Забытый прародитель человечества

Наконец, следует отметить целый ряд важных положений, которые следуют из рассмотренных герметических текстов. Выше мы видели, что в диалоге Гермеса с Татом эти тридцать шесть деканов четко отделяются от круга зодиака. В свое время О. Нейгебауэр на основе детального анализа древнеегипетских текстов доказал, что древнеегипетские деканы составляли на небесной сфере круговой пояс, идущий параллельно и несколько южнее эклиптики{355}. С этим его выводом полностью согласны как отечественные, так и зарубеждные исследователи истории астрономии. С другой стороны, как отмечает Г. Е. Куртик, «в эллинистический период деканы стали отождествлять с третями знаков зодиака, и характер астрологического воздействия этих третей был связан с характером божества соответствующего знака»{356}. Таким образом, рассмотренная особенность герметического текста представляет собой чисто египетскую черту, поскольку в греческой астрологии подразделение небесного круга на тридцать шесть частей было перенесено уже на зодиак. Как было показано выше, задолго до эпохи эллинизма деканы играли важную роль в египетской религии, самым непосредственным образом влияя на посмертную судьбу человеческой души. Хоть в диалоге Гермеса с Татом тридцать шесть деканов по своей значимости поставлены над всеми остальными небесными телами, однако в «Определениях Асклепия» тождественные им хоры демонов подчиняются одновременно как своим соответствующим звездам, так и солнцу. Это противоречие можно устранить, если принять во внимание ту огромную значимость, которую придавала древнеегипетская религия и астрономия гелиакальному восходу звезд. В этом случае их энергия смешивалась с энергией дневного светила, что, очевидно, играло решающую роль в предопределении человеческой судьбы согласно древним мифо-астрономическим воззрениям. Если предложенное объяснение верно, то перед нами еще один пример древнеегипетского влияния на герметические тексты.

Кроме того, следует обратить внимание и на находящееся над тридцатью шестью деканами кругообразное тело Всего, объемлющее все в диалоге Гермеса с Татом, она же придающая различные формы существам Всеформа в «Асклепии». В другом диалоге «Об обыкновенном уме» Гермес говорит: «Бог же вокруг всего и во всем. Ибо он есть энергия и сила, и нет ничего трудного, дитя, в том, чтобы мыслить его, а если хочешь, то и созерцать его. Взгляни на порядок космоса и космичность порядка… взгляни на столь великого бога, движущегося вместе со всеми сущими в нем благими и прекрасными богами, демонами и людьми»{357}. Мысль о том, что «бог — вокруг всего и во всем», представляется Гермссу столь важной, что на протяжении данного диалога он еще дважды повторяет ее. В «Асклепии» мы также видим похожие утверждения: «Всеобщее, содержащее в себе все, которое само по себе уже есть все, придает движение душе и космосу, а также всему тому, что содержит в себе природа. Во множественном единстве жизни Всего разнообразные виды, различаемые по их видовым признакам, объединены, и потому космос также оказывается единым; следовательно, все происходит от единого»{358}. В другом месте этого же произведения наряду с аналогичными рассуждениями с богом вновь связывается разнообразность форм: «В самом деле, бог есть все и все происходит от него и зависит от его воли… Вне его ничего не было, нет и не будет; ибо все — от него, все — в нем, все — через него: все разнообразие качеств, наибольшие количества, величины, превосходящие возможности любого измерения и разновидности всех форм (курсив мой. — М. С.)»{359}.

Определенную аналогию мы находим в образе Осириса, почитавшегося жителями долины Нила задолго до написания «Герметического корпуса». Казалось бы, Всё герметиков нельзя отождествить с древнеегипетским Осирисом. С одной стороны, миф рассказывает о расчленении и последующем воссоединении Осириса, а сам он традиционно изображался в основном в виде стоящего или сидящего на престоле бога загробного царства либо в обличье Саху-Ориона возглавляет небесные деканы, а не находится над ними. Тем не менее определенное сходство между двумя персонажами существует. Во-первых, характеристики Осириса как «владыки всего сущего» и «хозяина Вселенной» вполне соответствуют руководящему положению Всего в мироздании, согласно герметическим текстам. Во-вторых, древнеегипетская традиция прославляет Осириса как «повелителя вечности» и «властелина вечности». Однако, согласно многочисленным указаниям трактата «Ум к Гермесу», практически такое же отношение к вечности имеет и бог герметической традиции: «Бог созидает вечность, вечность — космос, космос — время… Далее, вечность — в боге, космос — в вечности, время — в космосе, становление — во времени. Далее, вечность покоится вокруг бога, космос движется в вечности… Силой бога выступает вечность, делом вечности — космос, никогда не возникший, но вечно возникающий благодаря вечности. <…> Итак, космос зависит от вечности, подобно тому как сама вечность зависит от бога; и душа вечности — бог, душа космоса — вечность…»{360} В-третьих, древнеегипетская «Книга мертвых» неоднократно подчеркивает связь Осириса с формами: «Хвала тебе, о Осирис, повелитель вечности, Ун-нефер, Херу-Хути (Хармахис), чьи обличья не считаны и чьи формы исполнены величия..»{361}, он прославляется как «повелитель целого», «Осирис-во-всех-творениях-своих» и «Осирис-во-всех-состояниях-своих»{362}. В обращении к нему этот бог характеризуется как «Осирис, победоносный, правитель мира во времена, установленные милостью твоей; ты есть властелин небесного царства»{363}, а в другом месте подчеркивается, что он движется по кругу: «Имя твое создано в Ре-сетау, а сила твоя — в Абту (Абидосс). И вот ты воскрешен, о Осирис, и ты совершаешь путь по небесам вместе с Ра, и ты смотришь на поколения людей, о Тот, кто движется по кругу, о Ра»{364}. Наконец, в другой главе этой книги отмечается, что загробный мир, властелином которого стал Осирис, связан с созданием форм бытия. В ней умерший говорит: «Приветствую тебя, Аукерт (т. е. загробный мир), скрывающая в себе спутника своего, создатель форм бытия…»{365} В-четвертых, существуют несколько необычных изображений интересующего бога, где его тело изогнуто кругом. Особенно интересно последнее изображение, где Осирис окружает своим кольцеобразным телом загробный мир Дуат (рис. 5). Однако, как было показано выше, в мифологическом сознании древних египтян Дуат был не только загробным миром, но и определенным участком на небесном своде. Получается, что по древнеегиптским представлений Осирис окружал кольцом если не все небо, то, по крайней мере, какую-то его часть. Следует добавить, что изображение, на котором Осирис охватывает Дуат, было изображено на саркофаге Сети I, того самого фараона, в гробнице которого были начертаны упоминавшиеся выше

Рис. 5. Осирис, окружающий собой Дуат

«Драматические тексты», объясняющие сложнейший механизм духовно-астрального взаимодействия применительно к звездным деканам. Вряд ли это совпадение можно считать случайным. С этими редкими изображениями Осириса перекликается изображение свернувшейся в кольцо змеи, кусающей себя за хвост, известной в науке под древнегреческим названием «уробброс». Одно из древнейших изображений этого символа встречается нам опять-таки в Древнем Египте и датируется промежутком примерно между 1600 и 1100 гг. до н. э. Весьма примечательно, что свернувшаяся в кольцо змея была высечена на стенах храма Осириса в Абидосе, что подчеркивает связь между двумя этими мифологическими персонажами. И это далеко не единичный случай. В «Книге пещер» говорится: «Это Хенти-Ур [загробный змей], пребывающий в своей пещере, охватывает кольцом и хранит его [Осириса]»{366}. В приводимом в книге Я. Липинской и М. Марциняка древнеегипетском рисунке показана сцена воскресения Осириса, во время которой бог с эрегированным фаллосом лежит на холме Хепри, опоясанном великим змеем. По мнению исследователей, для древних египтян уроборос олицетворял такие понятия, как вечность и вселенная, а также цикл смерти и перерождения, рай, вода, земля и звёзды, одним словом, совокупность всех существующих элементов, старых и новых. Д. Бопру полагал, что он обозначал стражника загробного мира, а также пороговый момент между смертью и перерождением{367}. Кроме того, образ этой змеи присутствует и в древнеегипетском сочинении «Амдуат» («(Книга) о том, что в Дуате»). В шестом участке путешествия по загробному миру упоминается пятиглавый змей по имени «Многоликий», «Тот, Кто держит во рту Свой хвост». Польские исследователи древнеегипетской мифологии Я. Липинская и М. Марциняк так характеризуют этот мифологический образ: «Кольцо, образуемое змеей, держащей во рту свой хвост, — символ вечно восстанавливающегося мирового порядка, который проявляется в каждодневном возрождении солнца, заключенного в этом кольце»{368}. Таким образом, мы видим, что образ змеи, кусающей свой хвост, либо свернувшегося кольцом бога был тесно связан в сознании древних египтян именно с Дуатом. Обращает на себя внимание и пятиглавость змеи из «Амдуата», поскольку в ряде традиций в созвездии Орион выделялось именно пять звезд. Кроме того, в одной из глав «Книги мертвых» содержится отголосок легенды о потопе, в которой от имени одного из богов (Атума, как полагают некоторые исследователи) говорится о превращении его и Осириса в змей: «Я есть Судьба (или Время) и Осирис, и я совершил превращения свои в подобие ныряющих змей»{369}. В диалоге Атума и Осириса вновь поднимается эта тема, когда Атум говорит Осирису, что только они двое будут пребывать вечно, когда мир прекратит свое существование и вновь превратится в первозданный океан. Тогда Атум и Осирис примут облик змей, и не будет ни богов, ни людей, чтобы увидеть их{370}. Таким образом, мы видим, что и Осирис мог принимать змеиную форму, что еще более сближает его с уроббросом.

Считается, что из Древнего Египта символ кусающей себя за хвост змеи перешел в европейскую культуру. В гностическом трактате «Пистис София» она символизирует материальный мир, как следует из определения: «Материальная тьма есть великий дракон, что держит хвост во рту, за пределами всего мира и окружая весь мир». Вместе с тем тело мистической змеи имеет двенадцать частей, что соотносится с двенадцатью месяцами, т. е. совокупностью годового времени. Большое распространение этот символ получил в средневековой алхимии. В ней он был воплощением цикла смерти и перерождения и олицетворял законченность процесса трансформации, преобразования четырех элементов. Уроборос встречается на многих гравюрах, изображающих различные этапы алхимического действа. Не следует забывать, что конечной целью алхимиков было получение так называемого философского камня, способного не только превращать обычные металлы в золото, но и даровать человеку бессмертие. Присутствие данного символа в процессе изготовления философского камня показывает, что и уроборос имел непосредственное отношение к данной цели. В этой связи стоит вспомнить, что родоначальником алхимии традиционно считается Гермес Трисмегист, которому приписывается и авторство «Герметического корпуса». Понятно, что это всего лишь мифологическая традиция, однако возможно, что она имеет под собой какие-то реальные основания, хотя бы в части определении страны происхождения алхимических идей. Как отмечают современные исследователи, ряд алхимических символов действительно имеет египетское происхождение, что указывает, откуда в Европу попала как минимум часть данных представлений.

Понятно, что образ кусающей себя за хвост змеи имеет множество значений, однако современные исследователи считают, что в наиболее общем значении он символизирует движение космоса, вечность и бесконечность и, в частности, циклическую природу жизни, состоящую в чередования периодов созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и умирания{371}. Как видим, у древнеегипетского Осириса и герметического Всего слишком много общих черт, от сущностных характеристик до иконографического описания их образов, чтобы считать их просто случайным совпадением.

Как уже отмечалось выше, «Герметический корпус» нельзя рассматривать как образец мифологии Древнего Египта в чистом виде, хоть он и несет на себе явный отпечаток мифоастрономических представлений этой культуры. Но его огромная ценность заключается в том, что он позволяет хотя бы в отдаленной степени представить современному человеку все богатство и многообразие представлений древних о неразрывной связи бога, звездного неба и человека не в виде разрозненных и потому во многом непонятных для нас фрагментов, а в виде целостной системы взглядов.

Достаточно подробный экскурс в религию Древнего Египта был нами предпринят не только потому, что это древнейший записанный миф об Орионе, сохранившийся у человечества, но также и потому, что египетский пример дает нам великолепную возможность проследить логику развития этого образа в условиях развитого земледельческого общества. Последнее обстоятельство помогает нам лучше понять образ Ориона в славянской традиции. Легко заметить достаточно большое количество совпадений между древнеегипетской и славянской традициями. Очевидно, что своим возникновением они обязаны не прямому заимствованию в историческую эпоху, против чего говорит чрезвычайная территориальная и хронологическая отдаленность обеих культур, а более или менее похожему развитию единого, как будет показано ниже, архетипа, имеющего общую для всего человечества астрономическую подоснову, в более или менее сходных условиях хозяйствования. Как в мифе об Осирисе, так и в русской сказке мы видим центральный мотив смерти и воскресения главного персонажа. Общим оказывается даже мотив инцеста с сестрой, которая в русской сказке играет резко отрицательную, а в египетском мифе — исключительно положительную роль. Как русская сказка, так и конструкция пирамиды Хеопса указывает на важную роль незаходящего северного созвездия, обеспечивающего воскресение главного героя. Если у египтян это было созвездие Дракон, то на Руси вследствие прецессии, в результате которой полюс мира переместился из созвездия Дракон в созвездие Малая Медведица, эту роль играет медведь. Если в Египте Осирис воспринимался как всеобщее животворящее начало, то в Польше вооруженный палицей охотник назывался богом жизни. Более того, определение западнославянского Живе как «верховного владыки Вселенной» находит свою аналогию в древнеегипетском определении Осириса как «владыки всего сущего» и «хозяина Вселенной». Ведущая роль Ориона-Осириса в непрекращающемся кругообороте звездных деканов и его кругообразная форма, окружающая Дуат, возможно, помогают прояснить возникновение и значение древнерусского названия кружилие для данного созвездия. Если изначально идея смерти и последующего воскресения ассоциировалась у людей с регулярно восходящими, затем пропадающими за горизонтом и впоследствии снова восходящими созвездиями, то с возникновением земледелия у человеческого разума появилась еще одна образная аналогия на тему бессмертия: рождающееся, срезаемое, т. е. убиваемое, захораниваемое в землю, а затем снова оттуда прорастающее воскресшее зерно. Неудивительно, что, увидев еще один цикл воскресения, на этот раз не на небе, а на земле, человек связал оба смысловых ряда. Поскольку восход созвездия Орион знаменовал начало наиболее благоприятного времени для обработки земли, а его заход — окончание сельскохозяйственных работ, становится понятным перенос на него черт земледельческого божества. В силу этого в Египте мы видим тесную связь Осириса с выращиваемыми человеком растениями и злаками, а у славян достаточно позднее восприятие созвездия Орион в качестве косарей или пахарей.

Не меньшее количество совпадений мы видим и с индоевропейской мифологией в целом. Это и указание народной этимологии на силу этого божества, и его гиперсексуальность, и даже сохранившиеся у Осириса рудиментарные черты охотника. В астрономическом плане Осирис-Орион был неразрывно связан с Сириусом, воспринимавшимся, правда, уже не как собака охотника, а как олицетворение его жены-сестры Исиды. Впрочем, древнеегипетский бог был тесно связан и с собакоголовым богом Анубисом, о чем более подробно будет рассказано в шестой главе этой книги. С образом правителя Осирис оказывается связан в различных формах — и как царь богов и людей, и как правитель загробного мира, и как олицетворение очередного умершего фараона, душа которого после соответствующих таинственных ритуалов соединялась с созвездием Орион. Хоть древнеегипетские тексты и называют Осириса божественным отцом, весьма показательно, что сами древние египтяне воспринимали его не как своего национального бога, а в качестве бога всего человечества. Не менее интересно и то, что Осирис-Орион имеет не только общую с соответствующими индоевропейскими божествами аграрно-календарную приуроченность, что может быть легко объяснено временем прохождения небосвода этим созвездием, но и такую гораздо более специфичную черту, как связь Ориона с восходом солнца. В гораздо большей степени, чем у индоевропейцев в образе египетского Осириса получили развитие такие темы, как смерть и воскресение, бессмертие и вечность. В отличие от индоевропейской мифологии египетский бог оказывается не просто правителем загробного мира, но и судьей над умершими, давая справедливое воздаяние за добрые и злые дела людей при жизни. Точно так же исключительно египетскими оказываются представления о вечном духовном теле саху, находящемся на звездном небе, мумифицировании, роли Осириса-Ориона как предводителя деканов и указателя явления прецессии. Разнообразные древнеегипетские памятники неоднократно указывают на него как ключевое созвездие звездного неба, подчеркивая его связь с олицетворением неба Небесной Коровой. Еще более специфически египетскими оказываются такие представления об Осирисе, как о духе разлива Нила либо окружающем Дуат божественном теле. Памятники древнеегипетской культуры, в древнейший период не связанной с индоевропейцами, помогают нам гораздо лучше понять общие черты и тенденции развития образа обожествленного созвездия Орион. Кроме того, особую значимость наследию цивилизации долины Нила придает тот факт, что оно показывает исключительную древность поклонения данному созвездию, уходящего своими корнями в далекое прошлое додинастического Египта и исчисляемого, возможно, десятками тысячелетий.

Глава 5

СОЗВЕЗДИЕ ОРИОН В МИФАХ

НЕИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ЧАСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Следует сразу предупредить читателя, что целью настоящей главы не является детальный анализ образа Ориона в мифах народов всего земного шара, подобный тому, какой был предпринят в отношении индоевропейской и египетской мифологий. Единственным исключением в этом отношении будет другая, дошедшая до нас древнейшая письменная запись мифов на интересующую нас тему, сделанная жителями Междуречья, которая по времени создания может быть сравнима с египетской. В отношении мифов других народов мира мы поневоле будем вынуждены ограничиться достаточно сжатым их изложением. Для подробного исследования образа Ориона у каждого народа, где сохранились предания и мифы о нем, рамок одной главы явно будет недостаточно. Таким образом, цель этой главы гораздо скромнее — показать, хотя бы в самом кратком и конспективном виде, распространение данного мифа в масштабе всего человечества.

Интересующее нас созвездие было хорошо известно в Междуречье, другом древнейшем очаге человеческой цивилизации. В Вавилоне Орион именовался «Верный Пастух Небес», и, возможно, само это название намекает на главенствующую роль этого созвездия, руководящего остальными звездами подобно тому, как пастух на земле пасет животных. Согласно «Молитве при совершении гаруспиции в ночи», Орион также считался одним из десяти созвездий, которые обеспечивали правдивость гадания{372}. В шумеро-аккадской мифологии этим небесным пастухом считался бог Думузи (шумер, «истинный сын»), чье имя впоследствии зачастую произносилось в форме Таммуз. Культ этого бога был весьма древним, и в составе личных имен оно впервые записывается в XXVI в. до н. э.{373} Хоть мифы устойчиво характеризуют его как пастуха, тем не менее он при этом считался царем Урука, одного из древних городов-государств Месопотамии{374}. Победитель кочевников-кутиев, царь Урука Утухегаль, правивший в конце ХXII в. до и. э., называет его в числе своих богов-покровителей: «Инанна, моя госпожа, была мне поддержкой; Таммуз, великое знамя небес, изрек мне судьбу; Гильгамеш, сын Нинсун, был дан мне в хранители»{375}. Очевидно, что изречение судьбы Таммузом, которому здесь дан эпитет «великое знамя небес», напрямую перекликается с упоминанием Ориона в «Молитве при совершении гаруспиции в ночи» в качестве одного из созвездий, обеспечивающего правдивость прорицания этой самой судьбы. Нс менее интересно упоминание Таммуза в этом тексте вместе с богиней Инанной, чьей планетой считалась Венера. Взаимоотношениям Думузи-Таммуза с Инанной-Иштар посвящен целый ряд текстов. Все начинается с того, что бог-пастух Думузи и бог-земледелец Энкимду сватаются к юной богине. Инанна первоначально благоволит к земледельцу, однако богу солнца Уту, ее брату и опекуну, удается переубедить сестру и склонить сердце красавицы к богу-пастуху. Думузи выступает здесь как бог плодородия, священный брак которого с богиней любви и плодородия должен обеспечивать плодородие природы в самом широком смысле этого слова. Более поздняя ассирийская молитва так рисует этого бога:

Ты, владыка Таммуз, пастырь Ану, сын Эа, любимец супруги Иштар, облаченный в козьи меха, опоясанный поясом, держащий посох, умножающий семя телиц, владыка хлебов…{376}

В этом описании проглядывает уже знакомая нам иконография Ориона: его знаменитый пояс и трансформировавшаяся в посох палица. Кроме того, здесь бог-пастух не только умножает плодородие скота, но уже именуется и «владыкой хлебов», что указывает на то, что с ним в Междуречье начинали связывать уже и плодородие нив. К этому остается добавить, что дошедшие до нас тексты свидетельствуют о том, что во времена III династии Ура и I династии Исина, в XXI–XIX вв. до н. э., царь вместе с жрицей во время коронационного ритуала воспроизводили этот священный брак двух божеств, обеспечивая тем самым «жизнь всех земель». Факт проведения этого ритуала в самом начале II тысячелетия до н. э. показывает, что сам миф о священном браке должен был возникнуть гораздо раньше. Кроме того, интересно и отождествление правителей этих двух городов с Думузи, который никогда не считался в шумеро-аккадской мифологии царем богов. Это обстоятельство показывает, что, возможно, некогда бог-пастух занимал более высокое место в шумерском пантеоне. Ассирийский источник сообщает, что священный брак Иштар и Таммуза совершается с седьмого по семнадцатый день месяца ajaru, который В. В. Емельянов отождествляет со вторым месяцем Ниппурского календаря, соответствовавшего, по современному летоисчислению, 21 апреля — 21 мая. Помимо священного брака к сексуальной стороне образа этого бога отсылает и такой ассирийский текст о нисхождении Инанны-Иштар в Подземный мир: «На Таммуза, супруга твоей юности, освященную воду возлей, лучшим маслом (его) умасти… блудницам утолить желания пусть (он) позволит»{377}. Кроме того, в честь этого бога жители Двуречья дали название месяцу Таммуз, соответствующему нашему июню — июлю{378}, что вновь отсылает нас к положению Ориона на небосводе в наиболее благоприятный для земледельца период. Восходящая к шумерскому первоисточнику Астролябия Б так характеризует данный отрезок времени: «Месяц шу, (в небе) звезда Праведный Пастырь Небес (=Орион) — Ниншубур, великий визирь Ana и Инанны; месяц насыпания семени, проращивания раннего семени, крик месяца (?) Нинруругу; месяц, (когда) пастыря Думузи схватили»{379}. Как видим, с положением Ориона на небосводе жители Междуречья напрямую связывали сев зерна. Другие тексты Древней Месопотамии характеризуют четвертый месяц так: «Месяц шу — когда Иштар народ Страны по своему мужу Думузи плакать заставляет»; «Хватание Пастуха, отверзание могилы»; «месяц плача, месяц, (когда) схватили Думузи (и) оплакивание установили»; «месяц, когда врата Подземного мира открываются для нисхождения умершего бога»{380}. В. В. Емельянов полагал, что священный брак Инанны и Думузи во втором месяце Ниппурского календаря символизировал «открывание» земли, освобождение плодородия почвы, а смерть бога в четвертом месяце соответствовала распахиванию земли и обряду сева. Интересно, что некоторые шумерские источники относили уход под землю Думузи не к четвертому, а к шестому месяцу (август — сентябрь). По мнению исследователя, подобная двойственность определялась тем, что у шумеров с севом было связано два обряда: в четвертом месяце семена засевались при глубокой вспашке, а в шестом месяце сеялся ячмень. Хоть все эти данные рисуют Думузи земледельческим божеством, однако его устойчивый эпитет «пастух» указывает на то, что поклонение ему началось еще в тот период, когда главенствующим занятием в обществе было не земледелие, а скотоводство.

Показательно, что связанное с именем этого бога название месяца и соответствующий ему культ был заимствован у шумеров многими соседними народами. В аккадском мифе об Адапу Таммуз фигурирует как один из двух небесных превратников, которых должен пройти главный герой по пути ко дворцу бога Ану, где он чуть было не получает дара бессмертия{381}. Другим таким народом были сабии, живущие в окрестностях города Харрана и, несмотря на мусульманское владычество, сумевшие сохранить многое из своей религии, основывавшейся на почитании небесных тел. Арабский автор Ибн ан-Надим в X в. оставил нам описание календаря и праздников этого народа, где, в частности, так говорится об интересующем нас месяце: «Это тауз — праздник, справляемый для божества Тауза. И плачут женщины по таузу, поскольку убил его хозяин, и смолол кости его на мельнице, и развеял их по ветру. <.. > И на семнадцатый день его устраивают мужчины таинство Севера для джиннов… И режут они ягнят для Хамана — вождя (и) отца всех божеств, и приносят жертву Намзии (=Немезида?)»{382}. Как видим, с течением времени из сюжета исчез образ жены, ставшей причиной гибели этого бога, но зато появился образ мельницы. Весьма показательно, что этот мифологический образ прецессии применительно к Ориону фигурирует не только в русской сказке, но и в мифологии искушенных в наблюдении за небом сабиев. Кроме того, достаточно интересно, что именно в месяце Тауз сабии поклонялись Полярной звезде, совершая для нее «таинство Севера», богине судьбы и Хаману, вождю и отцу всех божеств. Хоть Ибн ан-Надим ничего не говорит о тождестве Тауза и Хамана, тот факт, что поклонение прародителю богов совершалось именно в том месяце, который был посвящен Думузи-Таммузу, позволяет поставить вопрос о том, не существовала ли ранее какая-то связь между двумя этими мифологическими персонажами.

Что же касается завершающей характеристики месяца, связанной со схватыванием Думузи, то он объясняется тем, что, согласно мифу, через какое-то время Инанна захотела стать правительницей загробного царства. Она отправляется в Подземный мир, где и погибает и только благодаря богу Энки вновь возвращается к жизни. Тем не менее она не может выйти из Подземного мира, не оставив вместо себя там замену. Взгляд богини падает на ее мужа, сидящего на троне в царских одеждах. Думузи с помощью своего родича Уту и своей сестры Гештинанны (чье имя значит «виноградная лоза небес») пытается бежать. Клинописные тексты доносят до нас одну интересную подробность — спасаясь от демонов, Думузи просит Уту о следующем:

Преврати мои руки в руки газели, Преврати мои ноги в ноги газели, Да избегну я моих демонов…{383}

Хоть Уту и выполняет просьбу родственника, однако демоны смерти все-таки находят Думузи и разрывают его на части. В Месопотамии мы впервые сталкиваемся с мотивом о том, что Орион мог представляться не только в образе небесного охотника, но и в образе дичи, на которую охотятся. Подобная двойственность восприятия данного созвездия была зафиксирована этнографами и у ряда других народов. Любящая Думузи сестра готова сойти за него в Подземный мир, и Инанна решает: «Полгода — ты, полгода — она», деля между ними время пребывания в загробном мире{384}. Таким образом, шумеро-аккадский миф объясняет период невидимости Ориона на небосводе, вводя Думузи в ряд умирающих и воскресающих богов древности. Когда вавилонское влияние широко распространилось в регионе Ближнего Востока, то в Иерусалиме задолго до почитания Иисуса Христа женщины, по свидетельству Иезекииля (8,14), оплакивали Таммуза у северных ворот храма Яхве. Весьма важно и то, что здесь, в отличие от египетской мифологии, появляется мотив гибели бога, олицетворяющего созвездие Орион, из-за женщины, широко представленной и в индоевропейской мифологии. В составленных в III тысячелетии до н. э. шумерских плачах по Таммузу, он предстает также и как владыка загробного царства:

Пастырь, царевич Таммуз, жених Иштра, государь Преисподней, владыка могилы!{385}

Если обратиться еще к одной известной цивилизации древнего мира — минойской, — то и там, возможно, Орион занимал видное место в религиозных представлениях. Поскольку минойская письменность до сих пор не расшифрована, судить мы можем только по косвенным данным. Шведский ученый П. Бломберг соотнес керамические статуэтки, найденные в двух минойских святилищах Крита, с описанием звездного неба, сделанным древнегреческим автором Аратом. Как отечественные, так и зарубежные специалисты сходятся во мнении, что в основе описания Арата лежал гораздо более древний источник, относящийся приблизительно к 2000 г. до н. э. и принадлежавший, вероятнее всего, минойской культуре. Если предпринятая П. Бломбергом реконструкция правильная, то созвездие Орион воспринималось минойцами в образе двойного топора лабриса{386}. Однако именно этот лабрис и был одним из главных религиозных символов этой цивилизации, а в соседнем Египте понятие бога передавалось с помощью иероглифа, имевшего вид топора.

Несколько особняком стоит восприятие Ориона в китайской астрономии и астрологии. Там оно называлось Ши-чэнь — «вечные борцы» и символизировало тот период времени, когда все сущее начинало слабеть, силы тьмы усиливаться, все начинало смешиваться. Для государства это грозило массовыми катастрофами, войнами, вторжениями извне. Вместе с тем оно положительно влияло на армию и олицетворяло такие мужские качества, как воинская доблесть, сила и красота тела, умение побеждать, суля участие в войнах, заслуги, воинские звания и другие почести. Ригель, одна из звезд Ориона, в Китае называлась Звездой Достоинства и Чести. Планетой-управителем Ши-чэнь считалась Венера{387}. Выше уже отмечалось вероятное влияние индоевропейских кочевников на китайское обозначение неба, и нельзя исключить, что оно сказалось в подобном «милитаризированном» восприятии Ориона как вечных борцов и покровителей военных. С учетом того, что в средневековой Европе Орион воспринимался в том числе как покровитель рыцарства, вполне возможно, что весьма похожее представление о нем китайцы заимствовали от своих воинственных северных соседей. Согласно европейской астрологической традиции Беллатрикс, одна из звезд созвездия Орион, покровительствовала воинам{388}. Вместе с тем интересна его связь на китайской почве с Венерой, имеющая аналогию в мифологии жителей Месопотамии.

Довольно неожиданной, но от того не менее интересной оказывается связь Ориона с мифом о Шамбале, легендарной стране мудрецов, недоступной для обычных людей. В той или иной степени данный миф впитал в себя помимо собственно тибетских источников, разнообразные индийские, китайские влияния и, возможно, отдельные элементы дозороастрийской религии Ирана. В свое время Н. К. Рерих в так и названной им главе «Дар Ориона — легенда о Сокровище Мира» писал: «В незапамятные времена с далекой звезды упал чудесный Камень. На том месте, где он появился, была основана Шамбала — Твердыня Света. И по сей день хранится этот Камень здесь же, на башне Ригден-Джапо в особом помещении. Этот посол дальних миров содержит некое вещество, помогающее хранить вибрации дальних миров»{389}. С тем, чтобы уже не оставалось никаких сомнений, с какой именно звезды упал этот чудесный камень, в той же легенде он пророчествовал: «Новая Страна пойдет навстречу Семи Звездам под знаком Трех Звезд, пославших Камень Миру»{390}. Его жена Е. И. Рерих вообще утверждала, что энергетический ритм этого Камня есть ритм Космического Магнита, или Сердца пашей Вселенной, которое находится в пространстве созвездия Орион. Хоть собственно тибетские легенды действительно упоминают о чудесном камне, хранящемся в Шамбале, однако в них он не падает на Землю из созвездия Орион, а является даром змей: «Боги-змеи дали царю драгоценность, выполняющую все желания его сердца, пока он сидит на своем троне»{391}. В Индии этот магический камень был известен под именем Чинтамани, в Тибете и Монголии — Норбу Римпоче. В буддийском искусстве этот камень обычно изображался в виде трех кругов, охваченных пламенем, иногда помещаемых в чашу. К одному этому известию Н. К. Рериха можно было бы отнестись скептически, однако вряд ли простым совпадением является то, что именно из Шамбалы, как утверждает традиция, во внешний мир пришла Калачакра — мистическое учение о времени. По преданию, учение Калачакры было изложено Буддой царю Шамбалы и с тех пор бережно передавалось в этой стране из поколения в поколение. Позднее индийский йог Цилупа отправился на поиски таинственной страны и после многочисленных трудностей принес это учение во внешний мир. Если существование Шамбалы не подтверждается научными доказательствами, то распространение Калачакры во внешнем мире датируется примерно X в.: в 960 г. это учение распространяется в Индии, а один из тибетских календарей начинает отсчет времени с 1026 (по другим данным — с 1027) г. — того года, когда другой индийский йог принес систему Калачакры в Тибет{392}. Занимавшийся изучением истории этого учения Ю. Н. Рерих охарактеризовал ее как святая святых северного буддизма. Еще одним «совпадением», наводящим на размышления, является подчеркнутая троичность этого учения, состоящего из трех частей, называемых внешней, внутренней и иной Калачакрой. Троичность прослеживается и во времени обучения этому учению, определенному тибетской рукописью XV в.: «Медитацией занимаются в течение трех лет, трех полумесяцев и трех дней, согласно методу, который хвалит Калачакра. В течение этого периода организм становится готовым к полному изменению»{393}. Изначальный будда, дающий начало колесу времени, представляется в виде божества с голубым телом цвета неба, символизирующего его всеохватывающую природу{394}. Цари-жрецы Шамбалы, являющиеся верховными учителями Калачакры, носят титул кулики, что дословно означает «первопредок», «тот, кто порождает род»{395}. В контексте данного учения речь идет о духовном родстве, однако изначально данное понятие означало, скорее всего, именно физического первопредка. В свете нашего исследования особый интерес представляет грядущий, двадцать пятый царь Шамбалы, который взойдет на трон в 2327 г. и при котором, согласно текстам Калачакры, произойдет решающее сражение между светом и тьмой. Пророчества данной ветви буддизма утверждают, что различные несчастья обрушатся на весь мир, религия исчезнет и в конечном итоге вся планета попадет под власть некоего злого царя. Считая себя всемогущим, он внезапно узнает о существовании Шамбалы и попытается ее захватить, однако в решающей битве он будет убит, а его армия разбита. После этой судьбоносной победы грядущий двадцать пятый царь Шамбалы распространит свое правление на весь мир, который станет продолжением благодатной страны, и на Земле установится новый золотой век. Этого будущего царя Шамбалы, а впоследствии и всего мира будут звать Рудрачакрин{396}. Буквально это имя означает «Рудра с колесом», что выдаст индийское влияние на эту часть традиции Калачакры. Однако в самой Индии, как было показано выше, этот бог отождествлялся именно с созвездием Орион. Весьма показательна и иконография будущего двадцать пятого царя Шамбалы, где он изображался в сопровождении двух больших черных собак{397}. Данная черта также несомненно заимствована из индийской мифологии, где подобным образом традиционно изображался Яма, царь загробного мира. Однако в своей основе, как явствует из сравнительного анализа индоевропейской мифологии, изображение правителя-первопредка с двумя собаками генетически восходит к образу созвездию Орион, сопровождаемому и на небе своими любимыми охотничьими собаками. Кроме того, на связь Ориона с Рудрачакрином намекает и хронология грядущих событий. Согласно пророчествам, решающая битва со злобным императором варваров произойдет в 98-й год правления царя Шамбалы, т. е. в 2425 г., после чего настанет новый золотой век{398}. Однако, согласно астрономическим расчетам, из-за эффекта прецессии созвездие Орион на наибольшей высоте по отношению к Земле будет находиться около 2550 г., после чего оно начнет приближаться к нашей планете{399}. С учетом того, что сам цикл прецессии длится около 26 тысяч лет, погрешность оказывается совсем маленькой, и время правления Рудрачакрина достаточно точно совпадает с завершением удаления Ориона от Земли и началом его пути по направлению к человечеству. Таким образом, мы видим достаточно много общих моментов, сближающих миф о Шамбале и ее грядущем правителе с мифом о небесном охотнике. Несмотря на то что в науке еще нет полной ясности о времени и путях происхождения легенды о стране мудрецов, мы видим определенное влияние, какое на него оказал миф об Орионе. Отличием преданий о Шамбале от мифов о небесном охотнике у других народов оказывается то, что они относят его образ не к далекому прошлому, к эпохе начала мира, а к будущему, возвещая грядущий приход, победу и правление Рудрачакрина на всей Земле.

Восприятие этого созвездия в качестве бога или человека не ограничивалось древними цивилизациям и встречается нам буквально по всему земному шару. Сирийцы и арабы звали Орион «великаном», что отразилось в происходящих из арабского современных названиях главных звезд данного созвездия: Бетельгейзе (араб. «ибт аль-джауза») — «плечо великана» и Ригель (араб. «ридж аль-джауза») — «нога великана». Как отмечал в своем библейском словаре Э. Нюстрем, фантазия народов Востока видела в этом созвездии охотника Нимврода, сильного зверолова перед господом, который за свое нечестие был привязан к небесному своду. Якуты сохранили миф о том, как охотник, преследуя лося, загнал его на небо, где они стали созвездиями Орион и Большая Медведица{400}. Другая группа якутов на Олекме, называвшая охотника сыном неба Халлаан уола, считали Млечный Путь следом от его лыж, оставленным во время небесной охоты. Как мы увидим ниже, связь Млечного Пути с небесным охотником весьма показательна. Чукчи также видели в созвездии Орион охотника, преследующего северного оленя— Кассиопею. Пояс Ориона они считали спиной, а Меч — половым органом охотника. В созвездии Лев чукчи видят жену Ориона, приревновавшую его к Плеядам и ударившую кроильной доской, от чего его спина стала горбатой. Потом Орион-Кривоспинник действительно попытался жениться на какой-нибудь из шести женщин Плеяд, но они прогнали его из-за его слишком большого члена, он стал стрелять в них, а они убежали. Коряки называли это созвездие искусным стрелком Rultejet, только охотился он у них уже не на Кассиопею, а на Плеяды, в которых они видели не одного, а несколько оленей. У азиатских эскимосов соотношение с небесными объектами также оказалось измененным: Орион остался охотником, Плеяды стали уже девушками, Большая Медведица — северными оленями, Близнецы — луком, а Кассиопея — медвежьим следом. Расмуссен на Аляске записал, что Пояс Ориона отождествлялся аборигенами с тремя охотниками, но не на лося, а на медведя. Племя амазонских индейцев десана называют Ориона Хозяином Животных, которого они представляют как охотника, который идет по Млечному Пути, неся определенную дичь, кукан с рыбой или корзину с плодами, в зависимости от соответствующего сезона. Живущие на Филиппинах негрито Лусона видят в этом созвездии уже не охотника, а шест, на котором несут охотничью добычу.

Иногда мифологема об охотнике, его собаке и дичи связывалась с тремя звездами созвездия Орион. Так, жители Конго видели в них собаку, пальмовую крысу и охотника. Похожие представления были и у других племен бантуязычной Африки. Луба-касаи воспринимали четыре звезды Ориона в качестве четырех великих духов летнего неба, а три звезды Пояса Ориона — как собаку, охотника и дичь. О значимости, которую данное племя придавало центральной звезде Пояса Ориона, красноречиво говорит тот факт, что охотник считался сыном духа Tshamc, который после христианизации стал отождествляться с Иисусом Христом. Поскольку созвездие Орион в этом регионе не видно три месяца в разгар сухого сезона, оно играет большую роль в хозяйственной жизни этого племени. Сонге точно так же называли Пояс Ориона «собака, охотник, дичь», но у них охотник назывался Ветер, который уносил души людей в страну мертвых, собака — его помощник Радуга, а дичь считалась первопредком людей и всех млекопитающих Mpucla. Как видим, у этого африканского бантуязычного племени Пояс Ориона имел самое прямое отношение к первопредку человечества и переходу человеческих душ в загробный мир, видную роль в котором играла именно собака. У третьего бантуязычного племени чокве три звезды Пояса Ориона воспринимались как зверь (kashitu), охотничья собака (kawa) и охотник (mutu). Зачастую сама собака именуется muta, т. е. связашшй с охотой дух собаки, собака первого охотника Cimbundu. О большом влиянии данного астрального мифа на жизнь данного племени говорит и то, что на домах чокве встречается роспись в виде трех кружков на стене, символизирующих Пояс Ориона, а после удачной охоты охотник поворачивается к Ориону, воздавая хвалу духу собаки (muta). Еще одно африканское племя того видело в западной звезде Пояса Ориона кабана, в средней — собаку, а в восточной — охотника. С другой стороны, тсвана воспринимали звезды Ориона как трех собак, преследующих трех бородавочников (Пояс Ориона). В данном случае, вероятно, мы уже видим постепенное полузабвение первоначального мифа, в результате чего с Поясом Ориона стал связываться уже не охотник с собакой, а дичь.

Пример определения сельскохозяйственных сезонов по положению на небе интересующего нас созвездия мы видим в Западной Африке. У живущего там племени темне исследователи записали следующее сообщение: «Koklovino — созвездие, в котором мелкие звездочки — цыплята, а большая — их мать; оно находится слева и на большом удалении от Dzeretsia; у Dzeretsia в руках натянутый лук, нацеленный на наседку с цыплятами; Dzeretsia — большое созвездие; по нему определяют время полевых работ; его представляют мужчиной с двумя ногами, двумя руками, половым органом; на поясе татуировка с изображением трех мужчин; у него натянутый лук; созвездие (Stem) заходит раз в год сразу после сева ямса; восходит на востоке, заходит на западе; когда выше всего, тогда сеют ямс; когда созвездие исчезает, начинаются дожди; говорится, что «Dzcrctsia наступил ногой в воду»; если при восходе Dzcrctsia его первым увидят змеи, в наступившем году люди станут умирать от болезней; если же обезьяны, то год будет мирным». Другой пример связи сельскохозяйствснного сезона с интересующим нас созвездием мы видим у африканских догонов. Важную роль в их традиционной культуре играло здание амбара для хранение пищи, представлявшее в их глазах вселенную в миниатюре. Его круглое основание символизировало собой солнце, а крыша — небо с луною. По центру каждой из сторон, ориентированных по сторонам света, идут лестницы длиной в десять ступеней каждая. Эти четыре лестницы представляли собой единство мужского и женского начал и обозначали восемьдесят потомков восьми первопредков. Кроме того, каждая лестница была связана как с небесными объектами, так и земными существами. В этой своеобразной системе координат северная лестница соотносилась с Плеядами и представляла человека и рыбу, а южная — с Поясом Ориона и домашними животными. Поскольку амбарная дверь, располагавшаяся на северной лестнице, ассоциировалась с половыми органами Матери-Земли, можно заключить, что Плеяды соотносились у догонов именно с женским началом. Соответственно, именно эти два созвездия играли для этого племени ключевую роль в определении сельскохозяйствснного года: «Три звезды пояса Ориона, ориентированные на восток/запад, представляли nommo die, tityayne и принесенных в жертву Номмо, то есть хранителей хлебных зерен между жатвой и следующим сезоном сева. Поэтому эти звезды связаны с сохранением зерна. <.. > Плеяды связывались с родом, посевами и жатвой. Рисунки, представляющие Плеяды и напоминающие «кучу сжатого проса» состоят из девяти точек, означающих «восемь зерен и семя тыквы в девятом». «Группа звезд (Плеяды) отражают восемь зерен Аммы, которые он дал для еды (человеку)». <.. > Их восход указывает на приближение зимы, когда начинается подготовка к посеву. Это время определяется восходом (Плеяд) на горизонте; говорят… «Плеяды появляются вовремя». Жатва начинается, когда при заходе солнца они стоят в зените»{401}. Живущее в Восточной Африке племя сандаве определяет время обработки земли по созвездиям Плеяды (Wiya) и «Плеяды-мужчина» (Wiya maxae), в которое они включают Пояс и Меч Ориона. Кхмеры в Индокитае называли Орион Djem Koi, буквально «время плуга». Живущие на островах Торресова пролива меланезийцы также объединяют Орион и Плеяды в одно созвездие, по которому определяют время посадки ямса. У индейцев навахо Орион хоть и не связан напрямую с сельским хозяйством, но представляется им мужчиной, следующим за Плеядами, в которых они видели семью, запятой посадкой растений.

В Бенине Орион был известен как охотник Ago с тремя собаками, в других местах Западной Африки в Поясе Ориона видели обезьяну, ворующую кукурузу на поле, преследующую се собаку и хозяина собаки; трех собак, с которыми охотники пошли на охоту; охотника, его собаку и дичь; антилопу, собаку и охотника; собаку, зайца и охотника. Весьма показательно, что в Uzia созвездие Орион называли Owibielame, что переводится как «охотник на зверей». Схожее представление зафиксировано и у рутульцев на Кавказе, где крайняя правая звезда Пояса Ориона и соседняя с ней звезда Меча Ориона назывались «козами»; средняя звезда Пояса — «волком», а левая — «собакой». Вож гонится за козами, собака за вожом, но никто никого не может поймать. У живущих в Юго-Западной Африке готтентотов мы также видим постепенное забвение исходного мифа: три звезды Пояса Ориона они воспринимали как трех зебр, а охотника, пустившего две стрелы в среднюю зебру, видели в Мече Ориона. Вместе с тем у них сохранилась такая немаловажная подробность, как представление о Плеядах как женах Ориона. У обитавших неподалеку бушменов Восточной Намибии также было зафиксировано представление, что «Орион связан с легендой о небесной охоте». Тибетцы видели в Поясе Ориона трех оленей, которых преследовал охотник, безжалостно истреблявший живые существа. Животные добежали до пещеры, где жил отшельник Миларайба, который обратил охотника в буддистскую веру, после чего олени, охотник и его собака были перенесены на небо.

Интересно, что в одной из записанных у тюрко-монгольского населения Сибири версий астральные позиции охотника и его собаки перепутаны между собой. Согласно ей охотнику Кокетею удалось добыть крылатую собаку Хубай-хус, от которой никто не мог уйти. Однажды собака погналась за тремя маралами, которые заманили ее под воду. Кокетей проклял маралов, в результате чего их души превратились в три звезды Пояса Ориона, Хубай-хус — в меч Ориона, вечно преследуя их, а сам охотник Кокетей стал Сириусом. Как видим, у данной части жителей Сибири собака и охотник поменялись местами на небе, что свидетельствует о постепенном забвении тюрками исходного астрального значения мифа. Аналогичная путаница наблюдается и у одного индейского племени. Марикопы воспринимали три звезды Пояса Ориона как оленя (звезда, которая выше остальных), горного барана (средняя) и антилопу (самая нижняя звезда). Охотник (звезда низко над южным горизонтом, видимо, Сириус) выстрелил в горного барана; три звезды к востоку — наконечник его стрелы, три в линию к западу (Меч Ориона?) — ее оперение.

