Это все равно, как в Древнем мире, уже захватив страну и покорив народ, царь желает испробовать новое оружие – боевую колесницу с мечами или боевых слонов – на мирных жителях. Но для того времени у нас есть ответ – варвары. Здесь же перед нами примеры поведения цивилизации, находящейся на пике своего могущества. Но, по существу, эти действия также варварские.
Запад, без сомнения, пережил свою внутреннюю драму после событий второй мировой войны. Может быть, наиболее ярко и сильно она выразилась в явлениях экзистенциальной философии, какая естественным образом была направлена к такому решению внутри самого человека возникающих в реальности противоречий, чтобы никоим образом не зависеть от внешних обстоятельств социума, культуры, истории – цивилизации в целом. Слишком оказались непрочными и слабыми внутренние моральные скрепы западного человека, чтобы противостоять той эманации зла (но не только эманации, но и практическому его воплощению), порожденного внутри дорогой им культуры. Перечеркнутость основных символов и экзистенциалов этой культуры в ее этическом разрезе оставляла всего лишь одну достоверную площадку для совершения исхода (в прямом библейском смысле этого слова – exodus) из бытия – в собственное сознание и гештальт собственной души, какие точно уж не обманут, и их нельзя будет склонить к каким-либо действиям или помыслам, за которые придется краснеть и на другом свете. Именно в явлениях философии и литературы Запад совершил попытку саморефлексии в связи с исторической драмой, совершившейся внутри его культуры, но не через обновление исторического и политического самосознания.
С позиций отвлеченного мышления, Запад, подвергая оценке основной как бы гештальт второй мировой войны, довольствовался констатацией того, что Гитлер и его идеология являли собой некое абсолютное зло, а его пришествие на арену мировой истории можно рассматривать как явление Антихриста и начало конца света, и степень ответственности за произошедшее тех или иных сторон западной цивилизации можно проигнорировать, не совершая анализа. Мало того, что такой взгляд говорил о беспомощности культурно-исторического дискурса западной мысли, но снимал вопрос об исследовании всевозможных конкретных аспектов генезиса феномена Гитлера в лоне западной цивилизации. Конечно, как мы отмечали выше, – это и есть цивилизационное «подавление» комплексов вины именно за органическое обретение гитлеризма в общем компендиуме западных идей крайнего индивидуализма и эгоизма, переключенных в разряд отдельных наций, имеющих привилегии «высших существ» и абсолютных судей в общечеловеческом смысле.
Гитлеровская Германия ни много ни мало, но идеологически была ориентирована на то, чтобы возглавить общечеловеческую историю в западном смысле слова. Парадигма суждений, конкретный дискурс говорения фашистов потому и был так широко распространен среди немецкого (но не только) народа, что своим духом мессианства, свершения исторических преобразований во имя неких сверхчеловеческих целей, он во многом соответствовал сложившейся западной рациональной онтологии понимания основных сущностей человека и жизни вообще, определившихся задолго до гитлеровский идеологии. Заметим, что и фашистская Италия, этот цветник европейской и мировой культуры, была во многом заражена подобными идеями. Фашистские черты были присущи многим более мелким государствам Европы – вспомним настроения и государственные перевороты в ряде государств Восточной и Северной Европы, управление Польшей Пилсудским. Европа была беременна фашизмом по той самой причине, по которой развившаяся на основаниях капиталистического способа производства субъективность человеческого «Я», искала другие выходы для своей реализации; прежние культурные и цивилизационные рамки были ей тесны.
Та потерянность поколения, порожденная еще первой мировой войной, никуда не пропала, а была опрокинута на еще более страшную реальность второй мировой войны. Часть этого потерянного поколения безусловно погибла на фронтах, но другая, «выжившая колонна», перенесшая унижение своей культуры поруганием самого человеческого рода и невиданными до этого открывшимися безднами души человека, исполненной жестокости и порочности, тяги к убийству, должна была жить дальше. Этот «двойной» удар, нанесенный по экзистенциалам западной культуры для истинных ее носителей оказался неподъемной тяжестью. Натуральным образом и здесь было обнаружено психо-культурное замещение в виде борьбы с советским коммунизмом и его идеологией, несмотря на то, что вождям западного мира было очевидно, что СССР обречена была долгие годы влачить тяжелое существование, закрывая демографические, экономические и другие проблемы послевоенной жизни и явно не была способна на какой-либо военный конфликт с Западом[7].
* * *Очевидно, что, говоря о столь острой и неоднозначной теме, как «вражда» между Западом и Россией, можно нарваться на всякого рода реакцию, причем с обеих сторон: как российской, так и западной. Есть определенного рода стыдливое отталкивание от себя данной проблемы, как не находящейся в пределах научного дискурса, как, в известной степени, маргинальной, какой, якобы, занимаются историки и политологи, не авторитетные и миру неизвестные. Можно получить упреки (это мягко говоря, обычно эта тема вызывает к жизни куда более резкие определения, не всегда допустимые в печатных изданиях) в западофобии, ангажированной русофилии в скрытой форме, в реакционности, консервативизме, отлученности от современных трендов интеллектуальных поисков в духе постмодернизма. Ну и так далее. Нам, скажем откровенно, все равно, что будет сказано в таком, поверхностном ключе, как обычно и говорится друг о друге Западом и Россией последние несколько сотен лет, и особенно остро в двадцатом веке, который посеял свои семена и в текущем столетии.
Но никто и никак не может отменить те очевидные факты, получаемые ежедневно в громадном количестве на обеих сторонах этого противостояния, в виде упреков, прямых обвинений, скандальных заявлений в подготовке войны, культурной диверсии, попытке влияния на внутренние процессы (и там и там) – от выборов до умонастроений простых людей через социальные сети и другими способами, высказывание подозрений в проводимых кибератаках «противником» (соперником, идеологическим оппонентом), в заборе биологического материала у населения разных стран для неизвестных пока, но страшных целей, будущей биологической войны и т. д и т. п. Есть и прямые заявления со стороны «новых европейцев» Центральной и Восточной Европы, что русские недостойны быть частью цивилизованного мира, хорошо бы Россию раздробить, забыть о русской культуре, и вообще, русские – это не совсем нормальные (цивилизованные) люди и хорошо, если бы их не стало.
Понятно, что последние заявления делают недалекие, но заметные фигуры на новом европейском фронте, и шум и громкость от их голосов все усиливается. И не принимать во внимание этого никак нельзя.
Соответственно, в России уже привычным делом стало обвинять Запад в целом в попытке, если не стереть Россию с лица земли, то изменить ее по своим лекалам и образцам. Еще раз повторим, что мы не намерены приводить конкретные примеры из текущей действительности, так как их количество просто-напросто избыточно, и каждый читатель (исследователь) легко может с ними ознакомиться в интернете и других источниках информации.
Нас волнует отсутствие взаимодействия между Западом и Россией; не просто нарушенная «комплиментарность» (термин Л. Гумилева) между ними, какая должна как бы существовать на новом уровне развития современной общечеловеческой цивилизации, но переход неприятия, непонимания, недружественности – вражды в нашем определении – в более опасную стадию, какая грозит самоуничтожением мировой цивилизации в целом. Несмотря на притворившуюся глобальностью технологическую однородность современного мира, мы видим, что недоверие, фундаментальная непонимаемость исходных причин, целей и идеалов разных стран пришли к какой-то своей высшей стадии антагонистического состояния. И разделение идет именно по этой линии – Запад и остальной мир (сейчас в большей степени репрезентирующим субъектом этого остального мира выступает не Россия, но Китай).
Западная цивилизация продолжает упорствовать в том, что либеральная экономическая модель развития, которая, как ему кажется, лежит в основе всех успехов западной цивилизации последних двух столетий, по-прежнему безгрешна и нуждается всего лишь в частичной корректировке. Запад не видит, что сам современный мир и современная экономика, благодаря именно что достижениям западной цивилизации, превратились в виртуальную реальность, какая в определенной момент не может не разрушиться и перейти в состояние всеобщего и неостанавливаемого хаоса, так как уже практически не сохранилось мало-мальских объективных оснований для регулирования всей громадной сложности торговых, финансовых, конфессиональных, миграционных процессов.
Запад к тому же, по сути, закрыл глаза на сущностные вопросы развития современного мира – на экологию, на гибель целого континента – Африки, на увеличивающуюся пропасть между богатыми и бедными, между Севером и Югом, на нехватку пресной воды, угрозу пандемии неизвестных видов вирусов, так как человечество, скорее всего, уже перешагнуло свой лимит громадной биосистемы (человек является, прежде всего, представителем биологической популяции) и сейчас начинают срабатывать неизвестные нам законы саморегуляции живой природы, какая будет безжалостно избавляться от избыточного давления на себя людей и всего, что человечество производит, – от мусора от новейших технологий, порождающих электромагнитные и радио-поля, которые пронизывают окружающее человека пространство гораздо интенсивнее, чем солнечный свет.
Мир переполнен не только людьми, но продуктами жизнедеятельности человека, что приводит к таянию ледников, загрязнению почвы, увеличению площади пустынь, уничтожению лесов, уменьшению озонового слоя Земли. И вот на этом фоне критических событий для существования всего человечества продолжается конфронтация между разными культурами, цивилизациями, народами. Между Западом (в расширительном смысле) и остальным миром.
Поэтому наш анализ вражды между Западом и Россией может быть известным ключом для понимания какой-то изначальной ущербности тех или иных культур и цивилизаций и возможного (с вероятностью меньше 5 %, по мнению автора книги) исправления сложившейся ситуации.
[233–242]
2. Русская история
Россия как Запад: парадоксы постцивилизационного мира. Этно-ментальные и историко-культурные предпосылки Ренессанса русского искусства XIX и XX веков. О русской цивилизации в духе исторической публицистики. Парадоксы русской истории: запутанные сюжеты истории и литературы. К поискам «русского пути» в истории: Пушкин и Чаадаев.
2.1. Россия как Запад: парадоксы постцивилизационного мира
Россия сегодня является более западным типом цивилизации, чем Запад, как ни парадоксально это звучит на первый взгляд[8]. Но это совершенно справедливо. Россия со своим вечным отставанием от западной повестки дня по всему спектру цивилизационного развития – от технологических и промышленных до углубления психологической жизни, преобразования взаимоотношений человека и Бога, все же рано или поздно выходит на траекторию эволюции, уже пройденной и освоенной Западом. В силу того, что базовые, фундаментальные аспекты промышленно-технологических задач, какие в целом стоят перед человечеством, являются едиными для всех, то и Россия не может избежать повторения всех этих этапов. Но ее запоздание несет в себе и определенное преимущество – она может избежать и отойти от неверных выборов и решений, какие достались на долю западной цивилизации.
Конечно, та снимает «сливки», выступая пионером по всему фронту прорывных решений, открытий, изобретений; идущие в кильватере другие цивилизации осваивают полученный результат гораздо быстрее, не тратя сил на создание всего этого с «нуля», заново. Но Запад в процессе своего первопроходства теряет очень много из своего пассионарного потенциала, какой был ему свойственен на протяжении столетий. Совершенно разрушительным в итоговом, хотя и не окончательном, результате видится безвозвратная гибель многих этических (религиозных в том числе) ценностей западного человека и западного типа культуры.
От открытий новых континентов и материков, от прорывных изобретений и научной революции, совершенной именно и в первую очередь западной цивилизацией, «старый мир» оказался в когнитивном и моральном тупике. Сам проект создания совершенного мира оказался подточенным со всех сторон, прорыт невидимыми, но от этого не ставшими менее грозными, ходами. И непонятно, во имя чего созидается этот будущий прекрасный мир, в котором не осталось Бога, нет семьи, пола, любви, подлинного искусства, но остались всего лишь симулякры всего этого, тяга ко все новым и новым гедонистическим усладам своей плоти и бесконечного потребления неживого продукта в виде одежды, обуви, разнообразных и бесконечных в своем разнообразии товаров и услуг, не имеющих никакого отношения к душе человека. Сама субъективность человека оказалась предельно ограниченной и неразвивающейся. Человек перестал быть самим собой в своей божественной самости и неповторимости.
Поэтому, если угодно, именно Россия сейчас сохраняет в себе эту самую высокую западность, которая в свое время была устремлена на постижение истины и поиска идеалов. Последним большим проектом в антропологическом смысле на Западе было Просвещение, то есть вся совокупность идей и представлений, идеалов и правил поведения, новых моральных ценностей и начал освобождения от довлеющего влияния религиозной модели устройства мира. Все последующее развитие Запада (особенно это характерно для Европы, и на этом этапе именно она выступает в качестве основного носителя матрицы Запада) опирается на свод просвещенческих постулатов, на рационализм и прагматизм личного поведения, на ускоренное развитие персоналистического начала. Без этих оснований капитализм как таковой, понимая под ним новую прогрессивную фазу технологического развития, не мог бы утвердиться на просторах европейского континента.
Но при этом же начинается и процесс стремительной секуляризации культуры, а через это оказывается воздействие на все другие аспекты действительности, как-то: науку, распространение университетов, массового книгопечатания; появляются в изобилии новые философские теории, немыслимые ранее, (феномены Декарта, Лейбница, Паскаля, Канта, Гегеля, Ницше, Шопенгауэра и множества других); происходит преобразование городской среды как особого места существования человека во всей совокупности нового быта; изобретается множество предметов для удобства каждодневной жизни человека; все большее развитие получают средства массовой информации (газеты), какие начинают существенно влиять на сознание и взгляды значительного числа людей (они еще не знают, какую значительную и определяющую роль сми начнут играть в обществе в последующие века); стремительно развивается изобретательство, в том числе для механического производства товаров (ткацкие станки), – все это и множество других явлений, воплощенных в достижения технологических сторон цивилизации, происходит в Новое время. Но все это было бы невозможно без подготовки к этим процессам самого человека, его внутреннего естества, его психологии. Человек западной культуры, опираясь на предыдущие этапы своего развития, оказался готовым к этой новой реальности.
Работа была проделана славная, человек быстро начал избавляться от «предрассудков», которыми питалось человечество на протяжении веков (прежде всего при посредстве религиозной доктрины христианства в случае с Западом), – и святое место прежних ценностей стали занимать: эгоизм, пренебрежение интересами других людей, психология ростовщичества, накопление первоначального капитала всякого рода бесчеловечными способами, в том числе с использованием рабского труда и т. д. и т. п. Это привело к массовому появлению деклассированных и нищих слоев общества, которые становились прекрасным материалом для создания добавочной прибыли на промышленных производства первого этапа технологического развития, поступая туда на работу за сущие гроши. Все это запечатлено в текстах Диккенса, Бальзака, Золя, Достоевского и других выдающихся писателей того времени.
Исполняемый проект (именно так необходимо обозначить то, что на самом деле происходило в реальности) требовал исправления антропного материала, самого человека. Он должен был стать другим, менее чувствительным, более рациональным, стремящимся к богатству, готовым всем пожертвовать во имя этой цели: «мы все глядим в Наполеоны», гениально сказал Пушкин, но это становилось практикой и идеальным целеполаганием значительного числа людей (не дотягивая до масштабов, подобных Бонапартовским, конечно).
Русская культура в лице ее авангарда – уникального пантеона авторов гениального уровня – также обратила внимание на эти процессы, хотя в России в начале XIX века они шли не так интенсивно, как в Европе, но как-то она, эта литература, сразу и разобралась с этой проблемой. Никак не складывался в русской литературе герой-индивидуалист, некий Жюльен Сорель на русской почве. Это были – или несчастный Германн из «Пиковой дамы» Пушкина, какой прощается со своей страстью к богатству в сумасшедшем доме, или Чичиков, виртуозный мошенник, скупающий мертвые души, но не доживающий и до второго тома своего автора – Гоголя, какой хотел в этой книге превратить его в порядочного помещика, но почувствовал какой-то внутренний вакуум во всей истории и отправил его в бессмертной коляске («птице-тройке») путешествовать по России, не зная, куда она его и вывезет (хотя Гоголю точно был понятно, что Русь, помещенная вместе с героем в эту коляску, будет «вывезена» во всех перипетиях своей истории везде и всегда), или это, наконец, герои Достоевского, какие больше думают о спасении собственной души, чем о богатстве, и ради проверки своей веры в Бога готовы на любое преступления – от отцеубийства, просто убийства, как у бедного Раскольникова, и совращения малолетних до отрицания самого смысла денег и своего индивидуализма перед простой монашеской истиной – «некрасивость убьет» (слова, сказанные о. Тихоном Свидригайлову). А если к этому приплюсовать главный тезис Федора Михайловича, что именно «Красота спасет мир», то весьма странным получается процесс художественного отражения вхождения России в капиталистический уклад. Напрочь оно, это вхождение, не принимается русскими авторами, так как оно противоречило всей системе онтологических и аксиологических принципов, на которых была основана русская жизнь во всем ее разнообразии.
Собственно, единственный дельный капиталистический работник возникает всего лишь у И.Гончарова в «Обломове» в лице Штольца, да и то, он немец по происхождению, хотя и воспитанный в русском духе, и не ему, в итоге, отдается симпатия автора и, соответственно, читателей, а лежебоке Обломову. Понятное дело, что такое ориентирование своих читателей, формирование в итоге общественной психологии и моральных ценностей у целых поколений русских людей носит исключительный по сравнению с западной традицией характер.
Эти краткие замечания говорят только об одном: проект человека (позволим себе для большей отчетливости сопоставления столь модернизированное и радикальное выражение), как он создавался и реализовывался в России, носил совершенно иной антропологический характер. В силу определенного набора исторических, религиозных, культурных и иных условий, о которых и ведется речь в книге «Запад и Россия», представление о человеке (а также его изображение и объяснение в культуре, особенно ярко в литературе), отношение к нему государства было иным, чем на Западе. Но сам русский человек, православный христианин, крестьянин или дворянин, живущий в Богом благословенной, как считали русские, стране, имеющей славную историю, произведшей множество выдающих героев и общественных деятелей, имеющей громадную, необъятную территорию, на которой находятся несметные богатства, – чувствовал свою глубинную идентичность со своей родиной, в состав которой входят все те свойства и качества, какие были перечислены чуть выше. Такой человек реально существовал не только в пространстве российской империи, но каким-то боком присутствовал и на просторах самой Европы, да и всего мира, участвуя в многообразных событиях европейской и мировой истории, когда Россия соприкасалась, чаще всего в военных столкновениях, с основным материком Запада.
Это был внешне человек как бы вне Европы, он был непохож на своего западного коллегу, если говорить о крестьянстве или ремесленниках, но сам факт присутствия этих людей в теле государства с богатой и сложной историей позволял России чувствовать себя в первой половине XIX века хозяйкой Европы, а русскому человеку, соответственно, испытывать чувства, подобные чувствам гордости и тщеславия. Мы говорим здесь о реально присутствовавшем в основной массе русского населения известного рода исторического самосознания, какое не могло не определиться в связи с тем, что русский крестьянин вместе с Суворовым бил Наполеона, а вместе с Кутузовым и своим царем сокрушил французов и дошел до Парижа. Разумеется, что это самосознание носило иной характер, нежели у прусского солдата, или английских воинов герцога Веллингтона, но оно не могло не сформироваться в реальном историческом времени осуществившихся исторических событий. Без этого был бы маловероятным очередной подъем самосознания русского народа век спустя в революционных событиях начала XX века.
Конечно, ментальность русского дворянства, высшей аристократии была в значительной мере другой. Мы подчеркивали в книге влияние европейской культуры и ее цивилизационных аспектов на жизнь и ментальность данной части русского общества, но замечательным образом, на определенной глубине психологии и сознания, все они, крестьяне и дворяне, чувствовали себя, как писал Толстой, «людьми одного корня», что он же с изумительной силой точности и правдивости показал в «Войне и мире», особенно в главах, рассказывающих об Отечественной войне 1812 года и победе над Наполеоном.
Так что свой собственный проект человека был реализован и в России позапрошлого века, только в весьма особой и отличной от западного стереотипа, форме. В России не было ни философов, ни идеологов прогосударственного толка, как, к примеру, в Германии, Франции и Англии. В России все эти процессы осуществлялись при помощи художественного дискурса и через творчество великих литераторов и историков (Карамзина и Пушкина, прежде всего, в начале XIX века, когда происходило оформление культурного и цивилизационного концепта человека в России). Однако главное усилие было предпринято и реализовано Пушкиным. Мало того, что он обработал практически весь предшествующий художественный материал и рывком поднял русскую литературу на совершенно новый уровень, который сразу включил Россию в число народов с высочайшей культурой мирового уровня, но он показал творческий потенциал русских как одних из главных бенефициаров общечеловеческих эстетических побед. Это произошло молниеносно с историко-культурной точки зрения и настолько незаметно для европейской линии развития культуры и искусства, что осталось непонятым и неосвоенным западной мыслью вплоть до сегодняшнего дня.
Пределом понимания Пушкина в этой западной традиции, совсем не красящей ее истинные возможности, стала интерпретация Пушкина как наследника и второсортного подражателя европейскому романтизму и конкретно Байрону. Для западной мысли уже тогда была и сохраняется до сегодняшнего дня уникальная возможность сразу проникнуть не только в специфику сформировавшегося эстетического создания еще вчера варварского (по их мнению) народа, находящегося на окраине Европы, но и понять скорость совершения процессов самосознания этого народа в принципе, рассмотреть гигантские прыжки этой культуры (народа) вперед по им самим придуманным законам развития, столь непохожим на все, что понимал (и понимает до сих пор) Запад, – сделав всего лишь одно усилие – осознав феномен Пушкина для русской жизни.
Но мало того, осваивая Пушкина (в том числе понимая его как личность, конкретного русского человека, как опредмеченный концепт человека в его русской версии не только для начала XIX века, но и на все времена, и в этом отношении гениально был прав Гоголь, говоря о Пушкине как идеале русского человека, который явится России через «200 лет»), можно было бы Западу рассмотреть и приблизиться к осознанию способа мышления субъекта русской жизни. В этом случае Европа избежала бы многих исторических и ментальных ошибок, оценивая характер философствования, понимание истории, чувство патриотизма русских. Последний момент, представая в качестве предмета острых дискуссий внутри самой русской культуры, все же, по нашем мнению, существует в исторической практике народа в удивительно тонком виде и смысле – без излишнего пафоса и надрыва; русский человек видит и понимает недостатки и проблемы своей родины – но, скорбя о них, работая над их исправлениями в своей жизни, он не отказывается от основы, базы, своей онтологической опоры. Об этом вся русская литература.
Формирование человеческих субъектов немецкой, французской, итальянской, испанской жизни происходит в основном в период Возрождения, растянувшегося на целых три века, и им, разумеется, хватило времени и сил отточить и определить свои национальные концепты антропологического плана в их определенности и целостности. Потом уже их будет раскалывать атеизм, скепсис и убивающий живую душу индивидуализм, без которого и движение общества вперед, казалось, будет невозможно.
Очевидна экспансия Запада по отношению к России, проявлявшаяся на разным этапах их взаимоотношений, по разным историческим причинам, основаниям, но тенденция всегда была очевидной – освоить, покорить, приручить и пр. Проблема же России – это известный западоцентризм, который всегда был присущ части российской элиты. От голландцев времени Петра Великого, от франкофильства невиданного масштаба конца XVIII и начала XIX веков (под воздействием идей французского просвещения), когда на французском языке писала, думала, говорила русская аристократия, пока ее не отрезвил поход Бонапарта на Россию, до полного интеллектуального растворения в немецком философствовании, где особо губительным оказался интерес к идеям марксизма, – на протяжении последних двух веков мы видим эту – то скрытую, то откровенную привязанность России к своей европейской сестре.
В этом была и позитивная сторона. Объективности ради необходимо заметить – и мы в других местах основной работы это акцентируем и стараемся подчеркнуть, – что Россия многим обязана французской культуре и французскому языку. Задержавшись в своем развитии по сравнению с Европой, нащупывая свой путь в условиях наступившего Нового времени, русская культура эффективно использовала франкофонство, войдя через него, через тексты и идеи Вольтера, Руссо, Дидро в самую сердцевину дискуссий о развитии науки и искусства, о сути просвещения, о вере; получила прививку французской иронии и скепсиса (не окончательно, не совсем, но в меру). По существу, явление Пушкина как высшего достижения русской культуры начала XIX века, и как выяснилось несколько позднее, легшего в основание всей русской культуры, преобразовавшего русский язык, давшего ему начала философствования, которые дальше блистательно развили Толстой и Достоевский, связано напрямую с французским Просвещением. Смешно это опровергать. Да и французский язык своей точностью и лаконичностью определений немало способствовал модернизации русского литературного языка.
В последующем сильнейшее воздействие на умы и сам дух философствования в России оказала вся немецкая высокая наука о мудрости в лице Канта, Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра и в дальнейшем – Ницше, Штайнера, Хайдеггера и громадного числа других «сумрачных» немецких гениев. Да что говорить о философии, если главными «совратителями» российских умов стали немецкие же политэкономы и революционеры в лице Карла Маркса и Фридриха Энгельса и большого числа подобных деятелей. Увлеченность Россией их радикальными идеями привело в итоге к революциям начала XX века, поскольку они срезонировали с имманентными проблемами развития России. К слову сказать, отцы марксизма отличались чрезвычайно неуважительным отношением к России и русским как народу, иногда делая заявления почти на грани оскорбления, поскольку считали русских людьми, еще не вышедшими из состояния варварства.
Да и в дальнейшем известного рода «низкопоклонство» (бессмертное определение Сталина) перед Западом всегда присутствовало в поведенческом стереотипе прежде всего элиты – от партийных бонз до художественной интеллигенции. Но и в царской России влияние течения «западников» было всегда значительнее, чем воздействие «славянофилов». Западники легко встраивались в административный аппарат, поднимались на самые вершины управления государством, презирали свой народ и свою культуру, в то время как славянофилы всегда находились под пристальным вниманием властей, и полицейский надзор по отношению к ним был обычной вещью.
Вообще, патриотизм, как определенная манера думать, размышлять об истории своей родины, стремиться всячески ее возвеличить, особенно в глазах иностранцев, гордость своими гениями в искусстве, науках, общественной деятельности, как это было характерно, к примеру, для французов, и особенно для немцев, в России почти всегда подвергалась едкому осмеянию; такое умонастроение всегда воспринималось элитой, как «не совсем комильфо», и ассоциировалось с некой внешней функцией поведения, вроде ношения народного кафтана, лаптей или какой-то другой одежды строго русской по происхождению.
Фаустианство цивилизации белого человека (аккуратно напишем в скобках – англосаксонство как ведущее ее начало) завершается после исчерпания всех его духовных и концептуальных запасов. Их хватило без малого на шесть веков активной деятельности (начиная с Ренессанса). Она принесла удивительные результаты в технологической, культурной, общественной областях, в науке, архитектуре, создании городов современного типа, позволила совершить качественный прыжок вперед всему человечеству по сравнению со средними веками.
Запад создал экономическую модель, которая, казалось бы, решает все противоречия развития и преодолевает кризисы с большими или меньшими потерями. Но технологический капитализм либерального толка, приведший к расцвету так называемого общества потребления, пришел к своему упадку и завершению исторического пути. Кстати сказать, он достаточно заразил вирусом потребления и своих потенциальных соперников – вначале Японию, теперь вот и Китай, которые совместно являются главными покупателями самых брендовых (западных) вещей современного мира. (Это к вопросу, кто кого и как победил в этом противостоянии).
Но что особенно раздражает Запад, так это то, что на протяжении многих столетий он никак не может совершить революцию в умах русских людей. Им непонятно, почему именно русские остаются почти что единственным из народов на европейском континенте, какой не жаждет и не стремится к той фазе своего исторического развития, когда Запад его покорит в культурно-духовном смысле. Мы, конечно же, можем сейчас пофилософствовать, что нечто подобное происходило в России в 90-е годы XX века и Западу удалось по сути перекодировать часть элиты, но в целом, русские как некое единое этническое целое, напрочь игнорируют предлагаемые им формулы той направленности, что все западное – в истории, культуре, науке, образе жизни – есть некий образец, есть все лучшее, что изобрело человечество и что необходимо как можно скорее к этому материку прислониться.
Русские легко и свободно воспринимают весь набор ценностей внешнего толка – от свободы передвижения, возможности освоить мир физически, но принципиально странным образом не желают расставаться со своей ментальной независимостью, своим внутренним суверенитетом. И главное – в этом-то и состоит основная проблема укоренения классического капитализма в России – весь прежний религиозный, духовный, психологический опыт не принимает тот образ жизни, какой сокращенно можно поименовать индивидуалистическим. Не очень-то завлекательным выглядит для русского человека и весь набор ценностей «общества потребления».
Кажется, что Запад играет по отношению к России в долгую игру, стратегическую, не особенно и торопясь, но проверяя время от времени Россию на крепость, то историей с Наполеоном, то инспирированной русской революцией (в том отношении, что Запад легко мог вооружить и реально поддержать белое движение, не говоря уже о спасении царя и его семьи, но это означало бы возвращение к прежней, довоенной, крепкой России, какая Западу была не нужна), то реальным подталкиванием Гитлера к походу на восток. Эта стратегия на самом деле носит долговременный и продуманный характер. То, что она эффективна, показывает история разрушения СССР, какая готовилась исподволь на протяжении всего послевоенного времени. Но кроме этой исторической «долготы», есть и историческая «глубина», ее-то и не учли западные стратеги. В критические ситуации выживания государства и нации Россия приоткрывает свой неприкосновенный запас в виде пробуждения к жизни «спящих» потенциалов, связанных в основном с духовными (ментально-психологическими) особенностями противостояния русских людей всякой попытке освоения их территории чужеземцами, и тем более отвечает волной сопротивления – явному противнику, врагу. В этом смысле уникальна стратегия России, пусть она даже и содержит в себе некий трагический компонент, связанный со значительно большими людскими потерями, какие Россия приносит на алтарь своих побед, по сравнению с Западом, но это тот запас, у которого есть постоянная онтологическая подпитка. Она не опирается на сиюминутные ценности, она не способна поддаться соблазнам внешнего обольщения окончательно, полностью: всегда, в определенный, как правило, критический момент в русских пробуждаются изначальные чувства этнической идентичности, серьезного сопротивления обстоятельствам разного рода тяжести, возникает откуда ни возьмись способность переносить самые тяжелые испытания, на какие уже не способен западный человек, «испорченный» своим благополучием и комфортом жизни.
Русский остается жить в истории семьи, предков, существования своей родины, понимая под всей этой жизнью некую серьезную сущность, с которой можно или соседствовать или бороться, но на комфорт он никогда ее не променяет.
* * *В целом рассмотрение подобного противостояния – России и Запада невозможно без погружения в самые серьезные глубины тех тенденций, исторических смыслов, какие определяют не только зарождение и дальнейшее развитие самостоятельных культур и цивилизаций, но и их борьбу, желание тех или иных цивилизационных образований достичь доминирующих позиций. Это и есть то, что составило реальную историю развития человечества в общем (при всем его многообразии и конкретных противоречиях между странами и народами). Это никогда не происходило и не происходит просто так, стихийно и случайно, но опиралось на правила развития (эволюции) каждого народа в отдельности, и цивилизации в целом.
В данном моменте автор не пытается реанимировать какой-либо марксистский или другой позитивистский подход, при посредстве чего можно как бы обнаружить некие общие причины эволюции общечеловеческого организма, а также отдельных его частей. При этом, само собой разумеется, что строго рациональных причин много, и они носят подчас исключительный характер, начиная с древнейших времен. Собственно, структурирование общественной жизни (на самом первоначальном этапе развития человеческого общества и в самых примитивных формах) позволяло выживать данному племени, роду более успешно, сохранять свое потомство, охранять результаты труда, совершенствовать другие навыки взаимного существования. Об этом написаны целые монбланы трудов этнографов, палеоархеологов, этнологов и культурологов. Нас же интересуют другие, менее очевидные, аспекты этих процессов: выделение в процессе эволюции социальных структур определенного рода устойчивости и длительности существования за счет сложившихся архетипов, ментальных навыков или же оригинальной системы ценностей – религиозного ли, национально-культурного или этнопсихологического рода.
Россия, нам представляется, выступает в этом отношении как замечательный пример развития и сохранения своей национально-культурной идентичности вне критического, приводящего к необратимым изменениям, воздействия сложившегося мейнстрима ближайших цивилизационных соседей и их культур. Это воздействие со стороны, в основном, западной цивилизации является сегодня сильнейшим трендом, подчас представляется необратимым по силе влияния на многие народы и страны. Что необходимо делать в этой ситуации России? Как этому давлению противостоит ментальность и психология людей русской культуры – об этом дальнейшие рассуждения автора.
[173–183]
Русская культура, обладая своими, слабо подтвержденными линиями материального воплощения своих достижений (в области технологий) в истории человечества, все свои усилия направила на духовную сторону выстраивания отношений к действительности. От этого, собственно, возникли выдающиеся достижения и с т о р и и России в области духостроительной практики – от религиозных воззрений до прорывов в сфере художественной деятельности. Таким образом, мы наблюдаем известного рода мировой феномен, когда культура развивается не столько вовне, а внутрь себя, ориентируясь на важные, идеальные представления о человеке, его приоритетах, о преобразовании внешней среды опять-таки для «поднятия» в духовном смысле «внутреннего» человека.
От внешнего – к сокровенному, спрятанному внутри, такова основная линия становления русской культуры в ее основных эпистемах.
[254–255]
Прасимвол восточноевропейской цивилизации, а еще конкретнее – русский прасимвол, будет существенно отличаться от своей западноевропейской параллели. Он будет иметь гораздо больше непосредственной связи с другим началом европейской культуры – с древнегреческими представлениями о бытии, с психологическими апориями той древней эпохи, получив и воспринимая это через Византию в определенных культурных проявлениях (письменные источники, архитектура, иконопись), но главным образом через религиозные представления и язык. Язык – здесь основное. Язык, на базе которого выросло и определилось пространство русской ментальности, язык, который артикулировал и воплощал через себя в духовную реальность, все поиски именно русского отношения к миру и человеку, а также к Богу.
Эти русские прасимволы мы будет подробно анализировать в разделе, посвященному ментальности, здесь же обозначаем их феномен и смысл, как важнейшую тему для апперцепции онтологических представлений в европейской цивилизации на разных ее берегах.
Один из основных прасимволов западного типа культуры замешан на том, что, вслед за мощной культурологической традицией, мы обозначаем, как фаустовское начало: стремление к бесконечному познанию, проникновению в глубину материальных вещей и явлений. Это начало содержит в себе трагическую двойственность, которая определяется тем, что познание, с одной стороны, усовершенствуя человека и его жизнь, все больше истончает связь такого человека с идеальной, духовной реальностью, прекращает по-своему действие определенных идеалов и подводит некоего Фауста (в обобщенном смысле) к черте, за которой познание ведет к самоубийственным интенциям и разрушению культуры. Об этой плате человека за приобретенный опыт понимания предметов, явлений и других сущностей, который не был дарован ему свыше, но приобретен путем постоянных интеллектуальных упражнений, много написано в западной традиции, но сама тенденция не то что остается не преодоленной, но нет никакого импульса ее преодолеть со стороны так выстроенной культуры.
Установка фаустианского человека стать вровень с витальной силой бытия и дойти до самой грани в его понимании, во многом чужда тому, что мы обнаруживаем в русской традиции. Эпистемологический ряд, который складывается в русской культуре, является более размытым с точки зрения формальной логики, он допускает большую вариативность, вмешательство самого человека в процесс опознания и объяснения бытия с точки зрения его эмоционально-чувственного отношения к нему.
В этой традиции нет «вычитания» человека из процесса познания мира, потому русский исторический дискурс является менее формализованным и совершенно неузнаваем для западной традиции. К примеру, для переписчика древних русских летописей вполне допустимо было вмешательство в древний текст, исходя из потребностей сегодняшнего (в момент переписывания) дня. Эти палимпсесты (то есть помещение своего текста поверх старого, так что сам текст становится как бы многослойным и многосмысловым, хотя первоначальный слой и смысл уже и не был виден), которые сплошь и рядом обнаруживаются в русских летописях, говорят не о беспорядке, а наоборот, о живом чувстве истории, которая, несмотря на свою завершенность в тех или иных событиях, при их описании может подвергаться пересозданию.
[256–257]
Возникновение глобальной идеи о «Москве как третьем Риме», после которого другой мировой глобальности уже никогда не будет, не имеет, скажем так, авторской принадлежности (хотя ее автором считается старец Филофей). Это помещение себя (Руси, русских) внутрь самой главной исторической традиции, какая была понятна русским на тот момент, говорит об очень многом. Таким образом, это суждение (внутреннее убеждение) принадлежит в с е м русским людям. Без сомнения, один этот факт говорит об особом чувстве и понимании истории русскими. История для них не сводится к совокупности фактов и конкретных обстоятельств, но она проявляется и осознается русскими как принадлежность к осуществлению некоей Божественной воли, отталкиваясь от которой и происходит формирование исторического представления о том, во имя ч е г о все было раньше, и как во имя этого же всего, воплощенного в прасимвол (основной и самый фундаментальный) своей, русской истории, будет дальше.
Так что русские не были лишены исторического взгляда, только у них он помещался в систему особых взаимосвязей как с материальной реальностью самого жесткого плана – и татаро-монголов с их нашествиями никто не отменял, и княжеские междуусобицы, в которых страдали крестьяне, и голод, приходивший многократно на Русь, и многое другое, – так и духовной стороной их существования, придававшей смысл их истории.
Любая историческая точка зрения, или то, что можно осторожно определить подобным образом, опирается на некую совокупность идеальных, может быть даже, мировоззренческих представлений. То есть в основе конструкции исторического дома будет лежать некий чертеж, другой вопрос, насколько он будет соответствовать будущей постройке, насколько он убедителен с точки зрения своего расположения внутри (или рядом) других сопутствующих мировоззренческих структур.
Российский вариант выстраивания истории определился, как мы указали выше, даже не мировоззренческими соображениями, а религиозно-миросозерцательными. В русских летописях нет устойчивых отсылок к трудам Фукидида, Плутарха, Геродота, чаще всего исторические ссылки возникают как передача полученной информации со стороны, как услышанное или воспринятое чье-то мнение, но понимание того, что данное летописное повествование продолжает традицию и будет встроено в ряд определенных повествований, во многом отсутствует.
Русский летописец повествует о том, что ему достоверно (или почти достоверно) известно и имеет непосредственное отношение к симультанной для него реальности, несмотря на рассказ о том, что данное событие было ранее. Но возникновение идеи Третьего Рима не случайно и не было привнесено византийскими мудрецами, попавшими на Русь, а связано с пониманием того, что, по мнению древнерусских книжников и летописцев, в развитии мира образовался разрыв (провал в мировой истории, сказали бы мы сейчас), и его необходимо восполнить, зияние ликвидировать. Это и происходит за счет проецирования Москвы как Третьего Рима в качестве духовной основы всего христианского мира. Эта основа должна проявиться, должна быть, иначе без нее миру не «стояти».
[257–258]
У России совершенно иное историческое дыхание, чем у своих западных собратьев и сестриц. Это давно и подробно подмечалось русскими мыслителями, особенно вдумчиво представителями русской религиозно-философской школы. К их идеям мы еще вернемся, сейчас же поразмышляем, отчего исторические вдох и выдох у России занимают не менее одного столетия, чтобы там ни писалось доморощенными неофитами, ищущими своих пращуров чуть ли не у древних греков. Не будем же мы уподобляться некоторым славянским братьям, обнаружившими себя соседями этрусков и прародителями клинописного письма, из чего самые интеллектуально смелые из них требовали сиюминутного забвения кириллицы и срочного перехода на ту самую, оставшуюся для музеев клинопись.
Этот взгляд для маргиналов во всех смыслах и отношениях. Но ведь очевидно непредвзятому исследователю русской истории, что она реально началась всего-то тысячу лет с небольшим назад. Эта историческая молодость нации должна сейчас по всему находиться на этапе перехода к зрелости, какому-то иному, более устойчивому состоянию. По-своему современная ситуация похожа на ту, древнюю, когда окончательно, с прекращением монгольского ига, определялось основное этническое ядро государства, и оно разными способами, особенными путями стало образовывать (кристаллизовать) ту удивительную страну, раскинувшуюся между Европой и Азией, одновременно включая их, эти громадные континенты и культуры, в самое себя на правах самозаконной и определенной своей части.
Все эти вдохи и выдохи очевидны по своей структурности. Вдох всегда сопряжен с какими-то катастрофическими, почти на грани существования государства, да и самого народа, условиями – смута конца XVI и начала XVII века, завершившаяся в итоге изгнанием польско-литовских интервентов из пределов России, хотя, казалось бы, куда уж дальше зайти – трон российский был под ними и сидели они в Кремле. Но нет, – все кончилось самым печальным образом для польского этноса, что продолжает ему аукаться вплоть до сегодняшнего дня[9].
Почему же Россия умудрялась подниматься из самых глубоких пропастей исторического падения, из самых катастрофических ситуаций, когда, казалось, и надежды уже не остается, и выдыхать своим новым историческим подъемом. Во всем этом наличествует определенного рода историческая метафизика, что, кстати, обнаруживается при рассмотрении истории и других народов, но мы будем, рассуждая о России, говорить немного о другом и при помощи других инструментов.
Уже середина века (семнадцатого) – это громадное территориальное приращение России на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке. Откуда, с чего бы, зачем это народу, который только-только пришел в себя от смертельного столкновения с врагом и возможной потери идентичности? По существу радением тогдашних русских людей и состоялась Россия в высоком (мировом) историческом смысле как субъект всемирной цивилизации. Пассионарность русского человека абсолютно не объяснима с точки зрения исторической силы страны, богатства внутреннего государства, крепости хозяйства и т. д. и т. п. Совсем было наоборот, – но двинулся русский человек на Восток и на Север и сформировал географическую Россию в основных своих размерах на долгие века[10].
Такое совпадение пассионарного движения в сторону покорения новых земель и приращения государства иными племенами, народностями, их землями, реками, другими владениями и столь продуманная внешняя политика не было случайным: внутри государства формируется некая идея особого предназначения (богоизбранности) самого русского народа и утверждение Москвы, как «третьего Рима» – последнего, после которого никакому другому духовному центру мира не быть. То есть сознание древнерусского человека внезапно переходит от известной архаики и примитивного представления о государстве, о самом себе как народе, об особом отношении к Церкви, к Богу – к историческим проекциям самого радикального смысла. Русь не только становится центром мировой истории (в представлении московского книжника), но уже и одновременно ее завершением именно в метафизическом смысле, так как выше и лучше уже ничего не будет («четвертому Риму не бывати»). Эта эсхатологическая и одновременно проективная метафизичность сознания русского человека формируется в сложном вареве русской истории XVI–XVII веков (а по существу, уже начиная с XV века). Этот процесс духовной и исторической самоидентификации идет почти без перерыва, включая в себя варварское и одновременно просвещенное правление Ивана Грозного (знаменитая библиотека царя), дела «тишайшего» Алексея Михайловича (отца Петра Великого), создававшего потихоньку книжную, духовную Русь, продвигая русских людей во все стороны, за исключением (пока что) юга, да и то, первые казачьи кордоны появляются и на этом направлении географического пространства России, начиная с конца XV века. Таким образом «тайна России», о которой говорят все кому не лень на протяжении последних 500 лет, начинает определяться еще в допетровскую эпоху.
* * *Историческое дыхание России (этапы развития, становления, мужания) измеряются не меньше, чем веком. Хотя, как замечал Пушкин, ссылаясь на Карамзина – «мы взрослеем не столетиями, но десятилетиями». Он говорил все же о «нравственном взрослении», хотя отдавал себе отчет, что после Петра, и особенно в его девятнадцатый век, развитие России ускорилось многократно. Правда, он – гений, и находился в самом начале русского Возрождения, и критерии у него были совершенно отличные от всего, что было до этого. Каждое начало (в большей или меньшей временной протяженности) века в России начинается с катастрофы, смены прежней парадигмы развития. Причем это смена почти всего – уклада жизни, ведения хозяйства, привычного образа существования, бытового поведения и пр. и пр.
Это совпадает во многом с какой-то «внешней» историей для России, очередной войной, нашествием, защитой своих интересов; и, как правило, у России почти никогда не бывает (не было, скажем так) «проходных» войн, рутинных, вроде 30-летних или 100-летних на полях Европы, когда менялись короли, герцоги, и несколько поколений европейцев успевали умереть, а так называемая война все продолжалась[11].
Но для России почти любая война была войной на выживание, на отстаивание своего права на существование в качестве полноценного государства или – наоборот – существования в качестве вассального, подневольного субъекта. Заметим, между прочим, единственной страной на планете, которая одерживала победы в таких судьбоносных войнах была именно Россия. (Не считать же русско-японскую войну особо важной для России, или, к примеру, Крымскую компанию середины XIX века?)
Эта смена парадигмы, которая наступала в начале каждого века, обладает своей структурной крепостью – петровские реформы (XVIII век), победа над Наполеоном и внутренняя перестройка русского общества, приведшая к восстанию декабристов и в дальнейшем давшая основу для культурного Ренессанса России (XIX век), русские революции начала XX века, которые в итоге имели всемирный масштаб и создали новую историческую реальность.
Влияние событий прошлого века (главное из которых – революция 1917 года), в которых России пришлось принять участие в качестве одного из основных акторов, причем сразу на нескольких геополитических «площадках», особенно недооценены отечественной исторической и культурологической мыслью. От религиозного охаивания бесовского режима и либерального справедливого плача о миллионах погубленных невинных жизней – диапазон мнений крайне велик; при этом упускается из виду главное: что же было в виде СССР в цивилизационном смысле? Каким образом случилась на территории России мировая империя, схожая с величайшими империями древности, какие только существовали в истории человечества или какие планировались (Наполеоном и Гитлером, к примеру). Сразу же заметим, что замысел, идеал советской империи были совсем иными, чем французского и немецкого вождей. Другой вопрос, к а к конкретно это было реализовано в российских реалиях?
И главный пункт для сегодняшних соображений – ведь процесс еще не завершен, и это подспудно ощущают наиболее проницательные мыслители – как к этой истории относиться, как ее оценить. Трюизмы, вроде тех, что – Россия дала урок для человечества, куда идти не надо, уже не работают. Стоит посмотреть всего лишь на мировую реальность сейчас, в эту самую минуту, чтобы остановиться в раздумии – ну-ну, вот оно, наконец, наступило царство свободы и благоденствия для большинства жителей Африки, Ближнего Востока, Азии; да и совсем недавно в центре Европе прицельно метались бомбы по детским садам отнюдь не потому, что студент Гавриила Принцип выстрелил в престарелого эрцгерцога Франца Фердинанда.
Тот теоретический центр позитивной программы развития человечества в целом, какой был положен в основу России (СССР), никем не был предложен до нее и, вполне вероятно, не будет предложен в будущем. Ведь преодолевшая ужасы Гулага, построив одну из величайших экономик мира, создав замечательную культуру, Россия в очередной раз в своих поисках «молочных рек и кисельных берегов» вышла перед всем человечеством с просьбой рассмотреть и этот ее проект.
Он с каким-то упоением был растоптан всем прогрессивным человечеством – после чего мы имеем то, что имеем. И вопрос не в том, что Россия (СССР) была светочем цивилизации и христовым идеалом на земле, но есть несколько реальных вещей, какие она сумела из себя произвести и представить миру как «свое слово».
Это, во-первых, утопическая, но уникальная попытка построить общественные институты на базе не индивидуализма и голой практичности, но с учетом мнения большинства и с пониманием того – над чем билась вся мировая культура до тех пор, что породило христианство и все другие мировые религии, – что есть вещи много важнее, чем отдельно взятый человек. Нет, понятно, что он уникален, страшно важен и значителен сам по себе, но его эго и его персональность требует гомогенной гуманистической среды. А иначе… Иначе, торжество крайнего эгоизма и цинизма неизбежно приводит к появлению удушающей саму жизнь новой реальности, с безусловными признаками тоталитаризма.
И вот тут-то, оказывается, не надо всех трех столетий Возрождения, т а к ориентированный человек расчеловечивается очень быстро. Почти на третий год (примерно так, по срокам) реализации морали превосходства отдельного сверхчеловека или нации, или расы, обязательно появятся плохие и хорошие персоны, исключительные и неполноценные народы (культуры, религиозные и этические нормы также будут разделяться на правильные и неправильные) и будут расти, как грибы после дождя, всякого рода резервации и гетто для не отвечающих новым стандартам тотальной идеологии людей. В том числе и в геополитическом плане. В XX веке это закончилось появлением Освенцимов и Майданеков.
Россия доказала историческое право отстаивать свой утопический идеал, сформированный в том числе и в пределах советской цивилизации, победив во второй мировой войне, где все остальные народы, при всем уважении к их или прямым или мифическим заслугам, считают себя победителями Гитлера. Но – ментальными, витальными, по главной сути, победителями были мы – русские, Россия в целом со всем ее многоэтническим цветником, что явилось второй главнейшей заслугой России перед человечеством.
Да, заслугой, – на фоне уничтожения испанцами и португальцами целых цивилизаций Южной Америки; британцами вкупе с французами (носителями и ревнителями прав человека и всяческого просвещения) были доведены до животного состояния индейцы Северной Америки, согнанные в резервации и не считавшиеся собственно людьми; доставленные из Африки в Америку рабы и подлинно были на положении животных, а потом и сам африканский континент был весело окучен европейской цивилизацией с одной всего лишь целью – выкачке природных и биологических ресурсов. А великая западная цивилизация по главе с Хюбнером, Хайдеггером, лордом Расселом и другими замечательными людьми, составившими славу мировой цивилизации, ну, никак не реагировала на сегрегацию в Штатах, где невозможно было в автобусе на одних и тех же местах прокатиться белому и негру, а в Британии, этой великой матери демократии, не стеснялись писать на дверях паба – «собакам и ирландцам вход запрещен». А еще совсем недавно светоч демократии – Британия десятками тысяч уничтожала своих индийских рабов, расстреливая их из пушек. Ну и так далее, просвещенный читатель легко может найти и умножить примеры, обратясь к интернету. Конечно, все это обрисовано нами широкими мазками: были и протесты и порядочные люди западной культуры сохранили ее честь, сопротивляясь обыденной практике колониализма такого рода.
Часть этих преступлений против человечества совершалась именно тогда, когда в России полетел в космос первый спутник и объявлено было о скором наступлении коммунизма. То есть русская цивилизация того периода мыслила себя несколько в иных категориях и стремилась к реализации других идеалов. Лицемерность и краткая память западной ментальности такова, что многие из ее людей и не помнят, кто был победителем в последней мировой войне, инициатором воссоединения Германии и разрушения Берлинской стены. И кто, в итоге, отпустил на путь свободы народы, входившие в состав СССР?
Но главный мотив наших рассуждений связан с тем, что мы обнаруживаем чрезмерную длительность исторического развития русского народа (особость его «дыхания»). Ему нужно больше времени для принятия каких-то решений, он очень инертен, с неохотой снимается с нажитого места (в том числе и с исторического). С другой стороны, он отчего-то легко идет умирать за родную землю и делает это весьма и весьма спокойно, без пафоса, как сказали бы мы сегодня. Говоря же совсем серьезно, русское начало изначально себя реализовывало в первую очередь в творчестве, культуре. Считается, что зодчество, литература периода Киевской Руси были одними из самых развитых в Европе и вполне сравнимы с шедеврами предвозрожденческого искусства западной Европы.
Разделение России на княжеские уделы и всяческая их борьба за выживаемость в условиях татаро-монгольского ига, естественно, не способствовали дальнейшему развитию искусства. По сути, оно сконцентрировалось в трех своих направлениях – строительстве соборов, иконописи и летописном творчестве. Главным стала иконопись, которая в свою очередь составляла основное содержание внутреннего пространства храма.
Концентрация творчества в тех видах искусства, которые были, в первую очередь, сосредоточены на особом типе религиозной духовности не могло не повлиять на дальнейшее изменение ментального типа русского человека. Древняя Русь и древний русский человек, влекомые вслед за таким типом культуры, устремлялись в пространство, которое носило неконкретный в материальном отношении и бесконечный в духовном смысле характер.
Та культура, которая формировалось в период противостояния с Ордой и во время бесконечных княжеских междуусобиц, помимо своей особой духовности и отвлеченности была одновременно и способом коммуникации человека с реальностью. Каким же образом? Этому искусству нельзя было не доверять, оно было высшим и абсолютным началом для всякого православного русского человека. Оно было больше чем сама жизнь, которая может так быстро и немотивированно закончиться. Жизнь, кажется, берет вверх над этим искусством, но в итоге ему и проигрывает, потому что всякая жизнь святого ли, доблестного ли князя, тороватого купца, крестьянина сравнимы друг с другом, сопоставимы, они горизонтально соположены друг с другом. Вертикаль же русского искусства, прежде всего храмового и иконописи была настолько бесконечна и недосягаема для человека, что ничто с этим несравнимо. Рублевская Троица есть одновременно и конкретная икона, и воплощение канона религиозный догмы, его высшая реализация, что проявляется в каждом повороте тела ангелов; она есть любовь, которая дышит в каждой ее части, и наконец, она есть беспредельная и незавершаемая красота, которую и нечего сравнивать с чем-то в реальной жизни.
Такое искусство и такое его понимание есть, безусловно, то воплощение спасения и искупления жизни каждого человека (как бы грешен он ни был), с которым сталкивался православный русский человек, всякий раз посещая храм и наблюдая и молясь на любую из икон.
* * *В середине этого векового вдоха – выдоха (понятно, что каждый из конкретных веков может быть больше, меньше, суть не в этом) происходит выплеск накопленной энергии. В это время этническое целое усиленно развивается – формирует законы, правила, совершает реформы и преобразования, тогда же растет культура, происходит приращение территории, может быть, не столь значительное, как в предыдущий период, но так или иначе заметное для окружающего мира и меняющее баланс мировых интересов в том или ином регионе. Так, освоение Россией громадного ареала Центральной Азии и Северного Кавказа, какой впоследствии был так бездарно растрачен в период выдоха поздней советской элитой, до сих пор является ключевым фактором для большинства живущих там этносов.
Единственная советская попытка, совершаемая на изломе, на снижении энергии – поход в Афганистан, естественным образом закончился неудачей. Но в центральном своем отрезке этой воображаемой исторической волны, набегающей на берег мировой цивилизации, эта пассионарная пульсация России приносит фантастические результаты – от побед в кровавых войнах до отправления человека в космос и создания суперимперии в самом прямом и недвусмысленном виде.
Самые страшные исторические события происходят к концу цикла, когда «выдыхается» последняя энергия, накопленная за век, и государство, этот этнический организм, становится неспособным к позитивной деятельности и не может сопротивляться негативным тенденциям окружающей мировой цивилизационной среды и попадает на слом даже под самыми слабыми ударами. Ударами, на которые в период своего расцвета она не обратила бы никакого внимания или, лениво шевельнувшись частью своей громады, решила любую из возникающих проблем.
Как управляла Россия после победы над Наполеоном всей Европой до французской революции 1848 года? – «Ни одна пушка не могла выстрелить без ведома Петербурга». А русские революции 1917 года происходили в России (при всей усталости народа от войны, которой и не должно было бы быть, если бы Россия была «здорова») по шутейным сценариям, усилиями паяцев и клоунов, шайки бандитов, которые брали лишь то, что само валялось под ногами, причем это касается и февральской и октябрьской революций.
