Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства

Замечал, что талантливые журналисты, имена которых потом становятся известными на всю страну, рождаются лишь в напряженной творческой деятельности, когда жизнь редакционного коллектива интенсивна и подчинена большим общественным целям. Однако больше всего стимулирует творческую жизнь редакционного коллектива постоянный приток в него новых сил, новых имен журналистов со своими взглядами на жизнь, своим самобытным почерком.

В «Советской России» одним из наиболее эффективных, надежных путей привлечения в газету способных профессионалов был перевод в центральную редакцию уже проявивших себя, наиболее активных собственных корреспондентов. Ведущие редакторы газеты, которые принесли в нее и свой взгляд из провинции, и индивидуальные творческие подходы, комплектовались из числа собственных корреспондентов. Такими были в газете Вячеслав Иванов, Юрий Николаев, Всеволод Богданов, Владимир Долматов. Успешным оказался и рискованный эксперимент привлекать для работы в штат редакции интересных авторов из числа периферийных ученых-публицистов, сотрудничавших с газетой. Так оказались в газете в роли редакторов доктора философских наук, ныне известные публицисты Николай Михайлов из Челябинска и Виктор Трушков из Тюмени. Помогло газете и то, что удалось ценой немалых усилий (нужно было специальное решение ЦК КПСС) расширить штат редакции за счет введения новых единиц обозревателей, спецкоров, стажеров.

Разумеется, чтобы призвать под знамена «Советской России» новые имена талантливых журналистов, главным условием было не расширение штатов, а принципиальная позиция газеты: критические выступления против бесхозяйственности и произвола местных руководителей; защита святых мест России – Михайловского, Ясной Поляны, Поленова; природных богатств Отечества – Волги, Байкала, Ладоги… В газету потянулись журналисты, которые не могли сказать то, что они хотели, в других редакциях, это были люди, неравнодушные к тому, что происходило в жизни, люди, которые хотели говорить правду без всяких прикрас. Так появились в коллективе редакции Владимир Шилов, Татьяна Бондаренко, Александр Радов, Станислав Сергеев, Геннадий Жаворонков, Андрей Иллеш, Андрей Черненко, Марина Чередниченко… Я не могу перечислить их всех, пришедших в то время из разных мест и газет и занявших в газете первые линии нападения в роли редакторов, обозревателей, спецкоров. Надеюсь, они меня простят, скажу только, что без их дерзости и неуемности в журналистских поисках «Советская Россия» в то неспокойное время не могла бы стать газетой полезной и нужной людям.

Признаюсь, очень радовался тому, что не сразу и не без ошибок, но начала формироваться в «Советской России» молодежная команда. Уже тогда в ней весьма обещающе заявили о себе молодые журналисты Артем Боровик, Василий Голованов, Андрей Дятлов, Юрий Гладильщиков, Владимир Яковлев… Многие из них теперь известные журналисты: обозреватели, спецкоры, редакторы газет и журналов.

Природа человека своеобразна, и нередко мы лучше понимаем и ценим только то, что уже стало прошлым. Теперь я вижу, что тогда удалось объединить в редакции много интересных и одаренных журналистов с большими потенциальными возможностями. Очень жалею, другого мне теперь не остается, что не все сделал, чтобы потенциальные творческие возможности команды той «Советской России» раскрылись в полной мере. С грустью вспоминаю, как надоедливо на редколлегиях повторял, что у нас нет золотых перьев, подобных «Комсомолке» или «Известиям», и нам, чтобы превзойти их, надо работать во много раз больше. Готов признать, что, очевидно, не всегда был прав в своих слишком резких, завышенных оценках, эти перья в редакции уже были, и довольно острые, а я не всегда умел разглядеть в рождающихся в газете способностях журналиста будущий талант. Утешаю себя только тем, что многое оценить тогда было и невозможно, ибо газета была в поиске новых тем, новых имен, творческий потенциал ее только формировался и еще не мог раскрыться во всей полноте. Думаю, многое из того, чем располагала тогда «Советская Россия», находилось в стадии потенциальных возможностей и нужно было время, чтобы они проявились. Этого времени нам судьбой не было дано.

Часто думаю о том, как удалось объединить в одной газете столько разных по характеру, темпераменту и творческим задаткам людей. Они все были разными: не терпящий фальши, многословия, одаренный от Бога Александр Яковенко; категоричный в суждениях и решениях, принципиальный в позиции Арсений Ларионов; открытый и дружелюбный Всеволод Богданов; острый, непримиримый ко всему, что мешало делу, Владимир Шилов; рассудительный и основательный Лев Львов; интеллигентный и лояльный ко всем Николай Михайлов; всегда не удовлетворенный тем, что делалось, Владимир Шин; неравнодушный, взрывной Станислав Сергеев, неистовая и эмоциональная Светлана Степунина… Что их объединяло, мирило, помогало взаимодействовать, чувствовать локоть друг друга? Прежде всего, конечно, фанатичная преданность своему детищу-газете, которую они в муках творчества рождали каждый день, отдавая ей все, чем обладали. Объединяло и то, что большинство из них были настоящими профессионалами, которые понимали: ради того большого, нужного, что несет газета людям, нужно поступиться своим самолюбием, индивидуальными пристрастиями. Наконец, думаю, объединяло их и доверие к главному редактору как единомышленнику. Для содержания же творческой деятельности, убежден, это различие было необходимым достоинством, интеллектуальным богатством, ибо порождало разнообразие газеты, ее каждодневную неожиданность, способность быть интересной различным по своим запросам читателям.

Нынешнее время для всех живущих в нашем Отечестве – трудное испытание на прочность личных человеческих качеств. Я рад тому, что все действующие лица из прошлой «Советской России», и те, кого я назвал, и те, кого не упомянул, не потерялись и не затерялись в сложное и противоречивое для журналистов время. Имена многих из них известны в нашей печати и составляют ее сегодняшнее достояние. Трудно назвать теперь газету или журнал в Москве, где бы ни работали бывшие журналисты «Советской России», занимая там ведущие творческие позиции. Не могу не сказать с добрым удовлетворением о том, что и поныне, где бы не работали мои собратья по старой «Совроське», все они сохранили самое теплое чувство к газете и к тому времени, когда она поднимала паруса для большого плавания и несла читателям, как гонец, добрые и недобрые вести.

Наличие в газете ярких талантливых журналистов – самое большое богатство редакции. Газета – это такой творческий ансамбль, где без солистов не будет достигнуто хорошего звучания. Иногда спрашивают: много или мало должно их быть в газете? Думаю, что это зависит от конкретных условий деятельности редакции, от наличия атмосферы, благоприятствующей или препятствующей появлению лидеров, авторских имен, придающих газете необходимое ей индивидуальное своеобразие и отличие от других. Творческий коллектив не живет согласно правилам арифметики. Талантливые имена важны не только тем, сколько они могут выдать на страницы газеты ярких, заметных материалов, но и тем, какую творческую тональность создают эти люди в повседневной жизни редакции. Речь идет о создании атмосферы постоянной неудовлетворенности, творческого состязания.

И еще одно серьезное обстоятельство, по моему мнению, следует учитывать, когда мы ведем речь о талантливых профессионалах в газете. Все годы работы в газете я исповедовал убеждение, не отказываюсь от него и сейчас, что сам по себе коллектив профессионалов, даже самый квалифицированный, не так уж много стоит без постоянных и разносторонних связей с авторским активом вне газеты. Если пытаться создавать газету только собственными силами, она довольно скоро станет малоинтересной для читателя. Любой профессиональный журналистский коллектив, даже с большими потенциальными возможностями, исчерпаем. Его творческие возможности необычайно расширяются от повседневных связей и отношений с широким кругом интересных людей, тех самых личностей, которые составляют основную ценность всякого общества. Что бы могла «Советская Россия» без многолетних связей с замечательными людьми, известными в нашем Отечестве: героями-летчиками Михаилом Громовым, Валентиной Гризодубовой, Павлом Поповичем, Валентиной Терешковой; известными деятелями культуры Сергеем Образцовым, Михаилом Ульяновым, Анатолием Папановым; мудрым народным академиком Терентием Мальцевым, его земляком, кудесником-исцелителем Гавриилом Илизаровым; прославленной спортсменкой Лидией Скобликовой; писателями Иваном Васильевым и Юрием Чивилихиным. Десятки имен многолетних друзей «Советской России» я мог бы назвать, чьи выступления составляли главное достояние газеты.

Хочу заметить внимательному читателю: разумеется, смысл состоит не просто в известных именах, ибо разговор веду не о «свадебных генералах». Известные имена, те, что на слуху, конечно, прибавляют газете общественный авторитет. Однако больше привлекает внимание читателя, воздействует на его сопереживание и участие такое выступление, где автор выступает как первопроходец, правдоискатель в постановке, в открытии новых острых и больных проблем жизни общества, когда его позиция не только не разделяется, но и противоречит официальной точке зрения. Предоставление страниц газеты подобным авторам всегда вызывало неоднозначное восприятие, в том числе и на Старой площади, но приносило мне самое большое удовлетворение, ибо я видел, чувствовал: газета защищает и утверждает то, что идет от жизни, что беспокоит общественное мнение. С какой искренностью и болью звучали в «Советской России» выступления писателя Ивана Васильева о бедах и невзгодах российской деревни и с каким неодобрением они встречались в высоких кабинетах ЦК КПСС!

