Приведу по этому поводу всего лишь один пример. Обычно деятельность секретарей ЦК КПСС, членов Политбюро с помощью их ближайшего окружения намеренно окутывалась непроницаемой завесой таинства и секретности, с обязательным выпячиванием на первый план особой значительности и влиятельности личности высокопоставленного партийного начальника. И только непредвиденные события вдруг открывали перед всеми очевидное, и становилось ясным, что за этой завесой порой просто ничего нет, что король-то голый. Многим памятна та грандиозная конфузия, которая случилась с А. П. Кириленко, в свое время претендовавшим на роль второго лица в партии и даже пытавшимся в чем-то нарушить всесилие в ЦК КПСС М. А. Суслова. Случилась эта конфузия на XXVI съезде КПСС, в последний день его работы, когда, чтобы отличить лидеров партии и одновременно повысить значимость вносимых предложений по составу членов и кандидатов в члены ЦК КПСС, было предусмотрено, чтобы предложенный для голосования список членов ЦК КПСС зачитал М. А. Суслов, а кандидатов в члены ЦК КПСС – А. П. Кириленко. Чтение списка М. А. Сусловым прошло без особых трудностей. А вот когда к чтению списка кандидатов в члены ЦК с трибуны съезда приступил А. П. Кириленко, делегатам стало очевидно, что перед ними человек или просто не умеющий читать, или находящийся в последней стадии умственной и физической немощности. Все присутствующие на съезде не могли скрыть чувства стыда, когда он не смог правильно произнести, прочитать ни одной фамилии из списка, содержащего немногим более ста человек. Предположения о давнем и глубоком склерозе А. П. Кириленко оказались соответствующими действительности. И этот человек в таком состоянии, будучи на вершине партийной власти, располагал высочайшим правом «казнить и миловать». И только после этого он не сразу и с большим трудом был отправлен на пенсию.
Работа неделями и месяцами на дачах для подготовки докладов на международные совещания, пленумы ЦК, торжественные собрания… была, как всякая обезличенная работа, малопроизводительна, неэффективна и в творческом отношении непродуктивна. К тому же нередко параллельно над одним и тем же материалом для доклада работали две-три группы, а завершала работу уже четвертая, в результате все, что готовилось группами на первом этапе, часто оказывалось вообще неприемлемым, особенно если авторами предлагались новые идеи или непривычные подходы.
Такой непроизводительный подход в организации работы неизбежно приводил к тому, что большинство работников аппарата ЦК КПСС были заняты преимущественно подготовкой различных бумаг. Все сотрудники отделов непрерывно что-то писали. Возможность и право анализировать процессы, происходящие непосредственно в жизни – в республиках, областях и районах, – имели лишь отдельные работники, их было немного, чаще всего лишь из числа отделов организационно-партийной работы, отраслевых отделов. И даже в этом случае это были весьма немногие из тех, кто не был занят подготовкой справок, проектов решений, докладов, выступлений в печати. Отрыв от реальной жизни, бесконечная и огромная по объемам бумажная работа неизбежно вели к тому, что отдельные из наиболее способных работников, усвоив азы аппаратной деятельности и уяснив ее существо, уходили на самостоятельную работу. Другая же часть из тех, кто по тем или другим причинам задерживался, постепенно привыкала к этому хорошо отлаженному механизму аппаратной работы, где можно было приспособиться: не отвечать за конечные результаты, не проявлять особой ретивости, не брать на себя слишком много, а ровно столько, чтобы исполнять только то, что поручено. Не высовываться – так, может быть, грубовато, но справедливо говорили в то время в аппарате ЦК КПСС, советуя жить с минимальными потерями, затратами нервной энергии, не слишком насилуя свой интеллект.
После обкома, где в роли секретаря я имел, в пределах своих функций, пусть и ограниченную, но самостоятельность, право на инициативу, если даже она и не всегда поддерживалась, в аппарате ЦК КПСС сразу оказался в жестких рамках, строго обязательных для выполнения норм и правил поведения. Первое впечатление от работы в аппарате было такое, словно тебя одели в новый костюм, заставили надеть новую обувь, но дали все на размер меньше, и ты постоянно ощущаешь, как тебе тесно, неуютно ходить, сидеть, думать.
Трудности становления были усложнены еще и тем, что в роли заместителя заведующего в отделе пропаганды я должен был осваивать новую для меня сферу деятельности – международную информацию. В мои обязанности входило координирование деятельности таких центральных идеологических учреждений, как ТАСС, агентство печати «Новости», ВААП. Обязан я был также разрабатывать предложения по развитию идеологического сотрудничества с компартиями социалистических стран и многое другое. Содержание этой деятельности находилось на стыке взаимодействия отдела пропаганды с международными отделами, и потому многое зависело от контактов и связей с коллегами, работающими на смежных направлениях.
В Челябинске сфера моей деятельности не имела каких-либо международных аспектов, и потому было трудно, особенно на первом этапе, стать полезным партнером таким опытным квалифицированным работникам международных отделов, как В. В. Загладин, А. С. Черняев, Г. Х. Шахназаров… Против ожидания и вопреки моим опасениям уже через 3–4 месяца удалось наладить рабочий контакт с опытными коллегами и затем полезно взаимодействовать с ними в течение всех лет работы в ЦК, сохраняя добрые товарищеские отношения. К характеристике моих коллег из международных отделов добавлю только, что их опыт, которому я, не скрою, как новичок-провинциал, поначалу завидовал, в немалой степени выражался в том, что они очень хорошо знали то, что от них нужно высокому начальству, и давали наверх только то, что от них хотели получить, и ни на грамм больше.
Такой подход был естественным, проистекал он из той особенности аппаратного механизма, где ты не просто самостоятельно исполнял те или иные функции по должности, а значительно больше работал по поручениям вышестоящих лиц, где твоя индивидуальность и твой личный вклад мало кого интересовали. Поэтому вместе с опытом работник аппарата очень скоро больше всего старался уяснить лишь то, чего хочет его непосредственный начальник или тот, ради которого создана группа и готовится материал. В этом искусстве послушания и соответствия запросам сюзерена опытные работники аппарата достигали невиданного совершенства. Меня всегда поражало умение работников международного отдела, когда я читал подготовленный доклад, а затем слушал выступление Б. Н. Пономарева на международных совещаниях. Консультанты международного отдела ЦК КПСС под руководством А. С. Черняева готовили своему шефу такой доклад, в котором были соблюдены не только все особенности, но даже интонации речи Б. Н. Пономарева, с учетом его манеры изложения и тона выступления. Чтобы подготовить такой доклад, в котором затем секретарь ЦК не расставлял даже запятые, партийным чиновникам нужно было обладать высочайшим мастерством аппаратного искусства.
Вернусь, однако, к тому, чтобы продолжить рассказ об условиях работы отдела пропаганды ЦК того времени. Они были необычными. Дело в том, что после известного конфуза, который случился с тезисами ЦК КПСС, подготовленными к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина, когда Владимиру Ильичу по вине работников отдела пропаганды приписали цитату, вовсе ему не принадлежащую, да еще из арсеналов ревизионизма, разразился большой скандал, имевший немалый международный резонанс. Этот конфуз, кстати, пример бездумного, обезличенного исполнительского стиля, свойственного ЦК КПСС. В результате заведующий отделом пропаганды – незаменимый В. И. Степаков, тот самый, что после освобождения Н. С. Хрущева за очень короткое время последовательно занимал должности секретаря Московского горкома КПСС, главного редактора газеты «Известия», заведующего отделом ЦК КПСС, – был освобожден от работы и направлен послом в Югославию. Не стану судить его слишком строго, ибо он выполнял лишь то, что ему было предназначено. А предназначено ему было тогда успокоить идеологические страсти, возникшие на волне раннего Хрущева, и все снова ввести в старые оглобли догматического политпроса. И осведомлен был он в том, что утверждал В. И. Ленин, а что его оппоненты, лишь в меру эрудиции чиновников отдела пропаганды, а она, эта эрудиция, как оказалось, была не слишком высокой.
После этого, через непродолжительное время, в связи с известным выступлением в «Литературной газете» за излишнюю «ретивость» был освобожден от должности первого заместителя заведующего отделом А. Н. Яковлев. А затем вскоре и секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев, со всеми умеющий ладить, был переведен в Министерство культуры.
Таково было в то время своеобразное, не слишком внимательное, но всегда весьма бдительное отношение партии к идеологической и духовной сфере, благодаря которому к моему приезду в столицу отдел пропаганды ЦК КПСС не имел ни заведующего, ни секретаря ЦК. Г. Л. Смирнов, доброжелательный, но суетливый и чрезвычайно осторожный человек, назначенный первым заместителем заведующего, стал главным распорядителем в отделе. Другие заместители – В. А. Медведев, Ю. А. Скляров, М. В. Грамов и я, вновь назначенный, – в меру своих сил старались его поддерживать. В условиях жесткого подчинения и крутой должностной лестницы непросто отстаивать интересы отдела, представляя его на различных совещаниях, заседаниях Секретариата и Политбюро ЦК КПСС. Правда, не следовало переоценивать тех, кто в то время работал в отделе пропаганды в роли заведующего и заместителей. Кроме исполнения поручений секретарей ЦК КПСС, они не могли рассчитывать и претендовать на большее. В работе аппарата ЦК КПСС трудно было что-либо понять, не оценив места и роли в его деятельности основного исполнительного органа – Секретариата ЦК КПСС. Все то, над чем работали в отделах, та огромная бумажная круговерть, в виде многочисленных проектов решений, записок и справок отделов, выполняло преимущественно запросы Секретариата и обслуживало его потребности. Заседания Секретариата проходили строго еженедельно в одно и то же время, в 3 часа дня.
Все заседания Секретариата в мое время проводил М. А. Суслов и только в период его редкого отсутствия – А. П. Кириленко. Секретариат управлял отделами жестко и безоговорочно. Многие его решения готовились и становились достоянием узкого круга лиц, причастных к его подготовке. Случалось, и нередко, что появлялись решения Секретариата ЦК КПСС, которые принципиально оценивали деятельность какого-либо центрального идеологического учреждения, и в них содержались даже серьезные выводы, а работники отдела при этом оказывались в полном неведении, им обычно поручалось лишь исполнение.
