Помоги проекту - поделись книгой:
Того места, где проходила моя юность, уже нет, это современный город. Какой-то период назад я был в Молодечно, хотел пройтись по знакомым до боли местам, но, честно говоря, так и не нашел их. Я воспитывался в такой семье, где слово «вырваться» не культивировалось, важно быть на уровне всех остальных людей, которые тебя окружали.
Я был музыкальным руководителем в коллективе Виктора Вуячича, который тогда был Народным артистом Белорусской ССР, я брал с него пример. Мы уже начинали петь в его концертах. В 1970 году с Ириной Безладновой и Михаилом Беляковым написали песню «Нет тебя прекрасней» в ВИА «Поющие гитары». Не могу сказать, что я посвящал текст ей, дело молодое. В лице Ирины концентрировались все те образы, которые проходили в моей жизни до моего знакомства с ней.
Я хорошо помню почему-то такой момент. Мы с Юрием как раз расстались после очередной встречи, я ушла и уже оглянулась, а он уезжал в такси. У него денег тогда не было ни на цветы, ни на рестораны, он перекусывал в пышечной, недалеко от Малой Садовой, где мы тогда были. Были у нас какие-то разговоры, он меня из редакторской вызывал в коридор и начинал говорить, конечно, комплименты. И он не ждал, когда оно само собой как-то произойдет, он все делал, для того чтобы оно произошло, и оно происходило. Я всю жизнь очень внимательно слежу за его творчеством, и не только. Мне интересно, как он выглядит, как он одет, как он причесан, как его подстригли – удачно-неудачно. Он кто-то вроде дальнего родственника, которого можно не видеть много лет, но и забыть невозможно.
– Она хороший человек, это очень важный момент. Мы в молодости этого недопонимаем, а с возрастом, когда появляется опыт общения с людьми, мы вспоминаем тех людей, которые были милыми, приятными и порядочными. В жизни, к моему большому огорчению, их не так много. Есть положительные люди, есть отрицательные, а большинство равнодушные, они проходят мимо, и о них забываешь. А такие, как Ирина, остаются в памяти на всю жизнь.
Назревал мой уход из «Поющих гитар». Я почувствовал, что суперпрофессиональный коллектив все равно является для меня рамочным. В это же время я, живя в Ленинграде, познакомился с ребятами из музыкального ансамбля «Добры молодцы», которые играли в ту пору более современную музыку. Денег там особо не было, но они меня и не интересовали, было важно развитие собственного творчества. В глубине души я хотел в Москву, чтобы закрепиться более серьезно, и уехал туда вместе с ними. Но уже там я понял, что опять как будто начинаю загнивать в клетке. И я пришел к директору Росконцерта и сказал: «Вы знаете, я хотел бы свой вокально-инструментальный ансамбль создать. Можно?» Он ответил: «Ну, Юра, сейчас рановато. Давай мы тебя определим в мюзик-холл московский, будешь его солистом?» Я пришел в мюзик-холл, а там почти 40 девушек такой красоты! У меня глаза на лоб вылезли: «Господи, куда я попал? Да, я хочу в этом коллективе работать». И уже в этом мюзик-холле мне разрешили создать свой коллектив.
Потом так сложилась ситуация, что я был знаком с одной женщиной, которая собралась эмигрировать. Ее звали Ида, она даже была моей женой. А я сомневался в переезде, меня всегда больше прельщала моя родина, даже несмотря на негативные обстоятельства в моей жизни. Тем не менее я попал под это влияние, так получилось. Я оплатил ей всю дорогу, она уехала, а я остался и отправился в Минск к родителям, хотел им сказать, что я собираюсь. Но мать восприняла это очень болезненно, отец, боевой офицер, прошедший войну до Берлина, – тем более. Пришла бумажка, что мне разрешен выезд, я пришел в ОВИР и написал заявление, что отказываюсь уезжать.
Как-то меня не выпустили на гастроли в Польшу, тогда поехал Вадим Мулерман. Я был оскорблен, ведь работал в московском мюзик-холле и уже был небольшой звездочкой. И меня не пустили. Районный комитет Октябрьского района города Москвы сказал, что я недостоин выезда за границу, а я сказал: «Ну спасибо. До свидания».
Тогда в Финляндии мои песни были очень популярны, их переводили на финский язык и много исполняли. Фирма Polarvox Music – крупнейшая в то время звукозаписывающая западная компания – заинтересовалась мной. Мне позвонили из нашей серьезной организации «Международная книга», представители которой находились во всем мире: в Южной и Северной Америке, в Европе и чуть ли не в Африке. Они попросили заехать к ним, чтобы поговорить, и на встрече сказали, что Polarvox Music заинтересовалась моим творчеством. Я был не против и отправился в Финляндию, на знакомство. Приехал на вокзал, меня встретили представители двух организаций. После заселения в гостиницу в двенадцать часов мы поехали к какому-то высокому зданию, где нас ждали владельцы финской компании. Поднялись на этаж, открылся лифт, я вышел, передо мной стояла президент фирмы Елена Юранто, высокая, очень красивая особа. Ее отец был швед, а мать испанка – серьезная смесь. Тут же подошел официант с подносом шампанского, я тогда подумал: «Вот это начало». Мы пошли знакомиться, сели в комнате для переговоров и начали обсуждать то, что они хотели записать со мной альбом, и даже не один. Я посмотрел тогда в глаза президента компании и понял, что там затевается какая-то интрига. Одним словом, у нас получился контакт, я стал часто приезжать в Финляндию на репетицию со шведскими и финскими музыкантами. Через полгода мне позвонил представитель «Роскниги» и сказал: «Юра, ты представляешь какое несчастье!» – «Что такое?» – «У Елены Юранто погиб муж в автомобильной катастрофе, ехал ночью на машине и врезался в каток». У меня опять вызов в Финляндию, я приехал, уже была весна, все цвело. И тут Елена пригласила меня к себе домой. Я первый раз побывал в квартире миллионеров. Начались наши отношения.
Была очень интересная ситуация. Когда она приезжала, всегда привозила мне какие-то подарки. Я приехал в Финляндию, она мне купила там несколько бас-гитар. Я с этими гитарами в Москву вернулся. Володя Кузьмин увидел одну из них, стал белого цвета и попросил продать. Я ответил ему тогда: «Вова, не могу, подарок любимой женщины. Не могу», – но потом продал, конечно.
Как-то раз Елена собралась приехать в Москву. Я решил, что нужно тоже сделать подарок, и начал лихорадочно думать, что я могу купить. Потом вспомнил, у меня была знакомая – директор магазина «Парфюмерия», где продавались иногда французские духи. Стоили они дорого, по 40, по 50 рублей. Их я и решил подарить. Мы с ней зашли в тот магазин, через прилавки прошли в подсобку, там было очень грязно, и дальше попали в кабинет директора. Я сказал ему: «Привет. Слушай, у тебя есть духи французские?» – «Конечно. Сколько надо? Какие?» Я ответил: «А сколько у тебя наименований?» – «Пять». – «Вот давай все пять». Торжественно вручил ей, миллионерше, эти духи, сам сгорал от радости, думал, какой я крутой пацан. А она сначала ничего не поняла, потом сказала: «Ой, спасибо», – культурная женщина. Мы вышли, и я весь уже радостный шел по улице Горького, кайфовал от того, что сделал подарок.
А потом в 1987 году с нашим ВИА произошла очень неприятная история в городе Куйбышеве.
«Сначала пришел тревожный сигнал из Тольятти. В 5000-м зале Дворца спорта «Волгарь», где проходили выступления Юрия Антонова, певец позволил себе неуместные грубые высказывания в адрес зрителей. Тольяттинцы, с таким нетерпением ожидавшие гастролей популярного артиста, были оскорблены. А следом за этим сигналом поступил другой, не менее тревожный, из Куйбышева. Юрий Антонов сорвал концерт в здешнем Дворце спорта».
– Это случилось, потому что я был неосмотрителен. На наших концертах Дворцы спорта были набиты битком, по пять-шесть тысяч человек, мы работали три-четыре концерта в городе. А здесь первые ряды не аплодировали вообще. Я вышел и сказал: «Ну да, я понимаю, что в первом ряду сидят люди особые, которые билеты не покупали». Кстати, это была правда, там сидел весь обком ВЛКСМ, им давали первые два-три ряда бесплатно. Сейчас это воспринимается как юмор, тогда – как оскорбление. Видимо, это кого-то задело, и на следующем концерте из зала начали раздаваться какие-то оскорбительные выкрики. Это были не зрители, а подставные люди. Явно несколько человек, которые решили таким образом отомстить за мое легкомысленное высказывание. Я признаю, что не стоило так говорить, надо было проглотить все, отработать и уехать. Но человек построен на эмоциях. На следующий день мы приехали на концерт, и на подъезде я увидел, что на улице стоят шесть тысяч человек, их не пускали в зал. Сначала подумал, что-то случилось, мы зашли с заднего входа на площадку и увидели на сцене экран, чтобы кино показывать. Мне директор коллектива сказал, что нам запрещают отрабатывать наши концерты. Тут вышел директор филармонии и сказал: «Юрий Михайлович, я с сожалением констатирую, что первый секретарь обкома партии приказал прекратить выступления, а вас – покинуть город». – «Нет, мы будем выступать, народ стоит, все на сцену, выкатывайте аппарат», – ответил я.
Мы вытащили все оборудование, подняли экран, в это время директор вышел к толпе у входа и сказал, что концерт состоится. К нему подбежали два человека в гражданской одежде, вывернули ему руки за спину и увели в машину. Мне запретили выезд за границу, сняли со всех показов по телевидению. Ну что ж, мы работали концерты, ничего страшного. Я продал 50 миллионов альбомов в этой стране, не в мире, а в этой стране. И если померить не советскими мерками, а международными – это были совсем мизерные гонорары.
Елена Юранто заказала в тот период семь Дворцов спорта в Финляндии с моими концертами, но ей позвонила «Международная книга» и сказала: «Юрий Михайлович отказался ехать». Понимаете? Отказался. Потом мы как-то встретились с Еленой в Каннах, посидели, я обстоятельно все рассказал. Она поняла, но это было уже после.
Однажды во время Московского международного фестиваля я обедал в ресторане гостиницы «Россия», ко мне подошел какой-то молодой человек латиноамериканского вида, кучерявый такой, и сказал на русском языке: «Здравствуйте. Я студент ВГИКа из Никарагуа. Мы сидим вот там, нас группа студентов. С вами хочет познакомиться мексиканская актриса кино Сокорро Бонилья». Я: «Ну пусть познакомится». Она подошла, села за стол и начала что-то лепетать по-испански. Я, конечно, ничего не понимал, но хлопал глазами. Такая красивая женщина, тайком только одна мысль-то закралась. И я ей отвечал: «Да. Ну да». Сокорро опять что-то по-испански, а я: «Да, да, да. Отлично». Мы поели, рассчитались, пошли на выход, она с нами. Я тому пацану говорю: «Слушай, меня там машина ждет». Смотрел на нее, а она в ответ такими глазами преданными, не встречал подобных – мексиканский сериал наяву. И я стал лихорадочно соображать, что мне делать. Неудобно же огорчить женщину и сказать: «Мы поехали, до свидания». Поэтому предложил: «Ну, садись». Она села в машину, мы поехали в Выхино, где я тогда жил. Это было добровольное похищение – она приехала на Московский международный фестиваль в составе делегации и пропала со мной. За десять дней она не сходила ни на один показ, только звонила кому-то, докладывала, где находится. Ну а потом все – жизнь берет свое, появляются новые интересы, все это ушло в прошлое.
На одном из Московских кинофестивалей за мной был зарезервирован столик. Обычно после просмотра кино все артисты, международные звезды собирались в этом ресторане. Я сидел за своим столиком, ко мне подошел мой знакомый и сказал: «Юрок, слушай, тут Настасья Кински приехала, она с просмотра, голодная, весь ресторан забит, можно к тебе сесть?» – «А сколько их?» – «Вот я, она с мужем». – «Ну, давай». Все сели, я попросил у официанта черную икру для нее, намазал бутерброд, даю ей его, а она взяла его и вдруг берет мою руку и целует меня! Звезда мирового кино. В ту пору она сверкала, это было ее время. Так мы познакомились, виделись потом.
Не знаю, что сейчас происходит, но день протекает мгновенно, месяц, год. Знающие люди говорят, что Земля стала быстрее вращаться. Почему так скоро все идет? Я сделал много ошибок, хотя человек очень осторожный в отношениях. Жизнь так складывалась, что невозможно было без промахов. Нет людей, которые бы их не совершали. Надо вовремя все исправлять. Я бы написал себе молодому так: «Юрок, не делай столько ошибок, которые ты совершил в своей жизни, не делай! Будь осмотрительным».
Дарья Донцова
По воле судьбы
– Мне запрещали входить в папин кабинет, а у него на столе стояла коробочка деревянная, в которую он сбрасывал мелочь из карманов. А я туда залезала, вытаскивала монетки и покупала себе мороженое. И как-то я полезла в эту коробочку, это нельзя было делать, и вдруг зазвонил кремлевский телефон. А я не знала, что он кремлевский, взяла трубку и говорю: «Алло, это Грунечка». – «Грунечка, а папа-то дома?» – «Папы нет». – «А где же он?» – «Мой папа работает на благо советской Родины», – вот так я, маленький октябренок, тогда ответила. Папа приехал вечером домой с огромной коробкой, в которой лежала кукла невероятной красоты, глаза у нее открывались и закрывались. Он мне принес и сказал: «Это тебе от дяди, с которым ты разговаривала сегодня по телефону. Никогда не бери эту трубку».
У папы был приятель Макс Полянский – известный в советские годы писатель, он увлекался фотографией и сделал фото на даче в Переделкино, это был постановочный кадр – папа работал на веранде, а я стала отнимать у него пишущую машинку, любила тогда сидеть и нажимать на клавиши. Отец был еще и секретарем парторганизации Московского отделения Союза писателей, хотя всегда говорил, будто у него два класса церковно-приходской школы. Он рассказывал, что его из этой школы выгнали за то, что священнику, который вел уроки, подсыпал в нюхательный табак перец. Потом я прочитала эту же историю у другого писателя-классика, и поняла, что папа просто взял ее из книжки. После смерти отца выплыл документ о том, что он окончил в Питере Военно-морскую академию. Папа всегда говорил, что родился в 1907 году, но нашлась его книжка, выданная сотруднику ВЧК КГБ в 1921 году по ранению. Это же сколько ему было лет, если он 1907 года? Я знала, что у отца был знак «ВЧК КГБ 50 лет» за номером семь. Он очень этим знаком гордился.
