Тайна императрицы

– То же самое вы говорили в Варшаве. Мы уехали из Варшавы. Он приехал в Киев. Мы бежали из Киева. Мы в Москве и он в Москве. Я знаю, вы меня не любите, Мария, но я к вам привязан, а главное дети. Вы заменили им мать. Я обещаю вам. Если он еще раз здесь появится. У меня есть средство навсегда отвадить его от нашего дома. – с этими словами Цибульский, немного поплутав в пространствах своего широкого камзола, неуклюже достал и показал Марии короткоствольный дамский пистолет.

– Клянусь вам, моя рука не дрогнет.

Мария не выдержав нелепости ситуации, рассмеялась.

– Вы мне не верите.

Цибульский попытался взвести курок. У него ничего не получилось. Он виновато улыбнулся. Мария твердо сказала.

– Верю, Анджей. Конечно, верю.

Переполох, которого не было (продолжение).

Мишка спал как младенец, прижавшись к туше Баргузина. Осторожно три плаща выбрались из-под кровати. Два поспешили к выходу, а третий задержался у сундука. Он взял крест. Первые двое переглянулись и махнули руками. Длинный разбойник совсем проснулся, но ненадолго. Три мощных удара ногой по очереди вернули его в царство Морфея Выпрыгнув из окна, плащи разбежались в разные стороны.

– Как же вы долго, Шлёцер. Удалось?

– Вполне, граф. – Шлёцер устало откинул капюшон. – И все же это была довольно странная эпопея. Такого со мной не случалось.

– А где же крест?

– У меня его украли.

– Кто? – спросил Бабицкий.

– Я. – ответил Пистону Дорох. – Я сам у себя украл.

– Как это? – не понял Пистон.

– Он был в таком же красном плаще. – сказал Шлёцер.

– Невероятно, Шлёцер. Ванька-Каин был у вас в руках, а вы его упустили.

Дорох:

– Бог с ним с этим крестом. Он все равно медный. Другое странно.

Шлёцер:

– Крест в любом случае украден, а Мишка будет искать красный плащ. Но Бабицкий! Нас было трое. Я это я. Второй – это Ванька. Кто же третий?

– Кто? – пересохшими губами спросил Бабицкий.

– Кто? – вопросил Дорох.

– Кто? – пробулькал Пистон.

– М-м? – спросила глазами мартышка, сидящая в седле гнедой лошади. Она почесала острым ногтем свое темя и посмотрела на человека в красном плаще. Человек любовался крестом. Красный плащ пролился вниз к его ногам. Луна осветила этого господина. Это был Гвендолин.

В спальне императрицы (продолжение).

Сломавшись, ножовка полетела в сторону. Побродив по комнате, ругаясь и вскидывая руки, Бирон остановился у пузатого комода. На комоде стоял ларец драгоценной работы. С мелодичным звоном ларец открылся. На бархате лежали всевозможные инструменты: кусачки, щипцы, молоток, зубило. Но Бирон остановил свой выбор на небольшой бомбе с торчащим фитилем, улыбался он при этом хитро и недобро. Императрица не шелохнулась.

Полковник.

Деньки начались горячие, и Кулебякин ночевал на кушетке в своем отделении. Он кормил пшеном Пьетро, а Шлёцер раскуривал трубку, когда их потревожил бравый голос.

– Господа, я полковник Дровосеков. По именному рескрипту губернатора моему полку поручена бесповоротная руинизация злачных мест этого города для уловления злокозненного преступника коий Ванькой-каином именуется.

Полковник звякнул шпорами.

– Простите, господа.

– Любопытно. – откликнулся Шлёцер.

От произведенного волнения у полковника начисто отвалилась левая задняя филейная часть. Он неуклюже попытался поднять ее, тогда у него отвалилась правая.

– Позвольте, я помогу. – Шлёцер держал необычные протезы, как арбузы.

– Осмелюсь спросить. Турецкая пуля или янычары в бессильной злобе на удальство российское отгрызли?

– Ваши слова неуместны, сударь. – полковник отобрал протезы и приладил их на место. – Воинство российское это место лишь у противника лицезреть честь имеет. Я в окруженье. Сам. Голодным солдатам. А пулям никогда не кланялся. – сказал полковник и нажал на пятно величиной в пятак у себя на лбу. Оттуда выскочила птичка, как у часов-ходиков. Шлёцер в изумлении отпрянул

– Делу время, господа. Мне нужен список притонов Москвы, чтобы не ошибиться. Для нас любое гражданское лицо. Не взирая. Это бабенка с волшебными персями и жареным гусем под мышкой.

– Я начинаю вас опасаться, полковник. Кулебякин, выдайте список полковнику.

Невзгоды Бранзулетки.

По заданию Кулебякина, его помощник Бранзулетка дни и ночи проводил в одном типичном заведении на Хитровке. Наливался грошовым вином и квашеной капустой. Задание у Бранзулетки было такое: следить и знакомства заводить. Играть роль прожженного хитрована. В шалмане гудочники Гвендолина зарабатывали деньги. Заканчивали наяривать на балалайках какую-то арестанскую муру.

– Слышь, ты, гулёма. – бросил один с пропитой клейменой рожей. – Штукенцию могешь. Баха-Барабаха. Рубликами купца Адыгеева плачу.

Музыканты могли. В темном углу притона за кружкой прокисшего пива Пистон уговаривал Бранзулетку.

– Там делов то. Дьякон с косицей, да кобель старый, что на суп не годится.

– Боязно мне как-то. – гудел Бранзулетка. – Божьего слугу топориком тюкать.

– С Богом напрямки разговаривать надо, а не через чужую голову. У ней всегда свои мысли забором встанут. Как? Берешься?

В это время к кабаку с двух сторон приближались бандиты Живота во главе с Баргузином и солдаты с полковником Дровосековым. Две власти неуклонно сближались. Когда их разделяло не более пяти метров затрещали курки кремнёвых солдатских ружей. Разбойники обнажили клинки. Немного оставалось до открытого столкновения. Полковник и Баргузин шагнули вперед. Протяжно посмотрели друг на друга и затрясли кулаками.

– Цуефа. Цуефа. – забормотали они одновременно.

Полковник выбросил камень, а Баргузин бумагу. Полковник смирился.

– Пока табачим, братцы!– обратился он к солдатам.

В шалман с пальбой и гиканьем ворвалась банда Мишки Живота. Разбойники заняли проходы. Последним аккордом звякнула балалайка. Баргузин обратился к присутствующим.

– Слушай меня. Я со словом без войны. Какая-то подлюка в красном плаще, горе его матери, сперла у нашего атамана Живота крест воровской. Мы его найдём. Непременно разыщем, но и вы нам подсобите. Оглянитесь вокруг себя, может эта гадюка меж вас обретается. До вечера время даем, потом хуже будет. За мной, хлопцы.

На выходе полковник спросил у шедшего последним Баргузина.

– Ну как там?

– Нормально. – ответил Баргузин. – Хавают.

В притоне Пистон сказал.

– Ишь ты. Засуетились.

– Этот Ванька-Каин видно не промах. – сказал Бранзулетка.

– А ты?

– А что я. Я не знаю.

– Смотри, корыто ты такое. С тебя на атасе постоять за ради Христа. Добра там… Взять и схорониться на всю жизнь в притараненной деревеньке. Слышь меня…

Ответить Бранзулетка не успел. Теперь в притоне появились солдаты. Они нацелили мушкеты на посетителей. Вошел Дровосеков и встал на то место, где минуту назад до этого стоял Баргузин.

– Долго разговаривать не буду. Заведение закрывается. Всех арестовать и препроводить в городскую тюрьму.

Пистон вскочил на лавку.

– Не по закону, начальник. Без разговору людей не волить…

Приклад солдатского мушкета успокоил его быстро.

– Арестовать. – полковник хотел звякнуть шпорами, но сдержался.

Покупка.

Бабицкий выбрался на прогулку по Тверской. Покручивал легкой тросточкой. Раскланивался с фланирующей публикой и радовался нежаркому и зефирному дню. У гастронома Одульянца, полюбовался собой, глядясь в зеркальную витрину с пирамидами оранжерейных фруктов и бело-красными окороками. К Бабицкому подлетел приказчик и затараторил назойливо.

– Что желаете, сударь. Вы я вижу, модник. Могу предложить щипцы, что волосья из носу дёргают. Из Амстердаму. Сами пользуемся. Скидочку порядочную организуем.

– Не забывайся. Буду я после тебя…

В витрине Бабицкий увидел проходящую симпатичную даму. С кораблём в волосах.

– Скажи-ка, любезный, а картошка есть?

– О, у вас хороший вкус, сударь. Сей экзотический овощ весьма дорог. Сей момент.

Дама уходила. Приказчик вернулся с букетом фиолетовых слабых цветов.

– Прошу. Пять рублей.

– Держи.– сунув деньги, Бабицкий помчался за дамой. Приказчик плюнул.

– Едрить твою маковку. За пять рубликов то дом построили бы в Филях, а он за это… Тьфу!

Бабицкий догоняет.

У дамы были черные волосы и южная внешность. Она была очень хороша. Бабицкий почти настиг ее, но подъехала бричка и после недолгих уговоров одного приятного брюнета. Бричка покатила к Ямской вместе с дамой. Бабицкий мог признать свое поражение, но он остановил первого попавшегося лихача и бросился в погоню. Не дама теперь его интересовала. Он узнал приятного брюнета. Это был прапорщик Истомин, который фигурально раздел их со Шлёцером на дороге в Москву. Букет экзотической картошки полетел на мостовую. Тележное колесо немедленно раздавило крепкий дом с железной крышей в Филях.

Свидетель вины.

Кулебякин и Шлёцер допрашивали задержанных Дровосековым. Полковник был тут же. Солдаты ввели Бранзулетку. Бросили на стул.

Шлёцер.

– Смотрите, господин тайный советник. Вурдалак завелся в вашей канцелярии. Это хорошо. Это жизненно. Теперь в вас можно верить, а не лубки грошовые малевать. А что если он ещё красный плащ окажется. Какая Шекспериада будет. Клянусь, если б не свидетели, так бы и сделал. Для овершия сей занимательной историйки.

Бранзулетка поднял виноватые глаза на Кулебякина.

– Ничего, Бранзулетка. Ты все правильно делал. Полицейски грамотно. Что попался это хорошо. Ворьё за своего держать будет. Нам же легче. – ответил ему тайный советник.

– Нет в вас полицейских честности и прямоты, столь в избытке присутствующих в нас в солдатах – заметил полковник. Он стоял у стены, закрывая клетку с Пьетро.

– Это уж, как дышло повернуть, господин полковник. – сказал Кулебякин и бросил солдатам.

– Заберите этого. В арестанской до вечера пусть посидит и следующего давайте.

Следующим был Пистон. Вошли два солдата с примкнутыми штыками и тотчас из-под стола донеслось.

– Что это за башмаки. Они непременно развалятся в непогоду. Проверим.

– Шлёцер, прячьте ноги. – нервно закричал обычно спокойный Кулебякин. Он за шиворот вытащил брыкающегося Пистона с расстегнутой ширинкой из-под стола.

– Встретили старого друга, Кулебякин. – Шлёцер отпрянул к стене.

– Не дай, бог.

Несколько струй, исторгнутых Пистоном, попали на бумаги, лежавшие на столе. С отвращением Кулебякин швырнул Пистона на стул.

– Опять всё загадил, пакостник.– смахнул Кулебякин мокрые бумаги. – Смотри, Пистон, в этот раз батогами не отделаешься.

– Я мыслю сейчас и приступим. – Шлёцер сжал кулаки.

– Не советую, Шлёцер. Он плюётся не хуже верблюда, такая мерзость.