Тайная жизнь шедевров: реальные истории картин и их создателей

После того, как одна из бомб попала в музей Прадо, Пикассо уже не мог оставаться в стороне от политики. Снаряд, который мог уничтожить творения Веласкеса, Гойи, Эль Греко, художник воспринял как личное оскорбление. Он принял сторону республики, стал почетным директором Прадо. Под его руководством из собрания музея были отобраны картины, которые должны были отправиться в эвакуацию в Валенсию по узкому коридору, который еще удерживала армия республики.

Судьба Пабло Пикассо сплелась с судьбой его страны. Родной город художника, Малага, был практически полностью уничтожен войсками Франко.

Мать живописца была в Барселоне, одном из главных республиканских центров, на который должен был быть направлен следующий удар фалангистов. Все это осложнялось еще и личной драмой. Пикассо оказался в творческом кризисе. Он переживал непростой разрыв со своей женой, балериной Ольгой Хохловой, а его любовница Мари-Терез ждала ребенка. Впоследствии художник сказал: «Это было худшее время в моей жизни».

В мастерскую Пикассо постучалась испанская делегация от республиканского правительства. Ее члены просили художника создать большое полотно для испанского павильона на Всемирной выставке в Париже, которая должна была состояться летом 1937 года. Задача перед мастером стояла непростая: ему нужно было написать фреску размером во всю стену и максимально откровенно рассказать о происходящем. Пикассо согласился, но первые творческие поиски не увенчались успехом. В этот момент в жизнь будущего шедевра вмешалась история.

Уже в начале 1937 года положение республиканского правительства было плачевным. Армия фалангистов приближалась к Бильбао, крупному портовому городу в Стране Басков, через который шли поставки оружия и продовольствия для республики и ее сторонников. Франко нужна была карательная операция, которая сломила бы волю защитников.

Целью стала Герника, небольшой городок в двадцати километрах от Бильбао с населением меньше десяти тысяч, являвшийся однако важным культурным центром. На холме в городе рос древний дуб, у которого традиционно с древнейших времен собирались жители, чтобы выбрать своих законодателей или обсудить насущные вопросы.

Понедельник 26 апреля был обычным базарным днем. В четыре часа пополудни жители города только отходили от сиесты, открывались магазины и банки. В этот момент и появился первый самолет из немецкой эскадрильи «Кондор». Пролетая над самой густонаселенной частью города, он сбросил шесть бомб и взмыл в небо. Потом появились еще три самолета, сбросившие пятидесятикилограммовые бомбы. А дальше начался абсолютный хаос.

В течение часа на город сбрасывали бомбы регулярно сменяющие друг друга группы «хейнкелей» и «юнкерсов». Тех, кто пытался сбежать из города, летчики расстреливали пулеметным огнем. А во время последнего захода самолеты сбросили на руины около трех тысяч зажигательных бомб.

Культурный центр Страны Басков в считанные минуты превратился в огненный смерч.

Четверть населения города погибла сразу, многие тысячи людей получили страшные ранения. Непонятным образом среди огненного хаоса уцелел старый дуб. А бомбардировка Герники стала предвестием того, что произошло со многими городами во время Второй мировой войны.

У бойни оказался свидетель, рассказавший о ней миру. Корреспондент британской газеты «Таймс», освещавший события гражданской войны в Испании из Бильбао. Он практически сразу отправился в Гернику. А потом подробно описал в своем репортаже все увиденное, добавив туда фотографии разрушенного города и заснятый осколок бомбы, на котором было видно клеймо и дата выпуска. Пабло Пикассо прочел перевод статьи во французской газете «Се Суар» через четыре дня после бомбардировки. Больше у художника не было вопросов о том, какой сюжет нужно изобразить на картине.

Интересно и то, что история «Герники» тесно переплелась с французской литературой. Картина была создана в студии Пикассо на улице Гранд-Огюстен в доме номер семь. Именно тут разворачивается действие новеллы Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», культового произведения для всех художников-модернистов.

Пабло Пикассо «Герника»

Грандиозный замысел Пабло Пикассо стал понятен практически сразу. Размеры полотна впечатляют: три с половиной на семь с половиной метров! Все изображенные персонажи тоже уже встречались нам на других полотнах художника. Это и бык, и раненая лошадь, и человек со свечой в руках.

Всю работу над картиной запечатлела новая возлюбленная художника, фотограф Дора Маар. Причем это важно не только потому, что у нас на руках первый фоторепортаж о создании шедевра, но и потому, что можно увидеть, какие изменения произошли на самом полотне.

Пикассо начал работу над картиной 1 мая 1937 года. Через несколько дней в студию на Гранд-Огюстен пришла другая возлюбленная художника, Мари-Терез, которая взяла с собой еще и их дочь Маю. Между Дорой и Мари-Терез произошел конфликт. Пикассо предъявили ультиматум — он должен был выбрать одну из них. Но художник отказался это делать.

Вместо этого он предложил женщинам драться за него, а сам в этот момент играл с дочерью.

Впоследствии мастер вспоминал, что это сражение двух женщин стало одним из самых ярких событий в его жизни.

Так в «Гернике» произошло одно из самых важных изменений. Местом действия становится комната в доме, а все происходящее напоминает семейную драму. Образы плачущих, страдающих женщин стали играть на картине ключевую роль.

Полотно по стилистике напоминает детский рисунок. Ведь, несмотря на незнание техники, пропорций, мастерства композиции, дети всегда будут предельно откровенны. «Каждый ребенок — художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста», — не раз говорил Пабло Пикассо. Если бы он делал полотно предельно реалистичным, оно все равно не могло бы оказать более сильного влияния, чем документальные подтверждения преступления, опубликованные в статье Джорджа Стира. Нужен был другой взгляд. Предельно честный — детский.

«Герника» — это полотно, на котором умер свет. Перед нами кровавое месиво в искривленном пространстве. Это агония символов, которые до этого момента так часто занимали воображение художника. В прошлом он не раз представлял самого себя в образе монстра, Минотавра, как, например, на картине «Дора и Минотавр» 1936 года. Но на полотне, посвященном трагедии, бык растерян, он свидетель и участник этой ужасной драмы, а не чудовище.

Во время бомбардировки Герники жители города искали укрытие в подвалах церквей и домов. После того, как в последнем налете были сброшены зажигательные бомбы, шансов выжить у них практически не было. В подвале дома на картине Пикассо собралась вся Испания со своими старыми символами. Эта картина о приходе новой реальности электрического света.

Вместо божественного ока, которое наблюдает за происходящим, мы видим только лампочку, безжизненный свет которой вырывает из тьмы ужасные сцены. Прогресс человечества привел к тому, что хаос и разрушения стали чем-то очень легким. Уничтожение всего превратилось в простое телодвижение.

И тут снова необходимо вспомнить «Минотавромахию». Там свет от свечи как будто останавливал монстра, не давал ему пройти дальше и вырваться из кошмара. На «Гернике» свет свечи уже никого не останавливает. Монстр пришел в реальную жизнь в блеске электрического света.

Внизу полотна мертвый воин с отрубленной головой и рукой. На левой ладони видны шрамы, напоминающие стигматы, правая еще сжимает сломанный меч. Рядом с ладонью виден цветок — последний отголосок робкой надежды. Отдельного внимания заслуживает истерзанная лошадь в центре картины. А еще раненый голубь, бывший символом мира, женщина с мертвым младенцем на руках. И мелкие штрихи, напоминающие столбцы газет, которыми расписано ее тело. Это единственный случай, когда к картине Пикассо во время создания прикоснулся кто-то еще.

При создании полотна не последнюю роль сыграли стопки газет, разбросанные по мастерской художника. Картина написана в черно-белых тонах (Пикассо в определенный момент думал добавить цвет, но отказался от этой идеи), о произошедшем в Гернике мастер тоже узнал из печати. Преступление было задокументировано и сфотографировано. Поэтому на завершающей стадии работы художник и Дора Маар вместе наносили штрихи на тело лошади так, чтобы они напоминали газетные вырезки.

Пространство картины изломано. Действие с левой стороны полотна разворачивается в комнате, то, что мы видим справа, происходит на улице. Пикассо как будто говорит нам: «От монстра нельзя укрыться нигде. Он холоден и расчетлив».

Работа над картиной была закончена за тридцать три дня. Полотно представили публике на Всемирной выставке в Париже, однако сильного впечатления на зрителей оно не произвело. Впрочем, с шедеврами такое случается достаточно часто. Нужно отметить, что павильон Испанской республики вообще был практически не заметен. Посетителей куда больше интересовало то, что представлял Третий рейх. Кроме того, «Гернику» неудачно повесили. Прямо перед картиной находилась лестница. Полотно можно было увидеть только сверху, то есть с самой невыгодной точки восприятия.

Творение Пикассо называли «частным случаем безумия». Художник никак на это не отреагировал и отправился отдыхать на Лазурный берег с Дорой Маар.

Когда его полотно снимали со стены павильона в связи с закрытием выставки, мастер узнал о том, что войска Франко взяли Бильбао и сопротивление басков подавлено.

«Герника» Пабло Пикассо была предупреждением, смелым творческим взглядом на то, как может выглядеть настоящий кошмар. Однако в 1937 году люди еще не хотели смотреть в лицо надвигающейся катастрофе. Новая жизнь шедевра началась после 1944 года, когда после освобождения Парижа люди потянулись в мастерскую художника на Гранд-Огюстен, чтобы лично поговорить с создателем.

Глава 6

Цена бессмертия

«Белый дом ночью»

Винсент Ван Гог

Когда возникает вопрос о сумасшедшем гении, непризнанном при жизни, почти все сразу вспоминают Винсента Ван Гога. Сегодня он один из самых популярных художников, его картины стоят сотни миллионов долларов. А вот в 1890 году, сразу после смерти мастера, денег от продажи всех его работ с трудом хватило бы на недельный запас самой простой еды.

Подобных примеров в истории не так много. О Ван Гоге после смерти не знал почти никто, а сегодня он наряду с Леонардо да Винчи один из самых популярных художников в мире. К слову, имена обоих мастеров стали достоянием массовой культуры благодаря умелым PR-проектам.

На «Мону Лизу» широкая общественность обратила внимание только в 1911 году, когда картина была похищена из Лувра реставратором Винченцо Перруджо.

Он остался в музее на ночь, снял творение Леонардо со стены, а утром, после открытия музея, просто унес его с собой. Сложно представить такое в наши дни, но больше ста лет назад пропажу «Моны Лизы» заметили только к концу дня, когда музей уже закрывался.

Газеты превратили эту историю в настоящий детектив. А популярная газета «Петит Паризьен» в течение месяца публиковала фотографию «Моны Лизы» на первой странице. В результате во Франции вряд ли остались люди, которые бы не знали, как выглядит шедевр кисти Леонардо.

Через два года арест Перруджо во Флоренции при попытке продажи картины стал настоящей сенсацией. Искусствовед объяснил, что при похищении руководствовался не корыстными интересами, а просто хотел вернуть творение мастера на историческую родину. В своей стране он стал чуть ли не национальным героем. Его приговорили к тюремному заключению, но из-за того, что преступнику сопереживала широкая общественность, да и сами судьи, увлеченные патриотическими идеями, были снисходительны, Перруджо был приговорен всего к году и пятнадцати дням тюрьмы. Однако в заключении похититель провел всего семь месяцев, после чего был освобожден.

История с похищением превратила «Мону Лизу» в самое известное произведение изобразительного искусства, вызвала всплеск интереса к творениям Леонардо да Винчи и его биографии. Итальянский мастер стал восприниматься как лучший художник эпохи Возрождения, хотя долгое время таким считался Рафаэль Санти.

А вот история популярности Винсента Ван Гога складывалась иначе. Распространено ошибочное утверждение, что при жизни мастера была продана только одна его картина — «Красные виноградники в Арле». Но это не так.

Документально подтверждено, что с 1882 года до момента смерти Ван Гогу удалось продать четырнадцать своих картин.

Славой это назвать нельзя, но уже с конца 80-х годов XIX века полотна художника все больше интересовали коллекционеров и собратьев по кисти. После смерти мастера было организовано немало выставок его работ, но всеобщее признание пришло к нему только в начале 20-х годов XX века.

Именно тогда первый биограф художника, немецкий галерист и искусствовед Юлиус Мейер-Грефе, создал миф о жизни Винсента Ван Гога. К слову, это был уже не первый успешный проект художественного критика по популяризации «забытых» художников. Еще в 1910 году была издана книга Мейера-Грефе «Испанское путешествие», благодаря которой у широкой общественности вновь проснулся интерес к живописи Эль Греко. Автор утверждал, что картины испанского художника XVII века во многом предрекли появление экспрессионизма, который в те годы был особенно популярен. Однако с Ван Гогом немецкий искусствовед допустил несколько ошибок. Биографию художника он переписывал три раза, причем первые две редакции не вызвали у публики особенного интереса.

Тут нужно отметить, что задумка Юлиуса Мейера-Грефе не была лишена коммерческого интереса. Незадолго до публикации первой книги он приобрел картину Винсента Ван Гога «Влюбленная пара» с мыслью впоследствии продать полотно с максимальной для себя выгодой. Так началось творение мифа.

В первой версии биографии голландского мастера он был представлен как «человек из народа», что вполне объяснимо, ведь он действительно был поклонником творчества французского художника Жана-Франсуа Милле. Главными героями многих картин Винсента были обычные люди — крестьяне, рабочие. Однако к моменту публикации книги реализм уже никого не удивлял, наоборот, успел наскучить — Мейер-Грефе опоздал примерно на пятьдесят лет.

Во второй редакции Винсент Ван Гог был представлен бунтарем и авангардистом. Но и это не было особенно интересно общественности в те годы, когда гремела слава Матисса и Пикассо. Затея провалилась вновь.

Но, как говорится, третий раз — алмаз. В 1921 году Юлиус выпускает последнюю редакцию книги — «Винсент: роман о Богоискателе». История находит отклик сначала в Германии, а затем и во всем мире. В последней версии биографии автор охарактеризовал Ван Гога как «человека, который боролся, потерпел поражение и победил». Работы художника описаны в книге как божественное провидение, ведь его кистью управлял сам Создатель.

Юлиус Мейер-Грефе превратил имя Винсента в настоящий товарный знак, сделав из него мученика современного искусства.

Образ Ван Гога, человека не от мира сего, полюбился публике. Действительно, в новой биографии было много деталей, которые соответствовали реальному образу художника, но все они были гипертрофированы, а другие важные моменты из жизни мастера, наоборот, опускались, чтобы не нарушать стройность повествования и следовать создаваемой легенде.

Винсент Ван Гог бросал все, за что бы он ни брался. Его жизнь могла пойти по многим разным дорогам. Он мог, например, в начале 70-х годов XIX века стать торговцем картинами. Именно с этой целью семья отправила его в Лондон, который на тот момент был одним из главных центров продажи антиквариата. Полотна старых голландских мастеров были в особенной цене, и Ван Гог знакомился с ними вживую.

Так произошло «свидание» девятнадцатилетнего арт-дилера с шедевром кисти Рембрандта ван Рейна «Воскрешение Лазаря». Винсент уже неплохо научился разбираться в живописи. Кроме того, не стоит забывать, что он был сыном пастора, знал Библию с детства и сам был глубоко верующим человеком. Его поразила интерпретация библейского сюжета, изображенная на полотне старого мастера.

Винсент увидел на этой картине, какими повествовательными возможностями может обладать изображение. Рембрандт обращает внимание зрителей на реалистичность происходящего. Лазарь был мертв — это видно по следам тления на его теле. Главной эмоцией всех людей, наблюдающих за сценой, является удивление. Это понятно. На их глазах человек восстал из мертвых. А вот эмоции на лице Христа куда интереснее.

Иисус говорил, что он не обладает никакой властью, что чудеса творятся верой и Богом, а не им самим. Христос поднимает руку, мертвый Лазарь встает из могилы, но Спаситель удивлен не меньше других зрителей. Ему удалось то, во что он верил, но чего сам, кажется, не ожидал. Ему удалось победить смерть. При этом на лице Спасителя читается и усталость. Рембрандт изображает его максимально реалистично. Нет никаких принятых в христианской религиозной традиции атрибутов святости. Нет нимба, толпы ангелов, есть только свет, который обволакивает тело Лазаря, возвращает его к жизни. Картина произвела на Винсента Ван Гога очень сильное впечатление. В тот момент будущий художник, кажется, осознал, что значит для него быть пастором и учителем: быть рядом с простыми людьми, проповедовать им, не щадя собственных сил, и искренне верить.

По одной из версий, Винсент потерял интерес к работе торговцем картинами после того, как был отвергнут женщиной. Ему пришлось уехать из Англии, но в 1876 году он вернулся в страну, устроился на неоплачиваемую работу учителем в интернат, потом перешел в другое подобное заведение, расположенное ближе к Лондону. Здесь Ван Гог был и учителем, и помощником пастора, прочел свою первую проповедь. Ему нравилось разговаривать с бедняками, учить их грамоте. Для будущего художника они не были отверженными, он искренне пытался помочь им. Семья же хотела дать Винсенту больше, подобрать для него выгодное место, чтобы он соответствовал тому положению, которое должен был занимать в обществе отпрыск торговой династии.

На Рождество Винсент Ван Гог приехал к родным. Его отговорили от возвращения в Англию, посоветовали поступить на теологический факультет Амстердамского университета. Но для этого Винсенту необходимо было сдать вступительные экзамены. Его наставником согласился быть дядя, известный и уважаемый теолог Йоганесс Стрикер. Но несостоявшийся священник бросил занятия и уехал в Лакен, где поступил в Протестантскую миссионерскую школу пастора Бокмы. К слову, по одной из версий, ее он тоже не окончил. Его выгнали из-за частых приступов ярости и неряшливого внешнего вида.

«Лучше обладать горячим сердцем, даже если это стоит нам лишних ошибок, чем быть ограниченным и чрезмерно осторожным», — писал в своих письмах к брату Тео Ван Гог. Но горячее сердце будущего живописца редко помогало ему. В декабре 1878 года удача наконец улыбнулась Винсенту. Он отправился миссионером в бедный шахтерский поселок Патюраж, находящийся в Боринаже на юге Бельгии. Казалось, что на новом жизненном пути он сможет полностью реализоваться. Ван Гог работал круглыми сутками: посещал больных, читал людям Писание, обучал грамоте детей, а по ночам писал первые картины.

Самоотверженность Винсента поразила и местное население, и других священников. Ему назначили жалованье в 50 франков, но все, что видел будущий художник в Боринаже, не вселяло в него оптимизм. В регионе жило больше тридцати тысяч шахтеров. Рабочий день продолжался в среднем двенадцать-тринадцать часов, при этом работали не только мужчины и женщины, но и дети. Согласно статистике, семь с половиной тысяч мальчиков и девочек в возрасте до четырнадцати лет трудились на угольных рудниках в этом районе Бельгии.

О безопасности тоже не было речи. Рабочие жили в скотских условиях, в поселках часто свирепствовали эпидемии тифа, на шахтах случались взрывы и обвалы. Ван Гог был убежден, что не сможет достучаться до людей, если своими глазами не увидит, чем они существуют, потому в апреле 1879 года молодой пастор лично спустился в шахту Маркасс и в течение нескольких часов наблюдал за тем, как трудятся там его прихожане. Впечатление было очень тяжелым. В письме брату Винсент писал:

«У этой шахты дурная слава, потому что здесь погибло много людей — при спуске, при подъеме, от удушья или при взрыве рудничного газа, при затоплении штрека подземными водами, при обвале старых штолен и так далее. Это — страшное место, и с первого взгляда вся округа поражает своей жуткой мертвенностью. Большинство здешних рабочих — изнуренные лихорадкой бледные люди; вид у них изможденный, усталый, огрубелый, людей преждевременно состарившихся. Женщины обычно тоже мертвенно-бледные и увядшие».

Винсент Ван Гог всегда стремился быть предельно честным перед самим собой.

Он видел, что руководство относится к рабочим жестоко и несправедливо. Поэтому, поговорив с людьми, решил подать в управление коллективную просьбу об улучшении условий труда. Стоит ли сомневаться в том, что ответ был отрицательным? Однако на этом ничего не закончилось. Популярность Винсента среди простых людей была слишком большой, руководство рудников связалось с представителями церковной администрации. Ван Гога отстранили от миссионерской деятельности.

Данному событию предшествовало еще одно обстоятельство. 16 апреля 1879 года, спустя неделю после того, как проповедник спустился в забой, на одной из шахт прогремел взрыв. Больниц в регионе не было, Ван Гог лично ухаживал за ранеными, рвал бинты, делал перевязки, а при этом еще и пытался сдержать гнев рабочих. Он собирал подписи, вел переговоры с администрацией, занимался организацией забастовки, и даже остановил шахтеров в тот момент, когда они решили поджечь шахты. Проповедник обратился к разъяренным людям, убеждая их в том, что насилие не является выходом, что оно убивает все доброе и светлое в человеке. Но война за справедливость была проиграна Винсентом.

Сломленный, находящийся в глубокой депрессии, он окончательно решает отказаться от религиозной деятельности и в 1880 году приезжает в Брюссель, чтобы поступить в Королевскую академию изящных искусств. Там он не проучился и года. Преподаватели живописи сказали художнику, что у него нет таланта.

Но даже в этой ситуации семья поддержала Винсента. Открываем письмо, написанное в декабре 1881 года, и читаем:

«Как я и писал из Гааги, у нас с тобою есть о чем поговорить, особенно теперь, когда я вернулся. О моей поездке в Гаагу я все еще вспоминаю не без волнения. Когда я шел к Мауве, сердце у меня слегка екало, и я спрашивал себя: „Не попытается ли он также отделаться от меня пустыми обещаниями? Отнесется ли он ко мне иначе, чем другие?“ А оказалось, что Мауве всячески подбодрил меня и помог мне как практически, так и добрым советом.

Разумеется, он одобрял далеко не все, что я делал и говорил, скорее напротив. Но если он указывал мне: „То-то и то-то неверно“, он тут же добавлял: „Попробуйте сделать так-то и так-то“, а это уже нечто совсем другое, чем замечания просто ради замечаний. Когда тебе говорят: „Ты болен“, это еще не помощь. Но если тебе при этом советуют: „Сделай то-то и то-то, и ты поправишься“, и если к тому же совет разумен — это помогает.

Итак, я привез от Мауве несколько готовых этюдов и акварелей. Они, конечно, не шедевры, но я все-таки верю, что в них есть нечто здоровое и правдивое; во всяком случае, этого в них больше, чем во всем, что я делал до сих пор. Поэтому я думаю, что начну теперь делать серьезные вещи. А так как в моем распоряжении имеются теперь новые технические средства, а именно кисть и краски, то и дела мои пойдут, так сказать, по-новому.

<…>

Что за великая вещь тон и цвет, Тео! Как обездолен в жизни тот, кто не чувствует их! Мауве научил меня видеть многое, чего я раньше не замечал; когда-нибудь я попытаюсь передать тебе то, что он рассказал мне: ведь и ты, возможно, кое-что видишь неправильно. Надеюсь, мы с тобой еще потолкуем о вопросах искусства. Ты не можешь себе представить чувство облегчения, с каким я вспоминаю о том, что сказал мне Мауве по поводу заработков.

Подумай только, сколько лет я боролся, безысходно оставаясь в каком-то ложном положении. И вдруг открывается настоящий просвет! Я хотел бы показать тебе две акварели, которые я привез с собой: ты бы понял, что они — нечто совсем иное, чем прежде. В них, наверно, много недостатков — я первый готов признать, что они никуда не годятся; и все-таки они не похожи на прежние, они ярче и свежее, чем раньше. Это не исключает того, что следующие мои акварели должны быть еще ярче и свежее, но ведь не все же сразу. Это придет со временем.

Пока что я оставлю эти два рисунка у себя, чтобы было с чем сравнивать те, которые я буду делать здесь и которые я должен дотянуть хотя бы до уровня, достигнутого мною у Мауве. Мауве уверяет, что если я так же напряженно проработаю еще несколько месяцев, а затем, скажем, в марте, опять навещу его, то смогу уже делать рисунки, годные для продажи; тем не менее я переживаю сейчас очень трудное время. Расходы на модели, мастерскую, материалы для рисования и живописи увеличиваются, а я до сих пор ничего не зарабатываю.

Правда, отец говорит, чтобы я не тревожился по поводу необходимых расходов: он очень доволен тем, что ему сказал Мауве, а также этюдами и рисунками, которые я привез. Но мне, право, крайне огорчительно, что за все приходится расплачиваться отцу. Конечно, мы надеемся, что все обернется хорошо, но все же эта мысль камнем лежит у меня на душе. Ведь с тех пор, что я здесь, отец не видел от меня ни гроша, хотя неоднократно покупал мне разные вещи, например, куртку и штаны, которых я предпочел бы не иметь, как они мне ни нужны: я не хочу, чтобы отец тратил на меня деньги; тем более что эта куртка и штаны мне малы и проку от них никакого. Вот еще одна из „мелких невзгод жизни человеческой“.

Кроме того, я уже писал тебе раньше, что терпеть не могу чувствовать себя связанным; отец же, хоть и не требует от меня отчета буквально в каждом центе, всегда точно знает, сколько я трачу и на что. У меня нет секретов, но, если даже мои поступки не секрет для тех, кому я симпатизирую, я все равно не люблю, когда мне заглядывают в карман. К тому же отец не тот человек, к которому я мог бы испытывать те же чувства, что к тебе или к Мауве. Конечно, я люблю его, но совсем иначе, нежели тебя или Мауве. Отец не может ни понять меня, ни посочувствовать мне, а я не могу примириться с его отношением к жизни — оно так ограниченно, что я задыхаюсь».

Необходимо напомнить, что Антон Мауве, известный и успешный художник, лучший акварелист Гаагской школы, был Ван Гогу дальним родственником, его жена приходилась уже немолодому по меркам XIX столетия Винсенту двоюродной сестрой. Он повлиял на формирование стиля Ван Гога, оказал ему всю возможную поддержку, после того как художник оставил академию. При этом отношения с отцом оставались напряженными.

Теодор Ван Гог хотел видеть своего сына успешным человеком. В свое время он настаивал на поступлении сына на теологический факультет Амстердамского университета, потому что впоследствии это позволило бы Винсенту стать пастором в каком-нибудь богатом и спокойном приходе, получить всеобщее уважение и признание. Однако сам будущий художник видел смысл веры в том, чтобы помогать простым людям, а не завоевать уважение в обществе.

Это же можно сказать и про занятия живописью. Художник в XIX веке в Голландии мог очень хорошо зарабатывать, а если вспомнить тот факт, что половина семьи Ван Гогов занималась реализацией картин, то у полотен Винсента мог быть отличный рынок сбыта. Учитывая эти факторы, похвала отца становится еще понятнее. Однако сам художник видел свою задачу в другом. Ему нужно было сказать новое слово в изобразительном искусстве, показать миру, в каком мраке живут простые люди. Но публике были неинтересны его ранние плохо прорисованные мрачные полотна.

Никуда не делось и желание помочь обездоленным и несчастным. Винсенту не удалось реализовать свой план по поддержке шахтеров в Боринаже, поэтому он решил попытаться спасти немногих, правда, не отдавая себе отчет в том, что этим немногим, возможно, его помощь и не нужна.

Все отношения в жизни художника заканчивались трагически.

Ему хотелось создать новую семью, где бы его поддерживали и понимали, где бы ценили то, что он делал, понимали, почему он так непреклонно борется за справедливость.

Винсент влюбился в свою кузину Кей Вос-Стрикер, которая недавно овдовела и осталась одна с ребенком на руках. Художник признался ей в своих чувствах, но получил отказ. Впрочем, его это не смутило. Он продолжал ухаживать за Кей, чем настроил против себя и возлюбленную, и свою семью.

В декабре 1881 года Ван Гог писал своему брату:

«Я ехал туда с мыслью: „Сейчас так тепло. Быть может, ее „нет, нет, никогда“ все-таки оттает!“

И вот в один прекрасный вечер я прошелся по Кейзерсграхт, поискал дом и нашел его. Я позвонил и услышал в ответ, что господа еще обедают, но я, тем не менее, могу войти. В сборе были все, за исключением К. Перед каждым стояла тарелка, но ни одной лишней не было — эта подробность сразу бросилась мне в глаза. Меня хотели убедить, что К. нет дома, — для того ее тарелку и убрали; но я знал, что она там, и все это показалось мне комедией, глупым фарсом. После обычных приветствий и пустых фраз я спросил наконец: „А где же все-таки К.?“ Тогда дядя С., обращаясь к жене, повторил мой вопрос: „Мать, где К.?“ Та ответила: „К. вышла“.

Я временно воздержался от дальнейших расспросов и заговорил о выставке в „Арти“ и т. д. После обеда все исчезли, а дядя С., его жена и нижеподписавшийся остались одни и приняли соответствующие позы. Дядя С., как священник и отец семейства, взял слово и объявил, что он как раз собирался послать письмо нижеподписавшемуся и что теперь он прочтет это письмо вслух. Но тут я снова спросил: „Где К.?“ Я ведь знал, что она в городе. Дядя С. ответил: „К. ушла из дому, как только услышала, что ты здесь“. Я, конечно, ее немножко знаю, но, уверяю тебя, ни тогда, ни даже сейчас я толком не понимал и не понимаю, чем считать ее холодность и суровость — хорошим или дурным предзнаменованием. Такой, внешне или на самом деле, холодной, резкой и суровой она бывала только со мной. Поэтому я не стал спорить и сохранил полное спокойствие.

„Прочтут мне письмо или нет — безразлично, — сказал я, — меня оно мало трогает“. И вот я выслушал послание, составленное в очень достойных и ученых выражениях. Содержание его, в сущности, сводилось к одному — меня просили прекратить переписку, советуя мне сделать над собой самое решительное усилие и выбросить всю эту историю из головы. Наконец чтение кончилось. Я чувствовал себя совершенно как в церкви, когда пастор, несколько раз соответственно повысив и понизив голос, произносит заключительное „аминь“: вся эта сцена оставила меня столь же равнодушным, как заурядная проповедь».

Потом Винсент Ван Гог нашел себе новую даму сердца. Однако его выбор окончательно настроил всех членов семьи против него. Ведь объектом обожания художника стала проститутка из Гааги по имени Христина. Винсент встретил ее на улице и почти сразу предложил переехать к нему вместе с детьми. Из уличной женщины он хотел сделать приличную мать семейства. Их встречу Ван Гог описывал так:

«И видит Бог, искать пришлось недолго. Я нашел женщину — немолодую, некрасивую, даже ничем не примечательную. Впрочем, может быть, тебе это все-таки интересно. Она была довольно высокой и плотной, руки у нее были не как у дамы, у К. например, а как у человека, который много работает; но она не была ни груба, ни вульгарна, и в ней было что-то очень женственное. Она напомнила мне некоторые любопытные фигуры Шардена, Фрера или, быть может, Яна Стена — в общем, то, что французы называют „une ouvriere“. Она пережила немало невзгод — это было видно, жизнь не баловала ее. Нет, нет, в ней вовсе не было ничего выдающегося, ничего особенного, ничего необычного. „Любая женщина в любом возрасте, если она любит и если в ней есть доброта, может дать мужчине если уж не бесконечность мгновения, то мгновение бесконечности“.

Тео, для меня в этой некоторой бесцветности, присущей тому, кто не избалован жизнью, заключено удивительное очарование! О, это очарование было и в ней, я даже видел в ней что-то от Фейен-Перрена или Перуджино. Видишь ли, я ведь не совсем невинный птенчик или младенец в люльке. Уже не первый раз я вынужден уступать этому влечению. Да, влечению и любви к тем женщинам, которых так проклинают, осуждают и обливают презрением священники с церковной кафедры. Я же не проклинаю, не осуждаю и не презираю их. Мне уже около тридцати, так неужели ты думаешь, я никогда не испытывал потребности в любви?

К. еще старше меня, у нее тоже был любовный опыт; но именно по этой причине я еще больше люблю ее. Ей ведомо многое, но и мне тоже. Если она хочет жить только былой любовью и отказывается от новой, это ее дело; если она держится за нее и продолжает избегать меня, я не могу из-за этого подавлять в себе энергию и жизненную силу.

Нет, не могу и не хочу. Я люблю К., но не застыну и не расслабну из-за нее. Ведь стимул, искра огня, которая нам нужна, — это любовь, и не обязательно любовь духовная.

Эта женщина не обманула меня. Ах, как неправ тот, кто смотрит на всех таких женщин как на обманщиц! Как поверхностны подобные суждения! Эта женщина была добра ко мне, очень добра и очень нежна, а как — я не скажу брату моему Тео, ибо подозреваю, что брат мой Тео и сам имеет на этот счет кое-какой опыт. Tant mieux pour lui. Много ли мы вместе потратили? Нет, у меня ведь было мало денег, и я сказал ей: „Послушай, нам с тобой не надо напиваться, чтобы почувствовать что-нибудь друг к другу; положи-ка лучше в карман то, что я могу тебе уделить“. Как мне хотелось иметь возможность уделить ей побольше — она стоила того!»

План Ван Гога потерпел крах. Христина оказалась неисправима, они расстались. Винсенту не удалось создать новую семью, он еще и рассорился почти со всеми, кто был на его стороне в самые сложные моменты жизни. После этого художник поддерживал постоянную связь только со своим братом Тео.

«Моя любовь не соткана из лунного света и роз, а бывает иногда прозаичной, как утро в понедельник», — но даже такой взгляд не позволил мастеру найти семейное счастье. Он бросил занятия с Мауве и отправился на север Нидерландов. Там он снял отдельный дом и полностью посвятил себя написанию пейзажей и сцен из крестьянской жизни. Раньше он хотел помогать людям словом, теперь же решил, что намного лучше у него получится это с помощью картин.

Однако желание семейного счастья никуда не делось. В апреле 1885 года он создал картину, которая считается одним из первых его шедевров. Это «Едоки картофеля», представленные сегодня в Музее Ван Гога в Амстердаме.

Сразу видно, что у Винсента в самом деле были серьезные недостатки в художественном образовании. Изображение человеческих фигур давалось ему с огромным трудом. Зато на его полотнах того периода видны первые попытки игры с цветом.

«Едоки картофеля» — это не просто картина, которая рассказывает нам о буднях крестьян. Действительно, у большинства бедных семей не было никакой еды, кроме картофеля, самой дешевой и простой пищи. Но главной деталью на этом полотне является другое. Это свет от керосиновой лампы, который вырывает из мрака убогой хижины все происходящее. Перед нами уже не простое изображение тяжелого быта, а картина радости семейного счастья. Да, эти люди утомлены трудом, они устали, они смогли достать на ужин только картофель, но, несмотря на это, они вместе, готовы поделиться своей скромной трапезой, поддерживают друг друга.