Плюшевая заноза

Мне ее было жаль. Бедная, потерянная девочка, привыкшая, что все в жизни происходит так, как она хочет. Еще жальче ее было потому, что даже в такой нестандартной ситуации она по-прежнему переживала за шмотки и о том, что не сможет тусоваться. Я искренне надеялся, что она изменится, что на это не уйдут годы и что она найдет возможность взглянуть на себя со стороны.

Джона тоже можно было понять. Он был тут «старожилом», при нем исправилась и отправилась в новую жизнь как минимум одна душа. Его всего переломало-переклеило, он попадал в игры Ричарда почти каждый день, но терпел. И верил в избавление. А тут мы с Лией как снег на голову! Мало того, что она истерит не по-детски, так еще и эти наши перепалки… Ладно, словесная война, возможно, даже веселит нашего друга, но вот все остальное… Я бы на его месте тоже орал. И это он еще умудрялся говорить без бранных слов!

– То есть, если я стану обычной, серой мышью и запихну свое мнение в… кхм… то меня «простят»?

– Нет, девочка. Если ты перестанешь задирать нос, строить из себя супер-важную персону, требовать к себе повышенного внимания и готовности тебе услужить, если ты перестанешь зацикливаться на вещах и станешь больше думать о чувствах, желательно, не только своих, если научишься быть благодарной и не цепляться к словам – вот тогда тебя «простят». Придется потрудиться, хотя трудиться ты явно не привыкла. Вот так нас и ломают. Через колено. Хочешь – живи, как жил, будь, кем был, но терпи все эти «игры», не хочешь – будь добр, меняйся в лучшую сторону и будет тебе счастье. У меня все.

Лия молчала. Как-то очень тяжело молчала. Драматизма в эту ситуацию добавлял хлынувший с новой силой дождь. Я же думал о том, что все, что сказал Джон, относится и ко мне. Мне тоже нужно научиться думать о других, принимать их выбор и их мнение, научиться прощать, улыбаться просто так, от души, попытаться проявить заботу и внимание, выслушать, утешить. Придумать, как будет лучше для всех, а не только для меня. Почувствовать, каково это – быть человеком, который стоит напротив меня, каково ему слушать то, что я говорю, понять, какие чувства у него вызывает то или иное мое действие или бездействие. Я же ничего этого при жизни не делал! У меня было правило: «Бьют – бей в ответ. Не бьют – бей первым». Неужели это был я? Джон умел открывать глаза на правду. Даже таким незрячим, как мы с Лией. Может, поэтому меня так тянуло к ней. В каком-то смысле мы – родственные души. Два законченных эгоиста, хотя и дошли до этого разными путями.

Злой солдат, заяц с потухшим взглядом и медведь а-ля «ушел в себя, вернусь не скоро» – должно быть, со стороны наша компания выглядела весьма интригующе. Вот только на душе скребли кошки. И их, этих кошек, никак не удавалось оттуда выгнать.

* * *

Ричард возился с конструктором и игрушечной дорогой, строя город. Небоскребы занимали свои места по обеим сторонам автотрассы, домики поменьше ютились между ними. Рядом с самым высоким зданием стоял припаркованный джип. В ход пошли кубики – из них строились мосты и арки.

Мы следили за мальчиком, гадая: пронесет или нет?

На пороге детской бесшумно возникла мама:

– Сынок, дождик закончился. Может, сходим в парк?

– Хорошо, мамочка, – малыш достроил еще одну многоэтажку, поставил ее в центре своего игрушечного города и повернулся к маме. – А можно я возьму с собой мишку? Я обещал показать его Дэнни и Полу.

– Можно, – она мягко улыбнулась.

А вот мне что-то не улыбалось.

Малыш взял меня за шею и…

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Все ступени на месте! Мои пятки тоже. Их я ощущал особенно остро – они горели! Перехватив меня, и взяв за талию, видимо, чтобы не волочить по земле, Ричард шагнул на улицу. Свежий воздух ворвался в мои плюшевые легкие и от непривычки голова пошла кругом. Как же мне этого не хватало! По сути, мое новое место обитания было сродни тюрьме. Ни выйти, ни зайти, ни прогуляться. Вот только тюрьма была не вокруг, а внутри меня. Зато «пытки» в этой «исправительной колонии» были снаружи. И мой личный пятилетний надсмотрщик был ну о-о-о-чень изобретательным.

Район, в котором я теперь жил, был тихим и уютным. Небольшие однотипные домики, утопающие в зелени деревьев протянулись до самого горизонта, туда, где дорога шла в горку, сливаясь с небом. Мимо нас, поднимая брызги из небольших лужиц, то и дело проносились машины. Из дома, обшитого желтым сайдингом, доносилась зажигательная танцевальная музыка, под которую прохожие всех возрастов, сами того не замечая, подстраивали свой шаг. Некоторые, не стесняясь, пританцовывали, а две парочки даже устроили баттл прямо посреди пешеходной дорожки.

Довольно скоро мы пришли в парк. Измученные затяжной жарой, сегодня люди спешили насладиться долгожданной прохладой и свежестью воскресного вечера. Джесс присела на скамейку, вытащила предусмотрительно захваченную с собой книгу, внимательно оглядела детскую площадку, задержав взгляд на паре мальчишек лет пяти и, отметив, что все в порядке, погрузилась в чтение. Меня же потащили туда, где среди разноцветных качелей и горок резвились дети.

– Дэнни, Пол, смотрите! Это мой мишка!

– Ух ты, какой большой!

– Подумаешь! У меня дома больше.

– Зато мне моего папа подарил! На день рождения.

– Ну и что? Я мне дядя. Зато мой сильнее твоего.

– А вот и нет!

– А вот и да!

– А вот и нет! Мой знаешь какой сильный!? Да он даже твоего дядю поборет!

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Ребята! – переключил внимание на себя тот, кто не был замешан в споре. – Ребята, а давайте лучше с горки покатаемся?

– Пойдем, – разом отозвались оба.

– Все равно мой лучше! – чуть помедлив, очень тихо и сердито добавил Ричард и последовал за друзьями.

Кряхтя, мальчишка затащил меня на самую высокую горку, уселся, взял меня на руки и…

– У-у-у-ух!

Надо же! Как это классно! Последний раз я так катался, кажется, в прошлой жизни. Черт, а ведь реально в прошлой.

Съехав, малыш сгреб меня в охапку и, смеясь, снова побежал к ступеням. И вновь этот ветер, свистящий в ушах, и полет, захватывающий дух. Третий раз. Пятый. Признаться, я потерял счет нашим спускам. Как мы только не катались: паровозиком, я на Ричарде, Ричард на мне, по одному и даже вчетвером с друзьями мальчишки. Нам было настолько весело, что я, неожиданно для себя, позавидовал этой малышне. Только дети могут быть настолько непосредственными и правдивыми в своих желаниях и эмоциях. Они не строят планов, не думают «а если…», а просто берут, и радуются жизни. Они те, кто есть. Никаких масок, ролей и лжи. Чистые, светлые души. Жизнь их, конечно, потреплет, обрежет лишнее (читай – не угодное обществу), отшлифует общественным мнением, подгонит под стандарты. Но это все будет потом. А сейчас они настоящие. И это бесценно.

Накатавшись до тошноты, а меня реально начало подташнивать спусков шесть назад, мы пошли в песочницу. Точнее, Ричард пошел, таща меня туда против моей воли. Песок был влажный, отчего хорошо лепился. Мальчишки и девчонки строили замки, соревнуясь у кого больше и красивее. Меня же усадили в углу песочницы и на время позабыли. Лишь одна девочка подошла ко мне и, улыбнувшись, погладила меня по голове. Я ощутил себя котом, которому перепала ласка. Но счастье мое было недолгим. У детей завязался спор по поводу того, кто будет выбирать самый лучший замок: мальчик или девочка. И, конечно, участие этой девчушки в споре было обязательным.

– Мальчишки всегда своим подыгрывают! Давайте девочку.

– Ага, а девчонки играют нечестно. Пусть мальчик выбирает.

– Нет, девочка. Потому что наш замок лучше!

– А почему это ваш? Наш выше и башен у него больше!

– А наш красивее, с цветочками!

– Цветочков на замках не бывает.

– А вот и бывает! У моей принцессы замок с цветочками, – пропищала малышка лет четырех, потрясая кулачками.

– Ха-ха, ты еще скажи, что он розовый! – вступил в спор мальчишка явно раза в два старше ее.

– Розовый, а какой еще? – недоуменно уставилась на него девчушка.

К моему огромному сожалению, я так и не досмотрел, чем все закончится, потому что мама позвала Ричарда, и тот, схватив меня за лапу, побежал к ней. Все камушки, колючки, мелкие веточки и бумажки от конфет на нашем пути были «мои», я сгреб все.

Джессика покачала головой, молча взяла меня на руки и несколько раз больно ударила по пятой точке, стряхивая мусор, запутавшийся в шерсти. Спасибо, конечно, но можно было и понежнее. Затем она повернулась к сыну:

– Малыш, скоро начнет темнеть. Поэтому, если хочешь покататься на велосипеде, сейчас самое время.

– Да-да-да, хочу, хочу, – весело подпрыгнул мой «хозяин».

– Тогда вперед.

Метров через сто от того места, где сидела мама, располагалась небольшая площадка, на которой раскинулся пункт проката велосипедов. Ричард поздоровался с мужчиной, указывающим тому на ярко-зеленый четырехколесный велосипед, усадил меня на багажник, сел, и, помахав маме ручкой, начал быстро набирать скорость. Вслед нам донеслось только: «Я буду ждать тебя тут. Будь осторожен!». Ветер путался в моей плюшевой шерсти, шумел в ушах и швырялся пылью в глаза. Но все равно было классно!

У меня никогда не было велосипеда, поэтому я даже ездить на них не умел. В детстве тетя аргументировала свое нежелание покупать мне трех-, а затем и четырехколесного друга (цитирую) «повышенной травмоопасностью данного транспортного средства». Хотя на самом деле у нее просто не было никакого желания тратить на меня деньги. Когда я чуть подрос, тетка отбивалась от меня фразой «ага, не хватало еще чтобы ты шею себе свернул!». А потом, выйдя из-под ее опеки, я решил, что велосипед мне уже ни к чему. И зря.

Мы набрали такую скорость, что уже на первом повороте я не удержался и здорово приложился спиной об асфальт. Прямо в лужу. Мальчишка продолжил свой путь, не заметив потери, а я лежал в дождевой воде и смотрел в серое вечернее небо, затянутое тучами. Влага впитывалась в мое игрушечное тело, делая его тяжелым и холодным. Я не знаю, как еще это описать. Скажу только, что чувство не из приятных.

Несколько минут я лежал и думал, что это конец. Что вот сейчас меня возьмут, закинут в мусорный бак и поминай, как звали.

Вместо этого передо мной возникло худое человеческое лицо. Пожилой мужчина прицокнул языком, одним рывком поднял меня за ухо из лужи, и усадил на ближайшую скамейку. Вода с характерным звуком струйками потекла на землю. Дедушка еще раз взглянул на меня, покачал головой, неожиданно улыбнулся и присел рядом.

– Кто ж тебя так? – послышался скрипучий голос.

На вид мужчине было около восьмидесяти лет. Доброе лицо, испещренное глубокими морщинами, и еще более глубокая складка на лбу, выдающая неизжитую боль. Взгляд его почти бесцветных глаз с легким голубым оттенком, под нависшими, широкими, абсолютно белыми бровями был теплым и лучился добротой. Небольшая, но пышная седая борода делала его похожим на волшебника из сказки, по крайней мере, я представлял себе волшебников именно так. Одет он был не совсем по сезону. Старая, видавшая виды кепка, серый пиджачок поверх светлой застиранной рубашки, отглаженные брючки со стрелками и легкие летние туфли. Все в нем было гармонично, несмотря на то, что от дедушки веяло одиночеством.

Конечно, я молчал. А что мне было говорить? И был ли в этом толк, если тебя все равно никто не слышит.

– Меня так однажды тоже нашли в луже, – немного помолчав, продолжил он с легкой улыбкой. – Помнится, я тогда сутки отработал на стройке. День выдался очень жаркий, никакие головные уборы не спасали от солнца. Но надо было работать, чтобы прокормить отца с матерью, да еще шестерых братьев. Да-а-а, семья у нас была большая. Родителям было тяжело, вот я и пошел, как самый старший, на работу. Мне тогда было двадцать два. Вечером того памятного дня пошел дождь и нас отправили по домам… И то ли я не рассчитал свои силы, то ли сказалась усталость, да только рухнул я в обморок аккурат в этом самом месте. Только лужа тогда была больше, и асфальта еще не было. Не известно, чем бы все это могло кончиться, но я оказался настоящим везунчиком. Закончив смену, одна молоденькая медсестричка из ближайшего госпиталя, спешила домой. Она решила срезать путь, чтобы не промокнуть под дождем, и пошла через парк. А там я в луже и без сознания. Для меня до сих пор остается загадкой: откуда в ее юном хрупком теле взялись силы, чтобы поднять меня, считай, мужчину. Очнувшись и увидев ее, я решил, что это конец и передо мной ангел – эти огромные голубые глаза, светлые кудри, спадающие до плеч и легкое голубое платьице в мелкий цветочек. Она была как глоток свежего воздуха для моего едва вернувшегося сознания. Посидев минут десять со мной на земле, окончательно промокнув и удостоверившись, что я не собираюсь снова падать в обморок, она поднялась и протянула мне руку. Ее платье было измазано, с волос стекала вода, но она улыбалась самой искренней улыбкой. Я встал, взял ее руку в свою… и больше мы никогда не расставались, – он замолчал и посмотрел куда-то вдаль, сквозь деревья и время. – Она была для меня всем! Мы поженились через полгода. И я всю жизнь жалел об этом! Жалел, что упустил целых шесть месяцев, – дедушка поджал губы, но его глаза улыбались. – Детей Бог нам не дал. Видимо, это была цена за наше счастье. И мы смирились. Жили, наслаждаясь каждым отведенным нам днем, каждой минутой. Мы очень любили гулять в этом парке. А эта скамейка, – он похлопал ладонью по доскам, – была «нашим местом». Мы часто тут сидели, вот как мы с тобой сейчас, и болтали обо всем и ни о чем, а иногда просто молчали, держась за руки. С ней было невообразимо уютно молчать. Если ты когда-нибудь найдешь женщину, с которой уютно молчать, женись! – он поднял указательный палец вверх и назидательно потряс им в воздухе. – Моя Элизабет… Она не только спасла мне жизнь, но и стала ее смыслом… – на несколько долгих секунд повисла тишина, разрываемая детскими голосами, а когда он продолжил, его голос дрогнул. – Я умер два года назад. Вместе с ней. Все, что от меня осталось – это человеческая оболочка, застрявшая в этой тесной прослойке между раем и адом. Но мне надо жить – она так хотела. Она просила, чтобы я жил за нас двоих. Вот уже два года я засыпаю с надеждой, что увижу ее хотя бы во сне, а просыпаюсь в холодной постели, где ее нет. И мне приходится завтракать одному. Одному идти на прогулку. Одному читать книги и смотреть телевизор, одному ухаживать за нашим маленьким садиком за домом. И она до сих пор меня спасает… Заставляя меня жить.

Светло улыбнувшись своим воспоминаниям, он тряхнул головой, словно сбрасывая с себя остатки грусти, и добавил:

– Видишь, как оно бывает: ровно шестьдесят лет назад она спасла меня, чтобы я сегодня спас тебя из одной и той же лужи, – он засмеялся. И этот смех эхом разлетелся по парку, привлекая внимание и заставляя прохожих улыбаться при виде нашей неожиданной компании: дедушки и огромного мокрого плюшевого мишки.

Я завидовал ему. Он грустил, но грустил светло, лелея память о своей любимой. Не спаси она его тогда, возможно, я бы сейчас валялся в мусорном баке, в куче бумажек и окурков… Спасибо тебе, голубоглазая, светловолосая девочка с кудрями до плеч! Ты спасла целых две жизни!

Дедушка все еще улыбался, сидя рядом со мной, когда к нам подбежал Ричард.

– Мистер Динкерманн, мистер Динкерманн, Вы нашли моего мишку!

– А, это ты, приятель. А я уж думал, что он ничейный, хотел его домой забрать. Что ж ты так игрушки разбрасываешь?

– Да я нечаянно, – мальчик виновато опустил глаза.

– Ну, раз нечаянно, тогда все в порядке. Бери своего медведя. Только он мокрый. И тяжелый. Мама далеко?

– Сейчас.

Через несколько мгновений Ричард буквально притащил маму за руку к нашей скамейке.

– Добрый вечер, мистер Динкерманн.

– Добрый вечер, Джессика. Тут такое дело… – старик кивнул головой в мою сторону и широко улыбнулся, – Он нечаянно. Вот только мишка насквозь промок.

– Спасибо Вам! – Джесс одарила мужчину ответной улыбкой. – Ричард, поблагодари мистера Динкерманна и мы уходим.

– Спасибо!

– Это тебе спасибо! Мы мило побеседовали.

Джессика аккуратно взяла меня за загривок на вытянутой руке и зашагала по направлению к выходу из парка. Рядом вприпрыжку бежал малыш. А я смотрел на удаляющегося дедушку и думал о том, что обязан теперь во что бы то ни стало передать миссис Динкерманн, что ее муж живет, как и обещал, за двоих. И очень по ней скучает.

* * *

Домой мы вернулись уже в сумерках. Минуя гостиную, Джессика отнесла меня в ванную-комнату, усадила в ванну и включила теплую воду. Ка-а-а-йф! Оказывается, мечты сбываются! Я растекался пушистой лужицей вместе с водой. Мысли, роящиеся в моей голове, разом улетучились, и даже все «прелести» прошедшей недели казались какими-то нереальными и переоцененными. Джесс взяла с полочки сиреневый кусок мыла и натерла им мою шерсть. О нежности, конечно, речи не шло. Четкие, точные движения трепали мои руки и ноги, а точнее – лапы. Женщина выглядела уставшей и бледной. И мне совершенно не нравилось, что я уже во второй «жизни» подряд стал для кого-то обузой. Утешало лишь то, что на самом деле Джессика стирала обычную мягкую игрушку, упущенную в лужу ее сыном.

Мыло пенилось, покрывая меня с головы до ног белой пеной, и по комнате разливался успокаивающий аромат лаванды. К глажке против шерсти я был мысленно готов, но это не спасло меня от бури эмоций. И все же, теплая ванна перед сном – это особое удовольствие.

Ополоснув меня под душем, она немного замешкалась, видимо, прикидывая, насколько «игрушечный я» потяжелел, напитавшись водой, а затем несколько раз крепко сжала мое тело в разных местах, отжимая воду. Такого поворота я не ожидал…

Когда сжали мою голову, я думал, что мои глаза вылезут из орбит. Ну, или оторвутся. Они ж, поди, пришиты. Про то, что череп едва не лопнул, как переспевший арбуз, думаю, можно не рассказывать. Когда Джесс скрутила мои передние лапы, я сцепил зубы так, что они должны были с принеприятнейшим скрежетом раскрошиться в мел. Живот и спина были терпимыми, но лишь потому, что длины пальцев двух ее рук не хватило, чтобы сцепить их и хорошенько надавить. А вот когда она сжала пространство между моих задних лап, то есть ног, то есть… да какая разница! Вот тут уж и глаза полезли на лоб, и от зубов мало что осталось, и мой мужской бас превратился в какое-то жалкое подобие комариного писка. Конечно, внешне я остался совершенно спокоен и неподвижен. Но внутри…

Как она отжимала воду из моих ног, я не почувствовал. Я все еще орал. Да, как комар.

Мысленно я поблагодарил всех и вся, что купали меня не после полуночи и в ванную-комнату не проникал свет луны. А то получилось бы очень занимательное представление, которое окончилось бы обмороком обоих и моим последующим «обнулением».

Отжав и усадив меня в таз, Джесс вышла на задний двор.

– Интересно, как… – это все, что я успел подумать.

Меня подняли за шею к натянутой бельевой веревке, щелкнули прищепки, и я оказался подвешен за оба уха. Если честно, прищепки – это фигня по сравнению с тем, что я испытал несколько минут назад. Это как сравнивать удар коленом о мягкий диван и удар мизинчиком ноги о тумбочку, причем палец обязательно должен громко хрустнуть.

Правда, минут через пятнадцать я уже готов был снова выть вернувшимся голосом: «нижняя» боль медленно отступала, а вот «верхняя» постепенно набирала обороты. По ощущениям я должен был вернуться в дом эдаким перемедведем-недозайцем. На смех Джону и Лие.

Лия…

Полнолуние!

Только бы она не наделала глупостей!

Я взглянул на небо. Тучи затянули весь небосвод, насколько хватало взгляда. Это меня немного успокоило. Но до полуночи оставалось еще несколько часов. И даже если темная завеса расступится, уступая место полнолунию, даже если лунный свет зальет весь двор, даже если луна лично для меня припасет отдельный, самый яркий луч, я все равно не смогу никуда уйти. Джон рассказывал, что «когда человек проснется, игрушка должна быть на своем месте в позе, в которой ее оставили». Ну, и как мне, скажите, подвеситься за уши на веревку высотой в три моих роста? Да никак! Эта ночь не моя. Вот только пугало меня отнюдь не это. Я боялся, что не смогу помочь Лие, не смогу остановить ее, если она все же решит уйти, не смогу уберечь своенравную Лиетту Уильямс от нее же самой.

– Думай, думай, думай.

В голову ничего не лезло. Оно и понятно – там была сплошная вода вперемежку с наполнителем. Мне вспомнился Винни-Пух: «В голове моей опилки, да-да-да!». Тьфу ты!

– Думай!

Я провисел так еще несколько часов, безуспешно пытаясь продумать свои действия на экстренный случай. А его вероятность неумолимо росла: как назло, тучи сносило к востоку, и ближе к полуночи небо застилала уже не плотная пелена, а ее рваные обрывки. То тут, то там в просветах загорались звезды, и, глядя на краешек лунного диска, выглянувшего и вновь спрятавшегося за тучкой, я окончательно и бесповоротно принял факт своей беспомощности.

Свет в доме давно погас. Мне не было видно окна детской комнаты, поскольку я висел боком, но оттуда меня вполне можно было разглядеть. По моим ощущениям прошло уже больше часа, но никаких зайцев мимо не пробегало. Я был уверен, что, если Лия и решит бежать, она выйдет через заднюю дверь. Парадную она бы при всем желании не открыла. Во-первых, ручка очень высоко, во-вторых, дверь закрыта на ключ, а в-третьих, она очень тяжелая для такой маленькой игрушки. А вот дверь на задний двор была открыта настежь, вход в дом прикрывался лишь москитной сеткой. Чем не идеальный вариант для побега?

Прошла еще пара часов. Сердце бешено колотилось, сбиваясь с ритма при каждом шорохе. Лунный светильник косил своим одиноким глазом, освещая дом. Я не сомневался, что вся комната Ричарда залита светом и моим друзьям, оставшимся там, ничто не мешает хотя бы размять затекшие кости. О плохом я старался не думать. Вся надежда была на Джона. Он молодец, он сумеет найти нужные слова в случае чего. Что касается меня, то ночь была точно «не моей». До меня свет луны не доставал по той простой причине, что дерево с огромной раскидистой кроной, росшее неподалеку, заслонило собой половину неба, а заодно и земной спутник. Что такое «не везет» и как с этим бороться?!