О пьянстве

– Я всегда этот сорт пью, поскольку ты всегда про него упоминаешь у себя в рассказах.

– Но я теперь сменил марку, Харв. Нашел кое-что получше.

– Как называется?

– Вот бы еще вспомнить, к черту.

Я нашел высокий стакан для воды, налил половину скотча, половину воды.

– От нервов, – сказал я Харви. – Понимаешь?

– Еще б, Буковски.

Я выпил залпом.

– Как насчет восполнить?

– Ну да.

Я взял добавку и вышел в переднюю комнату, сел к себе в угол. Меж тем случилась новая суета: Учитель дзен ПРИБЫЛ!

На учителе дзен был эдакий очень причудливый наряд, а глаза он держал очень узенькими. Или, может, такие они у него и были.

Учителю дзен понадобились столы. Рой забегал кругами, ища эти столы.

Между тем учитель дзен был очень спокоен, очень милостив. Я допил свое, зашел за добавкой. Вернулся.

Вбежало златовласое дитя. Лет одиннадцати.

– Буковски, мне знакомы ваши некоторые рассказы. Мне кажется, вы величайший писатель, кого мне только доводилось в жизни читать!

Длинные светлые кудри. Очки. Щуплое тело.

– Ладно, детка. Ты достаточно взрослая. Мы поженимся. Будем прожигать твои деньги. Я уже начал уставать. Можешь меня выставлять напоказ в эдакой стеклянной клетке, где дырочки для воздуха. Юным мальчикам я позволю тебя иметь. Даже сам смотреть буду.

– Буковски! Лишь потому, что у меня длинные волосы, вы считаете меня девчонкой! Меня зовут Пол! Нас знакомили! Вы разве не помните?

На меня смотрел отец Пола Харви. Я увидел его глаза. И тут же понял, что он решил, что, в конце концов, уже не считает меня таким уж хорошим писателем. Возможно, я даже плохой писатель. Что ж, никому не удается таиться вечно.

Но мальчонка был нормальный:

– Это ничего, Буковски! Вы все равно величайший писатель, кого я когда-либо читал! Папа мне давал некоторые ваши рассказы…

Тут погас весь свет. Вот чего заслуживал этот пацан за свой длинный язык…

Но повсюду были свечи. Все отыскивали свечи, бродя вокруг, находя свечи и зажигая их.

– Бля, это же просто предохранитель. Замените предохранитель, – сказал я.

Кто-то сказал, что дело не в предохранителе, а в чем-то еще, поэтому я сдался и, пока происходило все это возжиганье свечей, подался в кухню еще за скотчем. Бля, там стоял Харви.

– У тя прекрасный сынок, Харви. Твой мальчик Питер…

– Пол.

– Прости. Библейское.

– Понимаю.

(Богатеи понимают; они с этим просто ничего не делают.)

Харви откупорил новую квинту. Мы поговорили о Кафке. Досе. Тургеневе, Гоголе. Обо всей этой скучной херне. Затем повсюду оказались свечи. Учителю дзен хотелось уже начать. Рой давал мне два кольца. Я пощупал. Пока на месте. Все нас ждали. Я ждал, когда Харви рухнет на пол от того, что выпил столько скотча. Без толку. Он шел ноздря в ноздрю со мной, на один мой выпивал два и все еще держался на ногах. Такое не часто делают. Мы опрокинули полквинты за десять минут свечежжения. Вышли к толпе. Я вывалил Рою кольца. Рой сообщил учителю дзен днями раньше, что я пьяница – ненадежен – либо слаб духом, либо порочен, – а потому на церемонии не просите у Буковски кольца, потому что Буковски может там не оказаться. Или он может кольца потерять, или наблюет, или потеряет Буковски.

Ну вот и понеслось наконец. Учитель дзен принялся играться со своей черненькой книжицей. Не слишком толстая на вид. Страниц 150, я бы сказал.

– Прошу, – сказал дзен, – не пить и не курить во время церемонии.

Я допил. Встал от Роя справа. Допивали там повсюду.

Затем учитель дзен выдал ссыкливую улыбочку.

Христианские свадебные обряды я знал из опыта прискорбной зубрежки. А дзенская церемония вообще-то напоминала христианскую, только в нее подмешали чуть конского навоза. Где-то по ходу зажгли три маленькие палочки. У дзена этих штук была целая коробка – две или три сотни. После зажжения одну палочку поместили в середину горшка с песком. Это была дзенская палочка. Потом Роя попросили поставить его горящую палочку по одну сторону дзенской палочки, Холлис попросили поставить ее по другую.

Но стояли палочки как-то не так. Чуть улыбнувшись, учитель дзен вынужден был потянуться вперед и поправить палочки до новых глубин и возвышенностей.

Затем учитель дзен извлек круг бурых бусин.

Круг бусин он вручил Рою.

– Уже? – спросил Рой.

Черт, подумал я, Рой же обычно читает про все остальное. Почему ж не о собственной свадьбе?

Дзен подался вперед, правую руку Холлис поместил Рою в левую. И четки так вот окружили обе руки.

– Вы…

– Да…

(И это дзен? – подумал я.)

– А вы, Холлис…

– Да…

Меж тем при свечах какая-то жопа с ручкой делала сотни снимков церемонии. Я занервничал. Может, это ФБР.

– Клац! Клац! Клац!

Конечно, все мы были чисты. Но раздражало, потому что так беспечно.

Тут я заметил при свечах уши учителя дзен. Свет сиял сквозь них так, словно бы их сделали из тончайшей туалетной бумаги.

У учителя дзен были тончайшие уши из всех людей, каких я когда-либо видел! Так вот отчего он святой! Мне нужны такие уши! В бумажник, или коту, или для памяти. Или под подушку положить.

Конечно, я понимал, что это со мной разговаривают все скотчи с водами и все эти пива, но опять-таки, по-иному, этого я вообще не знал.

Я не отрывался от ушей учителя дзен.

А там были еще слова.

– …и вы, Рой, обещаете ли не принимать никаких наркотиков, пока находитесь в отношениях с Холлис?

Казалось, повисла смущенная пауза. Затем, со сцепленными руками в бурых четках:

– Обещаю, – произнес Рой, – не…

Скоро все закончилось. Или казалось, что закончилось. Учитель дзен выпрямился, улыбаясь лишь толикой улыбки.

Я коснулся плеча Роя:

– Поздравляю.

Затем склонился дальше. Взялся за голову Холлис, поцеловал ее в красивые губы.

Все продолжали сидеть. Нация недоразвитых.

Никто не шевельнулся. Свечи тлели, как недоразвитые свечи.

Я подошел к учителю дзен. Потряс ему руку:

– Спасибо. Вы неплохо провели церемонию.

Казалось, он по-настоящему доволен, отчего мне стало чуточку лучше. Но остальные те бандюганы – старый Таммани-Холл[25] и мафия: они были слишком горды и глупы, чтоб жать руку восточному человеку. Всего лишь еще один поцеловал Холлис. Всего лишь еще один пожал руку учителю дзен. Как будто это свадьба под дулом пистолета. Вся эта семья! Ну, я последним узна́ю – или мне последнему сообщат.

Теперь, когда свадьба закончилось, тут показалось очень холодно. Они просто сидели и друг на дружку пялились. Я нипочем не понимал человеческую расу, но кто-то же должен тут валять дурака. Сорвал с себя зеленый галстук, подбросил его в воздух:

– ЭЙ! ХУЕСОСЫ! НИКТО НЕ ПРОГОЛОДАЛСЯ, ЧТО ЛИ?

Я подошел и принялся хватать сыр, ножки маринованных поросят и куриную пизду. Некоторые чопорно оттаяли, подошли и тоже ухватились за еду, не зная, чем еще заняться.

Я подтолкнул их поклевать. Потом отошел и снова вдарил по скотчу и воде.

Пока был в кухне, снова наполнял себе – услышал, как учитель дзен говорит:

– Мне пора.

– Ууу, не уходите… – расслышал я старый, скрипучий и женский голос посреди величайшего за три года сборища бандюганов. И даже она говорила будто бы не всерьез. Что я тут делаю с этими? Или с профом из УКЛА? Нет, профу из УКЛА тут самое место.

Должно же быть покаяние. Или что-то. Какое-то действие, чтобы всю процедуру очеловечить.

Как только я услышал, что учитель дзен закрыл парадную дверь, – опустошил свой стакан для воды, полный скотча. Затем выбежал через всю комнату лепечущей сволоты при свечах, отыскал дверь (целое дело, хоть и недолго) и распахнул ее, закрыл ее и вот я… шагах в 15 за мистером Дзеном. У нас еще оставалось шагов 45 или 50 до стоянки машин.

Нагнал его, шатаясь, два шага на его один.

Завопил:

– Эй, Учила!

Дзен повернулся.

– Да, старик?

Старик?

Мы оба остановились и воззрились друг на друга на той загибающейся лестнице в том тропическом саду под луной. Казалось, настало время завязать отношения потесней.

Тогда я ему сказал:

– Я хочу себе либо ваши неебические уши, либо ваш неебический прикид – вот этот вот банный халат с неоновой подсветкой, что сейчас на вас!

– Старик, вы спятили!

– Я думал, у дзена больше тяму, чем делать такие отъявленные и необоснованные заявления. Вы меня разочаровываете, Учила!

Дзен сложил вместе ладони и возвел очи горе.

Я сказал ему:

– Либо ваш неебический прикид, либо ваши неебические уши!

Он не разводил ладони, по-прежнему глядя вверх.

Я ринулся вниз по ступенькам, несколько пропустив, но все равно летел вперед, благодаря чему не раскроил себе голову, и, падая вниз к нему, пробовал замахнуться, но был сплошь инерция, как что-то выпущенное на волю без прицела. Дзен поймал меня и выпрямил.

– Сын мой, сын мой…

Мы сошлись близко. Я размахнулся. Зацепил его щедро. Услышал, как он шипит. Он сделал шажок назад. Я снова размахнулся. Промазал. Сильно левее взял. Упал в какие-то импортные растения из преисподней. Поднялся. Вновь к нему двинулся. И при свете луны увидел перед собственных штанов – заляпанных кровью, свечными потеками и рвотой.

– Ты встретил своего учителя, гад! – уведомил его я, надвигаясь на него. Он ждал. Годы работы мастаком на все руки не оставили мои мышцы совсем уж вялыми. Я двинул ему поглубже в пузо, вложив в удар все 230 фунтов своего веса.

Дзен кратко охнул, вновь воззвал к небу, сказал что-то по-восточному, выдал мне рубящий удар карате, по-доброму, и я остался обернут чередою бессмысленных мексиканских кактусов и того, что, на мой взгляд, было растениями-людоедами из глубин бразильских джунглей. Под лунным светом я отдыхал, покуда этот лиловый цветик, похоже, не подобрался к моему носу и не начал деликатно выщипывать у меня дыхание.

Бля, по крайней мере, 150 лет ушло на то, чтобы вломиться в «гарвардскую классику». Выбора не оставалось: я высвободился от этой штуки и вновь полез по лестнице наверх. У самой вершины воздвигся на ноги, открыл дверь и вошел. Никто меня не заметил. Все по-прежнему несли какую-то херню. Я плюхнулся к себе в угол. От удара карате над левой бровью у меня возникла ссадина. Я нашел свой носовой платок.

– Бля! Мне нужно выпить! – завопил я.