«Советская Россия» первая предоставила свои страницы известному спортсмену и писателю Юрию Власову, через много лет его безвестия и страданий. Перед читателем газеты предстал мужественный человек, высокой чести и совести, с достоинством преодолевший выпавшие на него невзгоды и беды и имеющий право размышлять о нравственных ценностях жизни. В «Советской России» выступал со своими размышлениями о России, об исторической памяти один из совестливых и мудрых отечественных писателей Юрий Чивилихин. Газета выдержала неприятие официальными кругами и поддержала смелые для того времени и талантливые работы мастеров кино Николая Губенко и Ролана Быкова, когда они с большими трудностями, преодолевая косность времени, выпустили в свет свои фильмы «Подранки» и «Чучело». Не «Известия» и «Комсомольская правда», а «Советская Россия» посмела первой опубликовать, не испрашивая на то разрешение, размышления Алексея Аджубея, талантливого журналиста и известного редактора времен Хрущева, на многие годы по высочайшему указанию лишенного права выступать под собственным именем.

Свои размышления о главных действующих лицах газеты завершу еще одним замечанием. Среди главных редакторов широко распространено мнение о том, что создание условий наибольшего благоприятствования для талантливых журналистов наказуемо, ибо становится в коллективе источником внутренних противоречий и конфликтов. Считаю это противоречие благом, ибо оно закономерно и необходимо, позволяет редакции всегда быть в состоянии хорошей творческой формы и постоянного напряжения, дабы не образовалось стоячее болото. Атмосфера творческого соперничества, благоприятного для того, чтобы в газете появились новые имена, создается только в результате таких противоречий. Говорю это к тому, что не надо бояться появления в газете неординарных творческих индивидуальностей, даже если это неизбежно усложняет повседневную жизнь коллектива газеты и главного редактора. Если меня спросят, в чем самый большой секрет успеха главного редактора, отвечу: не бояться собрать вокруг себя людей, которые будут умнее тебя.

3. Горькое счастье главного редактора

В своих размышлениях о тех, кто создает газету, не могу обойти фигуру главного редактора. Я говорил о многогранных качествах, которые должны быть присущи журналисту – корреспонденту газеты. Эти качества еще в большей мере должны быть свойственны редактору газеты. Не могу назвать другую должность, где бы требовалось так много в познании различных областей общественной жизни, в обладании разнообразными организационными способностями, чтобы слаженно, без срывов действовал редакционный механизм. Особенно многое должно быть дано главному редактору в обладании такими человеческими качествами, как терпение и воля, расположенность к общению, умение сохранять и поддерживать отношения с различными движениями и организациями, ведомствами и объединениями на таком уровне и в таком виде, чтобы они не мешали газете сохранить свою принципиальную позицию и творческую индивидуальность. Среди всех многообразных качеств главного редактора на первое место я ставлю гражданскую позицию, ибо убежден, без нее все другие его особенности и качества мало чего стоят.

В повседневной жизни обычно главных редакторов разделяют на смелых, способных на серьезные поступки и на робких, полностью зависимых от сильных мира сего. Существует нередко встречающееся утверждение, что нет смелых журналистов, а есть смелые редакторы, от которых непосредственно зависит, увидят ли свет их выступления. Не отказывая в справедливости этому мнению, не могу не заметить, что есть в нем и некоторое упрощение. Читатель, очевидно, со мной согласится – понятие «журналистская смелость» имеет мало общего с бесшабашным, часто неосознанным разовым проявлением мужества. Одно дело – смелый поступок, даже опасный для жизни, связанный, к примеру, со спасением утопающего. Когда же мы говорим о смелости в газете, то речь идет о мужестве совсем иной пробы. Здесь требуется не просто преодолеть себя, свой естественный страх, слабость – речь идет о смелости, за которой стоит вся жизнь, повседневные будни профессии с ее долгом и обязанностями. Я не верю в стихию, неосознанные импровизации свободомыслия, ибо знаю: серьезному общественному поступку газеты неизбежно предшествует вопрос: ради чего он делается?

Главному редактору для хорошей устойчивости необходима уверенность в том, что он делает нужную людям газету. Главный источник этой уверенности – мнение о газете читателя. Чтобы постоянно чувствовать барометр читательских настроений, в «Советской России» была специально создана социологическая служба. В создании этой службы газета исходила из опыта «Комсомольской правды», «Литературной газеты», и в использовании ее пыталась продвинуться еще дальше в познании своего читателя. Главным аргументом в защиту социологии является сама практика газеты: возможность в течение недели получить от читателя ответы на любые вопросы, интересующие редакцию. В этом и убедительное опровержение весьма распространенной и поныне журналистской самонадеянности: нам и без социологии известно все о читателе. Важнейшим средством социологической службы были читательские письма. По мере того как «Советская Россия» все больше обращалась непосредственно к читателю, затрагивая его интересы, увеличивалось число писем. В 1978 году количество читательских писем в газете составляло немногим более 30 тысяч в год, а в 1985 году перевалило за 200 тысяч.

Читательские письма несли нам не только уверенность, они были и самыми строгими судьями газеты. Ни одна, даже самая малая оплошность и ошибка газеты не проходила мимо наблюдательных читательских глаз. Вспоминаю всегда с удивительным чувством эти читательские письма, несущие и огорчения и радость главному редактору. Не воздержусь и приведу один любопытный пример, подтверждающий, насколько внимательный и дотошный читатель был у «Советской России». К женскому празднику 8 Марта в 1984 году газета попросила известных писателей, актеров, близких нам, высказать свои пожелания. Анатолий Папанов, народный артист СССР, друг нашей газеты, в своем пожелании написал: «Как сказал Проспер Мериме, женщина всегда прекрасна – прекрасна она и на брачном ложе, и на смертном одре». Через неделю на имя главного редактора пришло письмо, привожу его почти дословно: «Ваша женская страница интересна, однако и в ней Вы, к сожалению, не избежали ошибок. Я имею в виду пожелания А. Папанова. Приведенные им слова принадлежат не Мериме, а Овидию, а Овидий сказал совсем другое: «Женщина только дважды бывает прекрасной, первый раз на брачном ложе, второй – на смертном одре». Мы проверили – наш внимательный читатель был прав.

Письма читателей и социологическая служба помогли газете начать диалог с читателем и продолжать его многие годы. Диалог стал тем стержнем газеты, который позволял из года в год увеличивать число своих подписчиков не менее чем на 500 тысяч. В 1978 году газета имела тираж около миллиона экземпляров, а в 1985 году – более 4 миллионов.

Нести тяжелую ношу ответственности за газету и брать ее на свои плечи – этому приходится учиться с самого начала, как только ты садишься в кресло главного редактора и у тебя раздается телефонный звонок. Руководящих должностей много, некоторые из них мне довелось испытать на себе, но я не знаю другой, которая была бы сродни редактору газеты по обязанностям брать ежедневно ответственность на себя.

И если существует понятие «инженерный риск», думаю, имеет еще большее право на существование понятие «журналистский риск». Это происходит в тех случаях, когда главный редактор сознательно идет на конфликт в результате выступления газеты, сознавая возможную опасность поражения и потерь. Знаю из опыта, такое выступление обычно движимо убеждением общественной необходимости, являясь проявлением гражданской позиции газеты. Примером подобного риска было выступление газеты летом 1985 года, когда «Советская Россия» представила читателю серию публикаций спецкора Виталия Авдевича о серьезном неблагополучии в сфере капитального строительства в Москве, наличии показухи, приписок. Можно было заранее предполагать, что эти выступления вызовут категорическое неприятие и сопротивление руководства города во главе с первым секретарем горкома, членом Политбюро В. В. Гришиным, который поднимет против газеты большие силы. Так оно и случилось. Главному редактору пришлось испытать давление со всех сторон, вплоть до прямых угроз разобраться с тем, кто стоит во главе газеты. Против газеты тотчас же был задействован отдел пропаганды ЦК, секретарь ЦК КПСС М. В. Зимянин. При этом основной аргумент оппонентов был традиционен и не касался существа выступления газеты, он сводился к тому, как это можно столицу, город образцового коммунистического труда и быта, представлять в таком неприглядном виде. Выступление было риском газеты, но риском неизбежным, если она хотела оставаться правдивой, принципиальной. Конечно, подобный риск должен сопровождаться полной уверенностью главного редактора, что журналист его не подведет, что в критическом выступлении представлена правда.

К публикациям газеты такого же рода, рискованным, вызывающим обязательный конфликт, я бы отнес выступление Владимира Яковлева «Клакеры», характеризующее серьезное неблагополучие в Большом театре столицы, считающемся для прессы в то время одним из неприкасаемых. Подобными выступлениями были критические рецензии «Советской России» на летние гастроли 1984 года в Москве Ленинградского драматического театра под руководством Г. Товстоногова, который тоже не был доступен для объективной оценки в печати. Я бы мог назвать и много других выступлений газеты, они появлялись практически в каждом из номеров, которые следовало отнести к тем рискованным, где проявлялась позиция газеты, ее приверженность следовать правде и справедливости.

Риск всегда находится в определенном соотношении со способностью главного редактора выдерживать давление сверху или, правильнее сказать, пользуясь спортивной терминологией, способностью держать удары. Известно, что в боксе более высоко ценится не тот спортсмен, который может нанести сильные удары, а тот, кто способен выдержать удары соперника. Выдерживая внешние удары, главный редактор тем самым сохраняет в коллективе редакции творческую атмосферу доверия и уверенности, которая стимулирует инициативу и поиск журналистов. Из рассказов коллег и по собственным наблюдениям знаю, что подобной позиции придерживался главный редактор газеты «Известия» Л. Толкунов. С одобрением о надежности своего главного редактора В. Афанасьева мне не раз говорили журналисты «Правды». Приведу еще одно имя. В течение многих лет на Урале мне довелось наблюдать за работой главного редактора областной газеты «Челябинский рабочий» Вячеслава Ивановича Дробышевского. Это был опытный журналист и очень порядочный человек. Среди его качеств как главного редактора одно было особенно ценным. Всякий раз, когда газету осуждали за критические выступления, а это случалось на бюро обкома КПСС почти каждую неделю, он все замечания с редким достоинством принимал на себя. В. Дробышевский никогда не ссылался на журналиста, допустившего ошибку, а они были нередкими, и складывалось впечатление, что он был автором всех публикаций газеты. А ведь, по существу, так оно действительно и должно быть в газете, где работает настоящий главный редактор.

Размышляя о тяжелой миссии главного редактора, отвечу и на тот вопрос, который мне не раз задавали: жалею ли о том, что оборвалась связь с газетой, и не лучше ли было остаться в ней работать и дальше? Работа главного редактора, по существу, не имеет аналогов по напряженному ритму, необходимости всегда быть в хорошей форме, максимально расположенным к обостренному восприятию того, что происходит в жизни, и потому, считаю, она не должна быть слишком продолжительной. Возможности каждого человека, конечно, индивидуальны, однако они имеют свой ресурс, и даже у самого неординарного не бесконечны, исчерпаемы. Коли это так, то существует неизбежная потенциальная возможность постепенного привыкания к рутинному стилю работы, пристрастие к стереотипам, от которых уже бывает нельзя отказаться. А для газеты нет ничего более вредного, чем привыкание к ее тематике, рубрикам, одним и тем же приемам подачи материалов, верстке. Чтобы найти в себе силы осуществить в газете коренные перемены, отказаться от стереотипов, пересмотреть устоявшиеся критерии оценки материалов, нужен свежий взгляд, нужен новый главный редактор. К этому сводится мой ответ на поставленный вопрос. В полной мере подтверждается он и практикой. Унылое многолетнее однообразие немалого числа газет в прошлом в значительной степени было связано с долгим пребыванием в них одних и тех же главных редакторов.

Повседневная жизнь газеты противоречива. Чем популярнее она среди читателей, тем настороженнее и непримиримее она встречается в официальных сферах. Восприятие ее выступлений, особенно критических, принципиальных, встречается обычно негативно, и нужно большое терпение, чтобы устоять и отстоять право газеты на свой взгляд, свои оценки.

Когда думаю над тем, как нам удалось устоять, сохранить свою позицию, прихожу к выводу, что немало помогло своеобразное положение «Советской России», облик которой как острой, принципиальной газеты сложился не сразу. Поначалу на газету просто мало кто всерьез обращал внимание – уж очень невысок был ее общественный рейтинг. И только позднее, через год-два, когда стало очевидно, что газета становится серьезной трибуной критики провинциальной партийной бюрократии, рупором инакомыслящей интеллигенции, когда в газету возрастающим потоком пошли письма читателей, раскрывающих бесхозяйственность, расточительство, многообразные злоупотребления властью, только тогда возникло беспокойство в партийном ведомстве. Все чаще отдел пропаганды ЦК КПСС направлял своих представителей в редакцию на собрания, летучки, заседания редколлегии, чтобы посмотреть, насколько един коллектив, нет ли трещин между главным редактором и журналистами, уяснить, какого происхождения критическая направленность газеты. Не могу не повториться, чтобы сказать: люди в редакции, конечно, были разные, но они были единомышленниками в своем отношении к газете, в защите ее чести и авторитета. И потому нашим партийным ревизорам, несмотря на все старания, не удалось найти щелей, чтобы подорвать доверие к главному редактору. Думаю теперь об этом с большим волнением и чувством большой теплоты к своим коллегам.

Чтобы читателю была понятна сложная психология редакционного коллектива, сделаю одно отступление. Как и всякий активно действующий коллектив, редакционный в своей жизнедеятельности тоже подчиняется определенным правилам и нормам. Среди них одно из самых необходимых – высокая степень доверия, которое определяет всю атмосферу напряженной ежедневной работы по выпуску газеты. Каждый, кто на себе испытал усталость от напряженного газетного ритма, навсегда сохранит это удивительное чувство взаимного доверия, сознания того, что ты не один, с тобой твои единомышленники, которые тебя не оставят в беде. Уверен, даже самый талантливый журналист не сможет реализовать свои способности, выразить свою позицию, если он не работает в коллективе единомышленников. Не случайно яркие, большого общественного звучания публикации редко когда появляются в посредственной, скучной газете. Дерзкие, опережающие время выступления журналистов рождаются там, где складывается коллектив единомышленников.

Творческий коллектив газеты обычно сложен в своих внутренних взаимоотношениях, которые нередко раздираются противоречиями, недружелюбием, склоками, анонимками. К чести коллектива той старой «Совроськи», за восемь лет работы в газете в ЦК КПСС из коллектива поступило не более 3–4 писем критики главного редактора, и то это были или анонимки, или письма тех журналистов, кто за неспособностью быть полезным газете вынужден был покинуть ее, но решился перед уходом хлопнуть дверью, чтобы как-то навредить главному редактору. Причиной недовольства тем, что мы делали, были не письма из газеты, а письма о газете, жалобы тех, кому «Советская Россия» все больше мешала.

Все чаще случалось, что чаша гнева кого-либо из секретарей ЦК переполнялась, и тогда в отделе пропаганды происходила профилактическая беседа с главным редактором у заведующего или на традиционном совещании главных редакторов в ЦК КПСС звучали резкие оценки о непродуманных, ошибочных, а то и прямо вредных выступлениях газеты «Советская Россия». Не хотел бы особенно акцентировать внимание читателя на собственной персоне, но обязан сказать ради истины: таких острых моментов было много, но лишь об одном из них, когда на самом высшем уровне был поставлен вопрос, до каких пор главный редактор «Советской России» будет позволять себе поступки, противоречащие требованиям ЦК, я расскажу. Случилось это весной 1983 года, когда, будучи главным редактором, я оказался в числе тех, кто готовил материал для июньского Пленума ЦК КПСС 1983 года, посвященного вопросам идеологической работы.

Как обычно, были образованы группы для подготовки доклада, с которым должен был выступить К. У. Черненко, выполняющий тогда роль второго секретаря ЦК. Беседа участников этой работы, собравшихся в известном сусловском кабинете на пятом этаже, с докладчиком носила странный характер: пропагандист-агитатор с довоенным стажем, начинавший свою политическую деятельность на погранзаставе, долго и скучно, пользуясь какими-то выстиранными цитатами из арсенала старого журнала «Агитатор», просвещал нас о задачах идеологической работы КПСС и необходимости новых подходов. С самого начала сформировалось две группы, которые работали на известной даче в Кунцеве. Каждая из них в работе не взаимодействовала с другой. Одну из них возглавлял Вадим Печенев, объединив вокруг себя консультантов отдела пропаганды, другую – Анатолий Блатов, в которой я работал вместе с Николаем Шишлиным, консультантом ЦК и Валентином Фалиным, в то время отлученным от ЦК и работающим обозревателем в «Известиях».

В своем варианте доклада мы пытались представить свое видение идеологической работы КПСС, исходя из своих оценок и ее реального, весьма убогого положения в обществе. Время было своеобразным, после смерти Брежнева у руля партийной власти встал Ю. Андропов, и уже были очевидны серьезные перемены в деятельности партии, хотя речей на эту тему произносилось немного, они полились могучей волной после 1985 года. В заключение работы, когда стало очевидно, что расторопные ребята во главе с В. Печеневым имеют более доверительные отношения с К. Черненко и готовят ему традиционный доклад в старых агитпроповских канонах, работа нашей группы была свернута и оказалась ненужной. Связано это было, думаю, с тем, что наши молодые партнеры были лучше осведомлены и уже знали, что на пленуме с речью выступит генеральный секретарь ЦК Ю. Андропов, поэтому какие-либо свежие мысли в доклад Черненко посчитали вносить нецелесообразным, исходя из партийной субординации.

Для меня эти события аукнулись самым неожиданным образом. Поскольку тема пленума ЦК была известна, то я посчитал полезным для газеты выступить и подготовил статью о проблемах идеологической работы, где, не скрывая, изложил свою точку зрения о причинах ее низкой эффективности и глубоком противоречии между реальной жизнью и трескотней в партийной пропаганде. Выступление было встречено отделом пропаганды ЦК с откровенным недовольством. Недовольство было еще больше усилено всесильными помощниками Черненко, и поскольку с положениями статьи спорить было трудно, то автора обвинили в том, что он нарушил этические нормы, ибо как участник подготовки доклада не имел права выступать раньше пленума. Я понимал, что это был лишь повод каким-то образом рассчитаться с главным редактором своенравной «Совроськи». Отдел пропаганды подготовил предложения о наказании вплоть до организационных выводов. Не знаю, кто был автором этих предложений, но доподлинно знаю, почти из первоисточника, что когда их представили Ю. В. Андропову, то встречены они были весьма настороженно. Он заметил, что статья в «Советской России» заслуживает внимания (оказалось, что он ее прочитал) и если она в чем-то не совпадает с мнением товарищей из отдела пропаганды, то это не повод подобным образом встречать проявление инакомыслия, тем более накануне пленума по идеологическим вопросам, где мы призываем к поискам и творчеству. Что же касается того, имел ли автор право как участник подготовки пленума выступить или нет, это вопрос содержания статьи. Разберитесь, посоветовал он, с этим, и если есть какие-либо основания обвинить его в чем-то, пригласите для этого в отдел пропаганды, побеседуйте, определитесь.

Разбираться не стали, ибо не в чем было – статья отражала мысли автора, которые принадлежали ему, и об этом хорошо было известно в отделе пропаганды ЦК. А поручение Ю. Андропова побеседовать заведующий отделом пропаганды ЦК Б. Стукалин и заведующий сектором газет Л. Спиридонов вынуждены были выполнить – беседа была натужной, унылой. Я знал: говорить моим оппонентам не о чем, и они знали, что я это знаю. Не хочу обижать этих исполнительных партийных чиновников, скажу только, что мне было неловко участвовать в этом бессмысленном разговоре. Читатель, надеюсь, извинит меня за это отступление, я сделал его лишь для того, чтобы он мог представить ситуации, в которых оказывался главный редактор «Советской России».

После этого отступления будет, очевидно, уместно сказать, что я не приемлю принятого ныне всеобщего охаивания недавнего прошлого и не намерен служить конъюнктуре, говорю, что думаю. Во взаимоотношениях редакторов газет и журналов с ЦК КПСС, разумеется, многое зависело от того, кто непосредственно осуществлял функции контроля – от секретаря ЦК КПСС и до инструктора. В бытность мою в газете таким секретарем ЦК КПСС был Михаил Васильевич Зимянин. Редакторам центральных газет с ним приходилось общаться практически еженедельно. Не стану приписывать М. В. Зимянину качеств защитника и радетеля главных редакторов, ибо знаю, при строгой тогда иерархии партийной власти он мог только то, что ему было отведено, и не больше. Не знаю, часто ли брал он под защиту нашего брата редактора, когда над его головой зависал меч расправы, но знаю, что не был он инициатором такой расправы.

Я исхожу из собственной практики работы в ЦК и уже говорил о том, что система жесткого подчинения и послушания в аппарате ЦК КПСС позволяла подчиненному проявить свою индивидуальность и личные качества определенно лишь в одном: быть правдивым и объективным в информации вышестоящему партийному начальнику. Здесь от партийного работника даже самого невысокого ранга многое зависело, ибо речь шла о первичной информации. Не скрою, послушание в аппарате формировало людей, специализировавшихся преимущественно на негативной информации в угоду вышестоящему начальству. У такого рода старательных служак со Старой площади в информациях если аргументов не хватало, то негативное о том или ином главном редакторе просто преувеличивалось, а позитивное замалчивалось. М. В. Зимянин по своим человеческим качествам был из тех, кто отличался объективностью и здравомыслием, многолетний опыт редакторства в «Правде» его многому научил, и можно было надеяться, что любая информация, приносимая ему из отдела пропаганды, не преувеличивалась и не становилась предметом дальнейшей отягощающей информацией или решением. И даже тогда, когда происходил резкий разговор, а чаще всего он происходил или по поручению свыше, или по информации нижестоящих «доброхотов», этот разговор заканчивался здесь же, в его кабинете, и не имел продолжения. Говорю об этом, не претендуя на право судить одних, миловать других, такого права, считаю, нет ни у кого. На крутых поворотах судьбы каждый должен сам отвечать за свои поступки и судить себя сам. Делаю это лишь для того, чтобы не было одномерного представления о том времени, судьями которого мы теперь все являемся. Читатель уже мог удостовериться, что я не сторонник однозначно негативной оценки недавнего прошлого, ибо сознаю: в реальной жизни явления, события, поступки людей непросты по своему происхождению и потому не могут быть одномерны в оценке. Утверждаю со всем на то основанием, что в то время, которое мы называем временем застоя, были люди, способные проявить высокую порядочность, взять на себя ответственность, рисковать ради истины и чести.

Вернусь снова к тому, о чем уже начал говорить, – о взаимоотношениях газет с партийными комитетами. Разговор этот необходим, ибо в многочисленных выступлениях на эту тему и тогда, и особенно сейчас часто присутствует элемент упрощения, когда суть противоречий газеты и партийного комитета сводят лишь к персональным отношениям смелого редактора и самодура-вельможи секретаря райкома, горкома, обкома… Между тем взаимоотношения партийного комитета с газетой были органически связаны с теми отношениями, которые складывались у партии на местах с людьми, с трудовыми коллективами, с общественными организациями. Директивно-командный стиль работы партийного комитета проявлялся не только по отношению к газете. По своей сути противоречия с газетой были лишь видимой всем частью айсберга, они представляли собой отражение тех многочисленных конфликтов и противоречий, которые реально существовали в каждом городе и области. Газета стремилась к тому, чтобы эти противоречия были достоянием общественности, а партийный комитет был категорически против этого. Многочисленные конфликты партийных комитетов последних лет с прессой, по моему мнению, были чаще всего отражением конфликта партийной власти с реальной жизнью.

Если говорить начистоту, кто больше всех таил обиды на печать, радио, телевидение? Кто из пленума в пленум ЦК КПСС требовал призвать их к порядку? Чаще всего секретари партийных комитетов, и вовсе не потому, что не складывались личные отношения с редакторами. Происходило это оттого, что прежде всего в прессе партийные работники разного уровня видели опасность разрушения сложившихся в партии стереотипов, диктата партаппарата, который привык повелевать и не хотел мириться с тем, что у газеты может быть свое мнение, свой взгляд и свой общественный авторитет. У многих партийных работников, несмотря на декларированную официально гласность, сохранилась до конца приверженность к комфортным условиям, чтобы пресса была ручной и трубила лишь победные гимны. Хорошо знаю об этом и по тем многочисленным допросам, которые испытывал при встречах с секретарями партийных комитетов на совещаниях в ЦК КПСС, и по той негативной реакции, которую встречал в своих выступлениях на пленуме ЦК КПСС, когда не хотели слушать и принимать никакие аргументы в защиту печати, радио, телевидения.

Читатель вправе спросить меня: отчего так сильна была привычка повелевать прессой, видеть в ней только служанку на службе партийного, советского чиновника? Считаю, оттого, что командовать, управлять, опираясь преимущественно на авторитет власти, всегда проще. Не требуется высокой профессиональной квалификации, больших знаний, не нужно проявлять усилий, чтобы разобраться в содержании процессов, глубоко вникнуть в сложную, часто противоречивую и неоднозначную ситуацию, которую вскрывает газета.

Помню, летом 1982 года в «Советской России» было опубликовано выступление собственного корреспондента Ивана Пырха, который рассказал о том, как безнаказанно в течение многих дней организованная банда преступников занималась грабежами в Брянской и Орловской областях, разъезжая на автобусе при полной беспомощности органов милиции. После публикации немедленно раздался звонок и начальственный голос первого заместителя министра внутренних дел СССР Ю. Чурбанова раздраженно спросил меня, кто разрешил публикацию и какое право имел главный редактор ее давать без согласия министерства. Этого высокопоставленного чиновника совершенно не интересовали реальные факты, аргумент у него был один – у нас не может быть никаких банд, и газета не имеет права порочить советскую милицию.

В свое время было много суждений, они и теперь появляются в некоторых мемуарах, о том, что пресса была захвачена левыми политиками при попустительстве некоторых злонамеренных руководителей ЦК КПСС. Очевидно, не все разделят мою точку зрения, однако считал и считаю: ослабление связей партии и массовых средств информации в последние годы пребывания ее у власти происходило в значительной степени по вине самих партийных комитетов. Не массовые средства информации отошли от партии и стали к ней в оппозицию, а партийные комитеты оказались неспособными в новых условиях взаимодействовать с прессой. Это было первичным, а не козни левых радикалов перестройки. Считаю, что генсек, несмотря на его многоречивые заявления о гласности, и многие другие партийные руководители в центре и на местах так и не могли до конца понять существо новой ситуации в сфере массовых средств информации. Попытки руководить прессой методами администрирования только углубляли противоречия руководителей партии, государства с печатью, радио, телевидением. Росла популярность и общественное влияние газет, не принадлежащих партии, таких как «Московские новости», «Комсомольская правда», «Аргументы и факты». Попытки же давлением сверху ограничить их инициативу только повышали их общественный авторитет.

Мне часто тогда приходилось как одному из руководителей прессы выслушивать не лишенные основания замечания по поводу монополизации общественного мнения средствами массовой информации. Речь шла о том, что в центральной печати, радио и телевидении правили бал 10–15 публицистов, писателей, выступавших по всем острым вопросам и тем самым имеющих возможность монопольно формировать общественное мнение. Происходило это, по моему мнению, не только и не столько из-за вероломства этих вольнодумных публицистов, а оттого, что партийные публицисты оказались слабыми и неподготовленными для серьезной открытой полемики. В 1990 и 1991 годах положение сложилось таким образом, что партийные работники, по существу, без сопротивления уступили страницы газет и микрофоны радио и телевидения. И если раньше в центральных и местных газетах редкий номер обходился без выступления секретаря райкома, горкома, обкома со статьями-указаниями, статьями-директивами, то теперь, когда читатель такого рода статьи не воспринимал и нужны были статьи-анализы, статьи-размышления, позволяющие авторам активно участвовать в полемике, секретари партийных комитетов оказались несостоятельными. Несостоятельность их была связана с растерянностью, неспособностью понять и осмыслить происходящие события, а также с боязнью проиграть в полемике.

Думаю, еще не наступило время, чтобы можно было подробно характеризовать основные этапы, которые прошла пресса от партийного диктата к гласности. Однако уже сейчас очевидны некоторые черты и особенности последних 2–3 лет существования СССР и того, чем пресса стала в 1992 году в условиях официально провозглашенной демократии.

Время демократических перемен перестройки характеризовалось огромным возрастанием общественного влияния массовых средств информации. Но это время, как и всякое другое, было противоречиво. Уже к концу 1989 года все нагляднее становилось противоречие: с одной стороны, невиданная популярность печати, а с другой – поступательный рост претензий читателей к прессе, критика ее справа и слева, сверху и снизу. Размышляя над этим парадоксом, понимаешь, что существующее противоречие – неизбежное порождение противоречивого времени, отражение сложности тех процессов, которые происходили в обществе на крутом повороте его развития. До крайнего предела были обострены экономические, политические, национальные противоречия – они раздирали общество на части, порождали среди людей смятение, сомнение и неверие в правильности избранного пути. В это время, считаю, особенно сложно было тем, кто был профессионально связан с прессой, ибо тяжело было жить, быть современником такого сложного времени, но трижды тяжелее сопереживать и отражать его, выполняя тяжелую миссию летописца.

Существует точка зрения, что серьезно нарушило связи партии и массовых средств информации признание основной функцией прессы отражения всего того, что происходит в реальной жизни. Негативному влиянию так называемой «теории отражения» много внимания, в частности, было уделено Е. К. Лигачевым в его книге «Загадки Горбачева». По моему мнению, в этой точке зрения в известной степени проявился старый непрофессиональный подход к прессе как послушному рупору партии. Считаю, что отказ от подобного подхода привел к признанию того, что главное назначение прессы действительно состоит в том, чтобы отражать процессы и события реальной жизни. Сколько бы мы ни спорили, именно они, факты и реальные события жизни, главные объекты того, что появляется на страницах печати, в передачах радио и телевидения, а не директивные указания партийных и государственных властей.

Не могу в этой связи не высказать свое мнение об объективности и необъективности, зависимости и независимости прессы. Полемика по этим проблемам ныне не сходит со страниц печати, радио и телевидения. В этой полемике много путаницы, крайних точек зрения, суждений о том, что прессе явно не хватает объективности. Однако если попытаться здраво разобраться, что такое объективность в ее практическом проявлении, то придется признать – это всего лишь принцип, в котором реализуется субъективная позиция журналиста, всегда порождение его взглядов и интересов. С этим же связаны и так часто ныне употребляемые утверждения о независимости печати. Каждый коллектив газеты, журнала живет и работает в реальных условиях огромного переплетения различного рода связей, отношений и многочисленных зависимостей – экономических, социальных, политических, духовных, – и журналисты свободны, независимы лишь в пределах этих взглядов, целей, интересов, ибо зависимость от собственных убеждений и пристрастий – зависимость столь же действенная, как и всякая другая. Не лишено, думаю, оснований утверждение, что независимость так же невозможна, как и вечный двигатель, согласно объективным законам жизни общества. Иное дело, когда под независимостью подразумевается признание инакомыслия, терпимости и небоязнь критики тех, кто не разделяет позиции редакции.

Если внимательно посмотреть, то в нынешних многословных рассуждениях о независимости заметна еще одна особенность. Под флагом независимости в печати все чаще выступает лукавый прагматик-конъюнктурщик, который в угоду чисто коммерческой корысти активно протаскивает все, что еще вчера было недозволенным, вплоть до порнографии, а для прикрытия напускает туман свободомыслия и новаторства. Наблюдения показывают, что здесь мы имеем дело с активным наступлением раскрепощенного мещанина, который успешно завоевывает одну позицию за другой в массовых средствах информации, в литературе, театре, кино, пользуясь тем, что большая часть журналистов, писателей, публицистов, боясь обвинений в догматизме и консерватизме, молчит и не выступает против этого тотального наступления пошлости и бездуховности.

Демократия, гласность, несомненно, принесли огромный подъем в деятельность печати, авторитет которой, общественное влияние возросли в невиданных ранее размерах. Завоевания прессы в ее нелегкой борьбе за утверждение гласности были законодательно закреплены Законом о печати и информации. Закон о печати и других средствах массовой информации Верховного Совета СССР 1990 года стимулировал те новые процессы, которые все отчетливее стали проявляться в жизнедеятельности печати. В течение 1990–1991 годов появилось огромное количество новых периодических изданий, газет и журналов. В 1991 году только в Москве было зарегистрировано более 3 тысяч периодических изданий, из них более половины – новых. Изменилась и структура периодических изданий: преобладание в ней получили не государственные и партийные издания, а газеты и журналы, принадлежащие фондам, ассоциациям, совместным предприятиям, появилось значительное число частных изданий – только в Москве более 300.

Характерным для этого периода была оппозиционная направленность прессы. Вопрос о правомерности прессы быть в оппозиции к власти актуален всегда и заслуживает того, чтобы высказать по нему некоторые суждения. Известно, что на первом этапе перестройки, когда пресса прокладывала пути переменам, она, по существу, представляла собой единственную оппозицию, которая тогда существовала в обществе. Единственную и необходимую в том смысле, что выражала интересы не какой-то одной социальной группы или какого-то общественного движения, а отражала жизнь во всей ее полноте и противоречивости, со всеми проявлениями мнений, интересов различных категорий трудящихся. Когда мы выхолащивали диалектику под Сталина, оставив от известного закона единства и борьбы противоположностей лишь признание единства, общество лишалось главного генератора своего развития. И назначение прессы при этом, как я думаю, состоит в том, чтобы отразить все многообразие общественных противоречий, неоднозначность их восприятия и оценок людьми и сделать это достоянием общественного мнения. Можно по-разному относиться к газете, но она всегда нужна, в том числе и как общественный раздражитель. Понимаю, горько, неприятно слушать изо дня в день о дефиците, дороговизне, нищете людей, о трагических национальных конфликтах, экономических и других проблемах, потрясающих общество, но ведь они – горькая реальность нашей современной жизни, ее правда.

Если согласиться с этим, то неверна даже сама постановка вопроса: должна ли пресса быть в оппозиции к официальной власти? Назначение прессы – служить гласности, быть ее инструментом. А гласность потому и гласность, что в ней всегда существует то, что мы называем инакомыслием. Приношу читателю извинения, что вынужден говорить об известном. И прекрасно, что инакомыслие существует в обществе. Всякие вопросы, а они снова в той же жесткой постановке ставятся, только теперь открыто, с официальными предупреждениями газетам, по сути, если не лукавить и говорить прямо, есть лишь боязнь прессы, покушение на ее самостоятельность.

Впрочем, признаемся в этом, ведь нет ничего нового. Пресса пережила уже не один этап критического к себе отношения. Ушло в прошлое время, когда ее именовали не иначе как провозвестником перестройки. И, возвращаясь к тому, о чем я уже начал речь, наряду с критикой прессы с партийных и правительственных трибун стало все больше накапливаться раздражение читателей. Случайным это явление не было: чрезмерная политизация всех средств массовой информации, острая критическая направленность по отношению ко всем сферам жизни общества вызывали неприятие среди немалой части читателей, слушателей, зрителей. Недовольство усиливалось оттого, что критика прессы, несмотря на ее остроту, оказывалась неплодотворной, безрезультатной. Через годы после начала демократических перемен Отечество оказалось еще дальше от реализации тех намерений, тех широковещательных социальных программ, которые были провозглашены в самом начале.

Раздражение читателей особенно остро стало проявляться в 1991 и 1992 годах, когда углубился экономический кризис, развалилось союзное государство и нестабильность общества достигла крайнего предела. Рост в невиданных размерах цен, переход значительной части населения в режим выживания усилил критическое отношение читателей к прессе, в которой они видели главного виновника (она была инициатором перестройки) своих невзгод и несчастий. Этот факт растущего раздражения читателей к прессе стал одной из главных причин резкого падения тиражей газет и журналов в эти годы. Думаю, этот процесс еще не достиг своей вершины и будет продолжаться, ибо причина его не только в рыночных отношениях, но и в дороговизне бумаги и средств доставки.

Углубление противоречий между массовыми средствами информации, с одной стороны, и читателями, зрителями – с другой, в 1992 году стало значительно заметнее, конечно, и вследствие снижения качества гласности, необъективности печати, радио и телевидения, которые все больше стали проявлять тенденциозность, пристрастность в информации, комментариях, выполняя заказ правящей политической элиты. Сегодня это серьезно беспокоит профессиональных журналистов, которые неожиданно для себя вдруг увидели, каким странным и неожиданным для них оказался итог демократизации массовых средств информации. Среди многих признаний характерным в этом отношении является выступление в мае 1992 года В. Надеина – заместителя главного редактора «Известий», в газете «Московские новости», где он дает весьма точную оценку состояния прессы, выделяя на первый план политическую ангажированность газет. «Но самый главный грех наших средств массовой информации перед обществом, – замечает В. Надеин, – состоит в совершенно особом заглядывании в рот властям, в постоянном внимании к узкому кругу одних и тех же лиц. И совсем не имеет значения, критикуют ли средства этих лиц или восхищаются ими. Важно, что все вертятся вокруг этих лиц, а дальше – пустота».

Скажу откровенно, нынешняя ситуация в отдельных массовых средствах информации чем-то напоминает мне, испытавшему в свое время, уже в роли министра, столько критики со стороны тех, кто отстаивал самостоятельность прессы, сюжет из известной басни Эзопа: «Волк однажды увидел, как пастухи в шалаше ели овцу. Подошел ближе и сказал: “Представляю, что было бы, если бы это делал я“». То, что считалось непозволительным вчера во взаимоотношениях власти и прессы, стало обычным явлением сегодня.