Происходило это потому, что немалая часть решений готовилась узким кругом лиц и принималась без обсуждения, посредством лишь индивидуального голосования секретарей. Помню, в июле 1976 года неожиданно, без всякого участия отдела пропаганды было принято решение Секретариата ЦК КПСС «О работе агентства печати „Новости“», в котором его работа оценивалась крайне отрицательно, в итоге освобождались от работы председатель правления И. И. Удальцов и его первый заместитель А. И. Власов. Одновременно ликвидировались службы фотоинформации и телевидения, проводилось значительное сокращение аппарата, и более 50 наиболее квалифицированных работников увольнялось из агентства по особому списку, до сих пор так и неизвестно, кем составленному. Помню, как трудно было скрыть недоумение, когда этот список персонально мне вручил М. В. Зимянин, ставший только что секретарем ЦК. На мой наивный вопрос: «Откуда этот список?» – М. В. Зимянин ответил, что он не уполномочен ставить меня в известность, думаю, так оно и было. А вот поручение пригласить всех, кто оказался в этом черном списке (как я догадывался, составленном службами КГБ), и поставить в известность об увольнении, по существу, без каких-либо оснований – это секретарь ЦК был уполномочен мне доверить. Помню, какие внутренние муки испытал я в этих беседах, стараясь не обидеть этих, как я чувствовал, ни в чем не повинных людей и в меру своих возможностей помочь им перейти на другую работу. Мне было приятно, что после этих не очень радостных встреч со многими из них: А. Власовым, В. Некрасовым, В. Шевченко, В. Катиным – у меня сохранились добрые отношения.
К чему я веду речь? К тому, чтобы попытаться ответить: кто же управлял партией? Лев Оников, в прошлом партийный функционер, отвечая на этот вопрос в одном из апрельских номеров 1992 года газеты «Правда», поделился на этот счет некоторыми суждениями. В них он делит всю внутреннюю структуру партии на четыре основные части. Первая – это рядовые члены партии, ее самая многочисленная часть – 18,7 миллиона человек. Вторая часть – члены руководящих (выборных) органов от райкома и до ЦК республиканских компартий – 439 тысяч человек. Третья часть – секретари партийных комитетов от райкома и до ЦК республик, исключая аппарат ЦК КПСС, – 86 тысяч человек. Четвертая часть представляет самый верхний эшелон партии – это члены и кандидаты в члены ЦК КПСС (избранные на XXVII съезде 477 человек), члены и кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК КПСС – 32 человека и штатный аппарат ЦК КПСС (на 1 января 1990 года) – 1383 человека. Вывод Л. Оникова сводится к тому, что 99,7 % членов партии были полностью безвластными и лишь 0,3 %, принадлежащие к верхнему эшелону – члены и кандидаты в члены ЦК, Политбюро, члены Секретариата, – располагали властью. Однако вершили все дела в партии, по его мнению, лишь члены Политбюро и Секретариата, те самые 32 человека, принадлежащие к правящей партийной элите.
В суждениях Л. Оникова много справедливого, хотя в них упрощается сам процесс управления таким сложным, гигантским образованием, каким была партия, ибо совсем не учитываются разделение партийной власти и особенности ее проявления во всех структурных партийных подразделениях, начиная от первичной партийной организации. Партия, если попытаться ее образно представить, – это гигантский линейный корабль, движение которого управлялось сотнями рук, стоящих у различных механизмов, без которых оно было бы невозможно, хотя у штурвала стоял всего один человек. Чтобы объективно оценить систему управления партии, надо хорошо знать характер взаимоотношений всех ее звеньев с центром, знать, чем управляли и за что отвечали в обкоме, горкоме, райкоме, партийном комитете завода, совхоза. Не вмешиваясь в большую партийную политику, в решении же социальных, хозяйственных вопросов на местах вся полнота власти принадлежала обкомам КПСС. Возможности управлять регионами у первого секретаря обкома КПСС, думаю, были куда выше, чем у царского генерал-губернатора.
С чем можно полностью согласиться, так это с тем, что внутреннюю и внешнюю политику партии действительно определяли 32 человека из самого верхнего эшелона власти и влияние здесь партийной провинции действительно было почти нулевым. Думаю, не учитывается Л. Ониковым и тот факт, что со времени смерти Сталина и XX съезда КПСС существенно изменилось положение ЦК КПСС, сам факт продолжительной и обстоятельной работы команды Брежнева – Суслова с членами ЦК КПСС, чтобы убрать Хрущева, убедительное тому доказательство. Скажу, что и после XXVI съезда ЦК КПСС располагал огромными возможностями радикально влиять на положение дел в партии, и только старая инерция послушания, отсутствие настоящих лидеров в регионах мешали этому, но об этом речь впереди.
Содержание и стиль работы Секретариата в то время от начала и до конца определял М. А. Суслов. Большая часть присутствующих секретарей, и тем более приглашенных на заседание Секретариата работников отделов, исполняла обычно роль статистов, внимающих, поддерживающих, возражения были редким исключением. Вместе с тем я бы не стал однозначно оценивать М. А. Суслова как человека ограниченного, ущербного, исполняющего лишь роль серого кардинала. Говорю об этом, ибо многое, что написано на эту тему, не разделяю. Признаюсь, мне не по душе в оценках нашего недавнего прошлого представлять себя в роли этакого всевидящего и всепонимающего персонажа типа Федора Бурлацкого, а людей, с которыми довелось иметь дело, изображать в виде дремучих ретроградов, ограниченных и невежественных. Не разделяю такого подхода, ибо в нем попирается истина в угоду возвеличиванию своей персоны и в угоду конъюнктуре времени. Да и в поименовании «серый кардинал» всегда вижу больше дани историческим параллелям, чем сути. По отношению к ЦК М. А. Суслов не был «серым кардиналом», ибо умело, не выпячиваясь и практически неограниченно управлял аппаратом ЦК КПСС. По своей сути он был живым олицетворением партийного консерватизма, начиная от своей старомодной одежды и всем известных калош и до принципов, которые он исповедовал: не думай, не изобретай, делай только так, как было. М. А. Суслов с наибольшей полнотой и старательностью в своей деятельности отразил политику партии эпохи Брежнева, суть которой сводилась к тому, чтобы незыблемо сохранить существующий порядок вещей.
Вместе с тем утверждаю: М. А. Суслов был личностью. Он был одним из тех, кто верил в коммунистическую идею, таким же верующим из лидеров партии того времени я бы назвал только Ю. В. Андропова. Он лишен был какой-либо позы: всегда оставался самим собой – высокоорганизованным человеком, педантом с манерами учителя времен царской гимназии. Всегда четко, лаконично, не позволяя славословить, вел Секретариаты. Только чрезвычайный случай мог стать причиной того, что Секретариат мог продлиться более часа. На выступления – 5–7 минут. Не уложился – уже через минуту М. А. Суслов говорил: «Спасибо», и смущенный оратор свертывал свои конспекты. Признаюсь, М. А. Суслова мы, участники тех заседаний, редакторы газет В. Афанасьев, Л. Толкунов, вспоминали не раз, когда его председательское место в Секретариате ЦК заняли Черненко, Горбачев… и неудержимые многочасовые словопрения захлестнули мутной волной заседания исполнительного органа партии.
Четкая организация работы Секретариата, следует, однако, признать, не отличалась особым творческим подходом. Его проявить было просто невозможно, ибо все шло из года в год по строго заведенному порядку и подчинялось только аналогам. Докладывают, к примеру, от Академии наук: «В Сан-Франциско состоится 7-й Международный конгресс океанологов, от СССР поедет группа ученых, просим согласия», М. А. Суслов обязательно спрашивал: «А на предыдущем, 6-м конгрессе сколько было советских ученых?» Докладчик, заранее подготовленный к этому вопросу, без заминки отвечал, что на 6-м конгрессе наша делегация была больше и затрат было тоже значительно больше, в результате следовало согласие на утверждение. Если же на рассмотрение Секретариата предлагалось что-то не имеющее аналогов, скажем, к примеру, впервые должна проводиться конференция по проблемам разоружения, да еще с участием социал-демократов, следовала реплика-вопрос: «Впервые?» – затем возникала пауза, и за ней следовало привычное многозначительное: «Надо подумать». Подумать в устах Суслова означало, что решение Секретариата по этому вопросу, не имеющему аналогов, не будет принято и к нему уже не стоит больше возвращаться.
Не могу не сказать и о том, что М. А. Суслов по своему опыту, знаниям, общей культуре был на голову выше других секретарей, таких, как А. Кириленко, И. Капитонов… Он был изощренным тактиком, олицетворяющим всю практику и все изменения политики партии от Хрущева к Брежневу, где он, несомненно, играл первую скрипку. Именно он был тем человеком, который больше других сделал, чтобы застудить «оттепель» и предать забвению все то, что было провозглашено на XX съезде КПСС. Со смертью Суслова ушла целая эпоха, ибо он был одним из последних представителей сталинской школы, ее наследником и продолжателем в позиции, в стиле и методах работы.
В аппарате ЦК КПСС работали разные люди, и было бы несправедливо и нечестно в угоду нынешним конъюнктурным пристрастиям рядить их всех в черные одежды. Я уже говорил о том особом положении, которое занимали в аппарате помощники секретарей ЦК КПСС. Но и помощники не были по своим личным и профессиональным качествам одинаковыми. У Л. И. Брежнева в ближайшем его окружении, кроме представителей так называемой днепропетровско-кишиневской хунты, как ее тогда именовали в аппарате ЦК, в лице известных всем своими недобрыми закулисными кознями Н. Щелокова, С. Цвигуна, Г. Цинева, С. Трапезникова, В. Голикова, Г. Цуканова, были люди и совсем другой школы и культуры, такие как А. Александров-Агентов, А. Блатов… За время пребывания в аппарате ЦК КПСС мне так и не стало известно, чем был занят и занят ли вообще каким-либо полезным делом официальный помощник генерального секретаря ЦК – В. А. Голиков. Кроме его охотничьих и застольных пристрастий, о нем мало что было известно. Зато я и мои коллеги хорошо знали и сотрудничали с помощниками Л. И. Брежнева – А. Александровым и А. Блатовым.
Среди людей, хорошо известных мне уже многие годы, не могу назвать другого, обладающего столь разносторонними знаниями и редкой памятью, как Андрей Михайлович Александров. Эрудиция и высокая культура этого человека всегда сочетаются с удивительной простотой и доброжелательностью. Закончив в 1940 году Ленинградский университет, А. М. Александров все годы войны работал в Швеции в советском посольстве, где был одним из ближайших сотрудников известного советского посла А. М. Коллонтай. Пройдя хорошую школу дипломатической работы и владея практически всеми европейскими языками, он после продолжительной работы в Министерстве иностранных дел, где он исполнял должность советника А. А. Громыко, в 1963 году оказался в роли помощника Л. И. Брежнева, а затем, единственный в своем роде, остался помощником всех последующих генеральных секретарей ЦК КПСС до самого того времени, пока не попросил Горбачева отпустить его на свободу. Знаю, сколько добрых государственных дел свершил и от каких многочисленных глупостей во внешнеполитических решениях избавил ЦК КПСС этот человек. Очень надеюсь, что он еще напишет о себе и своем времени, не сомневаюсь, это будет интересная и поучительная книга. Так случилось, что одна из давних встреч с А. М. Александровым в период летнего отпуска в Крыму стала началом моих добрых дружеских отношений с ним на многие годы, которые в немалой степени облегчили мое трудное вживание в столичное бытие.
Доброй памятью отмечены многочисленные встречи и профессиональное сотрудничество с Анатолием Ивановичем Благовым – человеком неторопливым, но мудрым и добропорядочным в отношениях к людям.
Время – это прежде всего люди с их характерами, отношениями, поступками. Время работы в ЦК КПСС, в газете «Советская Россия» отмечено и многими мрачными фигурами, которые тоже в немалой мере отражали его черты, являли собой предупреждение неотвратимости перемен, неизбежность крушения власти партийной элиты. Среди этих наиболее одиозных фигур того времени заметно выделялись своей влиятельностью и вельможностью Г. С. Павлов и К. М. Боголюбов. Первый – управляющий делами ЦК КПСС, второй – заведующий общим отделом. Эти люди (завхоз и старший учетчик исходящих и входящих бумаг) довольно продолжительное время были в аппарате ЦК КПСС лицами, пользующимися практически неограниченной властью. Без их участия и протежирования в ЦК КПСС нельзя было решить ни один вопрос. В их приемные робкими просителями приходили не только мы, жалкие, бесправные главные редакторы центральных партийных газет и журналов (вносящие основную часть средств в доход ЦК), униженно прося помощи и вымаливая решение насущных материальных нужд, но и заведующие отделами и секретари ЦК.
Поистине, когда вельможа дряхл и немощен, наступает время буйства и всевластия челяди. Для этих представителей партийной всемогущественной челяди не было ничего невозможного и ничего недозволенного. Они, как в собственной лавке, распоряжались финансовыми и материальными средствами ЦК КПСС, обеспечивая в первую очередь себя. Свою «многотрудную и героическую деятельность» сами они оценивали чрезвычайно высоко и потому посчитали нужным удостоить себя, с высочайшего одобрения, званиями Героев Социалистического Труда и лауреатов Государственных и Ленинских премий. Клавдий Михайлович Боголюбов считал для себя вполне дозволенным регулярно получать в «Политиздате» солидные персональные авторские гонорары за издаваемые аппаратом сборники документов и материалов ЦК КПСС. О полной утрате каких-либо нравственных тормозов и правил приличия свидетельствовала последняя уникальная акция Клавдия Боголюбова: включение себя, собственной рукой, в список для награждения орденом Отечественной войны как участника войны, не принимая в ней никакого участия. Г. Павлов, К. Боголюбов и подобные им тоже отражали своей жизнью и поступками облик своего времени, выражали его суть и черты.
Непродолжительный период работы Ю. В. Андропова в роли первого партийного руководителя – сторонника жесткой системы управления – не мог оставить какого-либо заметного следа в стиле работы аппарата ЦК. Краткое партийное правление Ю. В. Андропова оказалось лишь потенциально обещающим, снова разбудившим у многих давно погасшие надежды. Ныне существует много крайних суждений об Андропове, от Федора Бурлацкого и до Михаила Горбачева. В этих суждениях при всех различиях преобладает одно общее стремление характеризовать Ю. В. Андропова как человека, неспособного на радикальные решения.
Непродолжительная деятельность Ю. В. Андропова в роли генсека КПСС еще ждет своего объективного исследователя. Сейчас же скажу, что я не разделяю стремление принизить его роль. Считаю, что судить о нем нужно по тому, что он сам успел сказать, ничего не добавляя. Я имею в виду его известную статью, опубликованную в начале 1983 года в журнале «Коммунист»: «Учение К. Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», выступление на июньском Пленуме ЦК КПСС в 1983 году.
В этих выступлениях Ю. В. Андропова внимательный читатель может обнаружить весьма критическое отношение к достижениям социализма и впервые сформулированную задачу о необходимости совершенствования развитого социализма, представляющего исторически длительный этап. В указанном выступлении на пленуме он еще более определенно заявил, что, «если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся…». Думаю, что только в этих принципиальных замечаниях нетрудно увидеть обоснование необходимости радикальных перемен в нашем обществе. И нас не может дезориентировать при всем старании интервью М. Горбачева «Независимой газете» (11 ноября 1992 года) под многозначительным заголовком «Андропов не пошел бы далеко в реформировании общества».
Наибольшие перемены в деятельности ЦК КПСС последних лет были связаны с именами М. С. Горбачева и Е. К. Лигачева. Эти лидеры, как ни различны они в своих характерах, имели и много общего. Именно они вместе с новыми идеями демократизации и гласности, как представители партийной провинции, принесли в аппарат ЦК КПСС многословный и суетливый стиль обкомов с многочасовыми и многословными заседаниями Секретариата, нескончаемой чередой различного рода всесоюзных совещаний, конференций, встреч, слетов. Именно в это время ЦК заполонили многочисленные всесоюзные совещания по разным хозяйственным вопросам с утомительными назидательными докладами-монологами секретарей ЦК КПСС. Носили они, как правило, агитационно-просветительный характер и были для дела мало-результативными.
Для стиля работы Секретариата ЦК становилась все более свойственна провинциальная торопливость и суета в решениях, делах. В это время в атмосфере всеобщей перестроечной эйфории, когда активно искали, что бы еще отменить, было принято постановление ЦК КПСС, а затем и указ Президиума Верховного Совета СССР о «всеобщей трезвости». Вместе с упрощением и демократизацией громоздкого бюрократического механизма аппарата ЦК началось заметное снижение уровня организационной работы партии. Происходило это оттого, что, разрушая, охотно отказываясь от старых, отживших методов партийной работы, новые провинциальные лидеры не предложили ничего конструктивного, ибо плохо себе представляли цели, пути реформирования партии. В этом, я считаю, состояли истоки неизбежного формирования в ближайшем будущем кризиса КПСС. Партия стояла накануне серьезных испытаний.
3. О предательстве и смерти КПСС
Мне выпала участь непосредственно присутствовать у постели умирающей партии, участвуя в работе последних пленумов ЦК, заседаний Секретариата, комиссий ЦК КПСС. Опыт продолжительного пребывания на самом острие общественного мнения научил меня пониманию того, что чем сложнее, противоречивее общественное явление, тем внимательнее, осмотрительнее и терпимее надо быть в его оценках, допуская неизбежность различных подходов в анализе причин и следствий. Читатель догадывается, что речь я веду относительно вопроса, поставленного в заголовке.
Теперь, когда политическая борьба за власть в стране достигла крайней остроты, а общественное мнение с участием средств массовой информации переполнено страстями, вызванными разбирательством дел коммунистов в Конституционном суде, непросто вести спокойный, несудебный разговор о КПСС, где бы преобладали здравомыслие и объективность. В этих условиях считаю для себя невозможным отмалчиваться и намерен повести такой разговор, ибо имею основания судить о партии не со стороны, не с подачи публикаций газет и комментариев радио и телевидения, а опираясь на свой опыт, собственные наблюдения и оценки, ибо отдал трудному служению партии немалую часть своей сознательной жизни.
Разговор этот не праздный, ибо касается многих сторон общественной жизни. Не оценив объективно, какое место в политической жизни общества принадлежало партии, мы не сможем понять истоки перестройки, не сможем осознать и того, что произошло с нашей страной и с нами. Наконец, о партии нужен честный разговор не только для того, чтобы понять время, в котором мы жили и живем, но и ради потомков – детей и внуков тех 19 миллионов коммунистов, состоявших по доброй воле в ее рядах. Разговор нужен для них, чтобы предостеречь идущих вслед за нами молодых: не делайте ошибок, подобных тем трагическим, что совершило старшее поколение, не будьте в своей жизни и своих поступках лишь послушными исполнителями, выполняющими политическую волю стоящих у власти.
Мои суждения не претендуют на всесторонние исследования деятельности партии последних лет. Обстоятельный анализ места и роли КПСС в истории XX века еще впереди. Нужно время, чтобы можно было приступить к нему, не испытывая воздействия присутствующих сегодня неизбежных пристрастий, связанных с переломностью времени, когда борьба за политическую власть в стране еще впереди. Мои намерения скромнее, они сводятся к тому, чтобы ограничиться лишь отдельными заметками, высказать некоторые суждения и оценки, отражающие субъективные взгляды автора. А выводы читатель должен делать сам.
В самом начале не могу обойти один из наиболее обсуждаемых сегодня вопросов: какой была КПСС как партия или она и вовсе не была таковой? В ответах на этот вопрос ныне так много сказано и написано, что, казалось бы, должна наступить полная ясность. На самом деле произошло обратное: острота полемики, противостояние крайних позиций еще больше затруднило понимание этого еще вчера очевидного вопроса. Это естественно, ибо, когда бушуют крайности, здравомыслию места не остается.
В оценке – чем была КПСС – общественным объединением, организацией или государственной структурой – нельзя, по моему убеждению, пользоваться крайними суждениями, искать однозначное определение. В своем мнении я исхожу из того, что любая партия, а КПСС в особенности (ибо она, конечно, отличалась от других), – сложное общественное образование – не просто арифметическая совокупность людей и не просто общественная или государственная структура. Применительно к КПСС речь может идти о таком объединении людей, прошедших трудный исторический путь, где нельзя пользоваться однозначными оценками – или общественная организация, или государственная структура. Здесь, я считаю, как раз мы имеем тот необычный случай, когда не может быть применимо привычное «или – или», а более справедливо воспользоваться нетрадиционным «и – и».