Помню такой момент: у меня была няня немка, я сидела, учила немецкий язык дома, и что-то никак не получалось. Дома был папа, это редкий случай. Он зашел ко мне в комнату, спросил, что я делаю, а я пожаловалась, что у меня не получается упражнение. Отец подошел, перегнулся через меня и сказал: «Ты знаешь, ну чисто зрительно, мне кажется, нужно это слово поменять с этим». Хотя отец не знал немецкого. Я поменяла, упражнение сложилось. Как-то отец поехал в ФРГ, у него выходила там книга, и взял меня переводчицей. Мы жили дома у издателя Отто Загнера, и я переводила ему разговор с господином Отто. Потом я выяснила, что господин Отто все-таки понимает по-русски. В записной книжке отца есть страница, написанная по-немецки. Я отдавала ее графологу, и мне сказали, что человек не только писал, но и думал на немецком.
Папин бестселлер «В час дня, Ваше превосходительство» начинается с простой строки от автора: «Я задумал написать книгу о советских разведчиках, действовавших во время Второй мировой войны». В нашем доме жил Константин Михайлович Симонов, и они с папой были в очень хороших отношениях. Один раз он зашел к нам домой, был какой-то праздник. Разговор зашел о работе газеты «Красная звезда», и Симонов, который там работал всю войну, о чем папа знал, спросил отца: «Аркадий Николаевич, вы как бы в «Красной звезде» войну прошли?» Папа ответил между делом: «Да». А я смотрю и вижу на лице Симонова такая улыбка, даже не могу описать. Он ничего не сказал.
Была еще одна странная такая деталь для той поры, когда с внебрачными связями было значительно строже, чем сейчас. Я родилась в 1952 году, и тогда же моей маме и бабушке пришло письмо о том, что их выселяют из Москвы как членов бывшей семьи врага народа. Муж моей бабушки, Стефан Михайлович Новацкий, был управделами НКВД и ушел в ссылку по делу Тухачевского, но он сразу понял, что все плохо, и они с бабушкой за год до этого оформили официальный развод. Дедушка уехал жить на другую квартиру. Но мама рассказывала, он никогда не переставал быть бабушкиным мужем. И в 53-м году вышел указ, что нужно отселять и всех бывших жен, и детей от первого брака. Мне еще не было года. И тогда мой отец сказал маме: «Тамара, мы с тобой идем срочно жениться, я беру тебя замуж. Ссылка, так ссылка. Едем вместе». Они пришли в загс, стали стучать в дверь, было закрыто. Открыла заплаканная женщина, папа ей говорит: «Да что такое? Загс закрыт. Мы пришли жениться». – «Какой жениться, сегодня умер Сталин». Папа повернулся к маме и сказал: «Вот же нам повезло».
Папа умер, когда мне только исполнилось 20 лет, он похоронен на Новодевичьем кладбище, за могилой Никиты Сергеевича Хрущева. У нас очень долго с родственниками Хрущева одна лейка была, и мы ее прятали за елками. Когда мы вернулись после похорон отца, вошли в его кабинет, в стене была дырка от снятой картины – скорее всего там был сейф, который унесли со всеми документами. Был срезан кремлевский телефон. Мама с бабушкой даже не удивились.
Аркадий, мой старший сын, родился на сороковой день после смерти папы. Не очень хорошо совпало, но я тогда молодая была и не очень придавала значения таким совпадениям. Это было 29 сентября, вдруг пошел снег огромными хлопьями. Акушерка держала моего ребенка на руках, и в этот момент прилетел голубь, прям налип на стекло. Акушерка сказала: «Душа прилетела». А у меня началась истерика.
Моей первой любовью был француз. Этот человек был на 20 лет меня старше, у нас случилась долгая и печальная история любви, которая не могла закончиться ничем хорошим, так как он был женат, его жена жила в Париже. Однажды он сказал, что едет в Париж, чтобы развестись, и не вернулся. Потом спустя очень много лет мне позвонила женщина, француженка, и сказала, что она приехала в Москву и ждет меня в Шереметьево, чтобы что-то передать. А я уже была замужем в третий раз, за Александром Ивановичем. Я ей сказала: «Простите, пожалуйста, кто вы?» Она мне назвала имя и фамилию этого мужчины. Я примчалась в Шереметьево, там стояла очень пожилая женщина, она поздоровалась и назвала свое имя. Я поняла, что это его жена. Она на меня посмотрела и сказала: «У меня не было возможности с вами связаться никак, и в конце концов я вас нашла. Вот это было написано вам». Она отдала мне бумажку и рассказала, что они давно собирались развестись, что она вышла замуж за другого человека, а этот мужчина попал в аварию и умер. Спустя много-много лет я узнала, что он меня не бросил, он просто умер, это было так неожиданно. В бумажке было написано, что он взял билет в Москву. Он сказал как-то ей, что «есть девочка в Москве, которую он привезет в город Париж».
С первым мужем мы познакомились в Коктебеле, это был курортный роман, его звали Дмитрий Демин. Мы с подругой поехали на юг вдвоем, я была студенткой первого курса. Вместе мы прожили месяц-два и разошлись. Со вторым мужем мы познакомились на моей свадьбе с первым, он был у нас свидетелем. Я влюбилась с первого взгляда, потому что он был очень похож на мою первую любовь, француза. Со вторым мужем мы прожили вместе семь лет. Борис Гурьевич Капустин – прекрасный человек, умный, добрый. Сейчас он преподаватель Йеля в Америке, профессор, человек, который научил меня работать. Он очень порядочный, с прекрасными, изумительными родителями из города Екатеринбурга. Мы с ним хорошо жили, но чего-то не было ни у него, ни у меня. Через семь лет мы поняли, что прекрасные друзья, но не муж и жена. У Бори потом удачно сложилась судьба – он нашел женщину, которую очень полюбил. Я через три года после развода встретила Александра Ивановича, и стало понятно, что до него я ни разу не была замужем.
У меня была соседка по старой квартире – Алена. Один раз она пришла ко мне и сказала: «Мне надоело, что ты такая одинокая, в парусиновых тапках зимой. Тебе надо выйти замуж. У меня есть идеальный для тебя кандидат, Саша Донцов». Я ответила: «Да никогда. Не хочу замуж. Зверь по имени Груня Васильева в неволе не живет. Я это уже попробовала. Все, хватит». Потом она меня позвала к себе на день рождения. Я пришла и увидела – сидит молодой человек с бородой. Мне показалось, что он старый, в костюме, с галстуком. Около него пустой стул, поняла, что это мне, и это он, тот самый вариант. А я еще подслеповатая, смотрела и думала: «Ой, елки, это вот совсем не мое». Александр Иванович потом рассказывал, что он подумал: «Ну и фря». Алена меня посадила, он сказал: «Разрешите, пожалуйста, я положу вам немного салата». Я подумала, что это точно не мой человек, и мы больше с ним не разговаривали за весь вечер. Алена была ужасно расстроена, но решила не сдаваться, человек она очень серьезного настроя. Через неделю позвонила мне в дверь и сказала: «Идем к тебе с Донцовым. Мы обсуждаем мою диссертацию. У меня нельзя курить, у тебя можно, на лестнице холодно. Мы пришли».
Я впустила, мы просидели до ночи на кухне, забыв про ее диссертацию. В двенадцать Алена встала и сказала: «Полночь, метро закрыто, такси не поймать. Ты остаешься спать у Грушки». Александр Иванович занервничал, как ребенок, говорит: «А как я останусь? У меня нет зубной щетки». Алена жестом фокусника из большой кофты вынула новую зубную щетку. Я ему сказала: «Прости, пожалуйста, Саша. Я конкретно не хочу замуж. У меня два развода. Мне мужчины вообще не нужны и не нравятся». Он так обрадовался и сказал: «А я год тому назад развелся. Боже мой, я совершенно не собираюсь жениться. Пошли пить чай».
Мы с ним радостно сели на кухне пить чай, и больше он не ушел. Он так и остался у меня. Через неделю примерно приехал его сын Дима, маленький совсем, сказал: «Я хочу посмотреть, где теперь мой папа, но только ты имей в виду, что я очень придирчив». Я ответила: «Ну входи». Он прошел и сказал: «У тебя аккуратно, а поесть?» Дима поел одно, другое, третье, потом сказал: «Вкусно. Я у тебя, пожалуй, тоже останусь». И остался. Для меня Дима любимый сын, он зовет меня мамой. Я мужа 36 лет называю Александр Иванович. Во-первых, он умнее меня намного. Во-вторых, он сильнее меня.
В 1986 году родилась наша дочь Маша. Потом мы полетели в Тунис с подругой, очень хорошим хирургом – Оксаной Степановной. Она так посмотрела на меня в раздевалке и говорит: «А что это у тебя тут?» – «Представляешь, у меня с моим минус нулевым размером неожиданно вырос бюст, совершенно сам по себе. Он у меня никогда такой не вырастал красивый». Она на меня посмотрела и сказала: «Знаешь, надо в Москву возвращаться срочно. Ну поверь мне, надо». Я тогда решила, что она странная, но Оксана отправила меня к доктору на проверку. Мне сразу сказали – онкология, четвертая степень. Вышла, у меня началась истерика, я рыдала.
Когда мне сказали, что жить осталось мало, слава богу, ошиблись, я вышла из больницы и подумала о том, что у меня трое детей. Аркадий с Димой – взрослые, Маша – маленькая, ей 12 лет. У меня две бабушки. Я их очень любила, свекровь и мама, но характеры у них – на козе не объедешь. И кому нужны мои вредные бабушки? Никому. А муж молодой доктор наук. Он же не останется один? Ему всего сорок с небольшим, естественно, найдется какая-то женщина. И как она поступит с моими собаками, с кошкой, с бабушками, с детьми, – что будет с ними? И я подумала: «Надо подобрать кого-то вместе себя». У меня был очень простой расчет. Представим, что я ушла: кто остался? Что с этой семьей будет? Что будет с детьми? Они будут голодные, холодные? Бабушек отправят в дом престарелых. Что будет с мужем? Вдруг его заставят работать как бешеного, отправят по стране зарабатывать деньги? Выгонят моих собак. А у меня была и есть подруга, та самая хирург Оксана, не замужем, у нее три собаки, она мне как сестра родная, ее сын – ближайший друг Маши. Я к ней поехала и сказала: «Оксана, давай ты выйдешь замуж за Александра Ивановича?» Она сразу все поняла, втащила меня в свою комнату и сказала: «Конечно, я всегда хотела выйти замуж за Сашу, как хорошо, что ты мне это предложила, исполнилась мечта моей жизни. А куда денешься ты?» Я ответила: «А я вот, наверное, к папе на Новодевичье кладбище». Она на меня посмотрела и сказала: «Странное решение и, по-моему, рановато». Мы с ней поговорили, и она отправила меня к хорошему онкологу.
В борьбе с онкологией у меня была целая армия: Александр Иванович, две мои подруги – Оксана Степановна Глод и Мария Трубина. Маше кто-то сказал, что при онкологии нужно есть черную икру, что неправда, и она притащила мне в больницу пятилитровый баллон черной икры. Я не знаю, где она его нарыла. Она набирала большой половник и говорила мне: «Откроем ротик, ты должна это съесть. Посмотри, сколько денег я на это потратила». А я терпеть не могла икру.
Все, что случилось в моей жизни – это было каким-то планом, придуманным не мной. Я вернулась к своему онкологу через год, была самая сложная в палате, и спросила у него: «Почему я осталась жить?» Он мне тогда очень хорошо сказал: «У Господа Бога на вас особые планы». У меня это так в голове осело, у невоцерковленного тогда человека. Я впервые испугалась, шла и думала: «Правда, может, какие-то особые планы? А я теперь его подведу, Господа».
Было много химии. Химия – это отвратительная гадость. У меня есть книжка, называю ее «Книга, написанная на унитазе». Я очень тяжело переносила третью и четвертую химию, на пятой привыкла, на шестой мне стало все равно. И как только выходила из туалета, я понимала, что зря, надо идти назад, а я уже писала, уже в плане стою, должна сдать книгу. У меня была табуреточка, рукопись, туалет. Я сидела на туалете, писала, мне становилось плохо: рукопись убрала, крышечку подняла, закрыла – очень было здорово.
Я бы никогда не стала писателем, не окажись в реанимации. Реанимация была внеполовая, то есть мужчины и женщины лежали вместе, а онкореанимация, она еще и голая, потому что из тебя везде трубки торчат. Я попала с двумя, как мне показалось, стариками. Справа один дедушка, слева другой, я посередине. И эти дедушки рассуждали, как скоро они умрут: вечером или до утра дотянут. Я им сказала: «Дедушки, вы мне так надоели. Вы точно помрете оба, а я не собираюсь. Я хочу жить».
Через какое-то время пришел Александр Иванович, принес мне книжку и сказал: «Ты всегда хотела писать книгу – пиши». Лампочку маленькую поставил. Дедуськи мои, умирающие, поужинали и заснули, а я сидела с этой ручкой и думала: «Как люди книги пишут?» Смотрела на эту бумажку и в голове: «Я много раз выходила замуж. Я четыре раза выходила замуж и каждый раз удачно». Написала эту фразу, и с этого началась моя первая книга. После первой книги я уже не могла остановиться. Мне кто-то диктует, я записываю. Первую книжку на 150 страниц написала недели за две, учитывая, что меня увезли на вторую операцию. Потом пришел Александр Иванович, все это забрал.
Александр Иванович никогда мне не признавался в любви, и я никогда ему не признавалась. Нам это было не надо, и так все понятно. Как-то я сказала ему: «Если ты захочешь уйти после всей этой ситуации, я тебя пойму». Он посмотрел на меня и сказал: «Если от тебя останется одно ухо, я буду жить с этим ухом». Это все, что нужно знать об Александре Ивановиче с его специфическим юмором.
Если бы мне нужно было написать одну фразу себе молодой, я написала бы: «Иди в храм». Единственную фразу, и больше ничего. Я очень жалею, что не пришла в храм раньше.