Все чаще в своих высказываниях, письмах читатели говорят и пишут о кризисе массовых средств информации. Утверждаю, что для подобных суждений ныне существуют достаточно серьезные основания. Причиной кризиса, по моему мнению, стала неспособность прессы выдержать испытание властью, обладания общественным мнением, в результате чего произошла неизбежная утрата доверия читателя, который чувствует себя обманутым, оказавшись в роли пассивного наблюдателя за политическими играми прессы. Анализируя периодическую печать, замечаешь явное снижение качества гласности. Проявляется это в том, что газеты все больше утрачивают свое главное информационное назначение и превращаются лишь в средство политических манипуляций и словоблудия. В центре внимания большинства газет и журналов становится борьба политических элит в высших органах власти. Снижение гласности и падение профессионализма вижу и в том, что читатель заметил, как быстро сформировался (видимо, опираясь на старые навыки) немалый слой журналистов – особенно в газетах откровенно верноподданнических правящей власти, – питающихся несвежей пищей, своим объектом нападения избравших или людей, бывших у власти, или впавших в немилость у нового начальства.

Происходит заметное всем изменение содержательной стороны многих газет. Субъективная авторская версия становится теперь часто главным материалом газеты, основой ее позиции и аргументации. А его величество факт – основа информации, комментария – оттеснен на задний план за ненадобностью. На этой основе проявляется все большая утрата журналистского профессионализма, ибо уже ненадобен квалифицированный журналист, специалист в той или иной области знаний, его с лихвой подменяет бойкий репортер-доставала, обладающий пробивной силой, общественными связями и умеющий преодолеть любую преграду, чтобы поставить микрофон на стол высокопоставленного лидера, популярного политика.

Во всем этом, по моему убеждению, отражаются не только черты времени – политизирована беспредельно общественная жизнь, политизирована и печать, то есть не только стремление соответствовать спросу, но все больше и больше усиливающаяся амбициозность служителей прессы: мы монопольно владеем общественным мнением и потому все можем и все смеем. Рассчитана же эта амбициозность на старое, привычное, бездумное послушание читателя – получать от печати только то, что она пожелает ему дать, ибо перед могуществом прессы он по-прежнему бесправен и беззащитен.

В этой амбициозности вижу я как самое горькое и опасное в средствах массовой информации пренебрежение к своему читателю, своему народу, от которого только и должна быть зависима пресса. Говорю об этом с тревогой, ибо все чаще в печати замечаю статьи, где в той или иной форме проводится мысль, что каждый народ живет только так, как заслуживает, и имеет таких руководителей, каких заслуживает. Явно под этим подразумевается: и имеет такую прессу, какую заслуживает. Не счесть, сколько появилось в наших газетах публикаций, с необыкновенным удовольствием смакующих мнение о том, что мы находимся на корабле сумасшедших, в стране дураков. Сколько назойливых внушений простому человеку, будто он «совок», «быдло», «отребье» и т. п. Трудно, конечно, не признать, что политиканство сегодня – самое распространенное общественное явление. Многочисленные современники превратили его в профессию и искусство невиданного собственного процветания, свидетельствующего о деформации политики и политиков. В этом смысле нельзя не согласиться – какова власть, таковы и политики. Но виноваты ли в этом простые люди? Может быть, только в том, что безропотно позволяют политикам проводить над собой жестокие социальные эксперименты и проявляют невиданное терпение.

Здесь я остановлюсь в своих оценках нынешней ситуации в прессе и отвечу на один вопрос, который не могу обойти. Это вопрос о том, что я думаю о современной «Советской России»?

Скажу, что она стала другой и по содержанию, и по облику. Понимаю – это неизбежно, ибо живет она другую жизнь. С удовлетворением отношусь к тому, что «Советская Россия» имеет свою позицию, свой характер и тем отличается от многих других газет. Не навязываю своего мнения, но считаю, что ее оппозиционность к нынешним власть имущим одним из своих истоков имеет и ту «Совроську» середины 80-х годов.

Не утаивая, скажу, что не могу не оценить гражданское мужество редакции нынешней «Советской России», тем более в условиях, когда плата за него столь высока. Голос газеты в защиту униженного Отечества стал фактом общественной жизни, и с ним никто не может не считаться. Ради справедливости замечу, содержательная палитра газеты и авторитет были бы, по моему мнению, выше, если бы на ее страницах был представлен более широкий спектр взглядов, позиций в оценке современных общественных процессов и движений. Думаю также, что даже в самой острой полемике не следует придерживаться мнения, что ради защиты своей позиции все жанры и приемы допустимы, в том числе и публикации о женах бывшего и нынешнего президентов. Использование таких приемов нельзя оправдывать, даже если они лишь соответствие тому, что используют оппоненты, ибо для серьезной газеты возникает реальная опасность перейти ту грань, где оказываешься не в ладах с нормами и правилами приличия.

На фоне противоречий и конфликтов, эмоций и страстей, которыми ныне переполнена пресса, не могу в заключение еще раз не вернуться к вопросу о том, для чего нужен разговор о той, теперь уже давней «Советской России» и можно ли соотнести ее опыт и практику с нашими сегодняшними тревогами и заботами.

Испытание временем – серьезное испытание, выдержать его суждено не всякому. Немало из того, что мы тогда открывали для себя в «Советской России», кажется теперь не слишком значительным. Каждое время имеет свои газеты, как и песни. Время кануна радикальных перемен в обществе породило «Советскую Россию» в том ее виде и с той практикой, о которой я здесь вел речь.

Пусть скромен наш опыт, пусть он представляет всего только один небольшой шаг прессы в ее сегодняшний день, но он ценен и полезен как общественный опыт, как тот узкий мостик, пользуясь которым нынешние газеты могут идти дальше. Этот опыт одновременно и предостережение о реальной опасности прессы вновь вернуться к исходному рубежу служения не правде жизни и читателю, а лишь правящей политической элите. Главный урок «Советской России» тех лет состоит в том, что только служение читателю делает газету независимой от политической конъюнктуры, способной занимать гражданскую позицию и оказывать влияние на общественное мнение. Урок и в том, что нет ничего более трудного, чем преодоление раба послушания в самом себе. Трудный и противоречивый путь прессы к демократии и гласности, вслед за этим попятное движение назад, явное формирование на этой основе кризиса массовых средств информации свидетельствуют, что эти уроки весьма актуальны.

И еще один вывод из заметок бывшего главного редактора должен сделать сам читатель, в особенности из числа журналистов. Печать и другие средства массовой информации стали могучими средствами не только формирования, но и управления общественным мнением. Без всякого преувеличения можно утверждать, что они теперь не только управляют, но и творят общественное мнение. Сознавая это, нельзя не беспокоиться, не думать о том, сколь велика и значима сегодня миссия журналистского корпуса, сколь важно понимание – на благо ли своего народа направлено его творчество и используются находящиеся в его руках могучие средства информации. Свобода – тяжкое бремя, и нести его по силам не каждому.

Глава IV

Книжное дело – последняя любовь

Книга – один из немногих спутников в жизни человека, значение которого не может быть преувеличено. Утверждаю это, ибо убежден: не придумано инструмента более совершенного, чем книга, чтобы будить в человеке мысль. И если люди перестанут читать, то они перестанут думать.

Во времена всеобщего нигилизма и ниспровержения авторитетов, которые переживает наше Отечество, книги, духовное завещание поколений, продолжают служить благоразумию, противостоят обличителям и хулителям прошлого, остаются защитниками чести и достоинства народа. Валентина Кобец, обычная женщина из города Ухты, в своем письме в «Советскую Россию» замечает: «В мире есть три главные ценности: женщина, не позволяющая оборваться нити жизни; хлеб насущный, дающий силу и здоровье; мудрость и память, заключенные в книге и обеспечивающие связь времен».

Один из самых мудрых людей, которых когда-либо рождала российская земля, Лев Николаевич Толстой в 1903 году составил для себя и выпустил в свет для общего пользования удивительную книгу «Мысли мудрых людей на каждый день». Он ежедневно прочитывал из этой книги мысли на данное число и то же самое советовал делать своим знакомым. «Я по себе знаю, – утверждал он в одном из своих писем, – какую это придает силу, спокойствие и счастье, – входить в общение с такими душами, как Сократ, Эпиктет…» Откроем наугад страницу этой необычной книги на 25 апреля и прочитаем: «Мудреца спросили: есть ли такое слово, которое можно бы было исполнять для своего блага до конца жизни? Мудрец сказал: есть слово шу, смысл этого слова такой: чего мы не хотим, чтобы нам делали, не надо делать другим» (китайская мудрость).

Время не пощадило книгу. Бурное развитие средств информации теснило ее, книге трудно становилось соперничать, поспевать за телевидением, и она стала утрачивать свое влияние. Нельзя было равнодушно относиться к тому, как на наших глазах происходило отлучение от книги, и маленький человек, делающий лишь первые шаги на пути познания окружающего мира, оказывался не приближенным к величайшему чуду – к чтению. В последнее десятилетие произошла девальвация в системе духовных ценностей, в результате которой чтение затерялось и стало в век грамотности лишь формальным атрибутом. Мы с легкостью обедняем нашу жизнь, лишая ее счастья чтения первой книги и чтения вообще. Происходит это от того, что мы не осознаем необычайность самого события – человек перевернул первую прочитанную страницу книги. А свершилось чудо, которое вырвало его из состояния пассивного созерцания мира, приобщив к животворному миру мысли.

Наконец, есть еще одно назначение книги как нравственной пристани человека, его последней любви, блаженства и надежды. Сколько бы мы ни говорили, ни утешали себя, но, перейдя рубеж 60 лет, обнаруживаем, как естественно сокращаются источники радости и уменьшаются аргументы для оптимизма. И лишь книга остается неизменной привязанностью и блаженством на всю жизнь.

Это отступление – монолог о книге, за который, надеюсь, читатель меня простит, – я позволил для того, чтобы объяснить, почему связал свою судьбу с книжным делом.

1. Издательская самостоятельность: зачем она?

Предложение перейти на работу в Государственный комитет по делам издательств, полиграфии и книжной торговли возникло в феврале 1986 года, за несколько дней до XXVII съезда КПСС, явно не случайно. Накануне съезда определяли новый состав ЦК и проводили инвентаризацию старого состава. И первичным здесь, как бы хорошо я ни относился к собственной персоне, было не мое назначение, а освобождение Б. Н. Пастухова, который в это время был председателем Госкомиздата СССР, и его не хотели оставлять в составе ЦК КПСС. Существовало обязательное представительство в ЦК всех руководителей центральных министерств.

Б. Пастухова не посчитали нужным оставить в Госкомиздате СССР и в ЦК КПСС вовсе не потому, что у него были слишком велики грехи прошлого. Просто он был из старой брежневской кадровой обоймы и потому должен был уступить место в ЦК КПСС другим. Несмотря на все усилия убедить в своей лояльности и полезности новых руководителей ЦК КПСС, ему это не удалось. Назначение его послом СССР в Данию оказалось неотвратимым.

Оценивая этот факт как один из типичных, не воздержусь, замечу: когда-нибудь вот эта давняя практика отлучения от дела способных деловых людей и подбор обязательно новых, преимущественно по принципу личной преданности, еще будет изучена и станет очевидным, как много принесла она вреда. По-прежнему мы ничему не учимся у нашего прошлого.

Прощание с газетой было недолгим, грустным. Недолгим, ибо в газете, если ты получил новое назначение, уже на другой день делать нечего, выпускать и отвечать за нее должны другие. Восемь лет работы редактором газеты сформировали напряженный, нервный ритм жизни, наполненный каждый день до краев большими и малыми заботами, однако решение было принято и предаваться долгим размышлениям времени не было.

Что помогло на этом третьем крутом повороте жизни освоить и начать новое дело? Жизненный опыт, профессиональные навыки, приобретенные в газете, добрые отношения, которые сложились за годы работы в Москве с журналистами, писателями, деятелями науки, культуры. Но больше всего воспитанное с детства преклонение перед книгой.

От настроения, с которым начинаешь новое дело, обычно многое зависит. Признаюсь, Госкомиздат уже одним своим громоздким названием после газеты не вызывал оптимизма. Не радовал и тот материал, с которым повседневно приходилось иметь дело. В газете это гранки информаций, комментариев, оттиски газетных полос. Они каждый день ложились на стол, и ты, сняв пиджак и засучив рукава (это надо было делать, ибо свеженабранные материалы марают типографской краской), читал и редактировал все то, что предстояло ставить в номер. Теперь же на стол ложились справки, отчеты, докладные записки чиновников ведомства. Чиновничий мир, с которым я встретился впервые напрямую, своеобразен и живет по своим законам, традициям. В этом мире каждый хорошо знает свое место, свой маневр и делает только то, что ему положено. В докладах и информациях строго соблюдается субординация, чтобы, боже упаси, не опередить и не обидеть вышестоящего начальника.

Потребовалось время, чтобы понять своеобразие деятельности этого государственного ведомства. Главная особенность Госкомиздата СССР состояла в том, что он призван был управлять тремя разнородными, но одновременно и взаимосвязанными сферами деятельности: издательской, полиграфической и торговой. Общее, объединяющее их состояло в том, что вся деятельность была подчинена одной цели – изданию книг.

В России к книге было издавна бережное отношение. Академик Д. С. Лихачев справедливо утверждал, что ни в одной стране мира литература не играла такой огромной государственной и общественной роли, как у нас. Литература в России никогда не была лишь беллетристикой, обычным чтивом, ибо всегда находилась на острие столкновений общественного мнения, отражала интересы прогрессивных демократических слоев общества. Эти давние традиции наследовала и продолжала советская литература. Как ни сложна, как ни противоречива была ее история, передовые советские писатели несли книги народу как величайшую духовную ценность.

Советское книгоиздание, конечно, выполняло определенные идеологические цели, однако если проявить объективный подход, то следует признать, что именно в годы советской власти оно достигло своего наибольшего развития на базе всеобщего образования и ликвидации неграмотности (в 1917 году 73 % населения было неграмотным, а 47 народностей, населяющих территорию России, не имели письменности), на основе научно-технических и культурных преобразований. Я не могу обойтись без того, чтобы привести, как это ни утомительно для читателя, некоторые данные, характеризующие состояние отечественного книгоиздания. В начале советского периода книгоиздание 1918 года составляло 7 тысяч названий книг тиражом в 70 миллионов экземпляров. В 1986 году советское книгоиздание, если судить по объемам производства книг, занимало одно из ведущих мест в мире. В течение года выходило около 84 тысяч названий книг и брошюр общим тиражом в 2,5 миллиарда экземпляров.

Много ли это или мало? Много, ибо больше выпускали книг только в одной стране мира – в Китае, тиражом более 5 миллиардов, но это, как известно, более чем на миллиард населения страны. И мало, если учесть, что в стране существовал острый неудовлетворенный дефицит многих видов литературы.

Своеобразной, отличной от других стран была структура отечественного книгоиздания. Ведущее место в книгоиздании принадлежало художественной литературе – 55 % всех тиражей изданных книг, среди них 14 % занимали детские книги; более 20 % среди всех книг принадлежало учебной литературе; 10 – общественно-политической; 8 – научно-технической и 6 % – справочно-энциклопедической. Монополия на издание книг принадлежала государственной издательской системе, где работало около 200 крупных издательств, более 2300 полиграфических предприятий (90 % из них районные и городские типографии) и около 8 тысяч книжных магазинов. Из 2,5 миллиарда книг 1 миллиард 700 миллионов выпускали государственные издательства и около 800 миллионов книг – издательства, принадлежащие КПСС, другим общественным организациям, научным учреждениям и ведомствам.

Время работы в системе книгоиздания (1986–1988 годы) совпало по времени с необычайным подъемом популярности и авторитета печатного слова в стране. Вызвано это было демократическими переменами перестройки, которая, опираясь на гласность, переживала время наибольшего расцвета. Не знаю, повторится ли когда-нибудь такое время, когда печать, радио, телевидение были такими всесильными и пользовались таким огромным авторитетом среди народа. Невиданной популярностью пользовались статьи публицистов-журналистов, писателей, ученых. Огромными тиражами заявляли о себе центральные газеты и журналы, книги долгое время неиздаваемых и запрещенных отечественных писателей. В основе бума печати стояло раскрепощение перестройкой авторов и читателей, получивших возможность удовлетворить свою потребность в правдивом и освобожденном от ограничений слове о прошлом и настоящем своего Отечества.

В этих необычных условиях государственное книгоиздание оказалось неспособным удовлетворить потребности советских людей во многих видах литературы, и прежде всего художественной, детской, справочной. Существовало много серьезных причин, влияющих на острый дефицит книжных изданий. Одной из главных была многолетняя монополия государственных издательств и отсутствие в стране издательской альтернативы – кооперативных и частных издательств. Негативные последствия порождала и административная система управления издательским и полиграфическим потенциалом. Убедительным свидетельством этого недостатка явилось существующее острое противоречие между тем, что издавалось в государственных издательствах, и тем, что хотели люди приобрести в книжных магазинах.

Книгоиздание – сфера сложная, и оценить процессы, происходящие в ней, непросто. Тот же дефицит, о котором я веду речь, по своей сути, как явление, вовсе не однозначен. Наблюдения показывали наличие существенного различия дефицита на приобретение от дефицита чтения книги. Ситуация в советском книгоиздании складывалась весьма своеобразная: в 80-х годах из года в год росла потребность в приобретении книг, а с другой стороны, прямо пропорционально сокращалась, причем в немалых размерах, востребованность общественных фондов библиотек. Книги все меньше читали в семье, в школе, запрашивали в библиотеках.

Справедливо замечено, чтобы осуществить большие перемены, нужно как минимум три обязательных условия: большие цели, большие препятствия и большие примеры. Что касается больших препятствий, то это условие было налицо в советском книгоиздании, ибо оно отражало содержание противоречивых социальных и духовных процессов, происходящих в обществе, и непосредственно зависело от них. Многие годы перемены настойчиво стучались в двери издательств. Все то, что мы мягко называли застойными явлениями, глубоко проникло и в издательское дело. Книжное дело было прочно приспособлено к условиям жесткого централизма, основанного на административном подчинении и послушании. Трудно назвать другое такое ведомство во взаимоотношениях со Старой площадью, где бы так безотказно действовал принцип «чего изволите». Очевидно, оттого сам Госкомиздат СССР как государственный комитет не имел ни прав, ни достаточных материальных средств, чтобы проводить самостоятельную издательскую политику, и был во многом лишь исполнителем тех издательских решений и поручений, которые принимались в ЦК КПСС и поступали через отдел пропаганды.

Принципам строгого централизма подчинена была и вся издательская структура: громоздкая, многоступенчатая, бюрократическая и потому чрезвычайно медлительная и нерасторопная. До предела были централизованы функции издательств: вся их творческая, экономическая и производственная деятельность осуществлялась лишь на основе разрешительных и запретительных указаний свыше. Самостоятельно, без решения Комитета издательства не могли даже увеличить, если вдруг возникала такая необходимость, объем книги на один печатный лист. Издательства, привыкшие за десятилетия к послушанию и исполнению, были опутаны со всех сторон охранительными щитами всевозможных и строго обязательных одобрений и согласований, рецензий и отзывов. Смысл всего этого громоздкого бюрократического издательского механизма состоял в том, чтобы оградить себя от всякой возможности рисковать, принимать какие-либо самостоятельные решения.

Издательский бюрократизм – явление давнее, по сути интернациональное, с многовековыми традициями. Вспомним, сколько известных писателей мира испытали на себе давление его жестокого пресса: Бальзак, Джек Лондон, Достоевский – десятки, сотни имен! Кто возьмет на себя сосчитать дни, месяцы, годы, потраченные ими на изнурительную борьбу с издателями? Ради истины признаемся, что советская издательская практика к традиционному бюрократизму добавила много своего, специфического. Издательский процесс, опутанный многочисленными одобрениями и разрешениями на издание, вел к огромным непроизводительным затратам времени на издание книги: от трех до пяти лет. По своему содержанию процесс этот был закрыт от читателей, которые не могли никоим образом влиять на тематическое планирование и тиражирование книг, то есть на главные вопросы: что издавать и в каком количестве? Серьезно занижена была и роль главной фигуры издательского дела – редактора, традиционно выполняющего функции литературного стилиста-правщика. Его влияние на выбор автора, тематику книги практически было сведено до минимума. Все это неизбежно вело к выхолащиванию из деятельности издательств инициативы, творческого поиска, приучало жить по привычной схеме: спустили сверху поручение издать книгу – исполнили. Бездумное послушание в издательском деле было основным источником серой заурядной книги, часто ненужной читателю и заполняющей витрины книжных магазинов. Так сложился за многие годы отрыв книгоиздания от запросов реальной жизни.

Сложный, громоздкий издательский механизм, который пришлось осваивать с самого начала, вызывал антагонизм, желание разорвать эти путы положений, инструкций, нормативов, которыми были туго затянуты руки и ноги издателей. В этом механизме, чтобы его изменить, нужно было понять: что в нем от объективно неизбежного, а что привнесено бюрократической системой. Вечный треугольник издательской практики: автор – издатель – читатель – представлял систему сложных отношений.

В эту сложную систему отношений автора и издателя условия партийной гегемонии и административной системы, несомненно, внесли свою специфику. Сектор издательств и полиграфии отдела пропаганды ЦК КПСС значительную часть своего времени был занят контролем издательств, а с другой стороны, до предела загружен исполнением адвокатских функций для чрезмерно настойчивых авторов. При этом поддержку оказывали тому автору, который представлял весьма посредственную рукопись, но хорошо знал, куда обратиться, и был настойчив в своих издательских претензиях. В результате подобной системы партийного опекунства появлялась немалая часть посредственной литературы.

Беседы, встречи с издателями, полиграфистами, работниками книжной торговли показывали, что в советском книгоиздании накопилось немалое количество острых, требующих решения проблем. Их нельзя было решить одновременно, и потому следовало выделить наиболее важные, первоочередные. Для этих целей эффективным мог оказаться программно-целевой подход. Организационной основой такого подхода стали целевые аналитические группы, в состав которых вошли наиболее квалифицированные работники Комитета, ученые институтов, специалисты издательств, полиграфических предприятий и учреждений книжной торговли. Создано было пять аналитических групп, которые после обстоятельного анализа должны были представить радикальные предложения по перестройке всего издательского дела в стране, по таким ключевым проблемам, как демократизация организационной и творческой деятельности издательств, совершенствование полиграфического производства, развитие книжной торговли, создание системы изучения запросов читателей. Специальная группа аналитиков была занята вопросами принципиальных изменений управленческого механизма издательской сферы.

После обстоятельной проработки этих предложений в коллективах издательств, типографий и книготоргов, целой серии «круглых столов», острых дискуссий с руководителями издательств мы сочли возможным принять их в виде специальных решений. В конце 1986 года эти решения были рассмотрены и утверждены на коллегии Госкомиздата СССР и определены, таким образом, основные направления перестройки издательского дела.

Одним из первых на пути развития творческой инициативы издательств стало решение «О расширении прав и самостоятельности издательств», принятое в ноябре 1986 года. В этом решении было впервые заявлено, что инициативе, предприимчивости, самостоятельности издательств серьезно препятствуют существующие административные методы руководства и излишняя регламентация их деятельности со стороны Госкомиздата СССР и Госкомиздатов республик. И одновременно было предоставлено самим издательствам право разрабатывать и утверждать тематические планы, вносить изменения, осуществлять замену названий книг и авторов, самостоятельно решать вопрос об объемах изданий.

От чего зависит устойчивость становления на новом поприще? Что помогает больше всего становлению на новом поприще? Думаю, от убеждения в полезности твоего нового дела и, конечно, от интереса, который это дело начинает в тебе вызывать. С опытом жизни приходит понимание: ни должность, ни звание не могут заменить того интереса, который в тебе должно вызывать дело. Вспоминаю, на одной из встреч с читателями в телестудии Останкино я привел пример «Душечки» А. П. Чехова. Известно, что это произведение и его героиню очень высоко ценил Л. Н. Толстой. Думаю, произошло это не случайно. Лев Николаевич увидел в этом женском образе те удивительные человеческие достоинства, которые нам не всегда понятны. Обычно мы иронически оцениваем героиню чеховского рассказа, а между тем, если вдуматься, в этом образе проявляются тончайшие качества человеческой души: преданность, самопожертвование. Это не стремление приспособиться к новым условиям, а естественная человеческая эволюция: меняется сфера твоих занятий и привязанностей, и новые заботы, дела с каждым днем все больше и больше овладевают твоими помыслами, становятся близкими, неотделимыми от твоей жизни.

Перемены, которые несла жизнь с ее идеями демократизации издательскому делу, при всей их очевидности не были (как и всякое новое) безобидными, ибо они уничтожали старое, разрушали привычный издательский бюрократический механизм. Главное в них я видел в том, чтобы дать издательствам свободу решений, право выбора: кого издавать, каким тиражом. Чтобы затруднить защиту административного механизма, мы в нашем решении о демократизации издательского дела сознательно определили такие меры, как отказ от обязательного рецензирования рукописей (целесообразность этого теперь передавалась на полное усмотрение издательства) и в особенности исключение из практики какого-либо закрытого рецензирования.

На путях самостоятельности немаловажным было освободить от бюрократических кандалов творческую энергию редактора – главного действующего лица в издательском процессе. Для этого было принято отдельное постановление Госкомиздата СССР «О расширении прав и самостоятельности редакторов издательств», где мы попытались определить редакторские приоритеты в выборе автора, тематики книги, редактировании рукописи. Мы хотели, чтобы редактор стал полноправным директором издаваемой книги, вплоть до права самостоятельного выпуска ее под свою персональную ответственность.

Понимаю, что для обычного читателя мои свидетельства о переменах могут показаться скучными и утомительными, для издательского же дела того времени они имели значение радикального поворота. Ценны они были тем, что делали издательства расположенными к восприятию всего того, что несла жизнь с ее новыми идеями, новыми авторами.

Я понимал, что осуществление этих мер на практике означало самоубийство Госкомиздата СССР. Ибо по мере обретения издательствами самостоятельности административный распорядительный центр становился не нужен. Основными функциями Комитета оставались изучение читательских запросов и разработка на этой основе государственной издательской политики.

В издательской политике прежде всего предстояло ответить на вопрос: сколько нужно издавать книг? А затем, опираясь на анализ запросов читателя, попытаться ответить и на следующий вопрос: каких книг? У читателя эти вопросы могут вызвать естественное недоумение. Уж слишком прост вроде бы ответ: издавать больше, преимущественно хороших и разных. Но ведь, признаемся, так много лет и поступали. С каждым годом выпускали все больше и больше книг. Но сколько ни увеличивали производство книг, дефицит их не сокращался, ибо увеличивалось количество книг, которые оказывались нереализованными в книготоргах и невостребованными в библиотеках. В 1986–1988 годах ежегодно выпуск книг увеличивался примерно на 100 миллионов экземпляров, однако дефицит не сокращался.

Как можно было преодолеть существующий дефицит и нужно ли это делать вообще? При ответе на этот вопрос нужно было сначала определить исходную позицию в издательской политике. Таковой могло быть только само назначение книги, призванной удовлетворять духовную потребность человека в чтении. Признание этого тезиса за исходный позволяло ответить и на вопрос: сколько нужно издавать книг, чтобы удовлетворить потребность человека в чтении? Оказывается, не так уж много. Известный русский библиофил и писатель Н. А. Рубакин утверждал, что в течение жизни человек может прочесть в среднем 600 книг. Почему 600? Он размышлял следующим образом: человек, живущий в среднем 70 лет, чтением активно занят примерно 50 лет. 50 лет – это 600 месяцев. Читая одну книгу в месяц, обычный человек, а именно на него и следовало ориентироваться, в течение жизни может прочесть всего 600 книг!