Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства

Вспоминаю, как из пленума в пленум в 1988–1989 годах его участники до крови избивали критикой Политбюро, а имена секретарей ЦК Лигачева, Медведева, Разумовского, Яковлева не сходили с языка критикующих ораторов. Положение же дел в партии не менялось и не могло измениться. Не могло, ибо в своем безоглядном реформаторском устремлении, в разрушении старых структур, а это, следует признать, партии всегда удавалось куда лучше, чем созидание, серьезно был нарушен весь старый, привычный организационный механизм. Случилось так, что в 1989 году повсеместно, от партийного комитета района и до ЦК КПСС, партия отказалась от старых структур и старых методов деятельности, но при этом не отработала и не предложила новых. Вследствие чего партийные комитеты и Центральный Комитет оказались изолированными, оторванными от тех процессов, которые происходили в практической жизни, от многообразия тех проблем и дел, которыми было переполнено общество, занимаясь преимущественно своими внутренними неурядицами, конфликтами, склоками.

Читатель может спросить то, что мне представляется наиболее важным: были ли у партии в это время возможности использовать другие, более эффективные методы деятельности, принять иные, отвечающие требованиям времени политические решения? Отвечу, не боясь встретить обиды одних и возражения других: если и были, то их могли принять только другие люди, а не те, что руководили партийными комитетами снизу доверху. Об этом я говорю со всем убеждением, оставляя читателю право соглашаться со мной или нет.

Тот, кто был в составе последнего ЦК КПСС, видимо, согласится со мной, что вся острота противоречий в партии и глубина ее кризиса во многом сводились к противоборству двух позиций: одна из них, имеющая перевес на местах в партийных комитетах, состояла в том, чтобы, по существу, многое оставить в партии по-старому (в структурах, в формах и методах работы), да и в центральных органах партии сторонникам этой точки зрения принадлежало большинство. И партию предали, если можно вообще говорить о предательстве как о первопричине, не только те, кто отказался от нее или не защитил ее в самые драматические дни августа 1991 года, но и те, кто препятствовал, тормозил ее обновление, кто всерьез так и не воспринял необходимость радикальных экономических реформ и демократических преобразований в обществе, кто тем самым лишил ее доверия народа.

Как участник происходивших драматических событий, разделяющий вместе с другими ответственность за их последствия, веду речь не о вине, пусть правильно поймут меня мои собратья по партии, а о трагедии людей партийного аппарата – профессиональных партийных работников, заложников переломного времени, оказавшихся неспособными работать в новых условиях. Рожденные своим временем, сформированные многолетними суровыми правилами и стилем партийной практики, они не могли изменить свою психологию, свои профессиональные пристрастия, не могли преодолеть себя и были обречены на поражение. Партийные работники своим бездействием в последние два года и ложно понятой демократизацией как невмешательством в процессы, происходящие в стране, – не они ли помогли развалить великую державу и не остановили Горбачева в его политике разрушения.

Нетрудно представить, в каком мучительном состоянии своеобразной невесомости оказались партийные комитеты после XIX партийной конференции, когда в условиях развития новых демократических отношений оборвались многие старые связи партийного аппарата и по вертикали и по горизонтали, нарушились привычные директивные формы взаимодействий обкомов, горкомов, райкомов с производственными коллективами, общественными организациями. Начался медленный, но нарастающий с каждым месяцем, как обвал, процесс умирания партии и ее организаций, лишенных кислорода – практических действий и связей с народом. И здесь не могут помочь, я продолжаю это утверждать, многочисленные суждения о предательстве, о сознательном разрушении партии и ее связей с массовыми организациями. Не смогут, ибо ими не объяснить всех обстоятельств, почему партия оказалась на краю пропасти.

Особенно я не мог понять и разделить сетования по поводу так называемого трудного положения партии, которые широко распространялись в печати, на пленумах ЦК КПСС. Широко эксплуатируемое утверждение: «Партия оказалась в трудном положении» – можно было принять только как один из самых странных парадоксов времени, ибо если вдуматься и отказаться от предубеждения, то речь шла о партии, созданной для торжества демократии, свободы и гласности, самостоятельности и инициативы. И вот когда были сделаны лишь некоторые шаги на пути к реализации этих декларированных принципов в жизнь, партия оказалась в трудном положении, будучи оттесненной на задворки общественной жизни. Как объяснить с точки зрения логики, почему и каким образом партия уступила инициативу, перестала быть ведущей политической силой, имея такую многомиллионную численность своих рядов, гигантские силы массовых средств информации, огромные финансовые возможности, многообразные общественные связи. Трудно представить, как могло случиться, что поистине гигантский потенциал партии оказался невостребованным и бездейственным, а партийный аппарат был занят лишь тем, что оплакивал свое горестное положение и сетовал на демократию и гласность.

Точно так же нельзя было понять и невозможно разделить распространенное мнение о том, что в условиях перестройки оказалось слишком много свободы и пользоваться ею стали преимущественно нечестные люди. Естественно, возникал контрвопрос: а кто мешал честным, добросовестным партийным работникам пользоваться этой свободой?

Наконец, не избежать еще одного вопроса в связи с невостребованностью огромного потенциала КПСС. Речь идет о наиболее спорном и одновременно, может быть, наиболее важном вопросе подобно тому: «А был ли мальчик?» – а было ли чем заняться партии после того, как она перестала руководить Советами и управлять народным хозяйством и могло ли ее участие изменить ситуацию в стране? Вопрос любопытен и тем, что в многочисленных выступлениях партийных работников в то время на пленумах ЦК КПСС вполне серьезно говорилось о том, что непонятно, чем в новых условиях после XIX партийной конференции должны заниматься партийные комитеты, партийные организации.

Позволю высказать по этому вопросу несколько соображений. Как ни сложны экономические, социальные, национальные проблемы, средства их решения тогда и теперь известны: это достижение в обществе согласия различных политических сил, обеспокоенных нестабильностью и кризисной ситуацией в стране. Известно также было здравомыслящим людям, тем, кто хорошо представлял потенциальные возможности партии, что она могла оказать наиболее значительное влияние на решение этой сложной задачи времени. В стране в то время не было другой более влиятельной политической силы, подобной КПСС, охватывающей все слои общества, все нации, все республики. Существо вопроса состояло лишь в том, какими средствами и какими формами достигнуть этого согласия в обществе. Цена согласия была настолько велика, а грядущая катастрофа была так близка, что партии необходимо было отказаться от настроений партийного гегемонизма, первой проявить мудрость и пойти навстречу к тем социальным слоям общества, кому дорога была судьба Отечества. Итоги проведенного в марте 1991 года референдума свидетельствовали, что партия могла тогда получить в своих усилиях поддержку большинства народа.

Политические события между тем развивались по другому сценарию. Не знаю, задумывался ли кто над любопытным парадоксом того времени: крупнейшее политическое событие 1991 года – всенародный референдум, на котором впервые со всей прямотой в практической постановке решался вопрос об отношении к Союзу ССР, – как это ни странно, не получило политической оценки и какого-либо серьезного внимания в КПСС. Случилось удивительное и непонятное: партия, занятая полемикой о социалистическом выборе, многочисленными внутренними противоречиями и распрями, по сути, проигнорировала одну из самых актуальных и острых проблем – проблему Отечества, Союза СССР, вокруг которой можно было объединить усилия и достичь согласия самых различных слоев и общественных сил. Референдум и его результаты могли стать одним из главных аргументов в деятельности партии по консолидации общества, оказаться основной темой того самого «круглого стола», который настоятельно предлагался в то время оппонентами КПСС. Разумеется, следовало отдавать себе отчет в том, насколько непросты и противоречивы были эти шаги к «круглому столу», но они были необходимы, если КПСС серьезно была намерена отказаться от своей политической гегемонии в обществе и серьезно претендовать на то, чтобы вернуть утраченное доверие народа.

Знаю по тем многочисленным встречам и выступлениям, которые тогда имел, что идея Родины, Отечества, Союза была одной из самых благотворных, имеющих отзвук в сознании огромного большинства людей, независимо от социального положения, национальности и образования, среди тех, кто не представлял свою жизнь вне принадлежности к великому государству. Убежден до сих пор: тот значительный общественный резонанс, который, несомненно, имел бы «круглый стол» с обсуждением итогов референдума, мог оказать значительное влияние на ситуацию в обществе, ибо в нем могли на деле соединиться два главных начала, определяющие развитие страны на переломном этапе, – демократическое и патриотическое. Авторитет партии и ее общественное влияние от инициативы в демократическом и патриотическом направлениях несомненно бы выиграли. Стремление защитить Отечество от гибели и конкретные шаги в этом направлении могли стать для партии самым благодарным и самым расположенным к отзвуку сердец миллионов обездоленных соотечественников делом. Правда, для этого у партии интересы Родины, государственности должны были, как это ни странно может кому-то из догматиков показаться, стоять выше партийных интересов, выше боязни поступиться своей монополией и сделать первый шаг к согласию.

Однако этого не случилось, М. С. Горбачев и его окружение маневрировали и больше всего боялись той мрачной перспективы, которая последовала за подобными «круглыми столами» у коммунистических партий в странах Восточной Европы. Они не хотели понять, что партия, владея способностью и имея возможность прямого открытого диалога с различными слоями населения страны, где не было бы ни закрытых тем, ни запрещенных вопросов, могла бы превратить подобный «круглый стол» в широкую трибуну, с которой можно было заявить о своей искренней озабоченности судьбой Отечества и, несомненно, встретить широкую ответную общественную реакцию. Руководители КПСС не хотели слышать ни о диалоге, ни о «круглом столе», а такие предложения возникали, высказывались и на пленумах ЦК КПСС. Помню убедительное выступление на эту тему на апрельском Пленуме 1991 года секретаря Волгоградского обкома КПСС Анипкина, которого я уже называл. Они не хотели понять того, что стремление уйти от ответа на острые вопросы, поставленные в ходе перестройки, медлить, тянуть в их решении в боязни проиграть обречены на поражение и утрату всякого авторитета в общественном мнении.

Любые оценки, особенно касающиеся сложных общественных явлений, субъективны, ибо они – порождение личных наблюдений и представлений. Говорю это, чтобы читатель не обвинил меня в преувеличенном самомнении, стремлении навязать свою точку зрения. Высказывая свое мнение, понимаю правомерность существования и других суждений, оценок. Я представляю лишь одну из версий возможного развития событий при условии политической инициативы КПСС, вполне допускаю возможность и других. Повторяю, что не навязываю своего мнения, но утверждаю, что в 1991-м, последнем для КПСС, году вопрос стоял для партии в такой альтернативе: или брать в свои руки политическую инициативу и с сознанием своей ответственности перед обществом начать отвечать на те социальные, политические вопросы, которые приобрели предельную остроту, или оставаться в состоянии медленного умирания и волею истории уйти в безвестность. События при отсутствии политической воли у руководства КПСС развивались так, что второй вариант становился все более неотвратимым. Продолжающаяся пассивность, нейтральность, невмешательство в те процессы, которые происходили в обществе в сфере экономики и политики, в области идеологии, культуры и национальных отношений, были равносильны самоубийству. Прямым проявлением начавшейся политической агонии явился выход из партии в невиданных ранее размерах ее членов. По данным Секретариата ЦК КПСС, в 1990 году партию покинули 1,8 миллиона человек.

События последних месяцев существования КПСС, таким образом, свидетельствуют, что она перешла ту опасную черту, за которой свойственная ей неопределенность в общественной позиции и пассивность в политике стали смертельными.

Таков мой ответ на тот вопрос, который был поставлен в самом начале: была ли предана партия или произошло политическое самоубийство, лишь ускоренное событиями августа 1991 года?

Свои оценки и суждения дополню в заключение лишь некоторыми наблюдениями о деятельности аппарата, Секретариата, Политбюро ЦК КПСС, которые тоже являются свидетельствами того, что произошло с КПСС. Скажу откровенно, не боясь кого-либо обидеть, что Секретариат, работающий после XXVIII съезда КПСС, как и весь аппарат ЦК, вызывал весьма странное впечатление своей неуверенностью и неопределенностью в работе. У каждого непредубежденного человека складывалось впечатление, что члены Секретариата, работники аппарата ЦК так и не определили своего места и плохо представляли содержание своей деятельности в новых условиях. В результате то, чем был повседневно занят Секретариат ЦК и обслуживающий его аппарат отделов, было лишь видимостью дела, но уже не самим делом. В аппарате отделов преобладали апатия и неверие в перспективы и результаты своей деятельности. Значительная часть вакансий оставалась незамещенной, а там, где они были замещены, работники больше всего были озабочены поисками работы вне ЦК. Каждый, кто посещал тогда Старую площадь и участвовал в заседаниях комиссий ЦК, Секретариата, выносил настроение общего пессимизма и обреченности.

Я уже говорил, что разделяю мнение тех, кто утверждает, что на ответственном этапе у руководства КПСС оказались несильные люди. Но дело было не только в этом. Следовало также иметь в виду, что состав обновленных после XXVIII съезда Секретариата и аппарата ЦК КПСС адекватно отражал те различные позиции и политические взгляды, которые были свойственны партии на последнем этапе ее деятельности. Консервативное направление, которое продолжало отстаивать утраченные позиции партийной гегемонии; либеральное направление, во многом отражающее намерение видеть партию в виде парламентской партии социал-демократического толка, и центр, пытающийся лавировать, примирить эти противоречивые направления, стремящийся каким-то образом заделать трещину, которая становилась все шире и глубже, раздирая партию на части.

По мере углубления кризиса в партии все труднее оказывалось примирить и объединить в работе ЦК, Секретариата и отделов людей, занимающих различные позиции. Не беру на себя право судить и персонально квалифицировать эти группы и течения в аппарате ЦК, ибо рассматриваю свои оценки как субъективные заметки, не претендующие на всю истину. По своим профессиональным интересам я был более осведомлен о деятельности отделов идеологически-гуманитарного и общественно-политического направления ЦК и могу свидетельствовать, что руководители этих отделов А. Дегтерев, В. Рябов, В. Мироненко, В. Купцов, В. Фалин не были консерваторами и понимали невозможность преодоления кризиса партии при сохранении старых структур, прежних приемов и методов работы. Они были людьми здравомыслящими и в меру своих сил пытались противостоять старым, отвергнутым временем позициям партийного гегемонизма в деятельности ЦК, но они не имели достаточной поддержки в Политбюро, Секретариате и мало что могли изменить, оставаясь в жесткой обойме подчинения аппарата ЦК. Конечно, дело было не только в ограниченных возможностях этих и им подобных людей, но и в волевых качествах, а главное, думаю, в сохраняющихся иллюзиях, что еще возможно без раскола, так сказать эволюционно, преодолеть размежевание в партии, примирить непримиримое. Всем, кому довелось в то время встречаться с работниками этих отделов, было видно, что они уже не верят в успех своего дела, во многом смирились с неизбежностью гибели КПСС.

Отдельные трезвомыслящие работники аппарата ЦК КПСС, а таких было немало, в своих попытках преодолеть инерцию апатии и обреченности постоянно натыкались на глухую стену пассивного консерватизма со стороны высших исполнительных органов: Политбюро и Секретариата ЦК КПСС. Этот вывод я делаю не произвольно, а опираясь на суждения других разделяющих это мнение и на то, что видел сам.

В течение 1989–1990 годов, примерно полтора года, в роли председателя Гостелерадио мне довелось регулярно присутствовать практически на всех заседаниях Политбюро. Без преувеличения скажу, что именно за это не столь продолжительное время некогда всемогущественный орган партии превратился, по существу, в консультативный совет при генеральном секретаре ЦК КПСС. Если до XXVIII съезда КПСС по принципиальным политическим проблемам еще проявлялась позиция и было заметно влияние Политбюро, можно было обнаружить и различные подходы по тем или другим вопросам Е. К. Лигачева, Н. И. Рыжкова, Э. А. Шеварднадзе, А. Н. Яковлева, то после съезда Политбюро превратилось лишь в формальный представительный орган компартий республик, который из пленума в пленум менял состав своих представителей от республик, ибо там шел распад партийных структур. Практического влияния на деятельность партии Политбюро уже фактически не оказывало. Сам характер обсуждения вопросов на Политбюро напоминал больше своеобразный симпозиум, где продолжительный обмен мнениями по тем или другим вопросам не приводил к каким-либо обязательным для исполнения решениям. Складывалось мнение, что подобный порядок работы Политбюро в полной мере импонирует генеральному секретарю ЦК КПСС, выступающему в роли руководителя этого политического симпозиума, ибо позволяет участникам свободно высказывать наболевшее и тем самым облегчить душу, а ведущему успокоить участников заседания своими назидательными оптимистическими монологами о текущем политическом моменте. В результате отчетливо проявлялось то, что я уже называл видимостью дела.

Секретариат ЦК КПСС в результате утраты постоянных связей с партийными комитетами тоже пользовался все меньшим влиянием и авторитетом в партии. Объяснялось это не только его пассивностью, неспособностью, но и, не имея реальной поддержки Политбюро проявить свою организующую роль, разнородностью позиций его членов. В результате из заседания в заседание звучали горькие признания секретарей ЦК о падении авторитета партии в общественном движении, велись критические речи о бездеятельности многих областных и республиканских партийных комитетов, а положение дел в партии от этих обменов мнениями становилось все хуже и хуже. Обсуждение вопросов на Секретариате, как и на Политбюро, все больше носило семинарский характер, где можно было обнаружить различные точки зрения, различные подходы и не было намерений действовать, вмешиваться в практику работы партийных организаций.

Вспоминаю одно из таких заседаний Секретариата 10 апреля 1991 года, где рассматривался один из главных вопросов жизни партии – о кадровой политике КПСС. Привожу именно это заседание, ибо это был один из последних Секретариатов, на котором мне довелось присутствовать. Обсуждение столь важного вопроса в деятельности партии свелось лишь к продолжительным сетованиям по поводу снижения авторитета и влияния партии в кадровых рекомендациях президенту, Верховному Совету, кабинету министров, которые перестали считаться с мнением Секретариата ЦК. Особую обеспокоенность вызвало на Секретариате ослабление связей партии с молодежью вследствие серьезных противоречий с руководством ЦК ВЛКСМ. Говорилось о том, что в партийных комитетах отчетливо проявляется снижение профессионализма в работе, и о том, что партия не готовит для себя и не привлекает к себе талантливых журналистов, большая часть которых выступает и работает в оппозиционных к партии печатных органах. Все обсуждение важного для партии вопроса свелось к констатации недостатков, и не были определены какие-либо практические меры по совершенствованию кадровой политики.