Живущие на севере саамы считали Ориона охотником Kalla pameh, Большую Медведицу — его луком, а Кассиопею — лосем, которого он гонит со своей собакой. По другому варианту саамского мифа Орион назывался охотником Тиермес, а олень был созвездием Телец, рога которого состояли из звезд Гиад, хвост оленя — Персей. О глубокой древности данного финно-угорского мифа свидетельствует, возможно, петроглиф на Бесовом Носе, на котором лыжник преследует лося. О космическом характере данного персонажа говорит то, что в его руках, по всей видимости, находится полумесяц и солнце, символизирующие дневное и ночное светила. Сопоставляя саамский фольклор со средневековыми венгерскими преданиями, в которых первоначальные языческие предания мадьяр о своем происхождении перемешались с библейскими образами, М. Янкович пришел к следующему выводу: «Об Орионе следует говорить отдельно. В Месопотамии это созвездие отождествлялось с образом Нимруда, библейского царя-охотника. Согласно венгерским средневековым хроникам Менрот, отец близнецов-охотников, и библейский Нимруд — один и тот же образ. Это предположение подтверждается тем, что по верованиям финно-угорских народов и в Месопотамии образу одного из охотников и супругов богини в образе оленя соответствует Орион»{402}. Поскольку венгры производили происхождение своего парода от Мадьяра, одного из близнецов — сыновей самки мифического животного, то и его отец Менрот-Орион оказывался прапрапредком венгров. На противоположном конце Евразии, в Японии, созвездие Орион получило называние звезды Ватанабэ и стало символом основателя древнего клана Мори{403}.

У уже упоминавшихся выше ербогачснских эвенков Мангы-Дёромго (Орион) пересекает на лыжах небесный свод, убивает лосиху (четыре звезды ковша Большой Медведицы) стрелой (три звезды от Ориона к Большой Медведице) под лопатку, а сопровождавший ее теленок (первая звезда Большой Медведицы) падает на землю, и от него происходят нынешние лоси. Казахи в трех звездах Ориона видят трех баранов, а в других трех — трех охотников. Охотники на земле убили слишком много животных, бараны пожаловались богу, который поднял их на небо, а за ними на небо поднялись и охотники. Почти все племена Южной Сибири и Монголии воспринимали данное созвездие как преследующего маралух охотника с собакой. Показательно, что перед охотой и во время се тувинцы и алтайцы смотрели на Орион, особенно на звезду, которая обозначала стрелу, и угощали ее чаем. Этот обряд явно напоминает обращенную к Ориону благодарственную молитву охотников африканского племени чокве после удачной охоты. Вряд ли подобное обращение на противоположных концах Старого Света именно к данному созвездию за помощью в охоте было случайным — скорее всего, это говорит об уходящих в глубокую древность охотничьих ритуалах, возникших еще в ту эпоху, когда далекие предки африканцев и алтайцев могли контактировать.

Различные материальные следы почитания Ориона разбросаны и по всему Новому Свету. О значении, которое придавали этому созвездию североамериканские индейцы, свидетельствуют т. н. каменные «колеса». Они представляют собой кольца из камней диаметром от 1,5 до 60 м, в центре которых находится каменная пирамидальная насыпь, от которой в ряде случаев идут «спицы», число которых обычно равно 28, также выложенные из камней. Всего на территории от Техаса до Южной Канады найдено около пяти миллионов каменных «колес». Астроном Джон Эдди определил, что в каменном «колесе» в штате Вайоминг (США) место восхода солнца в день летнего солнцестояния обозначено одним лучом-радиусом, а заход — другим. Кроме того, он обнаружил, что лучи-радиусы указывали также точки восхода трех ярчайших звезд Северного полушария: Сириуса (созвездие Большой Пес), Ригеля (созвездие Орион) и Альде-барана (созвездие Телец). В канадской провинции Саскачеван еще одно «колесо» имело точно такую же ориентацию на те же звезды. По расчетам эти «колеса» были созданы около 1700 лет назад{404}. В загадочных изображениях пустыни Наска в Южной Америке видят еще одно возможное доказательство интереса индейцев к этому созвездию. Немецкий математик М. Райхе и американский астроном Ф. Питлуга считали, что гигантский Паук в пустыне изображает Ориона, его тонкая талия символизирует три звезды Пояса, а ось симметрии фигуры нацелена на место захода Ориона в ту эпоху, когда создавались рисунки Наска{405}. То, что это созвездие воспринималось в данной культуре подобным неожиданным образом, объясняется тем, что еще до нашествия инков индейцы предсказывали с помощью пауков дожди и другие природные явления, а в эпоху инков специальная группа жрецов-пакчарикус использовала этих насекомых для предсказания будущего. О древности подобных представлений свидетельствуют похожие на пауков чудовища на барельефах храма Гарагай, находившегося примерно на месте современной Лимы и датируемого специалистами 1800—900 гг. до н. э.{406} Еще один пример почитания данного созвездия мы видим у инков, где в городе Чавин-де-Уантар был найден алтарь с семью созвездиями, точно соответствующими по расположению семи звездам Ориона{407}. Однако в Новом Свете имеется еще один, гораздо более грандиозный памятник, свидетельствующий о почитании интересующего нас созвездия. Археологи Хосе Фернандес и Роберт Кормак установили, что центральная часть города Утатлана в Гватемале, последней столицы майя в 1150–1524 гг., была спроектирована «в форме созвездия Орион». Фернандес показал, что все главные храмы Утатлана «были ориентированы на точки гслиакальных заходов звезд Ориона». Согласно представлениям майя это созвездие было «местом творения». Три главные звезды его пояса называются в «Пополь-Вух» тремя камнями, что установлены в «сердце творения», или «черепахой возрождения»{408}.

У алтайцев, кроме того, был записан еще один вариант, детализирующий соотношение звезд: охотник Канджигей перебил почти всех зверей, за исключением маралухи с двумя детенышами, стрела пронзила ее и вышла окровавленная. Соответственно, три звезда Пояса Ориона — это маралуха с детенышами; под нею Канджигей, над нею стрела, а подле маралухи три собаки. В этой группе сюжетов данное созвездие зачастую воспринимается одновременно как охотник и преследуемая им дичь. По другому варианту, охотник Когольдей обещал перебить всех маралов, за что бог его проклял. В созвездии Орион три маралухи стали звездами, четвертая звезда — Когольдей, пятая — лошадь, шестая — стрела, а седьмая — собака. В еще одном записанном на Алтае мифе преследователя трех маралух зовут Коголь-Майман, в одной звезде Ориона видят его собаку, в другой — беркута, в третьей — стрелу, а в остальных трех — хвост маралух. Также показательно, что Коголь-Майман является покровителем охотников и именно его они просят об удаче в промысле зверя. Шорцы в созвездии Орион видят богатыря Кан-Ергека, его лошадь, трех собак, лося и пронзившую его стрелу. У монголов применительно к этому созвездию сохранилось предание об охотнике Когульдей-мергене, его коне, двух собаках Асыр и Басыр (что весьма показательно в свете индоевропейских данных) и загнанных им на небо трех маралухах.

Связь созвездия Орион с небесным охотником не ограничивается одним лишь Старым Светом. Живущие в Калифорнии индейские племена кауилья, купеньо, луизеньо воспринимали данное созвездие как горного барана, охотника-левшу и пущенную им стрелу. Индейцы Юго-Запада мохаве в Поясе Ориона также видели горного барана, в Канопусе — старого охотника, попавшего в него стрелой. Раненый баран бежит к западу, где его поджидает Сириус — юный сын Канопуса. Для индейцев Великих равнин Пояс Ориона — это три самца бизона, а две звезды ниже — готовящиеся выстрелить в них охотники, оказавшиеся на небе. Живущие там же вичита вообще относят этот эпизод к началу мироздания: в начале времен голос велит человеку убить третьего оленя; черный, белый и черно-белый олени выпрыгивают из воды; человек стреляет в черно-белого, после чего светила приходят в движение, начинается чередование ночи и дня, а три оленя и охотник с тех пор видны на небе. У живущих в Большом Бассейне чемеуэви три звезды Пояса Ориона — три горных барана, находящийся в середине пронзен на земле стрелой слепого охотника, оперение стрелы — меч Ориона, наконечник — голова Ориона; Бетельгейзе, Ригель — охотники в засаде; Альдебаран, Сириус — загонщики. Весьма близкие представления существовали и у индейских племен Большого Юго-Запада. На Северо-Западном побережье Америки племя квакиутль считает Ориона охотником, владельцем тумана. По другому мифу, записанному у них, Плеяды — это калан, преследуемый охотниками, ставшими Орионом. Аборигены Австралии видели в Орионе охотников на кенгуру, сблизиться с которыми стремятся девушки Плеяды. Другое австралийское племя питжанджара воспринимали это созвездие как преследующего семерых сестер Плеяд старика, который в процессе погони своим копьем наметил сакральные пункты на местности. Камиларои рассказывали о том, как группа мужчин загнала группу женщин на дерево, откуда бог помог им забраться на небо и сделал Плеядами. Предводителем мужчин они считали Ориона, подчеркивая наличие у него пояса и бумеранга. Племя вилман хоть рассказывало другой миф, но тем не менее в Поясе Ориона видела охотника с двумя сыновьями-подростками, а в Плеядах — его жену с младшими детьми. Другие племена северо-востока Южной Австралии считают Плеяд покрытых сосульками красавицами сестрами, а Орион — их мужьями. Хоть австралийские мифы прямо пе называют Ориона прародителем этих племен, однако следует учитывать особенности их мифов. Так, например, по мифологии австралийского племени аранда, тотемистические предки, странствуя по стране, оставили в разных местах «детские зародыши», которые лежат там до сих пор и затем входят в тела женщин{409}. Живущие на границе Тибета и Индии мири, равно как и бенгальцы, видят в Поясе Ориона юношу или юношей, преследующих по небу девушек Плеяд. Бирманские карены считают мужьями Плеяд только три звезды Пояса Ориона. Тангуты передают сказание о том, как красная звезда Гачари приревновал свою жену (Плеяды) к Ориону и спустил ему на спину камень; с тех пор это созвездие посредине надломлено. Айны Японии считали Пояс Ориона тремя юношами, пытавшимися схватить девушек Плеяд. В Полинезии маори также видели в данном созвездии охотника на птиц Taotoru, бывшего возлюбленным небесной девы, но нарушившего запрет видеть ее лицо. После этого на охоте Taotoru упал с дерева и разбился, по просьбе его бывшей возлюбленной он был поднял на небо и превращен в созвездие Орион. Данный сюжет примечателен еще и тем, что здесь, как в греческой мифологии, мотив смерти Ориона связывается с женщиной. Индонезийское племя клемантан также видит в этом созвездии в земного юношу Lafaang, который стал возлюбленным небесной девы и, хоть и умер на земле, был превращен в созвездие. Другое живущее там племя ментавай, наоборот, видело в Плеядах восемь братьев, а в Поясе Ориона — жен трех из них.

Выше мы уже отмечали, что у чукчей и австралийцев сюжет небесной охоты плавно перетек в сюжет о стремлении охотника Ориона овладеть женщинами Плеядами. Эта астральная проекция взаимоотношения полов не ограничивалась только этими регионами. Живущие в Восточной Африке манжа считают созвездие Орион своим культурным героем Seto, который стоит с поднятыми руками и смотрит на Плеяд — группу девушек, которыми он желает овладеть и которые позже станут его женами. Пояс Ориона ассоциируется с его пенисом. Их соседи банда также называют Ориона Seto. Туареги Северной Африки называли Ориона — «проводником», а его Меч также воспринимали как половой орган. Плеяды («дочери ночи»), по их представлениям, — это шесть жен Альдебарана и Ориона, седьмая звезда представляла собой мальчика. В связи с чем Ориона туареги называли проводником, не уточняется, но с учетом других мифов можно предположить, что он был для людей проводником не только в их странствиях по земле, но и по пути в загробный мир. Показательно, что в древнеегипетской «Книге мертвых» одним из эпитетов Осириса является именно «проводник загробного мира»{410}. Следует отмстить, что олицетворение мужской силы видели в Орионе и финно-угры: «Меч Калева у эстонцев, Коса Вяйнямейнена у финнов, ножи Колдуна у вогулов — все это синонимы Пояса Ориона и эвфимизмы для обозначения отцовского фаллоса, который заключает в себе будущих сыновей в виде семени»{411}.

Пример связи этого созвездия с загробным миром мы видим у живущих в Сибири иванкинских шёшкупов, которые рассказывали, что жившие на «тонком острове с пятью мысами» первые люди разгневали бога Нома, который взорвал остров. На вершинах гор удалось спастись только немногим людям, Ном же взял души погибших на небо, где они звездами повторяют контуры острова в созвездии Орион. Интересный вариант мифа встречается у аларских бурят. Как и другие племена Сибири, они рассказывают про охотника Хухэдэй мэргэн, погнавшегося за тремя марали и поднявшегося за ними на небо. Одной стрелой он прострелил всех их навылет, после чего они стали Орионом, а его собаки превратились ниже в три звезды поменьше. Сам Хухэдэй мэргэн остался на небе и иногда стреляет громом и молнией, делая шаманами тех, в кого попадает. Как видим, данный вариант мифа связывает небесного охотника с шаманизмом. На эту же связь указывает и приводившееся выше вогульское название Пояса Ориона. Про это же писал известный путешественник и исследователь Н. К. Рерих: «Созвездию Орион посвящены древние таинственные храмы Средней Азии. Шаманская мудрость поклоняется (этим звездам)». По утверждению новосибирского археолога П. П. Лабецкого, следы поклонения этому созвездию можно встретить в святилище в урочище Мугур-Саргол на Енисее, а также в Кара-Оюке (другое название Чаганка) в Горном Алтае{412}.

Живущие в предгорьях Анд в Перу индейцы чаяуита, наоборот, отрицательно относятся к данному созвездию. По их преданиям, яркие звезды в созвездии Орион были людьми на земле из племени ауахун, которые много воевали, убивали и ели других людей. Предки чайяуита уходили ловить рыбу и не возвращались. Так продолжалось достаточно долго, пока они не узнали, от чего гибнут их соплеменники. Тогда чайяуита решили воевать с ауахун и перебили почти всех. Оставшиеся, чтобы спастись, поднялись на небо, стали звездами в созвездиях Орион — Нуну Пайя Нанто («нога Нуну»), Плеяды — Нуну Йя’пира («глаза нуиу») и Гиады — Тайя Кувирато («челюсть белого каймана»). Данное предание показывает, что предки чайяуита столкнулись с племенем, выводившим свое происхождение от Ориона, что свидетельствует, что миф о происхождении людей от данного созвездия уже существовал ко времени заселения Америки. Судя по всему, определенное негативное отношение к Ориону существовало и у евреев. В Библии это созвездие называется словом «Кссиль», этимология которого неясна, однако в Ветхом Завете упоминается город в Иудином колене Кесил, который переводится как «безрассудный», «глупый».

Однако приведенные выше факты не означают, что это созвездие всегда и везде воспринималось именно как охотник. Так, например, у многих американских племен Орион — это человек с отрубленной ногой, у навахо — он танцующий бог, у оджибва — создатель мира Нанабуш, спасший людей от потопа и передавший им шаманские знания. На последнем персонаже, известном различным индейским племенам Северной Америки также под именами Манабозо, Мичабо или Глускэп, следует остановиться несколько подробнее. Согласно североамериканским мифам, будущий создатель мира родился от смертной женщины и западного ветра, символизирующего соответствующую сторону света. Повзрослев, Нанабуш отправился странствовать по свету, оказывая благодеяния человечеству. Так, он не только спас людей от потопа и, подобно Прометею, подарил им огонь, но и создал для них разнообразные ремесла и искусства, а также даже пиктографическое письмо для индейцев оджибве. Победив злых духов, Нанабуш был посвящен в тайны магии, знание которой он также передал людям, создав шаманское общество Мидевивин. По совершении своих подвигов культурный герой поселился вместе со своей бабкой на далеком острове на востоке{413}. Члены знахарского общества оджибва Мидевивин проходили многоступенчатую систему посвящения и славились в Северной Америке как искусные знахари{414}. В индейской пиктографической рукописи «Валам-Олум» Напабуш изображен верхом на черепахе. Однако следует иметь в виду, что в мифологической традиции североамериканских индейцев черепаха символизирует землю{415}. Остается добавить, что братом Нанабуша-Манабозо считался волк, который провалился в нижний мир, утонул и после воскрешения стал хозяином царства мертвых{416}. Таким образом, хоть мифы американских индейцев и не подчеркивает охотничью ипостась Ориона-Нанабуша, но зато они отмечают такую исключительно важную его деталь, как связь с волком и миром мертвых.

У различных индейских племен это созвездие также ассоциируется с кистью руки. Живущее на Великих Равнинах племя тетон полагает, что ежегодное исчезновение с небосвода Руки (части Ориона) означает, что земля теряет свое плодородие. О происхождении этого созвездия у них записан миф, по которому Громы оторвали руку вождю, отказавшемуся совершить жертвоприношение. Хоть юноша Падающая Звезда и вернул ему руку, получив в награду дочь вождя, тем не менее рука каждый раз вновь появляется на небе зимой, напоминая людям, что они должны действовать в соответствии с ходом вещей. В легендах индейского племени хидатса рассказывается про двух братьев — Речного и Домашнего. Опасаясь, что Речной станет слишком могущественным, Длинная Рука забирает его на небо и привязывает его к столбу, где он выучил ритуальные песни, которым затем научил людей. Стремясь спасти его, Домашний превращает себя и брата в пауков, и они убегают. Когда Длинная Рука закрыл своей рукой (созвездием Орион) отверстие в небе, братья ударили по руке топором, в результате чего на ней образовался шрам — Пояс Ориона. Схожие мифы зафиксированы у племен мандан, хидатса, кроу, тетон. В них описывается, как один из братьев-близнецов поднялся на небо через небесное отверстие, отрубил руку небесному вождю и повесил ее при входе на небо с целью закрыть его; это Пояс Ориона и звезды внизу от него.

Жители Хадрамаута именовали Ориона не только «великаном», но воспринимали его как «рыцаря» и даже «всадника». У индонезийцев Плеяды — лодка братьев, а три звезды Пояса Ориона — лодка их жен. Аргентинское племя тоба рассказывает, что во время мирового пожара удалось спастись и, поднявшись на небо, стать звездами некоторым людям, в том числе трем старухам (Пояс Ориона), группе мальчиков (Плеяды) и трем детям (Меч Ориона). Живущие в Гвиане макуши рассказывают миф о трех братьях — двух холостых и одном женатом (Сириус). Один из холостых, отождествляемых с планетой Венера, убивает в лесу другого и отрубает ему ноги. Жена третьего брата находит труп, а убийца бросает ноги в реку. Тело убитого превращается в созвездие Орион, а ноги в рыб; те же ноги видны на небе рядом с Орионом. Данный гвианский миф отдаленно напоминает египетский миф об Осирисе. Как мы видели уже при анализе славянских представлений об Орионе, данное созвездие могло восприниматься как посох или различные сельскохозяйственные орудия, такие как цеп, плуг, коса, грабли, пила, коромысло. У других пародов оно воспринималось как весы, сеть, ножка стола, три волхва, три старухи, бабушка женщины. Не менее разнообразно и восприятие Плеяд. Различным народам оно виделось как сеть, сито, цыплята, курица с цыплятами, утки, гнездо или яйцо дикой утки, голуби, группа оленей, плуг, расстеленная на полу шкура, группа мальчиков, решето, муравьи, осиное гнездо, пчелиный рой, семь королей, не дошедших до Иисуса Христа, сандалии, ушные украшения или семь щенков.

Могло ли восприятие созвездия Орион именно в качестве охотника у столь многих народов на земном шаре, подчас разделенными между собою тысячелетиями и десятками тысяч километров, быть случайным совпадением? Полагаю, что нет. Если мы сравним восприятие небесных созвездий у египтян и шумеров или даже у принадлежащих к одной языковой семье греков и индийцев, мы увидим, что, за исключением некоторых ключевых эпизодов, внешне они подчас довольно сильно отличаются друг от друга. Тот факт, что в славянской традиции Орион мог восприниматься как палка или плуг, либо три марала у населения Сибири, или человеческая рука у американских индейцев, показывает, что восприятие этого созвездия именно в антропоморфной форме, не говоря уже о его образе именно как охотника, отнюдь не было автоматически предопределено. Все это говорит о происхождении данного образа из единого источника. Можно еще предположить, что образ Ориона как охотника мог распространиться по Евразии путем заимствования от одного народа к другому. С некоторой натяжкой можно даже предположить, что путем заимствования он попал и в Африку либо наоборот, хоть подобное предположение применимо только к прилегающей к Средиземному морю северной части Африки, а отнюдь не к лежащей южнее Сахары большей части континента, долгое время остававшейся практически terra incognita даже для жителей Средиземноморья, не говоря уже про жителей Евразии. Но предположение о заимствовании совершенно не подходит для объяснения распространения образа Ориона как охотника на двух других континентах. С учетом того, что до эпохи Великих географических открытий никаких контактов жителей Европы с Австралией не было вовсе, а с Америкой они были крайне эпизодические и отнюдь не способствующие передаче мифологических образов, это свидетельствует об исключительной древности возникновения мифа о небесном охотнике. Еще менее вероятно случайное возникновение независимо друг от друга в различных концах света образов сопровождающих небесного охотника двух собак, связанных притом именно с загробным миром, и созвездия Плеяды как его жен. Все эти факты указывают нам на единый центр происхождения данного комплекса мифологических представлений. Причем время существования этого единого источника по необходимости должно быть исключительно древним, чтобы объяснить возможность контактов предков жителей Европы, Азии, Африки, Австралии и Америки. До эпохи Великих географических открытий был только один момент истории, когда далекие предки жителей всех земных континентов могли контактировать и передавать друг другу те или иные мифологические представления. И об этом моменте мы подробнее поговорим в заключительной главе нашего исследования.

Поскольку, как мы видели, речь идет о едином мифе человечества, варианты которого у различных народов в значительной степени отличаются друг от друга в силу временных и географических различий, попробуем выделить во всем множестве этих вариантов общее содержание, присущее, по всей видимости, этому изначальному мифу. Во-первых, главным персонажем этого мифа является, как правило, отождествляемый с созвездием Орион или какой-то его частью охотник. Эта общая черта объединяет мифы значительной части африканских племен и народов (жителей Конго, Бенина, Западной Африки, луба-касаев, сонге, чокве, того, темне, готтентотов и бушменов), жителей Азии (якутов, чукчей, коряков, эскимосов, саамов, эвенков, казахов, шорцев, алтайцев, тибетцев, монголов, полинезийцев, которые видели в нем охотника на птиц, жителей Ближнего Востока, отождествлявших его с библейским охотником Нимвродом), аборигенов Австралии и американских индейцев (племена кауилья, купеньо, луизеньо, мохаве, вичита, квакнут ль, десана). Даже это краткое перечисление даст представление о поистине общечеловеческом масштабе распространения мифа об Орионе как об охотнике. При этом следует отметить, что центральноазиатские варианты этого мифа оказываются удивительно похожи на древнегреческие представления об Орионе и рисуют этого охотника как безжалостного истребителя всего живого. В тибетской легенде говорится об безжалостно истреблявшем живые существа охотнике, казахи видели в этом созвездии уже трех охотников, убивших слишком много животных и за это обращенных в звезды, а в алтайском варианте Когольдей навлек на себя божественное проклятие своим обещанием перебить всех маралов. Легко понять, что небесный охотник становится покровителем земных охотников и следы поклонения ему эпизодически встречаются нам в различных местах Старого Света: алтайцы просили об удачной охоте Коголь-Маймана, у тувинцев и алтайцев это созвездие охотники угощали чаем перед охотой, а африканские чокве после нее поворачивались к Ориону и воздавали хвалу духу собаки, которую видели в одной из его звезд. Когда в ходе дальнейшего развития общества в нем выделилось военное сословие в ряде мест Орион прямо или косвенно стал ассоциироваться с ним. Так, в Хадрамауте он стал представляться в облике рыцаря или всадника, на Древнем Крите — в виде двустороннего священного топора лабриса, в Китае — как покровительствующее военным созвездие «вечные борцы», а в Тибете как Рудрачакрин, при котором произойдет решающее сражение между силами света и тьмы. Очевидно, что военная ипостась Ориона является логическим развитием его образа могучего охотника в других общественных условиях.

Как охотник Орион достаточно часто воспринимался древними людьми в сопровождении одной или нескольких собак, астральную проекцию которых могли видеть как в отдельных звездах этого созвездия, так ив соседних звездах. Уже упоминавшийся грядущий правитель Шамбалы Рудрачакрин изображался с двумя черными собаками, и именно с двумя собаками мифы изображают монгольского охотника Когульдей-мергена. Не менее интересно сибирское предание о крылатой собаке Хубай-хус, принадлежащей охотнику Кокетею, хоть, как отмечалось выше, астральные проекции этих персонажей были перепутаны и сам охотник соотносился с Сириусом, «собачьей звездой» у многих других народов, а Хубай-хус — с Мечом Ориона. Помимо этих примеров образ собаки или собак, сопровождающих небесного охотника, встречается нам по всей Южной Сибири и Монголии, в Тибете, а также значительной части Африки (Конго, Бенин, западная часть континента, бантуязычные племена, сонге, чокве, того). В Новом Свете братом Нанабуша, отождествляемого оджибва с Орионом, оказывается Волк.

Другой отличительной чертой небесного охотника можно назвать его сексуальность. Чукчи в Азии и туареги в Африке, не сговариваясь, видели в Мече Ориона его половой орган, африканское племя темне также отмечало в этом созвездии половой орган, а финно-угры видели его в Поясе Ориона. Хоть племя тетон американских индейцев видело в этом созвездии не фаллос, а руку, тем не менее их утверждение о том, что с исчезновением с неба Руки Земля теряет свое плодородие, свидетельствует, что и они некогда видели в Орионе производящее начало. Многие мифы связывают это созвездие в качестве мужчины-охотника с девушками Плеядами любовными узами, которые осуществились или только планировались небесным охотником. Такие представления мы встречаем у чукчей, азиатских эскимосов, мири, бенгальцев, бирманцев, тангутов, айнов в Азии, манжа, готтентотов и туарегов в Африке, а также различных племен Австралии. В случае постепенного забвения мифа возможны варианты, когда меняется половая атрибутация созвездий, что мы видим у некоторых племен в Индонезии, когда уже Плеяды воспринимаются как мужья, а звезды Ориона, как их жены. То, что африканское племя сапдве или меланезийцы воспринимали оба этих созвездия как одно целое, также указывает на весьма тесную связь между ними. Наряду с этим в мировой мифологии встречаются и более экзотичные варианты: у полинезийцев и индонезийцев Орион оказывается возлюбленным небесной девы, у чукчей его жена — созвездие Лев, у тангутов — красная звезда Гачари, в Месопотамии супруга Думузи-Таммуза — богиня Инанна-Иштар, олицетворение планеты Венера и именно эта планета оказывается управителем данного созвездия в Китае. Следует отметить, что священный брак Думузи и Инанны в Междуречье, который на земном уровне воспроизводили правители некоторых расположенных там городов-государств, был призван ни много ни мало обеспечить «жизнь всех земель», т. е. плодородие Земли, что перекликается с упоминавшимися выше представлениями о небесной Руке-Орионе американского племени тетон. Наконец, следует отметить и распространение за пределами неиндоевропейского ареала и мотива гибели Ориона по вине женщины. Если в шумерском мифе Инанна-Иштар является непосредственной причиной гибели своего мужа, то у полинезийцев небесная дева, а точнее, запрет видеть ее лицо, является косвенной причиной гибели охотника за птицами. Отголосок данного сюжета присутствуют в преданиях чукчей и тангутов, где жена из ревности ломает спину Ориону.

На примере последнего мотива в шумерской мифологии мы видим появление у Ориона другой его важной характеристики как владыки загробного царства. Обреченный своей женой на гибель, Таммуз, как об этом говорится в шумерском плаче по нему, становится «государем Преисподней, владыкой могилы». Африканское племя сонге в одной из звезд Пояса Ориона видело охотника по имени Ветер, который уносит души людей в страну мертвых, а в другой звезде, что весьма показательно, — собаку этого охотника. Западноафриканское племя темне хоть прямо и не формулировали подобного утверждения, однако у них существовало поверье, что если при восходе созвездия Орион, которое и они представляли себе в виде охотника, его первым увидят змеи, то в наступившем году люди будут умирать от болезней. У американских индейцев, как уже отмечалось выше, правителем загробного мира считался Волк, брат Нанабуша-Ориона. Иванкинские шешкупы в Сибире хоть и не воспринимали Ориона как охотника, однако видели в этом созвездии очертания уничтоженного богом острова с душами погибших людей.

Только что упоминавшееся племя сонге в Африке в третьей звезде Пояса Ориона, помимо охотника Ветра и его собаки, видело первопредка людей и всех млекопитающих. Таким образом, у них это созвездие оказывалось одновременно и первопредком, и связанным с загробным миром охотником, и его собакой. Представление об Орионе как о своем первопредке мы видим и на обширных просторах Евразии у венгров и японского клана Мори. В Южной Америке оно встречается нам у врагов предков индейцев чаяуита, живущих в Андах. Отголоски этого предания присутствуют в мифологии африканских догонов, где одна из лестниц амбара, в их символике, оказывается связанной как с потомками первопредков, так и с интересующим нас созвездием. Стоит вспомнить, что и в тибетских легендах о Шамбале цари-жрецы этой легендарной страны мудрецов, одним из которых будет Рудрачакрин, носят титул кулики, т. е. «первопредки».

То, что именно из Шамбалы, как гласят предания, в Тибет и Индию проникла календарная система Калачакра, означающая буквально «колесо времени», можно было бы рассматривать как случайность, если бы не связь Ориона с календарем в других частях света. Уже в Междуречье мы видим сев зерна в два посвященных Думузи-Таммузу месяца. Точно так же по этому созвездию определяли время сельскохозяйственных работ темне, догоны и сандаве в Африке, кхмеры и меланезийцы в Азии. Если отождествление изображения Паука в пустыне Наска с Орионом верно, то это свидетельствует о длительной традиции определения по данному созвездию сезонов и в Южной Америке. Согласно преданиям племени вичита из Северной Америки, именно Орион своей охотой положил начало мирозданию, движению небесных светил и чередованию дня и ночи. Живущие в Амазонии десана представляют Ориона как идущего по Млечному Пути охотника Хозяина Животных и определяют сезоны по тому, что в данный момент находится у него в руках. Поскольку индейцы Амазонии вплоть до настоящего времени жили практически в условиях каменного века, это связанное с Орионом календарное представление следует считать наиболее ранним, в наибольшей степени отражающим реалии первобытных охотников и собирателей.

Поскольку календарь в древности был связан с наблюдением небесных светил, интересно посмотреть на соотношение Ориона и неба в различных культурах. Про перенос в китайской культуре связанной с этим созвездием символики на обозначение неба вообще было сказано выше. В Месопотамии царь Урука характеризует Таммуза как «великое знамя небес». Индейцы Северной Америки видели в этом созвездии руку, закрывающую вход на небо. В одном из вариантов якутских мифов охотник, олицетворяющий Орион, называется сыном неба. На примере Древнего Египта мы видели, что, по мнению ряда исследователей, в мифах о данном созвездии отразились знания древних о таком важном астрономическом явлении, как прецессия. На связанную с этим явлением дату начала приближения интересующего нас созвездия к Земле указывают тибетские мифы о правлении будущего царя Шамбалы Рудрачакрипа. У живущих на Ближнем Востоке сабиев мы также видим применительно к Ориону-Таузу образ мельницы, часто служивший в мифологии других народов символом, обозначающим прецессию.

Кроме того, у целого ряда народов мы видим наделение персонажа, олицетворяющего собой созвездие Орион, различного рода сакральными или магическими знаниями. Рудрачакрин, как и любой предшествующий ему правитель Шамбалы, является верховным хранителем мистического учения Калачакры. В Северной Америке в мифах оджибва Нанабуш оказывается посвящен в тайны магии, которые он передает людям, создав для этого целое шаманское общество с развитой системой инициаций. Хоть живущее в том же регионе племя хидатса представляло это созвездие не как создателя мира, а как живущую на небе Длинную Руку, тем не менее, согласно их преданиям, один из братьев выучил ритуальные песни, находясь в плену у Длинной Руки. Аларские буряты думали, что небесный охотник Хухэдэй мэргэн стреляет громом и молнией в людей, делая шаманами тех, в кого попадает. Название Пояса Ориона у вогулов также весьма показательно — Ножи Колдуна. Австралийское племя питжан-джара видело в Орионе старика, преследующих девушек Плеяд и в процессе своей погони наметившего своим копьем сакральные пункты на земле. Наконец, согласно представлением древних шумеров, это созвездие предсказывало судьбу и обеспечивало правдивость гадания.

На примере различных народов, стоящих на разных ступенях общественного развития, мы видим, какое подчас значительное место могло занимать созвездие Ориона в их религиозных представлениях. Стадиально один из древнейших образов мы видим у племени амазонских индейцев десана, представлявших это созвездие как охотника Хозяина Животных и определявших по нему смену времен года. У живущих в Северной Америке оджибва Нанабуш-Орион выступает уже как создатель мира и владыка тайн магии, которыми он делится с людьми. Согласно мифам другого североамериканского индейского племени вичита, именно Орион своей охотой положил начало мирозданию, запустив механизм движения небесных светил. Об исключительной значимости, которое могло занимать это созвездие в мифологии древних людей, говорит и тот факт, что африканское племя луба-касаи видело в центральной звезде Пояса Ориона охотника — сына духа Tshame, который после христианизации был отождествлен с Иисусом Христом. Манжа и банда, два других восточноафриканские племени, считали это созвездие своим культурным героем Сето. Когда охотники и собиратели постепенно перешли к скотоводству и земледелию, род занятий Ориона у некоторых народов стал меняться. На примере шумерских текстов мы видим, что это созвездие стало именоваться «Верный Пастух Небес», а потом и «владыка хлебов». Соответственно, с переходом к государственности изменилась и социальная проекция: во время коронации священный брак Таммуза и Инанны воспроизводили теперь цари и жрицы шумерских городов-государств. Точно так же и в Тибете будущий Рудрачакрин мыслился теперь не простым охотником, а грядущим царем сначала Шамбалы, а затем и всего остального мира.

Глава 6

СТРАЖИ ЗАГРОБНОГО МИРА

В первой главе мы видели, что еще в XIX в. белорусы поминание умерших предков связывали с упоминанием двух собак князя Боя. Связь между этими, казалось бы, никак не связанными двумя явлениями далеко не случайна и неоднократно встречается нам и в других местах. Так, например, надпись на надгробном камне в Новогрудненском лесу гласит:

Тут Иван Семашко лежит, У ногах черная собака тужит, У головах фляшка горилки стоит, У руках острый меч держит. Го! го! го! Щиж кому до того?{417}

Когда реальные захоронения с собаками прекратились, память о былой связи продолжала бытовать в народной среде в виде тех или иных поверий. А. Н. Афанасьев в своей книге упоминал следующее русское суеверие: когда умирающий долго агонизировал, крестьяне для ускорения выхода души из тела разбирали над его головой крышу и потолок и сквозь это отверстие протаскивали из дома во двор черную собаку. У чехов, по словам этого же исследователя, было схожее поверье: перед кончиной человека является огромная черная собака, обходит вокруг дома, где лежит умирающий и располагается поблизости. Когда человек умирает, собака немедленно исчезает{418}.

Связь умирающего или умершего человека с собакой в славянской традиции не случайна и восходит к языческим представлениям. Анализируя древнерусский погребальный обряд на основании данных археологических раскопок Гнездовского некрополя, Ю. Э. Жарнов констатирует: «Видовой набор фаунистического комплекса ограничивается фактически тремя видами: лошадью, собакой, птицей (курицей). <.. > Сравнительный анализ имеющегося материала с данными исторических и этнографических источников показал, что лошадь, собака и птица в погребальном культе играют роль «проводников из посюстороннего в потусторонний мир». Предложенная интерпретация должна пониматься как система с достаточно автономными элементами (конь, собака, птица); эта система входит в общую систему погребального культа и фактически дублирует такой универсальный способ «переправы», как сожжение»{419}. Археологические данные о языческой эпохе подтверждают и письменные источники того времени. Побывавший на Волге в 922 г. арабский путешественник Ахмед ибн-Фадлан оставил нам чрезвычайно интересное описание похорон знатного руса, которое он видел своими глазами. Перед тем как предать огню тело покойного, соплеменники «принесли также собаку, рассекли ее на две части и бросили в судно. Затем принесли все его оружие и положили о бок ему; затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они не вспотели, затем их разрубили мечами и мясо их бросили в судно; затем привели двух быков, также разрубили их и бросили в судно; затем принесли петуха и курицу, зарезали их и бросили туда же»{420}. Как видим, перечень жертвенных животных почти полностью совпадает с данными археологических раскопок, добавочное включение в него быков объясняется тем, что они были посвящены Перуну как богу загробного царства. Весьма показательно, что собака стоит в этом описании на первом месте среди принесенных в жертву животных, что недвусмысленно указывает на ее особую значимость в погребальном ритуале. Таким образом, мы видим, что, несмотря на принятие христианства, принесшего с собой новую погребальную обрядность, пережитки языческих представлений в этой сфере продолжали бытовать в народной среде в разных местах славянского мира еще почти целое тысячелетие. Однако идея о связи собаки с погребальным ритуалом древнее эпохи древнерусского язычества.

О глубокой древности возникновения подобных представлений говорит и данное Гомером описание устроенного Ахиллом торжественного погребения Патрокла:

Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем; Множество тучных овец и великих волов криворогих, Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех их Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши; Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины,  Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух и из них заколол и на сруб обезглавленных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных, Медью убив их… (Илиада ΧΧIIΙ, 165–176)

Легко заметить, что погребение Патрокла весьма напоминает описанное ибн-Фадланом похороны знатного руса, произошедшее более двух тысяч лет спустя Троянской войны. Хоть перечень жертв слегка варьируется, включение в их состав лошади и собаки остается неизменным.

В хронологическом отношении примерно среднее положение занимают китайские данные об обычаях племени ухуаней, занимавшего территорию современной Маньчжурии, в названии которого исследователи видят искаженное название ираноязычного племени асиев, ставшего впоследствии известного и античным источникам. Китайский историк Фань Е, живший в 398–445 гг. н. э., так описывает их: «По существующим обычаям высоко ценят смерть в бою. Тело покойника кладут в гроб, плачем выражают скорбь, но во время похорон умершего провожают с песнями и плясками. Откармливают собаку, которую ведут на цветном шнуре, а также берут лошадь, на которой умерший ездил, его одежду и вещи, все сжигают и провожают покойного. Они говорят, что поручают собаке умершего охранять его душу при ее возвращении на гору Чишань. Гора Читань находится в нескольких тысячах ли к северо-западу от округа Ляодун. На эту гору возвращаются души умерших, подобно тому как возвращаются на гору Дайшань души умерших в Срединном государстве»{421}. Как видим, принесенная в жертву собака выступает в роли охранителя души умершего при ее возвращении на священную гору. Столь большой хронологический и территориальный разброс ритуала жертвоприношения коня и собаки на похоронах умершего указывает на возникновение этого обычая в эпоху индоевропейской общности. Древнейшим из известнейших на сегодняшний день свидетельств существования обычая подобных жертвоприношений является ритуальное захоронение в открытом Д. Я. Телегиным поселении Дереивка на среднем Днепре, относящееся к поздней стадии культуры Средний Стог, датируемой концом IV — началом III тысячелетия до н. э. В западной части этого поселения был раскопан культовый комплекс, где около очага VI были найдены захоронения черепа собаки с передними лапами, черепа другой собаки с верхней частью позвоночника, а над ними — черепа жеребца и передних ног другого коня. Около захоронений были найдены глиняная женская статуэтка и изображение кабана, доказывающие культовый характер всего комплекса{422}. Понятно, что появление в комплексе одновременного жертвоприношения собаки и коня произошло лишь после приручения последнего, что случилось в относительно поздний период индоевропейской общности. До этого в захоронениях использовалась только собака, которая была одомашнена человеком гораздо раньше.

Более древние представления, когда с загробным миром связана одна лишь собака, мы видим в греческой и индийской мифологии. Хоть классическая греческая мифология не связывала напрямую собак Ориона с культом мертвых, тем не менее и там чудовищный пес Кербер является стражем загробного мира. Гесиод его описывает следующим образом:

Там же стоят невдали многозвонкие гулкие домы Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной. Сторожем пес беспощадный и страшный сидит перед входом. С злою, коварной повадкой: встречает он всех приходящих, Мягко виляя хвостом, шевеля добродушно ушами. Выйти ж назад никому не даст, но, наметясь, хватает И пожирает, кто только попробует царство покинуть Мощного бога Аида и Персефонеи ужасной{423}.

В классической греческой мифологии выход из Аида сторожит лишь один Кербер, что как будто противоречит исходному архетипу о двух собаках властелина загробного мира, которых мы видим не только в белорусском предании, но и в скандинавской и индийской мифологии. Однако здесь следует принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, сам Кербер в греческом искусстве изображался то двухголовым, то трех-, а то даже пятидесятиголовым чудовищем. Во-вторых, Кербер считался порождением Тифона и Ехидны, а, согласно все тому же Гесиоду, это чудовище родило именно двух собак:

Для Гериона сперва родила она Орфа-собаку; Вслед же за ней — несказанного Кербера, страшного видом, Медноголосого адова пса, кровожадного зверя, Нагло-бесстыдного, злого, с пятьюдесятью головами{424}.

Великан Гсрион жил на острове Эрифия, «в обители мрачной», как его называет Гесиод. Этот остров располагался на крайнем западе — стране, традиционно связываемой со смертью и загробным миром. Подтверждает эту связь острова с царством мертвых то, что оба этих места связываются между собой деятельностью Геракла, являясь его десятым и двенадцатым подвигами. Во время десятого подвига, связанного с похищением коров Гериона, герою пришлось убить сторожившего их пса Орфа, а во время двенадцатого — вывести на время из Аида полузадушенного Кербера. Очевидно, что оба деяния в определенном смысле дублируют друг друга, являясь посещением потустороннего мира, связанными с победами над стерегущими их собаками. Кроме того, из описания Аполлодора мы узнаем, что, помимо коров Гериона, на острове Эрифия (буквально «красный») паслись еще коровы Аида, пастух которых Мелет и сообщил Гериону об угоне его коров{425}. Тот факт, что на острове Эрифия паслось также стадо Аида, липший раз подтверждает его связь с загробным миром. Кроме того, имя Орта (буквально «ранний», «утренний» или «всегда на страже»), первого пса, этимологически может быть связано с именем Ориона. В пользу этой некогда существовавшей связи говорит и тот уже упоминавшийся выше факт, что с Аидом, хозяином второго пса загробного мира, отождествлялся «Великий Охотник» Дионис Загрей. Отзвуком былых астральных представлений о связи «собачьей звезды» Сириуса с загробным миром может служить следующий пассаж Гесиода при описании гибели воинов:

Оных души в землю уже погрузились к Аиду, Кости же их, лишенные кожи, изгнившей вкруг членов, Сириус в черной пыли жарким лучом растлевает{426}.

Примерно так же характеризует эту звезду и римский астролог М. Манилий: «Ниже его мчится Каникула. Ни одна звезда не приходит к людям столь неистово и не заходит столь тяжело. Вот она встает среди страшного холода, вот оставляет мир сиянию Солнца. Так она движет мир из крайности в крайность и оказывает противоположные воздействия. Те, кто с крутых пиков Тавра наблюдают ее возвращение, по первому ее восходу судят о мере согласия и здоровья, погоде и урожае. Она начинает войны и восстанавливает мир, возвращаясь по-разному. Так она движется, смотрит, взглядом управляет миром. Верным знаком ее силы служат цвет и движение огня на ее лице. Вряд ли она меньше Солнца, только находится далеко, и холодный свет движется на ее синем лице. Она превосходит всех своих сестер; никогда более яркая звезда не поднималась на небо из океана и не возвращалась в его глубины»{427}.

В Индии двумя стражами загробного мира, отыскивающими на земле людей, которым суждено было умереть, считались два пса Ямы — царя загробного мира. Обращаясь к умершему, автор гимна «Ригведы» так напутствовал его:

Спеши мимо двух псов, потомков Сарамы, Четырехглазых, пятнистых, по верному пути И достигни отцов, которых легко найти, Которые веселятся на общем пиру с Ямой! Два твоих пса, о Яма, — сторожа, Четырехглазые, стерегущие путь, надзирающие за людьми. Им его передай, о царь, И надели его благополучием и здоровьем! Два похитителя жизни, с широкими ноздрями, рыжеватые (?), Два вестника Ямы, бродят они среди людей. Пусть они снова сегодня дадут нам Счастливую жизнь, чтобы мы увидели солнце! (РВ X, 14, 10–12)

Интересно отмстить, что первый пес Ямы носил имя Шар-бара, или Шабала («Пятнистый»), которое этимологически родственно греческому Керберу, а второй — Удумбала («Черный»), а их обозначение как «рыжеватых» может быть опосредованно соотнесено с «красным» островом Гериона. Данные этимологические совпадения указывают на то, что миф о двух собаках — стражах загробного мира зародился еще во времена индоевропейской общности. Согласно более поздним индийским текстам при обряде кремации в обе руки умершего следовало сложить почки жертвенного животного, предназначенные двум псам Ямы. Однако свидетельство существования этого ритуала обнаружено уже в Тулхарском могильнике эпохи бронзы, открытом в Таджикистане. Не только сравнительная мифология, но и археология указывает на достаточно ранние истоки индийского мифа о двух собаках загробного мира. При раскопках одной из гробниц урочища Клады возле головы покойного были найдены две фигуры собак, причем одна из них была сделана из бронзы, а вторая из серебра{428}. Данное урочище относится к майкопской культуре, существовавшей во второй половине III тысячелетия до н. э. в Предкавказье и на Северном Кавказе. Вопрос о том, какому народу принадлежала эта культура, до сих пор остается дискуссионным, однако последние исследования показывают, что если майкопская культура и не была создана индоевропейцами, то ее носители достаточно много заимствовали из индоевропейской мифологии и ритуала.

Выше уже говорилось о двух волках Одина и своре короля потустороннего мира Арауна кельтской мифологии. Интересно отметить, что представление именно о двух собаках загробного мира было, по всей видимости, знакомо и викингам. Рядом с судном из Гокстана, в котором, как считают исследователи, был захоронен король Олаф, были обнаружены скелеты двенадцати лошадей и шести собак, причем, что показательно, одна из них имела ошейник из бронзы, а другая — из стали{429}. Для сравнения отметим, что рядом с судном из Усеберга, в котором, скорее всего, была захоронена королева Аса, были найдены скелеты десяти лошадей и четырех собак, но ни одна из них не была выделена каким-либо способом. Таким образом, на противоположных концах Европы мы видим два случая обозначения различных цветов собак загробного мира. Эти два примера разделены между собой более чем тремя тысячами лет, что говорит о достаточно большой устойчивости данного мифологического представления.

Миф о стражах загробного мира имел у индоевропейцев и астральную проекцию. По немецким поверьям ниже собственно небес находятся «собачьи небеса» для верных собак. Следы представления именно о двух собаках мы видим и в кельтской традиции. В шотландской легенде два огромных мастифа вместе с дьяволом гнались за грешницей, чтобы забрать ее в ад. В Авесте восхваляется собака, «самое любезное творение», зороастрийцы считали, что ее взгляд отвращал нечистую силу. В «Бундахишн» сказано, что петух вместе с собакой создан для противодействия дэвам и колдунам. Автор подтверждает это соответствующей цитатой из Авесты: «Из земных творений ради уничтожения демонов с (божеством) Срош сотрудничают петух и собака». Кроме того, и в иранской мифологии это животное имело свою астральную проекцию, как это следует из следующего утверждения «Бундахишн»: «О собаках он говорит, что от стоянки звезд, то есть от направления звезд Большой Медведицы, им дано (место) на йоджист (?) дальше от (места) людей из-за того, что они охраняют скот». Показательно, что от севера, этой неблагоприятной стороны с точки зрения зороастризма, они удалены даже дальше, чем люди. Во время парсийского похоронного обряда носилки с умершим сопровождала собака, охранявшая душу умершего. Согласно иранской Авесте, у ведущего в рай моста Чинват душу встречала прекрасная дева, сопровождаемая двумя собаками, охранявшими мост и вступавшими в бой со злыми духами, преследующими душу. Следует отметить, что образ собаки у моста в загробный мир не ограничивается лишь Ираном. Абхазы и грузины полагали, что в загробном мире собака помогает умершему пройти по мосту, а кошка мешает. По представлениям живущего в Индии народа пулая, в мир мертвых ведет тонкий как нить мост; если человек соблюдал установленные нравственные нормы, он легко переходит его; если вел себя плохо, кот подбегает и разрывает нить, человек падает в пропасть, где долго мучается в огне, разрываем и поедаем хищниками и насекомыми. Попутно отметим, что образ собаки у моста в загробный мир имеет, по всей видимости, достаточно древнее происхождение и встречается далеко за пределами индоевропейского ареала. Так, например, живущее на американском Среднем Западе индейское племя меномини полагает, что, когда душа умершего подходит к реке, за которой находится селение мертвых, там через нее перекинуто скользкое бревно, у которого умершего встречает огромный пес, вождь всех земных собак. Если покойный при жизни совершал преступления или плохо обращался с собаками и волками, то пес не разрешает ему перейти через этот мост. Следует отметить, что, согласно приводимым ниже данным, зафиксированным у делаваров, бревно, по которому умерший переходил в загробный мир, имело астральную проекцию{430}.

Предков индоиранцев исследователи связывают с андроповской археологической культурой. В оставленных ею погребальных комплексах костяки собак встречаются выше погребенных, что дает основание считать, что для андроновцев собаки играли роль посредников между миром мертвых и миром живых. Если в андроновских захоронениях останки собак встречаются эпизодически, то в захоронениях синташской археологической культуре мы видим уже устойчивую практику использования собак в ритуальных целях{431}.

Следует подчеркнуть, что и на Руси миф о собаке — проводнике в загробный мир также имел астральную проекцию. Давно известно, что среди многих названий Млечного Пути у славян неоднократно встречаются такие, которые описывают его как дорогу к некоему сакральному центру. К числу таких названий относятся русские «Дорога в Иерусалим», «Дорога из Москвы в Иерусалим», «Моисеева дорога», «Небесная дорога», украинский «Шлях в Київ», польский Droga do Rzuma («Дорога до Рима»){432}. Считалось, что по этой дороге души умерших идут на небо. Однако сравнительно недавно было зафиксировано еще одно ее русское народное название: «Новая запись названия Млечного Пути была сделана в полевой сезон 1999/2000 года в рязанской Мещере. Это обозначение Млечного Пути как Путь Волка. Была записана и легенда, объясняющая название: «Однажды, когда Бог прогневался на людей, один из Архангелов решил помочь людям. Чтобы пройти незамеченным свой путь на землю, он обернулся волком и, прячась между звезд, спустился с неба на землю. Вот почему, когда волки воют, они поднимают морды к звездам. Когда Архангел спустился на землю, то и другие волки стали помогать людям. Через какое-то время потомки этих волков стали собаками»{433}. На распространенность культа крылатого волка в той местности указывает и изображение этого фантастического существа на ручке резца. То обстоятельство, что данное название было дано небесной дороге для душ умерших, позволяет сделать предположение, что крылатый волк имел непосредственное отношение к пути души на тот свет. Это предположение подтверждается изображением с противоположного конца Древней Руси, что позволяет отнести истоки данного мифологического представления как минимум к древнерусской эпохе: «Сакральная глубина космонима, связывающего образ волка с Млечным Путем, находит поразительное подтверждение в Галицкой иконописной традиции в изображении Страшного суда. На них Змей мытарств порой изображался с хвостом, на конце которого — волчья голова. Согласно христианским представлениям, Змей мытарств поглощает души усопших и, в соответствии с их заслугами, отправляет или на небо, или в ад. На иконах Змей мытарств соединяет небо и землю, в том числе и с помощью волка, то есть через волчью пасть душа усопшего отправляются в предназначенный ей путь»{434}. То обстоятельство, что в обоих случаях фигурирует образ волка, а не собаки, не должно нас смущать, поскольку, как отмечает В. В. Иванов, «культ собаки и культ волка в ранних индоевропейских традициях очень тесно между собою переплетены и друг от друга с трудом отграничиваются, как и соответствующие обряды жертвоприношения»{435}. Таким образом, мы видим не только многочисленные примеры самой тесной связи собаки с погребальным культом, подтверждающие правильность связи Ставра и Гавра с белорусским ритуалом поминовения предков, восходящим как минимум к эпохе индоевропейской общности, но и его астральную проекцию, косвенно подтверждающую правильность восприятия и самого Боя, хозяина обоих псов, с созвездием.

Однако собаки не только сопровождали душу человека в загробный мир, что объясняет призыв Ставра и Гавра в белорусском ритуале поминовения предков, но и, что не менее важно, могли и воскрешать человека. Весьма показательно, что этот мотив имеется именно в белорусском фольклоре, откуда происходит и легенда о князе Бое и двух его псах. В белорусской сказке «Ученик чародея» главный герой нарушает установленные учителем запреты открывать волшебную книгу и жениться. За это его преследует и убивает чародей, оживает же его ученик благодаря помощи чудесных собак{436}. Полное соответствие данному сюжету, да еще и с астральной подосновой, мы видели в рассмотренной выше северорусской сказке про волшебную мельницу.

Индоевропейскую параллель данного представления мы видим в армянской мифологии. Седьмым потомком родоначальника армян Хайка был Арай Прекрасный. В него влюбилась Шамирам, жена ассирийского царя Нина. Когда Арай отказался стать возлюбленным царицы, она пошла на него войной и убила его. «Шамирам приказывает перенести его труп в терем своего дворца и говорит: «Я скажу богам, чтоб они лизали его раны, и он оживет». Когда же труп стал разлагаться в тереме, она приказала тайком бросить его в глубокий ров и зарыть. А одного из своих любовников, мужа подходящего, она обряжает и распускает слух, будто боги лизали раны Арая и воскресили его. Она держит (любовника) в секрете и не показывает никому из его знакомых. Таким образом царица Шамирам распространяет слух об Аралезах»{437}. Эти мифические существа известны в армянском фольклоре также под названиями аралез, иаралез, арлсз, имя которых, по мнению Н. О. Эмина, означает «беспрерывно лижущий»{438}. Исследователи отмечают: «Из описания Езника видно, что армяне представляли Аралеза подобным собаке или происходившим от собаки и что будто он жил вместе с небесными невидимыми силами»{439}. Они лизали раны павших в боях храбрых воинов и тем снова оживляли их. Вера в их могущество была настолько сильна в Армении даже после принятия христианства, что, когда в 348 г. царь Вараздат коварно убил Мушенга, его семья не стала хоронить его, а вместо этого пришила отрубленную голову к туловищу и вынесла труп на крышу башни в полной уверенности, что, поскольку покойный был храбрым воином, аралазы спустятся и воскресят его.

Образ небесной собаки восходит к эпохе если не индоевропейской, то, во всяком случае, индоиранской общности и встречается уже в индийской Атхарваведе I тысячелетия до н. э., один из гимнов которой специально посвящен небесному псу:

Он летает по воздуху, Взирая вниз на все существа. (То) величие, что есть у небесного пса, — С его помощью мы хотим почтить тебя жертвенным возлиянием. Три калаканджа, что Поместились на небе, словно боги, — Я призываю их всех на помощь Для невредимости этого (человека). В водах — твое рождение, на небе — пребывание, В океане — величие твое, на земле. (То) величие, что есть у небесного пса, —  С его помощью мы хотим почтить тебя жертвенным возлиянием{440}.

Согласно индийским комментаторам, это заговор на исцеление раненного в бок или парализованного человека, что сближает функции ведийского небесного пса с армянскими аралезами. Указание в первом четверостишии на то, что он летает по воздуху, предполагает наличие у него крыльев. Отнесение рождения чудесной собаки к водам находит свое соответствие в триединой, в том числе и рыбьей, сущности иранского Сэнмурва. Хоть небесный пес не назван по имени, индийская мифология знает только трех собак — уже неоднократно упоминавшихся двух собак Ямы и Сараму — собаку верховного бога Индры. Вероятно, одной из них и был посвящен данный гимн. Калаканджи, с которыми вместе упоминается этот пес, — это некоторые асуры, которые поднялись над землей и превратились в звезды. То, что заговор обращен одновременно к обожествленным звездам и небесному псу позволяет предположить, что и последний вполне мог представляться древним индийцам в виде созвездия.

Эти данные о крылатых собаках позволяют нам лучше понять загадочный образ Симаргла. Это божество упоминается на предпоследнем месте в перечне богов Владимира 980 г. и несколько раз называется в поучениях против язычества. Поскольку письменные источники ничего не сообщают ни о функциях, ни о внешнем виде этого божества, единственным способом хоть в какой-то мере определить его сущность оказалось сравнительное языкознание. В настоящее время практически общепринятой является точка зрения, что древнерусский Симаргл является заимствованным из иранской мифологии образом Сэнмурва, соединяющим в себе черты собаки и птицы. Уже «Вендидат» связывает птицу Саену с исцелением: «И когда ты, о праведный Рашну, пребываешь на том дереве (птицы) sacna, которое среди озера Вурукуща стоит, хранящее хорошее лекарство, крепкое лекарство, по имени «всеисцелительное», на котором пребывают всех растений семена»{441}. В иранском эпосе «Шахнаме» он исцеляет богатыря Рустама и помогает ему сразить неуязвимого Исфандияра, а также выступает как орудие судьбы. Перья Сэнмурва использовались при гаданиях и магических действиях. На сабельных клинках XIII–XIV вв. часто изображалась его схватка с драконом, что подразумевало покровительство чудесной птицы обладателю этого оружия. Кроме того, иранская традиция рассматривала Сэнмурва как трехипостасное существо с головой и лапами пса, птичьими крыльями и в рыбьей чешуе, что символизировало его господство в этих трех стихиях{442}. Определенный аналог этому представлению мы видим в одном древнерусском языческом жертвоприношении: «Жертвенная яма расположена на могильнике XII — начала XIII в. у с. Горки Вологодской области. В яме лежали скелеты пяти собак, птиц, рыб, сверху были положены деревянный сосуд и два замка — для запирания жертвы и обезвреживания злых сил. Затем яма была забросана камнями и шлаком для неприкосновенности и изоляции от всего живого, что очень часто наблюдается на культовых сооружениях. По мнению Н. А. Макарова, раскопавшего это сооружение, жертва здесь была принесена божествам смерти и подземного мира»{443}. Странный набор жертв подземным божествам находит свое объяснение в представлении о трех ипостасях Сэнмурва в иранской традиции.

По мнению В. И. Абаева, имя Симаргл было заимствовано славянами из скифского языка{444}. Образ крылатой собаки нам встречается уже на древнейших памятниках Древней Руси. Она была изображена как на тарелке из Гнездова, так и в заглавной букве «В» Остромирова Евангелия 1056–1057 гг. — древнейшей из дошедших до нашего времени древнерусских книг. Тот факт, что Симарг встречается нам как на памятнике письменности, так и на предмете повседневного обихода, косвенно свидетельствует о достаточно широкой популярности этого персонажа языческой мифологии на Руси. Интересное наблюдение над иконографическим образом этого мифологического существа было сделано Б. А. Рыбаковым. На одном из секций браслета из тверского клада XII–XIII вв. изображена стоящая с чашей девушка, перед которой находится странная фигура как будто бы вырастающего из земли крылатого собакоподобного существа, что исследователь трактует как сцену жертвоприношения Симарглу. Анализируя растительный орнамент, Б. А. Рыбаков приходит к следующему выводу: «Грифону соответствуют ростки растений, обращенные вверх, а семарглам — переплетение корней с отростками на них»{445}. Соотнесенность симарглов с корнями и, следовательно, с подземным миром подтверждает сделанное выше наблюдение о связи этого божества с потусторонним миром. С другой стороны, на медной пластине церковных врат Рождественского собора в Суздале, датируемой 1230-ми гг., два симаргла помещены выше грифона, что указывает на то, что данное мифологическое существо было связано не только с низом, но и с верхом и, следовательно, могло служить посредником между двумя этими сферами. Центральная роль грифона в этой композиции объясняется тем, что, согласно наблюдению Г. К. Вагнера, это существо часто символизировало Христа. Парность изображения симарглов на церковных вратах заставляет нас вспомнить о том, что во многих церковных поучениях против язычества имя этого божества оказывается разделенным на две части. Так, «Слово некоего христолюбца» призывает «не мога терпѣти кретьянъ двоевѣрно живущих вѣрующе в перуна и хорса и въ мокошь и в Сима и въ Рьгла… иже молясть подъ овиномъ. Огневи и виламъ и мокоши (і) симу (і) реглу и перуну…»{446} Обычно это объясняется тем, что смысл заимствованного из иранского языка слова быстро забылся и переписчики, уже не понимая его значения, допускали ошибку. Однако изображение двух симарглов на церковных вратах позволяет усомниться в подобном объяснении. Хоть из иранской мифологии славянами был заимствован образ одной собакоптицы и Владимир в 980 г. ставил идол одному Симарглу, параллельно с этим в народном сознании существовал архетип двух собак загробного мира, идущий, как было показано выше, еще из времен индоевропейской общности. И как только заимствованный от ираноязычных соседей образ стал забываться, и в изобразительном искусстве, и в памятниках письменности вновь на первый план выходит образ двух собак, сохраняющих еще какое-то время свою крылатость. Возможно, что память о крылатости Симаргла отразилась и в слове самарыга, которым в Орловской губернии называли рябого коршуна.

Связь собак с загробным царством встречается также и у многих неиндоевропейских народов. Один из наиболее древних примеров этого представления опять дает нам Египет. Как уже отмечалось выше, в историческую эпоху Осирис не представлялся египтянами в облике охотника и, соответственно, его не сопровождали собаки, как, например, белорусского Боя или греческого Ориона. Однако отголоски изначального архетипа проявились в том, что во время загробного суда ближайшим помощником Осириса выступал собакоголовый бог Анубис, причем на рисунке, показывающем ритуал взвешивания сердца умершего, он изображен дважды, что, очевидно, отсылает нас к образу двух собак, сопровождающих бога загробного царства. На древнеегипетском саркофаге из Египетского музея в Берлине мы видим сразу двух Анубисов одновременно, поддерживающих умершего в облике Осириса. «Тексты пирамид» называют Анубиса первым мастером мумификации, приготовившим мумию самого Осириса, а также, что еще более важно, защитником и покровителем умерших{447}. О тесной связи собаки и олицетворяющего созвездие Орион бога говорит и тот факт, что в некоторых древнеегипетских текстах Анубис называется сыном Осириса{448}. Следует отметить, что своего рода предшественником Анубиса в древнейший период был изображавшийся в виде собаки бог Хентиментиу. Его имя буквально означает «предводитель западных» в смысле «царь умерших», и, что показательно, местом культа этого древнего бога был город Абидос, ставший впоследствии главным культовым центром Осириса{449}. Тесную связь с собакой отмечают не только для Осириса, но и для его сына Гора, олицетворявшего собой власть фараонов в Древнем Египте. «Тексты пирамид» называют сына Осириса идущим во главе западных, по поводу чего исследователи раннего периода истории этой страны отмечают: «Превращение имени абидосского бога Хетиментиу, имевшего воплощение шакала или собаки, в эпитет иераконпольского сокола Хора указывает на сближение причастных к культу первых царей богов, чьи изображения представлены на штандартах прото/раннединастического времени. Таким образом, в «Текстах пирамид» отразились события ранних страниц сложения государства, представленные в мифологизированной форме. Явление этого же порядка зафиксировано в Мемфисском трактате, где Хор наделен эпитетами «шакал Верхнего Египта» и «открыватель путей». Второй эпитет явно указывает на отождествление Хора с Упуатом, имя которого и составило эпитет сокола Хора. Оба примера выражают сущность древнего образа обожествленного воина Хора как завоевателя и объединителя, переданного через сущность близких зооморфных персонажей: шакала, собаки и волка, — выступающих в роли медиаторов, проводников в иной мир, спутников»{450}.

Обратившись к другой древнейшей мифологии, письменно зафиксировавшей миф об Орионе, а именно к шумерской, мы также видим сопровождающих бога-пастуха собак. Когда Думузи бежит от демонов подземного мира, насланных на него его собственной женой, он просит укрытия у своей сестры Гештинанны. Последняя клятвенно обещает не сообщать преследователям убежище брата, говоря при этом:

Если я выдам твое убежище, да растерзают меня твои псы, Чертные псы, твои псы «пастушества», Дикие псы, твои псы «владычества», да растерзают меня твои псы{451}.

Из этой клятвы сестры Думузи мы узнаем о наличие у него собак, которые могут покарать за нарушение данной клятвы.

Интересные представления в связи с рассматриваемой темой встречаются и у финно-угров. Согласно финским представлениям умерший должен был преодолеть огненный поток, на другом берегу которого его поджидал страж с железными зубами и тремя псами. У мари во время поминовения умерших собакам подносили жертвенную пищу, сопровождая это обращением к покойным с просьбой уйти после трапезы. Аналогичное представление зафиксировано и у чувашей: «Угощение собак на кладбище поминальной пищей приравнивалось к совместной еде с умершими, ибо покойники на место поминания приезжают верхом на кончике носа собаки»{452}.

Разительную параллель приведенной выше русской легенде об ангеле-волке мы видим в Новом Свете: «Древняя легенда племени черноногих, территория которых включает Скалистые горы на северо-западе Соединенных Штатов, гласит, что когда земля была молода и ее еще посещали Споми-тапи-кси (небесные существа), смертные люди скитались в лесах, не умея охотиться на диких животных и выживать в холодные зимы. Их пожалели первые из Ксахоми-тапи-кси (земных существ), макойи — то есть волки. Они увидели, что юноша и его семья голодают и, приняв облик молодых мужчин, поделились с людьми мясом, которые несли своему племени. После этого они позволили людям сопровождать их, чтобы они могли научиться совместным действиям при охоте на буйволов или других диких животных. Именно волки объявили людям, что они должны употреблять в пищу только тех животных, у которых есть копыта и рога, и не трогать зверей с когтистыми лапами.

Весной пришла пора расставаться. Волки с сожалением приняли свой природный облик и ушли. Но их можно увидеть на ночном небе в виде звезд, напоминающих нам о том, что следует помогать друг другу. Более того, в память об их сострадании к людям дорога в небесную страну получила название Волчьей Тропы, хотя те, кто не принадлежит к племени черноногих, называют ее Млечным Путем.

Волчья Тропа была тайной дорогой, позволяющей душам умерших попадать в следующий мир, где они жили в мире и согласии с волками. И действительно, волк является тотемом черноногих, причем с сильным шаманским подтекстом..»{453}

Согласно представлениям живущих в Западной Африке догонов, на пути к загробному миру душа встречает сначала петуха, а затем собаку{454}. Живущие на Дальнем Востоке орочи утверждали, что загробный мир собак расположен перед отверстием, ведущим в загробный мир людей. Точно так же и чукчи полагали, что только что умерший человек по пути в царство мертвых должен пройти через собачий мир. Меланезийское племя киваи считали гром лаем двух собак, оповещающих таким образом о прибытии каждой новой души в страну мертвых. Живущее там же племя камано убивало собаку на могиле погибшего воина. Точно так же и племя нага на северо-востоке Индии хоронили с хозяином его любимую собаку. Живущие в Субарктике ингалики полагали, что, когда человек умирает, его душа следует по широкой дороге, по которой он проходит селение душ людей, а затем душ собак. Там две собачьи души охраняют его, так как это место опасно. Подобно немцам о более близком к земле Небе Собак утверждало и индейское племя тлинкитов. Живущее в Мексике племя тотонаков рассказывает, что после смерти первопредков именно собака отвела их души на суд к Солнцу{455}. В Центральной Америке ацтеки с умершим в могилу клали маленькую рыжую собаку, которая должна была перевезти своего хозяина через девять рек в стране мертвых. Аналогичное представление было записано и у живущих в горах Центрального Перу уанка, которые считали, что души мертвых по пути в «Немую Страну» должны перейти реку по тонкому волосяному мосту, в чем им помогают черные собаки, которых специально выращивали ради этого.

Представление о псе загробного мира встречается и у многих других народов, в числе которых финны, вепсы, коми, удмурты, мари, чуваши, тофалары, тувинцы, алтайцы, нанайцы, маньчжуры, удэгейцы, нивхи, айны, чукчи, коряки, ительмены, юкагиры, эскимосы Лабрадора и Западной Гренландии, ингалики, тлинкиты, меномипи, виннебаго, оджибва, северные солто, алгонкины Новой Англии, делавары, гуроны, ирокезы, июни, чироки, уичоль, кора, ацтеки и другие науа, отоми, тотонаки, сапотеки, миштеки, масатеки, михе, цоциль, лакандоны, хикаке, мискито, рама, тайно, таламанка, коги, юпа, калинья, локоно, таулипан, шуар, летуама, уанка, кечуа Центрального и Южного Перу, аймара, ашанинка, мачигенга, шипибо, шеренте.

Немаловажным представляется и то, что у многих народов образ собаки загробного мира также имел и астральную проекцию. В мире весьма распространенным является восприятие Сириуса как собачьей звезды. Уже в Вавилоне она была известна именно под названием «Собачья звезда». Традиция оказалась весьма устойчивой и в каталоге Бируни она названа «Собака великана» (имелся в виду Орион), при этом созвездие Малый Пес назван там «Предшествующий пес», что указывает на существование мифологемы о двух собаках небесного охотника. Это представление не ограничивается Ближним Востоком. Древние греки также отождествляли Сириуса с собакой, а от древнеримского названия этой звезды Canicula («Собачка») произошло название современное каникул. Скандинавам она была известна как пес Грейпер, словенцы называли ее Kuzlak («Собачка»), а финны — Koirantähti — «Собачья звезда». Живущие в Африке на юге Мали бамбара видят в Сириусе собаку, в Орионе — охотника, а в Плеядах и Гиадах — антилоп, на которых он охотится. Туареги называли Сириус «собакой». Китайцы называли ее Лан («Волк») или Тянь-лан («Небесный волк»), а также она была известна у них под именем T’ien-Land — злобный «Небесный пес». Аналогичным образом называли ее и тибетцы, отмечавшие черный цвет этого животного. Вместе с тем у тех же китайцев, возможно под индоевропейским влиянием, были представления и о благожелательных к людям этих животных. В спальнях замужних женщин можно было встретить изображения «небесных собак», поскольку, по китайским верованиям, они хранили здоровье и жизнь детей. Для живущих на севере Америки центральных юпик Сириус был «Собакой луны», индейцы пауни называли ее Волчьей Звездой и, что особенно интересно, связывали именно с ней появление смерти на земле. Сери, другие американские индейцы, видели в Сириусе собаку, преследующую горного барана (три звезды Пояса Ориона).

Выше уже приводились примеры, когда одна из звезд Ориона считалась сопровождающей охотника собакой. В некоторых случаях собак видели даже в Поясе Ориона. У африканского племени саката эта часть созвездия так и называлась «три собаки». Мордва также видела в Орионе собаку, но уже с отрицательной контаминацией, как это следует из принятого у них названия этого созвездия «Собака Шайтана»{456}. Однако небесный пес связывался у народов мира и с другими созвездиями. Западные тувинцы, хороня покойного, старательно избегали направления, ведущего в Пасть Черной Собаки (Кара Ыт Аксы). У различных информаторов данная пасть ассоциировалась с Млечным Путем, с Большой Медведицей, со звездой Чолбои и т. п., при этом она изменяет свое положение на небе, в зависимости от времени года. Считалось, что, если умерший попал в эту пасть, Кара Ыт Аксы надо кормить мясом, отдать ей барана или лошадь, в противном случае умерший потянет за собой родичей. На Кавказе лезгины называли Большую и Малую Медведиц соответственно Большая Собака и Меньшая Собака. В Америке делавары утверждали, что с собаками надо хорошо обращаться, ибо они стерегут мост на развилке Млечного Пути, где лежит путь в загробный мир. В другой записи, сделанной в этом же племени, говорится, что собаки стерегут бревно, служащее мостом на небо. Души тех, кто плохо при жизни обращался с собаками, они сталкивают с бревна в воду. Гуроны полагали, что души людей идут в загробный мир по Млечному Пути, а по соседней тропе, также обозначенной звездами и называемой «Тропою собак», идут души собак. Семинолы, называвшие Млечный Путь «Дорогой душ», по которой души добрых людей идут к городу на западе небосклона, раньше убивали собак, чтобы они сопровождали хозяев в этом утробном путешествии. Собаки же идут по «дороге собак», и эти две дороги сближаются и встречаются в небесном городе. Чикасо называли Млечный Путь «Дорогой белой собаки», а натчез звали его собачьей тропой. Чироки на юго-востоке США видели в Сириусе и Антаресе две собачьи звезды там, где Млечный Путь встречается с горизонтом. Поскольку их нельзя увидеть одновременно, то у этого индейского племени возникло представление о том, что душа умершего сначала переходит поток по тонкой жердочке, затем у прохода на развилке дороги надо хорошо покормить первую собаку. Потом, идя дальше, умерший доходит до второй собаки, которую также надо покормить. Тот, у кого с собой мало еды, не сможет миновать вторую собаку и будет обречен вечно блуждать между ними. Живущие в Гвиане таулипан считают, что, когда души мертвых идут по Млечному Пути, собаки убивают души тех, кто плохо обращался с ними при жизни. По другой версии этого мифа, уже сама собака ведет души умерших по Млечному Пути к их небесной обители, но убивает тех, кто плохо относился к собакам.

Глава 7

ВРЕМЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ МИФА

О НЕБЕСНОМ ОХОТНИКЕ

Понятно, что определить точное время возникновение того или иного мифа обычно оказывается достаточно сложным, если не невозможным делом. Однако на протяжении всего нашего исследования нам встречалось достаточно много фактов, которые позволяют определить время возникновения мифа о небесном охотнике если не с абсолютной, то хотя бы с относительной точностью и, самое главное, определить то время, позже которого он не мог возникнуть. Для более точной и корректной датировки рассматриваемого мифа представляется целесообразным разделить нашу задачу на две части: определить время возникновения мифа собственно о небесном охотнике и время возникновения мифа о сопровождающей его собаке или собаках, играющих заметную роль в сопровождении душ умерших на тот свет и имеющих к тому же в ряде случаев астральную проекцию. Очевидно, что связанные с собакой религиозные представления не могли появиться раньше одомашнивания самой собаки. По поводу датировки этого события мнения специалистов существенно разнятся. По оценкам некоторых генетиков, происхождение собаки от волка произошло 100 тысяч лет назад. Другие генетики датируют это событие периодом от 40 тысяч до 15 тысяч лет назад{457}. Однако археологического подтверждения самой ранней из названной генетиками дат приручения собаки пока не обнаружено. По поводу наиболее древних находок остатков собаки мнения исследователей также сильно разнятся. Так, например, отечественный ученый А. Скобкин таковыми считает череп собаки, найденный при раскопках палеолитических стоянок на Афонтовой горе в Красноярске еще в XIX в., которые можно отнести к эпохе 20-тысячелетней давности, и другой собачий череп, обнаруженный уже в наше время в Разбойничей пещере на Алтае и датируемый радиоуглеродным методом в 14 850 +/- 700 лет{458}. С другой стороны, иностранные ученые пальму первенства в этом вопросе отдают черепу собаки, найденному также в XIX в. в бельгийской пещере Гуайе, возраст которого, по данным радиоуглеродного анализа, составляет 31 700 лет. Другим указанием на одомашнивание собак в ориньяке они считают следы ребенка и крупной собаки, найденные во французской пещеры Шове и датируемые 26 000 лет{459}. Отечественный ученый В. П. Алексеев не исключил одомашнивание собаки в верхнепалеолитическое время, отметив, что оно могло произойти во многих центрах{460}, однако наиболее осторожные археологи датируют одомашнивание собаки примерно 13 тысяч лет назад и локализуют это событие в Юго-Западной Азии{461}.

Насколько мы можем судить по археологическим данным, собака весьма рано входит в круг мифологических представлений древнего человека, внешним проявлением чего становятся ритуальные захоронения четвероногих друзей. На Дальнем Востоке обнаружены ритуальные захоронения собак позднего каменного века, причем у них, как и у человека, на шее были надеты ожерелья с клыками зверей{462}. Древнейшим из известных на сегодняшний день совместных погребений человека и собаки является захоронение мальчика и собаки в пригороде бывшей столицы Западной Германии Бонна Оберкасселе, возраст которого составляет 14 тысяч лет{463}. Этот факт указывает нам на то, что уже как минимум в ту эпоху возникло представление о собаке как существе, помогающем душе человека преодолеть путь в загробный мир. Совместные захоронения людей с этими животными не ограничиваются только Европейским континентом. Так, например, на севере Судана обнаружено погребение с признаками человеческих жертвоприношений, датируемое 5500 лет. На сегодняшний день эта находка — древнейшее человеческое жертвоприношение на всем Африканском континенте. Руководивший экспедицией Жак Рейноль рассказал, что нашел захоронение человека, вокруг которого были уложены тела трех убитых людей и двух собак{464}. Интересно отметить, что и одно богатое до династическое захоронение в Египте (могила № 3 в Иераконполе) непосредственно соседствует как с ямой, где находился мужской скелет с разрубленными костями, так и с другой ямой, где были обнаружены остатки нескольких собак{465}. На расписной керамике культуры Нагада I, относящейся также к додинастической эпохе Египта, изображен охотник с четырьмя собаками. Как следует из надписи на Палермском камне, праздники в честь собакоголового бога Анубиса регулярно отмечались в Древнем Египте уже во времена I династии, начало правления которой различные специалисты датируют 3500–3100 гг. до н. э.{466} Тот факт, что культ проводника в мир мертвых фиксируется уже в самом начале египетской государственности красноречиво говорит о том значении, которое ему придавали древние египтяне. В Америке, в Кентукки, в Индиан-Нолл, более половины из погребений людей, датируемых периодом около 5000 лет назад, были осуществлены с собаками{467}. Можно предположить, что уже в ту эпоху существовали представления об астральной проекции этого животного. Время возникновения мифа о Млечном Пути как Волчьей Тропе у черноногих американских Скалистых гор Э. Коллинз на основании различных данных относит примерно к 9500 г. до н. э.{468}