Помоги проекту - поделись книгой:
Исследователи данной темы отмечали: «Для этих текстов, как и для купальских песен об инцесте, характерно представление о том, что инициатива в предложении инцеста принадлежит сестре, являющейся носительницей злого начала. Ср. активную роль Марьи в купальской песне с развернутым сюжетом:
Другие восточнославянские песни на эту тему, приуроченные ко дню летнего солнцестояния, хоть иной раз и меняют имена главных героев, но оставляют главный мотив — их связь с названным в их честь цветком: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать,
Таково происхождение цветка иван-да-марья»{207}.
Поскольку согрешившие брат и сестра превратились в цветы, что является следующей стадией осмысления первоначального сюжета, сам этот миф восходит к представлениям о происхождении человека из лона Матери-Земли и поэтому стадиально является более поздним по сравнению с астральным мифом о происхождении людей. На наслоение на первоначальный текст о загробном мире сюжета об инцесте указывают не только имена брата и сестры, но и тот показательный факт, что царевну — жену Ивана в этой сказке точно так же зовут Марьей, как и его родную сестру. Поскольку, как было показано выше, сюжет о змееборчестве и, соответственно, о женитьбе на царевне является самым последним наслоением на первоначальный сюжет, в предпоследнем варианте сказки речь шла именно о браке между братом и сестрой. Поскольку миф о происхождении людей из земной растительности носит общеиндоевропейский характер и встречается в скандинавской, греческой и иранской традициях, а сюжет инцеста первой человеческой пары описан в индоиранской мифологии, данный предпоследний вариант сказки также может быть датирован эпохой индоевропейской общности.
Понятной оказывается и мифологическая логика, включившая в предание о небесном охотнике сюжет об инцесте. Во-первых, еще В. В. Иванов и В. Н. Топоров обратили внимание на имя сестры, видя в нем намек на связь носившего его персонажа с водой и смертью: «Поэтому можно предположить, что в Марье русских и других славянских купальских песен отражен прототип, связанный со смертью (и водой-морем) и выраженный соответствующей формой (mer-, mor-), а в Иване — прототип близнеца, связанного с жизнью и огнем»{208}. Персонаж с данным именем достаточно органически вписывался в посвященный загробному миру миф, одновременно объясняя исчезновение на некоторое время с небосвода небесного охотника. Во-вторых, сюжет об инцесте, как показывает нам индийская традиция, имеет самое непосредственное отношение к измерению времени, а именно к делению суток на две половины. В «Майтрее-самхите» рассказывается, что, когда Яма умер, его сестра Ями горько оплакивала его кончину, а поскольку ночи еще не существовало, она все время повторяла: «Только сегодня он умер». Чтобы даровать ей забвение, боги создали ночь{209}. Данный индийский миф находит прямое соответствие в славянской традиции, где цветок иван-да-марья также называется брат и сестра, брат с сестрой и, что особенно интересно, белорус, день и ночь, чешек, den а пос lesnie, польск. dzień і nос, луж. nос а zеń, ср. нем. tag-und-nacht как название этого же растения. Данные примеры показывают, что если не сам миф о возникновении дня и ночи, то, по крайней мере, представление о темной и светлой половине суток и у славян связывалось со зримым символом любви брата и сестры. Об этом же свидетельствует и русская загадка о дне и ночи, осмысляемых народным сознанием в качестве кровных родственников, причем опять-таки с подчеркнутой инициативой женского начала: «Сестра к брату в гости идет, а он от сестры прячется»{210}.
Проведя анализ сюжета данной русской сказки, мы видим, что изначально он был посвящен небесному охотнику и его животным духам-хранителям, которые за исключением медведя все периодически умирали (уходили за горизонт, попадали в место, куда «заход был, а выходу не было»), а затем с помощью единственного незаходящего созвездия возвращались к жизни с тем, чтобы совершить очередной цикл своего движения по небу, разыгрывая перед человеческим взором извечную драму жизни и смерти. Затем, не позднее эпохи индоевропейской общности, в сюжет добавляется мотив инцеста брата и сестры, которая становится причиной смерти главного героя. С развитием у славян земледелия место загробного мира начинает обозначать собой волшебная мельница без выхода, давшая название самой сказке. На последнем этапе на сюжет повествования наслаиваются два бродячих фольклорных сюжета: отец обещает черту то дома, о чем он сам не знает, своих неродившихся детей, и о герое-змееборце, спасающем от чудовища царскую дочь и погубленном подлым слугой, но затем воскресшим. Последний сюжет, вытесняющий из общественного сознания факт инцеста между браком и сестрой, хронологически оказывается самым поздним, поскольку уже предполагает знакомство славян с царской властью. Такова в общих чертах эволюция сюжета данной сказки. Даже если принять за точку отсчета индоевропейскую общность (хоть сам сюжет мифа, как будет показано в последней главе, гораздо древнее), эта сказка указывает, что нашим далеким предкам был знаком образ умирающего и воскресающего бога за многие тысячелетия до самого возникновения христианства, не говоря уже о времени насаждения на Руси новой религии. Поскольку мистерия умирания-воскресения небесного охотника происходила на небосводе на протяжении всего года, это обстоятельство свидетельствует о том, что не только в Греции, Армении или Индии, но и у славян этот образ был связан с идеей течения времени. На эту же связь указывает как древнерусское название Ориона кружилие, соотносимое с кругом времени, так и отмеченная выше этимологическая связь русского слова пора с древнегреческими Орами, символизирующими собой течение времени. Впоследствии, особенно после включения сюжета об инцесте первой человеческой пары в контекст солнечной мифологии, произошло определенное «снижение» первоначальной идеи, в результате чего брат с сестрой стали ассоциироваться уже не с годовым, а всего лишь с суточным циклом и, соответственно, символизировать всего лишь смену дня и ночи. Результаты подобного снижения мы видим как в индийской, так и в русской традиции. В свете параллелей мифологии обеих народов можно предположить, что на второй стадии развития сюжета русской сказки умерший из-за козней сестры и впоследствии воскресший охотник играл в общественном сознании примерно такую же роль, что и Яма в индийской мифологии, — первого умершего человека, проложившего остальным людям путь в царство мертвых и ставшего, вследствии этого, сначала царем, а затем и богом загробного царства. В посвященном ему гимне Ригведы так описывается значимость свершенного им:
Сходство между индийским и русским мифологическими персонажами становится тем более очевидным, если учесть, что у Ямы была сестра-близнец Ями, пытавшаяся склонить его к инцесту, а также две собаки, речь о которых пойдет в пятой главе.
Как выглядел сюжет русской сказки на ранних ее этапах, нам поможет понять сказка, записанная на Украине: «Хто уявляє сонца, як обличчя панни, той каже, що воно ходить ногами чоловіка, якого проковтнуло. Казка. Жив на світі один чоловік. Цей чоловік харчувався тільки тим, що піймає рибку, чи застрелить зайця, а може й утку. Полюванням він займався через те, що ні з чого було жить; не мав на землі нічогісінько, крім рулиниці. Один раз пішов він полювати на зайців; пішов дак ще було темно. Ходив по зарослях, по болотах, а потім вийшов на поле. Тільки вийшов, зараз почала викочуватися панна-сонце. Вперше вона гріла слабо, а як тільки подніматись, то рот ставав більшим і більшим і накінець так розкрила, що не видно носа, ні очей, ні ушей. В цей мент чоловік-охотник стояв коло самоі панни-сонця. І вона, розкриваючи свій рот, торкнулася чоловіка, а щоб він не мешав, вона взяла да й заховала до своего величезного рота»{211}. Как видим, украинская сказка рисует нам еще доземледельческий уклад жизни, когда человек жил только охотой и рыболовством. Весьма показательно, что, согласно этой сказке, охотился он ночью, еще до восхода солнца. Небесное светило, описываемое здесь в качестве госпожи-панны, как бы совершенно случайно, безо всякого мотива проглатывает охотника. Как видим, украинская сказка еще не содержит ни мотива инцеста, ни последующего воскрешения охотника. Гибель последнего здесь вообще ничем не мотивирована и становится понятной лишь в том случае, если принять во внимание, что, как мы видели выше, в русской и целом ряде других индоевропейских традиций охотник символизирует собой созвездие Орион. Смысл украинской сказки раскрывается лишь при учете астрального подтекста: созвездие исчезает с небосвода с восходом солнца, дневное светило как бы проглатывает его. Кроме того, данная сказка примыкает к рассмотренному выше греко-индийскому мифу о существовании некоей связи между Орионом и солнечным рассветом.
Сравнивая между собой приведенные выше предания и сказки всех восточнославянских народов, мы видим как общее, так и различное в дошедших до нас фрагментах единой традиции. В памяти всех трех народов сохранился образ охотника. То, что его сопровождают две собаки, сохранилось у русских и белорусов, но исчезло у украинцев. В разной степени у всех трех народов сохранилась связь охотника со смертью или загробным миром: в русской и украинской сказках он гибнет, у белорусов с культом умерших предков оказываются связаны две его собаки. Только в белорусской традиции сохранились такие важнейшие моменты, как имя охотника, его многоженство и то, что он был прародителем их народа. С другой стороны, в ней оказались утрачены не менее важные моменты его связи с созвездием Орион и его гибели от женского персонажа, что в большей или меньшей степени сохранилось в русской и украинской традициях. Гибель охотника от руки женщины, поскольку она также присутствует в греческой и кельтской мифологии, следует считать весьма архаическим моментом, отражающим торжество матриархальной идеологии, в которой мужскому персонажу с гипертрофированной сексуальной активностью просто не было места. Наконец, только в русской сказке сохранился мотив воскрешения охотника и его связи с созвездием Малая Медведица. Таким образом, в свете сравнительного анализа с индоевропейской мифологией мы видим, что различные фрагменты восточнославянской традиции восходят к единому первообразу и взаимно дополняют друг друга. Следовательно, мы можем сделать вывод, что хоть имя Боя как родоначальника племени сохранился лишь в Белоруссии, он также присутствовал в русской и украинской мифологии на ранней стадии развития. У каждого из восточнославянских народов до нашего времени сохранились лишь отдельные черты небесного охотника-прародителя, однако то, что утрачивалось одним народом, зачастую сохранялось у соседних братских народов и наоборот.
Определенный интерес представляет предание, записаннос Прокошем (Пшибыславом Диаментовским) в его «Славяносарматской хронике»: «Тржи почитался как величайший из богов, изображение его стояло тройное (трехглавое) с одной шеей. Он был отцом бога Живе, которому приписывали заботу о человеческой жизни и всякие дары судьбы. Им другие боги хранили верность. Божеству Живе было сооружено святилище на горе, по его имени названной Живец, где в первых днях месяца мая бесчисленный парод благочестиво собирался и просил у него, что считался творцом жизни, долгого и счастливого благополучия. Особенно поклонялись ему те, кто слушал первый крик кукушки, суеверно ожидая прожить столько лет, сколько та прокукует. Считалось, что этот верховный владыка Вселенной превращался в кукушку, дабы им объявить срок жизни. Потому считался преступником и карался смертью от властей тот, кто убивал кукушку.
Имел он, Живе, возле Кракова святилище и изваяние, из золотистой бронзы отлитое, изображавшее мужа, одетого львиной шкурой, держащего перед ногами рукой узловатую дубину, с поросенком и быком у ног..»{212}
Следует сразу оговориться, что к этому польскому источнику, написанному в начале XVIII в., следует относиться очень осторожно, поскольку от принятия христианства его отделяет почти восемьсот лет. Уже в силу этого Прокош мог изложить не реально существовавшие факты, а свои фантазии на тему язычества. С другой стороны, теоретически он мог и записать бытовавшие в его время народные предания о прежней вере. В силу этого данный источник следует рассматривать только во взаимосвязи с более достоверными данными, которые мы имеем о западнославянском язычестве. Если брать фигуру интересующего нас бога Живе, то его в своем списке польских языческих богов упоминает Длугош, автор XV в., писавший почти на три столетия раньше Прокоша. Весьма примечательно, что Длугош, составивший перечень польских языческих богов, большинству из них дает соответствия из римской мифологии, однако для Живе не приводит никакой античной параллели. Кроме того, в перечне Длугоша фигурирует также бог смерти Ный, сопоставленный им с Плутоном. Нельзя не обратить внимание, что Живе и Ный у Длугоша образуют естественную оппозицию «жизнь — смерть», что также свидетельствует в пользу того, что это был реально существовавший у языческих славян бог, а не выдумка писателя XV в. Окончательно убеждает нас в действительном существовании данного мифологического персонажа упоминание «Живы, богини полабов»{213} немецким хронистом Гельмольдом (ок. 1125 — после 1177), описавшим в своей «Славянской хронике» современные ему верования полабских славян. Хоть известие Гельмольда относится не, собственно, к польской мифологии, а к мифологии полабских славян, следует иметь в виду языковую близость этих обоих западнославянских народов, неизбежно отражавшуюся и в их религиозных воззрениях. То, что у полабских славян Жива была богиней, а у поляков богом, не должно нас смущать, поскольку вариативность пола мы уже видели даже на примере рассмотренных выше народных представлений о созвездии Орион, которое, в частности, представлялось то стариковской, то старушечьей тростью. Вместе с тем из известия Гельмольда следует, что Жива была верховной богиней полабов, что косвенно подтверждает описанное Прокошем высокое положение Живе в польском пантеоне. Что же касается отца Живе Тржи, то Длугош о нем не упоминает, однако из западноевропейских источников нам известно о почитании идола Триглава в польском городе Щецине, а в сербской сказке фигурирует трехглавый Троян, что свидетельствует об общеславянских истоках этого образа. Также к общеславянской эпохе восходит представление об особой роли кукушки и ее способности предсказывать отведенный человеку срок жизни. Эта способность обусловлена связью птицы как с небом, так и с землей, ее посреднической функцией между двумя этими мирами. Кроме смерти, кукование кукушки могло также предсказывать брак, богатство или бедность. Подробно проанализировавшая ее образ в славянском фольклоре А. В. Никитина пришла к выводу о достоверности хроники Прокоша в этой части. Болгары считали, что кукушка начинает куковать на Благовещение, начало весны и воскресение природы, а украинцы и русские полагали, что кукушка хранит золотые ключи от неба, или рая-вырия, и она «весной прилетает отпирать небесные источники». Кроме того, поляки и украинцы считали, что именно кукушка приносит детей. На основе всестороннего исследования образа этой птицы в славянском фольклоре А. В. Никитина утверждает: «Итак, кукушка по весне отпирать врата («небесные источники») рая и выпускает не только птиц, но и души, души в виде птиц… Древние представления о том, что благополучие живущих находится в прямой связи с умершими предками, которые дают земле своих потомков, а самим потомкам дают плодородие, отражены в веровании о Благовещении как о моменте, когда возобновляется связь между живыми и умершими. И кукушка выступает здесь в роли ключницы, открывающей врата между мирами и восстанавливающей эту связь. Знание, которое доступно ей как существу, проводящему часть жизни «там» и которое кукушка приносит «оттуда», она, как никакая другая птица, отдает живым…»{214} Таким образом, мы видим, что польский бог Живе связан не только с самой жизнью, что вытекает из его имени, но и в образе вещей кукушки определяет ее срок конкретному человеку, а также обеспечивает круговорот душ и плодородие земли в космическом масштабе. Вера если не в кукование кукушки, то в птичий грай как предзнаменование в целом упоминается и древнерусскими поучениями против язычества. В «Слове св. Кирила о злых дусех» XIV в. его автор обличает следующие языческие представления своих современников: «Вѣруемь в поткы [птиц] и в дятла, и в вороны и в синици. коли гдѣ хощемь пойти, которая переди пограет. то станемъ послушающе правая или лѣвая, ли аще ны пограеть по нашем мыслѣ. то мы к собѣ глемь добро ны потка си. добро кажеть ркуше окаянніи, чи не бгь той поткѣ оуказалъ добро нам повѣдати»{215}. Другое сочинение «Кирилове от того еже о духовней слоужбе» констатирует веру «не тьчию о бѣсѣхь и о вльсвѣхь, нь иже и на вьздоусъх лѣтають птице, да тѣмь оубо на вьстокь и на заладь, одесноую же и на лѣво, опытають вьзлетѣния. аще играющий гдѣ явитсе врана, оухо си приложивше яко зло истинныих чающе; гатають рамующесе неже се обридають оканны. тако и чстаго прорчество вьзглшати птицам»{216}. Вера в птичий грай обличается и в другом поучении, «Правила о верующих в гады и звери…»: «Внимают же глсы кокошемъ и вранамъ и инымъ пьтицамъ..»{217} Еще более важно указание «Слова св. Кирила о злых дусех»: «А не нарицайте собе бга на земли, ни въ рѣках, ни въ студенцахъ. ни въ птицах, ни на воздусѣ..»{218}, что подтверждает отмеченный польским источником факт обожествления птиц славянами-язычниками.
Связь Живе не просто с жизнью, а с круговоротом душ между небом и землей безусловно роднит его с обожествленным созвездием Орион, которому приписывались схожие функции. Весьма интересно и данное Прокошем описание идола Живе. Указание на львиную шкуру, изображенную на этом персонаже, свидетельствует о том, что перед нами одна из статуй Геракла, каким-то путем попавшая в языческую Польшу. Однако то, что она служила объектом религиозного почитания, говорит нам о том, что в античном изображении язычники-поляки увидели какие-то черты, которые позволили им соотнести Геракла со своим богом. Насколько можно судить, этой чертой была дубина в руке статуи, которая, как отмечалось выше, была исконным оружием небесного охотника. Из новгородской летописи мы знаем, что с палицей изображался и Перун, однако его культ не зафиксирован на территории Польши, и к тому же грозный и опасный для человека (ср. поговорку «Чтоб тебя Перун убил») характер громовержца и бога войны вряд ли располагал видеть в нем олицетворение жизни как таковой. Кроме того, нет никаких данных, говорящих о связи кукушки с культом Перуна. Таким образом, данная подробность свидетельствует о том, что и у славян небесный охотник-прародитель первоначально представлялся вооруженным палицей.
Тот факт, что поляки в образе бога с дубиной персонифицировали понятие жизни, заставляет нас обратиться к образу древнерусского Рода. С одной стороны, это персонифицированное понятие Рода не входило в состав пантеона Владимира, и его не упоминает среди славянских богов ни один зарубежный источник. С другой стороны, он неоднократно упоминается в древнерусских поучениях против язычества, причем вместе с рожаницами. В своих исследованиях академик Б. А. Рыбаков объявил его верховным божеством древних славян, по значимости сопоставимым с библейским Саваофом{219}, за что был подвергнут критике Л. С. Клейном{220}. Если обратиться к первоисточникам, то из них следует, что этот бог, с точки зрения язычников, имел самое непосредственное отношение к появлению детей и христианский автор опровергает это мнение: «.. то ти не Родъ, сѣдя на вздусѣ мечеть на землю груды и в том раждаются дѣти, и паки аггъли вдымаеть душею… «{221} Несмотря на все старания переубедить свою паству в этом отношении, другой автор поучения был вынужден признать продолжение почитания рожаниц при связанных с новорожденными обрядами: «Съ робять первыя волосы стригуть и бабы каши варять на собрание рожаницамъ»{222}. Автор «Слова св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» считает Рода заимствованным извне богом и отождествляет его с египетским Осирисом, которому почему-то первыми начали поклоняться не египтяне, а халдеи, т. е. жители Месопотамии: «Древле халдѣи и начата трѣбы творити своими бгома родоу и рожаници по того рождению проклятого и сквьрньнаго ба ихъ. <.. > Оттуда же начата слини ставити трапезоу родоу и рожаницямъ таже егюптяне. таже римляне, даже и до словенъ доиде. Се же словенѣ начали трапезоу ставити родоу и рожаницямъ переже пероуна бга ихъ»{223}. К еще большему огорчению борцов с язычеством, их двоеверно живущие соплеменники начали смешивать Богородицу с рожаницами, а обряды в честь прежних языческих богов приурочивать к христианскому Рождеству: «Желя роду и рожаницамъ по рождествѣ в пнед мукоу варити (и) святѣй Богородиця а родоу примолвливающе»{224}. Подобный религиозный синкретизм отмечают и другие авторы: «Смешаемь с идольскою трапезою трисвятыя богородици с рожаницами в прогневанье богу»{225}. По свидетельству поучений, даже отдельные корыстолюбивые служители нового культа потакали подобному недопустимому в глазах истинных христиан смешению: «Череву работай попове уставиша трепарь прикладати рождества богородици к рожаничьне трапезе, отклады деючи…»{226} Автор еще одного поучения, «Слова Исаии пророка», не жалеет слов, хваля верных христиан, «иже слоужат бгоу и волю его творять, а не родоу ни роженицамъ, коумиромъ соуетным» и от лица христианского бога гневно осуждает менее твердых в новой вере их соплеменников: «вы же осталыпеи мя и забывающе гору стоую мою и готовающе трапезоу родя и роженицамъ, наполняюще чръпаша бѣсомь… вы же работающе бѣсомь, и слоужаще идоломъ, и ставяще трапезу родоу и роженицамъ… а вы поете пъс бѣсовскоую идолоу родоу и роженицамъ»{227}. Еще одна черта культа Рода и рожаниц, которая следует из обличений, заключается в его связи со звездами. Самыми знаменитыми астрономами Древнего мира были халдеи. Автор «Слова св. Григория» сближает эти понятия, чем, вероятно, и объясняется то его утверждение, что Осирису-Роду стали впервые поклоняться в Халдее: «Халдійская астрономия и родопочитание»{228}. Уже в Новгородской кормчей XI в. запрещается волхование и верование «въ полоучение рождества и родъсловъствие», а в Кормчей книге по рязанскому списку 1284 г. говорится «иже въ получай вѣрують, и в родословие, рекше въ рожаница»{229}. Как отмечает Н. Гальковский, Родословием в Древней Руси назывался астрологический календарь, по которому предсказывали судьбу. Этот же исследователь отметил, что Иоанн-экзарх в своем переводе «Шестоднева» Василия Великого слово род отождествляет с греч. ειμαμενη — «определение, рок, судьба», а в Изборнике Святослава 1073 г. словом родьство переведено греческое обозначение ада. Связь рожаниц со звездами или планетами неоднократно и дальше встречается в древнерусской литературе: «Рожаницы — кумиры елленьстіи, ихъ же погани влыпвениемъ рожденіа нарицаху быти»; «Рожаницами еллипстіи нарицають седмь звѣздъ, глаголемыхъ планиты. и хто въ кую планиту родится, то по той планите любопрятся предвозвѣщати нравъ младенца»{230}. Автор «Домостроя» также упрекает своих современников, которые «въ получая вѣрують, и въ родословіи, рекше въ рожаницы, ивъ обаяніе по звѣздословію»{231}. Связь понятия Рода со звездами не ограничивалась одной Древней Русью и была свойственна и другим славянским народам, о чем свидетельствует чешек, гоdowestnik, rodowestec — «предсказатель судьбы по звездам», польск. rodowieszczek — «астролог». Связь родившегося ребенка со своей звездой неоднократно фиксируется в русском, белорусском и южнославянском фольклоре. А. Н. Веселовский видел в Роде «производителя» племени, со временем трансформировавшегося в домового. А. Н. Афанасьев отмечал, что у хорутан рожаницы также называются суженицами, судицами или живицами. Если первые два названия образованы от слова судьба, то последнее название сближает рожаниц с западнославянскими Живой и Живе, показывая связь этих абстрактных понятий. Этот же исследователь русского фольклора отмечал, что в некоторых древнерусских источниках словом род обозначался дух, а в XIX в. в Саратовской губ. это слово означало «вид, образ», в Тульской — «привидение, призрак», а слово родимец — «паралич». В связи с последним Л. С. Клейн сопоставляет белорусское пожелание благоприятной, очищающей от грехов смерти «Ах, дай Божа, каб мяле перун забив, а жонка каб з роду померла!» с аналогичным пожеланием украинского попа «.. якбы мяле гром убыв, а моя попадья из родив умерла, то мы б просвятылысь бы у двоя с попадьею»{232}. Из данных примеров следует, что Род не только давал жизнь, но и отбирал ее, что опять-таки сближает его с загробным миром.
Исходя из этих данных, вряд ли можно согласиться с гипотезой Б. А. Рыбакова, видевшего в древнерусском Роде фигуру, сопоставимую с библейским Саваофом, а его культ рассматривавшего как своего рода языческий монотеизм. С другой стороны, едва ли прав и Л. С. Клейн, объяснявший появление у славян Рода и рожаниц влиянием греческих астрологических верований. Как мы видели, представление о связи души со звездами появляется у индоевропейцев еще в эпоху их общности. Понятно, что греческое влияние могло усилить или некоторым образом трансформировать это представление у славян, но вряд ли могло его создать. В пользу относительной древности связи Рода со звездами говорят данные языка и фольклора, показывающие, что эта связь появилась еще в эпоху славянской общности. В свете вышеизложенного мы можем отметить такие общие черты у Боя и Рода, как их роль родоначальников, связь со звездами и с загробным миром. Разумеется, данных черт недостаточно, чтобы поставить знак равенства между обоими этими мифологическими персонажами, но их наличие показывает определенную связь между ними. Хоть персонификацию абстрактных понятий и нельзя считать совсем поздним явлением, поскольку ее отдельные примеры восходят к эпохе индоевропейской общности, все же не представляет сомнения, что исторически она вторична по отношению к культу конкретного обожествленного предка или богу той или иной стихии. В силу этого наиболее вероятным объяснением этих общих черт представляется то, что в условиях, когда образ предка-родоначальника на поздней стадии развития язычества стал забываться и у славян появились такие боги — персонификации абстрактных понятий, как Живе у поляков и Род у русских, на них были перенесены отдельные черты Боя.
В завершение следует остановиться на еще одной характерной черте небесного охотника. Поскольку одним из наиболее заметных частей созвездия Орион был его пояс, эта часть одежды играла большую роль в символике славянской культуры. Как отмечают исследователи, у всех славянских народов пояс служил показателем принадлежности к человеческому миру. Следы этого представления сохранились и в русском языке, где слово распоясаться означает неподобающее, неприличное и неприемлемое для человеческого коллектива поведение. Зримым воплощением этого представления было то, что находиться в обществе без пояса считалось у русских грешно и неприлично. Показательно, что старообрядцы вообще полагали, что без пояса покойника не пустят на «тот свет»{233}. В свете рассмотренной связи Ориона с магией интересно отметить, что в славянской традиции пояс играл роль как оберега от нечистой силы, так и способа связи с потусторонним миром. Е. Е. Левкиевская отмечает: «Пояс — универсальный оберег от нечистой силы. Ночного демона змору можно отогнать, если на ночь положить в изголовье ремень, вырезанный из кожи руками живодера (кашуб.). У сербов для этой цели перед сном пояс перекидывали поверх одеяла. <.. > С помощью пояса можно было укрощать ведьм и колдунов. Считалось, что колдуна можно поймать венчальным поясом, а ведьму — поясом от мужских штанов (ю. рус.) или поясом священника (з. укр.)»{234}. В болгарском фольклоре, если герою удавалось завладеть поясом самовилы, в котором была сосредоточена ее магическая сила, он мог подчинить ее своей власти. С помощью пояса можно было увидеть и умерших предков: «По поверьям крестьян Минской губ., на Радуницу возле церкви можно увидеть мертвых, которые в этот день приходят помолиться Богу; для этого надо опоясаться поясом, спряденным за один день из льняных ниток, остающихся при тканье под холстом»{235}. Считалось, что благодаря этой детали одежды можно было заглянуть также и в будущее. Поэтому во время Святок девушки клали перед сном под подушку пояс со словами: «Пояс мой, пояс, покажи жениха и поезд». Кроме того, пояс в славянской традиции служил эквивалентом мужской силы, и Е. Е. Левкиевская констатирует: «Надевание пояса на мальчика символизировало его возмужание, половое созревание, переход в возрастную группу парней, дававшую право на вступление в брак. У черногорцев парень надевал на себя пояс, когда у него начинали пробиваться усы. <…> В частности, у болгар пояс на парня надевали в 15–16 лет или когда он первый раз участвовал в колядовании»{236}. Отсюда становится понятнее истоки обычая связывания молодоженов поясом, «чтоб согласнее жили». «Если невеста хотела, чтобы у нее рождались мальчики, во время венчания она должна была опоясаться под рубашкой мужским поясом (серб.) или держать на руках подпоясанного мальчика (рус.)»{237}. Оплодотворяющая сила пояса использовалась не только для рождения мужского потомства, но и даже для увеличения поголовья скота: «Мужской пояс рассматривался как эквивалент мужской производительной силы, плодородия и использовался в продуцирующей магии. В восточной Болгарии в день св. Игнатия (20.ΧII/2.Ι) кур кормили в кругу из мужского пояса, чтобы они хорошо плодились и держались своего двора. Чтобы случка коровы прошла успешно, перед тем как вести ее к быку, ей на рога вешали пояс от мужских штанов (полес.)»{238}. Таким образом, мы видим, что семантика пояса весьма сходна с тем кругом представлений, который был связан с образом небесного охотника, и данное совпадение вряд ли можно считать случайным — скорее всего, оно было обусловлено перенесением на данный атрибут мужской одежды ряда представлений, составлявших отличительную черту мифологического первопредка, видимого на ночном небосводе. Особый интерес в этом свете представляет для нас мотив подпоясывания главного персонажа в русских заговорах. От заговора к заговору текст меняется, и обычно подпоясываются такими природными объектами, как красным солнцем, светлым месяцем, зарей, либо, что гораздо реже, такими значимыми предметами новой религии, как пояс Богородицы или крест. Однако время от времени встречается и мотив подпоясывания звездами: «Одеваюсь я, р. б. им., небом, подпояшуся я, р. б. им., облаками, частыми звездами…»{239} или «Опояшусь частыми звездами, подвяжусь луной…»{240}. Данные примеры показывают, что и в русском фольклоре пояс мог состоять из звезд и иметь своим реальным прообразом Пояс Ориона.
Следует отметить, что представление о сверхъестественной силе пояса и даже его связи с божеством восходят, скорее всего, ко временам индоевропейского единства. В Атхарваведе, древнейшем индийском собрании заговоров, время сложения которого датируется примерно I тысячелетием до н. э., мы уже встречаем заговор к поясу на долгую жизнь:
Хоть этот использовавшийся в магических ритуалах гимн и содержит достаточное количество темных аллюзий, тем не менее из его текста очевидно, что пояс связан с каким-то божеством, завязывающим его, и приносит своему обладателю мудрость, а также покаяние и силу Индры — верховного божества индийского пантеона. Не менее явственна какая-то связь пояса с темой смерти: во втором четверостишии он оказывается оружием древних мудрецов-риши, являясь убийцей героев (очевидно, вражеских), а в следующем четверостишии упоминается владыка царства мертвых Яма, сопровождаемый, согласно индийской мифологии, двумя собаками. Вместе с тем очевидно, что после освящения и соответствующих ритуалов пояс должен был принести своему обладателю долгую жизнь, о чем прямо говорится в завершении гимна. Среднеперсидское сочинение «Бундахишн», восходящее в своей основе к утраченной космогонической части Авесты и определяющее самые главные явления в том или ином классе объектов, называет священный пояс из нитей кустик главой одежды, что также указывает на почитание данного предмета в иранской среде.
Обобщая приведенный в настоящей главе материал, мы можем констатировать, что отдельные черты мифологического охотника-первопредка, отождествляемого с созвездием Орион, сохранились у многих славянских народов. Хоть они и не были связаны с именем Боя, однако восходили все к тому же архетипу, что и он. Образ охотника присутствует в фольклоре и мифологии у всех трех восточнославянских народов, а также поляков. Если белорусские предания сохранили прямое указание на то, что Бой был первопредком их народа, а переданное Саксоном Грамматиком западнославянское предание знает его как сына бога и богатыря, то русская и украинская сказки утратили эту особенность вместе с именем главного героя, но зато сохранили легко узнаваемый астрономический подтекст, почти полностью пропавший в белорусских преданиях. Правда, образ первопредка угадывается в русской сказке, которая в слегка завуалированной форме отсылает нас к идущему с индоевропейских времен мотиву инцеста брата и сестры. Кроме того, в ней, как и в белорусских легендах, сохранились образы двух собак, сопровождающих героя, и, в отличие от других памятников славянской традиции, указание на мельницу как мифологический образ прецессии. Также в ней присутствует и характерный образ Малой Медведицы, обеспечивающей воскрешение героя и его собак. Понятно, что сложнейшая система символов, излагающая представления о смерти и воскресении, равно как и о смене космических эпох, была принадлежностью жреческого сословия, а не рядовых общинников. Перед нами, таким образом, еще один осколок, казалось бы, безвозвратно утраченной бесценной мудрости славянских волхвов. Украинская сказка хоть и не сохранила этих подробностей, но зато относит время действия к весьма древним, если не сказать, первобытным временам, и в ней есть указание на связь Ориона с солнечным рассветом, присутствующую в греческой и индийской традициях. Наконец, и в русской, и в украинской сказках есть другой архаический индоевропейский мотив вражды к охотнику женского персонажа — подробность, утраченная белорусским фольклором. Следы матриархальной революции мы видим не только на материалах сказок, но и в замещении женскими персонажами образов, изначально принадлежащих Ориону, таких как Жива, богиня полабов, или название созвездия Девичьими зорями на Руси. Охота, как было показано выше, достаточно тесно связана в славянской традиции с магией. Кроме того, и сам образ охотника объединяет в себе полярные понятия смерти и плодородия.
В Средние века мы видим в Польше и на Руси обожествление уже достаточно абстрактных понятий жизни и рода. Род был связан не только с рождением детей, что вполне естественно, но и со смертью, а одним из характерных особенностей его культа было почитание звезд. Весьма показательно, что творец жизни и «верховный владыка Вселенной» Живе почитался поляками в виде вооруженного дубиной охотника. Хоть источники ничего не говорят нам об астральной проекции бога Живе, но данный пробел восполняется тем, что после установления новой религии в той же Польше созвездие Орион воспринималось поляками в качестве Троицы — высшего начала в христианстве. Данные польской традиции оказываются чрезвычайно важны для определения истинного масштаба олицетворяющего данного созвездие божества в славянской мифологии. Весьма интересно указание на то, что Живе превращался в кукушку — вещую птицу, обеспечивающую круговорот душ между небом и землей и возвещавшую людям, кому сколько осталось жить, т. е. опять-таки связанную одновременно с жизнью и смертью. Кроме того, как бог жизни в целом, он вполне мог быть, по одному из вариантов мифа, и прародителем поляков. Тот факт, что у хорутан рожаницы назывались в том числе и живицами, как бы перебрасывает мостик между рассмотренными абстрактными русским и польским божествами. Как видим, Род и Живе имели целый ряд характерных признаков, сближающих их с небесным охотником. Тем не менее, вероятно, правильнее говорить о достаточно сильном влиянии мифа об Орионе на формирование их образов, чем видеть в них непосредственное воплощение славянского первопредка. Однако это обстоятельство указывает на то высокое значение, которое имел в глазах наших далеких предков небесный охотник, поскольку в противном случае вряд ли его образ мог повлиять как на внешний образ, так и на содержательную часть культа, олицетворяющего жизнь «верховного владыки Вселенной», или на персонификацию рода. Вместе с тем это лишний раз свидетельствует и о древности мифа о небесном охотнике, предшествовавшего возникновению культов новых и достаточно абстрактных божеств.
Несмотря на то что восточнославянские легенды и сказки благополучно сохранились в народной традиции до XIX–XX вв., когда их записали, уже к эпохе Средневековья, не говоря уже о более позднем времени, мы видим постепенное забвение мифа о небесном охотнике, когда созвездие Орион начинает обозначаться в основном через неодушевленные предметы, такие как кружилие, посох, палка, рало, плуг, кичага, грабли или коромысло. Хоть оно и было известно в виде косарей на Руси, пахарей в Польше или ездящих на колесницах великанов-кичаг на юге Руси, что является отголоском традиции восприятия этого созвездия в человеческом облике, все же его наименование через неодушевленные предметы количественно преобладает. Тем не менее даже эти предметы подчас несут на себе отзвуки тех идей, которые мы видели выше. Кружилие оказывается семантически связано не только с кругом, но и с богом, верхом, подчас включает в себя понятие руководства, движения, времени, человеческого общества и заговоров. Палка оборачивается не только стариковой тросточкой, но и посохом Люцифера и болгарской тоягой, не говоря уже про исходную связь с дубиной охотника. Другие сельскохозяйственные орудия оказываются связаны с пахотой и плодородием. С этим же кругом понятий плодородия, волшебства, принадлежности к человеческому миру и способности заглянуть в мир потусторонний, как было показано выше, был связан в славянской традиции и пояс. Кроме того, данный атрибут человеческой одежды имел еще и астральное соответствие. Наконец, и образ косарей был связан не только с селькохозяйственными работами, обеспечивающими людей пищей, но и с миром мертвых, косвенно вновь отсылая нас к внутренней взаимосвязи жизни и смерти. Внимательное изучение славянской традиции показывает нам, что в ней не только присутствовали все основные мотивы, связанные с образом Ориона в индоевропейской мифологии, но изредка даже встречаются нехарактерные для нее образы, такие как олицетворяющая прецессию волшебная мельница. Несмотря на то что миф о небесном охотнике — прародителе славян не дошел до нас во всей полноте, основные его черты надежно восстанавливаются за счет сравнительного изучения как отдельных славянских мифологических традиций, так и благодаря сопоставлению их с мифологией других индоевропейских народов.
Глава 4
СОЗВЕЗДИЕ ОРИОН
И РЕЛИГИЯ ДРЕВНЕГО ЕГИПТА
Наиболее древний миф об Орионе, зафиксированный памятниками письменности, пришел к нам из Древнего Египта. Это — широко известный миф об Осирисе и Исиде, являющийся, по меткому определению Б. А. Тураева, «главным мифом египетской религии, занимающим центральное место во всей культуре египтян»{242}. Уже в силу того, что интересующий нас астральный миф оказал такое огромное воздействие на религию и культуру цивилизации, возникшей в долине Нила и являющейся одной из древнейших в истории человечества, на него следует обратить особое внимание. В целом виде этот миф приводится у Плутарха, однако многочисленные его фрагменты неоднократно фигурируют в древнеегипетской литературе. Согласно Плутарху, у богини неба Нут и бога земли Геба родилось пять детей: Осирис, Хор Старший, Сет (называемый историком на греческий манер Тифоном), Исида и Нефтида. Еще в утробе матери Осирис и Исида полюбили друг друга и в конечном итоге стали мужем и женой. «Рассказывают, — пишет греческий историк, — что в первый день родился Осирис, и в момент его рождения некий голос изрек: владыка всего сущего является на свет»{243}. Взойдя на престол, Осирис неустанно заботился о своем пароде и приобщил его к благам культуры. Не ограничиваясь Египтом, бог странствовал по всей земле, неся всему человечеству свет новой жизни. Без помощи оружия он подчинил себе большинство племен, покоряя их исключительно красноречием, песнями и поэзией. Однако его злой брат Сет задумал захватить власть и во время торжественной встречи Осириса из его странствий обманом уговорил его лечь в роскошный сундук. Крышку сундука заколотили и бросили в море. Волны прибили его к финикийскому городу Библу, где из сундука выросло дерево, скрыв его своими корнями. Безутешная Исида нашла сундук, освободила его от корней и доставила в Дельту, укрыв в болотах около египетского города Буто. Однако во время ночной охоты в Дельте Сет наткнулся на сундук с телом брата и разрубил его тело на четырнадцать частей. Исида вновь разыскала все части тела мужа и торжественно их захоронила. Силой своей магии Исида на время оживила Осириса и зачала от своего умершего мужа сына Хора, который, когда вырос, отомстил Сету за гибель отца и стал правителем Египта. «Тексты пирамид» так описывают момент зачатия сына-мстителя, делая акцент на астральную подоснову данного сюжета: «Твоя сестра, Исида, приходит к тебе насладиться любовью твоей. Ты поместил се на свой фаллос, и твое семя вошло в нее; она готова к тому, чтобы стать Сотис (Сириус), и Гор-Сопду (звездный Гор) вышел из тебя, как «Гор, который в Сотис»…»{244} Когда Хор возмужал, Исида совершила над ним церемонию опоясывания, и, повидав отца, он отправился добиваться возвращения себе царской власти, принадлежавшей ему по праву рождения{245}. Указание «Текстов пирамид» на эту церемонию показывает, что данной детали одежды придавали большое значение и в Древнем Египте. Осирис же стал правителем загробного мира, царем умерших. С ним первоначально отождествлялись умершие фараоны, а затем — каждый умерший египтянин. В этом качестве он осуществлял суд над каждым умершим человеком, вознаграждая праведных и наказывая грешных, что придавало огромное нравственно-этическое значение образу этого бога. Древнеегипетский папирус так описывал этот загробный суд: «Осирис, великий бог, восседает на троне из чистого золота в короне с двумя перьями; Анубис, великий бог, слева от него, великий бог Тот — справа, боги суда над людьми Аментета — справа и слева, а посередине перед ними стоят весы, на которых они взвешивают добрые и злые деяния, и великий бог Тот записывает, а великий бог Анубис произносит приговор»{246}.
Образ Осириса более чем многоплановый. Естественно, в первую очередь нас интересует астральный аспект этого бога. Как отмечали многие крупные отечественные и зарубежные исследователи, в древнеегипетских источниках Осирис отождествляется с созвездием Орион{247}. В некоторых текстах Орион называется душой (по древнеегипетски ба) Осириса{248}. Так, в середине потолка гробницы Сенмута, датируемой 1500 г. до н. э., изображены три звезды Пояса Ориона, а непосредственно под ним стоящий в ладье Осирис, которого сопровождает Исида. Весьма примечательно, что звезды Пояса Ориона гораздо больше остальных звезд, изображенных на этой росписи. Подобно тому как в древнеегипетском искусстве боги и цари изображались гораздо большего размера, чем простые люди, так и в данном случае древний художник хотел таким образом подчеркнуть особую значимость данной группы звезд по сравнению со всеми остальными. Как отмечал Пого, три большие звезды изображали Пояс Ориона в момент его восхода над горизонтом. Об астральной проекции основных персонажей главного древнеегипетского мифа писал и Плутарх, отмечавший, что «души богов сияют в небе звездами и что созвездие Исиды, которое у египтян зовется Софис, греки называют Псом, созвездие Гора — Орионом, а Тифона — Медведем»{249}. К сожалению, выдающийся греческий историк в данном случае оказался не совсем точен, поскольку с Орионом египтяне отождествляли не Хора, а его отца Осириса. Об этом прямо и недвусмысленно свидетельствуют «Тексты пирамид», в которых душа умершего отождествляет себя с Осирисом-Орионом:
Указанные «Тексты пирамид», исходя из идеи отождествления умершего фараона с Осирисом, дают большое количество других фрагментов, недвусмысленно указывающих на астральную локализацию этого образа: «Живи и будь молодым, как твой отец (Осирис), как Орион в небе…»; «Ты можешь взойти на небо, небо может дать тебе рождение как Ориону…»; «О фараон, ты Великая звезда, собрат Ориона, которая пересекает небо с Орионом, которая правит (Дуатом) Миром небытия с Осирисом; ты поднимаешься с востока небес, обновляясь в надлежащий срок, и становишься молодым в должное время. Небо породило тебя с Орионом…»; «Смотри — он пришел как Орион, смотри — Осирис пришел как Орион… О фараон, небо принимает тебя как Ориона, свет утренней зари несет тебя с Орионом… ты регулярно поднимаешься с Орионом в восточном крае неба, ты регулярно опускаешься с Орионом на западный край неба… вас сопровождает Сотис…»{251}. О связи Осириса со звездным небом говорится и в приведенном ниже посвященном ему гимне на стеле Амонеса, в котором прямо отмечается, что этому богу покорны небо и звезды, причем незаходящие звезды находится перед лицом его, а жилищем его служат неподвижные звезды. Древние египтяне отмечали исключительную значимость данного созвездия. Выше уже отмечалось, что они считали Орион тем, «кто прокладывает путь звездам в небе», а одним из эпитетов Осириса, с которым это созвездие отождествлялось, было неб тем, что означало, как подчеркивал Р. Т. Рандл-Кларк, «хозяин Вселенной».
Хоть Плутарх и допустил небольшую неточность, отождествив Орион не с Осирисом, а с его сыном, но зато он верно передал другую деталь древнеегипетской мифологии, неопровержимо указывающую на то, что с данным созвездием отождествлялся не Гор, а его отец. Согласно древнегреческому историку, убийство Осириса Сетом произошло, когда солнце пересекало созвездие Скорпион в семнадцатый день месяца Афира, что соответствует 13 ноября по современному календарю. Однако исчезновение с неба созвездия Орион как раз происходит именно в ноябре, что уже отмечалось выше при рассмотрении поэмы Гесиода. Исчезновение созвездия воспринималось древними как смерть олицетворяющего это созвездие бога, что напито свое отражение в древнегреческом мифе об Орионе, ужаленном скорпионом, и в древнеегипетском мифе об Осирисе, убитом своим коварным братом Сетом. Кроме того, в своей книге «Гибель богов в Древнем Египте» американский археоастроном Д. Б. Селлерс обратила внимание на тот интересный момент, что число заговорщиков, возглавляемых Сетом и планировавших убийство Осириса, было ровно 72, и связала это с хорошо известным астрономам явлением прецессии. Поскольку из-за взаимодействия целого комплекса сил ось Земли не является неподвижной, а колеблется по кругу, делая примерно за 26 тысяч лет полный оборот, это явление и называется прецессией. В результате этого для наблюдателя с Земли звезды на небе и, самое главное, Северный полюс мира медленно сдвигаются. Поскольку из-за прецессии каждые 72 года Солнце в день равноденствия смещается по эклиптике на один градус, исследовательница предположила, что в миф об Осирисе египетскими жрецами были сознательно заложены исходные данные для расчета прецессии равноденствий. Интересно отметить, что наряду с основной версией, приводимой Плутархом, в Египте существовала еще одна версия мифа, зафиксировать в так называемом «Памятнике мемфисской теологии», согласно которой Осирис не был убит, а просто утонул{252}. Данная версия перекликается с древнегреческой версией о гибели Ориона в волнах моря.
О том, что Плутарх в календарном аспекте точно передал египетскую традицию, свидетельствует то, что в папирусе Бремнер-Ринд говорится, что плач Исиды и Нефтиды по Осирису хронологически привязки к первой половине ноября и именно в это время в Египте разыгрывались мистерии Осириса, во время которых символически воспроизводились гибель бога и его последующее воскрешение{253}. Следующие наглядные примеры неразрывной связи Ориона с Осирисом (и отождествляемым с ним умершим фараоном) дали последние исследования пирамид в Египте. Было установлено, что в пирамиде Хеопса так называемые вентиляционные шахты камеры царя были направлены точно на звезды Ал-Нитак (Дзету Ориона) и Альфу Дракона, а шахты из камеры царицы — на Сириус и ковш Малой Медведицы{254}. Эта ориентировка несла сложнейшую религиозно-астрономическую символику. Если сам умерший фараон, как уже отмечалось выше, отождествлялся с Осирисом-Орионом, то Альфа Дракона была во времена Хеопса полюсом мира. Кроме того, древние египтяне видели в современном созвездии Дракон богиню Та-урт, изображавшуюся в виде беременной самки бегемота. Она покровительствовала беременным, помогала при родах, лечила от бесплодия и часто отождествлялась как с богиней неба Нут, так и с Исидой. Играла она важную роль и в загробном культе, отгоняя злых духов от умершего и способствуя его воскресению. Анализируя древнеегипетские представления о связи звезд с перерождением человеческих душ, исследователи отмечают: «Стороны света играли в ритуале важную роль: южное (по меридиану) направление отмечало начало цикла, западное — начало символической смерти, когда звезда становилась невидимой, восток определял перерождение, когда звезда находилась там при восходе солнца. Похоже на то, что север считался фиксированной точкой, где генерировалась энергия для всего процесса; это направление представлялось как бы космической нитью, связывающей все события в единое целое. Там же находилась таинственная обитель Туарт — воплощенной самки бегемота — богини плодородия и вынашивания плода, представленная созвездием, которое мы в наше время называем Драконом. Интересно, что приполярный Туарт имел «швартовочный столб», от которого отходила веревка или канат. Этот швартовочный столб часто упоминается в «Текстах пирамид» при описании звездных ритуалов, а также изображается во многих астрологических рисунках более позднего периода»{255}. Интересно отметить, что аналогичные представления встречаются нам и в Древней Индии. Бирупи приводит соответствующие фрагменты из «Ваю-пураны» и «Вишну-дхармы», где по этому поводу говорится следующее: «Ветер движет звезды вокруг полюса, к которому они привязаны невидимыми нитями. Они движутся подобно деревянному орудию, которое вращается в давильне маслобойщиков, потому что его верхушка как бы покоится, а конец вращается. <…> Четырнадцать из них (звезд. —
Все эти данные указывают на исключительное значение, которое древние египтяне придавали этому созвездию. На это же указывает и знаменитый храм Гора в Эдфу. Как известно, Гор был сыном Осириса и Исиды. Сохранившийся до наших дней храм был построен после 237 г. до н. э., однако археологические раскопки показали, что стены внутреннего и наружного помещений восходят еще к Древнему царству (2575–2134 гг. до н. э.), а более поздняя стена, окружающая наружное помещение, относится к Первому Переходному периоду (2134–2040 гг. до н. э.). Однако высеченные на стенах храма так называемые «Тексты строителей Эдфу» утверждают, что данный храм был построен по образу и подобию изначального храма, некогда возведенного первоначальными богами, стремившимися воспроизвести то место, «которое, как верили, существовало еще до сотворения мира». Сам изначальный храм был построен в мифические времена самым первым поколением богов, действовавшим задолго до появления на свет Осириса. Кроме того, «Тексты строителей» сообщают, что храм в Эдфу, а, следовательно, его прототип, был ориентирован не по точкам восхода Солнца, а «по Ориону, что находится южнее находящейся на севере Большой Медведицы». Поскольку храмы в Древнем Египте всегда ориентировались на наиболее почитаемые небесные тела, данный текст указывает, что, по мнению самих египтян, поклонение Ориону возникло в эпоху первотворения, задолго до возникновения культа Осириса{260}. Если данный текст действительно отражает первоначальные религиозные представления египтян, то из него следует, что почитание созвездия Орион оказывается в Египте гораздо древнее самого Осириса. Хоть понятно, что история смерти и воскрешения этого бога относится к мифическому времени, однако представляет интерес утверждение античного историка Диодора Сицилийского, который, ссылаясь на египетских жрецов, определял эпоху Осириса и Исиды периодом, бывшим более чем на 10 тысяч лет древнее правления Александра Македонского, т. е. относил их время примерно к 14 000 г. до н. э. Соответственно, если «Текст строителей» действительно отражает древнюю традицию, наблюдение Ориона предками египтян должно было начаться еще ранее.
Хоть Осирис и не изображался с палицей, как Орион в классической греческой мифологии, тем не менее «Книга мертвых» отмечает, что, «как царь богов и людей он получил посох, и кнут, и величие своих божественных отцов»{261}. С учетом того, что в ряде традиций, в том числе и славянской, это созвездие ассоциировалось с посохом, данное совпадение то же показательно. Несмотря на то что древнеегипетские мифы изображают Осириса мирным умирающим и воскресающим богом, а отнюдь не могучим охотником, тем не менее целый ряд данных указывает на то, что первоначально и этот образ был не чужд данному богу. Во-первых, по народной египетской этимологии само имя Осириса было образовано от слова усер — «сильный». Имя довольно странное для мирного бога растительности, да еще убитого своим завистником, если только не допустить ранее наличие у него черт, объясняющих данную этимологию. О том, что это было не случайным созвучием, свидетельствуют различные фрагменты «Книги мертвых», однозначно свидетельствующих о том, что образ Осириса как могучего бога был глубоко укоренен в древнеегипетской мифологии: «Его сила огромна и не знает границ, и имя его Осирис»{262}. В другом ее фрагменте прославляется «Осирис, который могущественнее всех богов»{263}, «Осирис-могущественный-повелитель-побеждающий-врагов»{264}и даже «Осирис-в-сражении»{265}. Помимо «Книги мертвых» на эту архаичную черту намекает уже упоминавшийся выше гимн Осирису со стелы Амонеса, где, в частности, говорится:
С другой стороны, с охотой непосредственно был связан его сын Хор, поразивший в одном из мифов Сета в облике гиппопотама. Охота на этих животных носила ритуальный характер, и Мансфон сообщает даже о нервом фараоне Менесе, погибшем во время ее. Как отмечает Т. А. Шеркова, охота на диких животных была социальной прерогативой царя. Кроме того, глава XIII «Книги мертвых» упоминает даже охотничьих собак Хора. Как сын Осириса, этот бог вполне мог перенять многие атрибуты своего отца и, в частности, этот. Интересно также отметить, что в ритуальной сцене попирания врага (действия, приписываемого данным гимном Осирису) фараон начиная с древнейшего из дошедшего до нас подобного изображения на палетке Нармсра, которую специалисты датируют 3100–3050 гг. до н. э., традиционно изображался в позе, весьма близкой тому облику, как европейская астрономия традиционно изображала Ориона. Кроме того, в «Папирусе Честер-Битти» боги, обращаясь к Осирису, наделяют его следующими титулами: «Бык; Лев, охотящийся для себя; Обе Владычицы; Защитник богов» Покоритель Обеих Земель; Золотой Хор; создатель людей в изначальное время; царь Верхнего и Нижнего Египта; Бык, пребывающий в Гелиополе, — да будешь ты жив, невредим, здрав; Сын Птаха; Дающий плодородие Обеим Землям…»{267} Как видим, функция Осириса как носителя плодородия неоднократно фиксируется различными источниками, а использование в его титулатуре образов охотника, покорителя и создателя людей, встречающихся крайне редко или вообще не встречающихся в других источниках, указывает на значительную архаичность этих образов.
По мнению некоторых исследователей, мистерии Осириса имели, помимо мифологического, и аграрный подтекст, когда срезание колосьев символизировало убийство этого бога, бросание зерна в землю — его погребение, всходы злаков — его воскресение. На связь Осириса с растительностью указывает уже тот фрагмент приведенного выше мифа, когда из его саркофага произрастает дерево. В гимне Осирису, высеченном на стеле Амопеса в XV в. до н. э., прямо говорится:
В другом гимне, помещенном в египетскую «Книгу мертвых» и посвященном этому богу, также говорится: «Благодаря тебе мир расцветает пышной зеленью…»{269} Ссылаясь на египетских жрецов, Плутарх приводит описание других аспектов этого бога: «Самые мудрые из жрецов не только Нил называют Осирисом, а море — Тифоном, но вообще дают имя Осириса всякому влажному началу и энергии, считая их причиной рождения и субстанции семени»{270}. И в данном случае великий греческий историк верно передал древнеегипетскую традицию: «В «Текстах гробниц» бог Нила говорит: «Я — это тот, кто осуществляет подношение даров (урожая) Осирису при Большом разливе, я отдаю свои божественные повеления при подъеме Великого Бога (Осириса)». Также в «Текстах гробниц» мы читаем, что «Осирис появляется, где бы ни был подъем» воды, т. е. ежегодный разлив. «Подъем Великого Бога» при начале разлива Нила вызывает в нашей памяти образ поднимающегося над горизонтом звездного Осириса (Ориона). «В своей духовной форме, — говорит Рандл Кларк, — Осирис особенно почитался как дух разлива Нила…» Подъем Ориона в южном небе, после периода его отсутствия, знаменовал начало нового сезона роста и возрождения жизни»{271}. Как известно, вся жизнь египтян была тесно связана с разливом Нила, от которого зависело само их существование. Разлив Нила обычно совпадал с появлением на небосводе Сириуса, воспринимавшейся ими в качестве богини Исиды, а подъему Сириуса предшествовало полное появление на небе созвездия Орион-Осирис, брата и супруга Исиды в египетской мифологии. «Тексты пирамид» называют этого бога «владыкой виноградной лозы», а в «Книге мертвых» покойник, уподобляясь живущему после своей смерти Осирису, говорит: «Я — Осирис… Я живу как зерно, я расту как зерно… Я — ячмень»{272}. О более чем тесной связи этого бога с растительностью говорят и археологические данные: «На эту же связь Осириса с зерном указывают и очень интересные предметы, находимые при раскопках: это — полотно, натянутое на раму с ножками, на котором лежит сделанное из дерева контурное изображение Осириса, заполняемое землей с посеянными зернами. Последние, быстро взойдя, давали зеленеющий силуэт Осириса»{273}. Земля с зерном в ритуальных целях закладывалась также в деревянные саркофаги в виде мумии Осириса, в результате чего этот бог «прорастал». Весьма интересна и связь Осириса с виноделием. Диодор Сицилийский описывая его не как бога, а как царя-цивилизатора, отмечает: «Говорят, что в окрестностях Нисы он обнаружил виноградную лозу. Придумав возделывание этого плода, Осирис впервые употребил вино и научил прочих людей выращиванию винограда, его сбору, хранению, а также винопитию». Не ограничиваясь тем, что он улучшил жизнь египтян, «Осирис, будучи благодетельным и честолюбивым, собрал большое войско, намереваясь пройти через весь обитаемый свет и научить человечество выращиванию виноградной лозы, а также посеву пшеницы и ячменя. Ведь Осирис полагал, что, заставив людей отвратиться от дикости и изменив ежедневный уклад (их) жизни, он получит бессмертные почести по причине величия благодеяний»{274}. С этим войском Осирис прошел через Эфиопию, Аравию, Индию и Грецию, всюда уча людей земледелию и виноделию. Как уже отмечалось выше, собственно египетские тексты также связывают Осириса с виноградом, и эта связь тем более интересна, что в греческой мифологии с виноградом были связаны Орион и Дионис. В своем сочинении Плутарх прямо отметил, что, по причине сходства обоих богов, греки полагают, что Осирис был тем, что и Дионис.
Тем не менее, как подчеркивал М. А. Коростовцев, функции Осириса как бога растительности являются вторичными по отношению к его основному аспекту бога-царя. Анализируя причины распространения культа этого бога в эпоху Среднего царства, М. Э. Матье отмечала: «В облике Осириса теперь на первый план проступают черты бога, дарующего бессмертие, бога, поборовшего смерть и показавшего возможность воскресения. Веря в победу бога над смертью, люди верили и в то, что и они, признавшие его учение, разделят с ним его победу, вновь ожив для загробного бытия»{275}. Многочисленные примеры подобных представлений мы без труда найдем в «Книге мертвых». Там Осирис постоянно прославляется как «повелитель вечности», «властелин вечности и творец бессмертия», «властелин бессмертия», «Душа бессмертия», «Властелин жизни»{276}. В этом качестве Осирис «возвращает смертным жизнь, обновляет молодость свою», за что прославляется в другом гимне: «Слава тебе, о Повелитель тех, кто пребывает в царстве Аменти, дарующий людям силу родиться вновь»{277}. Еще в одном месте этот бог именуется «проводником загробного мира», про которого говорится: «Те, кто лежат в земле (т. е. мертвые), ожили, чтобы узреть тебя, они вдыхают воздух и не отрывают глаз от лица твоего, когда Диск поднимается над горизонтом; их сердца не омрачены тревогой, ибо они видят тебя, о ты, тот, кто есть Вечность и Бессмертие!»{278}Как видим, идея воскрешения мертвых возникла задолго до христианства и впервые была выражена в письменном виде еще в Древнем Египте. Соответственно, умерший именует себя сыном этого бога: «(Я) совершил (все) ритуалы в честь Божественного Отца своего, Осириса, я открыл все пути на небе и на земле. Я сын, любящий отца своего, Осириса. Я стал
Как видим, весьма многие черты Осириса перекликаются с мифологическим восприятием созвездия Орион в индоевропейской традиции — это и связь с властью, и с потусторонним миром, и с растительностью. О происхождении людей от Осириса египетские мифы прямо не говорят, однако в пользу этого косвенно свидетельствует гиперсексуальность этого бога, нашедшая отражение в том фрагменте мифа, где Исида смогла зачать Хора от мертвого Осириса. С другой стороны, каждый правящий фараон при жизни воспринимался как земное воплощение Хора, т. е. сына Осириса, что указывает на то, что миф о происхождении всех людей от этого бога был монополизирован правящей династией. В пользу этого говорит и тот факт, что «душой Осириса» в Мендесе был козел{282} — широко распространенный у многих народов символ похотливости и мужской силы. Об этом же свидетельствует и данное Геродотом описание египетского праздника в честь Осириса, которого «отец истории» отождествляет с Дионисом: «В остальном же египтяне справляют праздник в честь Диониса почти совершенно так же, как и в Элладе (за исключением хоров). Только вместо фаллосов они придумали носить другой символ — куклы-статуэтки в локоть величиной, приводимые в движение с помощью шнурков. Эти куклы с опускающимся и поднимающимся членом женщины носят по селениям, причем этот член почти такой же величины, как и все тело куклы»{283}. В главе XLII «Книги мертвых», где части тела умершего отождествляются
В этой связи хотелось бы обратить внимание на один чрезвычайно важный в контексте нашего исследования аспект, который обычно ускользает от внимания египтологов. В своей ипостаси созвездия Орион-Осирис в древнеегипетской литературе именуется Саху, как мы только что видели в предпоследнем анализируемом фрагменте «Книги мертвых». В другой ее главе CLIX он прославляется умершей в качестве «могущественного отца своего, а именно Саху»{288}, а еще один фрагмент данного сочинения подчеркивает некую особенную святость данной ипостаси Осириса. В нем умерший так формулирует свое желание: «…да узрю я ладью
Другие фрагменты «Книги мертвых» подкрепляют данное предположение. Так, например, писец Ани так описывает свою посмертную судьбу: «Я прошел через Дуат (подземный мир), я видел Божественного Отца (своего) Осириса, и я рассеял мрак ночи. Я сын его возлюбленный. <.. > Я совершил (все) ритуалы в честь Божественного Отца своего, Осириса, я открыл все пути на небе и на земле. Я сын, любящий отца своего, Осириса. Я стал
По мнению некоторых египтологов, загробный мир Дуат, владыкой которого стал Осирис, находился не под землей, а являлся «частью видимого неба». В пользу этого предположения свидетельствует и этимология, поскольку древнеегипетское слово Дуат одновременно обозначает и преисподнюю, и ночное звездное небо{301}. Египетский ученый Селим Хасан первым высказал мысль, что, по мнению древних египтян, Дуат «находился в восточной части неба», когда Сириус, символизирующий собой Исиду, и созвездие Орион-Осирис были видны перед рассветом. К этому выводу он пришел на основе древних текстов, которые отмечали: «Орион поглощается Дуатом, когда он, живущий на горизонте, очищает себя. Так и этот [Сириус] бывает поглощен Дуатом, когда он, живущий на горизонте, очищает себя». Ученый предположил, что в основе этого текста лежит реальное астрономическое наблюдение, когда утром звезды как будто оказываются проглоченными начинающимся рассветом. В пользу этого предположения говорило и само обозначение Дуата в виде звезды в кружочке, что вполне могло символизировать идею поглощения небесных светил. Однако это явление можно было наблюдать лишь в отдельные дни года. Уже в наше время, благодаря расчетам, связанным с прецессией, было установлено, что примерно в период 2500–2300 гг. до н. э., когда записывались данные тексты, солнце в день летнего солнцестояния восходило именно в том месте, где только что на предрассветном небе находились созвездия Пес, Орион и Телец. Вполне можно предположить, что древние египтяне считали, что в этот момент Дуат открывал свои врата умершим. Однако это было не единственное время, отвечающее заданным условиям. В 10 500 г. до н. э. Солнце «проглатывало» Орион и Сириус в день весеннего равноденствия, а в настоящее время, в результате прецессии, это событие сместилось на осеннее равноденствие{302}. Таким образом, мы видим, что и в Древнем Египте присутствует связь между восходом солнца и созвездием Орион — связь, которая настойчиво отмечается различными индоевропейскими мифами. Однако только из египетской традиции становится понятной особая значимость этого момента, которая заключается в том, что именно с этим событием оказывается тесно связана посмертная судьба человеческой души и ее последующее возрождение на небе.
Так называемые «Драматические тексты», найденные в гробнице и кенотафе Сети I в Абидосе и датирующиеся примерно 1350 г. до н. э., позволяют лучше понять сложнейший механизм духовно-астрального взаимодействия, как он представлялся древним египтянам. Согласно им души путешествуют по небу как звезды: «Души отправляется наружу, и ночью они путешествуют в небе. Поднимаются звезды. Они путешествуют в ночи… когда она (душа) наблюдается живущими, это в самом деле звезда; люди не видят ее при свете дня… Каждый может видеть, как она (душа) живет там. Ты видишь ее сверкающей в небе..»{303} Однако все внимание данные тексты сосредоточивают на тех группах звезд, которые, начиная с греческой астрономии называются деканами. Всего выделялось 36 деканов, каждый из которых лежал в поясе к югу от эклиптики, занимая примерно 10 градусов на небосводе. За образец для всех деканов, как отмечает Б. Ван-дер-Варден, по-видимому, был взят Сириус. О том, что первым деканом был именно Сириус, писал и наш исследователь И. Н. Веселовский, который, кроме того, показал, что система деканов возникла задолго до правления Сети I, и определял время ее создания промежутком между 2661 и 3000 гг. до н. э.{304} Б. Ван-дер-Варден совершенно справедливо подчеркнул, что с течением столетий эти Звезды Времени стали Богами Времени и Судьбы. Данные деканы определяли время, причем точкой отсчета было не появление той или иной группы звезд над горизонтом, а прохождение ими меридиана. После прохода меридиана звезда достигала западного горизонта в то же самое время суток через 90 дней. Затем она как бы умирала и «входила» в Дуат, становилась невидимой наблюдателю на 70 дней. Древнеегипетский текст подчеркивает параллелизм между звездами и людьми:»… их похороны (у звезд) проходят так же, как и у человека… надо сказать, они похожи на дни похорон у человека в наше время… семьдесят дней они проводят в доме для бальзамирования… В это время они находятся в Дуате… каждая из звезд — 70 дней… вот что делается (подразумевается) под умиранием»{305}. Следует особо подчеркнуть, что ровно 70 дней длилось и изготовление мумии древними египтянами, во время которого с помощью магических ритуалов умерший мог быть превращен в саху. Вслед за этим следовало долгожданное воскрешение. Основываясь на астрономических наблюдениях, текст отмечает следующую закономерность: «Один декан умирает, один декан оживает каждые десять дней»{306}. Кроме того, важную роль играл и солнечный рассвет: «Из «Драматических текстов» можно сделать вывод, что перерождение звездной души происходило при появлении звезды из-за линии горизонта, совпадающем с восходом солнца; звезда поднималась на востоке на рассвете после семидесятидневного пребывания в невидимой зоне»{307}.
После своего возрождения на небе звезда 80 дней шла от востока до небесного меридиана. После этого еще 120 дней эту звезду можно было видеть, когда она проходила меридиан сразу после захода солнца. Когда заход точно совпадал с пересечением звездой линии меридиана, это считалось «первым» часом данной звезды, после чего она начинала клониться к западу, и вечный цикл смерти-воскрешения начинался вновь. Исследователи данного достаточно сложного для понимания текста предполагают, что свою работу как душа звезда выполняла только в день пересечения ею небесного меридиана и появления солнца над горизонтом, т. е. на восьмидесятый день после своего «воскрешения» из Дуата. Следует отметить, что египтяне выделили еще одну параллель между периодом кругооборота деканов на небе и человеческих душ на земле. Если сложить 120 дней, когда звезда пересекает меридиональную линию сразу после захода солнца, 90 дней ее последующего пути до западного горизонта и 70 дней ее пребывания в Дуате, в сумме это дает 280 дней. Однако именно столько в среднем составляет период и человеческой беременности. Насколько мы можем понять из отдельных указаний древнеегипетских текстов и суммируя все вышесказанное, после смерти благодаря магическим ритуалам и мумифицированию человеческая душа превращалась в саху, уподобляясь или полностью отождествляясь с Осирисом-Орионом. Семьдесят дней бальзамирования совпадали с семьюдесятью днями пребывания звезды в загробном мире Дуате, составляя заключительную часть астральной беременности. Затем следовало рождение звезды-души к бессмертной жизни в восточной части неба. Огромную роль в этом играла Исида-Сириус, первая воскресившая в свое время своего мужа Осириса и создавшая тем самым необходимый прецедент. В приводившемся выше фрагменте из «Книги мертвых» умершая подчеркивает: «.. я была рождена у врат звезды Сопдет (Сотис), которая огромными шагами движется впереди всех по небесному пути Ра день за днем». Следует отметить, что Исида и Осирис, как первая божественная пара, победившая смерть, играла исключительную роль в бесконечной череде смерти-воскрешения звезд, ведя, как отмечалось выше, за собой небесные светила. Эту руководящую роль божественных супругов подчеркивает изображение на кенотафе Сети I, где Исида и Осирис, единственные из всех созвездий, изображены в лодке в центре деканов. Север в виде никогда незаходящих звезд, наиболее важной из которых являлась Полярная звезда, обеспечивал энергией весь этот процесс, а Солнце-Pa в определенные моменты открывало либо отмечало момент открытия врат загробного мира душам умерших. Такое понимание процесса звездного перерождения души подтверждается ориентацией вентиляционных шахт пирамиды Хеопса. Две шахты направлены на Пояс Ориона и Сириус в силу отмеченной выше исключительной значимости этой божественной пары, ведущей за собой деканы, в деле посмертного звездного воскрешения души. Третья направлена на Тубан, Полярную звезду во времена Хеопса, входившую в состав созвездия, олицетворяющего собой покровительствовавшую родам богиню Таурт, которую египтяне представляли себе в виде беременной самки бегемота, сам образ которой отсылал к идее звездной беременности. И наконец, последняя шахта была ориентирована на Малую Медведицу, бывшую для древних египтян звездным теслом Хора — инструментом, с помощью которого совершался магический обряд «отверзания уст» при мумифицировании. Об исключительной значимости данного ритуала наглядно говорит сделанное еще Г. Масперо наблюдение, что до обряда «отверзания уст» умерший изображался в древнеегипетских папирусах в виде мумии, а после его совершения — в своем обычном земном образе. Сам же этот ритуал, как можно предположить, играл важную роль при превращении умершего в саху, благодаря которому он и становился Осирисом-Орионом, на которого была ориентирована другая шахта пирамиды. Круг замкнулся. Как видим, все эти образы чрезвычайно сложной символики религиозно-астральной дополняют и подтверждают друг друга, свидетельствуя в пользу правильности нашего понимания ключевых моментов древнеегипетского пути души к своему звездному бессмертию.
Естественно возникает вопрос: когда культ умирающего и воскресающего бога возник в Египте? В первой половине XX в. У. Б. Эмери писал по этому поводу: «Еще сравнительно недавно стоял вопрос: когда стали поклоняться Осирису — в архаические времена или позже? Но открытие в Хелуане символа Джед этого бога и узла пояса его божественной супруги Исиды, или Исис (и то и другое датируется временами Первой династии) показывают, что данный культ существовал уже в те отдаленные времена. При этом будет уместно сказать, что и упомянутый культ дожил практически до утверждения христианства и был едва ли не самым распространенным среди египетского населения»{308}. Последнее обстоятельство также косвенно свидетельствует о весьма раннем возникновении этого культа. Со своей стороны отечественный египтолог М. А. Коростовцев подчеркивает: «Осирис и Исида не были искони локальными божествами Абидоса. Представления египтян об Осирисе уходят своими корнями в глубокую доисторическую древность»{309}. Если гипотеза Д. Б. Селлерс о том, что миф об Осирисе отражает такое небесное явление, как прецессия, верна, то для того, чтобы определить данный цикл, египтянам, а точнее, их предкам, должно было потребоваться как минимум 25 920 лет — именно столько длится один цикл прецессии. Если это так, то уже одно это обстоятельство относит время возникновения мифа об Осирисе на десятки тысяч лет от возникновения египетского государства. К этому остается добавить, что, согласно самой древнеегипетской традиции, зафиксированной в «Текстах строителей» на стенах храма в Эдфу, почитание Ориона было гораздо древнее самого культа Осириса и предшествовало ему.
На первый взгляд такое предположение кажется невероятным, однако есть ряд косвенных данных, говорящих в пользу возможности астрономических наблюдений в те далекие эпохи. В Египте существовал солнечный календарный цикл продолжительностью в 1460 лет{310}. Поскольку об одном из этих циклов было известно, что он закончился в 1332 г. до н. э., то еще в середине XIX в. знаменитый астроном Ю. Опперт после соответствующих рас-счетов пришел к выводу, что счисление времени подобными периодами началось в 11 542 г. до н. э. и к 1332 г. до н. э. прошло ровно шесть циклов по 1460 лет каждый. Кроме того, зная, что календарь Двуречья состоял из лунных циклов продолжительностью 1805 лет{311} и конец одного пришелся на 712 г. до н. э., Ю. Опперт отсчитал в прошлое шесть лунных циклов и получил ту же дату — 11542 г. до н. э. Эти расчеты удивительным образом перекликаются с сообщением Геродота, не знавшего о египетском «большом годе», но зато получившего из первых рук сведения о времени существования древнеегипетского жречества: «До сих пор египтяне и их жрецы передавали мне сказания о стародавних временах. Они объяснили мне, что со времен первого египетского царя и до этого последнего жреца Гефеста (время правления которого, согласно современным данным, относится к 671–653 гг. до н. э. —
Когда однажды историк Гекатей (посетивший Египет в 569–526 гг. до н. э. —
Первый обративший внимание на соответствие трех пирамид в Гизе трем звездам Пояса Ориона Р. Бьювел отметил, что хоть вентиляционные шахты Великой Пирамиды указывают на звезды в эпоху Хеопса, само расположение пирамид относительно Нила соответствует расположению Пояса Ориона относительно Млечного Пути примерно в 10 450 г. до н. э.{313} В пользу этого предположения говорит и тот факт, что восход созвездия Орион совпадал с весенним равноденствием в 10 500 г. до н. э.{314} В астрономии случай, когда звезда восходит над горизонтом одновременно с утренним восходом солнца, называется гелиакальным восходом звезды. Известно, что в исторический период египтяне придавали большое значение подобным восходам. Упоминавшаяся выше теория египетских деканов тесно с ними связана. В посвященном Исиде храме имеется следующее определение священного дня этой богини: «Свет Осет (Исиды-Сириуса. —
Возможно, еще одним косвенным доказательством чрезвычайно длительных наблюдений предков египтян за небом являются загадочные слова Геродота о необычных восходах и заходах солнца. Сравнительно недавно французский математик Шваллер де Любич предположил, что в них древнеегипетские жрецы в завуалированной форме сообщили любознательному греческому путешественнику о периоде времени продолжительностью в 39 тысяч лет, который требовался, чтобы восход солнца в день весеннего равноденствия совершил прецессию на фоне звезд в полтора полных зодиакальных цикла. Во время Геродота солнце вставало на востоке в день весеннего равноденствия в созвездии Овен и заходило в созвездии Весы. Половину цикла прецессии назад или за 13 тысяч лет до эпохи Геродота весеннее солнце восходило в Весах и заходило в Овне. Если отойти в прошлое еще на полцикла назад, примерно в XXVI тысячелетие до рассматриваемой ситуации, прецессия совершит полный цикл и картина на небе повторится: весеннее солнцестояние снова произойдет в Овне, а Весы будут в оппозиции. Чтобы соответствовать положению, постулированному древнеегипетскими жрецами, необходимо отступить в прошлое еще на 13 тысяч лет, примерно к 39-тысячному году до Геродота, когда весенний восход вновь вернется в Весы. Обращает на себя внимание, что полученная французским ученым цифра оказывается гораздо больше приводимых «отцом истории» расчетов, однако следует иметь в виду, что последний говорил именно о существовании в долине Нила верховного жречества, а собственно жреческое сословие могло появиться в этой стране гораздо раньше образования в его среде иерархии во главе с верховным жрецом. Однако этот результат вычислений оказывается гораздо ближе к утверждению древнегреческого философа Ямвлиха (250–330 гг. н. э.), который специально занимался древнеегипетской эзотерической традицией и определял возраст египетской цивилизации в 36 525 лет{320}.
Еще одно косвенное доказательство возможности чрезвычайно длительных астрономических наблюдений жречеством племен, так и не достигших уровня государственности, происходит из той же Африки. В следующей главе будут упомянуты достаточно сложные космогонические воззрения африканского племени до-гонов, в которых созвездие Орион занимало далеко не последнее место. Время их возникновения, особенно в части их знаний о Сириусе, окончательно пока не выяснено, однако один факт позволяет датировать эпоху появления хотя бы части догонской космогонии. Дело в том, что символизирующие собой Млечный Путь алтари этого африканского племени ориентированы строго по линии север — юг. Однако последний раз Млечный Путь располагался таким образом только в 16 000—15 000 гг. до н. э.{321}Таким образом, если не все, то, по крайней мере, частично знания догонов могли возникнуть в ту эпоху.
Утверждение «Текстов строителей» об исключительной древности поклонения созвездию Орион сравнительно не-давно нашло и археологическое подтверждение. В 1998 г. американская археологическая экспедиция под руководством признанного исследователя древнейшей истории Египта Ф. Вендорфа провела раскопки на юге страны, в месте Набта-Плайя, расположенном в 100 км к западу от знаменитого комплекса Абу-Симбел. Внимание ученых привлекли находящиеся в этом месте на площади около 3 кв. км 10 монолитных плит высотой 2,7 м каждая, 30 камней овальной формы и выложенный камнями «календарный круг».
Именно этот круг и вызывает наибольший интерес (рис. 2). Руководитель экспедиции Ф. Вендорф и профессор астрономии М. Мелвилл в своем отчете отмечают, что «вертикальные столбы в центре круга служат для визирования Солнца, находящегося в зените во время летнего солнцестояния. Если соединить прямой линией один из центральных мегалитов с двумя каменными блоками, находящимися на расстоянии мили, то эта линия укажет направление восток — запад. А еще две линии, проведенные таким же образом через другие подобные камни, определят направления на юго-восток и юго-запад». Во внутренней части круга с четырех сторон возвышаются вертикально стоящие камни, с помощью которых определяли летнего солнцестояния, после которого начинались муссоны, имевшие жизненно важное значение для местных жителей. Вокруг центральной части мегалита располагаются еще около тридцати его составных элементов, а на глубине 4 м под этой частью был обнаружен рельеф, вырезанный на ровной горизонтальной поверхности скалы. По соседству с «календарным кругом» археологи раскопали девять захоронений, в которых под насыпями из камней с изумлением для себя нашли скелеты не людей, а коров{322}. В центре круга было расположено шесть больших камней, а во внешнем круге было дополнительно помещено четыре пары крупных камней, выделенные на схеме черным цветом, образующие две линии визирования, благодаря которым любой наблюдатель мог определить линию меридиана, идущую с севера на юг, и линию летнего солнцестояния. Поскольку конструкция была расположена на 22,5 градуса северной широты, солнце проходило через зенит около трех недель до и после момента летнего солнцестояния.
Найденные в окрестностях мегалитов артефакты с помощью радиоуглеродного анализа были датированы от 10 000 до 3000 г. до н. э., однако большинство дат сгруппировано около 6000 г. до н. э., когда в этой местности господствовал более влажный и пригодный для жизни человека климат{323}.
Хоть уже первые исследователи установили астрономическое назначение всего комплекса, настоящая сенсация в его изучении наступила с выходом в свет в 2002 г. книги бывшего сотрудника НАСА калифорнийского физика Т. Брофи «Карта Начал — Открытие доисторической мегалитической астрофизической карты и скульптуры Вселенной». В ней он на основании многочисленных измерений и расчетов, позволивших ему получить карту взаимного расположения звезд 6—8-тысячелетней давности, показал, что обнаруженное в Набте сооружение из каменных блоков представляет собой подробный календарь и астрофизическую карту, которые содержат невероятно точную информацию о созвездии Орион и о трех звездах его Пояса. Согласно расчетам Т. Брофи, наблюдатель, вставший на северном конце оси меридиана у «окна визирования», определяемого двумя крупными камнями внешнего круга, с началом сумерек видел в центре круга три камня, изображавшие Пояс Ориона, а подняв глаза вверх, он увидел бы три эти звезды в небе, появляющиеся на небесном меридиане (рис. 3). Более того, камни на земле указывали не просто появление этого созвездия на небе, а появление его в особое время летнего солнцестояния, заданное другим «окном визирования» «календарного круга». Астрономические расчеты показали, что три северных камня в центре круга соответствовали расположению трех звезд Пояса Ориона на небе в период солнцестояния примерно с 6400 по 4900 г. до н. э. Эти две крайние даты указывают начало и конец использования «календарного круга» Набта-Плайя{324}. Как видим, эта сделанная астрономическими методами датировка каменной обсерватории в общем и целом совпадает с ее археологической датировкой.
Кроме того, есть еще ряд данных, подтверждающих как указанную датировку создания мегалитической обсерватории, так и того, что астрономические наблюдения в долине Нила велись уже в ту доисторическую эпоху. Задолго до самого открытия Набта-Плайя исследователи знаменитого Дендерского зодиака, построенного в том виде, в каком он сохранился до наших дней, уже в I в. н. э., обратили внимание на следующую его интересную особенность: «Первоначальная восточная ось Зодиака из Дендеры, обозначенная иероглифом «восток», пересекает созвездие
Орион и проходит между созвездиями Близнецы и Телец. Если эта ориентировка отражает положение точки весеннего равноденствия на момент основания храма, то он был построен в период 6640–4480 гг. до н. э.»{325}. Таким образом, мы видим в Египте целых два места, где жрецы-астрономы наблюдали и отмечали положение созвездия Орион относительно того или иного положения солнца, и в обоих случаях эти наблюдения происходили в интервале между VII и V тысячелетиями до н. э. При этом если в Набта-Плайя фиксировалось положение Ориона относительно летнего солнцестояния, то в Дендере отмечалось весеннее равноденствие что говорит о самостоятельности астрономических наблюдений в этих двух местах, а не об автоматическом переносе полученных в одном месте данных в другое место. Тот факт, что в обоих случаях отмечалось положение именно Ориона, свидетельствует об исключительной значимости этого созвездия еще в додинастическом Египте. Следует отметить, что это не изолированные факты астрономических наблюдений в доисторическую эпоху. Согласно расчетам, храмы Гора в Эдфу и Исиды в Филе были ориентированы на звезду Канопус в 6400 г. до н. э., а Анну в Гелиополе и храм Птаха в Мемфисе были ориентированы на Капеллу в 5300 г. до н. э.{326} Сами сохранившиеся здания храмов были построены позднее, однако из «Текстов строителей» мы знаем, что зачастую древнеегипетские храмы основывались на местах более древних храмов, отражая, таким образом, их первоначальную ориентировку. Кроме того, древнегреческий ученый Теон Александрийский в свое время писал, что пользоваться периодом Сотис-Исиды продолжительностью в 1461 год египтяне стали с 4242 г. до н. э.{327} Современный исследователь истории астрономии Б. Ван-дер-Варден скептически отнесся к этому свидетельству, полагая, что древнегреческий писатель произвольно экстраполировал в прошлое известный ему период. Однако последние археологические открытия указывают на систематические астрономические наблюдения в доисторическом Египте как минимум уже в V тысячелетии до н. э., свидетельствуя скорее о правоте утверждения Теона Александрийского, а не его критика.
Принимая во внимание весь комплекс перечисленных выше фактов о развитии астрономии в долине Нила в додинастический период, нет никаких оснований сомневаться в рассмотренных выше расчетах Т. Брофи. Однако, согласно американскому ученому, это только часть информации, зашифрованной в «календарном круге». Согласно ему, три других камня, находящиеся в центре круга, соответствуют звездам, обозначающим «голову» и «плечи» все того же созвездия Орион, но уже во время летнего солнцестояния в период около 16 500 г. до н. э. (рис. 4). В своей совокупности, утверждает Т. Брофи, оба изображения в «календарном круге» Набта-Плайя обозначают крайний (максимальный и минимальный) угол склонения созвездия Орион. В целом каменная схема иллюстрирует время, место и изменение угла склонения Ориона в течение 25 900-летнего цикла прецессии равноденствий и помогает понять эту систему визуально{328}. Естественно, возникает вопрос: как могли люди эпохи неолита в VII–V тысячелетиях до н. э., не имея современных компьютеров, рассчитать точное положение звезд в эпоху, отстоящую от их времени примерно на 11 500 лет? В своей книге Т. Брофи попробовал ответить на этот вопрос и предположил, что либо более древние наблюдения были переданы создателям мегалитического комплекса путем культурной преемственности, либо те, зная о наличии прецессии и видя, как с течением времени звезды меняют свое положение на небе, вывели максимум склонения для данного созвездия. Со своей стороны отметим еще одно любопытное совпадение: как полагают современные исследователи, в более позднюю, по сравнению с мегалитическим комплексом в Набта-Плайя, эпоху Древнего Египта декан Ориона включал в себя именно шесть звезд{329}, что соотносится с шестью камнями в центре «календарного круга».
Вместе с тем, анализируя расположение созвездия на обе указанные даты и соотнося его с «календарным кругом» Набта-Плайя, американский исследователь обратил внимание еще на целый ряд примечательных совпадений, подтверждающих его интерпретацию данного объекта. Во-первых, как легко заметить на приведенных выше схемах, внешнее кольцо мегалитов не является идеально круглым. Однако эта видимая небрежность объясняется тем, что создатели «календарного круга» постарались увязать его с масштабом изображения Ориона в обоих положениях. На положение созвездия в 16 500 г. до н. э. обе «ноги» Ориона оказываются слева от «окна визирования», задающего направление меридиана, а его поднятая «рука» упиралась в каменный круг на противоположной стороне. На 4940 г. до н. э. правое «плечо» небесного охотника оказывалось у верхнего камня другого «окна визирования», показывающего на летнее солнцестояние. Во-вторых, в это время данное созвездие проделало половину пути своего восхождения на небо в северной кульминации, и, поскольку Орион был в восходящем положении, на земле он был изображен более крупной фигурой. С другой стороны, в 16 500 г. до н. э. это созвездие прошло половину своего пути нисхождения с неба, и в силу этого в «календарном круге» оно было изображено фигурой гораздо меньшего размера. В-третьих, недалеко от самого «календарного круга» археологи обнаружили целый ряд одиноко стоящих мегалитов, точное местонахождение которых они определили с помощью GPS-навигации. Все они были добыты где-то на стороне, привезены на место и расставлены в определенном порядке. Всего археологи зафиксировали месторасположения 23 мегалитов, самый большой из которых весил около 10 тонн. Легко заметить, что подавляющее большинство из них находятся на прямых линиях, расходящихся из центральной точки. Анализ их месторасположения привел Т. Брофи к выводу, что большинство этих камней также обозначают те же шесть важнейших звезд созвездия Орион (Аль-Нитак, Аль-Нилам, Минтака, Бетельгейзе, Баллатрикс и Мейеса), которые были запечатлены в центре «календарного круга». Только теперь неведомые создатели Набта-Плайя запечатлели их в виде системы звездных координат, в которой каждая звезда обозначалось двумя камнями. Южный мегалит, выровненный непосредственно по звезде, отмечал точку ее весеннего равноденствия, когда она всходила вместе с солнцем в первый день весны. Северный мегалит согласовывал ее по Веге, самой яркой звезде на севере в ту эпоху, некогда бывшей самой близкой к Северному полюсу мира звездой примерно в 14 000 г. до н. э. Сочетание обоих этих параметров позволяет полностью исключить случайные совпадения, так как гелиактический подъем любой звезды в момент весеннего равноденствия происходит лишь один раз за цикл прецессии в 25 900 лет. Более того, каждая из шести звезд была выровнена именно на дату ее гелиактического подъема в период с 6450 по 5200 г. до н. э. Вероятность того, что мегалитические выравнивания в Набта случайны, равняется два к миллиону. В дополнение ко всему этому Т. Брофи обратил внимание на различные расстояния мегалитов от центрального точки. Сравнив расстояния на земле с фактическими расстояниями до данных звезд, американский исследователь с изумлением пришел к выводу, что один метр на земле в мегалитическом комплексе Набта-Плайя оказался равен 0,799 светового года на небе для отдельных звезд{330}. Если это так, то перед нами фактически трехмерная карта созвездия Орион. Понятно, что последние утверждения Т. Брофи необходимо тщательно перепроверить с астрономической точки зрения, однако даже в случае своей необоснованности они не влияют на предпринятый этим исследователем анализ «календарного круга».
Значение открытия мегалитической обсерватории в Набта-Плайя невозможно переоценить. Во-первых, они доказывают истинность утверждения Геродота, сделанного им со слов египетских жрецов, о существовании этого сословия задолго до образования Древнеегипетского государства. Даже если исходить из археологической датировки «календарного круга», то и тогда он является неопровержимым материальным доказательством существования круга людей, обладающих крайне высокими для своего времени познаниями в астрономии, способными спроектировать такое удивительное сооружение. Причем сама обсерватория являлась многоцелевым объектом, способным отмечать не только летние солнцестояния, но и ориентировать наблюдателя на созвездие Орион, а если анализ отдельно стоящих мегалитов соответствует действительности, то и на звезду Вега. И это сословие людей существовало почти за целую тысячу лет до образования государства в Древнем Египте. Если же Т. Брофи прав и ряд камней в «календарном круге» соответствует положению звезд Ориона в день летнего солнцестояния в 16 500 г. до н. э., то это наводит на мысль о существовании ведущего астрономические наблюдения жреческого сословия уже в ту незапамятную эпоху и дает даже несколько более древнюю дату, чем расчеты его существования, сделанные на основании информации Геродота. Во-вторых, сам факт строительства данной мегалитической обсерватории красноречиво свидетельствует о существовании в V тысячелетии до н. э. на юге Египта уже достаточно развитого и организованного общества, способного осуществить столь масштабное строительство. При этом во главе этого общества стояли люди, готовые тратить значительные интеллектуальные и материальные ресурсы на увековечивание в камне достигнутых ими астрономических знаний. В-третьих, мегалиты в Набта-Плайя оказываются на тысячу лет древнее знаменитого Стоунхенджа и свидетельствуют о пристальном интересе древних людей к небесным явлениям и все более удревняющемся начале астрономических наблюдений. То, что и мегалиты Набта-Плайя, и спустя две тысячи лет пирамиды в Гизе повторяют образ одного и того же небесного созвездия, весьма показательно. Помимо исключительной значимости Ориона, образ которого эти сооружения устойчиво воспроизводили, это свидетельствует и об исключительно устойчивой традиции жителей долины Нила уподоблять свои сакральные строения на земле небесным первообразам. Об этой традиции прямо говорят и «Тексты строителей» из Эдфу, в которых сказано, что, когда бог мудрости Тот прибыл на место закладки первоначального мифического храма, по образу и подобию которого впоследствии и был построен храм в Эдфу, он провозгласил следующее: «Я сделал так, чтобы его длила была правильной, его ширина — точной, все его размеры соответствовали норме, все святилища были на тех местах, где им положено, а его залы напоминали небо»{331}. Как видим, именно наиболее значимое и почитаемое небесное созвездие и воспроизводили на земле как самое древнее мегалитическое сооружение Египта, так и самый величественный и грандиозный комплекс строений этой страны. В-четвертых, и это самое главное в рамках рассматриваемой нами темы, данное открытие неопровержимо свидетельствует о самом пристальном интересе к Ориону уже в додинастическом Египте, проходящем красной нитью через всю последующую историю религии этой древней культуры. Именно в Набта-Плайя оказалась заложенной традиция перенесения на земную твердь расположений звезд Ориона, нашедшая свое самое яркое воплощение в строительстве великих пирамид две тысячи лет спустя. Исходя из имеющихся данных, мы пока не можем судить, отождествляли ли жители Набта-Плайя созвездие Орион с Осирисом, подобно египтянам исторического периода, и знали ли они его вообще как бога. Однако то, что именно это созвездие было избрано додинастическими обитателями долины Нила для увековечивания его в камне, не оставляет сомнений в сакральной значимости Ориона в их глазах. В-пятых, если утверждения Р. Бьювэла и Т. Брофи о том, что и в мегалитах Набта-Плайя, и в трех великих пирамидах в Гизе их создатели запечатлели не только современное им положение Ориона на небосводе, но и отметили положение этого созвездия в эпохи, отстоящие от их времени на тысячелетия, соответствуют действительности, то мы вправе говорить, что в Набта-Плайя была действительно заложена традиция отображения на земле одновременно нескольких положений почитаемого созвездия на значимые для создателей этих памятников промежутки времени. В-шестых, если указанные выше гипотезы исследователей соответствуют действительности, то это означает, что не только египтяне эпохи фараонов, но и жители до династического Египта понимали исключительную значимость цикла прецессии и старались надежно запечатлеть свои знания для последующих поколений. Следует также отметить достаточно показательное совпадение археоастрономической и археологической датировок «календарного круга», относящих время его создания к 4940–4500 гг. до н. э. Таким образом, это выдающееся археологическое открытие подтверждает свидетельство древнеегипетского текста о возникновении культа Ориона в чрезвычайно древние времена, задолго до образования самого Древнеегипетского государства. Если последние утверждения Т. Брофи о закодированных в мегалитах данных о точном расстоянии звезд Ориона нуждаются в тщательной проверке и дополнительном исследовании, то конфигурация камней, повторяющая расположения основных звезд Ориона, особых сомнений не вызывает. Чрезвычайно показательно, что из многих десятков созвездий звездного неба жители Набта-Плайя решили отобразить в камне именно созвездие Орион. Очевидно, что установленные в виде звезд данного созвездия мегалиты зримо подчеркивают ключевую роль данного созвездия по отношению ко всем остальным созвездиям, явно и недвусмысленно подчеркивая его исключительную значимость в глазах творцов этой древнейшей обсерватории. Представление об особом значении созвездия Орион не утратило своей значимости и две тысячи лет спустя, в эпоху строительства пирамид в Гизе, когда во времена фараонов древние египтяне вновь стремились отобразить на земле именно это созвездие.
На астральный характер мегалитов в Набта-Плайя указывает еще одна параллель с известной нам по письменным источникам мифологией Древнего Египта. В историческую эпоху египтяне представляли небо в виде коровы, звезды на животе которой обозначали Млечный Путь. Считалось, что Небесная Корова несет на себе солнце. Данное обстоятельство великолепно объясняет захоронение девяти коров, найденных при раскопках данного объекта: посвященный наблюдениям за небом комплекс был обозначен ритуальным захоронением символизирующего его животного. Вновь мы видим очередную преемственность в культурном наследии создателей Набта-Плайя и жителей династического Египта. Для современного сознания трудно представить небо в образе коровы, в связи с чем у читателей может возникнуть недоумение по поводу того, как могли обладавшие такими глубокими познаниями в небесной механике создатели мегалитического комплекса воспринимать и ассоциировать небо с этим животным. Однако подобное недоумение может быть обусловлено непониманием особенностей древнего мифопоэтического мышления. Касаясь восприятия неба в образе коровы применительно уже к династическому Египту, Р. Антарес в свое время верно подчеркнул: «Ни от одного египтянина не ждали, что он будет верить какому-то одному представлению о небе… Более того, поскольку у египтян было столько же здравого смысла, сколько и у нас, мы можем с уверенностью сделать заключение, что никто, кроме, возможно, самых наивных, не воспринимал комбинированное изображение Небесной Коровы в буквальном смысле. Это заключение подтверждается тем фактом, что в тех же царских гробницах, построенных около 1300 г. до н. э., существуют другие изображения неба… Нет сомнений, что в самом начале их истории, около 3000 г. до н. э., египтяне понимали, что идею неба нельзя постичь непосредственно разумом и чувственным опытом. Они сознательно пользовались символами для того, чтобы объяснить се в категориях, понятным людям их времени. Но поскольку никакой символ не может охватить всю суть того, что он выражает, увеличение числа символов скорее способствует лучшему пониманию, чем вводит в заблуждение»{332}. С учетом последних археологических открытий мы можем отнести это утверждение как минимум на полтора тысячелетия в глубь веков от начала египетской государственности. Важно отметить, что применительно к рассматриваемому комплексу ключевых представлений есть своего рода промежуточное звено между мегалитическим кругом в Набта-Плайя и комплексом пирамид в Гизе. Речь идет о так называемой Герзейской палетке, или, как иной раз ее называют, палетке Хатхор. На палетке изображена голова коровы, лоб, глаза и уши которой украшены изображениями звезд. Данное обстоятельство недвусмысленно указывает на то, что создатель палетки стремился изобразить не просто корову, а именно Небесную Корову. Поскольку начиная с образования Древнеегипетского государства в подобной форме изображали именно богиню Хатхор, это объясняет второе название данного произведения искусства, бытующего в науке. В свое время Ф. Питри отметил, что звезды на палетке представляют собой изображение созвездия Орион. Если это действительно так, Герзейская палетка, вновь связывающая между собой образы Ориона и Небесной Коровы, хронологически занимает промежуточное положение между комплексом в Набта-Плайя и пирамидами в Гизе. Датировка данной палетки вызывает разногласия среди специалистов, однако на основании последних данных Т. А. Шеркова относит ее примерно к 3200–3100 гг. до н. э.{333} На примере этих таких различных и внешне никак не связанных между собой трех памятников, каждый из которых отделен от другого интервалом примерно в тысячу лет, мы видим непрерывную преемственность мифо-астрономических представлений в долине Нила. Оба мифологических образа оказываются связанными друг с другом и в древнеегипетской «Книге мертвых», где одним из имен этого бога является «Осирис-Живущий-в-зале-Коров-его»{334}, а в другом месте запечатлен диалог Осириса-Ориона с богиней неба Нут, изображавшейся в виде Небесной Коровы, о том, как сотворить счастье умершему: «Сах (Орион), сын Ра, и Нут, давшая рождение богам — двум могущественным богам небес, — говорят друг другу: «Возьми писца и рисовальщика Небсени в руки свои, а я возьму его в этот день в свои, и да сотворим мы для него счастье, когда в его честь будут воспеваться хвалебные гимны, и когда (имя его) будет упомянуто, оно будет на устах всех молодых людей и девушек». Ты воскрешен, (о Небсени,) и через дверь дома своего ты слышишь песни поминовения»{335}. Очевидно, что взаимодействие в деле воскрешения умершего и было одной из главных причин, объединявших вместе Осириса-Ориона и Небесную Корову в религиозном сознании египтян на протяжении многих тысячелетий. Эта же идея прослеживается и в другой мистерии, посвященной нахождению Осириса в виде зерна и датируемой специалистами приблизительно 1500 г. до н. э. Суть ее заключалась в том, что сначала люди с ликованием находили новое Осирис-зерно, помещали его в глиняную форму, где уже была смоченная нильской водой земля, и торжественно относили его в храм. В верхней камере храма находилась символическая гробница Осириса, где покоился его прошлогодний предшественник. Нового Осириса-зерно на год клали в эту гробницу, а старого предавали погребению, помещая его на ветвях сикомора или, что показательно, помещали в деревянную корову, символизировавшую Небесную Корову Нут{336}. Следует отметить, что и первый способ погребения семантически тождествен второму: сикомор был для египтян своего рода древом жизни или даже мировым древом и помещение изображения божества в его ветвях опять-таки означало его символическое вознесение на небо. Таким образом, мы видим, что Осирис устойчиво связывался с Небесной Коровой в ритуалах, призванных обеспечить торжество жизни над смертью. Наконец, если Т. Брофи прав и в «календарном круге» Набта-Плайя действительно имеется указание на прецессию, то это не только подтверждает гипотезу Селлерс об отражении этого небесного явления в мифе об Осирисе, но и показывает знакомство с ним древнего населения этой страны задолго до образования там государственности.
«Быть может, — утверждал Диодор Сицилийский, — нет другой страны, где бы порядок и движение светил наблюдались с большей точностью, чем в Египте. У них сохраняются списки за невероятное количество лет, в которые внесены эти наблюдения. Там есть сведения о соотношении между каждой планетой и рождением животных и о благоприятном или несчастливом влиянии светил»{337}. Современные историки астрономии достаточно скептически относятся к этому утверждению Диодора Сицилийского, считая, что он сильно преувеличил знания египтян в этой области. Однако последние археоастрономические открытия показывают, что у этого древнегреческого историка были основания так говорить. Пристальный интерес древних египтян к звездному небу на протяжении нескольких тысячелетий был, без сомнения, обусловлен важными причинами. Можно ли отнести к этим причинам то, что определенное положение небесных тел указывало людям на начало тех или иных природных сезонов, от которых зависело благосостояние, а подчас и выживание всего общества? Безусловно. Как уже отмечалось выше, «календарный круг» Набта-Плайя помогал определять летнее солнцестояния, после которого в этой местности начинался период муссонов. Появление же на небосводе Сириуса, с которым было тесно связано и созвездие Орион, предвещало начало разлива Нила, от которого напрямую зависела жизнь всего Египта. Указания на наблюдения за небесными явлениями встречаются нам буквально на заре древнеегипетской государственности. На уже упоминавшейся выше палетке Нармера, датируемой 3100–3050 гг. до н. э. мы видим среди прочего знак звезды. На табличке из слоновой кости, найденной в гробнице в Абидосе и датируемой временем I династии (начало III тысячелетия до н. э.), имеется надпись, посвященная Сириусу, гласящая о том, что «Сотис — предвестник нового года и наводнения»{338}. Данная надпись свидетельствует о том, что уже к началу правления I династии в стране велись регулярные наблюдения за небом, позволившие установить, что гелиактический восход Сириуса служит предвестником разлива Нила. С другой стороны, для древнего мифологического сознания, вероятно, большое значение имела возможность наблюдать на небе образы великих богов, которым поклонялись эти люди. Наконец, нельзя преуменьшать и стремление правителей к бессмертию своей души, посмертная судьба которой была самым непосредственным образом связана с движением звездных деканов. Не исключено, что это далеко не полный перечень причин, побуждавших древних жителей долины Нила непрерывно следить за звездным небом и, по мере возможностей, отражать его важнейшие объекты на земле.
Понятно, что в полной мере нам чрезвычайно трудно представить мировоззрение в этой области древних египтян даже эпохи фараонов, не говоря уже об их предшественниках из Набта-Плайя, от которых не осталось даже памятников письменности. Чтобы хоть в какой-то степени понять мифо-астрономические представления древних людей по возможности более полно, мы можем обратиться к так называемому «Герметическому корпусу», созданному в Египте в эпоху эллинизма. Сочинения, входящие в этот сборник, были названы так потому, что авторство большинства из них приписывается Гермесу Трисмегисту, образ которого возник в результате слияния египетского бога мудрости Тота с греческим богом Гермесом. Авторитет этого синкретического бога в позднеантичном мире был так высок, что свою книгу о египетских мистериях Ямвлих начинает со следующего утверждения: «Бог Гермес, повелитель слов, с древности справедливо почитается всеми жрецами за общего. Он единственный стоит во главе истинного знания о богах»{339}. Исследователи согласны, что в «Герметическом корпусе» причудливо переплетаются между собой различные египетские, греческие, иудейские и раннехристианские идеи. Даже на первый взгляд ясно, что греческого в этом памятнике гораздо больше, чем египетского, однако вполне возможно, что это собрание сочинений хотя бы частично и в измененном виде отражает и древнеегипетскую традицию. В пользу этого предположения говорят как текстуальные совпадения герметических и древнеегипетских текстов, равно как и то, что в самой древнеегипетской традиции задолго до эпохи эллинизма существовало представление о книгах Тота, содержащих всю совокупность божественной премудрости. Климент Александрийский упоминает о сорока двух книгах Тота-Гермеса, которые египетские жрецы должны были заучивать наизусть. Согласно этому раннехристианскому писателю, жрец-«наблюдатель часов» должен был знать четыре книги Тота-Гермеса, специально посвященные небесным явлениям. Климент Александрийский перечисляет названия этих астрономических книг: «О порядке движения неподвижных звезд и звездных явлениях», «О порядке движения Солнца, Луны и пяти планет», «О сизигиях и фазах Солнца и Луны», «О восходах». Конечно, можно было бы усомниться в достоверности сведений этого автора, жившего во II–III вв. н. э., однако в иероглифическом списке книг из уже упоминавшегося храма Гора в Эдфу упоминаются две древнеегипетские книги со схожими названиями: «Закон обращения звезд» и «О науке обращения двух светил (Солнца и Луны)». Кроме того, писавший о периодах видимости звезд знаменитый Птолемей ссылается в своем труде и на наблюдения египетских астрономов{340}. Все эти факты в совокупности свидетельствуют о том, что в Древнем Египте была своя астрономическая литература, посвященная наблюдению не только Солнца и Луны, но и звезд. Авторство по крайней мере части этих трактатов вполне могло быть приписано египетскому богу мудрости Тоту, который, как отмечал Диодор Сицилийский, «был первым наблюдателем порядка звезд»{341}. Все эти факты показывают, что те фрагменты «Герметического корпуса», где речь идет о небесных явлениях могли являться если даже не пересказом, то, по крайней мере, отголоском древнеегипетской традиции.
Согласно герметической философии первоначальный бог творит материальный космос, который является также бессмертным, но первым изменяющимся существом, а завершает весь цикл творения создание человека, второго изменяющегося и первого смертного, в части своей физической оболочки, существа. Наблюдение за космосом, согласно автору «Герметического корпуса», прямо вытекает из природы и предназначения человека, поскольку бог «создал человека из души и тела, из природы вечной и природы смертной, дабы образовавшееся таким образом существо могло благодаря своему двойственному происхождению созерцать небесное и поклоняться ему и вместе с тем взращивать и управлять тем, что есть на земле»{342}. Любить небесного бога, а также всех других богов, обитающих на небе, означает и почитать их. Поскольку изначального бога физическим зрением увидеть невозможно, то Гермес Трисмегист так поучал желающих познать его: «И если ты хочешь узреть его, подумай о Солнце, подумай о беге Луны, подумай о порядке звезд. Кто тот, кто поддерживает этот порядок?»{343} Однако истинное знание доступно лишь ограниченному кругу лиц, и потому лишь «на некоторых из людей, хотя и очень немногих, наделенных чистым умом, возложен священный долг созерцания неба»{344}. О том, какое исключительное значение придавалось этому созерцанию в герметизме, красноречиво говорит тот факт, что в диалоге «Асклепий» Гермес, противопоставляя истинную религиозную философию ложной светской философии, подчеркивает, что истинная философия должна обращать внимание на остальные науки лишь в той мере, в которой последние способны дать ей прикладные знания для того, чтобы восхвалять и поклоняться искусству бога-творца и божественному уму. И более чем показательно, что в этом перечне полезных прикладных наук на первом месте стоит именно астрономия, поскольку именно она может дать истинной философии «знать о том, как рассчитать кругообращение звезд на их орбитах, их предопределенную точку возвращения и скорость движения, которые можно выразить при посредстве чисел»{345}. Однако космос следует наблюдать не только ради богопочитаиия, что уже исключительно важно само по себе. Движение небесных тел неразрывно связано с таинством кругооборота человеческих душ и помогает хотя бы отчасти проникнуть в эту всегда волновавшую человека великую тайну: «В самом деле, космическое движение, зачиная кругооборот рождений, делает их качественно определенными, одни из них делая нечистыми вследствие порочности, а другие очищая благом»{346}. То же самое относится и к душам более высокого порядка: «Божественная душа есть движущее начало божественного тела, и такова ее энергия… Действительно, когда она покидает смертные живые существа, отделившись от собственных неразумных частей и перейдя в божественное тело, она движется в нем как вечнодвижная, перемещаясь вместе со Всем по кругу»{347}. Чуть ниже мы вновь встретимся с этим загадочным образом Всего, игравшего большую роль в герметических текстах.
В своем сочинении «О египетских мистериях» Ямвлих со ссылкой на Гермеса излагает следующее описание кругооборота душ: «Итак, ты утверждаешь, что большинство египтян ставят даже наше собственное состояние в зависимость от движения звезд. То, как это обстоит на самом деле, следует растолковать тебе на основании многих мыслей Гермеса. В самом деле, человек, как утверждают его сочинения, имеет две души; и одна происходит от первого умопостигаемого и участвует в силе демиурга, а другая заложена в нас кругооборотом небес, к которому обращается также душа теопта; притом что они находятся именно в таком положении, та душа, которая воплощается в нас из космосов, следует их кругооборотам, та же, которая происходит из умопостигаемого, присутствуя именно умопостигаемым образом, превосходит генесиургическое кругообращение..»{348}
Подробнее этот механизм рассматривается в другом герметическом произведении — «Определения Асклепия царю Аммону». В нем достаточно много говорится о величии солнца и, в частности, отмечается, что «вокруг него также располагаются многочисленные хоры демонов, подобные разнообразным войскам, которые живут вместе с бессмертными и тем не менее недалеки от здешних мест. Они, занимая промежуточное положение, надзирают над человеческими делами и вершат то, что назначено богами, посредством бурь, ураганов, смерчей, воздушных пертурбаций и землетрясений, а также голода и войн, сражаясь с непочтением к богам»{349}. Естественно, слово «демоны» здесь употреблено в античном, а не христианском его значении и обозначает просто сверхъестественных существ либо не имевших собственного имени богов, а не представителей нечистой силы. Чрезвычайно показательно, что данный фрагмент перекликается с древнеегипетской традицией, посвященной магическим книгам бога мудрости Тота. В одной из сказок рассказывается о том, как Ноферка-Птах, сын фараона Мернеб-Птаха, искал эту священную книгу, о содержании которой ему поведал один жрец: «Я расскажу тебе, где хранится книга, написанная рукой самого бога Тота в те времена, когда он спускался на землю с другими богами. Есть в этой книге два заклинания. Если ты скажешь первое заклинание, заворожишь ты небо и землю… А если ты скажешь второе заклинание, то сможешь даже в гробнице принять тот облик, который имел на земле. И ты вновь увидишь, как солнце совершает в небе свой путь в окружении сонма богов, как луна зарождается в высоте, и ты увидишь все звезды в их истинном образе»{350}. Обращает на себя внимание текстологическое сходство описания солнца в окружении хоров демонов в герметическом трактате и в окружении сонма богов в древнеегипетском папирусе. Остается добавить, что герметическое определение во многом совпадает с мнением выдающегося русского ученого XX в. А. Л. Чижевского, показавшего влияние дневного светила не только на природные катаклизмы типа бурь и землетрясений, но и на непосредственную деятельность людей в виде войн или революций.
Продолжая объяснять мироустройство царю Аммону, Асклепий утверждает: «Ему (солнцу. —
Завершает общую картину один из диалогов Гермеса с Татом, фрагменты из которого сохранились в «Антологии» Стобея:
Я уже рассказывал тебе о зодиакальном круге, несущем изображения животных, и о пяти планетах, Солнце и Луне и о круге каждого из них.
<…>
Как-то я говорил тебе, дитя, о том, что существует тело, объемлющее всё. Итак, понимай и его как круговую фигуру; ибо таково Всё.
<…> Они движутся вместе с планетами и обладают равной силой с движением Всего, направленным в обратную сторону по отношению к движению семи <кругов>… Так вот, давай будем понимать это так: «скрути семи планет, а также все остальное управляется деканами,> а вернее, они поставлены словно в качестве стражей надо всем в космосе, сохраняя Всё и оберегая его упорядоченность.
<…>
Далее, имей в виду по поводу них, Тат, следующее: они сеют на земле семена, которые называют [танами] <некими энергиями>, и одни из них спасительные, а другие — гибельные»{354}.
Благодаря данному фрагменту картина герметической космогонии приобретает законченный вид. Очевидно, что кругообразное Всё, находящееся над тридцатью шестью деканами в данном тексте, тождественно Пантоморфу (по-гречески слово «Пан» и означает «Всё»), являющемуся правителем сущности этих же самых деканов в «Асклепии». То, что в последнем произведении правителями сущности для семи небесных сфер оказываются Случайность и Рок, что вроде бы противоречит высказанному в «Определениях Асклепия» утверждению, что Роком является ситуация, когда неразрывно связанные со звездам демоны управляют земными делами, находит свое объяснение в диалоге с Татом, где утверждается, что энергия этих самых деканов как непосредственно, так и посредством подверженных их влиянию семи планет предопределяет происходящее на Земле. Описание социальных и природных катаклизмов, производимых на нашей планете энергиями этих тридцати шести деканов, практически тождественно описанию этих же катаклизмов, производимых подчиненными солнцу хорами демонов в «Определениях Асклепия», из чего следует логический вывод о тождественности этих сверхъестественных сущностей. То, что в обоих текстах особо подчеркивается, что их энергии могут быть как благими, так и губительными, не оставляет никаких сомнений в том, что под хорами демонов в «Определениях Асклепия» имелись в виду не все звезды, а именно те из них, которые образуют тридцать шесть деканов.
Поделиться книгой: