, кто физически занят – гримеры, администратор и актеры. Ей просто нравится быть начальницей, летать в бизнес-классе.
У нас с Ольгой Шалимовной все было необратимо с самого начала. Каждый день на завтрак, обед и ужин я слышала от свекрови, что мне очень повезло и Глеб в меня влюбился, ведь он талантливый, гений. И я в принципе была согласна, спорить не с чем, но ведь и сама тоже смогла чего-то достичь в жизни, мне хотелось, конечно, какой-то теплоты. Мы так много раз это обсуждали и так много раз пытались все спасти, потом это стало бессмысленно, прошли чувства. К моменту развода четко понимали, что мы абсолютно два чужих друг другу человека, у каждого своя дорога. Если бы я была для Глеба приоритетом в жизни, если бы он ко мне по-настоящему что-то испытывал как мужчина, то не позволил бы своей маме разрушить наши отношения. Он был между двух огней, а так как маму он знает все же побольше, чем меня, он сделал свой выбор. Так будет с любой девушкой, которая появится в его жизни: маму он знает дольше и всегда отдаст ей предпочтение. А мне таки хочется, чтобы муж понимал меня и не давал в обиду.
Вообще, я замуж выходила не за свекровь и с удовольствием оградилась бы от всего этого, но это уже вопрос выбора моего бывшего мужа. Конечно, если бы не совместная работа с ней, у нас был бы прекрасный брак, но наши взгляды разошлись, мне хотелось больше посвятить себя и свое время семье, у него же были другие приоритеты, хорошо пошел карьерный рост. Мне кажется, что влюбленности в музыку у него было больше, чем в обычного живого человека. Мы оба хотели ребенка, но я что-то для этого делала, а он продолжал заниматься карьерой. Глеб не говорил, что карьера важнее, просто начал жестко расставлять приоритеты. Он находится в азарте, для творческого человека это понятное состояние. Если бы мне было 25 лет, я бы с удовольствием наслаждалась этим процессом и поддерживала его дальше, но мне гораздо больше, и я хочу другого. Мои приоритеты резко изменились, а у него нет, ему в сознании еще 20 лет, он окрылен и готов дерзать. Глеб постоянно находился в сильном нервном напряжении, у него было одно шоу за другим, это занимало много сил и энергии, и я, как творческий человек, его поддерживала, понимала, что это такое. Но дело в том, что как женщина я хочу другого. Рада за его творческий рост, но когда он поедает все твое время и сознание, то не остается времени, сил и желания для семьи, а время-то идет.
Каждый человек, когда строит отношения, проецирует в своей голове, как это должно быть, что это будет за модель отношений. На самом деле мы можем быть прекрасными друзьями, но сейчас, наверное, это уже сложно, так как есть камень преткновения в виде его матери, которая вела агрессивную политику. Мне было прямо сказано свекровью: «Пока ты подчиняешься мне – твой брак будет существовать, если нет – я его разрушу». Собственно, так и произошло. Ей почему-то казалось, что я хочу отнять у нее какую-то власть. Так случилось, что Светлана, бывшая девушка Глеба, активно участвует в жизни его семьи. Когда Ольга Шалимовна дала роль Светлане в мюзикле «Территория страсти», я помогала ей, проводила какие-то репетиции и давала советы по актерскому мастерству, но каждый должен заниматься своей работой. Дело в том, что Светлана, к сожалению, не обладает никакими музыкальными талантами, а это музыкальный спектакль, в нем нужно петь. Глеб записал ее в студии, она в театре пела под фонограмму, что мне показалось весьма унизительным, ведь мы с Глебом имеем образование. Все, включая заслуженного артиста России Валерия Еременко, выплевывали связки на сцене и пели вживую, а Светлана выходила, открывала рот, получала букеты и считала, что это и есть профессия артиста мюзикла. Я сказала, что для меня это неприемлемая ситуация, она не Моника Беллуччи, которая собрала бы нам зал, чтобы мы шли на такие компромиссы. Я не понимала, в чем смысл такого участия, это было неуважение к зрителю, который платит деньги за билет. Я люблю талантливых людей.
Изначально, когда они были семьей, у них было что-то общее. А к моменту, когда они поняли, что разные люди, уже изменились приоритеты. Для Насти важна семья, любящий и любимый муж, ребенок. И когда в старости вокруг них с мужем будут бегать дети и внуки, она будет понимать, что прожила жизнь так, как захотела, и есть то, что останется после нее. А что одинокий человек может оставить после себя? Для Глеба сейчас важно другое, важно расти в карьере, это прекрасно, для мужчины нет никаких возрастных ограничений. А женщина должна чувствовать себя всегда любимой и знать, что рядом есть мужчина, который поцелует ее утром и скажет «доброе утро».
– Глеб однажды подарил звезду с моим именем. Это было очень открыто, ярко и пафосно – на съемке одной из программ, где неожиданно для всех мой муж встал на одно колено и подарил мне звезду с неба. Это было сделано на камеру, перед всей страной он показал себя романтической натурой, но после передачи ни разу не предложил сходить и взглянуть на небо, где есть моя звезда. Настоящая романтика – это ток, который понятен только двоим, энергия между людьми. На самом деле эта звезда является напоминанием о том, чего бы я не хотела в своей жизни. Подобные вещи должны происходить тет-а-тет. Я оставила ее, как шрам на моей душе.
Моя попытка построить счастье была одна-единственная, с Глебом. Он был человеком, с которым я мечтала, желала, искренне трудилась над тем, чтобы создать семью. Предыдущие отношения с Алексеем Макаровым, сыном Любови Полищук, были не такими. Затянувшийся эмоциональный фейерверк, который закончился позже, чем должен был. Еще в первый месяц я поняла, что это не мой человек, не буду связывать с ним свою судьбу. С ним было весело, он начитанный и остроумный, у нас совпадали во многом вкусы. Периодически он говорил: «Выходи за меня замуж», – а я переводила это в шутку и отвечала: «Никогда».
Зря на Лешеньку пишут, что он, мол, руку поднимает, это неправда. С Макеевой у них вот что вышло: она жила с ним и при этом писала сообщения другому мужчине. Леша стал отбирать телефон и случайно задел рукой, ну кулачищи-то большие, вот и попало. Мне потом говорил, что надо было больше по морде дать, а я только нечаянно. А Макеева в прессе такую шумиху подняла.
– Это произошло один раз, но прилюдно, на съемочной площадке в Тунисе. Меня увезла «Скорая», было написано заявление в полицию, случайно так задеть не получилось бы. Композитор Роман Игнатьев, написавший музыку к прекрасному мюзиклу «Монте Кристо», очень своеобразная творческая личность. Он написал стихи эротического содержания и послал их всем, мне кажется, даже директору театра. Это высветилось на экране, и у Леши случилась вот такая реакция. Шли съемки, ко мне пришли продюсеры и попросили забрать заявление, чтобы продолжить работу и, естественно, под их ответственность. Да и он не идиот, понял, что это произошло в состоянии аффекта. Конечно, я забрала заявление, мы были на выезде с целой съемочной группой, не хотелось всех привлекать к этому, но я покинула проект, уехала в Москву. Потом он говорил, что очень жалел, но дальше ничего не могло продолжаться, это был определенный знак – все должно было прекратиться еще раньше. Сейчас он живет своей жизнью, все у него нормально, родил дочь, был женат уже.
Тогда был очень тяжелый период в жизни. Я узнала о смерти брата, когда была на тренировке «Ледникового периода», мне стало плохо, я потеряла сознание, мне вызвали «Скорую» и откачали. После этого мой партнер, с которым я каталась, Александр Абт, отвез домой, разговаривал по телефону с папой и мамой, привез в аэропорт и посадил на самолет, потому что я была не в состоянии, не понимала, что происходит, – не могла принять эту информацию за реальность. Брат был меня старше на год, вся наша жизнь была совместная и неразделимая, и несмотря на то, что я уехала из Краснодара жить в Москву, что-то соединяющее у нас оставалось.
Его смерть – глупое стечение обстоятельств. Брат искупался в озере, у него была ранка на ноге, а в воде оказалась инфекция. Он заразился инфекционным менингитом. За неделю человека не стало. Симптомы очень простые – легкое недомогание, как при гриппе. Он не думал, что это может быть что-то серьезное, был в командировке в Воронеже и думал, что просто простыл под кондиционером. Когда он попал в больницу, к сожалению, уже шел необратимый процесс. Реальный диагноз ему поставили, когда он был уже мертв. Не смогли его спасти.
Так вышло, что его последний подарок – деревянная роза, которая никогда не завянет и останется навсегда. Наверное, в моей квартире это сейчас самая дорогая вещь, потому что она сделана для меня, сделана с душой.
Она стала еще более ответственной, сказала: «Раз я у вас осталась одна, я еще больше за вас отвечаю и хочу, чтобы вы были счастливы. Я хочу вас радовать и за себя, и за Даню». Для меня это очень тяжело.
– У меня случилась психосоматика. Возможно, у людей с подвижной нервной системой это распространенная реакция на стресс. Когда узнала о случившемся, меня привезли в Краснодар, я не понимала, что происходит. Инфекционный менингит – очень неприятная болезнь, которая продолжает жить в человеке даже после его ухода. К телу брата нельзя было прикоснуться, потому что он темнел, нужно было держать его в холоде. Стояли люди, которые не позволяли до него дотрагиваться, потому что, если у человека была царапина или трещина, инфекция могла попасть на него, и он тоже бы заразился. Это было ужасно. Я не плакала абсолютно, у меня была странная реакция. Я смотрела на все, как будто находилась в нереальном мире. И видя мою неадекватную реакцию, меня отправили в Москву вместе с мамой, которая не могла спать в доме, где все напоминало о сыне.
Мы улетели, мама легла спать, а мне стало плохо. Видимо, до мозга стала доходить информация о случившемся, началось осознание. Меня очень сильно рвало несколько часов, и под утро, когда уже было совсем плохо, я разбудила маму, мы вызвали «Скорую». Я столкнулась с нелестной стороной нашей медицины: два крепких мужика-медбрата шли впереди и говорили идти за ними, а мама несла меня практически на руках. Привезли в больницу, положили в общую палату, меня рвало саму на себя, все это обсуждали, потому что узнали меня. Каждому врачу я рассказывала одно и то же, и каждый из них боялся ставить мне какой-то диагноз, они просто ждали, пока мне станет настолько плохо, что я попаду в реанимацию. Последнее, что я помню, это как мама кинулась на одного из врачей в слезах со словами: «Я только что сына похоронила, спасите мне дочь». А врач ее отшвырнул и сказал: «Женщина, ведите себя поскромнее, иначе я попрошу вас вывести». В итоге я пролежала в медикаментозной коме пять или шесть дней, никто не понимал, что со мной происходит, у меня отказывали один за другим внутренние органы. Когда я уснула, я была как в раю, оттуда не хотелось возвращаться обратно, где очень больно.
Обращаясь к себе шестнадцатилетней, я хотела бы сказать: «Здорово, когда человек реализовывается в своей творческой жизни, но если есть и другие инвестиции в проекты под названием «Семья и дети» – отдай им приоритет. Но только с тем человеком, который захочет с тобой это разделить, увидит в тебе мать и захочет взять на руки ребенка, который будет похож и на тебя, и на него. Мне кажется, что это и есть большое тотальное счастье».
Светлана Пермякова
Дочка
– Я была любимым ребенком. Братьям попадало еще как, но я была ни разу не битым ребенком. Когда я родилась, Сережке было двенадцать лет, а Ваське десять, и ревности не было, потому что они занимались уже своими делами, а мама с папой всю любовь направили на меня.
Папа очень хотел дочку, а в семье рождались мальчики: Сережка, Васька, Андрюшка. Когда Андрюшка погиб от удара током, не дожив до своего двухлетия, мама забеременела. Она хотела сделать аборт, взяла направление и, не сказав отцу, пошла, а он догнал ее, разорвал направление и сказал: «Будешь рожать, неважно, кто будет, иди рожай». Только после того, как она родила меня, она узнала, что это девочка. Папа от радости ушел в запой на неделю, а имя Света мне дали братья.
Мама с папой похоронили троих сыновей. Первый ушел Андрюшенька, его ударило током, я не знала его, ему было два года, и, конечно, это было великое горе. У Васи был второй инфаркт. Это узнали уже при вскрытии, первый инфаркт он перенес на ногах. Вася был спортсменом, лыжником. Он был высокий, стройный и красивый. А Сережа был маленьким и толстеньким. Он тоже умер от сердца. Тогда жарко было, он выпил какой-то коктейль и ушел.
Мама чувствовала, что Вася уйдет. Мне было четырнадцать или пятнадцать лет, переходный возраст, и я в ней нуждалась, а она забросила меня. Потом она говорила мне: «Света, я бросила тебя, потому что все мысли были только о Васе. Я чувствовала, что с ним что-то должно произойти. Я пошла на работу, а у меня прям колом встало все в груди, около сердца». А потом сообщили о смерти Васи. Для меня это была ужасная трагедия. Я была в поездке, когда Вася умер. Я очень хорошо помню его последний поцелуй. Нужно было уезжать уже, он меня поцеловал, я спустилась вниз, вышла из подъезда, обернулась и посмотрела на него. Улыбнулась, а в голове пронеслась мысль: «Я вижу его в последний раз». Но я все эти мысли отогнала от себя и уехала. Возвращаюсь, в руках сетка с апельсинами, одеколон купила Васе, меня встречает папа весь опухший, я спросила: «Что случилось?», а он ответил: «Вася умер». У меня хлынули слезы. Это было 30 марта, я приехала к похоронам, они ждали меня пять дней. Меня переодели, я увидела Васю, вокруг родственники, все очень быстро, сразу начали выносить гроб, сразу похороны. Я в один день стала взрослой, в пятнадцать лет. Надо уметь жить, уметь прощаться, надо уметь встречать рождающихся.
С Сережей они до последнего созванивались, он был взрослый уже и в последнее время мама часто ему говорила: «Сережа, пожалуйста, ты последнее время стал выпивать, будь аккуратнее». У нас с Сережей тоже были разговоры по душам. Мы проводили его в августе, а в январе я приехала, зашла в квартиру, навстречу мне идет папа, радуется, встречает, а мама шла сзади с потухшими глазами. У нее был уже неживой взгляд.
Родители прожили вместе 50 лет, мы отпраздновали золотую свадьбу. У них, конечно, была «Санта-Барбара» в отношениях, папа последние годы постоянно говорил, что разведется с мамой, а та его не слушала. Они спали в разных комнатах, но папа всегда ложился на диван так, чтобы маму обязательно видеть, и перед сном говорил, как сильно ее все-таки любит. И это было до конца дней, любовь невероятная.
Первая моя возможность, данная природой, стать мамой была в 22 года. Сейчас, осознавая этот момент в 45 лет, я понимаю, что можно было бы решиться, но я была какой-то еще глупой и несформированной в плане материнства. Папа того ребенка был свидетелем на свадьбе моей подруги, где я была свидетельницей, был красивым умным мужчиной, я сказала ему о такой возможности, но он ответил, что не собирался связывать свою судьбу со мной. На самом деле никто не был готов. Родители об этом не знали, я была сильной женщиной по натуре и должна была решать эти вопросы сама.
Никто ж не выбирает, что тебя впереди ждет. Дело было молодое, Саша тоже был актер, я пришла играть в новый театр. Он был красивый, насчет таланта не знаю, главное, что красивый, этого было достаточно. Он меня завоевал. Саша был женат, и в какой-то момент я решила закончить наши отношения, и у меня в карманах стали появляться записочки – детские, наивные, хорошие, потом какая-то фотография. И так продолжалось неделю, а я ничего не могла понять, и только через неделю до меня дошло, что это Саша. Его жену я тоже знала, она работала в театре, в пошивочном цехе. Мы здоровались, но подругами не были.
Он приехал в Пермь, я познакомила его с родителями, и мама с папой ждали, что он сделает мне предложение. Да, я тоже этого ждала, потом перешла в новый театр, а родители были мудрыми людьми, и они говорили: «Время и расстояние расставят все на свои места». Я хотела ребенка, думала, что Саша станет его папой, но не получилось, Лена, его жена законная, забеременела первая. Причем он почему-то передо мной каялся, а я тогда сказала: «Ну получилось, и замечательно, вы же хотели ребенка». Потом я в итоге все прекратила. Время и расстояние расставили все на свои места. Саша сделал свой выбор, остался с семьей и стал хорошим отцом и, как по мне, слабым мужчиной. Я даже забыла, почему мы расстались. Но недавно Саша приезжал на мой юбилей, это был сюрприз, и я вспомнила, почему это произошло. Я поняла, что это не мой человек. Тогда, видимо, интуитивно, а сейчас уже конкретно и точно.
Когда мама приезжала, она ждала меня со съемок, я мчалась к ней по МКАДу, у меня была «восьмерка», а мама сидела на крылечке, ждала и говорила, что ей очень нравится это. Мой персонаж, Жанна Топалова, работала на складе, и мне нужно было заполнять какие-то накладные, и я там, конечно же, что-то писала. Раз что-то записала, два, а потом до меня дошло – зачем просто что-то писать, у меня есть время писать свои мысли, это мой дневник. И я начала записывать по несколько строчек о том, что происходит у меня в душе. Это как раз тот период, когда я выходила замуж и расставалась, когда я встретилась с Максимом.
И опять золотая осень, пока ничего не изменилось, может, даже чуть улучшилось положение. Он все пьет, продолжает. Дай Бог все уладится. Очень на это надеюсь и с венчанием пока подождем.
– Это о моем первом и единственном муже, за которого я вышла замуж четвертого сентября. Наша встреча была совершенно спонтанная, думаю, она была приготовлена свыше, чтобы мы познакомились с Максимом. Мы знакомимся с Женей на Троицу, в сентябре женимся, и Максим был свидетелем на свадьбе.
Танец жениха и невесты за жениха танцевал я со Светой. К тому времени супруг устал, а я вел эту свадьбу и сказал: «Светлана, танец начнем мы пока, а там посмотрим, чем закончится». Закончилось все шикарно, мы отлично повеселились, уложили спать в беседочку мужчину Светланы.
На протяжении всего времени их отношений муж Светы приезжал к нам на съемочную площадку, и у него всегда с собой были какие-то слабоалкогольные напитки, но мы слышали, что он говорил Свете, как становился на одно колено. И конечно, наверное, Светлана не хотела сделать ошибку, думала, что они поженятся, он перестанет пить, будет так же говорить ей все эти красивые слова и все будет хорошо. И я ее понимал.
– Разговор с отцом Александром все поставил на свои места. Когда я пришла в храм и он меня увидел, он сказал: «Светочка, что с тобой произошло?» А я в ответ: «Батюшка, не могла прийти к вам раньше, я заходила в храм, а вас не было», – и у меня слезы полились. Он взял меня за руку, и мы ходили час вокруг храма. Я плакала, много всего говорила, а он меня тогда попросил: «Светочка, все в руки Божьи отдай. Бог разведет все, ты только попроси о помощи». И все развелось.
Женя появился в нашей жизни через социальные сети – он знакомился там с людьми, с женщинами, он и со мной там познакомился, и со Светой. Мы были из одного города, и он предлагал помощь в Москве, предлагал пожить у него. Я приехал, Женя меня встретил на машине, и в первый же день судьба познакомила меня со Светой.
Я не поступил в институт, и мне нужно было уехать обратно в Киров, а Света сказала, что я могу пожить у нее.
– Я сразу приметила Макса, поняла, что это взрослый ответственный человек, который защищает и оберегает меня, которому я не безразлична. Причем не просто на словах, а на деле. Потом выяснилось, что он намного моложе того возраста, который я бы могла представить себе. Я Максу сказала: «Замуж не пойду, но если венчаться, то только с тобой».
Мама начала готовить меня к тому, что нам придется расстаться, загодя. Всем снятся страшные сны о том, что родители уходят, и все просыпаются в слезах, а потом бегут к ним, они живы. И у меня такое было. Но мама начала говорить мне, что они не вечны, показывать свое приданое на похороны и рассказывать, зачем что нужно. Однажды она сказала: «Не бойся меня мертвую, пожалуйста. Все, что тебе нужно, делай со мной, пожалуйста, правильно. Одень меня, обуй, трогай, будь рядом. Я хочу быть дома все дни до похорон». Когда мне позвонили и сказали, что мама умерла, я была в Москве. Это было утром, ближайший самолет был в два часа дня, прилететь я должна была уже вечером, и я подняла всех своих двоюродных сестер и подруг, попросила их забрать маму из морга, и они сделали все возможное. Они ее привезли домой, одели, и когда я прилетела вечером, мама спала в гробу дома. Именно спала. Я подходила и видела, что она не мертвая, она спит. Это был первый день. На второй день из Москвы приехал Максим, чтобы проститься, сноха с племянницей и мужем, а мама живая, я с ней разговаривала. Душа на третий день уходит, так говорят, и вот он наступил. Всю ночь мы читали Псалтырь, наутро я подошла к гробу и сказала: «Папа, посмотри, мама уходит. Это невероятно, посмотри: тело здесь, а мамы нет». Дальше я уже видела тело, но общалась уже не с ним. Если первые два дня я разговаривала с ее телом, то на третий день ее душа уже была вокруг. Я чувствовала это, практически ощущала. Я сказала ей, что беременна, мне пришли анализы в день, когда мама умерла. Когда у мамы было девять дней, у моей дочери забилось сердечко.
Папа остался один, пережил маму на четыре года. По-моему, он тоже уже знал. Мы долго ему не говорили, полдня, а он уже знал, он сказал: «А что, матери не стало, да? А я знаю». После этого он особо уже и не жил, доживал, ждал встречи. Мама ждала встречи с сыновьями, у нас был разговор на кухне, я спросила: «Мам, умирать боишься?», – а она ответила: «Нет, меня там все сыновья ждут. Я по ним так соскучилась». Она сказала мне это за полгода до того, как умерла.
«Будь осторожна, будь внимательна, не руби сплеча и сгоряча, очень цени тех людей, которые рядом с тобой находятся в данный момент. Больше говори им слова любви. И надейся, у тебя все еще будет впереди, девочка», – сказала бы я себе юной.
Натали
О боже, какой мужчина
– В 16 лет я дала себе слово больше никогда не выходить на сцену, потому что очень серьезная девушка, готовилась стать учителем начальных классов, и пение – всего лишь мое страстное хобби, которое меня всегда волновало, но оставалось тайной. Сейчас это обещание звучит смешно, ведь потом случилась целая сценическая жизнь. Это было после сногсшибательно волнительного для меня концерта во Дворце культуры химиков. До этого я пела с хором на праздничных выступлениях, новогодних огоньках, но все-таки не на такой сцене, где вырядилась в рокершу, как мне тогда казалось. Публика кричала: «Какие ножки, давай, давай!» Короткая юбка, впервые распущенные волосы, одна прядь упала на глаза, и мне даже не хотелось ее поднимать – настолько было почему-то стыдно.
После этого концерта ко мне подошел Саша, мой будущий муж, и спросил: «Девушка, вы бы не хотели записать две песни в студии?» Он мне сразу показался очень серьезным человеком, который интересно жил, имел свою студию звукозаписи, общался с людьми из театра. Александр потом предпринимал решительные действия. На следующий день после концерта он пришел вроде бы по делу ко мне в школу, чего раньше не делал ни один молодой человек. Этим он меня заинтересовал, и мы продолжили как бы деловое общение. До этого я дружила с несколькими прекрасными юношами, но у нас ничего не складывалось, мне казалось, что я вообще не могу полюбить, и думала с 13 до 16 лет, будто научилась распознавать людей. Мама когда-то научила определять бабников, поэтому сразу увидела – Александр не такой, работа была для него важнее, чем женщины, и это чувствовалось по разговору. Даже потом казалось, что он провожал меня домой из студии только потому, что мы жили в соседних домах. Он был единственным, кто меня просто обнимал, никому раньше не позволяла такого тесного контакта и всегда вела серьезные разговоры: «Мы должны выяснить, подожди». А Саша не понимал, зачем нужны эти обсуждения, если человек близок, нравится тебе. Его объятия в охапку заставляли меня, с одной стороны, таять, с другой, хотелось сказать: «Давай поговорим!» Он же со мной так глубоко не разговаривал, приходилось бороться с собой и желанием выяснить у мальчика все. Наверное, от того мы так долго в браке, что мой муж вовремя прекращает разговоры, ведь я человек самокопающийся, с непростой внутренней жизнью. И если бы со мной рядом находился такой же партнер, то, наверное, это было бы очень тяжело.
Точно помню тот момент, когда сама решила, что хочу за него замуж, ведь когда складывается такой контакт, основанный на любви, то года общения достаточно для решения разойтись или жениться. Я заметила это даже по своей профессии – если что-то получается, то все происходит очень легко. Мы поженились в 1991 году, а через 7 лет вышла песня «Ветер с моря дул». До этого у меня уже было два клипа, и вдруг пришла идея записать именно эту композицию. Песню я узнала еще в 13 лет в пионерском лагере, мы очень любили ее петь с друзьями, ведь она о первой любви. Но у меня не было никакой мотивации идти на сцену, потому что слишком много выступала в детстве и юности, хотела петь с учениками в школе, мне очень нравилась эта перспектива, а у Саши была мечта записывать песни. Мы ездили в Москву записывать музыку просто для себя и потом возвращались в Дзержинск. Когда вышли альбомы, мы даже начали дома, в родном городе, делать грандиозный ремонт, поскольку никогда не планировали переезжать в Москву, думали, что погастролируем и вернемся к себе. Затем настало время новых возможностей, какая-то интересная, сложная игра, а я все время думала, что это закончится, но судьба преподносила манящие сюрпризы.
Помню, как ехала в Москву: зима, раннее утро после поезда, я в каких-то штанишках, пуховике, хочется спать, но передо мной идет супруг, вижу ноги моего родного мужа, куда они – туда и я. Даже не обращала внимания на город, только потом ощутила этот запах метро, Москва как будто поставила меня перед собой: «Взбодрись и посмотри мне в глаза».
Внимания ко мне стало очень много, но то, что я читала в газетах о шоу-бизнесе и с чем столкнулась сама – разные вещи. То ли я входила в другие двери, то ли моя наивность и взгляд на жизнь не совпали разговорами о сцене и шоу-бизнесе. В чем-то это было ужасно! Например, клип, который снимался 22 часа, – я не понимала, как это. Не знала изнутри сценическую и гастрольную жизнь, не у кого было подглядеть, как живут артисты вне сцены, что они делают. Казалось, всегда надо было быть в образе, не умела из него выходить, и раз судьба мне его дала – должна соответствовать. Люди повалили на мою роль, на школьную форму из клипа «Ветер с моря дул», которая произвела особое впечатление на мужчин, на девочек. Были очень взрослые мужчины, которые могли прийти на 90 концертов подряд, сидеть в первом ряду. Я столкнулась с каким-то фанатизмом, которого не ожидала. Даже вывела два типа поклонниц: одни при виде меня начинали быстро без остановки говорить, вторые белели и сползали по стенке в полуобморочном состоянии.
Поделиться книгой: