Путеводитель колеблющихся по книге «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды»

Накопленные противоречия в России между дворянством (высшим классом) и крестьянством, о которых 100 с лишним лет говорила русская литература, при отсутствии явно выраженной буржуазии, могли быть решены 2–3 годами умного правления, типа столыпинского. Решение вопроса о земле и собственности, внесение и утверждение идеи конституционной монархии привели бы к тому, что и посейчас в России формально правили Романовы подобно их британским родственникам.

[309–320]

2.2. Советский период

Прямой ответ на прямой вопрос – а была ли неизбежна русская революция? – заключается в следующем утверждении: безусловно, Да. У России не было больше времени для торможения в цивилизационном смысле.

Что было бы, если Россия смогла пойти по пути классической буржуазно-демократической революции? Проекция назад, в прошлое говорит о том, что не было реальной политической силы, которая могла бы возглавить и определить «нормальные» по европейским меркам формы этого процесса. Так что этот вариант также был «закрыт» для России.

Но была ли потребность в произведении революционных действий, особенно во время гражданской войны, в духовном смысле, внутренняя? Это центральный вопрос наших размышлений. По существу Россия была страной, в которой громадное количество ее населения было выключено не только из социальной жизни, но из культурной и цивилизационной (в широком смысле) также. В книге В. Г. Арсланова «Третий путь» Андрея Платонова» – этой стороне русской революции уделяется немало места.

Ссылаясь на малоизвестные работы гениального русского художника А. Пластова – портреты крестьянских детей 30–50-х годов, то есть уже периода победившей революции, он пишет о ярко видимой и проявленной на этих изображениях «жажде новой жизни», которая в целом открывалась в людях, особенно в молодом поколении, как нечто совершенно неизвестное прежней русской действительности. Он выразительно пишет: «Ужасы были, трагедия была, но потому и трагедия, а не мусорная яма, что на лицах этих деревенских детей мы видим ту же жажду знания и истины, что переполняла ифлийцев… и которая, может быть, свойственна только людям, преисполненных великих сил созидательной жизни. Таково историческое завоевание России в XX в., и его Мих. Лифшиц (выдающийся мыслитель, учитель Арсланова, на идеи которого он во многом опирается, – Е. К.) считал своим долгом защищать от клеветы и падения в бездонную пропасть, защищать хотя бы морально, если нельзя практически. Вот что вместе с Лифшицем – и совершенно независимо от него – понимал простой человек, на плечах которого все держалось. Благодаря Ивану Денисовичу и Василию Теркину удалось поднять, а не опустить планку духовной жизни в XX в., несмотря на все ужасы, провалы и поражения»[12].

Нельзя не согласиться с этими словами и – главное – с самим подходом к пониманию того, что русская революция, повлекшая за собой катастрофические последствия для содержания и многих практических сторон жизни народа и государства, в определенном смысле (культурно-цивилизационном прежде всего) была и спасением. Она пробудила к жизни такой объем пассионарной материи нации, какой до сих пор питает развитие России. Это происходило как раз за счет включения в состав жизни представителей самых низших слоев общества, которых прямо толкали в созидательность и творчество, образование и культуру, хотя их родители и предки не имели ни малейшего представления об этих сферах бытия. Это насильственное, по существу, вдвижение сотен тысяч людей в иное пространство жизни и социальной действительности, на самом деле не имело прецедента в истории человечества. Это, как будто древнеегипетские рабы, строители пирамид и дворцов фараонов, были напрямую допущены к сокровищницам знаний жрецов и магов. Переворот во всей человеческой породе был произведен грандиозный. Он, кстати, во многом компенсировал прямое уничтожение, отъезд в эмиграцию огромного количества выдающихся русских талантов.

Если посмотреть на происхождение русских гениев в самолетостроении, в физике, математике, других науках и инженерии, в военной отрасли, в литературе и искусстве, в конце концов, то, за малым исключением, все они были представителями тех самых «униженных и оскорбленных» социальных низов, по которым плакала искренними слезами русская литература.

Этот рост, пробуждение пассионариев происходило из тех глубин русского народа, которые столетиями копили эту пассионарность в себе, не зная, что это такое и как этим воспользоваться. Никакая эволюционная линия развития социума не смогла бы таким – варварским, но эффективным – способом вспрыснуть в организм государства столько свежих мозгов, фантазии, творческого начала. Был прорублен напрямую доступ к потаенному миру русского народа, который чуяли и на который молились все русские гении, но никак не могли понять, как до него добраться и заставить работать. Русская революция, тем самым, начинала воспроизводить ту материю, какую Россия ранее даже не пыталась оформить и определить в качестве некой площадки, основы для дальнейшего развития этноса в целом, независимо от формы государственного устройства.

Все это и создает картину того подлинного, не приукрашенного никакими преувеличениями или преуменьшениями, трагизма русской революции, когда сотни тысяч людей посылались на смерть, в лагеря, но одновременно давались щедрой рукой нищему, голодному, но пробудившемуся народу перспективы жизни в ее практическом, а также метафизическом смыслах.

В. Арсланов замечает, что это «странное, невозможное просветление (так он обозначает прорыв к творчеству громадных масс людей из народа – Е. К.) мы не имеем права выкинуть из истории России, истории человечества»[13]. С этим нельзя не согласиться.

* * *

Практически замолченное и властями, и академическими институтами 100-летие русской революции в 2017 году говорит об очень многом. Мы еще не готовы как народ, как культура, осознать последствия революции во всем богатстве ее достижений, поражений и реальных противоречий. Некие прозвучавшие отговорки от тех, кто обязан был подумать о таком интеллектуальном действе, как осмысление и размышление над итогами (промежуточными, конечно) русской революции, смешны еще и по следующей причине. Русская революция 1917 года при всем изменившемся к ней отношении в настоящее время («Какую Россию мы потеряли?») окончательно ввела Россию в разряд подлинно мировых держав (цивилизаций), которые формируют именно что мировую повестку дня.

Если вообразить себе отсутствие советского периода в истории России, то из этого вовсе не следует, что сейчас в своем полуразрушенном состоянии Россия обладала бы ядерным оружием глобального толка. Это все советское наследие. Рассуждения о том, что все это было бы, сохранись Россия прежней – конституционной монархией, парламентской республикой и пр. носят условный характер.

Рассуждения ряда исследователей, что революция была исторической ошибкой, удавшейся авантюрой, переворотом, совершенным на деньги иностранного государства, что она нарушила естественные эволюционные законы развития России как государства, носят ничтожный характер. В своей совокупности они ясно свидетельствуют, что современная историческая мысль в целом (за исключением небольшого числа мыслителей, на которых мы ссылаемся в своей книге и чьи идеи с благодарностью приводим как правильные) боится откровенно и непредвзято взглянуть в лицо промежуточным итогам русской революции.

Именно что «промежуточным», поскольку такое глобальное событие как русская революция не только поменяло ход мировой истории самым радикальным (то есть очень быстрым) способом, но и изменило парадигму развития России. Этот второй аспект нам кажется значительно более существенным, чем первый.

В конце концов, развитие мировой цивилизации в XX веке, так или иначе, изменило бы политическую карту мира, произошел бы и антиколониальный слом, и появились бы многочисленные новые государства; русская революции была дополнительным катализатором этих процессов. Но вот что особенно важно: изменив вектор своей истории, Россия предложила миру совершенно новый проект социального и общецивилизационного развития.

При всех тех искривлениях, ошибках, трагедиях и преступлениях, какие мы наблюдаем в исторической жизни России XX века, одного точно нельзя отрицать – это была попытка (с учетом всего, о чем сказано чуть выше) изменения цивилизационного кода всего человечества.

Наконец, сама Россия после прожитого под «советской звездой» века своего бытия впервые выступила на мировой арене в качестве страны, которая не повторяет «зады» других цивилизаций и культур, не просто учится у них, стремится им подражать, а создала исключительно свое, неповторимое в историческом отношении. А потом необходимо помнить, что цикл еще не закончен, нельзя ответственно заявлять, что идеи, какие существенной своей частью легли в основание русской революции, полностью исчерпаны для мира.

Мы, конечно, говорим о некой идеальной стороне этих построений, которые связаны с более разумным отношением к индивидуальной стороне жизни человека, к декларируемым ценностям разных культур и народов, представлениям о том, что возможны межнациональный диалог и межцивилизационное сотрудничество, опираясь на опыт второй мировой войны, в которой СССР сыграл ключевую роль. Без сформировавшегося разряда новых (советских) людей, родившихся в России сразу после революции и выросших первым поколением людей, представлявших совершенно иным образом свою и общую жизнь, европейская (а может быть и мировая) цивилизация в определенном отношении была бы обречена. По крайней мере, молниеносность, с которой европейские народы складывали по существу оружие перед Гитлером, была удручающей и трагически бесперспективной. Оставалась одна Англия в условиях осажденной крепости, да США, которые долго раздумывали, когда, зачем и на каких условиях ей ввязываться в эту мировую войну с Германией (Япония здесь стоит особняком).

Без того поколения новых людей, воспитанных в душе предельного, почти античного самопожертвования во имя сохранения общего блага, государства и защиты родной земли, не было бы победы в войне. Но не только это – по существу, глобально, они остановили холокост как новое египетское избиение целых народов, виновными перед нацистской идеологией только лишь по факту своей принадлежности к конкретным этносам. Нелишне вспомнить – как это следует из опубликованных «застольных бесед» Гитлера со своими соратниками, что такая же участь тотального истребления была уготована многим народам Европы, и не только евреям и цыганам. На подобное уничтожение с частичным превращением оставшейся части этих наций в рабов были обречены балтийские народы, славяне.

В. Арсланов вполне убедительно об этом пишет: «Страшная монархия (сталинская – имеется в виду – Е. К.) с массовыми азиатскими жертвоприношениями выросла на почве социализма – и только благодаря ему, преждевременному и странному социализму, мы победили, без него было бы какое-то либерально-криминальное гниение, и Россия пала бы под ударами Гитлера, как и вся Европа. Чему же должна быть благодарна Европа – монархии или социализму?.. Это была жертва, принесенная нашим социалистическим подъемом, жертва, уничтожившая социализм самым позорным образом. Этой дорогой действительно ходить не надо, она смертельно опасна для самоуправления народа»[14].

* * *

Русская революция стала принципиальным водоразделом между «большими» эпохами существования человечества. Скорее всего, именно после нее приобрело конкретное значение выражение – всемирное человечество. Сопоставления русской революции с какими-то другими ключевыми событиями мировой истории все, как одно, хромают.

Пометим пунктирно только некоторые утопические задачи русской революции, которые во многом спонтанно формулировались в процессе ее осуществления: создание государства социальной справедливости, изменение форм собственности, неотчуждение человека от продуктов своего труда, исправление человеческой природы, определение новых моральных оснований жизни, набор позитивных идей и идеалов о сущности человеческой жизни, ее перспективах и многое-многое другое. Перечисление может занять не одну страницу, будучи представлено в странном смешении прямой утопии, философской фантазии и реальных быстрых процессов по почти одномоментному преобразованию общества неграмотных людей в образованных, подготовленных к практической деятельности специалистов. Это не могло не воздействовать на другие народы и культуры.

[456–461]

3. Цивилизация

Определение цивилизации. К феноменологии цивилизации. Христианство и мировые цивилизации нового типа. О некоторых аспектах формирования западной цивилизации. О. Шпенглер как идеолог «заката Европы» и провозвестник кризиса западной цивилизации. «Гравитационность» и «пульсирование» цивилизаций. «Малые» этносы в составе больших культур и цивилизаций: правила эволюции.

Самые развитые цивилизации древности – Древний Египет, Древняя Греция, Рим, достигая высших уровней удобства для ежедневной жизни человека, тем не менее, не становились примером для окружающих их племен и народов (варваров, как они считали). И эти варвары, сокрушили в итоге их империи и царства, вовсе не стремясь к перенятию изобретений, культурных достижений или к простому подражанию несравненно более совершенному и удобному для человека образу жизни.

Стало быть, в самой технической составляющей человеческого прогресса не кроется особая привлекательность для других народов и государств, помимо тех, кто создал именно эту, свою цивилизацию, подходящую именно для них и готовящихся всяческим образом ее отстаивать. Совокупность общих, соединяющих этнос, идей и новых ментальных (просто других, подходящих для данного сообщества людей наилучшим образом) сущностей и предопределяет и отказ от прежних общецивилизационных достижений, и от следования им в каком-то практическом отношении.

Часто бывает так, что вера, совокупность убеждений побеждает тот самый рационализм, какой воплотился в техническое совершенство жизни другого государства или региона, их людей. Потребность в прогрессе иного рода зовет людей на сокрушение старых порядков, так как, помимо их воли, исходный материал развития человечества заключен в совокупности идеальных представлений о том, как все должно быть устроено. И никакая прежняя форма жизнесуществования, пусть даже самая совершенная и комфортная, не может их удовлетворить, так как перед ними маячит, видится модель другого общества, другой цивилизации, в которой высшей целью будут выступать не комфорт и бытовые удобства, но достижение благости, счастья, истины, правды бытия, нирваны (и т. д. и т. п.) и всего того, что привычно относится на разряду утопического мышления.

[30–31]

Однако остается нерешенным важный вопрос о критериях выделения и теоретического определения особенностей тех или иных типов, видов (подвидов) цивилизаций. Для автора данной работы очевидно, что внешние признаки, связанные с уровнем потребления, развитием техники и увеличения комфортности бытового существования, даже в совокупности с развитым гражданским обществом, с достижениями в области культуры, морали и т. д. не являются критически существенными для выделения онтологических черт каждой из цивилизаций.

Каждая из осуществившихся в истории человечества цивилизаций – в случае нашего интереса, это два величайших примера: русский и западный типы цивилизаций – возникали и развивались, исходя из некоего идеального целеполагания, какое ранее было неизвестно прежним обществам. В основе каждой из состоявшихся цивилизаций лежит набор исходных идей и идеалов, причем на очередном историческом этапе для каждой из цивилизаций, развивавшихся конкретно-исторически, этот набор будет индивидуальным и учитывающим предшествующий цивилизационный опыт, как правило, ближайших цивилизационных соседей.

Эти, прежде всего, идеи и идеалы, находящиеся в разных цивилизационных примерах в разных формах, выражаются к тому же через особое индивидуализированное содержание. Укажем на некоторые способы и структуры выражения этих идей и идеалов – это особый тип ментальности, развитые культура и наука, наличие человеческой элиты и особый дух ее пассионарности, не удовлетворяющийся текущей повседневностью, но стремящийся преобразить, изменить окружающий материальный мир, создать нечто новое, достичь более высокого уровня развития человеческого общества и др.

Мало того, что цивилизация порождается посредством идей устроения общества и государственного организма (какого бы уровня примитивности или сложности эти идеи не были), она требует и иных, чем прежде, моральных оценок, системы правосудия, соответствующих этим идеям человека (скажем, представления о личных свободах и перспективах индивидуума западной цивилизации, какие исторически меняются от Древности через зарождение христианства и период Возрождения к современности), но всегда это осмысляется и совершается (строится, создается) с учетом оптимальности развития социума, его интересов, его устойчивости (как идеал).

Все, что происходит в дальнейшем, в процессе выстраивания того образования, какое в дальнейшем получит гордое имя той или иной цивилизации, сопровождается громадным количеством ошибок, заблуждений, попадания в тупики, из которых, кажется, нет выхода, наконец, сопровождается и преступлениями, какие выглядят чуть ли как неизбежность в процессе строительства цивилизации, так как ни одна из великих цивилизаций не обошлась без войн (как справедливых, так и не очень), без использования механизма подавления других народов и стран.

Этапы становления той цивилизации, какую мы сейчас называем западной, носят последовательный и взаимосогласованный характер. Первый период идеологического оформления основ будущей цивилизации проходит в период Возрождения (осуществлявшегося в разных уголках Европы с разной скоростью и с разными результатами), создавшего так называемую антропную базу – не только фактически видоизмененного человека, готового к географическим открытиям по всему свету, к активной экономической деятельности, продуцирующего богатую и разнообразную культуру, которая определяет развитие наук и сложных гуманитарных областей знания – философии и религиозной метафизики, уже не догматического толка, прежде всего. Европейские общества становятся и более сложными по своему человеческому содержанию, и более богатыми, так как начинают пользоваться плодами колониального покорения стран на других континентах. Они, отрываясь от религиозной догматики, становятся более интеллектуально независимыми, что позволяет создать целый ряд учений о новых аспектах гуманизма (присутствие человеческого начала в обществе и жизни вообще), о трансформации общества, о природе власти и необходимости ее усовершенствования, о возможных идеальных типах социума (что сейчас мы называем социальными утопиями).

Этот рывок вперед, изменивший структуру общества и его культуры в самом широком плане, закономерно приводит к явлениям трансформации религиозных воззрений и внутреннего освобождения человека, – и в этом отношении громадное значение Реформации. Связанное с развитием книгопечатания и хождения в обществе доступных печатных текстов ускоряет процесс рефлексии общества над собственной природой и перспективами его развития. На этой базе появляются новые учения и философские взгляды, какие в концентрированном виде выразились в деятельности, к примеру, французских просветителей, приведших Францию, а в широком смысле – весь западный мир, не только к Великой Французской революции, но к смене всей цивилизационной парадигмы, какая, правда, не понималось как цивилизационная именно тогда.

Известного рода ментальная и культурная изоморфность французского и других западноевропейских обществ (какие, заметим, были в то время не так национально отделены друг от друга, как впоследствии, и во многом общеевропейский этнический котел продолжал действовать в этот период – XVII–XVIII века, несмотря на войны и разного рода противоречия между европейскими странами), привела не просто к широкому распространению идей Просвещения («Свобода, Равенство и Братство»), но и к их одинаковому пониманию в социально разных слоях общества.

[32–34]

Таким образом, становится очевидным, что становление и дальнейшее развитие великих цивилизаций прошлого связано с некими трансцендентными категориями национальной жизни, какая не довольствуется теми или иными практическими задачами по решению насущных нужд существования, но претендует на значительно большее – на фундаментальное изменение природы общества прежде всего, что тянет за собой целую цепь других трансформаций – от религиозных воззрений, от изменений в экономике до смены культурной (опять-таки в широком смысле, включающем в себя и научные воззрения, и философские новации) и антропологической (связанной с изменением психологии и самосознания человека) парадигм.

Этот процесс зарождения новой – и великой – западной цивилизации по-своему повторял то, что было в древности. Собственно, таким же образом не на руинах, но на самом пике могущества Римской цивилизации возникает прообраз другой культуры (цивилизации) – христианской, какая использует слабые и невнятные на первый взгляд идеальные суждения самого отвлеченного рода и при этом не связанные, как казалось в Риме, с практической жизнью человека.

Но набор крайне слабых с точки зрения классического римского дискурса представлений о новом внутреннем человеке, о его предназначении духовного плана, об иных формах морали и необходимого поведения (для спасения собственной жизни в религиозно-нравственном смысле) – на фоне развитой и сильной культуры мировой империи, прошедшей в своих поисках оптимальных форм социального устройства через Республику и узурпацию власти – казался не просто нежизнеспособным, но вообще не имеющим никаких шансов на более-менее длительное бытование в пределах ойкумены римского государства.

Но изменение произошло, слабое стало сильным, униженное стало торжествовать в культуре и жизни общества – и все то, что казалось в первые века христианской веры обреченным на гибель, легло в основание великих культур и новых империй. А дальше в истории Запада понадобится следующая ментальная (и цивилизационная, конечно) революция, какая сменит уходящий христианский тренд новыми представлениями об истинной Свободе, Равенстве и Братстве уже наступившей эпохи Просвещения.

[34–35]

Внешняя, как теперь выясняется, успешность эволюции западной цивилизации в конце XX и начале XXI века (становление Большой Европы), понимание того, что глобальность человечества – не утопия и что именно Запад возглавляет процессы в этом направлении, привели к тому, что ее вождями стали ускоряться некоторые процессы. Так случилось, что в основном они были связаны с усилением материального, потребительского начала как краеугольного камня, легшего на место раздробленного и выкинутого за ненадобностью «камня Петра», на котором возвышалась христианская церковь.

Это стало ловушкой современной западной – в первую очередь – цивилизации. Не совершенствование социальных структур (они считались почти что совершенными, особенно в Америке), ни изменение положения людей в социально разделенном обществе, где низы не имеют необходимости в бунте или возмущении только по причине того, что с «барского стола» в виде государственных субсидий и всякого рода социальных выплат поступают средства, достаточные для скромного существования, ни тяга к максимальному расширению просвещенческих культурных ценностей по всей вертикали общества – ничто не казалось необходимым для изменения этого устоявшегося, победившего в войне цивилизаций (имея в виду СССР) и поэтому торжествующего общества.

Правда, неприятными моментами для самочувствия данного типа цивилизации выступал ряд моментов – то в виде вымирающей и деградировавшей Африки, на существование которой Запад закрыл глаза, то странная по характеру своего возникновения волна исламского экстремизма и ее движение в сторону западного общества с открыто декларируемой целью покорить его и взять реванш, якобы, за века социального и культурно-религиозного унижения. Наконец, совершенно Западом был просмотрен и проигнорирован феномен китайской цивилизации, которая не за тысячи, не за сотни, а за десятки лет вдруг достигла уровня технологического развития, сравнимого с достижениями Запада и ясно заявила о своих претензиях на мировое лидерство.

Да и непонятное для западного мира возрождение России, трудное, осложненное метаниями между автаркическими процессами, единственно необходимыми ей на этом этапе собирания своих сил после разгрома в холодной войне, и желанием прислониться к западной модели развития, невзирая на явно наблюдаемые признаки ее разложения и упадка, – путает карты прежнего расклада глобального мирового порядка.

Наблюдается и близость Запада и России в достаточно определенных областях. Все революции, какие Россия переживает на рубеже веков (всякий раз, начиная с XVII века), в основном подпитывались и инспирировались духовными проекциями Запада. Россия увлекалась ими до умопомрачения, до безотчетности и следовала далеко за те пределы, какие определяла та или иная полюбившаяся западная концепция и какие сам Запад не рисковал переходить, в лучшем случае только нащупывая пути ее осуществления и пробуя какие-то отдельные ее элементы.

Но когда Россия в эти рубежные периоды исторически поднималась, проламывая путь через все мыслимые и немыслимые преграды, и совершала свой поход в неведомые для всего человечества дали и возвращалась обескровленная, униженная этой своей попыткой, Запад тут же пользовался опытом, полученным его восточным соседом, и совершенствовал свои социальные механизмы. Восприятие коммунистической революции в России Западом – история именно об этом.

Но и для России такие походы, что в петровскую эпоху, что в период наполеоновских войн, что в XX веке, не проходили даром, зря, что ли, она приобретала опыт управления историей, причем не только своей собственной, но и значительного числа народов и государств, находившихся на ее периферии.

Метафизически (но и в известной степени – исторически) это была площадка соревнования со всеми известными типами цивилизации, но прежде всего западной. Это всякий раз была попытка управления временем и пространством в пределах российского государства, желание сделать их более гомогенными, однородными. Мы опять-таки обязаны вспомнить «счастливое детство» европейской цивилизации – античность, которая достигла такого рода онтологической прозрачности и структурированности времени и пространства, что породила удивительный тип культуры с ее выдающимися антропоморфными началами, какие мгновенно сделали ее, эту культуру, зрелой и совершенной по целям и результатам. Присутствие в этом процессе «внутреннего человека», проявившегося с момента утверждения идеологии христианства, только спутывало всю картину, затемняла ее, что и происходило, начиная с периода эллинизма, когда ростки персонализма, сочетающегося с христианским вероучением, отторгали и саму античную культуру и ее ориентированность на пластическую материальность.

[49–51]

Феноменологичность сегодняшнего состояния всемирного человечества более чем очевидна: незримые нити, скрепляющие его вай-фаем, телевизионными и радиоволнами, бесчисленными самолетными путями, опутавшими человека по всем направлениям, многочисленными судами, бороздящими мировой океан, а сам человек в этом водном просторе, когда-то представлявшимся взору изумленных первопроходцев непостижимой, необъятной величиной, чувствует себя совершенно свободно, ведомый незримой, но точной космической навигацией, – все это перечисленное и многое другое создает ощущение материального единства мира. Но уже загажены десятки тысяч квадратных километров этого бескрайнего океана рукотворными островами, созданными из разнообразного человеческого мусора; выбросы в атмосферу всякого рода дымов от непрерывных производств закрывают в некоторых городах солнце; громадные машины, создающие гигантские карьеры и проникающие все дальше в глубь земли, ничего не щадят на своем пути; изрыто как сотами многочисленными шахтами подземное пространство, – да что там земля – весь ближний космос донельзя замусорен обломками прежних летательных аппаратов и другим рукотворным космическим хламом. Глобальность налицо, она очевидна. В равной степени как в Сибири, так и дельте Амазонки уничтожаются казавшиеся бесконечными леса, и скоро планета перестанет поглощать углекислый газ, а пустыни и следующие за ними засухи будут проклятием человека. Тают ледники Гренландии и Арктики, и вскоре отвоеванное у моря прибрежное пространство многих стран опять уйдет под воду. В то же самое время сотни миллионов людей находятся в ситуации голодной смерти и количество умирающих африканских детей не вызывает оторопи только потому, что об этом почти не говорят.

Вместе с тем по всему земному шару проходят линии межэтнического и межцивилизационного напряжения, постоянно идут разного рода войны, совершенно обыденно высоколобые эксперты обсуждают сценарии опять-таки глобальной – ядерной войны. И это наследники Платона, Шекспира, Сервантеса, Монтеня, Канта, Гете, Достоевского, всех прежних гениев человечества?[15]

Каждая из культур мировой цивилизации по-своему изживает этот кризис своей идентичности по главному ее аспекту – умению приспособиться к меняющемуся миру, рассчитывая все же выжить и сохранить остатки своей истинной цивилизационности.

Зависимость современного человека, несущего в себе по-своему избыточный запас информации в виде культурных инстинктов, научных представлений, потребностей в не-биологическом проживании своей жизни, – от некой космической или другой жизненной случайности неконтролируемого рода не может не впечатлять масштабом уязвимости человека перед силами природы. Той природы, какую он все время пытался освоить, покорить и победить (собственно, человек в это и уверовал), но каковая своим легким движением сокрушает все притязания человека на звание ее «царя» и повелителя.

«Триумфы» и «ямы» цивилизаций, о которых писал Шпенглер, носят не просто метафизически отстраненный характер устроения неким всемирным духом испытания существованию человека, при этом проверяя его на сопротивляемость среде и на истинные масштабы его прометейства (то есть реального противостояния слепой, казалось бы, силе природы). Но помещая человека и созданные им структуры (общество, культуру, цивилизацию) в условия крайней выживаемости, что практически не позволяет разглядеть за всеми этими перипетиями какие-то отчетливые закономерности и правила, этот неизвестный нам «регулятор» все время проверяет homo sapiens на его адекватность. Вопросы, какие тяготили Канта, Гегеля, Шпенглера, стоят и перед нами: зачем, кто управляет человеческой природой и историей? Во имя чего совершались и совершаются невиданные подвиги художества и нравственной самоотверженности? Неужто, это все просто-напросто чей-то эксперимент, испытывающий какую-то разновидность пред-разумной жизни на способность к совершенствованию и развитию? Пока нечего ответить на эти размышления. Но будем разбираться в них дальше.

[69–71]

3.1. Сопоставление русской и западной цивилизации

Это принципиальный момент всего повествования в нашей книге, так как герменевтические наблюдения над особенностями становления и развития русской цивилизации, ее современного состояния мало чего стоят, если не найти ту точку опоры, момент отталкивания, который позволит сформулировать существенные черты отечественной культуры, русского менталитета, всю специфику русского на фоне мировой истории в универсальном плане, а не обособленном, «местечковом».

Прожитая европейской цивилизацией история была богатой и сложной по своему содержанию. Помимо того, что, так или иначе, она обладает определенного рода «вертикальным» единством, представляя собой именно е в р о п е й с к у ю цивилизацию, она радикальным образом во многих случаях повлияла на соседние культуры (цивилизации). Современный исследователь справедливо замечает, что «культура Западной Европы послеримского времени, которую мы с полным основанием называем европейской цивилизацией, при всем том, что во многих отношениях она «новая», т. е. формирующуюся только после Великого переселения народов, является уже третьей по счету цивилизацией на этом континенте <…> Поздняя (ее – Е. К.) фаза – это уже то, что мы хорошо знаем: Древняя Греция, Римская империя, их города-колонии по всему средиземноморскому и черноморскому побережьям, кельтская цивилизация в западной и центральной части Европы, ее постепенное включение в мир римской культуры, а затем включение в него и всех южных и западных германцев. И, наконец, крушение этого мира и становление на его обломках средневековой европейской цивилизации. Но именно – на его обломках, а не на «пустом месте»![16]

Вместе с тем отметим – ниже мы коснемся общей концептуальной линии процитированного исследования – а мы не согласны с нею в полном объеме: у авторов возникает соблазн обозначить площадку, на которой создавалась «русская цивилизация» как совершенно «пустую», что совершенно не так.

С русской цивилизацией состоялась иная история становления, чем, собственно, с европейской. Она всегда строилась на основании определенного притяжения-отталкивания. Европа (будем употреблять дальше это обобщенное определение, не пускаясь в терминологические уточнения, имея в виду весь контекст «западности» в том типе цивилизации, который сформировался на просторах собственно западной и центральной Европы) обладала в силу своего генезиса большей определенностью и самодостаточностью, несмотря, к слову сказать, на известное воздействие исламской цивилизации в самом начале средних веков (пример Испании). Отдаленное и приглушенное воздействие Запада ощущается на Юге и Востоке Европе, что также формирует для этносов, населяющих эти ареалы, проблемные ситуации «притяжения-отталкивания», причем у каждого из народов это проявляется с учетом национальной специфики, как, к примеру у южных славян, также ощутивших мощное воздействие исламской цивилизации, пусть даже в худших формах государственного порабощения и ущемления собственной культуры.

Но положение Руси (России) по отношению к Западу – это парадигма «любви-ненависти». Хотя, заметим мимоходом, что по большому счету, возникает немалое количество вопросов к развитию средневековой Европы, как мы отмечали, на базе предшествующих великих цивилизаций. Вплоть до начала Возрождения остатки античной культуры, как мы знаем, в известной степени с остервенением уничтожались в рамках утвердившейся идеологии неразвернутого, примитивного варианта западного христианства, которое было чуждо всяческому гуманизму, который мог проникать через наследие античности в искусство, ментальность, философские представления именно что «темных веков» средневековой Европы. Так что не стоит в цивилизационном плане преувеличивать воздействие на нее античности, как будто оно было непрерывным и постоянно подпитывающим «новую» европейскую культуру. Вовсе нет. Несмотря на то, что целый ряд сочинений античности был взят церковью в качестве интеллектуальной и догматической опоры своей теологической доктрины (имеется в виду использование трудов великих философов античности Аристотеля и Платона прежде всего), но в целом торжество нового типа религиозных идеологем в средневековой Европе принесло реальную гибель многочисленным памятникам античной культуры и письменности, добравшихся к этому времени в «темную», пока что, Европу.

Русская цивилизация создавалась вовсе не на «пустом», как это можно вообразить, читая некоторые труды историков и культурологов, месте. Но такого рода восприятие возникает в определенном смысле при использовании некоего архаического позитивистского понимания всякого рода исторических и культурных процессов. Этакая вариация «прогрессистского» направления в научной методологии, когда представление о развитии любого явления социальной, культурной и иной практической и духовной деятельности человека идет как бы по возвышающейся «спирали» (хорошо известная марксистская формула). И основной смысловой элемент в нем тот, что лучшее сменяет хорошее, а впереди всенепременно маячит «сияющий град на холме».

Достаточно примеров, особенно из последнего столетия, когда такой «прогрессизм» заканчивался очередной мировой бойней и расчеловечиванием человека. Поэтому, конечно, недостаточно глядеть на исходные народно-культурные и мифологические представления племен, которые населяли территорию сегодняшней «маточной», центральной России, чтобы доказать ее право на самостоятельную оригинальную форму цивилизации, в которой она окончательно предстала перед миром, начиная с XIX века. Вопрос не в фольклоре и не в домифологических реконструированных идеальных построениях предков восточных славян (достаточно указать на явную этническую молодость русского народа, хотя явления определенного надлома, по терминологии Л. Гумилева, мы сегодня наблюдаем), а в том, что основной элемент развития своей древней культуры – православное христианство, был воспринят Русью напрямую от восточной Римской империи – Византии.

Утверждение, что на территории современной России (древней Руси) не было предшествующих развитых и богатых культурно цивилизаций очевидно, и не может быть оспорено. Но наличие предшественников до тебя в территориальном, пространственно-временном смысле менее важно, нежели возможность оказаться духовным наследником предшествующих достижений культуры, хотя бы расположенной и вне ареала обитания данного этноса.

Древний Рим, преклоняясь перед культурой, искусством, философией своих предшественников по классическому эллинистическому миру и подчиненными колониями в период эллинизма, не выступил продолжателем великой древнегреческой культурной традиции. Она, поэтому, в известном смысле и прерывается, исходя из того, что Древний Рим выполнял другую, нежели Древняя Греция, миссию – он цивилизовывал европейской ойкумену – технологически, в области градостроения, создания прообразов современных городов, через строительство дорог и разнообразной инфраструктуры, выражаясь современно, через унификацию общественной жизни («римское право»), создавая начала политической жизни в современном понимании.

Самым важным вопросом в развитии русской цивилизации является вопрос о ее становлении. Причем для истории России важнее всего не тот период, который исторически ближе к нашему времени и поэтому может быть подвергнут исследованию при помощи значительного числа разнообразных источников, а тот, который можно описать лишь приблизительно, моделируя более или менее достоверную картину того, как все происходило на самом деле. Реконструкция основных цивилизационных тенденций представляется сложнейшей задачей, почти невыполнимой по причине отсутствия достоверных сведений, кроме обрывочной информации, которая дошла к нам прежде всего при посредстве древних летописей.

Что же, в конце концов, и Древняя Греция, ее культура понесли невосполнимые утраты в «темные» средние века, о которых мы упоминали немного выше. Но все это было компенсировало благодарным взрывом обращения к наследию всей античности (включая и Древний Рим) в период Возрождения.

Метод реконструкции, который придется применить для понимания первоначального этапа развития русской цивилизации, мы бы сказали – общерусской, еще до разделения этой общности на три основных потока – собственно русскую, южнорусскую (украинскую) и западнорусскую (белорусскую) – необходимо дополнить обращением к тем архетипам этнокультурного рода, какие сохранились до сегодняшнего дня и являются базовыми для русских людей. Это те черты ментальности, какие также позволяют «вернуться» назад и увидеть первоначальный этап их оформления в каких-то определяющих качествах и свойствах; это обращение к «живой» истории народа, какая дошла до нас в преданиях, сказаниях, фольклоре, первоначальных авторских текстах. Ниже мы подробно остановимся на анализе ментальности русской культуры и, соответственно, самого русского человека (9 главка настоящей книги), но здесь укажем на известного рода повторяемость и жестскость ментальных конструкций, какие «схватились», определились в первые эпохи формирования русского этноса, и не исчезают или растворяются и в дальнейшем.

Наконец, совершенно определенным образом можно анализировать образ, некое обобщенное представление о характере, душевных свойствах, психологических особенностях самого субъекта этой праистории и истории текущей, совершающейся сейчас – самого человека.

Субъективация истории и далее – цивилизации – это важнейший структурный принцип подхода к внутреннему единству и реальному формированию всех этих составляющих частей на протяжении веков в русской цивилизации. Еще раз повторим наше убеждение, что цементирующим ментальность русских элементом выступает религиозное представление о мире, полученное от Византии и несущее, поэтому, на себе серьезную связь с реальной античностью. И здесь, как ни странно, гораздо более простым видится процесс исследования – для анализа всего этого контента у нас есть чудесный, богатый, обладающий невероятной гибкостью (флективность частей речи, полученная от своей старшей сестры – древнегреческого языка, свободный синтаксис), приспособленный для передачи самых тонких отношений человека к миру, эмотивный по своим основным интенциям, способный к дальнейшему развитию великий русский язык.

Этот язык многочисленными нитями привязан через Византию и кириллицу, гениально соединившую буквенный код Древней Греции с прорезывающимся голосом древних русичей, с их уже существовавшей речью. Это ли не чудо – получить подарок в виде такого языка, который изначально уже был готов к тому, чтобы стать основой какой-то новой, еще неизвестной миру цивилизации?

Развитие этой цивилизации будет совершаться непросто, со своими провалами, периодами немоты, молчания («русское молчание» – апофатика), временем почти выпадания из истории в мировом (европейском) масштабе – века под Ордой, восстановление и упрочение государственности, вплоть до начала XVII века, через преодоление Смуты и возрождения Руси вместе с новой, уже исконно монархической, романовской линией.

Замедленность, неторопливость, недостаток собственных значительных материальных достижений в сфере культуры в этот период очевидны, не будем стыдливо опускать глаза долу, но этот период сосредоточения Руси был ей необходим – и для покорения окрестных пространств, и для обретения своего р у с с к о г о самосознания и для совершения других действий, которые исподволь тлели в костре русской потаенной цивилизационности, чтобы вспыхнуть впоследствии ярким пламенем, от которого, правда, чуть не пришлось сгореть ей самой.

Неравномерность и отсутствие внятной эволюционной линии развития, кстати сказать, отражалась в основных тенденциях становления всей русской цивилизации – формах культуры, в искусстве, в литературе особенно, ментальности, – и главное – в истории.

Россия никак не попадала в унисон со своими европейскими соседями. И вопрос вовсе не в географической отдаленности от основных центров образования и культуры западной и центральной Европы. Хотя это также был серьезный фактор запаздывания по рефлексии всякого рода культурной информации и цивилизационных идей от более продвинутых к этому моменту западноевропейских соседей. Но граница и водораздел между нами и ими проходили внутри самой ментальности, образа жизни русского этноса в целом. Нельзя было русскому человеку признавать достижения своих западных по континенту соседей, прежде всего по причине, что они получены способами, которые связаны напрямую с их «неверными» религиозными представлениями.

Сам язык, которым пользовались эти народы, не мог позволить им открыть некую божественную истину, и вся их история в глазах средневекового русского книжника, усердно переписавшего рукописные византийские источники и пополнявшего хронику текущих событий, была историей духовного заблуждения, тупика.

Секуляризованной культуры в Древней Руси по существу и не было, все преломление и прошлых и происходящих исторических событий производится под воздействием именно такого рода воззрений. Конечно, это было громадным фактором торможения в развитии светской культуры во всех ее формах и в пределах значительного периода времени.

[72–78]

Как говорил Шпенглер, прасимвол большой культуры неизбежно лежит в основе тех экзистенциалов, какие определяют развитие цивилизации. Таким же по значимости является и прасимвол пути, которое мы описывали несколько выше в виде определенного мессианства и выстраивания направления своего развития тем или иным государством, претендующим быть цивилизацией.

Подобного рода рассуждения приводят нас к необходимости понять, что лучшим материалом для анализа цивилизационных форм является в первую очередь культура. Не достижения науки и техники, не успехи в области градостроительства, не всякого рода технологические прорывы в целом, но области связанной с тонкой материей духовных ориентиров человека в бытии, с эманацией тех смыслов существования, какие – вне категорий религии – обнаруживаются прежде всего в мире культуры.

И чем значительнее культура, чем больше смыслов было в ней порождено, причем смыслов, явно выходящих за пределы задач национальных культур, тем больше народ, воспроизводящий такую культуру, может рассчитывать на создание того иного типа цивилизации. Оговоримся, и это требует отдельного рассмотрения, что создание цивилизации как таковой не есть изначальная цель какого-либо народа, государства (империи). В нашем понимании цивилизация – это исторически складывающаяся целостность социально-культурного и идеально-целеполагающего свойства, какая стремится к своему структурному укрупнению и экспансии за пределы собственной ойкумены.

Однако современный мир практически отказался от понятия культуры, а соответственно, и ее наполнения тем или иным, но содержанием, смыслом, так, как это выглядело еще полстолетия назад. По крайней мере пространство и объем культуры в том остаточном, классическом или полуклассическом варианте, к какому можно отнести явления модернизма в культуре XX века, уменьшились до величины носового платка по сравнению с основным пространством поп-культуры, в которой торжествуют не смыслы, но формы, дизайн, всякого рода структурная вычурность, но не ясно вложенный и ясно понятый зрителем, читателем смысл. В силу этого происходит процесс распада той культуры, которая ложилась в основание явления, что мы обозначаем как цивилизация, так как последняя нуждается в саморефлексии и понимании исторического направления своего движения. А это делается в основном через формы культуры.

Исходя из очевидностей современной жизни, становится понятно, что, уничтожая культурную базу цивилизации, мы размываем и саму форму ее существования, она становится все более однородной и уже совершенно независимой от этнической, расовой, специфически культурной своей составляющей. Глобализация натуральным образом размывает основания цивилизаций, в основании которых лежат этносы или сочетание этносов (англосаксы), и все больше сдвигается в фазу всечеловеческой своей реализованности.

Отрицать это бессмысленно, несмотря на усилия китайцев, индусов, русских, других крупных этносов, создавших подлинные культуры, какие перешли, с учетом качества культурного скелета, на уровень подлинной цивилизации, сохранив свою специфику.

В истории человечества чаще всего было так: мы можем замечать и открывать путем археологических раскопок, знакомства с рукописями, артефактами прошедших эпох именно что культурные слои, обращаться к произведениям искусства, которые сохранили для нас черты и особенности уже ушедших цивилизаций. Цивилизационные слои как таковые присутствуют в виде отдельных архитектурных сооружений (весьма немногих и весьма пострадавших от времени), да и то за последние несколько тысяч лет. Цивилизации странным образом не наследуют друг другу, они не создают, подобно культуре, свою кладку и чаще всего жизнь цивилизаций прошлого заканчивалась полным разрушением всего созданного в их ареале – от орудий труда до технических изобретений. Лишь малая толика всего этого дошла к нам, да и то, скорее всего, в искаженном виде.

Цивилизации как бы обречены на гибель, исчезновение (лишь последние тысячу лет дают хоть какую-то надежду на сохранение и дальнейшую передачу достижений цивилизации), в то время как культура (особенно искусство как главнейшая ее часть) продолжает жить вечно и развиваться, несмотря, в том числе, и на громадные потери, совершавшиеся на протяжении тысячелетий – от гибели античного наследия, древнеегипетской, шумерской, микенской, ассирийской и многих других культур. Устойчивость культуры в онтологическом смысле, ее выживаемость в отличие от того, что мы обозначаем понятием цивилизация, не может не поражать; в известном отношении именно этот факт дает хоть какую-то надежду на сохранение и дальнейшее развитие общечеловеческой общности.

Не исключено, что сегодняшний разговор о цивилизациях завтра уже будет лишен смысла, если человечеству удастся обнаружить некий общий модус сосуществования и совместного решения обрушивающихся на людей проблем самого решительного рода, без ответа на которые встанет вопрос о выживаемости человечества.