Здравый, освобожденный от предубеждения подход требует в самом начале признать, что партия – это прежде всего ее члены и то место, которое им принадлежало в ее деятельности. И здесь, не отрицая всех тех очевидных деформаций, которые произошли в партии со времени завоевания ею власти, и даже вопреки им, мы должны признать, что в КПСС состояли лучшие представители различных социальных слоев общества. И все сетования и спекуляции по поводу того, что практически все лидеры суверенных государств СНГ, демократических движений и организаций, руководители областных администраций – это бывшие коммунисты, лишь убедительное подтверждение этого суждения.
Коммунисты по своему составу не были одинаковыми. Среди них было и немало карьеристов и корыстолюбцев, однако большинство из них искренне верили в коммунистические идеалы и не жалели своих усилий, шли на любые жертвы, чтобы претворить их в практику жизни. Здесь нельзя ничего ни убавить, ни прибавить, что было, то было. Среди них немало было и тех коммунаров, которые посвятили свою жизнь взятию неприступных бастионов, штурмовали небо, и можем ли мы теперь судить их за это.
Смею также утверждать, как бы к этому ни относились многочисленные критики и при всем нынешнем негативном отношении к КПСС, несправедливо всю историю партии оценивать как непрерывную цепь ошибок и заблуждений, неудач и поражений, преступлений и трагедий, ибо это противоречит правде жизни. Той правде, которую ценой невосполнимых жертв и крови поведала людям Великая Отечественная война, где погибли миллионы коммунистов, почти треть всего состава партии. Правда и в том, что коммунисты первыми шли в самые разрушенные войной города и села Белоруссии, Украины, западные области России, подняли из руин Ленинград, Минск, Волгоград… По воле партии и при участии коммунистов был осуществлен прорыв человека в космическое пространство, были созданы грандиозные энергетические сооружения на Волге и Енисее, освоена целина, построены такие гигантские промышленные комплексы, как ВАЗ, Атоммаш, КамАЗ…
Ни я, ни другие, кого еще не покинуло здравомыслие, не можем при ответе на вопрос – чем была партия, отрицать того, что она была реальной политической силой, объединяющей, консолидирующей жизнедеятельность такого сложного в социальном, экономическом, политическом, национальном отношениях государственного образования, каким был СССР. И потому так очевидна органическая взаимосвязь крушения КПСС и СССР.
Чтобы быть объективными, мы должны признать и то, что КПСС как партия имела многие общие, свойственные другим – социал-демократическим, республиканским, либеральным и иным – партиям черты. Ее деятельность так же, как и других партий, была подчинена главной задаче – борьбе за политическую власть, и она так же, как и другие, став правящей, формировала правительство и определяла его политику, оказывала влияние на массовые средства информации. Признавая общее, нельзя не видеть того, что КПСС существенно отличалась от других партий. Ее отличие было связано с тем главным обстоятельством, что она с самого начала после завоевания власти была единственной партией, не разделяющей ни с кем своего монопольного положения в государстве и не взаимодействующей на равных ни с одним общественным объединением или организацией. Думаю, что мы лукавим, когда утверждаем, что однопартийность в России сложилась в силу исторических обстоятельств и что возможно было развитие советского общества и на многопартийной основе. Сталинизм антидемократичен по своей сути, он мог существовать только в условиях партийной гегемонии, жестокой диктатуры, и потому многопартийности после октября 1917 года в истории советского общества места просто не было. В этом исток всех последующих деформаций и потерь партии, ее неизбежных бед и трагедий. В этом же потенциальная неизбежность в исторической перспективе политического кризиса и крушения КПСС.
Изменения в партии, ее внутренняя эволюция последних лет неразрывно связаны с перестройкой. Сейчас уже все – и левые, и правые – согласны с тем, что перестройка была вызвана объективной необходимостью ускорения социально-экономического развития советского общества. И как бы мы к ней теперь ни относились, она была неизбежной, ибо в экономических и социальных отношениях, науке и культуре назрели проблемы, требующие радикальных перемен, принципиальных решений. Инициатором этих перемен выступила партия, что было вполне естественно, ибо в то время никому другому эта инициатива просто и не могла принадлежать. Я разделяю мнение Н. И. Рыжкова и некоторых других о том, что основные, принципиальные положения перестройки были подготовлены еще в 1983 и 1984 годах по инициативе Ю. В. Андропова. На апрельском Пленуме ЦК 1985 года и XXVII съезде КПСС, в феврале 1986 года, идеи ускорения социально-экономического развития были одобрены и приняты как курс партии на перестройку всех сторон жизни советского общества.
Перестройка была вызвана серьезными сбоями прежде всего в экономическом развитии общества. 80-е годы были отмечены замедлением темпов роста национального дохода, который составлял всего 2–3 % (вместо 6–7 % в прошлом десятилетии). Подобные темпы развития вели страну в тупик, ибо не позволяли решать главные социальные задачи, обеспечивать рост материального благосостояния советских людей. Особенно неэффективным оказалось, несмотря на многочисленные со времени Н. С. Хрущева реформы, сельскохозяйственное производство, где при низкой урожайности постоянные потери продукции составляли от 20 до 30 %. Бесплодным оказалось и последнее реформаторское изобретение М. С. Горбачева – создание агропромышленных объединений. Злые языки авторство в создании Агропрома как государственной структуры и миллиардные затраты на его содержание приписывали не Горбачеву, а Центральному разведывательному управлению США (ЦРУ).
Легко быть мудрым задним числом. В самом начале инициаторы перестройки плохо представляли ее дальнейшие перспективы. Перестройка виделась как обновление всех сторон жизни советского общества с целью наиболее полного раскрытия потенциала социалистического строя. Хотел бы обратить внимание на то, что в наших оценках не было проявлено интереса к тому, что перестройка была вызвана в немалой степени необходимостью переоценки духовных ценностей, переосмысления многих стереотипов и догм в идеологической сфере.
Как человек, продолжительное время связанный с этой сферой профессионально, хорошо знаю, что длительное время, отмечая на словах единство идеологической деятельности и материальных условий общества, на практике сфера идеологической деятельности существовала всегда в отрыве от жизни, независимо от экономических и социальных процессов, что неизбежно вело к нарастанию противоречий между партийной пропагандой и практикой жизни, словом и реальной действительностью. Попытка преодолеть это противоречие на XX съезде КПСС и сказать народу всю правду была кратковременной. Понимая наличие противоречия между словом и реальной жизнью, руководители партии типа М. А. Суслова сознательно преувеличивали место идеологической деятельности, всемерно поддерживая в ней экстенсивные подходы, надеясь, что по мере увеличения объемов и масштабов пропаганды можно достигнуть желаемого влияния идеологической сферы на общество. Прием этот не был новым, ибо активно использовался правящими верхами во все времена. Однако жизнь, лучший наставник, неумолимо учила другому, и миллионы людей все меньше воспринимали идеи партии, при всей высокой интенсивности их распространения, ибо они не совпадали с тем, чему их учил собственный опыт.
Увеличением объема пропаганды, информации нельзя было скрыть того очевидного факта, что партия оказалась не в ладах с духовной сферой и ее творцами – работниками науки, культуры. Все заметнее становилось отставание образования и науки. Никакими заклинаниями, речами о благе народа нельзя было скрыть того, что в самую последнюю очередь, по известному всем остаточному принципу, финансировались жизненно необходимые отрасли: здравоохранение, образование и культура. Не случайно 70-е и 80-е годы были отмечены проявлениями серьезных материальных трудностей в области культуры и искусства, только в Москве в аварийном состоянии оказались большинство театров, музеев, картинных галерей. Зато в это же время в самом центре столицы, словно для того, чтобы подчеркнуть главные магистральные направления политики Советского государства, были возведены мраморные гиганты, целые комплексы зданий Комитета государственной безопасности и Министерства обороны, потребовавшие затрат в сотни миллионов рублей. Проезжая и проходя по центру Москвы, я часто думал над тем, насколько скудоумно и недальновидно было наше партийное руководство, неспособное видеть и понимать того, что любой беспристрастный человек мог без всякой подсказки видеть сам, какие приоритеты в нашем обществе пользовались особым вниманием и заботой партии.
Даже не слишком искушенному в партийных делах человеку были в то время известны факты серьезных проявлений кризиса КПСС. Свидетельствами его были всем известные, искусственно созданные очереди на прием в партию для интеллигенции, продолжительные, бездумные и бесполезные сидения на партийных собраниях, практика отгулов и двойной оплаты за выходы на демонстрации 7 ноября и 1 мая, многолетние, формальные, не дающие ни уму ни сердцу посещения занятий в системе политпросвещения и многое другое. Показателями неблагополучия в партии, ее загнивания были увеличивающиеся среди членов партии личные корыстные злоупотребления. В 1984 году из 54 тысяч писем, полученных Комиссией партийного контроля ЦК КПСС (КПК), более 15 тысяч, то есть треть, были связаны с заявлениями о взяточничестве, хищениях и растратах.
Процессы демократизации общественной жизни в 1985–1986 годах, изменения в сфере экономики, культуры с самого начала опережали перемены в самой партии. Отставание партии происходило оттого, что огромные массы советских людей уже думали и поступали по-новому, а большая часть партийных работников и в центре, и на местах продолжала оставаться во власти старых представлений, пытаясь руководить по-старому, опираясь на авторитет партийной власти. Работники партийного аппарата не хотели понимать того, что происходит в стране, и больше всего боялись возросшей общественной активности людей, инакомыслия, непослушания.
Различное отношение к тем переменам, которые происходили в обществе, все острее начало проявляться и на пленумах ЦК КПСС. Одним из первых таких пленумов стал октябрьский Пленум ЦК КПСС 1987 года. Повестка пленума была посвящена вопросам, связанным с 70-летием Октябрьской революции, однако речь на нем пошла совсем о другом. Пленум получил широкую известность не официальной повесткой, а тем бунтом, который на нем поднял Б. Н. Ельцин, высказав резкие критические замечания Секретариату, Политбюро ЦК КПСС. В своем выступлении на пленуме он резко критиковал Секретариат ЦК КПСС, его руководителя Е. К. Лигачева за сохранение старого директивного стиля руководства партийными комитетами, непродуманность и непоследовательность партийных решений. Основная идея выступления Ельцина сводилась к требованию приступить наконец к перестройке работы партийных комитетов и партии в целом, начиная с Секретариата ЦК. Замечания его были непривычны, но справедливы, ибо действительно в деятельности партии и ее высших органов продолжали преобладать общие декларации и призывы о перестройке форм и методов партийной работы, на деле же все оставалось по-старому. О том, что в партии, не считая длительных разговоров о необходимости демократических перемен, мало что изменилось, свидетельствовала и сама реакция на выступление Б. Н. Ельцина. Естественное и правомерное инакомыслие в условиях провозглашенных самой партией демократии и гласности не было воспринято. Отношение лидеров партии к критике было откровенно негативным, с проявлениями явного недружелюбия и раздражения. В ответ было выдвинуто привычное, взятое из прошлых времен обвинение в незрелости, демагогии, в преувеличении личных интересов в ущерб интересов партии.
Не могу не признать как участник октябрьского Пленума, такое дружное обвинительное осуждение выступающими членами Политбюро и ЦК, в которых звучал лишь один мотив: «как посмел», без желания понять аргументы, вникнуть в суть высказанных замечаний, вызвало огорчение не только у меня. Возникало беспокойство за то, что в партии, по существу, ничего не меняется и продолжает сохраняться тот же жесткий централизм, без демократизма.
Говорю об этом не задним числом. Так случилось, что через два дня после пленума ЦК у меня была беседа с А. Н. Яковлевым по моей просьбе, по некоторым проблемам печати и книгоиздания. Я хорошо помню, как в конце этой беседы А. Н. Яковлев в присущей ему манере интересоваться мнением товарищей спросил меня: «А как ты оцениваешь решение пленума ЦК КПСС о Б. Н. Ельцине и могло ли оно быть иным?» Думаю, что А. Н. Яковлев спросил меня не случайно, он и себе в то время задавал этот вопрос, ибо в своем выступлении на пленуме тоже проявил бригадно-групповой подход и осудил Б. Н. Ельцина. Я не скрыл своего беспокойства по поводу столь категорического неприятия на пленуме ЦК критических замечаний по существу и заметил, что такое резкое осуждение Б. Н. Ельциным авторитета ЦК не прибавит и если бы была моя воля, то я бы не стал из него формировать диссидента и оставил секретарем МК КПСС, пленум горкома тогда еще не прошел. А. Н. Яковлев согласился со мной, но добавил, что в нынешнем составе ЦК КПСС иного обсуждения и решения быть не могло. Понимаю, что мне все это было легче говорить в личной беседе, а не с трибуны пленума, тем более будучи лишь кандидатом в члены ЦК КПСС и не принимая участия в голосовании.
О том, что в партии существовало различное восприятие перестройки, свидетельствовал и февральский Пленум ЦК КПСС 1988 года, который вначале без обсуждения освободил Б. Н. Ельцина от обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, а затем рассмотрел вопрос «О ходе перестройки средней и высшей школы и задачах партии по ее осуществлению».
Здесь я хочу попросить читателя проявить терпение и сделаю небольшое отступление, чтобы высказать несколько суждений по проблемам образования, науки и культуры. Многие недостатки и изъяны советской школы были только следствием серьезных социальных пороков общества. Школа не могла быть лучше самой жизни, ибо оставалась ее непосредственным отражением. Наблюдения показывали: то, что было свойственно обществу, адекватно характеризовало и народное образование: административно-бюрократический стиль в управлении школьным делом; догматизм и формализм в преподавании; разрыв между словом и практикой жизни в воспитании; застой в решении насущных материальных вопросов. На примере школы было особенно заметно различное понимание содержания целей и задач перестройки, различие между теми, кто видел в перестройке необходимость коренных перемен, действительного обновления общества, и теми, кто понимал эти перемены лишь как ремонт существующих общественных институтов, совершенствование механизма их управления.
На пленуме стало понятно, что на основе того политического опыта, который был приобретен за последние годы, необходимо было по-новому, с иных позиций оценивать состояние дел и в народном образовании. Вопрос состоял в том, готова ли была партия на деле строить и развивать школу на основе принципов подлинной демократии и самоуправления?
Наиболее принципиальным, конечно, был вопрос о радикальных переменах в главном механизме школы – в преподавании. Время настоятельно стучалось с признанием принципа неодинаковости обучения и дифференцированного образования с учетом интересов, склонностей и способностей учащихся. В дискуссиях о содержании и направлениях школьного преподавания, которые шли в то время, спор шел о том, чему должен принадлежать приоритет – компьютеризации или гуманитаризации, что должно преобладать – технократическое или гуманитарное образование? Суть проблемы, в моем представлении, сводилась не к тому, чтобы увеличивать объемы преподавания литературы, истории, ибо главный изъян состоял не в количестве часов, а в содержании преподавания. В этой связи со всей остротой ставился вопрос о главном назначении школьного образования. Здесь заслуживала внимания та точка зрения, которую отстаивали отдельные, наиболее здравомыслящие педагоги и которую я в полной мере разделял. Согласно ей назначение школы состоит прежде всего в воспитании, а воспитывают, как известно, принципы, которые нельзя сформировать без высокоразвитого гуманитарного мышления. Все мы теперь с тревогой говорим о недостатках профессиональной компетентности отечественных специалистов. Однако забываем, что куда больший изъян общество получало от недостатка общей культуры и гуманитарной образованности молодежи. Молодежь в последние годы все меньше читала, в приоритетах ее интересов все большее место принадлежало телевидению, кино, другим видам развлечений и все меньше – книге.
Социологические исследования среди учащейся молодежи, проведенные в 1986 году, показывали, что среди тех, кто крайне редко обращается к книге или не обращается вообще, школьников было 41,4 %, студентов техникумов – 44, а учащихся профтехобразования – почти 74 %. Столь пространные рассуждения о народном образовании я сделал сознательно, ибо убежден – одна из наиболее серьезных причин формирования кризиса советского общества состояла в многолетнем пренебрежении к науке, образованию, культуре, то есть ко всему тому, что определяло осмысленное развитие общества, его полнокровную жизнь. Какой бы из серьезных недостатков, просчетов в экономической, социальной, политической сфере мы теперь ни взяли, исходной причиной в конечном итоге являлось игнорирование науки и культуры. Происходило то, что неизбежно должно было произойти. Пренебрежение к науке, образованию, культуре на протяжении целых десятилетий оставило тяжелое наследие в виде привычки решать все серьезные социальные проблемы, исходя больше из интуиции, руководствуясь часто общими впечатлениями, а не опираясь на глубокий научный анализ. С этим были связаны многолетнее опоздание в осуществлении научно-технической революции, непоследовательность в осуществлении экономических реформ. Отсюда истоки торопливости и непродуманности многих государственных решений в виде известной программы укрупнения деревни и всех других программ крутого подъема сельского хозяйства, оказавшегося через многие десятилетия правления КПСС неспособным обеспечивать потребности советского общества в продовольствии. Смелость в решениях, как известно, хороша, но она дитя невежества.
Вернемся, однако, к главной теме наших размышлений – партия и перестройка. Если попытаться оценить эволюцию тех перемен, которые получили наименование перестройки, то можно выделить три основных этапа. Первый этап, истоки которого относятся к 1983–1984 годам, преследовал цели совершенствования существующего социалистического строя и осуществления экономических и социальных мер, которые бы позволили ускорить экономическое развитие общества. Очень скоро стало ясно, что этих мер явно недостаточно, чтобы преодолеть экономическое и социальное отставание. Процесс торможения и последующего спада в развитии промышленности и сельского хозяйства не только не был остановлен, а, наоборот, усилился.
С 1988 года (особое значение здесь принадлежало XIX партийной конференции) и до августа 1991 года перестройка вступила во второй этап, который можно именовать этапом радикальных экономических, социальных и политических перемен, когда были реформированы многие устои советского общества как общества социалистического. Со времени августовского путча 1991 года начался третий этап в переменах, которые стали принимать принципиально иной характер.
Как же складывалось положение дел в самой партии по мере эволюции перестройки?
Чтобы понять и правильно оценить происходящие процессы, следует особо выделить один из важных моментов в ее деятельности – XIX партийную конференцию, которая проходила в июне 1988 года на одном из самых крутых поворотов перестройки. Попробуем разобраться в событиях этого времени беспристрастно и без крайних оценок.
Три года перестройки разрушили в обществе атмосферу всеобщей инерции, благодушия и привели в движение энергию огромных масс советских людей, различных по возрасту, образованию, социальному положению, отлучить которых от участия в переменах уже было невозможно. В этих условиях в общественном мнении все острее ставился вопрос о партии и ее роли в перестройке. У общества накопилось слишком много вопросов, на которые партия обязана была ответить. Это были не простые вопросы: почему у советских людей все отчетливее проявлялось равнодушие к идеям социализма, почему столь велик был разрыв между тем, что провозглашалось партийной пропагандой, и тем, что происходило в жизни? Все чаще люди задумывались над тем, почему народ, победивший в тяжелой Великой Отечественной войне, оказался затем неспособным решить многие насущные экономические и социальные вопросы? Почему таким беспомощным и бездарным оказалось руководство великой державы в то время, когда в мире происходили радикальные научно-технические и социальные перемены?
Стремление разобраться в этих и многих других вопросах неизбежно вело к главному вопросу: почему партия не смогла противостоять тем социальным деформациям, которые происходили в советском обществе на протяжении многих десятилетий? Отчего на тех крутых поворотах, когда партия находила силы, чтобы вскрыть причины этих деформаций, как это было на XX съезде КПСС, дело ограничивалось лишь переменами сверху? Попытки думающих людей разобраться, определить свою позицию в ответах на эти вопросы неизбежно формировали мнение, что истоки вины, пороков партии следует искать в ее давнем прошлом, в ее первых послереволюционных шагах, адресуясь к тому времени, когда было разогнано Учредительное собрание и большевики отказались сотрудничать с другими партиями в деле революционного обновления страны. Сейчас на этот счет существует много версий, однако доподлинно известно, что В. И. Ленин в самые последние месяцы своей жизни видел опасность перерождения партии и в своих предсмертных письмах пытался предупредить партию о грозящей ей угрозе. Но было уже поздно, ничего изменить было нельзя. Партия оказалась в плену административно-авторитарной системы, созданной усилиями Сталина и его ближайшего окружения.
Не могу не сказать и о том, что уже на первом этапе перестройки все настоятельнее ставился вопрос, от ответа на который тоже нельзя было уйти: в какой мере социальные деформации в обществе проявились в самой партии? Добросовестный анализ показывал, что партия уже давно утратила демократические методы и формы своей деятельности. Мало для кого было откровением, что перерождение известной части партийных и государственных работников было связано с перерождением самой партии. Многие очаги загнивания и перерождения руководящих работников, ставшие достоянием общественного мнения в короткий период правления Ю. В. Андропова, в Узбекистане, Краснодаре, МВД СССР были бы невозможны, если бы Рашидов, Медунов, Щелоков и им подобные не действовали от имени партии и не опирались на нее.
В партии жестко и неограниченно сверху донизу правил аппарат. Многолетнее отчуждение миллионов коммунистов от участия в формировании и осуществлении политики партии подрывало доверие к ней и разрушало связи рядовых членов с партийными руководителями.
С этим же были связаны и лишенные какого-либо демократизма отношения партийного центра и партийной периферии, о чем я уже говорил. Прямым следствием этих обстоятельств явилась, по моему мнению, беспомощность и неспособность существующего партийного аппарата работать в условиях перестройки без руководящего и указующего перста – диктата партийного центра.
Бездумное послушание неизбежно вело к дефициту партийных лидеров, беспокойство по поводу отсутствия которых в это время стало все более тревожно звучать на пленумах ЦК КПСС. Как могли появиться незаурядные, талантливые партийные работники, настоящие лидеры в условиях многолетнего неограниченного торжества централизма, всеобщего послушания и бездумия? Условия наибольшего благоприятствования в партии были созданы лишь для приспособленцев и посредственностей. Всем известен ответ Л. Д. Троцкого, который он приводит в своей книге «Моя жизнь», своему заместителю Склянскому. На вопрос: «Скажите, что такое Сталин?» – «Сталин, – сказал я (пишет Л. Троцкий), – это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии». К сожалению, мало известны признания того, что правление в партии выдающихся посредственностей вовсе не закончилось со смертью Сталина. Правление этих посредственностей не могло не нанести тяжелых кадровых уронов в центре и на местах, ибо, по общему признанию, нет ничего более беспощадного, чем борьба властных бездарностей с талантом. И наше прошлое, и нынешнее настоящее убедительно подтверждают справедливость этого признания.
Собственные наблюдения, многочисленные встречи с секретарями райкомов, горкомов, обкомов, мнения наиболее здравомыслящих из них убеждали, что партийные комитеты переживают тяжелый кризис. Об этом свидетельствовал тот разрыв, который все заметнее стал проявляться между тем, что происходило в это время в общественной жизни повседневно на площадях и улицах городов и сел страны, и тем, как по-старому уныло, формально строилась политическая работа партийных комитетов, по-прежнему в тиши кабинетов и домов политического просвещения. Практика утверждала, что во всех серьезных социальных и национальных конфликтах: в Нагорном Карабахе, Азербайджане, Армении, Грузии, Молдове отчетливо проявилась беспомощность партийных комитетов, их неспособность вести за собой население.
Время настоятельно требовало принятия принципиальных внутрипартийных решений, и в этой связи XIX партийная конференция была чрезвычайно необходима. Вполне обоснованным было и то, что ее главным вопросом был вопрос о несоответствии существующих форм организации и деятельности партийных органов новым условиям экономической, социальной и политической жизни общества. Практика настоятельно требовала изменений структуры партийного аппарата, принуждала к отказу от того положения, когда партийные комитеты полностью подменяли деятельность государственных и хозяйственных органов и сосредоточивали в своих руках управление всеми сферами деятельности общества.
Монополия партийных комитетов, которая хорошо была известна мне из практики работы в Магнитогорске и Челябинске, вредна была не только тем, что порождала иждивенчество и лишала инициативы советских и хозяйственных работников, она неизбежно вела к тому, что многие назревшие экономические, социальные вопросы или решались неквалифицированно, или не решались вовсе, ибо сил у партийного аппарата на все просто не хватало. В этом отношении принципиальным, имеющим самые серьезные последствия было решение XIX партийной конференции о признании строгого разграничения функций партии с государственными, хозяйственными органами и общественными организациями. Одновременно с этим было признано целесообразным сократить партийный аппарат и упразднить все отраслевые отделы от ЦК КПСС и до райкомов КПСС включительно.
Не могу, как участник и делегат XIX партийной конференции, воздержаться от признания отличия ее от предшествующих конференций, съездов, пленумов невиданной открытостью и остротой полемики. Основной тон задавали на ней новые люди, те, кто принес революционный дух и свежий взгляд от жизни. Выступления на конференции рабочих Ярина из Нижнего Тагила, Нижелевского из Орска, хозяйственных руководителей Айдака из Чувашии, Кабаидзе из Иваново, ученых-медиков Елизарова, Федорова – сделали их имена сразу популярными на всю страну. Совсем иначе – тускло, скучно, без свежих мыслей и идей – звучали выступления партийных работников, которые аудитория просто не воспринимала и гнала ораторов с трибуны, как это случилось с секретарем Московского горкома Беляниновым, и не только с ним. Безликими были выступления секретарей ЦК республик: в Армении – Арутюняна, в Азербайджане – Везирова, в Молдавии – Гроссу. Редким исключением среди них прозвучало выступление В. Мельникова – первого секретаря обкома КПСС Коми АССР, который откровенно сказал о консерватизме и отставании от политических событий Политбюро, прямо назвал, когда его на этом пытался подловить Горбачев, и фамилии руководителей верхнего партийного эшелона: Громыко, Воротникова, Слюнькова… как деятелей вчерашнего дня.
Поскольку обещал читателю быть беспристрастным и делиться только собственными мыслями и наблюдениями, скажу и о том, как противоречиво, непоследовательно, а порой и суетливо на XIX партийной конференции выглядела позиция самого генерального секретаря ЦК М. С. Горбачева. С одной стороны, он настойчиво отстаивал решение об отмене 6-й статьи Конституции СССР, чтобы наконец оторвать партию от государственных структур, с другой же стороны, всякими правдами и неправдами протаскивал явно нелогичное и вообще странное решение о совмещении должностей первых секретарей партийных комитетов и председателей Советов народных депутатов.
Только время чуть приоткрыло завесу причин этой странной непоследовательности лидера партии. Позднее, уже после отставки, в мае 1992 года, в интервью итальянской газете «Стампа» Горбачев признался, что необходимость решений XIX партийной конференции была связана с тем, что революция сверху уже себя исчерпала и надо было привлечь к перестройке массы. Еще определеннее и откровеннее раскрыл позицию Горбачева на партийной конференции Г. Х. Попов в своей лекции, опубликованной в «Независимой газете» (апрель 1992 года), где он заметил: «Совмещение должностей было самым гениальным ходом Горбачева в его борьбе с партократами на местах, ибо этим он поставил их в положение, когда они должны были пройти альтернативные выборы и неизбежно их проиграть». Оставим на совести автора эти признания, признаюсь только, что не хотел бы когда-нибудь иметь подобные свидетельства и оценки своих прошлых деяний.
XIX партийная конференция по замыслу должна была положить начало осуществлению реформы политической системы общества и демократизации жизни партии. Уже до конца года предполагалось осуществить реорганизацию партийного аппарата с учетом принятого разделения функций между партией и Советами. Одобрены были предложенные Верховному Совету СССР проекты законодательных актов по перестройке государственных органов, проведению выборов народных депутатов СССР и в апреле 1989 года – Первого съезда народных депутатов СССР. Было также решено осенью 1989 года провести выборы в республиканские и местные Советы народных депутатов.
Таковы были замыслы, на практике же XIX партийная конференция ускорила развитие кризиса в КПСС. Перестройке шел четвертый год, и характеризовался он необычайной активностью общественно-политической жизни страны. В обществе проявлялись невиданные ранее открытость, откровенность, критическая острота. И на этом общем фоне все явственнее, все заметнее становилось отставание от происходящих в стране событий партии, по-прежнему претендующей быть политическим авангардом.
Разумеется, много зависело от позиции партийного центра и его роли в это сложное время. Распространено много суждений по поводу того, что в трудное для партии время во главе ее руководства оказались слабые люди. Это справедливо, да и откуда было взяться сильным людям при той системе и тех порядках, которые существовали в партии. Существует и немалое число людей, в том числе и из членов руководства, которые утверждают, что все дело в том, что существовал заговор против партии, подготовленный Горбачевым и его доверенными лицами. Один из сторонников этой точки зрения, И. К. Полозков, в своих интервью обращает внимание на то, что ошибки, просчеты ЦК на самом деле были тщательно продуманы и спланированы, чтобы сначала ослабить, а затем разрушить партию. Не отношу себя к адвокатам Горбачева, но не разделяю суждений о его заговоре против партии, ибо не вижу ни логики, ни смысла в том, чтобы ему нужно было подпиливать сознательно конструкции, на которых держались все устои вожделенной для него президентской власти.
В чем можно, по-моему, действительно обвинить Горбачева, так это в игнорировании партии, недооценке ее, оставленной им своим участием и вниманием в самый ответственный момент в пользу исполнения президентских функций, которые ему куда больше импонировали, особенно что касается сферы внешнеполитической деятельности, где его растущая популярность и авторитет кружили голову «вождю нации». Думаю, Горбачев не без умысла подбирал в состав последнего Политбюро людей послушных, управляемых, не способных ему перечить или противостоять в его маневрах, сомнительных реформаторских упражнениях.
Логика поведения генерального секретаря была весьма своеобразной, но эффективной: он сам не проявлял инициативы, намеренно медлил с переменами в партии, но одновременно не позволял проявить инициативу и своим ближайшим соратникам. Причем это проявилось не только к последнему Секретариату и Политбюро ЦК КПСС, но и к предшествующим этапам его лидерства в партии. Напомню читателю его сложные маневры осенью 1988 года с Е. Лигачевым и А. Яковлевым. Именно в это время Горбачев приступил к осуществлению в партии радикальных реформ весьма сомнительного характера: без решения ЦК прекратил работу главного исполнительного органа – Секретариата ЦК и перенес решение всех насущных вопросов в комиссии ЦК КПСС. По замыслу реформатора, комиссии ЦК (идеологическая, международная, аграрной политики и т. д.) должны были ограничить власть аппарата и активизировать деятельность членов ЦК.
Однако замысел не оправдался, ибо слишком велика была инерция всесилия аппарата и бесправности выборных органов. Единственно, что удалось Горбачеву, так это осуществить своеобразную, почти шахматную рокировку, когда он расставил по краям верхней должностной партийной лестницы двух ведущих лидеров: Лигачева и Яковлева, занимающих в партии разные позиции. Деятельность Е. Лигачева и А. Яковлева он ограничил определенными профессиональными направлениями партийной работы – аграрным, международным, – каждый из них возглавил соответствующие комиссии ЦК. Этим самым Горбачев освободил от них управление главными участками деятельности ЦК – массовыми средствами информации и аппаратом ЦК, которые были поручены В. Медведеву, человеку, по расчетам генсека, более лояльному и послушному. Эти реформы и рокировка тогда не получили какой-либо оценки и вообще общественного резонанса. Горбачеву не хотелось, чтобы эти перемены вызвали широкое обсуждение. Как «вождь» партии, он считал нужным поступать с аппаратом ЦК и со своими ближайшими соратниками только так, как это соответствовало его расчетам. В этой связи, признаюсь, я не разделяю мнения Е. К. Лигачева в его книге «Загадка Горбачева», где он весь смысл перемен в аппарате ЦК КПСС этого времени сводит лишь к отлучению от партийной власти Лигачева и укреплению позиций Яковлева. Не разделяю, ибо не приемлю оценку Горбачева как послушного ягненка, ведомого то Лигачевым, то Яковлевым. Считаю, что Горбачев всегда тщательно просчитывал все свои шаги и всегда хорошо знал цели и учитывал последствия своих решений, поступков. Он никогда ничего не делал, не учитывая своих интересов.
Прекращение деятельности Секретариата, создание комиссий ЦК, перемещения Лигачева, Яковлева в полной мере отвечали тактическим и стратегическим намерениям Горбачева. В них четко проявилось стремление генерального секретаря к таким маневрам, которые бы позволяли ему держать все нити управления партией в своих руках и не дозволять сильным личностям типа Лигачева, Яковлева, за которыми стояли определенные партийные и общественные силы, проявить себя, оказать влияние на перемены в партии. Это были выверенные тактические шаги Горбачева, преследующие определенные стратегические цели: укрепление своего положения как единственного лидера партии и сохранение КПСС лишь как инструмента обслуживания и обеспечения власти президента СССР.
Внимательный читатель, очевидно, со мной согласится: когда оцениваешь такое сложное явление, как кризис партии, наиболее опасен соблазн его упрощения и сведения всех причин к личностным отношениям лидеров. Именно этим, по моему мнению, страдают, в той или иной мере, свидетельства лидеров партии и государства, опубликованные в последнее время. Как ни важны для этих свидетельств оценки поступков Горбачева, все нюансы его отношений с ближайшими соратниками, сводить все беды и несчастья партии и страны к его скрытым замыслам было бы не только упрощением происходящих сложных общественных процессов, но и немалой ошибкой, ведущей к игнорированию всех других обстоятельств и причин.
Очень не хочу, чтобы на меня обиделись мои собратья по тяжелой и неблагодарной партийной профессии, знаю, сколь горька их доля, но не стану ханжить и скажу, что думаю. Считаю, что дело было не только в слабости партийного центра и коварстве его лидеров, а больше в неспособности партийной провинции идти впереди событий и переломить инерцию старых методов и подходов в партийной работе. Как ни менялись круто события в стране, партийные комитеты в своем общественном влиянии продолжали по-старому рассчитывать лишь на авторитет власти, а не на авторитет среди масс. Партийное самодовольство, которое, несмотря на перемены, сохранялось во всем всесилии, по-прежнему было основано на убеждении, что во всех инициативах и делах люди обязательно придут к партийным работникам и только они будут решать их судьбу. Подобное ожидание все меньше и меньше оправдывалось на практике. Люди все с большей неохотой шли в партийные комитеты. В результате ручеек связей партийных комитетов с различными слоями трудящихся все больше сужался, а потом и вовсе обмелел. Происходило неизбежное и естественное: людям все меньше становился необходим партийный комитет в старом, привычном его виде, ибо стал не нужен прежний партийный администратор-распорядитель и управитель, от которого еще недавно зависела вся их жизнь.
Формирование кризиса КПСС происходило по мере того, как исчерпывался кредит доверия партии. Любопытно хронологически проследить эволюцию этого, тогда часто употребляемого понятия «кредит доверия». В начале перестройки, в 1986 году, во весь голос устами Горбачева было заявлено: «Партия получила от народа кредит доверия и обязана его оплатить». Через год шла речь о том, что этот кредит не бессрочен, а время скоротечно. Еще через год уже с заметным беспокойством генеральный секретарь стал повсеместно говорить, что кредит доверия к партии исчерпывается. А через четыре года он уже с горечью констатировал, что кредит доверия исчерпан и следует работать над тем, чтобы не сохранить, а завоевать утраченное доверие. В эволюции этого понятия, по моему мнению, отчетливо просматривались основные этапы падения авторитета партии и доверия к ней. Можно было по-разному оценивать причины кризиса, но никуда нельзя было уйти от того, что, как показывали социологические исследования, проводимые в различных регионах страны, в конце 1990 года позитивное отношение к деятельности партии проявляли лишь 15–16 % взрослого населения страны.
Доверие – это всегда выполнение взятых обязательств и данных обещаний. В числе самых серьезных просчетов партии и ее лидеров во главе с генеральным секретарем был облегченный неквалифицированный подход к решению сложных экономических и социальных проблем. Именно здесь больше, чем где-либо, проявилась старая, традиционная, реформаторская самоуверенность КПСС: все изменим, все в короткие сроки перестроим и дадим советским людям все необходимое.
Вспомним, сколько раз на длинном мучительном пути к коммунизму вожди от имени партии обманывали народ, обещая золотые горы и молочные реки, и никогда не просили прощения за свое вранье. Наверное, только одному Богу известно, сколько горечи в сердцах людей и горючего материала для грядущих социальных взрывов накопилось за это столь длинное время лжи. Вспомним, как обещано было народу торжество коммунизма уже к 1980 году, как к 2000 году каждому гражданину гарантировали отдельную квартиру, как еще в 1991 году президент Б. Н. Ельцин клялся не повышать цены.
Размышляя над этим, вижу именно здесь исток тупикового положения, в котором оказалась вся партийная пропаганда и информация. Говорю это как ее служитель и жертва. О каком доверии к слову партии могла идти речь, если даже тогда, когда прошло пять лет и все легкомысленные обещания, в распространении которых особенно усерден был генсек, оказались несостоятельными, у партии все равно не хватило мужества сказать всю правду о возникших трудностях советским людям, поверившим и ожидавшим от перестройки улучшения жизни. Не хватило смелости, не хватило мудрости повиниться перед миллионами простых тружеников, тех, на долю которых пали тяжелым грузом испытания страны с ее трудной и трагической историей. Тех самых людей, которые к концу своей жизни с нищенской пенсией, вечной нуждой все еще проявляли терпение и сохраняли веру в перемены, надежду на доброе в своей жизни.
На углубление кризиса КПСС значительное влияние оказало то обстоятельство, что партия оказалась неспособной занять принципиальную позицию в духовной сфере, сфере идеологии и культуры. Здесь с самого начала перестройки стала преобладать сила стихии и присутствовал лишь плач по поводу бедственного, униженного положения отечественной культуры. Место созидания заняли всеобщая тотальная критика и разрушение всех духовных идеалов и ценностей. Заигрывание и маневрирование М. С. Горбачева, его широко рекламированные встречи с ведущими деятелями культуры, литературы, искусства выливались в большую говорильню и были на практике бесплодными. Год за годом перестройки шло настойчивое, целенаправленное разрушение национальной истории, литературы, искусства, и отсутствовало самое необходимое в культурной политике партии на крутых поворотах истории – определенность позиции в защите духовного наследия прошлого. В результате отсутствия у партии созидательной программы очень быстро была пройдена та грань, за которой критика и обличения неизбежно вели к утрате истоков, корней национальной культуры. Реальные утраты, ведущие к серьезным нравственным деформациям общества, к потерям духовных ценностей, особенно наглядно проявились по отношению к культурному наследию. Было, несомненно, благом возвращение забытых или запрещенных ценностей и имен в литературе, философии, истории… Однако, возвращая утраченное, с другой стороны, сразу же начали беззастенчиво топтать, оплевывать, охаивать все то, что еще вчера называли национальным достоянием, и все то, чему поклонялись. В результате неизбежно началось повторение пройденного – известное еще в недавнем прошлом перелицовывание, перекрашивание отечественной истории и культуры. Известная мудрость гласит: народ можно только тогда побить, когда уже побиты его боги, то есть его нравственные идеалы.
Беззастенчивое огульное охаивание Октябрьской революции ничего, кроме грубой вульгаризации, принести не могло. Не было Октябрьской революции – и всё, рассуждали и рассуждают и поныне некоторые авторы-новаторы, вот еще переворот был, а штурма Зимнего и вообще революции не было. Все это лишь сплошные измышления большевиков, а Ленин никакой не лидер партии, не ученый, а просто фигляр и шут гороховый. Как это ни горько признавать, думаю, происходила неизбежная плата за прошлое преувеличение и обожествление. А между тем, если внимательно посмотреть вокруг, то не в пример нам цивилизованные нации свою не менее трагическую историю чтут и относятся к ней бережно и благоговейно. Те же французы помнят и чтут Робеспьера, известного в истории своими кровавыми деяниями, и отмечают Великую французскую революцию, которая не принесла нации ни свободы, ни равенства, ни братства.
Груз противоречий и проблем в партии оказался настолько велик, а способность ее к внутренним переменам настолько слаба, что не мог помочь и XXVIII съезд КПСС – последний съезд в ее истории. Острота политической и экономической ситуации в стране, размежевание общественных сил в самой партии, появление политических группировок, не скрывающих своих намерений в борьбе за власть, – все это поставило партийный съезд в очень сложное положение. Сложность его состояла в том, что от него ждали значительно больше, чем он мог в сложившихся объективных условиях дать: ответить на все вопросы и решить все проблемы.
Платформа, с которой партия выступила накануне съезда, представляла попытку ответить на острые экономические, социальные и национальные вопросы, поставленные жизнью, и одновременно дать анализ внутренних противоречий, раздирающих партию на противоборствующие группы. Однако, продолжая линию XIX партийной конференции, платформа вновь лишь декларировала необходимость восстановить в партии подлинно демократические основы, чтобы можно было управлять всеми партийными делами выборному активу, выборным органам снизу доверху. На практике же по-прежнему непреодолимым оставалось отчуждение коммунистов от участия в формировании и осуществлении партийной политики. В результате кризис деятельности партийных комитетов накануне съезда проявлялся еще острее, выражался он все чаще в том, что консервативная позиция приводила их (обкомы, горкомы, райкомы) к противостоянию с первичными партийными организациями. В партийных комитетах на местах начались процессы по досрочному переизбранию, уходу в полном составе в отставку.
Наиболее важной, по моему мнению, для партии в это время была необходимость, не откладывая, четко определить внутри себя позиции групп и группировок, появившиеся различные платформы, не скрывая их и не боясь сделать это открыто. Аналогии всегда рискованны, исторические в особенности, но, очевидно, уже на этапе подготовки XXVIII съезда КПСС следовало, как и на известном этапе создания партии в далеком прошлом, прежде чем крепить единство рядов, объединять силы, нужно было открыто и честно идейно размежеваться. Как бы ни хотела партия в это время сохранить свое идейное целомудрие, существующее реально в обществе политическое разномыслие его уже полностью разрушило. Не нужно было быть большим провидцем, чтобы не видеть тогда, что условия для принципиального идейного размежевания внутри КПСС были налицо. Накануне съезда в партии сформировались политические течения, занимающие ортодоксальные консервативные и реформаторские позиции, существовал и центр, пытающийся их примирить. Напомню читателям, какой большой общественный резонанс имела возникшая в партии группа демократической платформы, возглавляемая В. Шестаковским и В. Лысенко. Эта группа опубликовала свою предсъездовскую платформу и решительно настаивала на том, чтобы обсудить ее в партии наряду с официальной, предлагаемой ЦК КПСС. В своей платформе группа предложила целый ряд радикальных мер по реформированию идейных и организационных основ КПСС, обосновывала целесообразность в новых условиях демократии и гласности отказа от положения политического авангарда и создать партию парламентских реформ. Всесторонне обосновывалось в платформе требование отказа от положений демократического централизма и уставного признания в партии существования различных групп, течений, имеющих свои политические позиции.
С размежеванием идейных позиций был связан и вызвавший особую остроту вопрос о создании Российской коммунистической партии. В ходе выборов делегатов на XXVIII съезд КПСС большинство российских партийных комитетов были за проведение отдельного съезда РКП, который должен был, по их мнению, предшествовать XXVIII съезду КПСС. Под давлением партийных комитетов ЦК КПСС вынужден был согласиться с этим требованием. Однако на практике проведение весной 1990 года съезда РКП и создание самостоятельной Российской коммунистической партии в составе КПСС не только не стабилизировало положение в партии, но еще больше углубило ее идейный и организационный кризис. Связано это было с той консервативной позицией, которую занимали многие из руководителей партийных комитетов. Они диктовали свои условия и требования Российскому съезду.
К тому же случилось так, что при их активности одна треть делегатов, избранных на XXVIII съезд КПСС и присутствующих на съезде РКП, были представителями партийного аппарата. Они, естественно, победили и при выборах ЦК РКП во главе с представителем партийного аппарата И. К. Полозковым.
Восприятие лидерства И. К. Полозкова в РКП было с самого начала противоречивым и вызывало возражения ряда делегаций. Многим делегатам, и мне в том числе, виделся лишь единственный выход из этого странного положения – уход его здесь же на съезде в отставку. При открытии второго этапа съезда РКП Полозков заявил, что намерен выступить по этому поводу в конце, ибо понимает настроение делегатов. Многие из делегатов съезда ждали этого заявления об отставке, но оно так и не состоялось. Думаю, и здесь снова не обошлось без маневров М. С. Горбачева, занявшего особую позицию. Перед рассмотрением организационного вопроса на съезде было собрано совещание секретарей обкомов, крайкомов. Я не был приглашен на это совещание и могу говорить о нем со слов А. М. Анипкина, первого секретаря Волгоградского обкома КПСС. В своих заметках под названием «Я был последним Первым» он рассказал: «На совещание пришел М. С. Горбачев. Выглядел он раздраженным и говорил тоже довольно резко: „Иван Кузьмич, как мне сказали вчера, обратился в Секретариат ЦК с просьбой, чтоб ему позволили подать в отставку. Со мной у него предварительного разговора не было, для меня это неожиданность. И потому я категорически возражаю против такого малодушного поступка“. А. М. Анипкин утверждает в своих записках, что ему, как и другим, было совершенно неясно, для чего Горбачев отстаивает кандидатуру Полозкова, зная мнение делегатов съезда. Опираясь на мнение генсека, секретари обкомов, которые работали с Полозковым, стали возражать против его отставки, объясняя, что только он может сплотить, организовать работу Российского ЦК. Некоторые секретари обкомов, отражая настроение съезда (их было меньше), выступили за отставку Полозкова. Дискуссия убедительно свидетельствовала о том, что достойного лидера у коммунистов России в то время не было.
Борьба продолжалась и на самом заключительном этапе съезда. Как только приступили к формированию руководства ЦК РКП, стало еще более очевидным, насколько противоречива и нестабильна ситуация в партии, как различны в ней позиции людей, даже из числа тех, которые претендовали быть ее руководителями. Начались самоотводы тех, кто не хотел работать в ЦК вместе с И. К. Полозковым, причем это были люди, рекомендованные, насколько мне было известно, для избрания в секретари ЦК РКП: Аркадий Вольский, Виктор Рябов. В одном из перерывов на съезде А. Вольский с недоумением и неодобрением говорил мне о странных маневрах Горбачева, предложившего ему войти в секретариат РКП в роли второго секретаря, чтобы тем самым укрепить неустойчивое положение И. К. Полозкова.
Съезд РКП и его результаты еще больше усилили размежевание в партийных организациях столицы и таких крупных городах, как Ленинград, Свердловск, Новосибирск. Отдельные из них принимали решения протеста по отношению к руководству РКП, отказывались платить партийные взносы РКП.
В такой противоречивой ситуации проходил в июле 1990 года последний, XXVIII съезд КПСС, который, несмотря на принятие многих разумных решений, в том числе и так называемой Программы первоочередных действий партии, уже не мог ни объединить, ни нацелить партию на конкретные действия, ибо размежевание различных групп в партии остановить было невозможно. КПСС стояла накануне раскола.
Как это ни грустно было видеть, но практика все более убедительно свидетельствовала о неспособности партии работать в новых условиях, неспособности радикально реформироваться. Грустно, ибо все эти процессы своеобразного отторжения партии в новых условиях реальной жизни были неизбежны, их следовало предвидеть руководителям ЦК КПСС, вести перемены в КПСС с опережением в 3–4 года, а не плестись в хвосте событий, как это случилось, уже не имея возможности влиять на них. Когда речь идет о политических процессах, догнать упущенное время оказывается невозможным, ибо приходится иметь дело с такими необратимыми категориями, как доверие, вера народа, – вернуть их, коли утратил, уже нельзя.
Дальнейшее обострение внутриполитического партийного кризиса лишь подтверждало беспомощность генерального секретаря и сформированных им Политбюро и Секретариата ЦК КПСС и обоснованность мрачных прогнозов сторонников той точки зрения, что демократические процессы, происходящие в экономической, социальной, духовной сфере, углубляли противоречие между партией и обществом и неизбежно вели к естественному отторжению партии перестройкой и гибели ее как политического авангарда. Пророческими становились и предположения о том, что КПСС не избежать трагической судьбы коммунистических партий стран Восточной Европы.
Известно, что главное назначение истин состоит в том, чтобы отразить реальности своего времени. Одной из таких реальностей последних лет перестройки было закономерное развитие и углубление кризиса КПСС, который руководители ЦК слишком долгое время не хотели признавать и оценивали лишь как проявление отдельных противоречий в партии. Как непосредственный участник свидетельствую: в 1990 и 1991 годах каждый из пленумов ЦК КПСС, о чем бы ни шла речь, в конечном итоге сводился к попыткам оценить содержание кризиса и измерить его глубину. Участвуя в работе этих пленумов, скажу, не утаивая: в этих оценках, к сожалению, обычно преобладало стремление искать причины кризиса вне партии, рассматривая их преимущественно лишь как происки враждебных сил. Между тем искать причины, обстоятельства кризиса нужно было с самого начала не вовне, а внутри партии. Причем по мере того, как шло время и перестройка творила свою историю, все меньше оставалось оснований и аргументов искать эти причины только в прошлом. И хотя уже много было написано о давнем политическом грехопадении партии, куда более актуальным становился анализ деятельности партии в последние годы – годы, ответственность за которые несли непосредственные участники этих событий. Не внешние противники были повинны в том, что после XIX партийной конференции партийный центр практически самоустранился от руководства партийными комитетами, неспешно, отрешенно занявшись внутренней реорганизацией – переменами в структуре, сокращением штатов, ликвидацией отделов. Исполнительный Секретариат ЦК не работал, а Политбюро превратилось в бездеятельный политический совет при президенте СССР.
Чтобы понять формирование кризисных явлений в партии, читателю нужно понять их своеобразную антилогику. Возьмем, к примеру, обоснованное, диктуемое условиями времени решение об освобождении партии от административных и хозяйственных функций, оно сразу стало рассматриваться и в аппарате ЦК КПСС, и непосредственно в партийных комитетах как полное неучастие и невмешательство в сферу экономических и социальных проблем общества. Большинство работников партийного аппарата многолетней практикой были подготовлены лишь командовать, непосредственно руководить народным хозяйством, вмешиваться в область экономики, иных методов и форм участия в экономических и социальных процессах общества они не знали. В результате стало складываться такое положение, когда большая часть огромного кадрового потенциала партии снизу доверху оказывалась просто невостребованной и тратилась главным образом на защиту и оборону старых, привычных методов работы. Для проявления инициативы, активных политических действий в новых условиях работы аппарат не был перегруппирован и сориентирован, ибо партийный центр во главе с генсеком сам плохо себе представлял, как это должно было происходить на практике.