Помоги проекту - поделись книгой:
Только ради влюблённых
вздымаются небеса и вращаются сферы,
а не ради булочника и кузнеца,
не ради судьи и аптекаря
Шамс Тебризи
Возрастая на духовном пути, мистик может испытать пламенную влюблённость в Бога. В попытках выразить этот опыт он обращается к земным аналогиям и нередко уподобляет союз Бога и человека отношениям между мужчиной и женщиной. Каждый влюблённый поглощён объектом своей любви, в котором видит смысл всей своей жизни. Бог становится Возлюбленным, по которому страстно тоскует душа, не в силах пережить даже краткую разлуку. Для безоглядно влюблённого мистика Возлюбленный настолько близок, что общение с ним пропитывается особой чувственностью.
Подобные отношения между Богом и душой обрели яркое воплощение в откровениях христианской, исламской и индийской мистики, где порой встречаются эротические метафоры, описывающие этот мистический брак. Самый яркий опыт человеческих отношений не мог не попасть в шкатулку мистических аналогий. Мистик, превзошедший желания плоти, смотрит на эротические метафоры взором святости, находящим во всём Божественное. Всецело соредоточенный на Боге, во всех земных образах он встречает Его отражение. Он обращается к любовным метафорам, чтобы выразить остроту, пылкость и напряжённость своего чувства. Индийский средневековый поэт Кабир так описывает своё предвкушение встречи с Возлюбленным:
«Мне надо сбросить оберегающие меня одежды
и встретить его во всей наготе тела.
Мои глаза в тот миг будут
Гореть любовью свечи»292
В христианстве сравнение отношений души и Бога с брачным союзом мужчины и женщины берёт начало ещё в Новом Завете. Христос не раз уподобляет себя жениху, а готовую идти за ним душу – невесте. Беседуя со своими учениками, он говорит: «Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених?». Новозаветная метафора брака была подхвачена мистиками, склонными к чувственному выражению любви к Богу. Христианская монахиня Мехтильда Магдебургская, религиозное творчество которой насквозь пропитано любовной лирикой, не менее страстно, чем Кабир, описывает состояние души, ожидающей близости с Возлюбленным:
«Чем больше растет её желание, тем больше будет её брачный пир.
Чем теснее становится ложе любви, тем ближе объятие.
Чем слаще поцелуй в уста, тем любовнее они друг на друга взирают»293
Божественная Реальность принимала в душах мистиках не только мужское обличье Возлюбленного, но и женское воплощение Возлюбленной. Например, индийский мистик Рамакришна был без памяти влюблён в богиню Кали. Только эта Божественная Женщина интересовала его, вызывая равнодушие ко всем иным представительницам противоположного пола. Во всех женщинах Рамакришна видел свою Возлюбленную Мать, и когда под давлением семьи он был вынужден жениться, его супруга, отношения с которой носили исключительно духовный характер, стала для него земным олицетворением единственной Божественной Избранницы.
Мистик ощущает, что не только его влюблённая душа тоскует по своему Божественному Возлюбленному, будучи бесконечно одинокой без Него, но и Он взывает к душе, равным образом тоскуя по ней. Само чувство горячей и самозабвенной любви, просыпающейся в мистике, рождено тягой Бога к человеческой душе. Завлекаясь в лоно любви, мистик чувствует, что инициатива исходит от Бога; именно Его желание становится импульсом, взывающим к жизни отношения влюблённых. Этот мотив часто встречается в суфийской лирике. Руми писал: «Ни один любящий не стал бы искать единения, если бы Сам Возлюбленный не искал его»294. О том же говорил Ш.Ауробиндо: «Мы можем искать его страстно и гнаться за невидимым возлюбленным, но также возлюбленный, о ком мы ещё не думаем, может преследовать нас, может снизойти на нас в гуще мира и поймать нас для самого себя, хотим ли мы этого сначала или нет»295.
Несмотря на то, что Бог сам призывает душу своей любовью, он держит её на расстоянии, словно распаляя в ней страсть. Святая Тереза так описывает этот томительный период ожидания: «Душа теперь не желает искать другого Супруга. Однако Он будто пренебрегает её жаждой бракосочетания. Так происходит потому, что Жених хочет, дабы душа жаждала обручения ещё более усердно и глубоко, ведь Он стремится, чтобы это благословение превысило все предыдущие»296. Как влюблённый страдает от одержимости возлюбленной, но счастлив испытывать это страдание и ни за что не променял бы его на пустоту безмятежности, так и мистик с радостью вкушает горечь неутолённой любви к Богу. Едва ли можно выразить это лучше, чем Руми:
«Я не знал напитка слаще этого яда,
Я не знал здоровья, более желанного, чем эта болезнь»297
Мистики рассматривали переживание взаимной любви с Богом как высочайшее достижение на духовном пути даже тогда, когда форма выражения их любовных чувств не была столь пылкой. Они понимали, что Бог, скрывающийся от нашего рассудка, может быть познан только в акте любви. Этот закон постижения применим ко всему – мы способны проникнуться знанием только о том, что беззаветно любим. Нелюбимое остаётся для нас закрытой книгой, даже если в своей самонадеянности мы верим, будто нечто о нём узнали. Как говорил святой Августин: «Всякая вещь может быть познана, лишь когда она любима»298.
Каждому духовному искателю рано или поздно открывалось и то, что любовь к Богу – наиболее гармоничный путь восхождения, следуя которым, душа, не совершая над собой насилия, естественным образом освобождается от отрицательных качеств и низменных желаний, переплавляющихся во всепобеждающее чувство любви и желание стать для Любимого как можно совершеннее.
Даже если мы не стремимся установить тесную связь с Божественным Возлюбленным, подобно христианским, суфийским или индийским мистикам, бессознательный любовный союз души с Богом включается по умолчанию, как только в нашем сердце расцветает чистая любовь, и не важно, кому или чему она посвящена – человеку, природе или творчеству каждого дня. Бог – единственный источник любви, и потому, испытывая это чувство – если оно глубоко и самозабвенно – мы автоматически входим в резонанс с Божественным. Как говорил Иоанн Богослов, «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём»299. Нам кажется, что мы влюблены в человека, и мы не догадываемся и не видим, как нас окатывают волны Божьей любви, а сами мы становимся волнами любовного ответа Богу. Мы только чувствуем, как нас наполняет нечто большее, нежели чувство личной любви.
Каждый, кто был влюблён, может вспомнить, как окрыляет любовь к человеку, порождая необъятное чувство любви ко всему миру, вдруг начинающему казаться куда более прекрасным и совершенным, нежели прежде. Такая любовь приносит тайный плод – невидимый любовный танец с Богом и мирозданием. У М.Метерлинка есть замечательные слова: «Если вы глубоко любили, то и без чужого указания знали, что душа ваша нечто столь же великое, как мир; что звезды, цветы, волны ночи и морей не одиноки, что ничто не кончается, но всё начинается на пороге явлений, что даже уста, которые вы целуете, принадлежат существу гораздо более высокому, прекрасному и чистому, чем то, кого обвивают ваши руки. Вы видели тогда то, чего не видят в жизни все объяснения»300.
Мистический любовный союз возможен не только в отношениях человека с личностным аспектом Бога. Мы можем установить взаимообмен энергией любви со Вселенной, Пространством или Душой мира – как бы ни называли мы это мировое целое, частью которого являемся. Вглядываясь в жизнь, мы начинаем понимать, что нас окружает не скопление бездушной материи, а живое и откликающееся поле энергии, с которым мы непрерывно взаимодействуем, независимо от того, осознаём это или нет. Настраиваясь на волну любви, мы сближаемся со всем миром, ощущая, как любовь начинает циркулировать между нами, даря опыт единения, гармонии и поддержки. Это не чувственная одержимость Возлюбленным, воспеваемая мистиками теистических религий, а тихое, созерцательное излучение любви в пространство Вселенной, которое непременно отвечает нам тем же, возвращая это чувство сторицей. Излучая любовь, мы усиливаем себя, свой микрокосмос; мы становимся тем, кем нам предназначено быть, и тогда наша связь с мирозданием крепнет день ото дня, вводя нас в поток событий и обстоятельств, отвечающих на эманации нашей любви. Р.Берн, описывая силу любви как универсальный закон притяжения, замечает: «Каждый раз, когда ваши чувства, речь или действия настроены на частоту любви, вы притягиваете любовь в своё поле. Чем больше любви вы отдаёте, тем мощнее становится ваше магнитное поле»301.
Мистический опыт даёт нам возможность ощутить силу любви, разлитую во всём мироздании и управляющую им. Мы видим, что все существа, явления и предметы переплетены нитями любви, скрепляющей бесчисленные частицы Вселенной. Любовь – это причина, любовь – это следствие. Всё в мире приходит в движение, повинуясь связующей силе любви и отвечая на неё безудержным ликованием жизни. Этому закону посвящены строки суфийского поэта Шамса Тебризи:
«Если бы небо не было влюблено, в его груди не было бы чистоты,
И если бы солнце не было влюблено, в его красоте не было бы света,
И если земля и горы не были бы влюблёнными, травы бы
Не вырастали на их груди»302.
Парадоксальность бытия
Крайности сходятся.
Все истины не что иное, как полуистины.
Все парадоксы можно примирить.
Кибалион
Если читатель был достаточно внимателен, то заметил: о каком бы мистическом опыте ни шла речь, он был усеян выглядывающими на каждом шагу парадоксами и противоречиями, вполне уютно чувствующими себя рядом друг с другом. Я напомню их: вербальная невыразимость духовного опыта выливается в тысячи пламенных строк религиозной поэзии; непостижимость Бога становится единственной возможностью познать Его; абсолютное знание оказывается незнанием; единство с Богом – непременно различие; отсутствие «я» – наше истинное присутствие; отдаляющее от Бога сомнение – шаг навстречу Ему; этап мрака – путь к беспредельному свету; молчание – речь истины.
Откровения людей, переживших мистический опыт, изобилуют противоречивыми, контрастными описаниями состояний, выразить которые невозможно, не прибегая к алогичным высказываниям, обескураживающим рациональное мышление. Почему же, делясь своим опытом, мистики в один голос обращаются к своей любимой фигуре речи – оксюморону? Кажется, что лишь он способен удовлетворить их желание найти словесный эквивалент необычайности произошедшего. Парадокс обезоруживает разум, уверенный в своём всемогуществе, давая понять, что ему не место на территории Запредельного.
Духовный опыт сметает законы формальной логики, слишком хрупкие, чтобы противостоять мистической очевидности. Парадокс перестаёт ощущаться как нечто несоответствующее реальности. Напротив, оказывается, что именно он способен выразить её удивительные свойства. Если логика раздваивает наше восприятие, не позволяя объять мир целиком, то мистическая алогичность устраняет эту двойственность, открывая глубинное единство противоречий. Они не сглаживаются и не приводятся к общему знаменателю, а самоликвидируются. В мистическом состоянии сознания, проникнутом чувством целостности бытия, противоречия естественно вписываются в сущность мироздания.
Часто в описаниях мистического опыта встречаются такие пары состояний: единство и различие, полнота и пустота, исчезновение и пробуждение «я», рождение и смерть, присутствие и отсутствие, видение и невидение. Сочетая несочетаемое, мистики давали другим возможность увидеть реальность в новом ракурсе, уйти от трафаретного восприятия, не позволяющего обнаружить многогранность существования. Однако обращение к оксюморону не было намеренным лингвистическим трюком. Мистики повиновались парадоксальности, внутренне присущей высшему знанию и рвущейся наружу, чтобы высказать себя. Зная о ничтожности языка, они не пытались усилить откровения изощрёнными словесными приёмами, но обращались к ним потому, что с их помощью лучше всего удавалось выразить необыкновенную природу Божественного.
Человек, постигающий единство противоположностей, способен погрузиться на ту глубину, где происходит их синтез. Е.Рерих считала, что умение чувствовать и принимать противоречия указывает на расширение нашего сознания, его готовность вбирать жизнь в её истинном облике. Она писала: «…именно вмещение противоположений и является пробным камнем или свидетельством наличия в нас духовности. Все учения древности, так же как и Учение Христа, указывают на необходимость вмещения антитез, ибо сама жизнь соткана из таких кажущихся противоречий»303.
Универсальным парадоксом является опыт единства, в котором две души – человек и Бог – становятся нераздельными, оставаясь при этом самими собой. Тот же опыт проявляется и тогда, когда сознание, сливаясь со всем мирозданием, переживает единство как спаянную Божественным замыслом множественность. Оно чувствует и свою отдельность, и свою неотделимость от Целого. Мистический опыт ломает шаблон противоположности этих состояний. Высшая стадия опыта единства – не что иное как предельное вчувствование в гармонию множественности. Шри Ауробиндо пишет об искателе интегрального знания: «Переживание Божественного Единства, достигшее своего апогея, обретает для него ещё большую глубину, достигает еще большей широты охвата, если сопровождается всеобъемлющим переживанием Божественной Множественности»304.
Нередко можно увидеть, как в текстах различных духовных учений само Высшее Начало наделяется противоречивыми характеристиками. В «Дао дэ цзин» сказано: «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало»305. В Упанишадах встречается синонимичное описание Высшего Начала: «Оно движется – оно не движется, оно далеко – оно же и близко, оно внутри всего – оно же вне всего»306.
Некоторые мистики описывали подобный опыт, не задумываясь о значении парадоксальности, в то время как другие использовали её как ключ к постижению Высшего Начала, в котором плавятся противоречивые черты действительности. Христианский философ Н.Кузанский, постигнув единство противоположностей, писал, обращаясь к Богу: «Так я увидел, что место, где ты обретаешься без покровов, опоясано совпадением противоположностей. Это стена рая, в котором ты обитаешь; дверь туда стережёт высочайший дух разума, который не даст войти, пока не одолеешь его. Тебя можно увидеть только по ту сторону совпадения противоположностей»307. Подобно этому, описывая высший йогический опыт, М.Элиаде замечает: «В самадхи йогин превосходит оппозиции и, обретая уникальный опыт, «объединяет» пустоту и сверхизобилие, жизнь и смерть, бытие и небытие. Ничто совпадает со Всем»308. Таким образом, мистики понимали, что невозможно приблизиться к абсолютному знанию, минуя встречу с парадоксальностью, которая вручает человеку своеобразный входной билет.
Ещё одна пара оппозиций, трудно воспринимаемая рациональным мышлением – одновременное переживание иллюзорности и насыщенной реалистичности обыденной жизни. Чувство иллюзорности доводит до нашего сведения, что мир вовсе не такой, каким кажется, словно всё, что нас окружает – причуды некой прихотливой фантазии, облекающей мир в обманчивый флёр. В то же время интенсивность реальности так рьяно вторгается в сознание, что оно не может сопротивляться ни ей, ни этой замысловатой синхронности реального и иллюзорного. Ощущение иллюзорности вовсе не предполагает убеждённости в том, что мир, в котором мы привыкли жить, – мираж, оно лишь указывает на то, что под слоем видимой жизни спрятано нечто иное. Благодаря иллюзии мы яснее постигаем реальность. Р.Роллан в биографии Рамакришны пишет, как видит майю (иллюзию) святой: «…перед ним встаёт истинный лик Майи: она в одно и то же время истина и ложь, знание и неведение…то, что ведёт к Богу, и то, что не ведёт к нему»309.
С одной стороны, мы чувствуем, что в духовном переживании привычный мир раскалывается надвое: знакомая, обхоженная земля остаётся позади, открывая горизонты неизведанной прежде реальности. С другой стороны, это двоемирие – только видимость. Мы присутствуем в двух Вселенных, на самом деле находясь лишь в одной. Едва ли читатель останется доволен подобным объяснением, придающим парадоксальности мистического опыта ещё большую таинственность, но объяснить необъяснимое можно лишь ещё глубже погружаясь в его тайну.
Мистический опыт также позволяет увидеть, что личное и безличное в нашем восприятии Божественного, – не более, чем категории, данные Ему классифицирующим рассудком. Мы можем иметь отношения с личностью Бога или признавать лишь безличный Абсолют, но на уровне совпадения противоположностей эти аспекты Божественного сливаются воедино. Чаще всего подобное осознание приходило к мистикам, не стиснутым традицией, убеждающей в истинности или верховности одного из этих аспектов Бога. Например, Рамакришна с равным благоговением почитал и безличного Брахмана, и свою Возлюбленную Божественную Мать – богиню Кали, которую с горячей преданностью любил всю жизнь. Для него Кали и Брахман были двумя ликами Единого, превосходящего противоположности личного и безличного.
Р.Роллан описывает откровение Рамакришны следующим образом: «Отныне всё становится ясным. И духовидец, вернувшийся из огненной бездны Брахмана, находит на берегу, к своей великой радости, божественную Мать, свою возлюбленную. И он смотрит на неё теперь новыми глазами, так как ему открыт её глубокий смысл, её тождество с Абсолютом. Она есть Абсолют, входящий в соприкосновение с людьми, безличное, которое становится человеком – становится женщиной»310. Рамакришна чувствовал единство разных проявлений Божественного, которым человек не вправе отводить определённое место в умозрительной иерархии. Наставляя своих учеников, он выбирал для них духовный путь, соответствующий их внутреннему миру: одних он направлял на путь любви к Божественной личности, других – на путь познания безличного Абсолюта. Таким образом, он определял наиболее подходящую почву, которая принесёт душам его учеников лучшие плоды.
Единство личностного Бога и безличного Божественного начала отражено и в христианском догмате Троицы, где Святой Дух предстаёт равноценной ипостасью наряду с Богом-Отцом и Богом-Сыном. Триединство Божественных Лиц отметает вопрос об иерархии между ними. Стоит вспомнить и еврейскую мистику, в которой безличное Божественное начало Эйн Соф – Бесконечное, Неведомое и не имеющее атрибутов – едино с личностным Богом, открывшимся еврейскому народу.
Человек, продвинувшийся на духовном пути, обретает способность к синтезу не только противоположных свойств Божественной реальности, но и к синтезу различных путей её постижения. Он объединяет и расширяет, вместо того чтобы разделять и сужать. Более того, такой человек не просто осуществляет синтез противоположностей, – он видит, что именно их взаимосвязь развивает его сознание, уводя от одностороннего развития, зацикленного лишь на одном качестве или свойстве Истины. В интегральной йоге Шри Ауробиндо много ценных прозрений о необходимости подобного синтеза, в том числе, о пользе обращённости нашего сознания одновременно к личному и безличному аспектам Бога. Шри Ауробиндо считал, что искатель, идущий путём интегральной йоги, убеждается в том, что «Личность и Безличность послужили двумя крыльями его духовного вознесения, и он предвидит, что достигнет высоты, где их благотворное взаимодействие превратится в слияние их сил, что позволит раскрыть интегральную Реальность и привести в действие изначальную силу Божественного. Не только в фундаментальных аспектах, но во всех процессах своей садханы311 он ощутил их двуединую истину и взаимодополняющее действие…Ибо для искателя интегральной йоги ни один опыт, ни один Божественный Аспект – даже самый запредельный для человеческого ума, даже если человек не чувствует необходимости достигать чего-то большего и легко соглашается признать его как единственную или окончательную реальность – не может рассматриваться как исключительная истина Вечного»312.
Плывущий в ладье блаженства
Самая восхитительная и любимая мистиками черта духовного опыта, его сладостный дар – ни с чем не сравнимое блаженство, чувство безграничного восторга и ликования, расширяющее нас настолько, что мы едва способны выдержать его напор. Забывая себя, мистик целиком отдаётся переполненности Божественным.
В том или ином виде экстаз сопровождает каждый мистический опыт. Он может вызвать слёзы радости и освобождения от тесного «я», выплёскиваемого в необъятность бытия. Пережив это состояние, человек понимает, что ничто не может превзойти его по остроте и глубине ощущений. Экстатический опыт затрагивает не только наше сознание, он также вызывает чувство расширения физической оболочки и её постепенного растворения в Божественной полноте. Часто подобный опыт называют океаническим, поскольку во время него мы ощущаем, как, вливаясь в бесконечность, становимся с ней одним целым.
Блаженство экстаза может доходить до крайнего предела, граничащего с невыносимостью. Нам может казаться, что ещё чуть-чуть, и этот поток захлёстывающего счастья лишит нас жизни. Описание классического религиозного экстаза можно найти в рассказе из коллекции, собранной У.Джеймсом: «У меня было ясное ощущение как бы электрической волны, пробежавшей по всему моему существу. Волны любви затопляли меня одна за другой, – не умею иначе выразить того чувства. Мне казалось, что это дыхание самого Бога. Ясно вспоминаю веяние незримых крыльев надо мною. Никакие слова не могли бы выразить ни с чем не сравнимую любовь, влившуюся в моё сердце. Я громко плакал от радости и любви…Волны набегали на меня, одна за другой, одна другой выше, пока я наконец не воскликнул – я помню это: «Я умру, если эти волны не перестанут набегать на меня!». И я сказал: «Господи, я не могу больше вынести этого»…Был уже поздний вечер, когда ко мне в контору зашёл один из певчих хора, где я был регентом. Он нашёл меня по-прежнему громко плачущим и спросил меня: «Мистер Финней, что с вами?». Некоторое время я не в силах был ему ответить, и он меня снова спросил: «У вас какое-нибудь горе?». Тогда я сделал над собой усилие и ответил ему: «Нет, но я так счастлив, что не могу жить»313.
Мистический экстаз – это опыт абсолютной полноты в противовес опустошённости, так хорошо знакомой современному человеку, оторвавшемуся от корней своего духовного «я». Ничто не способно насытить нас так, как приобщение к истоку и смыслу бытия. Экстаз – это счастье наполненного сосуда, осознающего какую драгоценность он вмещает. От природы экзальтированнный тип личности склонен к неожиданным и ничем не обусловленным приступам экстаза, для которых достаточно малейшего повода – прекрасного заката или строчки вдохновенной поэзии; в других же случаях экстатический опыт становится наградой за недюжинное духовное усердие.
Не всегда экстаз врывается к нам как всесметающий тайфун. Он может облечься и в молчаливое, созерцательное ликование, сохраняющее ясность и свежесть прохладного утра. Более того, именно такой «скромный», сознательный экстаз ценился мистиками разных традиций превыше всего. Они полагали, что яркие вспышки неудержимого экстаза возможны только на поверхности нашего «я», подверженного влиянию эмоциональной природы, тогда как истинный экстаз Богообщения подобен величественному спокойствию горной вершины. Христианские и суфийские мистики подчёркивали необходимость трезвения – состояния, в котором мы способны сохранять наблюдение за «пьянеющей» в Боге душой. Как заметил Г.Померанц, «бурные вспышки экстаза возможны на пути в глубину, но глубина останется недостижимой, если порыв не уравновесит трезвость»314.
Первое время, когда мы только вступаем в Божественный чертог, мистический опыт дарит нам небывалую радость, он окрыляет и воодушевляет идти вперёд, давая понять, что в человеческой жизни сложно вообразить нечто более удивительное. Но каждый человек однажды сталкивается с проверкой на прочность – блаженство покидает его, молитва и памятование о Боге не приносят былого трепета, и ему кажется, что мост между ним и Богом пал. Находясь в растерянности, он думает, что сбился с пути и обвиняет себя в небрежности. Лишь позднее к нему приходит понимание: порой Бог испытывает человека, чтобы узнать, нужен ли Он ему без той радости, которой одарял прежде. К чему привязан человек на самом деле – к экстатическому опыту или к Тому, с кем желает идти рука об руку, не ожидая награды и не рассчитывая на неё?
Экстатический опыт подчас становится наркотиком, и как только он исчерпывает себя, привязанный к нему человек остаётся ни с чем. Это ещё одна причина, по которой духовные учителя не поощряли слишком пламенный экстаз. Не следует отождествлять присутствие Бога лишь с этим состоянием сознания. Духовное наслаждение не может служить самоцелью, иначе привязанность к нему превратится в шлагбаум, пресекающий нам путь к самому Богу. Блаженство – это
Интенсивность существования
Каждый мистический опыт насыщает мгновение невероятной жизненностью и полнотой. Мы познаём интенсивность бытия и пьём нектар своего абсолютного существования, как никогда прежде ощущая, что мы ЕСТЬ. Это осознание настигает нас как ошеломляющее откровение, как громадная, всезатопляющая волна. Когда это случается впервые, мы вдруг понимаем, что прожили множество лет, не зная по-настоящему этого потрясающего факта! Мы наконец-то чувствуем Жизнь, непрерывно пульсирующую в нашем сознании. Каждый из нас, часто сам того не сознавая, тянется к этому опыту на протяжении многих лет, стремясь ярче ощутить вкус жизни, – так подсознательная религиозность жаждет обрести предназначенный душе опыт. Как писал М.Элиаде, «религиозный человек всей душой стремится существовать, глубоко погрузиться, участвовать в реальности»316.
Издавна человек стремился к тотальному переживанию Жизни, выискивая всевозможные способы насытить это желание, но чаще всего они оказывались ложной мишенью. В погоне за опытом Жизни, человек пытался заполнить дни пёстрыми красками событий и впечатлений, чередой быстро сменяющих друг друга декораций и лиц. Он шёл на бесцельный риск, чтобы почувствовать остроту жизни, но она по-прежнему ускользала.
Мистический опыт интенсивности бытия не связан с бесконечным потреблением впечатлений. Это путь не в широту и количество, а в глубину и качество. Подобный опыт может нагрянуть в самых заурядных обстоятельствах, ибо «дух дышит, где хочет» (Ин 3:8). Он открывает нам удивительную ценность самых простых вещей, значимость незначительного, красоту всего, с чем мы постоянно входим в соприкосновение. Мгновение интенсивного бытия обладает большей содержательностью, чем тексты всех священных писаний, оно затмевает своим значением долгие годы духовных практик. Снимая покрывало с лика жизни, оно показывает её такой, какая она есть в своём высшем проявлении. У мистической поэтессы Лаллы есть стихотворение об этом:
«Люди без сознания
Читают священные писания,
Словно попугаи в клетках,
Повторяющие:
Рам, Рам.
Всё это – мнимое знание.
Лучше читай со мною
Каждый живой миг
Словно пророчество»317
В этом опыте мы можем проникнуться не только истиной своего существования, но обнаружить также, что и существование другого человека пронизывает нас насквозь. Мы впервые по-настоящему видим, что он Живой. Конечно, это звучит глупо, но лишь для того, кто ещё не знаком с подобным открытием. Тот, кто испытал это хотя бы однажды, несомненно, поймёт, о чём идёт речь. Изумлённые, мы смотрим на человека, как на величайшее чудо во Вселенной. В этот момент он становится для нас средоточием всей жизни в её концентрированном виде. Мы видим его духовным взором, превосходящим наш обыденный ум. Вот как описывает этот опыт дзэнский мастер Сэкида Кацуки: «…когда вы сидите у постели любимого человека и наблюдаете за ним, вы чувствуете и понимаете в глубинном ядре своего ума: действительно, это он! Если только вы сможете увидеть, что этот человек в самом деле здесь, в то же мгновение всё, что вы слышите и видите, расскажет вам о глубоком смысле существования»318.
Интенсивность бытия проявляется и в том, что во время мистического опыта всё воспринимаемое втекает в наше сознание в очень живом, насыщенном виде. Цвета, присутствующие в окружающем пространстве, выглядят ярче обычного, контуры предметов становятся более рельефными, словно дышащими и проникнутыми единой с нами жизненной сутью. Слова, которые мы слышим в это мгновение, текут сладкой мелодией; мы можем плохо понимать их смысл, так как рациональное восприятие притупляется, но их внутреннее наполнение от этого кажется ещё более весомым. Само пространство кажется вибрирующим и излучающим нечто неуловимое, но осязаемое. Д.Кришнамурти фиксирует эту особенность восприятия: «осознаётся рост чувствительности мозга; цвет, форма, очертания, общие формы вещей – всё стало более интенсивным и необыкновенно живым»319.
Так нам открывается дверь в новое измерение жизни – абсолютное, красочное и поражающее своей новизной, соседствующей с предсказуемым течением будней. Мистический опыт становится ответом на бесконечные поиски Жизни вовне, показывая нам, что её мощь и полнота обнаруживаются лишь тогда, когда мы заглядывает вглубь собственной души.
Мистерия сотворчества
Творите в сердце и наполняйте мир
прекрасными созвучиями
Надземное
Каждому человеку, способному погружаться в творческий процесс с головой, знакомо ощущение соприсутствия чему-то необычайному, неожиданно рождающемуся прямо у него на глазах. Писателю или музыканту кажется, что он не создаёт то, над чем трудится, а только внимает этой удивительной мистерии самосоздания, целиком подчиняясь её замыслу, становясь свидетелем того, как она выныривает из неведомых глубин. Это состояние отражено в строках поэта А.Вознесенского:
«Стихи не пишутся – случаются,
Как чувства или же закат.
Душа – слепая соучастница,
Не написал – случилось так»
То же самое состояние описывал христианский мыслитель Филон Александрийский: «Иногда, приступая к работе с пустотой в голове, я внезапно чувствовал, как что-то наполняло меня; мысли невидимым образом лились ко мне целым потоком и запечатлевались в моём уме; благодаря этому приливу божественного вдохновения, я приходил в необычайное возбуждение и терял сознание о месте, где я находился, об окружающих меня, о самом себе, о том, что я говорил и писал. Я сознавал в это время только богатство ниспосланного мне дара толкования, наслаждался сверхъестественной проникновенностью моего вдохновения и ощущал в себе величайшую энергию ко всему, что предстояло сделать»320.
Творческий акт выявляет в нас новые грани, взывая к тем глубинам нашего «я», о существовании которых мы и не подозревали. Он окунает в безграничную сокровищницу идей и заряжает энергией для их воплощения. Творя, мы попадаем в иную реальность, в мир неизведанного и неосуществлённного, жаждущего своего осуществления через нас. Мы входим в сферу непроявленного – Божественную бездну, из которой когда-то возникло всё существующее. Черпая образы из этой бездны и вкладывая себя в их материальное воплощение, мы реализуем свою творческую роль в становлении мира. Н.Бердяев писал о религиозном смысле творчества: «В тайне творчества открывается бесконечная природа самого человека и осуществляется его высшее назначение»321.
Творчество – это таинство, открывающее человеку его призвание – быть не только пассивным свидетелем созидательной мощи Бога, но и самому, наследуя Его черты, созидать миры, продолжая задуманное творение. Бог начинает своё созидание на незримом идейном уровне, человек же, улавливая облик Божественного замысла, реализует его на уровне материальном. Вкладывая пыл своей энергии, он придаёт интуитивно постигаемому облику земную форму, доступную восприятию каждого. Бог создаёт потенциал, человек даёт ему осязаемую жизнь.
Совершая творческий акт, мы можем пережить проблеск мистического опыта. Покоряя себе нашу волю, творчество уподобляет нас мистику, заворожённому созерцанием Божественного. Творческий акт требует той же предельной сосредоточенности, что и религиозное созерцание. Более того, он приносит тот же плод. Как и мистический опыт, творчество обновляет и очищает нас. В процессе созидания сквозь человека проносится поток вдохновения, вымывающий из души всё, что помешало бы ей воплотить новую жизнь, ждущую своего часа. Н.Бердяев замечает: «Творческий опыт – особый религиозный опыт и путь, творческий экстаз – потрясение всего существа человека, выход в иной мир. Творческий опыт так же религиозен, как и молитва, как и аскеза»322.
Поделиться книгой: