Плюшевая заноза

* * *

Что уж происходило за пределами детской комнаты, я не знаю, но Ричард пришел уже в пижаме, готовясь ко сну. В одной руке он держал немного помятого Бамблби, а в другой – солдата. Без левой ноги. Волосы на моем загривке встали дыбом. Если мне было больно от простых ударов, то как должно быть больно ему!

Мальчик аккуратно положил Джона на стол, порылся в кармане и извлек оттуда оторванную ногу. Лия вскрикнула. Я замер с расширившимися от ужаса глазами.

– Па-а-а-п! – через минуту в двери появился отец. – Папочка, сделай мне солдата, а? – малыш заглянул ему в глаза и сделал виноватое лицо.

– Ну, как так можно играть, сынок?! Неужели нельзя аккуратнее?

– У них была война, пап! Они дрались… В общем, так получилось. Сделаешь?

– И кто победил?

– Солдатик! – оживился мальчик.

– Малыш, а давай мы выкинем этого солдатика? Смотри: он весь поломан. Сколько раз я его уже делал? Давай завтра сходим в магазин и купим тебе нового. А этого пора отправлять в запас. Он свое отслужил.

Я забыл, как дышать. На Джона старался и вовсе не смотреть. При всем желании, я бы не смог ему помочь. Его судьба решалась здесь и сейчас этими двумя. В каком-то смысле, они для него были сейчас богами.

– Но па-а-а-ап! – взмолился Ричард. – Я не могу выкинуть этого солдатика! Знаешь, какой он сильный! Он всех побеждает! Без него мир будет в опасности! Ну, па-па! Ну, сде-лай! Пожа-а-а-луйста!

Вот в эти секунды я зауважал мальчика! В свои пять лет он отстаивал своих, пусть и игрушечных, друзей до последнего. Главное теперь, чтобы отца проняло.

Мужчина вздохнул, после чего молча встал и скрылся за дверью. Сын с надеждой проводил его взглядом и уселся на пол, обхватив ручками коленки. Не знаю, как у него, а мое сердце ухало так, что за малым не глушило своим грохотом все вокруг. Даже боль от лестничного аттракциона ушла на второй план.

Папа вернулся минут через пять с тюбиком клея. Вздох облегчения вырвался у нас с Лией одновременно. Будь я девушкой, наверно, давно бы валялся в отключке от переизбытка сильнейших эмоций. Не зря же они чуть что, сразу в обморок падают.

– Во-о-от та-а-ак! – отец нанес каплю клея на сломанную ногу и с силой прижал к ней вторую часть.

Солдат зашипел, но не проронил ни слова. Видно было, что ему не впервой. Да после такого он имеет полное право рассказывать внукам, что воевал и имел боевые ранения!

– Теперь положим твоего солдата вот сюда, – мужчина бережно положил Джона обратно на стол, – и до утра его трогать нельзя. Пусть клей высохнет. А теперь живо в кровать!

– Спасибо, папочка! – мальчишка кинулся отцу на шею и поцеловал его в щеку. Папа улыбнулся, обнял сына и, подхватив его на руки, отнес в кровать.

– Спокойной ночи, сынок.

Меня и зайца усадили на пол рядом с кроваткой.

– Спокойной ночи.

Свет погас.

– Прости меня, солдатик. Я не хотел ломать тебя! И я правда-правда тебя не выброшу! Прости меня, Бамблби. Ты и помятый красивый, честно! Прости меня, мишка. Я больше не буду кататься на тебе с лестницы. Спокойной ночи всем.

Малыш отвернулся к стене, свернулся калачиком и вскоре засопел.

Ни я, ни Лия не трогали Джона. Друг друга мы тоже не трогали. У нас было временное перемирие. Ради солдата. Зайка, похоже, окончательно поняла куда попала. Что же касается меня, то я все еще не пришел в себя после игры с Ричардом. И на фоне Джона я выглядел сейчас слабаком, который еле пережил невинные «покатушки» со второго этажа. Пусть и девять раз.

О том, что ждет нас всех завтра, я старался не думать. Это все будет завтра. А сегодня главное, что мы все выжили и остались в этом доме. Все остальное – пустяки. Болючие, пекучие, саднящие пустяки…

– Спокойной ночи!

Ответом мне было молчание.

* * *

Следующий день выдался пасмурным, отчего дышать было значительно легче, хотя дышал я, можно сказать, по старой памяти. То есть приступы удушья и нехватки воздуха я все так же испытывал, но если мне полностью перекроют доступ кислорода, я это переживу, в отличие от моей «человеческой» версии меня.

Утром прошел небольшой дождь, но земля настолько была измучена затяжной засухой, что эти осадки были как мертвому припарка. Уже через пару часов исчезли признаки даже самых больших луж, не говоря уж о маленьких. И только толкающиеся в небе тучи давали о себе знать отдаленными раскатами грома.

Мне всегда нравилась такая погода. Солнце не слепит глаза, после дождя воздух приятно пахнет озоном и свежестью, легкий ветерок приносит долгожданное облегчение после летнего зноя. Такие дни – самое время для пикника или рыбалки. Тут уж кому как нравится: кто-то старается проводить время наедине с любимым человеком, кто-то с семьей, а кто-то – оставшись один на один с собой. У меня выбора никогда не было. Я всегда был одиночкой. Правда, и на рыбалку не ездил. У меня было любимое место в парке – тихое и уютное. Только там я мог быть самим собой, только там мог снять маску крутого парня, и, устроившись в зарослях некошеной травы, думать о том, какая у меня все-таки фиговая жизнь. Я думал о том, что мне совершенно некуда идти, что меня нигде не ждут, что я, по сути, отброс общества, пытающийся всеми правдами и неправдами (чаще последними) держаться на плаву, чтобы не захлебнуться в собственной никчемности. Я никого не уважал, ни к кому не испытывал любви, не скучал и не горел желанием все это испытать.

Но ни разу в жизни мне не приходила в голову мысль что-то изменить. То ли у меня просто не было на это сил и желания, то ли я ошибочно полагал, что это и есть моя «ниша», мое законное место. Наверно, и то, и другое. А если отбросить сейчас гордость и взглянуть на себя, прежнего, то вполне можно поставить самому себе диагноз: «Идиот». Обидно, что для того, чтобы осознать это, мне пришлось умереть.

И только теперь, находясь в этом игрушечном теле, в этой игрушечной жизни, я хотел что-то сделать, что-то поменять, о ком-то заботиться… Да хоть вон о Лие! Вот только мое плюшевое тело было совершенно неподвижно и это меня приводило в бешенство.

За последнюю неделю я немного смирился с новым видом моего существования. Даже почти привык к ежедневной боли и уже, можно сказать, не стонал, когда игра с Ричардом заканчивалась и его внимание привлекала другая игрушка.

…Джон вернулся в наши ряды не сразу. Наутро, после выигранной им войны, в которую играл «хозяин», и приклеенной ноги, малыш унес солдата в неизвестном направлении на четыре долгих дня. Признаться, с каждым днем у меня оставалось все меньше надежды увидеть его снова.

Прошлым вечером, когда мы с Лией в очередной раз чесали свои языки, упражняясь в колкости фраз, откуда-то издалека донесся знакомый голос.

– Надеюсь, вы еще не поубивали друг друга? – настроение у Джона явно было прекрасное.

Ричард забежал в комнату, кинул солдатика на стол и вновь умчался.

– Полной луны еще не было, – проворчала зайка.

– Джон! Где тебя носило? – я даже не попытался скрыть радость в голосе.

– Вот именно что «носило». Это была длинная неделя.

Солдат вкратце пересказал нам события последних четырех дней, в которых он прошел путь от унижения к славе. Унижение его настигло во вторник утром, когда Ричард, довольный, что нога игрушки надежно приклеилась, взял его с собой в ванную-комнату. Одно неловкое движение – и Джон оказался в унитазе, с головой уйдя под воду. Опомнился мальчик, только когда почистил зубы, то есть минуты через две. Все это время наш «подводник» молил Бога, чтобы тот дал ему возможность пошевелить рукой, дабы заткнуть нос и не слышать той ужасной вони. Потом, конечно, его достали, помыли с мылом (я подумал, что тоже не отказался бы от водных процедур, правда, «заслужить» их я надеялся не таким путем) и взяли с собой в садик. Там, оказывается, тоже есть «переселенцы». Это что ж должен был человек совершить при жизни, чтобы его послали игрушкой в детский сад?! К двадцати детям одновременно, на пять дней в неделю… Вот там точно «лучше бы в ад»!

В общем, со вторника по пятницу Джон спасал прекрасную принцессу от дракона, воевал с инопланетными захватчиками, скакал на лошади, сидел в засаде, засыпанный кучей песка, летал по воздуху, как супермен, падал с высоты поднятой детской руки, был заляпан перловой кашей, дважды облит соком и чуть не угодил под колеса автобуса, когда Ричард выронил солдатика по пути из детского сада домой.

Мы с Лией слушали рассказ нашего путешественника и понимали, что еще легко отделались, поскольку меня мальчик привлекал в свои игры пару раз, а участь зайки сводилась к тому, что ей несколько раз в день тыкали в живот, вшитое устройство отзывалось фразой «Я тебя люблю», и на этом все заканчивалось. Подозреваю, что всему виной был «совершенно не модный в этом сезоне» цвет ее шерсти.

Всю неделю девочка хандрила, замыкалась в себе и была очень далеко от меня. Кажется, четвертая стадия – депрессия, накрыла ее с головой. Я всячески пытался не дать ей погрузиться в это состояние. Правда, делал это, как умел. Наши словесные поединки не перерастали в рукопашную лишь по одной причине – отсутствию полнолуния. Признаться, я все время искал место в комнате, куда спрячусь, как только смогу двигаться. Нет, за себя я не боялся, сил у меня предостаточно. Я переживал, что девочка наделает глупостей и будет наказана. Я этого не хотел. Не хотел, чтобы ее переселяли. Не хотел, чтобы она оказалась в другом доме, далеко от меня. Но общаться с ней, не провоцируя ее, было практически невозможно. Она зажигалась сама, даже от самой безобидной фразы, и поджигала меня. Мы «обменивались любезностями» так, что воздух вокруг нас начинал искрить от напряжения, за малым не взрываясь. Одним словом, нам было не скучно. Но Джона явно не хватало.

– Да-а-а, друг, – протянул я, – досталось тебе. Мы уж думали, что больше не увидим тебя.

– Не дождетесь, – весело отозвался он. – Лия, полнолуние завтра. Молись, чтобы тучи разошлись. А ты, Том, молись, чтобы НЕ разошлись, иначе наполнителя в тебе поубавится, – мы дружно захохотали.

Даже зайка! Я впервые слышал ее смех. Высокий, как перезвон сотни маленьких колокольчиков. И заразительный. Слушая его, хотелось улыбаться.

– Ты… смеешься! – ответил я на ее вопросительный взгляд.

– Кхм… Тебе показалось, – она моментально подобралась и вновь отгородилась от меня призрачной стеной.

Еще несколько секунд назад мне казалось, что эта стена опасно наклонилась, готовая вот-вот упасть. Но Лия вовремя выставила подпорку. Ничего! Раз эта фифа умеет смеяться, значит, не все потеряно. Теперь, с этим знанием, я горы сверну, но заставлю эту «плюшевую занозу в моей многострадальной заднице» сменить гнев на милость.

– Лия, – я осторожно позвал ее. – Эй, я не хотел тебя обидеть. Просто… просто ты ни разу даже не улыбнулась за эту неделю. А тут смех. Эй, Лия. – Тишина. – Интересно, а в лунном свете ты сможешь вилять хвостиком? – мне нужно было вывести ее на эмоции, чтобы она снова не ушла в себя.

– Я. Тебя. Убью!

– Детка, ты чертовски предсказуема. Придумай что-нибудь новенькое.

– Да пошел ты! Если хочешь знать, как только я смогу идти, мой пушистый хвостик, – это будет последнее, что ты увидишь, когда я выйду за дверь!

Джон насторожился.

– Ты что задумала? – серьезным тоном спросил он, вмиг растеряв остатки веселья.

– Уйти.

– Я же тебе говорил, что уйти мы не можем. Это карается «обнулением».

– А мне плевать! Пусть обнуляют. Пусть подселяют в другую игрушку. Неделей больше, неделей меньше – какая разница! Главное, подальше от этой медвежатины.

Похоже, запахло жареным. Такого поворота я не ожидал.

– Не глупи, девочка. После переподселения Ричард может показаться тебе сущим ангелом. Тем более, тебя в этом доме почти не трогают. А представь, что с тобой будет, если ты окажешься, скажем, в кукле, за которую будут драться сразу несколько сестер, и которые будут играть с тобой по очереди целый день, каждый день. Да ты взмолишься к концу первых суток! И это я тебе озвучил не самый плохой сценарий.

– Самый плохой сценарий – это сидеть между двух мохнатых ног и выслушивать как Этот упражняется в красноречии. Я даже не могу ему врезать по причинному месту! Молись, – это уже в мой адрес, – чтобы завтра на небе были тучи, потому что в противном случае памятный тебе спуск с лестницы покажется тебе безобидными покатушками с детской горки.

– Хорошо, что ты приняла правильное решение, – после некоторой паузы с явным облегчением сказал я.

– Я еще ничего не решила.

– Что мне сделать, чтобы ты осталась?

– Закрыть рот.

– С Джоном можно разговаривать?

– Если сможешь с закрытым ртом – валяй.

– Ладно. Молчу. Только не уходи.

– Я подумаю.

Остаток вечера мы все провели в тишине. Ни я, ни Джон не хотели, чтобы зайку наказали. Похоже, Лия тоже этого боялась, подсознательно. Но упрямство – вещь противная. А у девочки его было с избытком.

В десять часов Ричард уже лежал в своей кровати, а Джесс гладила его по волосам и пела колыбельную. По окну поползли первые змейки начинающегося дождя, вдалеке вновь громыхнуло, и комнату озарила вспышка света. Малыш испуганно посмотрел на маму.

– Не бойся, милый, я рядом. Это просто гроза. К утру она пройдет. Закрывай глазки и спи. Я тебя люблю, – она поцеловала мальчика в лоб, поправила одеяло и вновь запела.

Слова полились по комнате, окутывая теплом и заботой. И, пребывая в этом, давно позабытом мной, состоянии умиротворения, я окончательно понял, что ни за что никуда не отпущу свою плюшевую занозу.

Хм… с.в.о.ю. – буквы перекатывались на языке, – свою…

По-моему, Том, пора себе кое в чем признаться…

ГЛАВА 5

Воскресное утро выдалось дождливым и прохладным. Когда за окном такая погода, просыпаться не хочется от слова совсем.

Я все еще приходил в себя от осознания, что зайка стала для меня чем-то большим, нежели просто подруга по несчастью.

– Ох, и погодка, – пожаловался Джон, когда Ричард ушел завтракать. – Доброе утро, ребята!

– Ме мома хахахи? – промычал я, отчего Лия непонимающе уставилась на меня.

– Че-го?

– Ме мома хахахи?

– Кажется, он хочет что-то сказать, – пояснил солдат.

– Так пусть говорит! Кто ему мешает?

– Можно? – поинтересовался я с опаской. – Просто ты вчера…

– Ой, не нагнетай, а? Мало ли что я вчера сказала! – Ох, уж эти женщины!

– Хорошо. Доброе утро всем!

– Если оно вообще доброе, – пробурчала зайка.

– Что на этот раз? – это спросил Джон. Я вообще опасался с ней говорить, по меньшей мере, до полнолуния.

– А что, не видно?

Мы с воякой недоуменно переглянулись и уставились на Лию.

– Блин! Я застряла в этой долбанной игрушке в этом долбанном доме неизвестно зачем и на сколько, а вы хотите сказать, что все в порядке?! Серьезно? Где моя жизнь? Где мои друзья? Я хочу домой, путешествовать, гулять, тусоваться. У меня, между прочим, тур на Гоа забронирован был на август! И куда теперь, скажите, мне надеть новый купальник за две тысячи долларов? Черт, да он же там остался, а я – тут! Кому его теперь отдадут? Кэтрин? У нее сиськи маленькие! И черный цвет под ее смуглую кожу будет вообще «фу»! – девочку понесло.

– Лия? Лия? Лия, мать твою!! – заорал Джон. – Соберись! Не ты одна застряла тут на неопределенный срок. Этот срок зависит только от тебя. Как только ты поймешь, что делала не так в прошлой жизни, тебе разрешат родиться заново человеком. Той жизни больше нет, что бы ты ни делала. А мы с Томом не подписывались слушать твои истерики, и уж тем более, в мои планы не входило подрабатывать твои личным психологом. У меня, знаешь ли, своих проблем достаточно. Ты здесь всего неделю, а я полгода. И в отличие от тебя, меня тут уже все «заиграло»!

Зайка всхлипнула.