Пассивность, бездеятельность центральных исполнительных органов ЦК КПСС проявились особенно заметно в области идеологической деятельности. Эта сфера в новых условиях становилась основной, где партия могла проявить себя как организация не государственная, не административная, а общественно-политическая, способная новыми идеями, активным участием в духовной сфере объединить вокруг себя лучшие интеллектуальные силы общества. К тому же в этой сфере партия располагала значительными возможностями, имела на вооружении десятки центральных и местных газет и журналов, издающихся многомиллионными тиражами. В руках КПСС был значительный потенциал общественной науки, сосредоточенной в высших политических институтах партии, Академии общественных наук, Институте марксизма-ленинизма. Однако этот потенциал оказался невостребованным, и за шесть лет перестройки партия так и не определила концепцию своей идеологической деятельности, не разработала новые подходы в системе пропаганды и информации. Сложилось так, что старые формы идеологической работы партийных комитетов были отвергнуты практикой, а новые не определены. В этом естественном вакууме и возникла так называемая теория деидеологизации, проповедуемая в выступлениях генерального секретаря ЦК КПСС, весьма странная по сути и бесплодная по своим результатам. Разумеется, если исходить из того, что идеология партии была государственной идеологией и с помощью государственных органов директивно насаждалась во всех сферах жизни общества, то в этом смысле можно было вести речь о деидеологизации государственно-правовых отношений. Что же касается деятельности самой партии, претендующей занимать ведущую роль в общественно-политической жизни общества, то не о какой деидеологизации не могло быть и речи, ибо идейные позиции партии с активным использованием средств массовой информации и пропаганды были и оставались важнейшим инструментом ее деятельности, основным механизмом влияния на общественное мнение и объединения вокруг нее широких демократических слоев общества.

О каком идеологическом влиянии партии можно было вести речь, если начиная с 1985 года из года в год в процессе перестройки партия, утрачивая свои идейно-теоретические позиции, все слабее и стыдливее защищала учение научного социализма и так и не смогла с учетом требований времени и новых условий провести серьезный критический анализ марксистско-ленинского учения. Не случайно на последнем заседании Идеологической комиссии в июле 1991 года, когда обсуждался вопрос об идейно-теоретической подготовке коммунистов, ничего нового взамен давно устаревшей и, по существу, развалившейся системы политического просвещения так и не было предложено. Идеологическая гора родила мышь – комиссия ЦК признала целесообразным изменить названия домов политического просвещения, которые стали именоваться общественно-политическими центрами.

Понимаю, насколько непродуктивен подход, когда мы пытаемся рассуждать: что бы произошло, если бы было принято то решение, которое не было принято? Подобный подход имеет, в моем представлении, лишь одно-единственное оправдание – он позволяет более отчетливо видеть неиспользованные возможности. Неиспользованные возможности характеризовали практически все последние пленумы ЦК КПСС.

Неопределенность позиции по острым социальным и национальным вопросам, длительное маневрирование и боязнь руководства партии принять какое-либо решение в условиях реального размежевания внутрипартийных сил отчетливо проявились в процессе работы одного из последних пленумов ЦК КПСС 24–25 апреля 1991 года, который обсуждал текущее положение страны и задачи партии. Этот пленум, по мнению многих его участников, мог стать последним пленумом ЦК КПСС. Однако вернусь к его началу. В докладе премьера кабинета министров В. Павлова о положении в стране, в выступлении на пленуме генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева и предлагаемой резолюции, кроме признания критического положения в стране, были изложены материалы заявления президента СССР и девяти руководителей союзных республик (1 + 9) о мерах по стабилизации обстановки в стране и преодолению кризиса. Это были основы так называемого Ново-Огаревского проекта. Практически с самого начала на этом пленуме, как и на предыдущих, выступающие секретари партийных комитетов подвергли резкой уничтожающей критике Политбюро и генерального секретаря ЦК КПСС за пассивность в действиях по укреплению политической роли партии и бездеятельность по стабилизации экономического положения в стране. Критический тон в выступлениях был задан первым секретарем компартии Украины Гуренко, его в весьма резкой форме поддержал первый секретарь МГК Ю. Прокофьев. Содержащиеся в отдельных выступлениях личные выпады и резкие оценки персональной деятельности вывели из равновесия М. С. Горбачева, особенно выступление первого секретаря Тюменского обкома Зайцева, потребовавшего ухода генсека. М. С. Горбачев не выдержал критического напора своих оппонентов из партийных комитетов и заявил о своей отставке с поста генерального секретаря ЦК КПСС.

Была середина дня 25 апреля, растерявшийся председательствующий на пленуме В. А. Ивашко объявил на два часа перерыв для консультаций. В перерыве 72 члена ЦК КПСС официально подали в президиум записку, где заявили, что если пленум примет отставку, то они выйдут из состава ЦК. Назревал раскол в составе ЦК КПСС. В то время я тоже подписал это заявление, ибо еще верил тогда, как и другие, что уход Горбачева сделает раскол в партии неотвратимым и, следовательно, КПСС должна будет прекратить свое существование в тот ответственный момент, когда еще жила надежда сохранить СССР.

Теперь, когда прошло время и можно применить тот самый подход, о котором я уже говорил, – а что бы было, если бы раскол в ЦК состоялся, – я прихожу к выводу, что неизбежное размежевание в партии, вызванное отставкой генсека, могло оказаться целесообразным. Оно могло явиться началом действительного обновления партии на основе тех политических течений, которые в ней реально существовали. Это обновление могло вызвать формирование вместо КПСС двух или трех партий социалистической ориентации, и это отвечало бы реальностям времени.

Последняя попытка партии овладеть инициативой, отвратить кризис была осуществлена в ходе разработки проекта новой программы КПСС. 25–26 июля прошел последний пленум ЦК КПСС, утвердивший проект новой программы КПСС для последующего широкого обсуждения ее в партии, одновременно было решено созвать внеочередной XXIX съезд КПСС в ноябре – декабре 1991 года. Предлагаемый проект новой программы хотя и радикально реформировал КПСС в социал-демократическую парламентскую партию, однако не мог преодолеть нарастающих противоречий внутри партии. Значительная часть партийного аппарата не одобряла этот проект и решительно выступала против.

В этих условиях не могло изменить положение КПСС и последующее широкое обсуждение предлагаемого проекта новой программы. В условиях острого социального кризиса в стране, резкого падения производства, неуправляемости народного хозяйства, беспомощности центральной исполнительной власти всесоюзная дискуссия о программе партии, проводимая с большим опозданием, могла вызвать еще большее раздражение в народе, ибо в КПСС большинство людей видело первопричину всех несчастий в стране. Упущенное время мстит, становится жестоким и неумолимым. Восстановить утраченное доверие к партии было уже невозможно. Оттого несправедливое и недемократическое запрещение партии не вызвало массового негодования ни коммунистов, ни беспартийных и никакими публичными выступлениями в стране, по существу, не было отмечено. В этом, как это ни тяжело, быть может, признать, самый серьезный аргумент, подтверждающий, что партия не была убита, а лишь покончила жизнь самоубийством.

Глава III

Газета – сладкая каторга: восемь лет в «Советской России»

Журналистам льстит, когда их именуют «четвертой властью», и не по душе напоминание, что их профессия – «вторая древнейшая». А между тем и то и другое название имеет общие корни – они в услужении тем, кто платит за музыку, в извечной зависимости от сильных мира сего. Мы освободились от многих иллюзий, опыт последних лет значительно обогатил нас, в том числе и осознанием эволюции, которую пережила наша пресса: от партийного диктата к эйфории гласности и от нее снова к старой зависимости от власть имущих, лишь слегка прикрытой демагогией о демократии и свободомыслии.

Мне довелось участвовать в самом начале этой эволюции, когда служители прессы пытались преодолеть рабское послушание, учились говорить людям правду. Это было трудное время обретения собственного достоинства, права быть самим собой, служить не власти, а своему народу. Спустя десятилетие вижу, как многое из того, о чем думали, что с таким трудом преодолевали в себе и в газете, вновь злободневно, ибо от прессы опять требуют послушания, принуждают служить не читателю, а правящей элите. Снова над прессой угроза бытия, извечный гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» Вернусь, однако, и приглашу читателя к началу своей газетной одиссеи.

1. Вхождение в газету

Заканчивался третий год работы в отделе пропаганды ЦК КПСС, и вместе с опытом приходило понимание – работа в партийном аппарате в режиме послушания, в тесной обойме зависимости не для меня. Все чаще думал о работе, где можно было иметь хотя бы относительную самостоятельность. Случилось так, что мои намерения совершенно неожиданно совпали с намерениями руководителя отдела.

После XXV съезда КПСС был наконец, спустя шесть лет, назначен руководитель отдела пропаганды и агитации ЦК. Секретарем ЦК КПСС, ведающим вопросами пропаганды, был избран М. В. Зимянин, бывший главный редактор газеты «Правда», а заведующим отделом вскоре был назначен Е. М. Тяжельников, лидер комсомола.

Новый заведующий, не откладывая, приступил к формированию своей команды. Высоко ценя послушание подчиненных, свое намерение он начал осуществлять прежде всего за счет подбора новых заместителей. Я хорошо знал Е. М. Тяжельникова, как, впрочем, и он меня, и потому иллюзий не питал, понимал: со своим стремлением к самостоятельности не могу рассчитывать на его благосклонность. Мои предположения скоро оправдались. Не посчитав нужным поговорить со мной, Е. М. Тяжельников, как только возникла возможность «выдвинуть» из отдела главного редактора для газеты «Советская Россия», немедля порекомендовал меня. Об этой рекомендации мне стало известно от М. В. Зимянина, когда он пригласил и предложил подумать о новой работе.

Теперь, когда все это уже в прошлом, я доволен, что так случилось и у Е. М. Тяжельникова не обнаружилось ко мне особых симпатий. Наверное, он догадывался о моем недоброжелательном отношении к его лицедейству, которое так пышно расцвело на столичной благодатной почве. Его верноподданические выступления, без меры прославляющие добродетели Л. И. Брежнева, принесли ему славу незаурядного трубадура вождя и приводили в оторопь даже видавших виды аппаратчиков ЦК КПСС. Бог ему судья, решение его для меня стало благом, и за это я ему благодарен.

Из встреч в самом начале пути запомнилась беседа с бывшим главным редактором «Советской России» Константином Ивановичем Зародовым – человеком мудрым, много сделавшим для становления газеты. Он не стал скрывать от меня трудности и потенциальные опасности будущей работы. По мнению К. И. Зародова, главная специфика, которую мне предстояло осознать как неизбежность, состояла в разнородности журналистского коллектива. В нем, заметил он, если попытаться определить слагаемые, постоянно существуют три слоя: первый – это те немногие творцы, которые делают газету, создают наиболее интересные материалы, открывают новые рубрики, готовят сенсации, их обычно в любой газете немного, не больше 10–15 %; второй слой побольше – 20–30 %, к ним принадлежат те, кто в меру своих, обычно скромных, способностей и сил помогает делать газету, поставляет основную массу обязательных для газеты материалов, без которых она существовать не может; и, наконец, третий слой, обычно самый значительный по составу, около 50 % численности коллектива, – это те, кто мало что приносит в газету, зато активно мешает ее создавать. Чаще всего это люди с большими претензиями, амбициями, но с очень малой творческой амуницией и почти нулевой отдачей. Многие из них или заняты не своим делом, или просто выработали свой весьма ограниченный творческий ресурс.

К слову сказать, таких людей у нас немало, и не только в редакционных коллективах. Они обычно проявляют большую, но лишь видимую активность, в повседневных же делах путаются под ногами, занимаясь словоблудием по поводу отсутствия условий и свободы творчества, конфликтуют, плетут интриги против тех, кто действительно творит, пытается делать полезное. Среди этого бесплодного круга журналистов обычно много критики газеты, ее позиции, много заявлений о творческих намерениях, но нет самого творчества. Опираясь на собственный опыт, К. И. Зародов советовал мне не тратить сил и не пытаться преодолеть эту многослойность, ибо это нереально, да и времени может потребоваться столько, что не останется для газеты. Главный редактор, по его мнению, должен уметь нейтрализовать этот бесплодный слой, ограничить его влияние, а если удастся, изменить соотношение сил в коллективе в пользу созидателей, творцов газеты.

Кадровые решения тогда, даже после того, как состоялся разговор у секретаря ЦК, готовились неспешно, проходил длительный процесс согласования в Секретариате ЦК, в Политбюро. Главный редактор центральной партийной газеты был номенклатурой самого партийного верха. Прошло не менее двух месяцев, прежде чем я ознакомился с решением Политбюро и 7 апреля 1978 года был представлен коллективу газеты.

Советская пресса тогда, когда я делал первые шаги в газете, переживала не лучшие времена. Да и не могло быть ее состояние иным. Печать отражала общую политическую, социальную, духовную атмосферу общества, которое находилось в условиях продолжительного застоя, в состоянии неприятия со стороны верхнего партийного эшелона каких-либо изменений и перемен. Выражая настроение самоуспокоенности и самодовольства правящей элиты, официальная партийная позиция, которую призвана была утверждать печать, сводилась к проповеди на всех уровнях благополучия и процветания, нерушимого авторитета и могущества партии и правительства. В меру профессиональных способностей и умения, ретивости и послушания газеты утверждали эту официальную позицию, тиражировали ее в миллионах экземпляров.

В зависимости от этого принципиального обстоятельства, а вовсе не от бедности в талантах (в нашем Отечестве недостатка в талантливых людях никогда не было) газеты в это время не отличались разнообразием и многоцветьем журналистской палитры, боевитостью и критическим настроем, не говоря уже о какой-либо относительной оппозиционности тому, что происходило в реальной жизни. Время последнего критического всплеска «Комсомольской правды», «Известий» – отражение противоречивых хрущевских реформ и оптимистических надежд интеллигенции на «оттепель», вызванных XX съездом партии, – ушло в прошлое несбывшихся мечтаний.

Каждое время имеет своих трубадуров и барабанщиков, время застоя тоже имело своих пропагандистов и информаторов, и жаль, что в нынешнюю пору неистового обличения прошлого нам недостает чувства самокритики и мы не спешим признать, что массовые средства информации обязаны взять на себя свою, и немалую, долю вины за проповеди всеобщего благоденствия в то время, когда общество так нуждалось в серьезных предостережениях о неизбежных грядущих невзгодах, которые настойчиво стучались в двери. Как любят ныне говорить публицисты – ниспровергатели авторитетов: страна должна знать своих героев. Разве не газеты и журналы, радио и телевидение, особенно в последнее застойное десятилетие, утверждали верноподданнические настроения, старательно создавали видимость благополучия, приукрашивая те явления и процессы, которые свидетельствовали, что страна уже продолжительное время живет не по доходам. Журналисты не могут не признать своей ответственности за то, что гром победных литавр, звучавших со страниц и экранов, успокаивал общественное мнение, заглушая голоса тех, кто пытался обратить внимание на то, что общество серьезно больно.

70-е годы в жизни газет не отличались творческим взлетом даже отдельных изданий. Каждое из них жило согласно существующему неизменному порядку в зависимости от определенного каждому из них ранга и соответственно от меры партийной поддержки в центре и на местах. Концепция деятельности и развития газет в стране отвечала требованиям партийной гегемонии и полностью ей соответствовала. Согласно этой концепции определен был обязательный минимум центральных и местных изданий, который был стабильным, новым здесь было появиться непросто. Многотиражность и безусловное лидерство известных центральных изданий в немалой степени определялись ограниченными возможностями читателя в выборе периодических изданий. За каждым из изданий стояли строго определенные партийные, государственные и общественные структуры, обеспечивающие своим влиянием и обязательность подписки.

Разумеется, я не намерен упрощать эти процессы и признаю, что популярность, к примеру, такой газеты, как «Комсомольская правда», в немалой степени была связана с давними традициями молодежного свободомыслия и нигилизма, которые, несмотря на партийную гегемонию, проявлялись в этой газете, особенно во времена А. Аджубея, Ю. Воронова. Эта газета отличалась тем, что всегда умела объединить под своими знаменами талантливых молодых и опытных журналистов. Не отрицаю я и того, что официально признанные лидеры в газетном цехе – «Правда», «Известия» – свое влияние и авторитет поддерживали не только высокими инстанциями, которые они представляли, но и своим профессиональным уровнем, именами талантливых журналистов. Материалы, подписанные А. Аграновским, Т. Тэсс, В. Ткаченко, воспринимались читателями с доверием, их ждали. Из общего, в целом однообразного ряда газет того времени выделялась, ради объективности не могу этого не заметить, своими критическими статьями, общеполитическими и криминальными материалами «Литературная газета», главным редактором которой был А. Б. Чаковский, способный стратег и хитроумный тактик во взаимоотношениях со Старой площадью.

Общая атмосфера в то время, когда я пытался осознать свою роль как главного редактора, была такова, что превыше всего ценилось послушание и умение выпускать в свет только то, что рекомендовано и разрешено. Регулировалось это строгим подбором управляемых, послушных главных редакторов и механизмом жесткого контроля со стороны отдела пропаганды ЦК КПСС. Этим целям специально служили заместитель заведующего отделом, бдительный Владимир Севрук и сектор газет с десятком инструкторов, персонально опекающих недремлющим оком центральные газеты, внимательно, с пристрастием оценивающих на предмет партийной лояльности каждый выпущенный номер.

Подбор главных редакторов в ЦК КПСС осуществлялся чаще всего на основе личной известности и доверия секретарей ЦК КПСС, обычно из числа людей, зарекомендовавших себя благопристойным поведением, и только во вторую очередь оценивались творческие способности, профессиональные возможности. По этой причине в своем большинстве в центральные газеты главные редакторы не назначались из числа своих сотрудников. Насколько мне известно, этого практически никогда не случалось в таких центральных газетах, как «Правда», «Известия», «Труд», «Сельская жизнь», «Советская культура». При подобной практике неизбежен был такой парадокс, когда, чем меньше были творческие возможности направленного по воле ЦК главного редактора, тем большие перед ним открывались перспективы. Примером тому был всем известный в газетном мире феномен Петра Алексеева, прошедшего в роли главного редактора три известных центральных издания – «Сельскую жизнь», «Советскую Россию» и «Известия» – и оставившего после себя в каждом из них газетные руины. Это был не просто человек с отсутствием какого-либо творческого потенциала, но и умелый царедворец, изощренный тактик, сумевший пропагандистскую показуху возвести в стиль газеты и снискавший тем высочайшее доверие руководства ЦК. В то время, о котором я веду речь, он разрушил «Советскую Россию», довел ее до уровня заурядной стенной газеты, отправился по высочайшему повелению реформировать «Известия» и в короткие сроки превратил ее в нечто неузнаваемое. В газете немедленно появились броские заголовки, набранные огромными размерами, с банальными призывами по типу заборных лозунгов вроде: «Борьбе против яловости коров все силы актива Советов!», «Весеннему севу достойную встречу!» – и тому подобное. Газета, говорил мне при встрече П. Ф. Алексеев, когда я вначале нанес визиты всем главным редакторам центральных газет, чтобы послушать советы опытных коллег, должна читаться ногами, ибо большие начальники, кроме заголовков, ничего в ней не читают. Он делал газету для руководителей вышестоящих инстанций, обычный читатель его интересовал меньше всего.

