Путеводитель колеблющихся по книге «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды»

Прежние цивилизационные образования, будучи совершенными во многих отношениях, не обладали одной чертой, какая присуща нам: мы знаем о единстве человечества. Знаем, что, несмотря на существующую разницу между уровнем жизни, образованностью, условиями жизни людей в разных частях мира, мы все ограничены проживанием в одном доме, нам уже не нужно познавать пространства вокруг нас, как это требовалось для древнего грека или египтянина эпохи Рамзеса; мир легко достижим для каждого из людей физически, способом перемещения себя в любую точку земного шара. Но мы страшно ограничены в нашем понимании и нашем знании культур и цивилизаций других этносов и народов, государств и объединений стран. Мы пока еще безумно далеки в наш просвещенный век, скрепляющий людей авиационными маршрутами, автомобильными и железными дорогами, мобильной связью и интернетом, от ощущения культурного единства всего человечества. Мы пока все еще не обрели своей новой и необходимой общечеловеческой идентичности (мегацивилизационности), чтобы представлять не только свою страну, свой народ, но и мировое сообщество в целом.

[248–250]

4. Русская цивилизация

Феномен русской цивилизации: к вопросу о генезисе явления. Сопоставление русской и западной цивилизации. А. Тойнби о русской цивилизации. Советская цивилизация. Россия как протоцивилизация. Самобытность русской цивилизации. Онтология русской цивилизации.

Особое место в ряду мировых цивилизаций принадлежит России, феномен которой и представляет один из главных предметов данного исследования. Помещенная на грань двух континентов – Европы и Азии, она вынуждена была интегрировать в себя сущностные особенности разных народов и культур, находящихся по ее периметру. Этот симбиоз позволял ей забирать необходимые начала для себя в тот или иной период своего развития, для дальнейшего становления или преобразования своей государственности, но не отказываясь от собственных, выработанных в исторической практике, подходов, какие способствовали определению неких цивилизационных координат. Разумеется, что «цивилизационная программа», какую сейчас можно достаточно уверенно вычленить из тысячелетнего опыта России в области создания централизованного государства, оформления культурных предпочтений и ценностей, развития непосредственно культуры как одной из форм духовного и исторического самосознания русского народа, сохранения веры и др., – не определялась каким-то очевидным предшествующим историческим и цивилизационным примером. Сильно чувствуемая связь древнерусского человека с линией восточного христианства, взятой от Византии, создавала ощущение (и справедливое!), что Русь наследует неким мировым культурным и духовным ценностям, но цивилизационная задача как таковая (в технологическом отношении) не стояла перед внутренним взором мыслящего и деятельного субъекта Древней Руси.

Сейчас уже видно – по прошествию целого тысячелетия – что Россия пошла по пути наследования не внешних признаков цивилизационного устройства своей территории – строительство городов, дорог, развитие торговли, интенсивные контакты с соседями, стремление подчинить своей воле иные племена и народности, но по определению себя как духовного центра христианской веры, – и в силу этого не претендовавшей на экстенсивность своего развития. Тот исторический кульбит, какой произошел с безбрежным расширением России, начиная со Средних веков, был отражением общей пассионарности универсальной европейской цивилизации – как на западе, так и на востоке, только вместо географических открытий за пределами своих стран, что мы наблюдаем в западной Европе, ее Восток, то есть Россия, пошел по пути освоения прилегающих к нему пространств.

Начавшаяся с петровских реформ европеизация России, какая, казалось, неизбежно должна была привести ее на путь развития по образцу европейской цивилизации, что внешне сразу стало проявляться в самых очевидных аспектах – реформе государственного устройства, армии, развитии промышленности, строительстве Петербурга, привлечении многочисленных чиновников, ремесленников, военных из Европы, но особенно ярко в культуре, в том числе в бытовом поведении и принятии европейского образа жизни для дворянства и чиновников. Однако внутренний, невидимый сразу противовес, оттягивал на себя решительное и окончательное преобразование России в духе цивилизации прометейства. Этот противовес определялся существованием громадной массы простого народа, крестьянства в первую очередь, какой не был привлечен к преобразованиям ни в экономическом, ни в культурном отношениях. Реформы Петра носили революционный, но поверхностный характер по отношению к основной массе населения России. Запал, подведенный великим императором, к взрывчатому веществу общенациональной жизни, потух на полдороге. Так и остался сиять неземной красотой его истинно европейский подарок России в виде изумительного Петербурга посреди прежней, архаичной, неповоротливой страны, где и другая столица – Москва – была, по сути, большим уездным городом со своим особым духом старины, покоя, довольства и устойчивости жизни.

Забегая – исторически – несколько вперед и видя, как совершалась по европейским лекалам другая революция – большевистская, нельзя не увидеть этой типологической близости между деяниями Петра и преобразованиями русских революционеров. Не случайно популярной в начальные годы советской власти была метафора о том, что первым большевиком в России – был Петр.

Совершение Россией главной революции в своей истории в 1917 году, по степени вовлеченности громадных человеческих масс, по объему разрушения прежнего порядка и уклада жизни, по растаптыванию устоявшихся культурных, религиозных, гуманистических ценностей, по охвату привлечения чуть ли не всего народа (по образцу и примеру именно восточных деспотий) к громадным индустриальным стройкам – от гигантских плотин до не менее гигантских производств бесконечного количества тракторов, машин, – указывает на то, что азиатское начало не то что не было преодолено в этом историческом революционном действе, но получило какую-то новую силу и окраску[17].

Любопытно, что подобный эксперимент на территории Австралии не привел к аналогичным результатам. Вероятно, причинами стали достаточная удаленность от основных центров европейской культуры и цивилизации (до развития массовых воздушных сообщений) и наличие явно не пассионарного человеческого элемента, так как метрополия предпочитала ссылать туда немалое количество преступников и не самый лучший административный и чиновничий материал.

Такого рода баланс между культурами Запада и Востока, своеобразные цивилизационные качели России предстают в сегодняшнем состоянии человечества как известного рода залог ее дальнейшего выживания. Это, прежде всего, разумное соединение в ее основе существенных черт как европейской, так и азиатской моделей цивилизации. Россия как цивилизация, как культура использует, опирается на индивидуально-психологизированное восприятие действительности, но ее индивид – это совсем не тот человек Запада, который берет начало от Римской империи, вошедшей многими своим основания в становление государств романо-германского типа на территории Европы.

Орды диких германцев, вестготов, покоривших и разграбивших Римскую империю, в итоге оказались верными наследниками уничтоженной ими цивилизации, которая накрепко угнездилась в истории Европы не только через практику строительства дорог и городов, соборов и крепостей. Разрушители Рима, представ поначалу неразумными варварами, переняли во многом законодательство, созданное римлянами, формы городской жизни, политические навыки и т. д., о чем много написано в специальной литературе, но также умудрились зацепить и воспроизвести главное начало той цивилизации – сам дух разумного, рационального подхода к действительности, приверженность логике и основам гражданского существования.

Сам тип мировоззрения и формирование картины мира европейской цивилизации в том моменте зарождения, какой мы обнаруживаем при переходе от Римской империи к другим формам организации государственности на территории современных Франции, Германии, Италии, Испании, государств Северной Европы, связаны со своей прародительницей. У России не было такого бэкграунда, несмотря на то, что таковой она искала в Византии.

Византия, конечно, во многом определила судьбу и предназначение России, передав ей особый субстрат христианства, а она из всей совокупности особенностей восточного христианства в итоге создала и утвердила свою версию – русского православия. Конечно, Восточная Римская империя способствовала перекодировке и адаптации древнегреческой культуры – и прежде всего через его язык – в старославянский, древний русский язык, который, оказалось, обладает таинственной связью не только со своим предшественником, древнегреческим языком, но содержит в себе некие более обширные возможности для описания и объяснения бытия.

Формально, и Византия была другим берегом Римской империи, но азиатский, восточный элемент в ней был более силен, чем в ее западной части. Если Рим брал от античности в лице Древней Греции искусство, образцы учености, философские начала, научные открытия, но гносео-эпистемологическая база у него была другая – сам язык (латынь), политически и граждански определенный индивид, ориентация на рациональность, право, порядок, экспансию за пределы своей ойкумены. И главное – Рим отверг христианство, посчитал его ненужным довеском к тем ценностям, что он усваивал от Эллады.

Византия же опиралась на то, что исключил из себя Рим и развил дальше – культуру, основанную на новых духовных принципах, которые располагались рядом с восточным мистицизмом, верой в сверхличностный порядок вещей. Она опиралась на широко понимаемое христианство, становящееся государственной религией, которая трансформировалась в действующий регулятор практической жизни людей.

Те же типы цивилизаций, которые формировались не на базе индивидуального отношения к идее Бога с чувствами греховности человека, неправедности проживаемой им жизни и постепенного приближения к божественному идеалу при посредстве напряженной духовно-внутренней работы, а изобретали иные способы взаимоотношения с высшим существом и создавали иные картины загробной жизни (замечательны в этом отношении, индуистские верования, связанные с переселением души, коих должно быть не менее семи, чтобы окончательно попасть в сонм участников вечной жизни наряду с божествами, и не очень важно, каким будет твое последнее превращение, может, в облике кота или жаворонка ты и получишь ту самую вечность, о которой мечтаешь).

Страху смерти в таком представлении о видоизменении себя в жизни нет места, он помещен туда, где никому не страшно. Здесь индивидуальное предстояние перед жизнью не очень-то и окрашено трагическими тонами в плане осмысления смерти как онтологического фактора бытия. Сходные моменты мы наблюдаем и у представителей других в о с т о ч н ы х мировоззрений.

Христианский дискурс направлен на объяснение явлений, какие не подпадают под действие так называемого «практического разума». Он переходит за границу наличного бытия и постулирует условия существования человеческого существа в его невидимой, не ощущаемой чувственно, части. Он описывает – не видимое, не чувствуемое, не осязаемое, не тактильное, не слышимое, в конце концов. То есть все пять (пока еще) данных человеку чувств не могут быть связаны с адаптацией того, что воспринимается человеком совершенно особым образом, воспринимается через сверхчувственное прозрение (внутреннее чувство, интуиция, слабое шевеление сердца, не определяемая словом эмоция) о наличии и другого мира, другой реальности.

Не случайно самое тонкое и сложное человеческое чувство любви (к другому субъекту, своим детям, природе) лежит в основе религиозного переживания (в своих самых адекватных и понятных формах). Это то же самое состояние человеческого сознания и психики, где нерациональное, не опредмеченное представление является ведущим и основным для «вхождения» в сферу действия стихии любви.

Однако такая эманация данного чувства непосредственно связана с явно выраженным индивидуальным началом. Оно, это чувство любви, соседствует с чем-то мистическим, интуитивно неразделяемым, но от этого не менее реальным, определенным.

* * *

Воссоздание скелета, общих контуров русской цивилизации важно для последующего проникновения в процесс, происходящий внутри самого ее «тела». Важно видеть и понимать ее, русской цивилизации, границы, какие не пересекаются никем, кто находится внутри, так как в этом случае легко попасть и очутиться в другой культуре и другой цивилизации. В книге часто, но не всегда, будут употребляться в качестве синонимов понятия «культуры» и «цивилизации», и это не от того, что автор не понимает разницу между ними, но по двум причинам. Первая, и самая существенная из них, связана с тем, что так или иначе культура нами определяется как универсальное проявление и известного рода интеграция всех сторон человеческой деятельности – от художественной до технической и отражает существенные стороны менталитета, исторического творчества, что формирует в итоге принципиальное своеобразие данной, а не другой цивилизации, а во-вторых, по причине чисто стилистической, чтобы не надоесть читателю постоянным употреблением одного и то же термина.

Разница же между ними принципиальная. Скажем, культура не может производить из себя войны и другие формы насилия по отношению к иным этносам или к собственным гражданам (если не принимать во внимание обслуживающую тоталитарные режимы – без разницы маоистского или либерального типа – сервильную культуру, которая в итоге не отражает фундаментальных черт менталитета и психологии господствующего в государстве народа), сам дух культуры, уже организовавший, очистивший от разного рода примесей духовные помыслы, идеалы и потребности людей, не склонен к пропаганде жестокости и насилия, – в то время как цивилизация на определенном этапе своего развития органически порождает и войны, и насилие, и жестокость по отношению в другим цивилизациям, народам и людям, в том числе своим собственным.

Смешение данных понятий часто приводит к искушению совмещать то, что невозможно идентифицировать и признать как-то взаимосвязанным. Самые острые примеры XX века – это Германия и Россия. Перерождение цивилизационных форм германской государственности безусловно было оторвано от немецкой культуры в широком смысле слова – ни Бах, ни Лейбниц, ни Гете, ни Гегель, ни Бетховен и уйма «сумрачных» германских гениев не отвечают за известное перерождение ментальности и форм цивилизационного развития их страны. Те натяжки, какие делаются по отношению к Ницше и Вагнеру носят безумно условный характер и говорят о невозможности правильно интепретировать их влияние на немецкую историю в скверном аспекте ее реализации.

Это все равно, когда врач, открывший страшное заболевание и став в известном смысле (онтологическом) ее прародителем, не является субъектом, как-то связанным с ее, болезнью, дальнейшим распространением. Собственно, такие же упреки были высказаны в адрес большей частью героев Достоевского, который своими «бесами» напророчил появление страшных фигур в истории русской цивилизации в XX веке.

Вот в этом моменте о России. Вся предшествующая до XX века история России не несла в себе той разделенности нации и тех форм ужасного насилия людей друг над другом, что она переживает после революции 1917 года, в процессах гражданской войны и строительства социализма (коллективизация, к примеру). Известного рода «мягкость», лабильность сложившейся русской крестьянской цивилизации, с особым присутствием религиозного чувства (несмотря на резкие, но неверные замечания Белинского по этому поводу в письме к Гоголю), совершение крестьянских бунтов все же в ограниченных регионах России и с не очень большим числом участников – не позволяла и предположить всех тех эксцессов в развитии нового общества, о котором мы упомянули чуть выше.

К тому же русская классическая литература была замечательным инструментом смягчения нравов, воспитания гуманных чувств и отношения к народу как некой основе всей жизни; в известной степени основная масса русского населения была как бы и цивилизована на предмет смягчения сословных инстинктов и социальной злобы в принципе. Но мы получили то, что получили в событиях прошлого века. Культура и цивилизация оказались разведенными чуть ли в окончательном виде друг от друга и уже не оказывали никакого прямого воздействия на развитие душевных свойств и ментальных качеств людей. (Мы сейчас не говорим о попытках создания н о в о й культуры внутри создаваемой новой же цивилизации, определяемой как советская).

Собственно, вся загадка и парадокс всемирного масштаба связан с тем, что Россия, породив устойчивый тип цивилизации со всеми ее необходимыми признаками к началу XX века, два десятилетия спустя начнет пересоздавать, как казалось, на обломках, якобы, старой цивилизации – новую. Это столкновение двух цивилизаций и лежит в основе разнообразных конфликтов, которые мы обнаруживаем в реальной истории России прошлого века.

Но некоторое время спустя, в тот самый момент, когда всему миру и самой России (в виде СССР) казалось, что эта новая цивилизация окончательно взяла вверх, весь массив русской жизни качнулся, да таким образом, что на поверхность жизни всплыла, оказывается, не утонувшая старая Россия, старая русская цивилизация.

Но и новая, советская, не утонула окончательно. Созданные в ее пределах ментальные формулы, психологические структуры, формы социального общежития, созданная и новая, во многом, культура оказались намного живее, чем конкретные формы общественного либерального устройства сегодняшнего дня.

Возродив капитализм, Россия попыталась к нему приладить всю очеловеченную советскую практику жизни людей и конкретной, наличной жизни и получила фантастическое, непонятое теоретическим разумом ни в России, ни на Западе до сих пор, цивилизационное образование, которое можно называть как угодно, но только не словами – сложившаяся цивилизация.

Некоторые исследователи бодро называют это явление псевдоморфозом (А. Дугин, к примеру), не понимая, что внешне справедливое, это определение не отражает органического сосуществования на современном этапе развития России этих двух, ранее состоявшихся, типов цивилизаций. Как возможность «советизации» и обобществления жизни на коллективных началах, реализованная большевиками после революции 1917 года, гнездилась в самых основах русской ментальности и своеобразия культуры и психологии, а развития классическая литература в лице ее гениев Толстого и Достоевского всего лишь приоткрывала и гениально ярко (с художественной точки зрения) это выражала, так и «вернувшаяся» сегодня старая, капиталистическая Россия не могла пропасть окончательно, несмотря ни на какие усилия социалистических вождей.

Вот эта трансформация одного и другого типов цивилизаций и соединение их в нечто невиданное в жизни сегодняшней России и занимает нас в первую очередь. Вопрос о жизнеспособности этой комбинации цивилизаций является для нас важнейшим. Да и представление о том, какая из «сторон» победит в этом процессе, немаловажен для понимания судеб не только России, но и всего громадного ареала стран бывшего СССР, на который она оказывает воздействие.

Схожие (правда, другой природы) процессы протекают в пределах западного общества. Колоссальный приток представителей иных культур, религиозных воззрений, мигрантов, демографически торжествующих над коренным населением, к тому же, уничтожающие формы привычной европейской жизни своим мусульманским календарем и требованием ему подчиниться – это, собственно, факт столкновение цивилизаций уже не органически-комплиментарного толка, произошедших вовсе не из одного гнезда, как в случае с российским феноменом.

Та же самая история происходит в США, в которых невиданная по численности масса эмигрантов из Латинской и Центральной Америки, из стран Азии размывает культурно-психологическую идентичность страны, загоняя коренное белое население в определенного рода резервации. Тикающей бомбой является и значительная прослойка, выключенная в массовом порядке из трудовой и социальной жизни, афроамериканского населения, от которой власть ранее просто откупалась пособиями и разного рода выплатами. Но при резком ухудшении общей ситуации, при недостаточном запасе прочности экономической системы, эта часть населения Америки может взорвать страну[18].

Меньше всего автору хочется быть «злым» пророком. Хотя об этих угрозах немало пишут и в Европе, и в Штатах, но западная цивилизация не исправила, не подкорректировала модель своего развития в сторону бо́льшей реалистичности, оставаясь в пределах индивидуалистического, либерального тренда регулирования основных социальных и экономических проблем.

[52–59]

Кто же является главным двигателем, «толкачем» мирового развития? Это, вероятно, главный вопрос для представителей разных «крыльев» человечества, разных типов цивилизаций. По сути, вопрос сводится к главной оппозиции – человек или какая-то иная общность: род, племя, коллектив, социальный слой (страт), государство, этнос, нация, культура или же, особая форма цивилизации. Вторая сторона этой оппозиции, неся в себе некую возвышаемость по степени увеличения и усложнения своей структуры – от рода до государства, констатирует главное в ее феномене – это нечто отделенное от человека, это иная совокупность индивидов, в которой их единство и целостность выступает доминантой, но не сам отдельный субъект.

Мы уже отмечали ранее, что одним из главных аспектов становления и развития цивилизации является ее взаимосвязь с временем и пространством. Но не только в том практическом отношении, как это понимали приверженцы «земно-твердых» и «водных» цивилизаций в истории человечества (идеи С. Хантингтона и других историков). Этого недостаточно для понимания сути цивилизации.

Скажем, для России, внешне относимой по разряду Хартлендов, то есть не имевшей в начале своего становления естественных выходов к океанским просторам и добивавшейся этого в процессе покорения других земель и племен или же воюя с другими государствами (цивилизациями), – важнейшей является другая составляющая единица – именно временная.

Пользуясь термином, который употреблял О. Шпенглер, можно сказать, что Россия жила по законам «смещенного хронотопа», с нарушением привычного для других цивилизаций временного цикла. Она все время стремилась за опережающим ее развитие временем, внутренне опираясь совершенно на другую концепцию временного континуума. Говоря по-иному, Россия всегда жила с ощущением совершающегося ею опоздания по всей повестке мирового развития. Если в период средневековья и в преддверие Нового времени это казалось вовсе не обязательным – быть в синхронных отношениях со временем, которое уже угнездилось в формах общественной, социальной и культурной жизни других государств (прежде всего Европы), – но, начиная с петровских преобразований, это стало насущной необходимостью, а также частью ментальных фантомов наиболее продвинутой части русского общества, что выражалось в ее требованиях – «догнать» ушедшую вперед другую цивилизацию (Европу, а позже и Америку)[19].

«Смещенный» хронотоп развития России (в данном случае мы опускаем элемент, связанный с пространством), конечно, многое предопределил в специфике ее развития. Классическая схема «Древний мир – Средние века – Новое время» автоматически убирала первую часть триады и оставляла русскую цивилизацию без глубинной опоры, какая была дана оппонентам и конкурентам (как выяснится в дальнейшем) на западе Европы сразу, по праву рождения, безотносительно их желаний и потребностей. (Как они с этим наследием справились, это другой вопрос. Скажем, М. Хайдеггер настолько скептически относился в «перевариванию» Европой античного наследия, что напрочь отказывал ей в мало-мальски адекватном усвоении сокровищ древней цивилизации).

Паллиативом для России стала византийская традиция, но она носила столь отвлеченный и малообъемный по степени влияния на основную массу населения характер, что об этом приходится говорить в основном применительно к формам религиозного сознания и к традициям письменности. Воздействие же структур практической, государственной жизни, какие, так или иначе, были безусловными и сильными в Восточной Римской империи (Византии) и могли бы быть взяты оттуда, на Русь было минимальным. Был взят, прежде всего, духовный, религиозный аспект, но он был доступен совершенно незначительной части древнерусского общества.

Поэтому игра в «догоняловку» сложилась еще на самых ранних этапах формирования русской цивилизации, и дошла, как ни странно, в своих извращенных формах до самого момента распада советской цивилизации, когда партийные бонзы, уверовавшие в то, что внешняя (а не внутренняя) жизнь людей, как на Западе – это и есть то, чего жаждет русский народ (а они сами этого хотели в первую очередь). Но и тогда, и сейчас не этого хотел и взыскивал русский народ (равно как другие народы, ставшие вместе с ним единой советской цивилизацией) в первую очередь.

Но «смещенный хронотоп» мировой истории требовал постоянного изменения собственного вектора развития. С этой точки зрения любопытно посмотреть на основные Истории государства Российского, какие создавались в прошлом: Татищев, Карамзин, Соловьев, Ключевский, Покровский. По существу это были попытки выстраивания хронотопа развития государства, своеобразные проективные модели. Это был нормальный процесс, так как древнерусские хроники, вроде «Русской правды», «Повести временных лет» носили имманентный характер по отношению к всемирной истории, не затрагивая ее в принципе, или делая ссылки уж совсем на небывалые слухи и представления о внешнем мире. Хроники были погружены в описание последовательных (на момент создания записи или же при переписывании событий, исправляя их во многом) событий собственного этноса и окружающего его региона.

Таким образом, это был внутренний хронотоп, который не выходил за пределы своего ареала в принципе, несмотря на полученную в незначительной, правда, степени подпитку от Византии через перевод завезенных оттуда на Русь рукописей, через информацию от прибывавших иконописцев, монахов, мудрецов. Эта замкнутость была не так плоха, как кажется на первый взгляд.

Древняя Русь была лишена всей смутной, перепутанной, затемненной истории Средневековья, какая была у Запада и на какую он опирался, и могла ответить всего лишь узкой направленности культурой (храмовое строительство, иконопись, создание хроник, фольклор, немногочисленное авторское творчество) и вынуждена была рассчитывать исключительно на собственные силы, даже и не зная, что это за силы в духовном смысле и в каких сферах они применяются. Эта безусловная внеисторичность существования первоначальной русской государственности на протяжении значительного отрезка времени не могла не сказаться на дальнейшем поведении русских людей.

Киевская Русь была сильным государственным образованием, но на протяжении не очень большого отрезка времени. Он успела создать культуру, особенно в области возведения христианских храмов, равную, а часто превышавшую по своим результатам то, что было на западе европейского континента. Объединенные Киевской Русью племена русичей (россов), совершили несколько выдающихся походов в сторону Константинополя, среди которых ярко выделяется Олег, прибивший свой щит на дверях Царьграда, но, тем не менее, не поместивший свое государство в историческую парадигму развития.

Отсутствие понятных границ Киевской Руси, центробежные тенденции, связанные с особенностями распределения власти не столько в центре, сколько на местах, слабость соединительных бытовых элементов – всяческое отсутствие путей в весеннюю и осеннюю распутицу и снежной зимой и, как следствие, невозможность оперативного управления территориями – все это не способствовало укреплению древнего русского государства.

К тому же сильнейшим ударом по нему была экспансия Степи, накаты полчищ татаро-монголов на русские земли, их разграбление, разрушение связей между княжествами, а главное – потеря государственности в прямом смысле: получение ярлыка на княжение от Орды. Хотя в этом моменте можно вполне согласиться с позицией Л. Н. Гумилева, который считал, что такого рода «внешнее» управление Древней Русью со стороны Орды не повлияло радикально на историю России, не изменило «культурный код» русских, не разрушило религиозное чувство, не подчиняло психологию и бытовую жизнь людей правилам степняков.

Разумеется, Орда препятствовала движению Руси на Запад, мешала интенсивным контактам с европейскими народами, препятствовала культурным обменам, восприятию возрожденческой западной культуры, в определенном отношении «окуклила» культурную и духовную жизнь народа, но вместе с тем и сохранила ее самобытную целостность. В целом формирующийся цивилизационный контекст Европы не накрыл Русь, не притянул ее больше к Западу, чем к Востоку, позволил сохранить основные архетипы и тем самым позволил сформироваться именно в период так называемого «ига» основным ментальным структурам русского человека. Тем самым была проведена решительная черта, отъединившая Россию от западного мира, от его ценностей и технологических достижений.

Но и к Востоку Русь (Россия) не повернулась в окончательном как бы варианте, сохранив свою ментальную и религиозную самобытность и культурную оригинальность, на базе которых, в итоге, и выросло громадное, может быть, не очень гармоничное и стройное, с какими-то непонятными пристройками и мансардами, с разноплановыми этажами, но странно (на внешний взгляд) устойчивое здание русской цивилизации, какое и посейчас удивляет мир своим особым характером, своеобразием и неповторимостью.

[59–64]

В такой позиции и видна та радикальная установка, какая с точки зрения русской историографии является во многом ошибочной, связывающую любое цивилизационное явление прежде всего с организацией социальной и государственной жизни. Это латинское наследие Рима не вполне позволяет видеть отличие данных форм организации общества от организации духовного мира таких образований как Россия. Цивилизация в этом отношении (и не только у Тойнби, но и у других западных историков) – это позитивистское, прогрессистское представление о совершенствовании прежде всего социального, государственного устройства жизни этносов. Совершенно не то происходит в России, с пониманием ею самой собственной цивилизационной сути на протяжении более чем тысячи лет. При этом нельзя забывать об особой форме этого процесса самоосмысления, самосознания в России. Он происходит, прежде всего, в явлениях религиозной жизни, развитии устного народного творчества, культуры в целом. Этот процесс не является увязанным с другим явлением – субъективацией жизни, развитием и уточнением пределов и параметров индивидуальной жизни. Когда, при этом, западная мысль считает, что отсутствие очевидной проявленности субъективированного поведения, психологии, определения таких же идей и идеалов по примеру западной культуры равно полному растворению русского человека в массе, коллективе, общине и пр., то это поверхностное объяснение, не учитывающее особый тип субъективности человека, формировавшийся именно что в пределах русской цивилизации.

Сам приглашение на «княжение» скандинавских «гостей» как раз и подчеркивает крайнюю независимость основ духовной, религиозной в первую очередь и культурной во вторую очередь, жизни, от внешних аспектов управления княжеством, территорией, в целом государством. По существу та же самая модель была воспроизведена в период Смутного времени, когда устав от голода, боярских разборок, от разрухи и хаоса было дано (кратко, конечно и с известными результатами) согласие на внешнее управление со стороны польских «варягов». Да и ситуация 1991 и последующих 90-х годов также отражает эту парадигму: введенное по сути внешнее управление новой Россией через клевретов западной цивилизации и подчас впрямую, особенно в областях, связанных с обороной и критически важными технологиями.

Но результат во всех трех случаях был одним и тем же – скандинавские вожди и их наследники не спасли Русь от нашествия татаро-монголов, присяга на верность польскому королю не уберегла страну от полнейшей разрухи и почти уничтоженной государственности в Смутное время, а неимоверное разграбление страны, массовое обнищание людей и возвращение страны в развитии на 50 с лишним лет назад в последний раз после разрушения СССР не приблизило государство к мировой цивилизации как, якобы, идеалу современного мира. Спасение России от окончательного разрушения во всех трех случаях объяснялось всего лишь одним фактором – сохранением духовно-нравственно-религиозного ядра в самой толще народа.

Западные аналитики, понимая это и желая окончательно перекодировать русскую ментальность, чтобы раз и навсегда избавиться от «русского фактора» неопределенности в современных глобальных разборках, всяческим образом переделывают образовательные и культурных матрицы, связанные с обучением и просвещением российского населения, в первую очередь молодежи (через разнообразные методики и рекомендации), искажают традиционные ценности, складывавшиеся в России на протяжении веков. Удар наносится по ментальным (интеллектуальным, нравственным, психологическим) основам государства. Это и понятно, если посмотреть с точки зрения голой прагматики глобальной конкуренции в современном мире, если вспомнить складывающуюся традицию восприятия России и русских в западной культуре, которые, в итоге, вошли в ментальность и культурный генотип человека западной цивилизации. Короче, удивляться тут нечему, кроме как поведению собственных неофитов, якобы, свято продолжающих верить в то, что Запад ждет нас с распростертыми объятиями, стоит только слегка подправить наш культурный код, изменить историческое сознание, психологию, ментальность, перестать болеть «болезнями тоталитаризма» и пр.

[99-100]

Мы видим, что при учете значительного количества разнообразных факторов, западный мир в лице своих ведущих мыслителей и историков продолжает придерживаться устойчивого понимания того факта, что Запад опережает остальной мир в техническом отношении, и все другие страны, включая Россию, какая граничит с Западом и обязана, так или иначе, переживать давление с его стороны, должны вестернизироваться, чтобы не отстать от магистрального пути развития цивилизации.

Вероятно, немало аргументов можно обнаружить на этом пути объяснений сопротивления России западному влиянию, хвалить тех ее руководителей, какие сознательно шли по пути подражания Западу, но за скобкой остается один – и самый главный – вопрос, что именно является той силой, какая дает стране, народу оказывать сопротивление таким мощным усилиям ряда своих вождей и оставаться в пределах иного образа жизни и в плену иных идеалов и жизненных целей, что демонстрирует русский народ на протяжении, по крайней мере, последних 500 лет? И не поддается соблазнам «вестернизации».

В этом и состоит суть поставленной нами проблемы – ни внешнее («техническое»), ни военное (через войны), ни культурно-психологическое (в виде навязывания иных стандартов поведения) воздействие (вестернизация) до сих пор так и не оказали существенного воздействия на модус существования России как отдельной культуры и отдельной цивилизации.

Вероятно, основания, на которых русский народ выстраивает свою жизнедеятельность в своих первопричинах отличны от того, что предлагает Запад; его, народ, не устраивает та картина мира, какую ему хотят предложить вместо той, к какой он привык, как бы ни трудна, как бы ни примитивна она была.

[104]

России всегда была враждебна идеология прогресса как такового, понимая его как некую западную матрицу. Хотя почти все программы модернизации заимствовались ею от западной цивилизации, и всякий раз они оказывались не конца реализованными или выполненными в том объеме, в каком они выполнялись на Западе. Даже самый успешный – советский проект – а это справедливо без всякого сомнения, так как именно он включил Россию в первый ряд мировых держав и позволил реально трансформировать всю систему мировых экономических, общественных и идеологических отношений таким образом, что это работало достаточно успешно – но по своим базисным основаниям этот проект проистекал из продукта, созданного на Западе (марксизм) и представлял собой всего лишь из вариантов развития цивилизации Нового времени.

Но в рамках этого проекта важно учитывать тот оригинальный элемент, какой был добавлен именно от российской матрицы развития – особое чувство коллективизма, понимание солидарности в плане гуманистических ценностей, отказ от чрезмерного индивидуализма, неприятие частной собственности в западном виде, так как в русской традиции она воспринималась как зло в рамках православной религиозной доктрины.

Онтологически это выглядит как предпочтение русским типом цивилизации (говоря очень осторожно таким образом по отношению к ранним этапам развития России в средние века) непосредственно проживаемой жизни в ее взятом едином миге данного бытия безо всяких отсылок к прошлому или упований на будущее, по сравнению с западными моделями развития. Отсутствие разрыва между органической онтологичностью (русский Дазайн) данного бытия и существованием каждого человека – не поддается быстрой адаптации или конвергенции с объяснительными системами всякого рода сложного прогрессистского толка.

[186–187]

Русская цивилизация так и не выбрала индивидуальную идентичность в качестве опоры для развития общества, какая легла в основу западной цивилизации, начиная с самого раннего Возрождения. Она осталась в пределах предпочтения коллективной идентичности, что, конечно, имеет сильный привкус азиатской модели жизнеустройства, но все же – и наши соображения это подтверждают – имеет оригинальную историю становления и развития данной идентичности, которую нельзя не учитывать при всякого рода проекциях геополитического плана.

Запад уже неоднократно после распада Советского Союза и, казалось, окончательной победы западной модели цивилизации над архаической советско-российской, убеждался, что главным противником вхождения России в мир глобального человечества, развивающегося по лекалам либерального, постмодернистского сознания, выступает не коррумпированное чиновничество, не отсталая технологическая база промышленности, не оставшиеся носители марксистской идеологии, но сама энергия коллективной идентичности русского (российского) народа, какая влияет на все аспекты и формы экономической и общественной жизни современной России.

Игнорируя этот аспект, проводя целенаправленную политику по внедрению в системы образования, здравоохранения, социальной защиты либерально-западных механизмов современной цивилизации, Запад наталкивается на главное препятствие – коллективное бессознательное основной массы русского народа, какой не может измениться одномоментно и начать добровольный переход к стадии разрушения своей целостности и воспроизводству частной человеческой идентичности. В этом, кстати, как мы уже неоднократно замечали в других своих работах, заключается неуспех разного рода модернизационных реформ, при посредстве которых можно было бы включить российское общество в глобальные тренды развития человечества по образцу западной цивилизации.

К тому же культурные стереотипы, идеалы и ценности, сложившиеся в русской цивилизации на базе коллективной идентичности, не позволяют принять с открытой душой и без оговорок то, что произведено современной западной (массовой) культурой, в то время как классическая культура Запада давно включена в состав культурных кодов России (через Пушкина, Достоевского, русский модернизм), – но сегодняшняя корреляция русской и современной западной культуры в глубинном онтологическом смысле невозможна: слишком далеки друг от друга они по базовым своим основаниям.

Тот же самый процесс мы наблюдаем и в сфере морали. Та размытость моральных отношений, часто принимающих характер девиаций не совсем нормального толка на Западе, в России однозначно воспринимается как порок и искажение человеческой природы, и не по причине наличия официальной точки зрения со стороны государства, но по органическому неприятию – при посредстве сохранившейся архаической (то есть требующей четкой бинарности позиций – «черное-белое», «вверх-низ», «правое-левое», «добро-зло» и т. д.) целостности русской культуры, – сложившихся отношений к миру и соответствующих ценностей в западном мире. Мир психологии и этики русского человека не принимает в полном объеме ту дробность и индивидуалистическое начало в человеке, какую демонстрирует западная культура.

Эта коллективная идентичность сохранила в себе то, от чего оторвалась западная культура, – чувство реальности и понимание человеком своего истинного места во всей системе человеческой общности, расположенной на планете Земля. Индивидуализм современного мира дошел до крайней точки отъединения всех ото всех, признания «эго» человека как высшей и абсолютной ценности человеческой цивилизации. Сегодня человек получил право распоряжаться своей собственной жизнью, телом, смертью, что предстает новым уровнем развития человека, не известным прежней культуре. Но некая высшая сила, скажем – природа, подкинула человечеству в настоящее время определенный вызов в виде глобального поражения всего населения Земли, без исключения, загадочной болезнью. И оказалось, что первая, да и не такая уж серьезная, говоря откровенно, угроза в виде пандемии коронавируса, привела к разрушению всех этих иллюзий о торжестве человеческой индивидуальности. Оказалось, что солидарность и понимание взаимосвязи людей перед угрозой коллективного заражения и коллективной же смерти, по существу возвращают субъектности ее законное место, и оно располагается отнюдь не в центре этой новой картины мира.

2020 год, события апреля-октября месяца, когда писалась «основная» книга, говорят о том, что старая картина мира разрушается, на ее месте должна возникнуть новая. Кажется, что пока еще не наступила пора философских обобщений, но направление, на каком они будут сделаны, уже видно: отказ одновременно как от чрезмерного индивидуального эгоизма, так и от чрезмерной глобализации, которая, как оказалось, делает людей разных регионов, стран, цивилизаций заложником случившего всеобщего (мирового) события. События 2021 года, его первой половины, только подтвердили данную тенденцию мирового развития.

Нельзя не признать, что мир «симулякров», гиперреальный мир нового глобализма, который практически с каждым днем захватывал все новые и новые площадки для своего владычества, когда, казалось, остался всего лишь шаг, чтобы попасть в полностью цифровую, воображаемую реальность, где все – от денег и экономики до эмоций и переживаний станет виртуальным, – приобретает в ситуации глобальной пандемии большую конкретность и определенность. Но и в этом случае наиболее выживаемым с точки зрения приспособленности к действительности, материальности природного и безусловно цивилизационного – в своей уже осуществленной устойчивости – мира, становится тип цивилизации, какой основан и регулируется иными, по сравнению с законами постмодернистского общества, принципами. Мир, в котором индивидуальность занимает подобающее ей место, где солидарность и представление об общности людей становится во главу угла, где происходит возврат к прежним, выработанным на протяжении тысячелетий моральным принципам и основополагающим аспектам существования человека как природного, биологического существа, для которого законы пола, рода, семейной общности, рождения, защиты и воспитания последующих поколений является основной целью развития и выживания.

Возврат неизбежен и первым успеет возвратиться тот, кто не слишком приблизился к красной черте, отделяющей реальность от фикции, действительности от ее подобия, жизнь от смерти в ее самом прямом выражении.

Те залежи цивилизации, какие стали отделять человека от бытия, когда реальность начала сводиться к картинке из телевизора, общественная жизнь к мерцающему экрану смартфона и ноутбука, открытию страниц фейсбука, твиттера, других социальных сетей, а общение с природой свелось к набору стандартных отелей на берегу почти одинаковых побережий, когда деньги превратились в набор кодов и последовательности нажатия кнопок на компьютере, а владение какими-то активами критически стало зависеть от кривой линии на мониторе вашего брокера, когда общение с детьми превратилось в мелькание теней из фигур опять-таки на экране ноутбука или смартфона, несмотря на то, что вы продолжаете жить с ними в одном городе, в случае же их переезда в другую страну или того пуще – на другой континент, что станет равносильным их отъезду на Марс, с небольшой вероятностью, что они смогут приехать на ваши похороны, – все это, вместе взятое, превратило жизнь современного человека в один громадный симулякр. Можно продолжать эту игру в перечисление чрезвычайно долго и с тупой уверенностью, что в этой жизни нам не от чего отказаться. Но понемногу наш мир превратился в набор подобия подобий настоящих чувств, эмоций, дружбы, любовных отношений, вражды, разнообразных приключений, верификацию которых лучше всего получить через кинофильмы или телесериалы, какие глубже нас самих все это и разъяснят.

[187–190]

4.1. Россия как протоцивилизация

Совершенно очевидно для современного развития человечества, что мир благополучно (если не считать перманентно идущие локальные войны, совершающиеся террористические акты, эсхатологические настроения, повсеместно распространившиеся в общественном пространстве – от интеллектуалов до провинциальных обывателей) преодолел объявленную Фукуямой, Хантингтоном и другими провидцами эру глобализации и вторгся в какое-то неизвестное прежде пространство развития человечества.

Вместо глобализации и торжества универсальной технологической цивилизации (что совершается даже с избыточной быстротой на самом деле) мы получили распадение (или начавшуюся эрозию) прежних союзов, усиление национального элемента, в некоторых случаях – прямо националистического, влекущего за собой этнические чистки, выдавливание иных народов из привычной среды обитания, религиозные войны, возрастающую волну исламского покорения Европы – и много чего еще, перечисление которого может занять не одну страницу.

Угрозы и вызовы, ощущение неустойчивости и расшатанности – не политического устройства частей мира или отдельных государств, – не об этом речь, но об неотлаженности самого «проекта» человеческой цивилизации, которая балансирует на грани самоуничтожения, так и не умея самоосознать себя как единое целое. Мир уже не един, как он был един некоторое время ранее – в разные свои периоды: от античности до Нового времени. Автор даже не собирается здесь оговаривать хорошо известные исторические факты межгосударственных столкновений, войны и пр. недавнего времени. Это все очевидности, и все это на самом деле было.

Но до эпохи Модерна – ментально существовало понимание единства человечества как уникально сложившейся во Вселенной явления разумной жизни, с высокоразвитыми потребностями внутренней, духовной жизни человека. И это понималось, как норма, как цель развития – независимо от места нахождения тех или народов на шкале цивилизационной эволюции, от разности религиозного кода, от расовых различий.

Ментально человечество еще в конце XIX века было больше едино, чем в современную эпоху. Сейчас мы в общечеловеческом смысле как никогда разобщены и уязвимы каждый по отдельности (из народов) и все вместе.

Растворилось представление об эволюции возвышающего рода: общесогласованное понятие о том, что прогресс и преодоление скверных сторон самого человека и недостатков социального устройства рано или поздно закончатся триумфом человеческой расы по созданию достойной для всех без исключения общемировой цивилизации.

Накопленные противоречия, нерешенные вопросы гармонизации общего цивилизационного дома заставляют присматриваться к отдельным тенденциям, проявляющимся на этом пути – Соединенные Штаты Америки, объединенная Европа, наконец, Россия.

Почему так часто и с известной интеллектуальной необходимостью возникает вопрос о близости русской цивилизации в самом широком смысле этого слова к цивилизации античной (древнегреческой)? Конечно, было бы безумием проводить какие-то прямые параллели и накладывать одно на другое, но есть сфера метаидей, которая допускает такого рода сопоставление и позволяет из них, этих сопоставлений, делать любопытные выводы.

Россия относится к типу так называемых протоцивилизаций. Это не очень широко распространенное (хотя мы обнаруживаем его, к примеру, у О. Шпенглера) с научной точки зрения определение позволяет вывести на первый план некие универсальные понятия и ценности, какие находятся в сердцевине этих протоцивилизаций. Можно предварительным образом описать их как некие цивилизационные образования, которые в силу определенных исторических, но прежде всего – культурных и ментальных причин приобретают известную универсальность, и в силу именно этой универсальности оказывают влияние на окружающие народы и их культуры.

Этот тип цивилизации порождает в себе некие иные смыслы, более целостные и крепкие по сравнению со своими «соседями», другими этносами и культурами – и соответственно проявляет в своем развитии более устойчивые формы жизнедеятельности. Он также обладает большей витальной силой и большей приспосабливаемостью к природным и историческим обстоятельствам.

Особое значение имеет идеальная деятельность протоцивилизации, которая, как правило, носит оригинальный, «пионерский» характер на фоне других цивилизаций («обыкновенных»); в ней происходит порождение тех идей и того отношения к жизни, до которого или не поднялись другие культуры, или которые не являются для них существенными.

Коротко говоря, протоцивилизация – это явление, которое обладает ярко выраженной самостоятельностью и оригинальностью как по условиям своего появления, генезиса, так и по практическому, дальнейшему ее осуществлению в историческом развитии. Так или иначе, протоцивилизация оставляет после себя (очевидно, что всякая ограниченная природными и этническими ресурсами цивилизация обладает предельными, конечными сроками своего развития и самореализации, и рано или поздно она уходит на второй, а то и третий план – как греческая, к примеру, и ее сменяют другие) набор определенных достижений в научной, культурной, исторической дея тельности, которая принадлежит исключительно ей и составляет ее оригинальный вклад в сокровищницу мировой цивилизации в целом.

Россия, без всякого сомнения, относится к такому типу цивилизационных явлений. И борьбу, какую мы именно сейчас наблюдаем со стороны универсальной западной цивилизации против России с ее ценностями (культурного, ментального, исторического свойства), это первый признак того, что «русский мир» начинает потихоньку вытесняться с площадки, на которой появляются новые акторы в виде новых мегацивилизаций как ЕС, к примеру, а некоторые из них, как китайская, к слову сказать, претендует на роль протоцивилизации.

Такие цивилизации формируются как нечто изначальное, исходящее из допущений, что ничего до них путного не было (правильного, главного) и необходимо начинать развитие человека и человеческого общества как бы с самых истоков.