Размышления о жизни Христа

Нам сказано, что они водятся в полях: это, очевидно, означает, что они свободно и беспрепятственно перемещаются в области созерцания. А для чего нужно заклинание этими зверями? – Оно нужно, чтобы беспокойные отроковицы не тревожили душу попусту всякий раз, как она выходит в созерцании; не отрывали возлюбленную от столь почтенного общества и не вмешивались без нужды. Нахалок отпугивает авторитет тех, из чьего общества они норовят увести душу, и это хорошо. Конечно, в ее собственной воле – освободиться для себя или заботиться о младших сестрах. Но Жених рассудил, что следует запретить им беспокоить и будить ее, пока она сама не захочет проснуться. Ибо Жених знает, как горячо любит Его невеста ближних; мать и сама достаточно тревожится о дочерях, заботится об их благополучии; она сама никогда не покинет их и не откажет в помощи всякий раз, как это действительно нужно. Поэтому Он решил, что можно положиться на ее собственную рассудительность и доверить ей самой решать, сколько и когда делать для них»[214]. Вот что пишет Бернард.

Глава L. О ТРЕХ РОДАХ СОЗЕРЦАНИЯ

Ты должна знать, что созерцание бывает трех родов: два главных – для совершенных, а третий – добавочный, для несовершенных. Два главных – это созерцание Божия величия и созерцание небесной курии. Третий род, для начинающих и несовершенных, – это созерцание человечества Христа. Его-то я и опишу для тебя в этой книжечке. С него тебе следует начинать, если хочешь подняться к более высоким; в противном случае ты не сможешь подниматься, а будешь опускаться.

Итак, посмотри сама, насколько необходима тебе наука, изложенная в этой книжке. Будь уверена: ты никогда не сможешь подняться умом к высотам Божьим, если не будешь долго и тщательно упражняться в этой науке. Об этом Бернард говорит так: «Очевидно, есть два рода созерцания. В одном мы созерцаем устройство, счастье и славу горнего града, в котором живет, действует или отдыхает великое множество небесных граждан. Во втором мы созерцаем величие, вечность и божество самого Царя. До первого мы добираемся словно сквозь глинобитную стену; до второго – сквозь камень. Но чем труднее рыть, тем слаще на вкус то, что выроешь»[215].

И ниже: «Однако Церковь не может пробиться сквозь камень всеми своими частями: ведь не все, кто в Церкви, способны узреть таинства Божественной воли (Еф 1, 9) или сами дойти дл понимания глубин Божиих (1 Кор 2, 10). Поэтому Церкви указано селиться не только в каменных пещерах, но и в глиняных землянках. Кому-то из совершенных острота ума позволяет вгрызаться в науку, а чистота сердца дает проникнуть в ее сокровенные тайны; такой пробивает скалу и обитает в каменной пещере. Среди прочих есть такие, у кого не хватает либо сил, либо смелости самим прорыть скалу; пусть они роют яму в глине и довольствуются тем, что могут созерцать умом славу святых. Эти выкапывают себе землянки и живут в них. А кто неспособен даже на это, тому предложи созерцать Иисуса и Его распятие (1 Кор 2, 2): пусть поселится в каменной пещере, которую сам не рыл, пусть получит жилье, над которым не трудился (Ин 4, 38). Над камнем трудились иудеи; он войдет в пещеру, вырытую трудами неверных, чтобы стать верным. Пусть не боится, что его выгонят: его зовут войти. Войди в скалу и сокройся в земляной ров от страха Господа и от славы величия Его (Ис 2, 10). Кто нетверд и ленив душой, пусть прячется в земляном рву, пока не наберется сил и не станет способен на большее. Пусть окрепнет – тогда он сможет сам пробивать скалу и копать себе в ней пещеру, через которую войдет во внутренность Слова – через труд души, сильной и чистой. А если мы поймем, что «ров» – это рана той земли, которая го ворит: «Прорвали руки мои и ноги мои»[216], то у нас не будет сомнения, что раненая душа, поселившись в таком рву, выздоровеет. В самом деле, какое лекарство лучше залечит раны совести, лучше прочистит зрение ума, чем постоянное размышление о ранах Христовых?

Но пока душа не излечена, пока не очищена совершенно, я не думаю, что к ней можно обратить такие, например, слова: «Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой» (Песн 2, 14). Как дерзнет показать лицо свое или подать голос душа, которой велено прятаться? Ей сказано: «сокройся в земляном рву» (Ис 2, 10). Почему? Потому что лицо ее безобразно и недостойно того, чтобы его видели. И впредь будет недостойно, пока не сделается приятно для глаз. Но если она поселится в земляном рву и станет лечиться и очищать внутреннее око свое и преуспеет в этом, тогда и она сможет, открыв лицо, прямо смотреть на славу Божию(2 Кор 3, 18). Тогда она сможет громко рассказывать обо всем, что увидит, и голос ее будет сладок и лицо ее будет приятно. Не может быть неприятно лицо, прямо обращенное к ясному свету Божию. Но для этого и сама она должна быть ясной и чистой: она должна преобразиться в подобие той светлой чистоты, которую созерцает. В противном случае, отважившись поднять лицо горé, она будет вынуждена тотчас отвернуться: само несходство оттолкнет ее, непривычно яркий свет больно ударит по глазам и обожжет лицо. Чистая, она сможет взглянут на чистую истину; тогда возжаждет она увидеть лицо самого Жениха, а потом и голос Его услышать»[217]. Вот что пишет Бернард.

Видишь, как необходимо тебе размышление о жизни Христа. Авторитет ясно утверждает: если ты в нем не очистишься, никогда не сможешь подняться к высотам Божиим. Поэтому упражняйся в нем неусыпно и упорно.

Кроме того, теперь ты знаешь, какие бывают три рода созерцания: созерцание человечества Христа, небесной курии и божественного величия. А еще ты должна знать, что в каждом из трех родов бывают два выхода ума: интеллектуальный и аффективный. В сорок девятой беседе на Песнь Песней Бернард говорит о них так: «У блаженного созерцания два выхода: один в уме, другой в чувстве; один в свете, другой в жарком огне; один в познании, другой в любви. Благочестивое чувство, и сердце, пылающее любовью, и вливающийся в него поток святой веры и преданности, а также могучий дух, исполненный рвения, – все это приносят нам не откуда-нибудь, а прямо из винного погреба[218]»[219].

Глава LI. О созерцании человечества Христа

Об этом Бернард в беседе на Вознесение говорит следующее: «В нас есть две вещи, подлежащие очищению: ум и чувство. Ум в нас, чтобы познавать, чувство – чтобы хотеть»[220]. И немного выше: «Ум удручается, когда мыслит многое, когда не собирает себя вокруг одного-единственного размышления. Эта единственная мысль приходит к нему из того города, граждане которого слиты в одно (Пс 121, 3)»[221]. И чуть дальше: «Чувства в падшем теле больны: их раздражают и воспаляют различные страсти; не только сделать их здоровыми, но хотя бы смягчить раздражение невозможно, пока воля не захочет одного, не устремится вся к одному»[222].

И ниже: «Но Христос просвещает ум, Христос очищает чувство. Ибо пришел Сын Божий и совершил в мире столько великих чудес, что отвратил ум наш от всех мирских вещей. Теперь мы можем всегда размышлять об одном – о сотворенных Им чудесах (Пс 97, 1), и сколько бы ни размышляли, этого никогда не будет достаточно. Он оставил нам бескрайние поля, по которым может вольно гулять ум; Он Сам – неиссякаемый источник этих размышлений. Разве можно достаточно размышлять о том, как Бог всяческих предшествовал нам, пришел к нам, снизошел к нам на помощь? Как несравненная Мощь возжелала умереть, чтобы мы жили, рабствовать, чтобы мы царствовали, скитаться в изгнании, чтобы мы вернулись на родину, захотела унизиться до трудов последнего раба, чтобы восставить нас выше всех (Быт 41, 41) Своих тварей?»[223] И еще: «Откуда нам в этой тьме истина? Откуда любовь в этом лукавом веке (Гал 1, 4), в этом мире, который весь лежит во зле (1 Ин 5, 19)? Думаешь, здесь может найтись кто-нибудь, кто просветит ум, возгреет чувство? – Найдется, если мы обратимся ко Христу, чтобы Он сорвал покровы, окутывающие сердца»[224].

А в сорок третьей беседе на Песнь Песней он говорит так: «Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, между сосцов моих пребудет» (Песн 1, 12). – И я, братья мои, с тех пор, как обратился, не набрал себе красивый букет заслуг – я сам это знаю; вместо них я постарался собрать такой вот пучочек и поместить его на груди, между сосцов моих. Пучок этот состоит из горьких трав и колючих веток – из горестей и тревог Бога моего. Там детские тревоги бегства и горести нужды; там труды проповеди и тяготы бездомной жизни; там усталость от хождения по дорогам и недосыпание от молитвенных бдений; искушения поста и слезы сострадания; там коварные ловушки фарисеев и предательство лжебратьев (2 Кор 11, 26); там эпилептики и паралитики; плевки, тычки, насмешки, брань, – словом, все сучья и колючки, которые в великом изобилии произрастил евангельский лес ради спасения нашего рода»[225].

И ниже: «Размышлять обо всем этом – мудрость, говорю я вам. На этих размышлениях я возвел себе совершенство праведности. В них – полнота знания, в них – богатство спасения, в них – изобилие заслуг (Ис 33, 6). Из них я черпаю порой горькое питье исцеления, из них же в другой раз – сладкое масло утешения. Они дождем орошают меня в засушливую пору невзгод, а в пору удач они меня обуздывают. На жизненном пути они – мои поводыри; они ведут меня царским путем между радостями и печалями нынешней жизни, отводя беды, нависающие надо мною с обеих сторон. Они примиряют меня с Судией мира, представляя мне мягким и смиренным Того, Чьей мощи все трепещет и ужасается. Они показывают мне мирным и кротким Того, Кто страшен для царей земных (Пс 75, 13); любезным и дружелюбным Того, Кто недоступен даже Началам. Вот почему у меня всякий день одно на устах, как вы знаете; одно всегда в сердце, как знает Бог; одно на кончике пера – почитайте, узнаете; одна у меня тонкая и глубокая философия – знать Иисуса распятого (1 Кор 2, 2)»[226]. Вот что пишет Бернард. И достаточно пока о созерцании человечества Христова, тем более что всю эту книгу я пишу для тебя именно об этом.

И вот что еще тебе нужно знать: этому роду созерцания не обязательно должна предшествовать деятельная жизнь, ведь оно направлено на вещи телесные, то есть на деятельность Христа по человечеству. Этот предмет можно предлагать для созерцания не только более совершенным, но и начинающим – он для всех близок и понятен. К тому же этот род созерцания, как и деятельная жизнь, и от пороков нас очищает, и добродетелями пропитывает. Поэтому он ставится наравне с деятельной жизнью.

Итак, когда говорят, что созерцательной жизни обязательно должна предшествовать деятельная, имеют в виду два других, более высоких рода созерцания: небесной курии и Божия величия; они – только для совершенных. А этот род, о человечестве Христа, правильнее называть не созерцанием, а размышлением.

А теперь посмотрим, что говорит Бернард о двух других родах.

Глава LII. О созерцании небесной курии

О созерцании небесной курии Бернард в шестьдесят второй беседе на Песнь Песней говорит так: «Каждому из нас дозволено – еще в это смертное время – прямо сейчас отправиться навестить патриархов, прямо сейчас поздороваться с пророками, прямо сейчас занять место в сенате апостолов, прямо сейчас присоединиться к хору мучеников. И не только: мы можем на быстрых крыльях ума посетить жилища блаженных добродетелей и селения ангелов – от самых малых до Херувимов и Серафимов, кого куда донесет его набожность; в гостях у них каждый из нас еще больше заразится любовью к Богу, насколько кто захочет; дух впустит его в свой дом: если будет стоять и стучаться, дверь тотчас откроется (Лк 12, 36)»[227].

А в четвертой беседе на Вознесение Господне он говорит так: «Счастлив, чье размышление никогда не упускает из виду Господа (Пс 18, 15), кто непрестанно, до самого конца перебирает в сердце своем радости, ожидающие его одесную Господа (Пс 15, 11). Что покажется ему тяжким, если в уме его всегда присутствует мысль, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим 8, 18)? Чего возжелает он в этом лукавом веке (Гал 1, 4), если перед глазами у него всегда Господни блага в земле живых (Пс 24, 15), если он всегда видит вечные награды (Пс 26, 13)?»

И чуть ниже: «Кто бы дал мне возвести вас в горние высоты и поставить там (Вар 5, 5), чтобы вы увидели радость и ликование, грядущие к нам от Господа (Вар 4, 36)?»[228] И ниже: «Что может быть лучше, чем пребывать душе там, где хорошо (Пс 24, 13), даже если тело пока не может за ней последовать? Помимо этого и нет ничего действительно хорошего».

И чуть дальше добавляет: «Кто из вас, размышляя про себя о той будущей жизни, о радости, наслаждении, блаженстве и славе сынов Божиих (Рим 5, 2), кто, спрашиваю я, из тех, чья совесть спокойна, представив себе будущую жизнь, не исполнится внутренней сладости и не вырвется у него возглас: Господи! Хорошо нам здесь быть (Мф 17, 4). Не здесь, конечно, на чужбине, где его, горемыку-странника, удерживает тело; а там, в сладостном и спасительном помышлении, в котором он пребывает сердцем: Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы (Пс 54, 7)».

И немного дальше: «Заклинаю вас, братья мои, не отягощайте сердца ваши житейскими заботами (Лк 21, 34). Снимите, молю вас, с ваших сердец неподъемный груз земных помышлений». И ниже: «Образуйте в ваших сердцах шатры патриархов и скинии пророков. Вознесите сердца ваши и руки (Плач 3, 41) помышлений ваших и постройте дома всей небесной курии, возведите многообразные обители (Ин 14, 2) и пойдите по ним, как тот, кто обходил шатер Господень, придя заколоть Господу жертву славословия и воспевая псалом[229]: Как вожделенны жилища твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни (Пс 83, 2). Совершите обход и вы, братья, неся жертву набожности и благочестия; посетите душой горние селения и многочисленные обители в доме Отца (Ин 14, 2). Смиренно прострите в земном поклоне сердца ваши перед престолом Бога и Агнца (Откр 8, 3). Почтительным поклоном приветствуйте по очереди каждый полк ангелов[230], когорту патриархов, отряд пророков, сенат апостолов. Посмотрите на венцы мучеников, спле тенные из алых и пурпурных цветов; понюхайте лилии девических хоров; вслушайтесь с восхищением в звуки новых песен, льющихся, словно медовые реки, напрягите слух вашей души, насколько позволят ее неокрепшие больные уши[231]. «Я вспоминаю об этом, – говорит Пророк, – и тает во мне душа моя, потому что я перейду в то место, где стоит дивный шатер, и дойду до самого дома Божьего»[232]»[233]. Вот что пишет Бернард. И хватит о созерцании небесной родины.

Глава LIII. О созерцании Божия величия

Перейдем к более высокому – к созерцанию Господа, которого, я думаю, достигали немногие. Однако давай и мы с тобой наберемся храбрости, почтительно прислушаемся к словам Бернарда – пусть он введет нас в этот предмет хоть немного. Попробуем – если будет на то изволение Господне – извлечь из них что-нибудь для нас ценное.

Итак, Бернард в сорок первой беседе на Песнь Песней рассказывает о том, как товарищи Жениха, то есть ангелы, говорят: «Золотые сережки мы сделаем тебе с серебряными блестками»[234]. «Золото – сияние Божества, нисходящее свыше (Иак 1, 17) золото Премудрости. Есть на небесах свои золотых дел мастера, чья служба состоит в том, чтобы мастерить из этого золота маленькие значки – своего рода знаки истины, а затем вставлять их во внутренние уши души. Я представляю себе это дело так: они сплетают, словно из золотых проволочек, некие духовные подобия, и в этих образах предлагают взору созерцающей души чистейшие понятия божественной премудрости, чтобы душа увидела – хотя бы как в зеркале, гадательно (1 Кор 13, 12) – то, чего пока еще не в силах увидеть лицом к лицу (Исх 33, 11).

То, о чем я говорю, – вещи божественные и доступные пониманию лишь тех, кто знает о них по собственному опы ту. Бывает, что еще в этом смертном теле (Рим 6, 12), пока мы еще стоим в вере, пока нашему духовному взору не открылась с ясной очевидностью сама сущность света, иногда все же созерцание чистой истины являет внутри нас какую-то свою часть. То есть иногда кому-то из нас – кому будет дано свыше (Ин 19, 11) – удается, словно забегая вперед, ненадолго ухватить истину, хотя бы отчасти, по выражению Апостола: «Теперь знаю я отчасти» (1 Кор 13, 12). И еще он говорит: «Теперь мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем» (1 Кор 13, 9). Уму, выходящему из себя (2 Кор 5, 13), с молниеносной скоростью сверкнет нечто божественнейшее, мгновенно просияет ослепительный свет. Я не знаю, почему эта вспышка так коротка: то ли для того, чтобы умерить чрезмерное сияние, невыносимое для нас; то ли для того, чтобы преподать нам урок. И тотчас вслед за вспышкой являются, не знаю откуда, воображаемые подобия более низменных вещей, сообразные ощущениям, только что влившимся в нас свыше. Они, словно тусклое стекло, заслоняют от нас чистейший и ослепительно яркий луч истины, свет становится слабее и выносимее для души, теперь душа более способна вместить то, что он хочет ей сообщить. Я думаю, что эти воображаемые подобия образуются в нас внушением святых ангелов, точно так же, как злые ангелы посылают нам богопротивные и дурные образы, негодование, и ярость и бедствие (Пс 77, 49), а это мы знаем несомненно»[235].

И еще в шестьдесят второй беседе на Песнь Песней: «Счастлив ум, дающий себе труд каждый день прорывать себе ход туда сквозь твердую древесину. Счастливее тот, кто пробивается сквозь камень. Ведь можно прорыть и самый твердый камень, только для этого нужен очень чистый и очень острый ум, огромное упорство и целеустремленность, и, наконец, немалые заслуги святости. И кто способен к сему? (2 Кор 2, 16) – Наверняка был способен тот, кто сказал: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин 1, 1).

Разве ты не видишь, что он погрузился в самые удаленные глубины Слова, докопался до самого мозга костей сокровенной мудрости, проник в самое ее сердце и вырыл спрятанную там святыню». И ниже: «Чем труднее рыть камень, тем слаще на вкус то, что оттуда выроешь. Не бойся угроз, которыми Писание остерегает пытливых исследователей Величия: пусть толь ко взгляд твой будет чист и прост (Лк 11, 34), тогда Слава не остановит тебя и не свалит с ног[236], а допустит к себе, если ты и вправду доискиваешься Божьей славы, а не своей собственной. В противном случае слава свалит с ног всякого – но не Божья слава, а своя. Такой искатель славы гнется под чрезмерным грузом славолюбия, не в силах поднять голову вверх, к подлинной славе Божьей, и падает.

Стряхнем же с себя этот груз и станем спокойно рыть камень, пытливо исследуя его глубины, в которых зарыты клады сокровенного знания и мудрости. Если же ты до сих пор колеблешься, послушай, что говорит сам камень: «Работающие во мне не погрешат»[237]. Ты думаешь: Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы (Пс 54, 7). – Кроткий и простой найдет покой там, где хитрому нет хода, и гордый будет сбит с ног, и тщеславный будет задавлен обвалом камней».

И немного ниже: «Не бывает остановлен и сбит с ног пытливый исследователь, если он исследует не величие [Божие], а волю. Порой и такой дерзает рассматривать величие, но не оценивающим взглядом исследователя, а восхищенным взглядом почитателя. Однако, если и случается ему иногда при выходе[238] увлечься и устремиться туда, то это перст Божий (Исх 8, 19) удостоил поднять туда человека, а не человеческая дерзость забралась на высоты Божьи и разгуливает там без разрешения. Когда Апостол упоминает о том, как он был восхищен на небо, он считает нужным извиниться как за дерзость[239]. Но кто иной из смертных осмелится на это? Кто дерзнет сам врываться в страшную область величия Божия ради исследования, какой незваный созерцатель попытается взломать дверь, ведущую к устрашающим тайнам? Я думаю, некоторые исследователи величия Божия должны называться взломщиками, потому что они не восхищаются в область величия, а вламываются туда. Такие бывают придавлены славой, и поделом им.

Так что исследование величия – дело рискованное, а исследование воли – и безопасное, и благочестивое. Почему бы мне не обратить все мои усилия на доскональное исследование священной славы воли Божией, ведь я знаю, что должен быть послушен ей во всем? (Кол 3, 20). Сладостная слава! Она приходит ко мне из созерцания самой сладости, из рассмотрения сокровищ доброты и богатств милосердия (Рим 2, 4; Исх 34, 6), а не из другого какого источника. Именно на этом пути мы видели эту славу Его, славу, как Единородного от Отца (Ин 1, 14): нам является слава той своей стороной, где все – милость и подлинно отеческая доброта. Такая слава не задавит меня, как бы упорно я ни старался в нее проникнуть; скорее, я сам словно вдавлюсь и запечатлеюсь в ней. Поистине, мы все, открытым лицом взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу (2 Кор 3, 18). Мы преображаемся, уподобляясь образу Божию. Но пусть не пытается человек искать образ Божий в славе величия, а не в скромности воли. Моя слава – услышать когда-нибудь о себе: «Нашел Я человека по сердцу Моему» (Деян 13, 22). По сердцу Жениха, сердцу Отца моего.

Тут что главное? – Будьте, – говорит Он, – милосерды, как и Отец ваш небесный милосерд (Лк 6, 36). Вот тот образ, который Он желает видеть, когда говорит Церкви: Покажи Мне лицо твое (Песн 2, 14), – образ кротости и благочестия. Если невеста похожа на Него, он поднимет ее и надежно утвердит на камне. Подойдите к Нему, – сказано, – и просветитесь, и лица ваши не постыдятся. (Пс 33, 6)[240] Как может Смиренный постыдить смиренную, Благочестивый смутить святую, Кроткий напугать скромную? Чистое лицо невесты не отшатнется в испуге от Камня, как не отпрянет от добродетели добродетель, от света свет»[241].

И еще он говорит в беседе на стих Евангелия Пришел Иисус в одно селение, Лк 10, 38: «Эти две сестры обозначают два образа жизни любителей бедности. Одни хлопочут вместе с Марфой, стряпая для Господа Иисуса два лакомых блюда: на первое – исправление с подливкой сердечного сокрушения, на второе – благочестие, приправленное набожностью. Другие вместе с Марией ничем не заняты, целиком освободив себя для Бога. Они предаются созерцанию, рассматривая, что такое Бог – в мире, в людях, в ангелах, в Самом Себе, в грешниках. Они видят, что Бог – правитель и кормчий мира, людей освободитель и помощник, ангелов краса и сладость, Себя самого начало и конец, грешников страх и ужас. В тварях дивный, в людях возлюбленный, в ангелах желанный, в Себе непостижимый, в грешниках невыносимый»[242]. Вот что пишет Бернард.

В созерцании Божия величия мы можем созерцать четырьмя способами. Бернард говорит о них так: «Есть четыре вида созерцания. Первый и величайший – когда созерцающий дивится Божьему величию. Для этого нужно сердце чистое, освобожденное от порока, не отягощенное грехами, чтобы оно легко поднималось горé и какое-то время могло удержать там созерцателя, вышедшего из себя в экстазе, оцепеневшего от восхищенного удивления и словно повисшего в высоте. Для этого необходим второй вид: созерцание судов Божиих. Это зрелище пугающее, сильнейшее потрясение для созерцательного ума. Оно изгоняет пороки, вливает в нас добродетели, преподает начатки мудрости, позволяет сохранить смирение. Третий вид созерцания занимается припоминанием, точнее, пребывает в праздности, вспоминая все хорошее. Того, кто вспомнит добро, оно не оставляет неблагодарным, но побуждает полюбить благодетеля. Четвертый вид – забвение прошлого (Флп 3, 13) и спокойное ожидание обещанного. Этот покой – размышление о вечности: ведь обещанные нам блага вечны. Он питает долготерпение и укрепляет в нас стойкость»[243]. – Это был Бернард.

И хватит пока о созерцании Божия величия.

Глава LIV. О деятельном образе жизни

Мы с тобой рассмотрели упражнение в двух видах жизни – это была первая часть деятельной жизни и жизнь созерцательная, а также сказали о четырех родах созерцания. Нам осталось вы яснить, какого образа жизни придерживаться, чтобы он был нам по силам и чтобы нам легче было подготовиться к созерцанию и достичь его наверняка.

Ты должна знать, что первая часть деятельной жизни требует общения и совместной жизни с другими людьми так же, как созерцание требует одиночества. Общаться с другими нужно потому, что так человек быстрее и лучше достигает цели деятельной жизни. Он краснеет перед другими за пороки, которые у него есть, и за добродетели, которых у него нет, и тем самым исправляется. В одиночестве это не получится, потому что в одиночестве он сам не замечает своих недостатков, а поправить его некому и краснеть не перед кем. Успешно исправиться можно там, где человеку делают замечания и где у него перед глазами нравы других людей, то есть в общежитии: он будет стараться избегать недостатков, из-за которых другие всем противны и никому не нравятся, и стяжать добродетели, из-за которых другие всем нравятся и все их уважают. Так следует поступать и тебе, пока ты остаешься в деятельной жизни: внимательно наблюдай за окружающими людьми и избегай недостатков, какие есть в тебе и в других, – мы об этом уже не раз говорили, особенно в разделе об упражнении в деятельной жизни. Припомни, что было тебе сказано о добродетелях и пороках, и старайся жить соответственно. Ты должна постоянно испытывать саму себя и присматриваться к добродетелям других, и подражать им, и смиряться и всегда пребывать в страхе оттого, что у тебя нет таких добродетелей.

Бернард в пятьдесят четвертой беседе на Песнь Песней учит так: «Не без причины вчера или позавчера объяло меня некое душевное томление, расслабление ума, необычная лень духа. Все было хорошо; я бодро шел своим путем (Гал 5, 7) – и вдруг камень преткновения (Рим 9, 32)) на дороге: я споткнулся и упал. Гордость обнаружилась во мне, и Господь во гневе отвернулся от раба Своего (Пс 26, 9). Отсюда бесплодность души моей, отсюда утрата набожности, которую я переживаю. Как могло так высохнуть сердце мое, скиснуть, словно молоко (Пс 118, 70)[244], сделаться словно земля безводная? (Пс 142, 6). Я и заплакать-то не могу – так ожесточилось сердце! (Мк 16, 14). Обычные размышления не идут в голову. Где восхитительное опьянение духа? (Еф 5, 18). Где ясность ума, и мир, и радость во Святом Духе? (Рим 14, 17). Возьмусь работать руками – нет, лень; ночное бдение – нет, спать хочется; зато на гнев скор, в ненависти упорен, язык метет, как помело, глотка ненасытная, но весь стал я какой-то вялый и тупой, и проповедовать не могу. Увы мне! Все окрестные горы посетил Господь, а ко мне не приближается».

И дальше: «Смотрю я на окружающих и вижу: один необыкновенно воздержан, другой удивительно терпелив, третий – само смирение и кротость, четвертый – благочестив и милосерден; один что ни день выходит [из тела] в созерцании, другой проникает сквозь небеса неотступной молитвой (Сирах 35, 17) и входит, и все они набожны, все единодушны во Христе, все до краев наполнены небесными дарами и благодатью – поистине горы духовные, и Господь посещает их, и Жених всякий день спешит взобраться на них, а они Его радушно принимают. А я? – Не нахожу я во мне ни одной из их добродетелей. Наверное, я – одна из гор Гелвуйских, от которых в гневе Своем отворачивается Господь и в ярости Своей (Иер 32, 37) минует их – Он, благосклонный посетитель всех остальных гор. – Вот такое рассуждение, детки, помогает избавиться от возношения очей (Сирах 23, 4), призывает благодать, приготовляет путь для Жениха».

И ниже: «Я хочу, чтобы вы не щадили себя, чтобы вы обвиняли себя, как только заметите, что в вас хоть чуть-чуть охладела благодать, хоть немного ослабела сила добродетели». И дальше: «На это способен человек, который тщательно следит за собой, пристально исследует все свои пути и стремления, всегда подозревает в себе порок самомнения и следит, не вполз ли он опять украдкой куда-нибудь. Я убедился на собственном опыте, и это чистая правда: самый действенный способ стяжать благодать, удержать ее или вернуть назад – это чтобы Бог, в любой миг взглянув на тебя, нашел тебя не высоко мудрствующим, а боящимся (Рим 11, 20)[245]. Блажен человек, который всегда пребывает в страхе (Притч 28, 14)[246]»[247].

И еще пишет Бернард в послании к братьям: «Научись вла ствовать собой, выстраивать свою жизнь, распоряжаться своим характером. Научись судить себя, себя перед собою обвинять, если надо, выносить себе приговор и не отпускать себя без наказания. Пусть сядет на возвышении судья – Правда, пусть встанет перед ней обвиняемая, пусть придет обвинитель – твоя собственная совесть. Никто не любит тебя больше, никто не будет судить тебя честнее. Проснешься утром – подведи итог прошедшей ночи и сам себе назначь правила и дела на предстоящий день. Вечером отчитайся перед собой за прошедший день и назначь себе план на ночь. При таком строгом распорядке у тебя никогда не будет оставаться времени на распущенность. Распредели свои занятия по часам; на каждый час назначь себе упражнение, сообразно общим правилам учреждения, в котором ты живешь: когда положено духовное – духовное, когда временное – временное. В этих упражнениях дух будет сполна выплачивать свой долг Богу, а тело – духу; если что и будет не исполнено, упущено, недоделано, это не пройдет незамеченным, и в свое время, в своем месте и именно так, как надо, виновный понесет наказание и возместит ущерб»[248].

И еще: «Знаешь, как я восхищаюсь теми, как почитаю, как нежно люблю тех, кто живут словно незнакомые с людьми, ко торых видят ежедневно; они выберут себе из всех только одного или двух, иногда больше, которые кажутся им более горячими духом, и ставят их себе в пример и восторгаются их святыми подвигами в Господе, их телесными упражнениями и духовными достижениями, хотя сами порой бывают лучше тех, кого считают себе образцом для подражания». И ниже: «Один из наших как-то говорил: «Горе мне! Видел я на бдениях одного монаха и насчитал в нем тридцать добродетелей, а в себе нашел, кажется, только одну, и то не уверен». – Может, в нем и вправду была только одна добродетель – но это было подлинно монашеское соревнование в смирении. Итак, я бы хотел, чтобы плодом моей беседы было вот что: пусть каждый из вас всегда старается видеть в других то, чем они выше его самого; в этом и состоит полнота смирения. Может быть, в каком-то деле ты обнаружишь, что превосходишь брата благодатью Божией; но если ты настоящий соревнователь в смирении (ср. 1 Петр 3, 13), ты увидишь, что во многих других делах он выше тебя, и присудишь ему первенство. Может, ты можешь больше работать или строже поститься; ну и что? Зато он, может быть, превосходит тебя терпением, смирением и любовью. Не стыдно тебе весь день носиться с глупыми мыслями о твоих воображаемых достоинствах? Лучше постарайся узнать, в чем твои недостатки (Пс 38, 5)[249]. Это будет куда полезнее»[250]. Это был Бернард.

Видишь, как важно внимательно смотреть вокруг и испытывать себя и других, чтобы обратить себе на пользу нравы окружающих. Вот и займись этим и упражняйся побольше, пока ты ведешь деятельную жизнь, и всегда блюди послушание любви, смирения и благочестия. А самое главное – неукоснительно держись размышлений о жизни Христа и молитвы: то и другое дивным образом просветит тебя по части пороков и добродетелей. Эти два упражнения лучше всех остальных помогут тебе достичь душевной чистоты, а к ней ты должна стремиться из всех сил, ибо она содержит в себе все добродетели, как я объяснял тебе выше, в главе о посте Господнем (гл. 17). И если ты хорошо поняла приведенные мною выше авторитетные наставления Бернарда о созерцании (гл. 49–53), то знаешь, что чем выше ты хочешь подняться в созерцании, тем большей чистотой ты должна облечься, как доспехами. А очищается душа размышлениями о жизни Христа, в особенности о Страстях Его – ты ведь уже прочла о родах созерцания у Бернарда, в его семьдесят второй беседе на Песнь Песней. А еще душа очищается в молитве, которая из упражнений ближе всего к созерцанию: чего молитва добивается трудом и потом, то созерцание вкушает в приятном отдохновении.

И достаточно о том, как жить деятельной жизнью.

Глава LV. О созерцательном образе жизни

Созерцательной жизнью жить нужно по-другому, совсем по-другому. Созерцатель должен быть свободен для одного Бога. Он должен пребывать в одиночестве – по крайней мере, умом. Ты читала об этом выше, в главе о посте Господнем (см. гл. 17).

Ничто не должно занимать его: никакие дела, общественные или личные, никакие насущные телесные нужды, ни ближние с их сиюминутными заботами и просьбами, – он не должен обращать на них свой разум, любовь и сочувствие. Не должно быть ему дела и до себя самого. Одним словом, он должен все отбросить прочь и быть словно бесчувственным и мертвым; тогда он сможет освободиться для одного Бога, разве что какая-то необходимость против воли заставит его отвлечься. Эту науку надо осваивать на досуге, как ты уже читала выше, в рассуждении о созерцании из сороковой беседы Бернарда на Песнь Песней. Надо прекратить всякую деятельность и молчать, по примеру Марии, сколько бы раз тебя ни отвлекали и кто бы о чем тебя ни спрашивал. По примеру Марии надо дать Самому Господу отвечать на вопросы, предоставить Его всемилостивому провидению действовать.

Послушай, как говорит об этом Бернард в пятой беседе на Успение Пресвятой Девы со своим обычным красноречием: «Деятельная Марфа для нас – образец в совершении добрых дел. А Мария – пример созерцателя: она сидит, молчит и не отвечает, когда к ней обращаются. Она всей душой внимает слову Божию, всем умом устремлена к Нему, она жаждет одной лишь благодати богопознания и впитывает ее всем своим существом, до мозга костей, а до всего прочего ей нет дела. Со стороны кажется, что она лишилась чувств, а внутри она восхищена ввысь к созерцанию Бога своего и не помнит себя от счастья».

И чуть дальше: «Мы не удивляемся, когда какой-нибудь брат, с утра до вечера занятый тяжким трудом и делами милосердия, ворчит на брата праздного, ничего не делающего. О том же мы читаем и в Евангелии: Марфа так же сердилась на Марию. Однако мы нигде не прочтем о том, как Мария ворчала на Марфу, потому что не хотела хлопотать вместе с ней. Но ведь она и вправду не могла бы как следует исполнить и то и другое: и прислуживать гостям, отдавшись внешним заботам, и внутренне освободиться, чтобы внимать желанной мудрости. Об этой мудрости написано: «Кто уменьшит деятельность свою, тот сможет воспринять мудрость» (Сир 38, 24)[251]. Вот почему Мария сидит неподвижно и не хочет прерывать покой молчания, чтобы не утратить приятную сладость созерцания, тем более что внутри у нее звучат слова самого Господа: «Освободитесь от дел и посмотрите, как сладостен Господь»[252]»[253].

А в третьей беседе на Успение он говорит так: «Как ты думаешь, в доме, где принимают Христа, может слышаться ропот и ворчание? Счастлив дом, где Марфа жалуется на Марию, и блаженны живущие в нем. Марии-то уж точно не пристало ревновать к Марфе; это было бы и непристойно и непозволительно. Где ты читал, чтобы Мария сетовала: «Почему сестра моя одну меня оставила служить?» (Лк 10, 40). Не может освободившийся для Господа завидовать хлопотливой жизни братьев при служебных должностях; не может и не должен! Марфа не самодостаточна; она всегда не вполне довольна своим положением; она бы хотела, чтобы ее работу делал кто-нибудь другой. К тому же у Марии преимущество: во всяком споре у нее есть адвокат. Пусть фарисей возмущается, сестра жалуется, и даже ученики ворчат: Мария в ответ всегда молчит, а за нее говорит Христос».

И ниже: «Итак, пусть Мария позаботится о том, как ей освободиться от дел, и она увидит, как сладостен Господь[254]. Непременно увидит, говорю я вам, увидит набожным умом, тихо сидя душой у ног Иисуса, глядя Ему в очи духовными очами, внимая словам из уст Того, чья любовь нежна и красноречие сладостно. Благодать излилась из уст Его и обликом Он прекраснее сынов человеческих (Пс 44, 3)[255] и всей славы ангельской. Радуйся и благодари, Мария, ты избрала лучшую часть. Блаженны глаза, видящие, что ты видишь, блаженны уши, удостоившиеся слышать, что ты слышишь. Ты блаженна вполне, сидящая так тихо, что ощущаешь биение сердца и в молчании внимаешь божественному шепоту. Именно так хорошо человеку ждать Господа. Будь проста: оставь не только хитрость, но и многозаботливость, чтобы с тобой пришел тихо беседовать Тот, чей голос сладок и лицо прекрасно. Одного берегись: как бы тебе не начать чересчур полагаться на свои чувства и удостоверение своего ума (Рим 14, 5), как бы не захотеть думать о себе более, нежели должно думать (Рим 12, 3). А то, идя к свету, вдруг станешь спотыкаться в полдень, как в сумерки (Ис 59, 10): посмеется над тобой полуденный бес (Пс 90, 6)»[256]. Это был Бернард.

Итак, ты видишь, что созерцатель должен бросить все: все занятия и телесные упражнения. Справедливо считается, что они не дают нам освободить ум, и потому несовместимы с созерцанием. Они – одна из главных помех для созерцателя. Они мешают ему по-разному: не только когда он занимается ими, но и потом. Они внушают уму беспокойство и тревогу: что я сделал, что сделал не так и что мне еще надо сделать. Кроме того, они оставляют в уме образы и воображаемые представления, которые сильно мешают созерцающему.

Глава LVI. О четырех помехах созерцанию

Посмотрим теперь, что мешает созерцанию. Таких помех четыре, и Бернард в двадцать третьей беседе на Песнь Песней говорит о них следующее: «Если кому из нас случится в какой-то час быть восхищену в тайну созерцания так высоко, и проникнуть в святилище Божие и спрятаться там так глубоко, что никто не сможет до нас докричаться и ничто не сможет нас смутить – ни ощущение бессмысленности и бессилия[257], ни остро колющая забота, ни гложущая вина, ни то, что отвлекает нас еще настоятельнее и от чего еще труднее отделаться: врывающиеся в наш ум фантазмы телесных образов, – тогда он сможет, вернувшись к нам, похвалиться и сказать: «Царь ввел меня в чертоги свои» (Песн 1, 3)[258]. Вот что говорит Бернард.

Итак, первое препятствие – бесчувствие и бессилие. Это ощущение идет от тела. Дело в том, что душа настолько тесно связана с телом, что в какой-то своей части ощущает собственную несостоятельность и действительно неспособна воспринимать некоторые важные для нее вещи, и потому не получает удовольствия от созерцания[259].

Так что во время немощи нет места созерцанию, разве что Бог дарует его нам особой благодатью. Похожим образом могут действовать также сильный голод, или жажда, или холод, или другие телесные помехи.

Вторая помеха – колющая забота, то есть тревога о наших заботах и занятиях. Но об этом тебе должно быть все ясно из авторитетных высказываний, приведенных в предыдущей главе. В пятой беседе на Успение Госпожи Бернард еще подробнее рассказывает о помехах созерцанию и между прочим говорит, что как пыль и песок, попав в телесные глаза, мешают им видеть, так забота о земных делах засоряет глаза души и не дает ей созерцать истинный свет.

Третья помеха – гложущая вина, то есть грех. Он препятствует созерцанию двумя способами: во-первых, когда грех есть в душе. Во-вторых, когда грех был, но уже уничтожен покаянием и исповедью, однако душа о нем вспоминает. Так вот, созерцанию мешает и то и другое. Как темнота препятствует телесному зрению, так грех, находясь в душе, делает ее темной и оттого слепой. Ибо для созерцания нужна душа чистая и прекрасная, а темная душа ничего видеть не может. И как кровь или гной, затекая в глаз, нарушают зрение, так и грех, возвращаемый памятью, затекает в душу и мешает умозрению. Поэтому в то время, когда ты собираешься предаться созерцанию, не думай о грехах. Вообще-то мы должны во всякое время помнить, что мы грешники, за исключением того времени, когда хотим созер цать: тогда нам ни в коем случае не следует останавливаться мыслью на каком-то или каких-то грехах[260].

Бернард говорит на этот счет в пятьдесят седьмой беседе на Песнь Песней так: «Созерцающую Марию мы почитаем в числе тех, кто после долгих собственных трудов и при содействии Божьей благодати смогли достичь лучшего и более радостного состояния. Словно заранее получив помилование, они теперь не озабочены постоянным разглядыванием внутри себя горестных картин своих грехов, но день и ночь размышляют о законе Божием (Пс 1, 2) так, будто уже несомненно прощены и твердо стоят в нем, и ненасытно наслаждаются. А иногда им бывает дано открытым лицом созерцать славу Жениха, отчего они испытывают несказанную радость и сами преобразуются в тот же образ, из славы в славу, как от Господня Духа (2 Кор 3, 18)»[261].

Четвертая помеха – воображаемые представления телесных вещей[262]. Преодолеть ее труднее всего. Именно из-за нее созерцателю рекомендуется одиночество. Он должен быть нем, глух и слеп: смотреть и не видеть, слышать и не понимать, беседой не развлекаться, то есть отвлечься от всего преходящего и соединиться с одним только Богом. Если он будет слышать, видеть и разговаривать, это замедлит или остановит его восхождение, так что всего этого он должен избегать, насколько возможно. Если какая-то необходимость вынудит его оторваться от созерцания, он, возвращаясь, не должен приносить с собой образы, которые без спроса входят в нашу душу через окна пяти чувств.

Созерцатель, в отличие от деятеля, не должен наблюдать, как ведут себя другие, иначе эти представления останутся в его воображении. Но главное – ты должна прекратить беседы с мирскими людьми, даже самыми близкими: я много раз предостерегал тебя от этого. Когда послушание или необходимость, обязанность или обеденное время заставляют тебя что-то делать, делай на совесть, но не прилагай к делу свою волю и не получай от него удовольствия, иначе в память врежутся образы, и когда потом ты освободишься для Бога, они станут тебе помехой.

Бернард говорит на этот счет так: «Обычно приходится делать какую-нибудь ручную работу, но пусть она не поглощает и не услаждает душу, хотя бы и на время; пусть душа сохраняет стремление к духовному деланию и питает его. Пусть душа какое-то время занимается делами, но не растворяется в них. Не вкладывай в дела волю, не получай от них радости, не вспоминай о них; тогда ты легко и быстро вновь вернешься к себе, без сопротивления воли, без подавления заразительного удовольствия, без воображаемых представлений в памяти. Ибо не муж для жены, а жена для мужа (1 Кор 11, 9). Не духовные упражнения ради телесных, а телесные ради духовных. Как мужу был создан из его собственной человеческой сущности похожий на него помощник, так и духовные упражнения нуждаются в помощнике – упражнениях телесных. Те и другие не обязательно бывают похожи и близки, как, например, размышлять о том, что пишешь, или переписывать то, что читаешь. Бывают работы на улице – в поле или на стройке. Впрочем, слишком тяжелые полевые работы иногда изнуряют не только тело, но и дух – до полного истощения. А иногда телесное изнурение ведет к сокрушению и смирению сердца, и сильная усталость вызывает сильный подъем набожности и любви. Душа серьезная и предусмотрительная старается приноровиться ко всякой работе так, чтобы не растворяться в ней, а, наоборот, больше собираться в себе; она всегда сосредоточена не на том, что делает, а на том, для чего она это делает, во всяком деле имея перед глазами цель»[263]. Вот что пишет Бернард. Видишь, как бдительно надо остерегаться, чтобы душа твоя не отвлекалась на занятие ручными работами. Внешние заботы – помеха созерцанию, и тревожась о них, ты подвергаешь опасности свое духовное дело.

Но о помехах мы сказали достаточно. Теперь тебе должно быть совершенно ясно, как вредно любопытство и многозаботливость: они пропитывают всю душу целиком, делают ее беспокойной и нечистой. Еще вреднее привязанность к вещам и накопление их, а драгоценнее всего благословенная бедность, которая делает душу чистой и всегда готовой отозваться Богу. И пусть тебя не волнует, что созерцатель невнимателен к ближним: зато он внимателен к Богу. В любви к Богу он превосходит деятеля, хотя деятель превосходит созерцателя в любви к ближнему.

Бернард говорит об этом так в шестидесятой беседе на Песнь Песней: «Всякому из вас говорю: по данной нам благодати (Рим 12, 3), каждый из нас имеет и фиги, и виноград. Фиги слаще – от них мы приятнее в обхождении; от винограда же мы сильнее пламенеем духом (Рим 12, 11). Есть среди нас общительные и приветливые; они не только никогда ни с кем не ссорятся, но готовы на всякое дело любви и словно предоставляют самих себя окружающим, предлагая насладиться вкусом их доброго расположения: они, по-моему, подобны фигам. А есть подобные винограду: с нами они не сладки, а строги; в них могуче действует дух; они ревностны к дисциплине, безжалостны к порокам; к ним более всего подходит изречение: Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя? (Пс 138, 21). И: Ревность по доме Твоем снедает меня (Пс 68, 10). Мне кажется, что первые отличаются любовью к ближнему, а вторые – любовью к Богу»[264]. Вот что пишет Бернард.

Ты видишь, что созерцатели, для которых главное – ревновать о Боге, превосходят деятелей любовью к Богу. Однако пойми правильно: созерцатель никогда не перестает любить ближнего, просто в первую очередь он внимателен к Богу, а во вторую – к ближнему. Впрочем, здесь нужно добавить вот что: неопытный начинающий созерцатель должен полностью освободиться для Бога и как можно строже блюсти уединение, как умственное, так и телесное. Ему не следует обращать внимания ни на самого себя, ни на ближнего, пусть пренебрежет даже ревностью о Боге, поскольку этого требует сама природа уединения. Пусть в тишине дождется посещения Жениха и наслаждается им; в противном случае не укоренившееся в душе созерцание легко будет вырвано и завянет. Другое дело созерцатель совершенный, достигший высот через долгое упражнение; он может и ревновать о Господе, и заботиться о спасении души, как ты читала выше: я приводил тебе отрывок из восемнадцатой беседы Бернарда на Песнь Песней, о том, что после созерцательной жизни следует вторая часть жизни деятельной[265].

Правда, всякого созерцателя, даже самого начинающего, может отвлечь настоятельная необходимость; тогда из любви к ближнему он нарушает свой покой. Бернард говорит на этот счет в пятидесятой беседе на Песнь Песней так: «Кто из вас сомневается, что молящийся беседует с Богом? Но разве можем мы не прервать молитву, если велит любовь, ради тех, кто нуждается в нашей помощи делом или словом? И как часто это бывает! Как часто благочестивый покой благочестиво уступает напору неотложных дел! Как часто с чистой совестью откладывается книга ради ручной работы до седьмого пота! Как часто, ради исправления земной службы, оставляется торжественная служба церковная, даже сама месса – и совершенно правильно. Конечно, должно бы быть наоборот – но необходимости закон не писан»[266]. Вот что говорит Бернард.

Глава LVII. О том, что созерцательная жизнь предпочтительнее деятельной

Ты уже прочла в предыдущем высказывании Бернарда из пятидесятой беседы на Песнь Песней, что созерцатели превосходят деятелей в любви к Богу. Значит, созерцательная жизнь предпочтительнее деятельной.

В третьей беседе на Успение Бернард пишет об этом так: «Что означают, братья, слова: Мария избрала себе лучшую часть[267]? А как быть с нашим обычным упреком Марии, что она не за хотела помочь Марфе, которая совсем забегалась, одна прислуживая гостям, и это было несправедливо? Или лучше несправедливость мужчины, нежели делающая добро женщина (Сир 42, 14)?[268] А как же быть с этим: Кто Мне служит, того почтит Отец Мой (Ин 12, 26)? И с этим: Больший из вас да будет вам слуга (Мф 23, 11)?

Наконец, каково Марфе, в ее тяжких трудах, слышать, как превозносят ее сестру? Это словно насмешка над ней, а ведь она заслуживает утешения. Так вот, я думаю, что эти слова означают одно из двух: либо Мария заслуживает похвалы за свой выбор, потому что выбранная ею часть сама по себе лучше и всем людям следует избирать именно ее. Либо ее хвалят за готовность к тому и другому – и к трудам и к созерцанию; за то, что она не забегает вперед, сама торопясь решать, что ей выбрать, но готова повиноваться Учителю и делать, что ей велят.

В самом деле, кто верен как Давид (1 Цар 22, 14), который входит и выходит по слову царя[269]? Верный говорит: «Готово сердце мое, Боже» (Пс 56, 8), – и не один только раз, а и второй, и третий, – «Готово сердце мое и прислуживать и освободиться от дел для Тебя». Вот это, без сомнения, и есть лучшая часть, которая не отнимется, это наилучшее расположение ума, которое не изменится, к чему бы ни призвали его. Ибо хорошо служив шие приготовляют себе высокую степень (1 Тим 3, 13); хорошо освободившиеся от службы ради Бога – степень более высокую; а те, кто достиг совершенства и в том и в другом, – степень наивысшую.

И еще кое-что добавлю. Не знаю, можно ли заподозрить в этом Марфу, но, может быть, она, требуя, чтобы Марию заставили помогать ей, сочла ее просто бездельницей? В таком случае она – плотская, и вообще не воспринимает того, что́ от Духа (1 Кор 2, 14), раз упрекает душу, отложившую дела для Бога, в безделье. Тогда ей стоит услышать, что лучшая часть – та, что не отнимется и пребудет вовеки (Евр 7, 24). Душа, совершенно чуждая божественного созерцания, вступив в духовную область, где есть лишь одно дело, одно стремление, одна жизнь, наверняка покажется грубой и неотесанной»[270].

И в сороковой беседе на Песнь Песней: «Я назвал лицом души ее сосредоточенное внимание[271]. В нем всегда есть две стороны: предмет, на который направлено внимание, и цель – ради чего нужно сосредоточиваться на этом предмете. Эти две вещи определяют красоту или безобразие души». И ниже: «Не только Марфе, но и Марии случается сосредоточиваться на каких-то занятиях помимо Бога, однако ради Бога. Такую душу я никогда не назову безобразной, но и не признаю за ней совершенной красоты, потому что она все еще поглощена разными хлопотами, смущается множеством тревог и не может оставаться вполне чистой: земные дела и заботы словно осыпают ее тонким слоем пыли. Впрочем, пыль нетрудно стряхнуть: это может сделать чистое внимание к Богу во время священного сна или вопрошание чистой совести к Богу. Итак, искать одного лишь Бога ради одного лишь Бога – это значит сиять красотой обеих сторон лица, обеих щек, обеих составляющих душевного внимания. Именно это – отличительный признак невесты Христо вой, которая слышит от Жениха: «Прекрасны щеки твои, как у горлицы» (Песн 1, 9)[272], – и это правда»[273].

И еще: «Уединение и затворничество – эти слова вызывают жалость к узнику. Но запертая келья не обязательно должна быть местом вынужденного заточения; она может стать обителью мира и тишины, надежным убежищем; не темницей, а приютом. С кем Бог, тот менее всего один, когда один. В одиночестве он свободен наслаждаться своей радостью. В эти часы он принадлежит самому себе и наслаждается Богом в себе и собой в Боге. В это время в свете истины, в ясном сиянии чистого сердца насквозь открыта себе незамутненная совесть, и свободно льется в душу любовная память о Боге. Словно яркой вспышкой озаряется ум, и пламенное желание утоляется вожделенным благом, и свободно текут слезы оплакивающей свое несовершенство человеческой бренности. Если вы стремились к этому, то в часы уединения вы обитаете не в кельях ваших, а на небесах, и, исключив все мирское, вы целиком заключили себя в Боге»[274]. И еще: «Быть свободным от дел для Бога – это не праздность, а всем делам дело»[275]. Вот что пишет Бернард.

Из этих авторитетных высказываний ясно, что созерцательная жизнь предпочтительнее деятельной. Тот же самый вывод ты могла сделать и из тех речений, что я приводил тебе выше, например, в главе о бегстве Господа, когда Его хотели сделать царем (см. гл. 35) и в отрывках из тридцать второй беседы Бернарда на Песнь Песней. Впрочем, Бог знает, какой образ жизни заслуживает большей награды. Сам я склонен думать, что большего заслуживает тот, кто движим большей любовью, а в созерцательной жизни любовь к Богу проявляется сильнее. Кроме того, видеть Бога, наслаждаться Богом, беседовать с Богом и узнавать Его волю – поистине великое дело, и совершается оно в созерцании. Здесь мы словно отведываем той награды, что ждет нас на родине, хотя это бывает редко и несовершенно. В одном я уверен – для святых созерцательная жизнь – бóльшая заслуга, чем деятельная.

Как бы то ни было, Бог хочет от нас и той и другой жизни. И как многие члены одного тела исполняют разные дела, так и мы, многие члены одной Церкви, должны служить Господу многими способами. Не всем дан один и тот же дух, но одному дается слово мудрости, другому слово знания (1 Кор 12, 8). Поэтому каждый оставайся в том звании, в котором призван (1 Кор 7, 20), и кто способней к созерцанию, пусть созерцает, а кто способней любить ближнего, пусть упражняется в делах любви. Марии Господь сказал, что она избрала лучшую часть, зато Петру Он поручил пасти овец своих в доказательство любви, и повторил это ему трижды. В этом смысле можно понять слова Бернарда: «Пусть Марфа принимает Господа в доме своем; вверенное ей служение – дом[276]. Пусть все остальные помогают ей и тоже принимают Господа, каждый на своем месте служа ему по-своему; пусть все члены тела Христова принимают Христа, работают на Христа, служат Христу: один ухаживая за больными братьями, другой – помогая бедным, третий – прислуживая паломникам в гостинице. И пока они заботятся о делах и хлопочут по службе, пусть Мария будет свободна для Господа, пусть вкушает сладость Господню (Пс 33, 9)»[277]. Вот что говорит Бернард.

А твое положение требует, чтобы ты изо всех сил принялась за созерцательную жизнь, – конечно, улучшив свой нрав в жизни деятельной, без которой нельзя достичь созерцания. И радуйся, и благодари Господа Иисуса, что призвал тебя к той части, которую Сам назвал лучшей.

Глава LVIII. О ТОМ, ЧТО В ТРЕХ СЛУЧАЯХ СОЗЕРЦАТЕЛЬ ОСТАВЛЯЕТ СОЗЕРЦАНИЕ И ВНОВЬ СПУСКАЕТСЯ К ДЕЯТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Мы уже много раз говорили о том, что созерцатель должен освободить себя для одного Бога, а все прочее оставить. Это верно вообще, но не всегда. Есть три причины, по которым созерцатель на время прерывает приятное созерцание и вновь принимается за дела.

Первая причина – польза душ. Ты уже читала об этом выше, в главе «О том, как жизнь созерцательная предшествует второй части жизни деятельной» (см. гл. 47); там были отрывки из восемнадцатой и пятьдесят седьмой бесед Бернарда на Песнь Песней. И вот что еще говорит об этом Бернард в шестьдесят первой беседе: «Встань, возлюбленная моя, невеста моя, выйди (Песн 2, 10 и 13). – Жених проявляет любовь свою, повторяя любовный призыв, ибо повторение – выражение чувства. Вновь и вновь Он призывает возлюбленную идти с Ним трудиться в виноградниках: это значит, что Его заботит спасение душ. Ведь виноградники – это души, как я уже говорил вам». И немного дальше: «Насколько я помню, я еще ни разу не называл ее в этих моих беседах невестой. Этим именем я назову ее только тогда, когда она пойдет работать в виноградники, потому что теперь она приближается к вину любви[278]». Вот что говорит Бернард[279]. То есть невеста знает волю Жениха, который ревнует о спасении душ. Поэтому она выходит на время, когда ей необходимо заняться делами, а потом опять возвращается к созерцанию.

Вторая причина прервать созерцание – неотложные обязанности. Начальник оставляет созерцание, когда должен уделить внимание нуждам подчиненных. Вот что говорит Бернард о самом себе своим монахам, которые частенько его тревожили: «Редко удается мне выкроить час для покоя – не успел один из вас уйти, уже приходит другой». И добавляет: «Но я не отказываюсь сидеть у вас в начальниках, чтобы не подавать немощным пример нетерпения. Верующие в Господа – малые дети Божьи. Я не допущу, чтобы они от меня соблазнились (Мф 18, 6). Я не собираюсь извлекать себе пользу из этой власти; пусть лучше они извлекают себе пользу из меня, как им угодно, лишь бы спаслись (1 Кор 10, 33). Только пусть поберегут меня – не израсходуют сразу. А покой – что же, я найду покой в беспокойстве, которое они не боятся ежечасно мне причинять, прибегая со своими нуждами. Стану угождать им, пока могу, и в них стану служить Богу моему, пока не иссякнет во мне нелицемерная любовь (2 Кор 6, 6). Не буду искать своего (1 Кор 13, 5), не стану сам судить о том, что мне полезно (1 Кор 10, 33). Об одном молю: пусть служение мое будет плодотворно, пусть оно пойдет им на пользу, пусть благодаря ему я найду в день бедствия (Пс 40, 2) милосердие в очах Отца их»[280].

И вот еще что говорит он о первых двух причинах: «Я расскажу вам о моем собственном опыте, который я пережил. Иногда мне доводилось заметить, что кто-то из вас преуспел благодаря моим наставлениям. Тогда, признаюсь вам, я не жалел, что предпочел беседу собственному досугу и покою. Когда после беседы со мной кто-нибудь, например, гневливый изменился и стал кротким, или гордый превратился в смиренного, или трусливый в мужественного, а затем кроткий, смиренный и мужественный сами стали возрастать в благодати и каждый из них явно стал лучше самого себя; или когда тот, кто был ни холоден ни горяч, кто томился и скучал во время духовных занятий, кого один вид книги вгонял в оторопь, а науки усыпляли, вдруг пробуждался и загорался пламенем огненного Господнего красноречия (Пс 118, 140); когда тот, кто, оставив источник мудрости, начинал копать себе цистерну[281] своеволия, которая не удерживает воды (Иер 2, 13), и оттого сердился на всякое замечание и роптал на всякое поручение в своем пересохшем сердце, где не осталось ни капли набожной влаги, – когда такой, повторяю, высохший сучок, окропленный росою слова и дождем воли, которые предназначил Бог для наследников Своих (Пс 67, 10), вдруг вновь начинал зеленеть и у всех на глазах расцветал делами послушания, выказывая ближним добрую волю и любовь, – тогда разве может закрасться в мою душу сожаление о прерванных занятиях созерцанием, как бы ни были они сладостны? – Нет, ведь тогда я буду со всех сторон окружен цветами и плодами вашего благочестия. Я наберусь терпения и вырвусь из объятий бесплодной Рахили, чтобы Лия рожала мне во множестве плоды ваших совершенств. Нисколько не будет мне жаль и впредь прерывать мой покой ради забот и бесед, если я увижу, как в вас прорастает посеянное (Ис 61, 11) мною семя, как наливается и зреет зерно вашей праведности (2 Кор 9, 10). Любовь, которая не ищет своего (1 Кор 13, 5), легко убедит меня предпочесть вашу пользу моим желаниям. Молиться, читать, писать, размышлять – все эти духовные занятия обогащают душу. Но что для меня было преимуществом, то ради вас я готов счесть тщетою (Флп 3, 7)»[282]. Вот что говорит Бернард.

Третья причина прервать созерцание – это когда Жених, по своему обыкновению, уходит, и душа не ощущает привычного утешения. Ибо Жених приходит и уходит, когда хочет, как ты уже прочла в главе тридцать пятой, О бегстве Господа, когда Его хотели сделать царем. Когда Он уходит, душа томится и скучает по Нем, и громко зовет Его, как невеста в Песни Песней: Вернись, возлюбленный мой! (Песн 2, 17)[283], а если Он не возвращается, зовет на помощь товарищей Жениха, то есть ангелов, и говорит им: Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, скажите ему, что я изнемогаю от любви (Песн 5, 8). Если Он и теперь не смилостивится и не вернется, душа, знающая волю Жениха, сама возвращается к деятельной жизни, чтобы принести плод Жениху хотя бы таким образом. Ибо не подобает созерцателю сидеть без дела. Поэтому невеста встает и говорит: Ободрите меня цветами, освежите меня плодами, ибо я изнемогаю от любви (Песн 2, 5)[284]. Бернард пишет об этом так в пятьдесят первой беседе на Песнь Песней: «Цветы – это вера, плоды – это дело. Я думаю, ты сам поймешь это без труда, если обратишь внимание, что у растений плоду непременно предшествует цветок. Так и у нас: доброму делу должна предшествовать вера. Ведь без веры угодить Богу невозможно (Евр 11, 6), – как свидетельствует Павел, и еще учит: Все, что не по вере, грех (Рим 14, 23). Итак, не бывает плода без цветка, не бывает доброго дела без веры. Однако и вера без дел мертва (Иак 2, 20) – так цветок иногда увядает, а плод не завязывается. Так вот, добрыми делами, укоренившимися в нелицемерной вере (1 Тим 1, 5), утешается душа, привыкшая к покою, всякий раз, как ее покинет свет созерцания.

Впрочем, много ли людей, еще пребывая в этом теле, наслаждаются светом созерцания – не скажу что постоянно, но хотя бы изредка и ненадолго? Для них, как я уже сказал, один выход: всякий раз, как душа упадет с высот созерцания, пусть тотчас принимается за дела. Переходить от созерцательной жизни к деятельной тем легче, что они близки, как две соседки, как две родственницы: недаром Марфа – сестра Марии. Когда для души погаснет свет созерцания, она, упав вниз, вовсе не обязательно погрузится во тьму греха или во мрак ленивого безделья: она может остаться в светлой горнице добрых дел. Ведь деятельность – тоже свет: да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Мф 5, 16). Конечно, это сказано о добрых делах, которые видны всем людям»[285]. Вот что пишет Бернард.

Итак, вот три причины, по которым созерцатель отходит от приятного созерцания и берется за дела. Конечно, ему этого не хочется, но так управил Бог. Впрочем, если ты обратила внимание на слова Бернарда, это лишь перерыв на время; потом он вновь возвращается к созерцанию. Так что это – еще один довод в пользу того, что созерцательная жизнь лучше деятельной.

Ну вот, слава Богу, мы, кажется, управились с рассуждением о созерцании. Предмет сей обширен и весьма полезен: тут тебе не только о созерцании, но и о многих других вещах. Я думаю, на этом материале ты сможешь изучить все о духовных упражнениях вообще. Проштудируй его внимательно, а потом попробуй исполнить на деле. Только не подумай, пожалуйста, что я изложил тебе тут все, что Бернард говорит на этот счет. Просто я полагаю, что тебе хватит и этого.

Глава LIX. Как Господь Иисус предсказал иудеям, что Церковь обратится к язычникам, посредством притчи о виноградарях, убивших сына своего хозяина (Мф 21)

Наш Господь и Искупитель, ревнуя о спасении душ, за которые Он пришел положить свою душу, всячески старался привлечь их к Себе, вырвав из пасти врагов. Для этого Он пользовался иногда увещаниями: то ласковыми и смиренными, то громкими и суровыми; иногда – примерами и сравнениями, иногда знамениями и чудесами, иногда – угрозами и устрашениями.

Он прибегал к разным способам и средствам исцеления, смотря по тому, какое лучше поможет, в зависимости от места и времени, а также от личности слушателей.

В этом месте (см. Мф 21, 33–44), обращаясь к фарисейским начальникам, Он употребляет слова суровые, примеры устрашающие, и это верно и справедливо, потому что они сами злоумышляли против Него. Он предлагает им притчу о виноградарях, которые убили посланцев своего хозяина, пришедших взять плоды, а затем убили и его сына. И спрашивает их, какого наказания заслуживают виноградари от своего хозяина? Они отвечали: «Злодеев сих предаст злой смерти, а виноградник отдаст другим виноградарям» (Мф 21, 41). Иисус согласился и добавил: «Отнимется от вас Царство Божие, – то есть Церковь, – и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф 21, 43), то есть язычникам, от которых происходим мы и вселенская Церковь. И еще Он привел пример о краеугольном камне, который обозначает Его самого и который раздавит иудеев (21, 44). Тогда фарисеи поняли, что притча была о них самих, но не исправились, а еще больше разгневались, потому что их ослепляла их злоба.

Посмотри на Христа в описанных обстоятельствах: как Он смиренно сидит среди фарисеев, но говорит с авторитетом и силой, как власть имеющий, громко возвещая им их падение.

Глава LX. Как Господа Иисуса хотели поймать на слове (Мф 22; Мк 12; Лк 20)

Многими способами старался Господь Иисус совершить дело спасения иудеев. Со своей стороны иудеи всеми возможными способами пытались очернить и погубить Его. Думали они и придумали, как Его обмануть, но не вышло расследование у расследователей (Пс 63, 7)[286]. Посовещавшись, послали они к Нему учеников своих с приближенными царя Ирода и велели им спросить: позволительно ли давать подать кесарю, или нет? (Мф 22, 17). Они думали, что, как бы Он ни ответил, Он навлечет на себя ненависть либо кесаря, либо народа иудейского. Но сам Расследователь сердец отлично видит их злой умысел и отвечает: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф 22, 21), а их называет лицемерами, потому что слова их льстивы, а душа лжива. Так у них ничего не вышло, и они испугались и ушли.

А ты приглядись к Нему внимательно, как я учил тебя в общем наставлении. Подумай о том, что Господь не хочет, чтобы земные начальники и временные господа не получали того, что им положено. Поэтому нельзя не платить налоги: путевые, соляные, десятины и прочие подати, должным образом и справедливо учрежденные временными господами, – это грех.

Глава LXI. О слепце, прозревшем в Иерихоне (Лк 18)

Благословеннейший Господь, сошедший к нам из Отчего лона нашего ради спасения, знал, что настает время Ему пострадать, и собирался отправиться в Иерусалим, чтобы принять страдание. Он уже тогда предсказывал его божественным образом, но Его не поняли. И вот, когда подходил Он к Иерихону, один слепой сидел у дороги, прося милостыни, и, услышав, что мимо него проходит народ (Лк 18, 35–36), стал громко кричать, чтобы сжалились над ним. Народ ругал его, но он не испугался и не замол чал. Господь Иисус увидел его горячую веру, велел привести его к себе и спросил: «Чего ты хочешь от Меня?» О сладчайшее Слово! «Чего ты хочешь от Меня?» Слепой отвечал: «Господи! чтобы мне прозреть». И милостивый Господь снизошел к нему и сказал: «Прозри!» – и вернул ему зрение (Лк 18, 40–42).

Итак, посмотри на Господа Иисуса и обрати внимание на Его обходительность. Еще отметь здесь две добродетели – веры и молитвы. Заметь: настойчивая молитва не сердит Бога, даже нравится Ему; я уже показывал тебе это в главе о хананеянке (см. гл. 37). В этом месте Он сам учит тому же: должно всегда молиться и не переставать (Лк 18, 1)[287], и приводит в пример вдову, которая настойчивостью добилась от судьи, чего хотела. В другом месте Он приводит в пример человека, который встал среди ночи и вынес другу хлеба, потому что тот не переставал стучать и просить (Лк 11, 5–10). Так и Господь дает настойчивым про сителям все, чего они просят у Бога, если их просьбы справед ливы и законны. Он словно спрашивает каждого из нас: «Чего ты хочешь от Меня?» – и делает, что мы попросим. Делает даже чаще, чем мы просим; делает больше, чем мы осмеливаемся попросить – так было с Закхеем, о котором пойдет речь в следующей главе.

Итак, будь уверена: чего бы ты ни попросила у Господа с верой и настойчивостью, получишь. И не стесняйся: видишь – тот слепой не стеснялся, и хананеянка, и Закхей – никто из них не боялся громко просить милости, и они ее получили. Так и мы не должны стесняться служить Господу и отложить грех и требовать себе милостей, необходимых для нашего спасения.

Дело в том, что стыдиться и робеть свойственно не только великой добродетели, но и великому пороку. Об этом говорит Бернард: «Есть стыд, ведущий ко греху, и есть стыд – слава и благодать (Сирах 4, 25). Добрый стыд заставляет тебя смущаться, что согрешил или сейчас грешишь. И пусть не случится рядом ни одного человека, который осудил бы тебя, но взор Божий тебя видит. Уважай же Его больше, чем взор человеческий, и стесняйся оскорбить тем больше, чем Бог, по-твоему, чище человека; ведь грех оскорбляет всякого тем сильнее, чем более он чужд ему самому. Такой стыд, несомненно, изгоняет порок, приобретает славу, не допускает греха, а если грех все-таки случится, карает его раскаянием и уничтожает исповедью: это слава наша, свидетельство совести нашей (2 Кор 1, 12)[288]. Но если кто-то стесняется исповедовать даже то, что угрызает его, такой стыд ведет ко греху, губит славу совести. Ведь угрызение совести пытается изгнать грех из глубины сердца, а неуместный стыд сжимает уста и не дает греху выйти наружу»[289]. И еще: «О глупая робость, врагиня спасения, не знающая ни чести, ни честности!»