«Советская Россия» в то время, когда ее наконец оставил своей редакторской заботой П. Ф. Алексеев, представляла грустное зрелище. Созданная в 1956 году на волне хрущевских реформ как газета для России (орган бюро ЦК по РСФСР), она на этапе становления, помню это хорошо как ее читатель, отличалась меньшим интересом к столичному официозу и большим вниманием к российской провинции. Привлекала внимание читателей критика газетой фактов несправедливости к людям, бесхозяйственности местных руководителей, которыми была переполнена российская глубинка. За недолгое время пребывания в роли главного редактора П. Ф. Алексееву (он был в этой роли не более четырех лет) удалось многое сделать в разрушении газеты. Ушли из газеты многие наиболее интересные журналисты, на ее страницах не осталось места для критики, для серьезных проблемных аналитических материалов, в результате тираж газеты сократился более чем наполовину и составлял где-то около миллиона экземпляров.

Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, что я намеренно рисую слишком мрачными тонами картину жизни и нравов отечественной журналистики того времени. В своих оценках я ничего не преувеличиваю и не преуменьшаю в угоду нынешней конъюнктуре, рассказываю, как видел и понимал существующую ситуацию, конечно, сообразуясь со своими взглядами и представлениями. Более важным мне кажется вопрос, который, признаюсь, все время не оставляет меня: нужно ли перечитывать заново наше недавнее прошлое и чем оно может быть полезным сегодня? Ответом служит представляемая мною книга свидетельств, размышлений, и лишь читателю судить, убедителен ли он. Здесь же, в заметках о своей газетной одиссее, скажу лишь о том, что все мы вышли из нашего недавнего прошлого и в нем, по моему мнению, ответ на вопрос: куда идут массовые средства информации и что с ними происходит?

Сегодня мы все больше задумываемся над тем, почему так тернист и не прям путь нашей печати, радио и телевидения от партийного диктата к гласности, независимости? Почему многое из того, что мы видим сегодня в наших газетах, напоминает нам слепок совсем недавнего, отвергнутого временем прошлого? Многое вновь повторяется, только на другом витке спирали времени. Вопросов много. Льщу себя надеждой, что внимательный читатель найдет ответы на некоторые из них в этих заметках бывшего главного редактора.

Не один раз слышал от журналистов: работа в газете – это сладкая каторга. И, только став главным редактором, понял глубокий смысл этого утверждения. Видится мне он в том, что при всех трудностях профессии газета позволяет не только обрести удовлетворение от своего творчества, но и увидеть его результаты. Наверное, не назвать другую такую профессию, где бы ты мог созданное, написанное тобою сегодня завтра увидеть в газете и убедиться самолично, что оно встретило благодарный отклик читателей или не было воспринято вовсе. Преимущество газеты и в том, что она обязывает, как никакая другая сфера деятельности, быть постоянно в эпицентре происходящих событий, на острие противоречий и конфликтов повседневной жизни, ибо она всегда его зеркало, его отражение. И эта мера осведомленности, понимания процессов реальной действительности и мера вмешательства в них делают газету соответствующей своему назначению – быть летописцем своего времени. Популярность, общественное влияние газеты непосредственно зависят от того, звучит ли с ее страниц беспокойный голос времени, отражает ли она в своих публикациях его особенности, черты.

Я не знал многого из профессиональных канонов газеты: не знал, как она формируется и управляется, набирается и печатается. Но как читатель я хорошо знал, чем она может быть интересна и полезна людям, многое знал из того, что происходит в жизни нашего общества и чем ему может помочь газета. Размышляя о времени становления в газете, я сознаю теперь, что, если бы ему не предшествовали Магнитка, Челябинск, мне было бы не по силам нести на плечах тяжелую ношу главного редактора.

В поисках главной темы газеты я много думал тогда о том, что здесь немало зависит от того, умеем ли мы слушать и понимать свое время, чтобы отражать биение его пульса. Время и деятельность людей представляют сложную взаимную связь. Верно, что люди и их деяния – продукт своего времени. Но верно и то, что люди творят время, определяют его черты, облик. Я видел и понимал, что в этой зависимости не все просто и однозначно. Газета, как летописец своего времени, призвана была прежде всего отражать те изменения, которые происходят в самих людях. Между тем долгое время мы видели в наших людях, в изменениях их запросов, интересов, настроений не то, что происходило на самом деле, а то, что нам хотелось видеть, – всеобщий созидательный подъем, всеобщее одобрение политики партии и правительства, всеобщее согласие со всем тем, что происходит в стране.

Считаю, и сегодня здесь мало что изменилось, все так же в оценках времени мы остаемся во власти старых стереотипов. По-прежнему не хотим понимать, что думают и требуют люди, и снова списываем все трудности, изъяны, пороки на прошлое. Газеты, по-старому отражая заказ определенных политических кругов, с не меньшей ретивостью, хотя нынешние реформы уже имеют свою собственную историю, пытаются все неудачи, просчеты отнести на счет прошлого, списывают все на время, признавая его, таким образом, главным виновником беспомощности исполнительной власти и ее непродуманных, ошибочных решений.

Думал я и о том, что газета как трибуна общественного мнения многое может и за многое отвечает, в том числе и перед своим временем. Служить времени, конечно, можно по-разному: можно следовать в его обозе, в хвосте событий, выступая лишь в роли регистратора, а можно быть и предвестником того нового, что только еще нарождается в жизни или делает первые робкие шаги.

Сегодня, когда перемены так больно затрагивают интересы людей и вызывают противоречивое их восприятие, особенно важно быть до конца честным перед собой и перед временем. Испытание временем – самый серьезный экзамен прочности позиций человека, и не каждый способен его выдержать. Еще сложнее, когда речь идет о газете – произведении коллективного творчества. Непросто даже коллективу единомышленников нести правду жизни, пробуждать совесть, утверждать новые идеи. Особенно когда это недоброжелательно воспринимается верхами и теми, кто стоит на страже их интересов. Зато благодарно влиянием газеты на время, ибо следы ее добрых идей, взглядов долго живут в памяти современников. И распространенное утверждение: «Газета живет всего один день» – верно лишь в том смысле, что каждый день она рождается заново, вызывая оптимизм и веру в торжество справедливости или принося разочарование в надежды людей. Многие из этих размышлений, которыми делюсь с читателем, возникли в то время, когда я только примеривался к редакторской должности, еще плохо представлял, найду ли себя в этом неведомом газетном мире.

Улица «Правды», дом 24, – этот адрес остался памятным на всю жизнь. За ним восемь до краев наполненных лет интересной работы и активной жизни, радости и горя, побед и поражений. Редакция «Советской России» располагалась в то время на пятом этаже самого большого дома печати в Москве. Это был удивительный дом, чем-то напоминающий огромный слоеный пирог, где место начинки заполняли редакции самых известных центральных газет. На шестом этаже «Советская Россия» соседствовала с «Комсомольской правдой», дерзость которой не давала нам покоя, а ниже располагались официально признанный флагман – газета «Правда» – и влиятельная среди крестьянства «Сельская жизнь». Обитатели этого единственного в своем роде газетного дома жили в то время хотя и без больших ссор и конфликтов, но постоянно ревностно присматривали друг за другом, не пропуская ни единого заметного выступления соседей.

Признаюсь, мне, делающему лишь первые робкие шаги на поприще главного редактора, повседневное общение с обитателями этого газетного дома, сама атмосфера беспокойной жизни редакций, конфликтов в связи с острыми выступлениями, о которых сразу узнавали все этажи, многое давала. Достаточно было лишь пройти по шестому этажу «Комсомолки», прочитать решение редколлегии о лучших материалах месяца, узнать, повстречав коллег, о том, что обсуждалось на очередной летучке, и ты уже был заряжен на весь день энергией и мыслями, как опередить беспокойных и скорых на выдумку комсомолят. Объединяла редакции не только общность профессии, но и зависимость от одного хозяина – издательства «Правда», шефом которого было всесильное Управление делами ЦК КПСС.

Вернусь, однако, ко времени становления в газете. Реальности и будни редакционной работы оказались более прозаическими, но и более сложными по своим многообразным заботам, обязанностям. Было непривычно в сравнении с размеренным, неторопливым стилем аппарата ЦК ежедневно стремиться объять необъятное: прочитать все, что предлагалось в очередной номер, высказав свое за или против; ответить на все замечания, уже поступившие по номеру, который в этот день вышел, особенно если они были от людей высокопоставленных и небезопасных для газеты; объясниться с авторами, которым или уже отказали в публикации статей, или опубликовали, но значительно сократили. Это и многое, многое другое должен был сделать главный редактор в течение одного рабочего дня.

Сравнивая все то, чем приходилось заниматься до сих пор, я понял очень скоро, что, в отличие от многих других должностей, редакторская в газете имеет свои особенности и главная из них – определенность в решениях. Главный редактор обязан сам принимать решение, причем в газете его нельзя (как это часто бывает во многих других местах) задержать, отложить на неопределенное время, переложить на кого-то другого. В конечном итоге все решения в редакции сводятся лишь к тому: давать в номер или отказать автору в публикации, в особенности когда речь идет о принципиальном выступлении, по которому неизбежны серьезные возражения и претензии к газете. Без того, чтобы не принимать последнее решение и не брать на себя основную ответственность за все, что представляет газета на своих страницах, главный редактор не может выполнять свои обязанности. А если и случается, что он пасует, то это никак нельзя скрыть, и это немедленно отражается на содержании газеты. Думаю, в связи с этим нет большого преувеличения в том, что газета во многом такова, каков ее главный редактор.

Всем известно: главное в газете – это то, что она несет на своих страницах, о чем ведет речь со своим читателем. Шел 1978 год, и это значило, что откровенно говорить с читателем было непросто. Если не лукавить и говорить начистоту, то вопрос стоял так: способна ли газета нести людям правду о жизни, или она, как и другие, должна заполнять свои страницы победными рапортами, статьями о трудовых достижениях, в которых реальная действительность приукрашивалась и представлялась преимущественно лишь в розовых тонах? Любопытно, что характерное для публикаций того времени намеренное упрощение сложных экономических и социальных проблем, сглаживание трудностей обильно прикрывалось общими указаниями-директивами: «Не уходить от острых вопросов». «Не уходить от острых вопросов» возводилось в ранг особой доблести и считалось вершиной критического подхода. Я не помню, чтобы на совещаниях редакторов газет в ЦК КПСС в то время шла речь о правомерности другого требования – идти на острые, трудные вопросы, вскрывать их истоки, обличать виновников, искать пути решения.

По всем этим вопросам я, как главный редактор, должен был с самого начала определить свою позицию и стоять на ней, чего бы это ни стоило, или вовсе не браться за сложное и небезопасное газетное дело. От позиции, занятой главным редактором, зависели ориентиры редакционного коллектива, взаимоотношения с журналистами и, наконец, самое главное – доверие читателей к газете.

Доверие к читателю, откровенность в публикациях определяют всю творческую атмосферу газеты, уровень профессионального мастерства журналистов, неудовлетворенность в работе, стремление к совершенствованию. Скажу больше: доверие читателей в конечном итоге определяет то наиболее характерное, что отличает авторитетную популярную газету, имеющую собственную позицию, от газеты официозной, директивной, находящейся на службе у власть имущих. Обычно в первой идет откровенный диалог с читателем, во второй же все ограничивается лишь односторонними информациями, назидательными комментариями и поучениями «улучшить», «повысить». Когда читатель доверяет газете, он видит в ней не только источник информации, но и собеседника, с которым он делится наболевшим, ищет и находит в ней поддержку. И раньше, и теперь, когда мы часто пользуемся понятиями «массы», «слои», «группы», нам, рабам старых стереотипов, не следует забывать о том, что восприятие газеты всегда личностное. Интерес читателя к газете, его связи с ней всегда опираются лишь на то, что он ищет и находит в ней для себя лично.

В поисках, с чего начинать главному редактору, разумеется, не мог я обойти одну из самых важных проблем газеты – проблему критики. Понимаю, сегодня в условиях гласности, наличия Закона о печати, всеобщего обличения, разгула идей разрушения мало кто из главных редакторов задумывается над тем, какое место в газете должно принадлежать критике. Между тем если вернуться назад, то следует вспомнить, сколько было пролито крови, затрачено нервной энергии, чтобы критика стала главным средством массовой информации, позволившим отстоять гласность и добиться общественного признания. Конечно, для нас, людей крайних позиций, и сегодня вопрос о критике далеко не однозначен, и многое из старых арсеналов взаимоотношений держателей власти с газетами снова воспроизводится на той же уродливой основе бездумного послушания. Но это уже больше вопрос не места критики, а ее направленности и ориентиров.

Точка зрения, которую мы исповедовали в «Советской России», завоевывая для нее шаг за шагом (ценой немалых затрат и жертв) место на страницах, состояла в том, что критика не может для журналистов представлять некую самоцель и определяться в размерах газетных площадей. И сегодня я придерживаюсь того мнения, что по своему назначению критика лишь сигнал тревоги о наличии больного места в организме общества, смысл которого в информировании общественного мнения о необходимости лечения или принятия хирургических мер. Дозирование же критики, определение ее размеров – это вопрос ее регламентов, ведущий лишь к ограничению и запрещению. Всегда придерживался той точки зрения, что критика в газете – это острое общественное оружие, где всегда присутствуют судьбы людей, и потому ей обязательно должны быть свойственны такие качества, как точность, правдивость. По своим целям критика призвана вселять людям веру в справедливость и побуждать их к активным общественным действиям. Говорю об известном для того, чтобы убедить, что сегодня, когда во всем преобладает неумеренность и наша жизнь напоминает гигантский кипящий котел, переполненный человеческими страстями, в котором нет холодного места, добавлять средствами массовой информации еще больше горючего материала под него небезопасно. Справедливость этого утверждения подтверждается многочисленными фактами, когда массовые средства информации лишь инициировали острые социальные и национальные конфликты с кровавыми последствиями.

Особенно актуален разговор о тональности критики. Конечно, в условиях существующего беспредела и произвола в обществе понятия «доброжелательность», «тактичность», «корректность» у многих ничего, кроме иронической улыбки, вызвать не могут. Однако в условиях крайнего ожесточения отношений между людьми, невиданной остроты критики всего существующего тем более важно, чтобы выступления печати не оскорбляли человека, не унижали его достоинство. Даже в столь смутное время журналисты не могут забывать о том, что в критическом выступлении газеты, тиражированном в десятки и сотни тысяч экземпляров, все важно: и предмет, и цель, и аргументация, и тональность, и даже поведение журналиста.

Поведение я тоже выделяю не случайно, ибо критический газетный выстрел, уже сам по себе несущий людям потрясения и трагедии, теперь все чаще бывает не прямой и открытый, а внезапный, скрытый. Журналист даже тогда, когда в этом нет необходимости, ведет скрытое расследование, не решаясь идти на открытый разговор с теми, о ком собирается печатать острый критический материал. Эти приемы я оцениваю как обычный открытый выстрел и как выстрел скрытый, из укрытия или, как говорят, из «кривого» ружья.

Кто-то из мудрых прошлого заметил: один из самых обычных, но ведущих к большим бедствиям человеческих соблазнов – есть соблазн словами «все так делают». Этот соблазн – один из главных источников всесилия инерции, прочности устоев консерватизма. В газете, чтобы решиться начать новое, непривычное, нужны сторонники, сподвижники, способные вместе с тобой взять на себя смелость сказать: это можно делать иначе. Как новый редактор, при всей искренности своих намерений, я мог рассчитывать на успех только при наличии единомышленников, которых нужно было обрести прежде всего в составе редакции и только затем искать на стороне, расширяя тем самым потенциал редакционного коллектива. В этом отношении, признаюсь, мне, несомненно, повезло, ибо уже в самом начале работы мне было очевидно наличие в газете журналистов-профессионалов высокого класса, таких как заместитель главного редактора В. Чикин, ответственный секретарь А. Яковенко, редакторы, руководители отделов А. Ларионов, Л. Львов, В. Иванов, С. Степунина, заместители редакторов отделов В. Лысенко, А. Мозговой, Г. Орловский…

Профессионалы были интересны не только знанием своего дела, они импонировали своей неудовлетворенностью, творческим самолюбием, желанием преодолеть комплекс посредственности газеты. Было очевидно, что на этих людей можно опереться, но для этого нужно раскрепостить их инициативу, дать возможность проявить себя, поддержать их намерения. Раскрепостить значило дать возможность каждому открыто высказать свое мнение о газете, свои оценки публикаций, поддержать интересные идеи, предложения. Я понимал, произойдет это не сразу, а по мере того, как появится доверие к новому главному редактору, убеждение в серьезности его намерений делать действительно новую газету. Оценивая опыт прошлого, скажу, что ради создания условий для настоящей, а не показной коллективности никогда не следует жалеть времени и сил. Мне помогло, что не сразу и не без труда, но удалось превратить ежедневные формальные редколлегии и еженедельные редакционные летучки в место полемики, безбоязненного столкновения мнений. Искренне радовался, когда удавались эти столкновения, когда возникали настоящие творческие драчки.

Весь предшествующий опыт жизни учил меня во всем проявлять практический подход и придерживаться того взгляда, что сами по себе доверие, инициатива – это всего лишь слова, не очень много значащие, если за ними не стоит право и возможность их реализовать. Поддержка коллектива нужна мне была не для удовлетворения собственного честолюбия, а для того, чтобы создать максимально возможные условия для творчества, инициативы каждого, кто способен был ее проявить. В этих целях, не без сопротивления своих заместителей и руководителей секретариата, настоял я на том, чтобы ведущие редакторы – руководители отделов имели право самостоятельно засылать материалы в номер, минуя контроль всех других инстанций. Это значительно повышало роль редактора в газете, ибо расширяло его возможности, поднимало творческий авторитет. Одновременно, тоже не без возражений, сделан был еще один шаг – нарушена была монополия заместителей главного редактора (до этого только они имели право вести номера), наиболее профессинально подготовленные редакторы отделов – члены редколлегии получили право на святая святых газеты – ее выпуск в свет. Новый круг профессионалов, ведущих номеров газеты, обогатили ее своими подходами и взглядами. С каким интересом и желанием передать газете все, что имели, работали новые ведущие редакторы: А. Ларионов, Л. Львов, Н. Михайлов, В. Шилов. Благом для газеты было и то, что сразу возникла острая творческая конкуренция между ведущими.

У спортивных комментаторов есть одно часто употребляемое выражение при объяснении победы более слабой профессионально команды: «Организация бьет класс». Оно, думаю, имело некоторое отношение к нашему редакционному коллективу, когда у него возникли амбиции на лидерство. Соперничать с другими газетами и опережать их в то время мы могли, опираясь больше не на профессиональный класс, у нас он тогда был ниже других, а на дерзость и на лучшую организацию творческого процесса. Поэтому в первые два года немалую часть усилий пытался я затратить на создание системы организации и управления тематикой газеты.

Расскажу об этом подробно, надеясь, что читателю, любопытствующему, как устроен механизм газеты, это будет небезынтересно. Основным инструментом такого управления стала система планирования газетной тематики. Практика работы газеты «Советская Россия» в течение восьми лет показала несомненные преимущества перспективных тематических планов (квартальных, полугодовых) и оперативных (текущих, месячных, недельных).

Творческая импровизация в непосредственном выпуске того или иного номера газеты, конечно, необходима, однако возможна она только в том случае, если есть добротный, заранее спланированный запас материалов. Разумеется, предвидеть заранее все темы газеты невозможно, ибо жизнь всегда богаче, многообразнее всех наших предположений и она вносит свои коррективы в плановые намерения. Но, как показала практика, нам удавалось от 70 до 80 % намеченных в планах тем представить в газете. Этот результат свидетельствовал в пользу планового управления газетой.

На практике это выглядело таким образом, что на первый план выделялись две-три главные темы, которые отдел регулярно вел на страницах газеты, представляя по ним цикл материалов. Эти ведущие темы – рубрики в зависимости от активности и читательского интереса к ним сохранялись в газете часто продолжительное время, в течение многих месяцев, а иногда и лет.

Наконец, еще один убедительный аргумент в пользу жесткой организации и управления тематикой – это связь с читателем, позволяющая вести диалог. Когда в газете темы мелькают, как в калейдоскопе, читателю трудно на чем-то сосредоточиться, остановиться, вернуться, поразмышлять. Публикуя продолжительное время целую серию материалов на одну и ту же важную тему, газета тем самым ставит себя сознательно под контроль читателя, который начинает внимательно следить за тем, чем закончится эта серия материалов, какую реакцию вызовет со стороны общественности. Результатом последовательного чтения материалов той или иной рубрики-темы появляется и то главное, ради чего вообще существует газета, – обратная связь, отклик аудитории и, наконец, диалог с читателями.

Чтобы было понятно, о чем речь, сошлюсь лишь на два примера из практики газеты. Более пяти лет в «Советской России» пользовались высокой популярностью периодически выходящие тематические страницы «Современница», «Семья», «За далью даль», «Круг чтения». Посвящены они были вопросам воспитания, взаимоотношениям в семье, святым страницам отечественной истории, вечным нравственным проблемам счастья, добра, любви и охватывали довольно широкий круг читателей. Основным читателем этих страниц была семья, где лидерство, судя по письмам в газету, принадлежало женщине.

Еще один пример: в 1985 году, в год 40-летия Победы в Великой Отечественной войне, из месяца в месяц газета давала статьи и целые страницы под рубрикой «Творцы Победы – от солдата до маршала». Эти материалы получили огромный читательский отклик – многие тысячи писем. Такая реакция читателей – ветеранов войны, гражданских и военных людей, средних лет и молодых – могла возникнуть лишь на основе последовательности газеты в своих публикациях.

Все сделанное на этом первом этапе становления было лишь вхождением в газету и осознанием себя в роли главного редактора. Все дальнейшее зависело от того, удастся ли в газете создать команду единомышленников.

2. Главные действующие лица

Так уж странно устроен человек – обычно он ценит всю жизнь не то время, когда спокоен и удачлив, а то, что приносило наибольшее число беспокойств и тревог.

Отчего так происходит? Что движет повседневную беспокойную жизнь газеты, делает ее одновременно горькой и счастливой? Сладкие муки творчества, постоянная неудовлетворенность, неустанный поиск и многое другое, без чего невозможно представить будни редакции.

Главное же действующее лицо газеты, конечно, журналист, обладающий высокими профессиональными и личными качествами. Авторитет газеты и все ее достоинства зависят от того, есть ли в ней журналисты-профессионалы, способные выполнить самые трудные поручения и готовые ради истины устоять перед любыми испытаниями. Многотруден и горек труд журналиста, и не каждому он по плечу, но все превратности его восполняются ни с чем не сравнимым чувством удовлетворения, которое приносит радость творчества, возможность проявить свои способности и видеть, что они во благо людей. И тем щедра и благодарна профессия журналиста, что одаривает возможностью повседневного вмешательства в жизнь, позволяя быть активным участником повседневных дел людей, защитником обиженных и обездоленных, проповедником добра, рыцарем в борьбе за справедливость.

У каждого свои пристрастия и свои слабости. Есть они и у меня. Когда я говорю о журналистах той, прошлой «Советской России», то в первую очередь вижу собственных корреспондентов. Считаю, что они больше всех заслужили доброго слова, ибо принесли газете на острие своих перьев известность и интерес читателей. «Советской России» необыкновенно повезло в том, что со времени ее возникновения, с 1956 года, корпус собственных корреспондентов формировался в ней прежде всего из числа наиболее способных журналистов «Комсомольской правды» и областных газет. Это было поколение журналистов-романтиков (слово, употребляемое теперь только с иронией), которых ныне, как и вымерших ихтиозавров, надо искать лишь в прошлом. Этих людей объединяло удивительное бескорыстие и бесстрашие в служении газете, честь которой для них была превыше всего.

Георгий Алексеев, Виктор Дроботов, Леонид Занозин, Александр Пятунин… журналисты первого призыва, они и в мое время были теми запевалами в газете, публикации которых известны были по всей России. Это они, поколение фронтовиков, принесли в газету непримиримость к несправедливости, задиристость и правдоискательство, которые и поныне отличают собственных корреспондентов «Советской России». Выходец из провинции, за три года пребывания в Москве я не мог, не успел утратить бережное и внимательное отношение к полпредам газеты, живущим в регионах России, от Калининграда до Владивостока (в то время 40 собственных корреспондентов представляли газету в областях, краях и автономных республиках РСФСР), ибо знал: они, в отличие от столичных журналистов, значительно лучше знают, чем живет и болеет Россия.

Я никогда не скрывал своих симпатий, постоянно встречался, не жалел времени для бесед с собственными корреспондентами, советовался прежде всего с ними о том, чего от газеты ждет читатель и какие публикации должны получать на ее страницах зеленую улицу. Не скрою, принадлежу к той категории главных редакторов, которые придерживаются признания приоритета в центральной газете собственного корреспондента. Говорю об этом, ибо разделяется эта позиция не многими главными редакторами центральных газет. В некоторых газетах собственные корреспонденты и поныне рассматриваются как подносчики снарядов, доставалы фактов и разработчики сырья для газеты, информаторы происходящих на местах событий. Все, что они доставляют в газету, рассматривается преимущественно как газетный полуфабрикат, над которым затем работают специальные корреспонденты, чтобы довести его до газетных кондиций. Особенно когда преобладает в газете политическая тема, региональная информация напоминает иссыхающий ручей. В этих условиях многие центральные газеты практически все материалы, за очень небольшим исключением, создают только в редакциях в Москве, не выходя в поисках авторов за Садовое кольцо. Провинциальный уклон «Советской России», в этом я вижу ее главную особенность и преимущество, проявился в том, что более 50 % материалов принципиального характера в ней, как правило, представляли собственные корреспонденты. Не думаю, можно ли было назвать другие газеты в то время, где бы так очевиден был приоритет собственных корреспондентов.

Не хочу, чтобы у читателя сложилось мнение, что провинциальный уклон был лишь проявлением пристрастий главного редактора. Считаю, что в этом выражалась позиция редакции газеты, в основе которой было убеждение в том, что именно в провинции – областях, краях, республиках – бьется пульс России с ее успехами и недостатками, бедами и тревогами. Эта позиция находила объективное подтверждение в тех выступлениях, которые были событиями в общественной жизни. Назову лишь некоторые из них.

Собственный корреспондент газеты «Советская Россия» Владимир Удачин первым встал на ту линию огня, где в острой, до крови, схватке встретились справедливость и зло. И как это ни тяжело было в то время, открыто, на всю страну заявил об опасных процессах перерождения партийных и советских руководителей Краснодарского края, где взяточничество, казнокрадство правили бал при всемогущественном патронате первого секретаря крайкома КПСС, Героя Социалистического Труда С. Медунова.

Помню, какой громкий резонанс это выступление вызвало в столице, на самом верхнем этаже партийной власти, после яростной атаки на газету всесильного Медунова. Сколько гнева обрушилось на голову главного редактора со стороны М. В. Зимянина за это, по его мнению, необдуманное выступление, которое, как замечено было в беседе, противоречит позиции ЦК КПСС. Однако уже скоро «медуновщина» стала нарицательным понятием, и остановить эту борьбу с перерожденцами уже было невозможно. Закончилась эта краснодарская история беспрецедентным решением ЦК КПСС об исключении из членов ЦК Медунова и Щелокова. До сих пор слышу прозвучавший в Свердловском зале Кремля на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 года негромкий голос Ю. В. Андропова, обращенный к исключенным: «Прошу покинуть зал заседания». Он звучал как голос запоздалой справедливости. И не в первый раз подумал тогда: рано или поздно справедливость торжествует, но как же долог и мучителен ее путь! И все-таки пусть долго, пусть мучительно, но ради этого стоило жить и работать.

Любимица «Советской России», живое воплощение прекрасного сочетания истинно русской красоты и ума, – собственный корреспондент по Калининской области Тамара Корякина в самых своих первых журналистских шагах осмелилась выступить против всесильного первого секретаря обкома П. Леонова, известного в прошлом многолетнего партийного правителя Сахалина. Ее выступления были теми первыми камнями, спущенными с горы, за которыми последовал обвал, обрушившийся на Леонова и ему подобных в Тверском крае.

Анатолий Подольский, собственный корреспондент «Советской России» по автономным республикам Северного Кавказа, одним из первых начал подавать тревожные сигналы о серьезных ошибках и просчетах в экономической и национальной политике партийных и советских органов Чечено-Ингушской и Северо-Осетинской автономных республик, предупреждая о неизбежных негативных социальных и политических последствиях этой политики. Его предостережения, к сожалению, не встретили в то время понимания. Результаты этой неразумной и недальновидной политики теперь нам известны, и мы пожинаем ее горькие плоды.

Мы много сейчас говорим и пишем о смелости, независимости журналистов, однако имеем для этого и совсем иные условия. В начале же 80-х годов атмосфера в стране никак не была благоприятна к проявлениям газетного инакомыслия. В этой связи замечу: мы теперь часто всуе, без особой на то надобности употребляем слова о мужестве, о чести применительно к людям и обстоятельствам, где вполне можно обойтись и более скромными оценками. Говорю это к тому, что можно быть честным, порядочным человеком, ничем не рискуя и ничем не жертвуя. В ином положении оказывался журналист, и особенно собственный корреспондент, которому в то время свою честь нужно было утверждать, рискуя поплатиться всем, что он имел, именем, званием, профессией. Я не скрываю своих симпатий к собственным корреспондентам, ибо они были на самой первой линии поисков газеты и как авторы самых острых публикаций, и как представители редакции, реально осуществляющие повседневную связь с читателем и лучше других знающие его интересы.

Заслуживает отдельной оценки особое положение и особая ответственность собкоров как полпредов газеты, функция которых состояла в том, чтобы строить свои взаимоотношения с всесильными тогда местными партийными, советскими и хозяйственными органами, сохраняя свою самостоятельность и независимость. По собственному опыту секретаря обкома знаю, как это было непросто. «Советская Россия» оказалась в состоянии непрерывных конфликтов с властями Краснодара, о чем я уже говорил; Ярославля, где первый секретарь обкома КПСС Ф. И. Лощенков не терпел критических выступлений, постоянно жалуясь в ЦК на «происки» газеты; Омска – первый секретарь С. И. Манякин был человеком, который относился ко всяким критическим материалам только как к подрывающим основы партии и государства. Знал, как тяжко работалось в этих областях нашим собкорам Павлу Никитину и Юрию Бурову. Да разве только им! Мне не хватило бы и страницы, чтобы перечислить области, края, республики и партийных, советских руководителей, с которыми «Советская Россия» находилась в состоянии постоянного противоборства.

Что помогало собкорам и газете устоять и не уступить в этой неравной борьбе? Конечно, прежде всего уверенность, что правда, как ни горька она на вкус, принадлежит нам и ради нее стоит выдержать все испытания. Помогал высокий профессионализм собственных корреспондентов, которые не позволяли себе в своих выступлениях поступиться истиной и были безупречны в нравственном отношении. В практике газеты «Советская Россия» случались, и нередко, ошибки, неточности, но я не припомню ни одного случая, чтобы редакции пришлось рассматривать недостойное поведение собственного корреспондента: проявление корысти, нечистоплотности.

Высокие профессиональные и моральные качества собственных корреспондентов ко многому обязывали и меня, главного редактора. Обязывали понимать и думать о том, что собкор как журналист менее других защищен редакционными стенами. И здесь от отношений центральной редакции и поведения главного редактора многое зависело, ибо очевидным было: корреспондент будет активным и смелым только при условии уверенности: газета разделяет его позицию и никогда не оставит его без поддержки. Оговорюсь, это, конечно, имеет отношение к любому журналисту: активный поиск, творческая инициатива, риск непосредственно зависят от уверенности в поддержке газеты. Конечно, во всех острых ситуациях никто не может заменить главного редактора, назначение которого в том и состоит, чтобы самые большие удары судьбы брать на себя. Не боясь обвинения в нескромности, скажу, к такому выводу я пришел еще тогда, когда решился стать главным редактором. Сделав свой выбор, я обязан был оставаться самим собой, ответственным прежде всего перед собственной совестью, и нести свою ношу до конца.

Думаю, читатель понимает, что я в данном случае веду речь о самом главном – о позиции газеты, о выполнении ею своего общественного назначения. Только на этой основе могла возникать решимость журналиста выступать против несправедливости, его дерзость противопоставить себя правящей элите в центре и на местах.

Здесь, конечно, нельзя ничего упрощать, сводя все к традиционному противостоянию консерватора и новатора. Критические ситуации, возникающие в газете, бывают неоднозначными, и принять по ним решения, защитить газету и корреспондента бывает непросто. Сошлюсь на один пример. В 1982 году крайней остроты достиг конфликт газеты с Омским обкомом, причиной его были критические выступления собкора газеты Юрия Бурова, которые встречали резкое недовольство первого секретаря обкома С. И. Манякина. Этот человек много сделал для того, чтобы область была более благополучной в экономическом и социальном отношении, но был самолюбив, своенравен и не терпел критики. Во время этого конфликта в газете появилась критическая статья собкора о злоупотреблениях властью и нечистоплотных деяниях одного из управляющих крупного омского строительного треста, назовем его N. Статья острая, но обычная для «Советской России». Однако она неожиданно вызвала необычные трагические последствия. N на другой день после появления в газете публикации покончил жизнь самоубийством и оставил письмо, где виновником своей смерти называл газету и ее корреспондента. С. И. Манякин статью и письмо немедленно отправил в ЦК КПСС с требованием остановить бесчинства газеты.

Ситуация возникла острая, и даже тот благоприятный факт, что корреспондент, к его чести и чести газеты, ничего не извратил и все в его критическом выступлении было правдой, не мог служить полным оправданием. Слишком велика была цена газетного выступления – жизнь человека. Размышляя над этим трагическим фактом, я думал о том, как велика сила газетного слова, тиражируемого на миллионы читателей, и как важно разумно, во благо людей им пользоваться. Надолго мне запомнился острый и откровенный разговор, который состоялся в редакции в связи с этим необычным по последствиям событием. Признаюсь, нелегко было нам, участникам этого разговора, ответить на вопрос, который неизбежно возникал перед нами: опубликовали бы мы это критическое выступление, если бы знали, какую цену придется за него заплатить?

Газета существует для того, чтобы ее читали. Ее влияние, известность начинаются с самого важного и необходимого акта – чтения. Читаемость же газеты, интерес к ней – всегда производные журналистского мастерства. После ответа на вопрос: «О чем пишет газета?» – всегда возникает второй, не менее важный: «Как пишет?»

Не знаю, как другие, но я всегда придерживался той точки зрения, что газеты отличаются одна от другой не рангом – районная, городская, областная, центральная, – а уровнем мастерства, профессиональной культурой. В связи с этим я по-хорошему завидовал «Комсомольской правде», которая переживала разные времена, и лучшие, и не очень, но всегда оставалась оригинальной и высокопрофессиональной по своему журналистскому мастерству. Что обычно препятствует высокому мастерству в газете? Больше всего многолетняя приверженность к одним и тем же жанрам, устойчивая привычка к традиционным приемам и способам работы. В этом я убедился, когда мы в «Советской России» решились на перемены в передовых статьях. Передовые статьи были одним из обязательных атрибутов партийных газет, нарушать которые тогда никому не было позволено. Зная это, мы сделали такой тактический шаг: отказались от безликих декларативных передовых, которые, как мы хорошо знали, никто не читает, кроме сектора газет отдела пропаганды ЦК, но сначала только по субботам и воскресеньям. Чтобы дать читателям отдохнуть от политической трескотни, мы заменили их авторскими обращениями и размышлениями под рубриками – «Мнение редактора», «Точка зрения», «Откровенный разговор». На первой полосе вместо передовых появились размышления писателей Федора Абрамова, Ивана Васильева, Василия Белова; прославленных летчиков Валентины Гризодубовой, Михаила Громова.