Мир духовного опыта

– Не устрашайтесь, и вы теперь сами также светлы стали, как и я сам. Вы теперь в

полноте Духа Божьего, иначе вам нельзя было и меня таким видеть»255

Вероятно, этот феномен связан с усилением аурического излучения, о котором говорится в восточных учениях. Аура – это излучение жизненной энергии, присущее каждому живому существу. Цвет и диапазон ауры меняется в зависимости от уровня развития человека, его гармонии и внутренней красоты. Е.Рерих писала о том, что аура «светит всеми цветами радуги, уявляя иногда лучи из оплечий, когда дух устремлён к высшим мыслям и эмоциям. При возрастающей духовности появляются над головой и разные диадемы: сначала один сверкающий круг над головой, или два, и даже три, или сплошной диск»256. Этим объясняется изображение святых из разных традиций с нимбом вокруг головы, символизирующим абсолютную реализацию и приобщённость к Божественному бытию.

Из биографий духовных учителей мы узнаём и о таком удивительном явлении, как непосредственная передача мистического опыта от учителя к ученику через прикосновение. Касаясь ученика, мастер может перенести в его сознание свою духовную силу и ясное видение мироздания. В этот момент ученик обретает способность смотреть на всё существующее просветлённым взором учителя. Индийский гуру Свами Шивананда так вспоминает о своём ученическом опыте общения с Рамакришной: «Рамакришна имел свойство поднимать других до самых высоких состояний сознания, передавая им силу своей духовности. Он достигал этого или силой своей мысли или своим прикосновением. Многие из нас имели счастье уноситься на величайшие высоты духовного сознания, если были на это способны; это не было ни гипнозом, ни глубоким сном. Я сам имел счастье трижды достигнуть этого высокого духовного сознания благодаря прикосновению Рамакришны и его желанию»257. Подобным образом и Парамаханса Йогананда впервые испытал опыт космического сознания, когда его учитель Шри Юктешвар коснулся грудной клетки своего ученика, открыв его духовное зрение258.

Тело, исполняя роль храма души, становится проводником важных открытий на пути мистика, а значит, не может остаться в стороне от тех потрясений, которые его ждут. Безусловно, не каждый мистический опыт сопровождается телесными метаморфозами. Как правило, они часто посещают человека, соблюдающего аскезу и посвятившего духовной практике всю свою жизнь. В иных же случаях сознание слишком загромождено заботами мирской жизни, чтобы регулярно впускать мистический опыт, подчиняющий себе телесную оболочку.

Откровение тишины

Я погрузил сосуд моего сердца

в молчание этого часа,

и он наполнился песнями

Р.Тагор

Мистики различных традиций и эпох единогласно свидетельствуют о послании, таинственном образом озвучиваемом тишиной. Речь идёт не о той тишине, что заключается в отсутствии произносимых слов, однако и эта преамбула к истинной Тишине играет немаловажную роль на пути, избранном духовным паломником. Вспомним, что Махатма Ганди, несмотря на активную политическую и общественную деятельность, неукоснительно посвящал один день в неделю практике мауны (обету молчания, распространенному среди индийских йогов), в случае необходимости сообщаяясь с окружающими посредством записок.

Избегание речи всегда служило тропой, ведущей искателя к полноте тишины, подразумевающей также затихание речи внутренней, бесконечного мысленного диалога с самим собой. Речь – звучит ли она в разуме или срывается с губ – отвлекает нас от сосредоточения на главном. Только в пространстве тишины происходит долгожданное знакомство человека с самим собой, его встреча со своим сокровенным «я». С возрастанием тишины душа всё яснее способна видеть себя. Как заметил Экхарт Толле: «Вы никогда не бываете собой более сущностно и глубоко, чем когда вы неподвижны и безмолвны»259.

Молчание собирает нас воедино, образуя цельное внимающее существо из раздробленных и противоречивых черт нашей поверхности. Подлинное молчание требует тотальной вовлечённости всего сознания, это напряжение всех сил души, готовой вчувствоваться в безмолвное послание свыше. В учении Агни Йоги особенно подчёркивается сила, заключённая в подобном молчании: «Люди думают, что непроизнесение звука уже есть молчание. Но для истинной мощи молчание должно охватывать и наполнять всё существо, тогда приходит общение с Высшим Миром, и образуется усиленная энергия. Мы знаем эти часы прилива энергии. Можно утверждать, что такое молчание есть самое высокое напряжение»260. Молчание – это возможность отрешиться от самости, прислушаться к звучанию мира и откликнуться на него, ощутить сопричастность его пульсу: «Так сердце, напряжённое молчанием, насыщенное, как динамо, отбивает ритм мира, и личные желания претворяются в ведущую Мировую Волю. Так вырабатывается сотрудничество с дальними мирами»261.

Молчание, как мост, ведущий к встрече с нашей душой, становится необходимым преддверием к Богообщению. Ценность тишины, которую мы устанавливаем в себе с помощью волевых усилий, молчания и созерцания, в том, что она подводит нас к Тишине иного порядка, превосходящей нас и таящей в себе неиссякаемый источник откровений. Эта Тишина – то заветное пространство, в котором рождается духовный опыт. Мы уже говорили о том, как требователен он к атмосфере души, которую посещает. Избегая шума и суеты, духовный опыт выбирает для своих семян благодатную почву молчания. Так, безмолвная настроенность сердца на единение с Высшим Началом рождает саму возможность этого единения, ибо с убыванием речи прибывает Бог. Душа, пленённая безмолвием, находит в нём звучание неведомого ей прежде мира, запечатлевшего музыку надземного бытия. Звучание священной Тишины завораживает. Величие её также прекрасно, как и сам Великий Композитор этой благозвучной мелодии.

Тишина утоляет жажду воссоединения со своей глубиной, она дарит чувство духовной сытости, невыразимой наполненности, едва удерживаемой в наших пределах. Зинаида Миркина, которую можно назвать поэтом мистической тишины – столь часто она её воспевает – так описывает это переживание:

Тишина сейчас огромна,

Точно море. Или – Бог.

Тайный дом для всех бездомных

И для всех грехов – порог.

Нет ни зла, ни ран смертельных,

Тишиною дух промыт.

Замолкает вся отдельность,

И всецелость говорит.

Здесь – ни трещины, ни щелки.

Цело всё. Лицо склоня,

Я перед Тобой замолкла,

Ты вещаешь за меня.

Я – в безмолвном океане.

Он сквозь сердце будет течь.

Чем полнее замолканье,

Тем могущественней речь.

Иногда эта священная Тишина вторгается сама, внезапно втягивая в свою орбиту всё наше существо, которому ничего не остаётся, кроме как с упоением покориться этой властно-молчаливой гостье. Движение ума неожиданно затихает, и ни единый шорох сознания не колеблет установившуюся недвижимость привычного словесно-образного потока. Как правило, это спонтанное посещение Тишины удостаивает людей созерцательного склада. Гул их мышления неизмеримо тише, чем у среднестатистического человека, им не нужно прикладывать неимоверные усилия воли, чтобы стать способными призвать безмолвное откровение, они уже приоткрыты для него в силу природных склонностей своей души.

В Тишине, ничего не содержащей для заурядного сознания (оно попросту не может услышать её), созерцатель улавливает сконденсированную суть всего бытия. Его Тишина не одинока, он разделяет её с Великим Композитором и тысячами других душ, одновременно внимающих красоте этой мелодии в разных уголках мироздания. Шри Ауробиндо писал: «..искатель обнаруживает, что всё содержится в этом Молчании или рождается для него заново, или нисходит на него через это Молчание из великого скрытого трансцендентного Существования…и тогда пустота начинает заполняться, из неё появляется или в неё низвергается вся многоликая Истина Божественного…»262.

Но как легко спугнуть Тишину! Едва мы отводим от неё чуткий слух, она расплёскивается, исчезая с горизонта внимания. Возвращение из Тишины в громогласную реальность каждый раз образует пробоину, через которую благодать молчания постепенно вытекает до тех пор, пока мы не приобщимся к нему вновь. Нелегко сберечь в себе дар Тишины, возвращаясь в привычную круговерть событий и мыслей, и потому каждая душа, познавшая этот дар, стремится время от времени погружаться в Тишину, напитываясь ею снова и снова.

Тишина становится пространством интенсивного осознавания, через которое в нас вливается знание о великом и малом: о красоте Бога и неповторимости каждого человека, о законах Вселенной и чуде крошечного цветка, на который мы смотрим с любовью, о грандиозном творении мира и только что увиденной картине. Тишина может принести откровение о сидящей напротив душе, которую мы не могли бы услышать в непрерывном рокоте мысленных волн. Тишина может стать прозрением художника, увидевшего в ней совершенный образ, или писателя, неожиданно уловившего новый замысел. По прекрасным воплощениям познаётся плодоносная сила Тишины.

Погружаясь в Тишину, мы становимся открытыми. Именно эта открытость развивает восприимчивость к высшим веяниям духа, вдохновенным идеям и озарениям – светлым дарам, приносимым Тишиной. У суфийского мастера Хазрат Инайят-Хана есть чудные строки:

– Тюльпан, тюльпан! Почему открыт твой рот?

– Чтобы рассказать, чему я научился в тишине.

– Чему же?

– Искусству становиться открытой чашей263

Особое значение придаётся молчанию в духовной практике квакеров («Религиозного общества друзей») – христианского течения, вдохновлённого в XVII в. Джорджом Фоксом. Квакеры убеждены в том, что лишь в молчании можно приблизиться к Богу, поэтому оно является неотъемлемой частью их богослужения, отвергающего проповеди и ритуалы. Молчание становится центром молитвенных собраний, на которых все присутствующие вместе вслушиваются в тишину, позволяя себе высказаться лишь в случае особого наития. Пьер Лаку, представитель традиции квакеров, в своей великолепной работе «Бог есть Молчание» пишет: «Глубокое молчание – это непременное условие религиозного опыта. В глубокое молчание приходит ещё более глубокое Молчание, которое и есть чистейший религиозный опыт. Чтобы рассказать о нём, я ищу подходящие слова. И самыми богатыми из тех, что я нахожу, оказываются самые простые, самые молчаливые слова: Присутствие, Внутренний Свет, Любовь, Жизнь…Но я убеждён, что ни произнесённое, ни написанное слово никогда не может быть так драгоценно, как молчание. Ибо для души, пребывающей в молчании, сам Бог есть Молчание»264.

Ещё одним христианским течением, сосредоточенным на достижении внутренней тишины, является исихазм. Само слово «исихия» с греческого переводится как «тишина» или «безмолвие», а исихастская практика сердечной молитвы, упомянутая в главе «Сердце», есть не что иное, как путь к обретению этой тишины в Боге. Индийские мистики также считали, что в безмолвии спрятан ключ, открывающий доступ к постижению своего духа и законов мироздания. Вся система классической йоги и медитации построена на установлениии в сознании тишины. Так, Упанишады учат созерцателя: «Пусть приступает человек к йоге с помощью звука Ом, пусть пребывает в высшем безмолвии, ибо, благодаря пребыванию в безмолвии, возникает высшее бытие, а не небытие»265.

Зов Тишины не миновал и исламскую мистику. Описывая суфийскую практику зикра (постоянного поминания имени Бога), исследователь исламского мистицизма А. Шиммель замечает, что «последняя тайна поминания – полное молчание»266. Суфии, подобно квакерам, понимали, что лишь молчание может подвести нас вплотную к заветной черте сближения с Богом. Когда душа наполняется Им, ей больше нет нужды поминать Его в слове, теперь она молча наслаждается соприсутствием Ему. Пьер Лаку делится своим опытом о том, каково это молчаливое соприсутствие: «Бог здесь. Но молчание продолжается. И чем больше Бога, тем больше Молчания. Только те, кто практикует такой путь молчания, знают, сколько оттенков может содержать это слово, сколько разнообразного, сколько таинственного»267.

Восторг от встречи с Богом, привлечённой молчанием, наполняет нас ещё более полным молчанием. Изумлённая душа замирает, чтобы в речи не растерять обретённое. Руми, зная это, писал: «Молчи. Говоря, ты можешь выронить сладость из своего рта»268. Я уже писала о невозможности выразить мистический опыт словом в главе «Неизречённый вкус»; здесь я хотела подчернуть другое: любое произносимое слово, речь как таковая может спугнуть опыт посетившей нас Тишины. Молчание позволяет сохранить трепет каждого глубокого переживания, будь то опыт любви, восхищения прекрасным или благоговения перед чем-то священным. Оно удерживает от расплёскивания сосуд, до краёв наполненный благодатью.

Тишина – то поле духа, в котором возможно объединение верующих разных традиций. Известный афоризм Руми гласит: «Бог говорит на языке тишины, а всё остальное – плохой перевод»269. Именно этот неудачный, искажающий изначальную весть перевод становится причиной столь многих разногласий в религиях – разногласий, отсутствующих в созерцательной тишине. Неслучайно именно мистики, постигшие всю полноту молчания, часто находили эквиваленты своим озарениям в других традициях, в то время как богословы растрачивали «духовность» на бесконечную полемику и отстаивание исключительной истинности своих догматов. Мистики прозревали за словом породившее его молчание, единое и потому узнаваемое внимающей душой.

Каждый мистический текст – красноречивое свидетельство возвращения из Тишины. Слово, рождённое в молчании, ведёт к своему источнику и потому вызывает замолкание в читающем или слушающем его. Так, слово способно становится дверью, ведущей к молчанию. Вновь обратимся к тонкому наблюдению Пьера Лаку, он признаётся: «И если я всё-таки говорю, то лишь для того, чтобы сообщаться с теми душами, чьё молчание созвучно моему, и которые слышат Молчание Бога в моих словах. И если я опять говорю, то это затем, чтобы побудить к молчанию души, готовые принять его»270. Как бы парадоксально это ни звучало, речь в таком случае становится средством разделить с другим молчание.

Ведомый любящей Волей

Ты, Господи, спутник в моих странствиях;

Куда я ни направлюсь,

Твой взор неотрывно следует за мной

Н. Кузанский

Неотъемлемая черта духовного пути – чувство уверенности в том, что Бог незримо участвует в нашей жизни. Мы ощущаем, что непрерывно находимся под Его особым покровительством и замечаем, с какой любовью Он заботится о нас. Мы начинаем понимать судьбоносность событий и встреч, открывая глубинный смысл, стоящий за ними и определяющий наше становление. Мы убеждаемся в существовании высшего плана относительно нашей судьбы, даже если не можем ещё постичь всей загадочности её причинно-следственных сплетений.

В неразрешимых, казалось бы, тупиковых ситуациях нас вдруг озаряет безупречное решение, в который раз напоминающее о милости Бога, непременно приходящей на выручку. Не всегда эта милость заключена в изобилии безоблачного счастья, осыпающего нас как манна небесная. Порой она сопряжена со страданием, но переживая опыт Богоприсутствия в нашей судьбе, мы со всей ясностью осознаём собственную недальновидность в узкой интерпретации происходящего и восхищаемся мудростью Божественного замысла, понимание которого развёртывается в нашем сознании лишь по прошествии времени. Мы видим, насколько необходимым было каждое звено в нашей судьбе. Попадая в нежелательные, драматичные ситуации, позднее мы обнаруживаем, что именно они оказались бесценным благословением. Тогда все перипетии судьбы обретают особый смысл и звучат необыкновенной гармонией, всё больше убеждающей нас с доверием отдаваться Божественному замыслу. И чем больше мы доверяем ему, тем явственнее оправдывается наше доверие.

Нас посещает удивительное чувство, что Бог заботится о нас, не отводя глаз, несмотря на существование неисчислимого множества других душ. Это кажется непостижимым: каким образом Бог может всецело пребывать своим вниманием с нами, одновременно разделяя своё пребывание со всем универсумом и каждым его существом? Для того чтобы объяснить способность Бога находиться в одновременной связи со всеми душами, христианский философ Н.Кузанский в своём мистическом трактате «О видении Бога» использует образ иконы. Прикрепив её к стене, мы можем заметить, что с какого бы места ни смотрели на неё, и как бы ни перемещались, взгляд лика, изображенного на иконе, словно перемещается вместе с нами и смотрит именно на нас, при этом такое же чувство испытывает каждый из смотрящих, вне зависимости от того, как далеко он находится от другого смотрящего. Убедившись, что лик отвечает пристальным взглядом каждому из обращённых к нему, душа молвит Богу: «Ты, абсолютное бытие всего, присутствуешь в каждом так, словно ни о ком другом у тебя и заботы нет»271. Это чувство непрестанной заботы о нас растёт пропорционально степени близости с Богом, и тогда душа, не мысля себя без Бога, говорит: «Твоё бытие, Господи, не покидает моего бытия; я постольку есть, поскольку ты со мной»272. Или ещё трепетнее, словно участие Бога в жизни души становится горячим вниманием влюблённого к его возлюбленной: «…весь твой порыв обращён только ко мне…ты обнимаешь меня своим неотступным видением…ты, сама любовь, одному мне посвящён»273.

Даже когда мы отдаляемся от Бога и пренебрегаем памятованием о Нём, мы можем почувствовать, что Он никогда не поступает подобным образом по отношению к нам, неизменно сохраняя нас в поле своего любящего внимания. Кузанский так выражает это чувство: «…хоть я и отворачиваюсь от тебя, когда полностью поглощён чем-то другим, ты всё равно не меняешься в своём взоре…твоё милосердие следует за мной, ожидая, не захочу ли я когда-нибудь снова обратиться к тебе…»274.

Этот опыт касается не только нашей личной судьбы, он также наполняет нас уверенностью в том, что Бог охраняет судьбу мира. Каковы бы ни были глобальные перемены, свидетелем которых нам доводится бывать, тот, в чьём сердце укоренилось доверие, убеждён в благой воле, стоящей за всеми планетарными событиями. Что бы ни происходило, такой человек ощущает красоту замысла, изливающего любовь Бога к своему творению, ибо всё существующее являет продуманность, точность и гармонию различных элементов мироздания, упорядоченность всех систем и законов. Однажды пережив это на собственном опыте, мы больше не можем усомниться в величественности смысла творения, до мурашек пронизывающего нас, даже если конкретность этого смысла всё ещё остаётся под покровом тайны. Сопряжённость и взаимозависимость всего являют нам печать творческой мысли Великого Разума, определённо знающего, куда Он прокладывает путь.

В суфизме подобному опыту уделяется особое внимание. Одна из наиболее значительных стоянок на пути суфия – таваккул, упование на Бога. Таваккул предполагает совершенную уверенность в заботе Творца. Суфий, достигший этой стоянки, с полным доверием предаёт себя в руки Бога, зная о неизбежности Его благой воли. Вверяясь Ему, он не должен беспокоиться о будущем, лишь тогда стоянку таваккула можно будет считать достигнутой. Коран предписывает веру в то, что всё необходимое будет даровано нам Провидением, даже если это кажется невозможным. Санаи, суфийский поэт XIIв., в метафорической форме выразил суть этого несокрушимого упования:

«Даже если твой хлеб насущный в Китае,

Конь обретения уже оседлан

И либо торопится доставить тебя к нему,

Либо доставляет его к тебе, пока ты спишь»275

Стоянка упования – ключевая веха в духовном развитии суфия, проверка истинности его устремления, ибо только научившись всецело полагаться на Бога (не рассудком, но сердцем), мы можем по-настоящему сблизиться с Ним. Разве не этому учил Иисус, когда, пытаясь взрастить в слушающих доверие к Отцу, говорил: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»276. Иисус, как и суфии, вовсе не призывал бросить земные дела и ждать, пока пропитание само упадёт к нам в руки, но взывал к несломимой вере, являющей прямой путь к Богу.

Будучи ведомым Божественным началом, человек может ощутить себя проводником Его воли, когда все совершаемые им действия или мудрость, которой он делится с окружающими, исходят от Бога. Вспомним, как Иисус объяснял силу своих слов: «Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела»277. Часто судьбы великих людей сопровождаются этим чувством подчинённости ведущему их Началу. Махатма Ганди в своей автобиографии признавался: «Бог ни разу не дал осуществиться моим планам и всегда направлял мою жизнь по своей воле»278.

Мы можем также чувствовать, что на протяжении всей жизни Некто управляет ростом нашего сознания, словно над душой непрерывно совершается работа свыше. Так Господь шлифует душу, приближая её к совершенству. Об этом были слова Христа: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой – виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода»279.

Ощущение покровительства и направляющего нас смысла возрастает по мере нашего духовного развития. Встретившись со своей вечной природой, мы получаем доступ к ресурсам и знаниям всего универсума. Тогда мы можем заметить, как в нашей жизни всё чаще происходят неслучайные совпадения, открывающие колоссальный потенциал. Нас могут преследовать знаки, указывающие верное направление пути, особенно когда мы находимся в преддверии нового поворота судьбы. Поразительным образом приходят ответы на мучившие нас вопросы, послания могут прорываться сквозь сны, оказывающиеся вещими или содержащими необходимую нам информацию в символической форме. Мы замечаем, как тесно наша судьба взаимосвязана с судьбами окружающих, с которыми мы составляем единое вселенское тело. Эта переплетённость судеб приводит нас к видению необъятного пазла Вселенной, где судьба каждого незримыми, но прочными нитями связана со всеми существами и происходящими событиями.

Безусловно, даже у великой души в периоды тёмных испытаний могут возникать сомнения в защите Бога от натиска обстоятельств. Они порождают чувства покинутости и бессилия. Вероятно, каждый верующий, проживший долгую жизнь, хотя бы однажды обращался к Богу с мучительными вопросами Иова. Вспомним также трагичный момент, когда Христос, взывая к Богу, возопил на кресте: «Зачем Ты оставил меня?». Индийский духовный учитель Шри Ауробиндо, находясь в тюремном заключении, также испытал опыт богооставленности, однако вскоре его затмил голос Божественного провидения, отвечающий на упрёк мистика. Шри Ауробиндо так описывает произошедшее: «Когда начался процесс…я услышал тот же голос. Он сказал мне: «Когда тебя бросили в тюрьму, не отчаялось ли твоё сердце и не воззвал ли ты ко мне «Где же Твоя защита?». Взгляни теперь на судью, посмотри на прокурора». Я посмотрел на судью и увидел Васудеву, Нараяну280, сидевшего на его месте. Я посмотрел на прокурора и увидел улыбающегося Кришну на его месте. «Боишься ли ты теперь? – продолжал Он – Я во всех людях и руковожу их действием и их работой»281.

Рано или поздно сомнение и сумрак одиночества затмеваются очевидностью Богоприсутствия в нашей судьбе. Как бы ни было тяжело отчаяние, хотя бы малая толика доверия способна указать нам верный путь, уготованный Богом.

Пространственно-временной сбой

Я смеюсь над тем, что зовётся у вас распадом,

И я знаю безмерность времён

Уолт Уитмен

Духовный опыт выводит нас за границы предсказуемого пространственно-временного континуума. Мы оказываемся вне времени и пространства или сталкиваемся с их поразительной трансформацией. В мистическом состоянии сознания одно переживаемое мгновение может субъективно охватить огромный отрезок времени или, наоборот, несколько часов необъяснимым образом схлопываются в один краткий миг. Физическое время при этом по-прежнему отбивается известным ритмом стрелки на циферблате, но наше сознание выпадает из привычной материальной Вселенной, проникая в мир, где правят иные законы.

Мистический опыт открывает нам тайну времени. Время оказывается ларцом со спрятанной внутри вечностью, являющей себя каждый раз, когда мы погружаемся в бездонность собственного бытия. Как писал Халиль Джебран: «вневременное в вас осознает вневременность жизни»282. Мы не можем узнать о вечности существования, пока не заглянем в вечность своего сознания, поскольку человек способен постигать лишь то, что тождественно миру, который он носит в своём сердце. Когда мы узнаём самих себя, исчисляемое время видится нам закованной в цифры бесконечностью. Тогда вечное открывается в настоящем, как его истинное лицо, ибо время не что иное как раздробленная вечность.

В действительности время впадает в вечность, сливаясь с ней воедино. Когда мы видим время и вечность такими, какие они есть, они представляются нам неотделимыми друг от друга. Каждая песчинка в мировых песочных часах слагает единый поток вечности, несущийся сквозь русло времени. Учитель дзэн Д. Судзуки выразил это так: «Когда вечное отреклось от себя, породив движущиеся, изменяющиеся, осязаемые формы времени, оно спряталось в них. Если мы углубимся в них, мы должны увидеть в них «корни вечности»283. В этом был убеждён и христианский мистик Ангелус Силезиус:

«Нет между временем и вечностью черты;

Их, совпадающих, не разграничишь ты»284

Это совпадение времени и вечности возможно лишь тогда, когда мы вдыхаем жизнь всей глубиной нашего духа. Если бы мы были внимательнее, то заметили бы, что время перетекает в вечность во всех интенсивных переживаниях: когда мы захвачены проникновенным взглядом любимого человека или прекрасным произведением искусства; когда целиком вовлечены в любование закатом или трепетно вслушиваемся в рокот волн, колеблющих необъятный океан. Все эти мгновения таят в себе мистический потенциал, суля пробудить наш дремлющий дух, ибо только он способен дарить окружающему миру это заворожённое, насыщенное любовью внимание. Чем полнее мы проживаем данный нам миг, тем стремительнее утрачиваем чувство будничного времени и попадаем в вечность. Время вдребезги разбивается переполненностью мгновения. Как говорил Д. Кришнамурти: «Время ничтожно, и оно не может взвешивать изобилие»285.

Концепция времени, складывающаяся по мере взросления у каждого из нас, препятствует постижению нашего подлинного «я». Известный автор современной духовной литературы Экхарт Толле пишет: «Устранение времени из своего сознания есть устранение эго. Это единственная настоящая духовная практика»286. Идея времени удерживает нас в своих цепких пальцах, качая между прошлым и будущим, не позволяя пребывать в настоящем. А между тем, именно настоящее открывает доступ к вечности. Вот почему эго крепко держится за время, подпитываясь им и всегда находясь на чеку. В прошлом и будущем – все корни страхов, желаний и привязанностей, без которых эго потеряло бы силу. Оно всегда состоит из прошлого и вынашивает в себе будущее – ту идеальную личность, которой хочет являться и которая так редко совпадает с тем удивительным существом, которое мы обнаружили бы, погрузившись в естественность своего настоящего. Неслучайно в последние десятилетия наблюдается всплеск внимания психологов к развитию умения находиться «здесь и сейчас», полноценно проживая текущее мгновение. Это умение становится необходимым условием исцеления каждой души, которая, от чего бы она ни страдала, на самом деле всегда страдает от потери контакта со своим настоящим «я».

Тотальное проживание настоящего мгновения становится созерцанием – той благодатной почвой для цветка духовного опыта, о которой было сказано в начале этой книги. Человек встречается с Богом в прожитом из глубины духа мгновении, а не в эфемерной, идейной «вечности». Бог в равной мере присутствует везде и во все времена, но мы можем соприкоснуться с Ним, лишь пребывая в своём «сейчас». Вот почему суфия, к которому нагрянул мистический опыт, называли «сыном этого мгновения»287.

Человек, ожидающий вечной жизни как загробного воздаяния за благочестиво прожитый земной путь, не осознал ещё вечность, изначально подаренную ему Творцом. И если эта вечность не узнана им на земле, она не станет его достоянием в иной жизни. Вечность, найденная нами «здесь», есть та самая награда, которая, как предполагают неведающие её, обретается «там».

Канадский психиатр Р.Бекк, переживший мистический опыт и написавший впоследствии исследование «Космическое сознание», так описывает осознание вечности и собственного бессмертия: «Неизмеримая радость охватила меня, и к ней присоединилось прозрение, которое трудно передать словами…я не только уверовал, я увидел, что вселенная соткана не из мертвой материи, что она живая; и в самом себе я почувствовал присутствие вечной жизни. Это не было убеждение, что я достигну бессмертия, это было чувство, что я уже обладаю им. Я увидел, что все люди также бессмертны, что таков мировой закон и что нет случайностей в мире»288.

Пока мы не научились находиться здесь и сейчас, мы страдаем от опустошённости. Жизнь проносится мимо. Она никогда не отдаётся прошлому и будущему, оставаясь верной спутницей неуловимого «сейчас». Постоянная погоня современного человека за достижениями будущего отнимает у него чувство полноты жизни. Буддийский учитель Дугпа Римпоче на этот счёт говорил: «Мгновение – это единственное место для получения опыта, в котором жизнь может быть схвачена, испытана, ощущена»289.

Ещё один любопытный феномен, который может случиться с сознанием, – это скрещивание времён. В мистическом опыте человек может постичь одновременность прошлого, настоящего и будущего. Он словно видит экран вселенского размаха, на котором перед ним предстаёт величественная картина всех возможных отрезков вечности. Именно этим объясняется способность к предвидению. К человеку, способному чувствовать будущее, оно вторгается как фрагмент настоящего.

Ограничения, сковывающие нашу физическую оболочку и рациональное восприятие мира, не властны над освобождённым сознанием, получившим в мистическом состоянии доступ к любому измерению времени. К.Г.Юнг делится пережитым опытом единства времён в своей автобиографии: «Мы боимся и избегаем разного рода вторжений «вечности» в нашу обыденность, но я могу описать свой опыт лишь как блаженное ощущение собственного вневременного состояния, когда настоящее, прошлое и будущее слиты воедино. Всё, что происходит во времени, всё, что длится, предстало вдруг как некое целое. Не было более временного следования, и вообще ничто не могло быть измерено в понятиях времени. Если бы я и смог описать этот опыт, то лишь как состояние, состояние, которое можно ощутить, но вообразить невозможно. Разве я могу вообразить, что я существую одновременно – вчера, сегодня и завтра? Тогда обязательно будет что-то, что ещё не началось, что-то, что происходит сейчас, и ещё что-то, что уже закончено – и всё это – вместе, всё – едино. Я же чувствовал лишь некую сумму времён…»290.

Таинственные метаморфозы происходят в восприятии не только времени, но и пространства. В мистическом состоянии сознания мы можем почувствовать, как окружающее нас пространство расширяется до бесконечности, вбирая в себя весь мир. Контуры всего, что находится вокруг, словно расплываются, смешиваясь со всем в едином танце частиц. При этом плотная материальная оболочка предметов становится «живой», трансформируясь в вибрации световых волн. Безусловно, мистик не может видеть мир таким постоянно. Видение энергетической структуры мироздания посещает его лишь в исключительные мгновения, иначе он не мог бы сосуществовать с обыденной действительностью, так как всё наблюдаемое им превратилось бы в океан вибрирующего света. Парамаханса Йогананда так описывает подобный мистический опыт: «Предметы в пределах досягаемости моего панорамного взгляда дрожали и дёргались, словно кадры старых кинофильмов. Периодически моё тело, тело Учителя, окружённый колоннами дворик, мебель и пол, деревья и солнечные лучи начинали дрожать особенно сильно, растворяясь в море сияния, как растворяются в стакане воды сахарные кристаллики. Всеобъемлющий свет чередовался с материализацией форм»291.

Перенося нас в иное пространственно-временное измерение, спрятанное под покровом привычной реальности, духовный опыт даёт возможность понять, как необыкновенна и многогранна жизнь. Он выявляет условность и ограниченность нашего восприятия времени и пространства, показывая, как своевольно они нарушают границы, установленные человеческим разумом.

Мистический любовный союз