Тамара Гвердцители
Мама, ты была права
– Это большое счастье – иметь такую маму. Никак невозможно словами передать, что ощущает дочь и что ощущает мать. Я переживаю, что иногда заставляю ее нервничать за меня, потом прошу прощения за это, но когда мама видит мои выступления, она говорит, что вложила в меня всю душу, и, подарив мне жизнь, посвятила этому всю себя.
В легендарный ансамбль «Мзиури» я попала в девять лет, меня пригласили руководители, один из них, Рафаэль Аркадьевич Казарян, попросил маму после нашей общей встречи привести меня на прослушивание, чтобы было общее решение педагогического совета. Педагоги были в восторге, но выражали это сдержанно. Вот с тех пор началось экранное, сценическое детство.
Однажды мы были в Испании с делегацией талантливых детей со всего Советского Союза, из Грузии был танцевальный ансамбль, моя подруга-скрипачка. В одном из городов к нам подошли молодые люди, они были очень вежливые, выразили свое восхищение нашим выступлением и попросили на второй день встретиться в этом городе. Мы пришли на эту встречу, и молодой человек, его звали Хорхе, попросил мой адрес. Я написала: «Советский Союз, Грузинская ССР, Тбилиси, проспект Важи Пшавелы, 49». Он тоже написал мне адрес, чтобы мы начали переписываться. Он проявил знак внимания и подарил испанский веер. Это была вспышка, которая случается только в таком возрасте и никогда не повторяется. Я была в восторге, верила, что мы будем переписываться. Благодаря этой ситуации я влюбилась в Испанию и даже начала учить испанский язык. Такие маленькие события становятся очень большими для нас.
Однажды Александра Борисовича Жеромского пригласили ставить мюзикл «Буратино» на музыку Алексея Рыбникова. Все дети с трепетом ждали начало репетиций, костюмов – это было общее веселье и задор. Он тогда сказал, что Пьеро может играть только Тамрико – так меня ласково звали с детства. Я была счастлива, мечтала играть Пьеро, не Буратино, и мне досталась эта роль с прекрасной арией.
Удивительно, свое предложение выйти замуж я получила по телефону, когда была в Афганистане. У меня был кавалер – Георгий Кахабришвили, режиссер, ставил хорошие спектакли. Его предложение прозвучало так убедительно по телефону, что я дрожащим голосом сказала: «Да, я согласна». Папа изначально, конечно, был не согласен с моим выбором. Почему-то ему до сих пор кажется, что я выбрала Георгия, но это не так. Он настойчиво ухаживал, как 19-летний мальчик, хотя был старше меня. А у папы был такой отцовский страх, боязнь за девочку, за дочку, чтобы ее не обидели, каким он мужем будет. Это отца настораживало. На нашей свадьбе была Маргарет Тэтчер. Она приехала с визитом в Грузию, в тот день было торжественное открытие тбилисского Дворца бракосочетания. Наверное, ей хотели показать красивую грузинскую свадьбу. Маргарет Тэтчер тогда была для меня примером, она добилась таких высот. Женщине тяжело стать выдающимся профессионалом, тем более политиком. Сначала для меня существовали только семья и муж, которого грузинская женщина почитает и к нему прислушивается, за которым она находится. Но когда началось восхождение, в нашей жизни появились разные оттенки. Успех женщины все-таки очень ярко врывается в жизнь двух людей. Потом начались сложные времена. После 1989 года политическая ситуация повлияла на каждого советского человека. Когда страна оскорбляет мужчин, женщинам тоже очень сложно, потому что мужчина начинал падать в ее глазах.
Какой-то период я содержала семью, но делала это элегантно. Просто деньги посылать грузинскому мужчине невозможно, только в виде подарка. Я старалась что-то посылать из Франции, из Москвы, то, что человек хочет иметь, но в этот период не может себе позволить. Например, красивое пальто. Мама сказала как-то, она не думала, что я, будучи такой молоденькой, так мудро смогу поступать. Это были интуиция, воспитание, происхождение.
Муж хотел, чтобы я стала хозяйкой, хранительницей очага. До определенного момента это так и было, и это замечательно. У нас всегда было много гостей, все хорошо. Но потом произошел один из важных моментов в жизни, после которого мы поняли, что мама, мой сын Сандро и я будем переезжать в Москву. Мы предложили Георгию, чтобы он тоже поехал с нами, но он решил по-другому.
Невозможно словами сказать своему сыну, что мы решили разойтись с его отцом. Подсознательно Сандро чувствовал, что Георгий будет в Тбилиси, а я в Москве. У сына нет родителя, который виноват, он не винит ни меня, ни своего папу. И общение родителей в такой нормальной форме облегчает ему боль, которую каждый ребенок испытывает при их расставании.
Человеку трудно возвращаться туда, где он был счастлив. В Америке я встретила Дмитрия, любовь своей жизни. Есть даже произведение, которое я не исполняла многие годы, потому что оно было связано с музыкой наших отношений. Мы познакомились в Майами. У нас есть замечательная подруга Марта, она пригласила нас всех к себе, у нее дома стоял рояль. Там был Дмитрий, очень изысканный, образованный, с хорошими манерами и разбирающийся в музыке. Он родом из Баку, 20 лет уже жил в Америке. Весь вечер я искала его глазами среди гостей, хотя до этого мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами. И как-то у нас завязалась беседа о музыке, о предпочтениях. Я сразу почувствовала, что он непростой человек. В наших отношениях он предложил всего себя, а в придачу яхту, лимузин, огромный дворец. Я приняла его любовь. В Америке я и сама много зарабатывала, но, конечно, неограниченные средства второго мужа помогли мне почувствовать себя настоящей женщиной.
Как-то я прилетела в Баку на концерт и беседовала в аэропорту с очень уважаемым человеком. Рядом стоял кто-то, чьего лица не было видно. Через пять минут этот человек повернулся, и я увидела его. Дима прилетел специально из Америки в Баку на концерт. Кроме огромной радости, удивления меня еще переполняло чувство всепоглощающей любви и желания просто наслаждаться отношениями после стольких испытаний. У меня были в Москве творческие, серьезные планы. Тогда мы с Борей Красновым делали наш концерт в зале «Россия». Дима почувствовал, что я буду очень занята, и произнес фразу: «Если нужно, я буду в России, в Москве. Я найду себе работу». Я понимала, что этот человек, если надо, действительно так поступит. Он пойдет за мной, не заставит меня сидеть в Америке без дела, без музыки, без моих соратников. Этот человек был готов идти за любовью.
Но потом Дима ушел из жизни от сердечного приступа, я не понимала, как это могло случиться, не хотела это принимать. Когда на сцене мне удается хоть что-то исполнить, я пою для него, и абсолютно уверена, что он слышит, и в том числе песню «Je leur cherche pour toi» («Я тебя искала повсюду»). Эта связь необъяснимая, поэтому она и великая.
Борис Корчевников: Вы сказали один раз фразу, пропитанную болью: «Я не знаю, может ли Бог подарить дважды такую любовь, какая у нас была с Димой». Но все-таки вы пытались. Хирург Сергей Амботьело однажды спас вам жизнь, а потом сделал предложение. Потом вы где-то обронили страшные слова: «Этого мужчины вообще не должно было быть в моей жизни».
– Шло время, уже как-то по-другому все оказалось. Возможно, лучше, если бы меня в жизни Сергея Амбатьело не случилось. Первое время у всех все хорошо всегда. Оно было наполнено лирикой и влюбленностью со стороны Сергея, но через два года это уже начало принимать другой характер, и все стало иначе, до невозможности неприемлемо. Не должны быть люди вместе в этом случае. Мы были просто очень разными. После этого я вообще не хотела оставаться в Москве и уже понимала, что кроме этой жизни, полной огорчения, разочарования, начинается что-то другое, и в профессии тоже можно найти утешение. В это время возник театр Российской Армии в лице Владимира Михайловича Зельдина, который сразу во мне породил уверенность.
Безусловно, я очень люблю Тамару. Она эталон красоты, нежности, уникальная, гениальная, чудесная. И я многому учусь у нее и хочу сказать, что, когда я еще начинала в Тбилисской филармонии, был концерт, трехдневный марафон, я стояла растерянная. И после моего выступления подошла Тамара, обняла меня и сказала: «Ты молодчина, у тебя все получится, не нервничай». Три дня проходил концерт, и каждый день она подходила ко мне и дарила розы. И, безусловно, я очень горда, что она есть у нас. Вся моя семья боготворит и любит ее. И мой брат вообще говорит, что она царица Тамара.
Тамара – очень честный, добрый человек, невероятно обаятельный и позитивный. Куда бы Тамарочка ни приходила, всюду люди реагируют на нее с невероятной теплотой и добротой. Даже я могу привести вам пример. Бывает мужское общество, в котором рассказывают нецензурные анекдоты, но как только входит Тамарочка – мужчины даже спины выпрямляют. Вот какое обаяние распространяется вокруг, это я видел и чувствовал.
Вообще, надо сказать, что Тамара очень чувственный, тонкий человек. Однажды я пришел после спектакля, голос сипит, хрипит, нам через день уже на концерт, петь, я берегу голос и поэтому сказал: «Тамара, извините, я порепетирую наш репертуар, но буду делать это шепотом». – «Ну хорошо, хорошо». Мы начинаем петь, и Тамарочка тоже шепотом. Я сказал: «Да нет, Тамара, ну что вы?» Она ответила: «Зачем я буду вас смущать, тоже с вами шепотом попою». И разделила со мной этот момент, мне было совсем не страшно и не стыдно внутренне перед моей музой, которая смогла снизойти до меня и спеть со мной шепотом эту песню.
Если бы я могла обратиться к себе юной, я бы написала письмо: «Дорогая Тамара, держись. Не меняйся, будь всегда в музыке, будь счастлива, как ты это понимаешь».
Денис Мацуев
Любовь и музыка
– Мой родной город Иркутск потрясающий, очень культурный и спортивный. Обе бабушки передали мне не только умение подбирать на инструменте мелодию, но и любовь к музыке: к классической, джазовой, эстрадной, киномузыке, оперетте. Музыка звучала в нашем доме всегда. Вера Альбертовна Мацуева, мама моего отца, была заядлой болельщицей, которая знала все досконально про московский «Спартак» и, естественно, про нашу футбольную и хоккейную сборные. Вела свои таблицы, у нее были свои фотографии знаменитых игроков, она привила мне любовь к футболу.
Так сложилось, что у нас двор был очень дружный, несмотря на то, что в соседском дворе жили ребята посуровее. В нашем дворе больше интеллигенции было, а там – простые семьи, рабочие. Между нами разные ситуации случались, но мне удалось перенести все конфликты на футбольную и хоккейную площадку.
Один раз в драке в соседнем дворе я доказывал фанату «Modern Talking», что эта группа – не очень хорошее искусство: «Есть гениальная музыка Рахманинова. Есть гениальная музыка Чайковского. Даже выдающиеся мелодии советской эстрады – произведения искусства. А ты все время ставишь вот этот ужас, понимаешь? Я тебе могу сыграть это через секунду». Хотя я считал, что это могут сделать все, повторить мелодию, которую ты только что услышал, думал, что в этом нет ничего сложного. Но когда я понял, что это не все могут и меня начали окружать красивые девочки в классе, я стал этим пользоваться, и, кстати, делал это очень часто в своем классе – все вставали вокруг пианино, и я играл.
Иветта Николаевна Воронова, которая, к сожалению, ушла недавно из жизни, собрала молодые таланты страны в фонде «Новые имена», и мы все оказались в Москве. Она хотела сделать из этой команды тайное оружие. Когда мы приехали в Москву, у нас были выдающиеся гастроли в самые знаменитые залы мира: Carnegie Hall, Concertgebouw, Musikverein, Вена, Амстердам, Нью-Йорк, штаб-квартира ООН, штаб-квартира ЮНЕСКО в Париже, штаб-квартира НАТО в Брюсселе.
Но когда только поступило это предложение, я устроил скандал – никакой Москвы. Какая Москва, когда в Иркутске все мое счастье, футбольная команда, все друзья, я староста двора. Я был главный по расчистке катка и вообще отвечал за порядок в своем дворе – Зорро, несмотря на то, что дома был больше похож на Обломова, потому что все работало на меня: и бабушки, и дедушки, и гувернантки, и все-все остальное. Потом папа сказал, что в Москве я смогу смотреть матчи «Спартака» вживую, и я поменял свое мнение и решился поехать в Москву.
Я переехал в 1991 году и учился в Центральной музыкальной школе на окраине Москвы, а шпана, которая жила рядом, называла нас «музишинами» и била тех, кто ходил с виолончелями. Тогда я включил свое иркутское прошлое, стал играть с ними в футбол, так мы со многими подружились и общаемся до сих пор.
Мы выступали у папы римского шесть раз, практически свой абонемент в Ватикане был, но у меня всегда было недовольство собой, с самого детства я знал, что могу сделать лучше. И до сих пор рядом со мной находятся мои родители, которые не дают мне расслабиться. Вообще, очень важно иметь людей, которым ты веришь, кто может тебе в глаза сказать правду о твоей игре или о поступках. Мне с родителями очень повезло, они бросили все, чтобы переехать со мной в Москву, хотя на папе держалась вся музыкальная жизнь города Иркутска, а мама писала музыку ко всем театральным спектаклям. Бабушка продала свою квартиру-однушку и дала мне перед отъездом пятнадцать тысяч долларов, на которые мы жили первое время. Снимали однокомнатную квартиру, она была удивительная: с одной стороны был лифт, а с другой стороны жил очень обаятельный мужик, любивший частенько выпивать. Когда сосед напивался, он приходил и просил сыграть вальс из фильма «На семи ветрах», очень умилялся, плакал, выпивал и ложился спать.
Борис Корчевников: А вот то, что в вас стало так узнаваемо, это манера, такая экспрессия, такое горячее исполнение – это от кого из педагогов? Или все-таки из иркутского двора, где иногда приходилось наводить порядок и кулаками?
– Я не знаю, думаю, что это из Сибири. Потому что у нас, несмотря на холод, очень горячая душа, горячая страсть. Потому что искусства без страсти не бывает. Тем более, когда ты играешь романтическую музыку, ты не можешь не отдаться полностью на 150 процентов, где бы ты ни играл.
Конкурс Чайковского для музыкантов, если кто не знает, это как Олимпиада для спортсменов – раз в четыре года, или для футболистов чемпионат мира по футболу. В 1998 году был мой первый международный конкурс, на котором я победил, получил 10 тысяч долларов, как сейчас помню, по курсу это 60 тысяч рублей вышло. А через месяц дефолт, и там оказалось во много раз меньше. Но дело не в премии, а в том, что бренд победителя конкурса Чайковского сыграл свою ключевую роль, и когда я в этом ранге выходил на сцену, все уже было по-другому. За эту победу Борис Николаевич Ельцин вручил мне часы от Президента, а потом их у меня украли. Через какое-то время я играл на 75-летии Бориса Николаевича, он меня подозвал к себе и сказал: «Знаю все. Держи такие же». На самом деле было очень трогательно. Но та фраза, которую он мне сказал напоследок, я не забуду никогда, он сказал: «Вас в России единицы, так что смотри у меня». – «Ну все, не… невыездной», – подумал я тогда.
Я играл Третий концерт Рахманинова с Юрием Хатуевичем Темиркановым в театре «Champs-Élysées». И вдруг после понцерта ко мне направляется пожилой мужчина. Когда он подошел, я понял, что он очень похож на Сергея Васильевича Рахманинова. Он сказал: «Я Рахманинов». А я стоял с сигаретой – я не был курильщиком, но мог после концерта выкурить. Он говорит: «Выброси сигарету». Он ненавидел людей, которые курили, потому что Сергей Васильевич был заядлым курильщиком, и это было причиной одной из его болезней – рака легких. Он продолжил: «Я хочу вам сделать подарок, если вы хотите его, бросьте сигарету». Я сразу выкинул и сказал: «Я не курильщик, это так, баловство». – «Это две партитуры Сергея Васильевича, которые никто никогда не видел в глаза. Это сюита и фуга, студенческие работы Рахманинова. Я хочу, чтобы вы сыграли, чтобы вы были первым, кто это сыграл. Причем не просто так сыграл, но и записал на рояле Рахманинова под Люцерном в имении Сенар в Швейцарии». Вот это для меня был момент шока. Соприкоснуться с его атмосферой, жить в его доме, спать на этих кроватях. Я жил в этом доме, занимался постоянно на этом рояле. Я записывал пластинку, которая получилась очень хорошая. Уже прошло 8 лет, она получила очень много разных призов, в том числе и вот эти два неизвестных произведения, которые никто никогда не знал. То есть это право первой ночи было посвящено мне от Александра Борисовича, который ушел из жизни 4 года назад. Он мне предложил стать артистическим директором Фонда Рахманинова, и мы до сих пор проводим очень много мероприятий, связанных с этим великим именем. В этом году будет 145 лет Сергею Васильевичу.
Я столько лет и энергии отдал сцене, искусству, гастролям. Каждый день просыпаешься в новом месте. Каждый день перелет куда-то. И каждый день – это концерты. Это самое удивительное чувство, которое у тебя есть в жизни. Я мечтал об этом, потому что сцена для меня – это самое магическое место на Земле, потому что я отдаю 100 % себя, а иногда даже и 150. А взамен идет фантастический поток энергии от публики, который меня заряжает. Я уже не могу от этого отказаться. Почему я играю столько концертов? Потому что, во-первых, я понимаю, что меня ждут люди, а когда меня приглашают, я не умею говорить «нет» – это тоже сибирское. И, во-вторых, это тот поток, который меня лечит. От хорошего концерта невозможно устать. И в этом графике ты настолько не понимаешь, сколько тебе лет, где ты находишься, какой твой план на жизнь. А с другой стороны, в этом потоке ты очень много пропускаешь, безусловно.
Борис Корчевников: Вы стали папой в сорок лет. Не было чувства, что поздно?
– Когда это произошло, конечно, я понял, что можно было гораздо раньше. Но, с другой стороны, когда в этом возрасте становишься папой, пройдя уже такой путь, это другое. Но, во-первых, я себя не ощущаю на свой возраст, а во-вторых, когда мы смотрим с дочерью Винни-Пуха, еще неизвестно, кому больше нравится этот мультик. Я становлюсь с ней одного возраста, у нас свои ритуалы и насыщенная программа: чтение книг, просматривание разных мультиков, прослушивание музыки и игры, которые я придумываю сам. Но время очень быстро летит, когда ты находишься с ней, ты хочешь притормозить его, потому что каждая секунда дорога, но каждый день что-то происходит, каждый день что-то меняется. У нее очень четкий дирижерский жест появился. Я показал его уже Гергиеву. Какая-то удивительная техника, естественно, никто ее этому не учил. Когда я играю на рояле какую-то музыку, она начинает абсолютно четко в такт дирижировать, как бы ауфтакт такой. Сейчас очень модно – женщина-дирижер.
Конечно, я наблюдаю за тем, как развивается мой ребенок, но вообще я жалею о том, что у меня такой график. Впервые в жизни я начал это понимать. У меня много концертов подряд, и график планируется на пять-шесть лет вперед. То есть то, что у меня сейчас, я расписывал в 2012–2013 годах. Поэтому я никогда в жизни не отменяю концерты. Только если заболел.
Но сейчас я понимаю, что современные технологии – огромный выход из этой ситуации. Но тем не менее каждая наша встреча – это вулкан эмоций, вулкан смеха, игр, музыки и огромного счастья. Мама, Екатерина, у нас замечательная прима-балерина Большого театра.
Во-первых, мама, бабушка и дедушка совершенно потеряли голову, в хорошем смысле слова, это невозможно объяснить словами, внуки – это совершенно другое ощущение, нежели дети. Во-вторых, с няней повезло, слава богу.
Меня бабушки и дедушки научили писать письма. Открою вам секрет – я до сих пор их пишу. При том что у нас есть другие средства оповещения, гораздо более быстрые, но тем не менее это уникальное удовольствие – написать письмо от руки, положить его в почтовый ящик, ждать, пока оно дойдет, и ждать потом ответа обратно. Сейчас пишу супруге, и она пишет. Это своеобразная игра, в этом есть что-то совершенно другое.
Если бы у меня была возможность написать себе юному письмо, я бы написал: «В первую очередь, я тебя очень прошу ничего не менять. И береги своих родителей, потому что это залог твоего счастья и успеха в жизни, потому что без этого бы ничего не было. Это залог нашего успеха, стиль нашей семьи, наша вера в то, что будет все хорошо, наш оптимизм, юмор и наш драйв, по-хорошему сибирский. Поэтому ничего не меняй и сделай так, чтобы у них было все хорошо, тогда у тебя будет еще лучше».
Мария Миронова
Дело не в фамилии
– Моя жизнь так складывалась, что, несмотря на какое-то внешнее благополучие, мне постоянно приходилось что-то доказывать. Всегда казалось, что дело не в фамилии, а в человеке. Наверное, если бы у меня было какое-то очень благополучное детство, я стала бы избалованной, не имела бы стимула к тому, чтобы расти, что-то делать, нести ответственность за близких людей в том числе. Поэтому, когда я говорю о доказательстве, это больше про внутренние, личностные, чем доказательства каких-то внешних обстоятельств.
Андрей схватился за декорацию сзади и стал падать. Шура Ширвиндт его взял на руки. Положили его, он был без сознания. Маша всех раскидала, хотя ей было 14 лет, она выбежала из оркестровой ямы, где сидела. Когда все начали пытаться садиться в автомобиль, где он лежал, она никого не пустила, поехала одна в больницу. Он был без сознания. 14-го он упал, 16-го он ушел.
– Всем людям известно, что такое потеря близких людей. Я теряла их не раз, и это касается не только моего детства. Я потеряла безмерно любимую бабушку, мамину маму, которая меня много воспитывала в детстве. Потеряла потрясающую фантастическую Марью Владимировну Миронову. Я прекрасно понимаю, что для меня именно это и составляет испытание. Все остальное не считаю вообще каким бы то ни было жизненным переживанием, потому что любые неурядицы, конфликты или еще что-то – достаточно мелкая вещь, мы для этого и живем, чтобы успеть это решить при жизни. А вот уход любого близкого человека – момент того, с чем ты очень долгое время не можешь смириться.
Бабушка моя, Раиса Ивановна, человек, который помимо театра делал все возможное, чтобы заработать. Мы жили, мягко говоря, скромно. Бабушка вязала, шила, она пыталась зарабатывать любую копеечку, чтобы как-то нам помогать. Она была очень добрым человеком, и, безусловно, мне очень близким. У меня в детстве было две бабушки, и каждой я безумно благодарна по-своему. Была Марья Владимировна, человек с очень сильным характером, актриса. Последние годы жизни она достаточно много и активно занималась общественной деятельностью и давала мне всегда такую правдивую позицию, подчас достаточно жесткую. С ранних лет я понимала, что есть правда. То есть помимо той любви, которой я была окружена второй бабушкой, была Марья Владимировна, человек правды: «Маша, все обстоит так и так, без всяких иллюзий». В них двоих было очень хорошее сочетание: с одной стороны – любви и уверенности, которую в тебя вселяют, а с другой стороны – ощущения того, что ты стоишь на земле, никуда не улетел, у тебя не поехала крыша на первых порах творческой деятельности или чего бы то ни было.
У меня есть люди, которых я люблю. Жизнь очень короткая, чтобы держать такие моменты, как ревность. Я не помню ее, и это абсолютно искренне, потому что сейчас в моей жизни этого нет. Маруся Голубкина, дочь моего отца, в какой-то период жизни стала мне достаточно близким человеком. И для меня, я не знаю, как для нее, связующим было именно единомыслие и понимание в чем-то. Я не могу сейчас судить о вопросе воспитания, потому что, может быть, мы совершенно по-разному воспитывались. В отношении нее не говорю о родственной связи, хотя, безусловно, я ее воспринимаю как человека близкого и родного, хоть в детстве мы мало общались. Есть фраза: «Прошлого нет, будущее еще не наступило. Есть только здесь и сейчас». Я училась на протяжении долго времени этому качеству – жить здесь и сейчас и понимать, что этот отрезок нашей жизни настолько короткий. Радость, которую ты можешь получить, глядя на людей, – это момент, которого не будет уже через 30 минут.
Что касается меня, могу сказать, что моя жизнь – прошлое и настоящее, о будущем я не говорю, состоят из любви. Павел Семенович Лунгин был первым режиссером в моей жизни, который давал радостную веру. Он практически ничего не режиссировал, а говорил одну вещь: «Машка, сияй». Сияй! Всё. Для меня очень важен и в жизни, и в работе момент выбора по любви. Театр Марка Анатольевича Захарова я выбрала именно по любви, хотя у меня было предложение от другого театра. Когда пришла в театр, я сразу ввелась в небольшую роль в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро», дальше была постановка «Варвар и Еретик» с большой ролью. А на следующий сезон уже главная роль, это было после того, как я приехала с Каннского фестиваля.
Маша была удивительно, необыкновенно красивым ребенком. Волосы цвета платины и небесно-голубые синеватые глаза – ангел, сошедший с небес. Хрупкая, худенькая, тоненькая с первого взгляда. И, наверное, чувство справедливости в ней родились вместе с ней. В этой хрупкой девочке иногда поднималась такая ярость, когда она видела несправедливость. В школьной раздевалке она один раз так сапогом швырнула в мальчика, что он еле спасся, но это было справедливо с ее стороны. Она защищала обиженного маленького человека. Маша такая же, как и мама, искренняя, добрая по отношению ко всем, кто с ней общается. Мы не будем говорить об актерских данных, о талантах, о том, что дала ей природа. Это то, что она взяла от родителей. Она взяла от родителей все лучшее, но сама Маша, она индивидуальна.
– Я мечтала в детстве о балете и занималась им, танцевала, как только включалась музыка, это была абсолютно моя стихия, именно музыкальная. Я очень благодарна маме за то, что занималась и большим теннисом, и балетом, и языками, и много чем еще. И, конечно, с балета все началось. Не могу сказать, что в детстве как-то серьезно относилась к актерской профессии. Мне казалось, что балерина – это колоссальный труд, или оперная певица, например. А в актерской профессии как будто все гораздо менее энергозатратно. Но потом в какой-то момент, после фильма «Приключения Тома Сойера», я почувствовала, что ощущение сцены было как воздух. Осознанное решение, и я пошла поступать к Юрию Петровичу Любимову на курс. Тоже не случайно – в Щукинское училище, потому что была какое-то время очень увлечена театром на Таганке, смотрела все его спектакли, он был для меня кумиром. Я поступила на его курс, но так получилось, что в 18 лет, практически не окончив первый курс, уже родила ребенка, у меня выпал год из учебы, занятий, и потом я уже восстановилась во ВГИК на курс Глузского Михаила Андреевича.
Конечно, это было рано. Рано, но не в том смысле, что плохо, наверное, это и хорошо. Потому что ты с сыном больше в дружеском режиме существуешь, нет такого отрыва, разницы в возрасте. Но рано в том смысле, что не успеваешь вообще понять, что у тебя произошло в жизни, – маленький ребенок, еще есть планы доучиться, что-то сделать в профессии. Любовь все равно есть в человеке, в женщине, заложена, безусловно, и я понимаю, что я сориентировалась, мне помогли близкие люди. И муж мой первый, и моя мама, естественно, и моя бабушка.
Машуленька в бабушку Машу. Она человек убеждений, знает, что ей нужно. Труженица, вкалывает всю жизнь, как ее отец. Андрюшеньку она тоже хорошо воспитывала, провезла по всему миру, показав ему все художественные галереи, и поэтому он и рисовал гениально, я ему педагога брала из Суриковского, и до сих пор он очень любит живопись. А когда Андрюша был маленький, он вышил две картины крестиком.
– Безусловно, Андрей, мой сын, пережил какой-то момент юношеского становления. И я считаю, что это хорошо, потому что мальчики тем и отличаются от девочек, что им нужно наткнуться на какое-то препятствие, полезть, куда не надо, чтобы развиваться. Андрей парень с характером, с безусловным стержнем. Он очень отстаивает свои позиции и взгляды. Сейчас он повзрослел, и это все было этапом его становления, который он прошел достойно.
Андрей – парень очень общительный. Он любил, чтобы все компании друзей собирались у нас дома, и я всегда была «за», он это знал. Но бывали такие ситуации, что количество народу, которое вдруг возникало в нашей квартире, много превышало два-три человека. Как-то пришла половина школы, несколько классов.
Поделиться книгой: