Теория адекватности. Поиск оснований. Часть I

Относись к другому как к цели, и такая Цель находится в пределах того, что превышает это тут. А с тем, что находится тут, можно поступать как со всем тут, поступать с ним как с вещью. Другой, если он только «явление тут», он цепочка в цепи происходящего, он камень, который можно положить на другие камни, он дерево, которое можно бросить в топку.

Но если другой – это сверхцель, и это ты сам47, или это особый прорыв оттуда, это скачок оттуда, такой же скачок, как и другие? И тогда он не средство, он только частично тут, и его нельзя бросить в топку, в каком-то смысле – это даже бесполезно. Но это не касается той его части, которая пребывает тут.

И очередным краеугольным противоречием, с которым приходится жить, является то, что хотя другой – и наивысшая цель, которая почему-то проскочила сюда, но при этом у него существует и то, что можно уничтожить тут, что исчезнет тут. И воздействуя на «его тут», возможно, возникает и воздействие на «его то», которое находится за пределами этого происходящего тут.

И чем будет являться такой Конгресс воспринимающих себя в качестве Цели или в качестве Особого Прорыва? И как такое специфическое собрание будет воспринимать «групповую миссию», возникающую уже после принятия себя в качестве «проскочившего» трансцендентного? И что по этому поводу могут сообщить различные сильные гимны?48

Но что все это присутствие? Для чего происходит это происходящее, в котором существует присутствие вот этого всего: и идеального, и происходящего? И тут могут возникать различные мысли про то, что любой, воздействуя на тут, воздействует и на то, свое другое естество, что все действия и поступки, все мысли – все взаимосвязано. И таких мыслей может быть какое-то дурное множество, но чем они являются на самом деле?

В итоге, можно предположить49, что именно таким образом и проявляется особая странная «сильная связь», которая позволяет соединить все воедино, связав все особым смыслом, придавая всему тотальное основание…

3.3. Сильная связь

То, что «там пребывает» и к чему присутствует «постоянный доступ», каким-то образом «скрыто от нас», и доступ к нему требует значительных усилий50. И почему присутствует именно «такая система взаимодействия с ним»? Это загадка, над которой можно и нужно думать.

И, возможно, разгадки присутствуют, также как наличествуют и постоянные «выходы абсолютно разного» из нашего до-мышления. И такие «проявления оттуда», выраженные тут в чем угодно, в словах, поступках, предметах…, позволяют возвращаться туда, снова и снова. Они позволяют несознательно погружаться и извлекать то, что становится конкретным нечто, а затем и чем-то действительным.

При этом эти извлечения (процесс извлечения) – это всегда то, что постоянно изменяет (воздействует на) это тут, меняя его по-разному (почему-то бесконечно по-разному). Это все также изменяет того (кто на поверхности), и через него изменяет все это, что происходит с этим тут. И, возможно, как-то взаимодействует с тем, что там…

И тут могут быть мысли о нас как о существующих на поверхности того другого присутствия, как о проявленном из него, и о «нас» как о том, что существует глубже этого проявленного. А то, что тут – это нездравое, в бреду, на поверхности того вечного и неизменного…

При этом погружения туда, в глубину, остаются несознательными актами, о которых возможно только смутное выражение в словах и разном проявленном. Но кем является этот непроявленный? Что это за существо? А существо ли? Предположительно – это, опять же, только фигура речи51, схема работы мозга.

И возможно, возможен любой примитив описания такого погружения. Но это не отменяет факта наличия присутствия «всеобщих колышков», которые говорят о разном достаточно странном, но странном сразу для всех, для тех, кто хочет или не хочет, но как проявленный, и пока он на поверхности, всегда остается подключенным к странности, оставаясь странностью для себя, которая не есть никакое «себя», а всегда «что-то другое».

Связь как основание и служение

Человек брошен в мир, человек одинок, у человека нет оснований, нет направлений, нет причин, нет… И, возможно, основанием может быть только «связь», и такая «связь» – это причина явления странного человека в безумный мир, присутствия в нем смысла, или его отсутствия, обоснования добра и зла, обоснования присутствующей несправедливой справедливости и другого. Что также может, допустим, конкретизироваться в гимне, например протестантском «Glory, glory, hallelujah!».

Обязательный уход человека отсюда туда, без установки «связи» – тоже сложно определить. И если «связь» не установлена, тогда все происходящее теряет смысл, и обнаружить ее механическим способом – не выйдет.

И особенно сильно ничтожность всего происходящего будет ощущаться в кризисных точках52 и в точках преддверия ухода, перехода, завершения чего-то или кого-то, и если «связь» не будет обнаружена, тогда всех включенных в присутствие «без связи» – ждет крах.

Смысл присутствия в присутствии невозможно обнаружить ни в человеке, ни в его мире вокруг, он также отсутствует в других, в поступках, стремлениях, нужном… И если окажется, что вся мимолетность, вся случайность поступков, вся неправильность-правильность действий, все ошибки и не-ошибки – все это происходящее ни к чему не рифмуется, то есть у него нет точки соотнесения, всеобщего знаменателя, СВЯЗИ – тогда наступает катастрофа, жизненная, цивилизационная… или…

И возможно, окажется, что окончательный смысл, определяющий все, обнаруживается только в трансцендентном, в котором все уже заключено до всякой реализации. И с этим сложно согласиться, и без такого понимания можно даже как-то жить, дрейфуя куда-то… Но затем наступит кризис, и окажется, что построено нечто без фундамента, нечто зыбкое. И станет понятным, что любому значительному происходящему необходима особая «точка опоры». И такая «точка» возникает только там, где существует действительная «связь», связь с трансцендентным, и последующее соединение с ним через особое служение. И когда римляне в храме, перед началом любой войны, бросали копье в сторону врага – то это не являлось для них чем-то бесполезным (религиозным фетишем), это был акт действительной связи с тем, от чего они должны были получить сильную адекватность в этом страстном безумии.

И тот, кто утрачивает «связь»53, перестает быть актором, он перестает быть действующим лицом, а становится чем-то другим, какой-то ничтожностью… И дело тут не в слабой «вере в трансцендентное», некая вера возникает после, и действительная вера не является внешним, то есть сначала «устанавливается связь», а после «связь» становится бесконечной опорой, абсолютным фундаментом для происходящего. Но тот, кто живет без трансцендентной опоры, без особой «связанности в служении», слишком слаб, ему некуда идти, он случайность среди случайности, и любой прилив или отлив уничтожит его, и что останется после?

В Афинах во времена Сократа в среде интеллектуалов по-разному игнорировали «связь», пытаясь ограничить происходящее «объяснительной теорией», но в Риме такое «неопределимое» было актуальным до самого его конца, и сложно заподозрить даже знатных римлян в некоем примитивном атеизме, который отрицает тотальную связанность, тотальную сложность, тотальную неопределенность. И те же «ауспиции» вскрывают то, что «связь» в Риме была чем-то особо значительным, нежели упрощенное представление о таком в среде античных греков, которые в результате «просвещения» подвергли себя упрощенной эмансипации.

Любой включенный в действительное бытие – может отрицать такое служение, или – включение себя только в качестве тотальной связанности. Но любое «отрицание связи», в любом случае, вернет любого отрицающего к началу, к тому, что присутствует тотальное включение во все происходящее: и в виде тела, которое будет стареть, болеть и страдать, а затем и погибнет, но и чего-то другого, но чего? И отрицание этого «чего» – это может быть, но отрицание его – это только очередной имманентный ответ, а затем снова ответ…

Все, что происходит вокруг, каждодневное сейчас, каждодневные поступки – это какое-то постоянное присутствие, и оторваться от этого присутствия – это невозможность до тех пор, пока данное присутствие наличествует. Все возрастные изменения, все перипетии происходящего, все жизненные обстоятельства – это все необходимое «включенное в звук» конкретного бытия, поэтому абстрактный включенный всегда включен конкретно, и никак иначе. И тех же императоров эпохи принципата, которые по разным причинам теряли сильное понимание слабости и краткости этого происходящего – ждал быстрый конец… Но происходившее оправлялось далее, указывая всему важному, но «слабому сейчас» – его действительное место в вечности…

И любой уход, любое отрицание с необходимостью всегда возвращается назад к той конкретности, от которой отталкивается это всеобщее мышление. И если включение – это точка выхода трансцендентного в конкретность, то конкретность – это тоже точка входа конкретности в трансцендентное.

И в такой точке входа может обнаруживаться та «связь», которая позволяет не сойти с ума, оставаться нормальным в этом странном происходящем, где любая конкретность – это щепка на поверхности бушующего океана обстоятельств. И в итоге океан все равно победит54, и только «связь» позволяет соглашаться быть щепкой, только «связь» говорит о том, что это происходящее – это не безумие, и в нем присутствует смысл быть щепкой.

И каждый, как думали те же стоики, обречен на автономные поиски «связи», в себе, в своих перипетиях, абстрактностях и конкретностях. И у него нет простой возможности получить «связи» извне, в каком-то готовом виде, и поэтому полученное извне в качестве религии – не станет затем верой…

Действительно-произошедшее в качестве основания и сверхсвязывания

Древняя легенда о «действительно-произошедшем основании», о движении куда-то, точнее, к сверхцели, может быть затем новым началом, из которого будет проистекать последующая дальнейшая история этого присутствия, а точнее, само это присутствие. И такой постисторией может быть какая-то Илиада, Священное предание, Великая История, рассказанная кем-то55, или что-то другое… То есть это глубокое описание-определение произошедшего сильного присутствия, древнего противостояния56, особой сверхборьбы титанов не на жизнь, а на смерть с кем-то, с чем-то, для чего-то, почему-то…

И все предположенное в таком повествовании, все объяснения смысла того присутствия и той борьбы – все это будет конкретным уроком, сверхоснованием, сверхадекватным. То есть тем, что будет создавать эстафету бегущих рядом-других-следующих, но всегда одновременных путешественников, отталкивающихся от…, стоящих на плечах, перехвативших знамя, упирающихся в…, но и бредущих вместе, взявшись за руки, в том МЕТАприсутствии, которое обозначено таким НАЧАЛОМ.

И, возможно, метаначало – это не просто выдумка, не просто легенда-миф, вымысел… Такое начало – это то достаточное основание, опираясь на которое, будет присутствовать целый, совокупный, полный мир. Это начало будет образцом для подражания, оно будет принципом и правилом. Оно будет являться законом, порядком присутствия, целой происходящей культурой, отталкивающейся от той великой войны, выстраданной победы, от того завоевания.

Действительное начало – может быть после представлено в виде написанного текста или изложено устно… – это неважно. Важно то, что такое метаначало, такой островок смысла, «рассказ о начале присутствия» – он должен быть, быть действительно-происходящим в умах, и он будет тем, что придает всему этому присутствию адекватный смысл после, после того действительно произошедшего рывка над бездной.

И в таком начале может быть Основатель-эвгемер, Гильгамеш, Ахилл, Эней… и ему-им противостоящие. И в таком начале может быть соприкосновение с тем и теми, кто до начала… и с теми, кто будет после… То есть такое начало позволяет создать «мост», создать связь между теми, кто присутствует, и теми, кто был и будет после. И так возникнет метамир, мир-связь тех, кто был, и тех, кто идет им на смену. И так возникнет смена и сменяемость.

Древнее начало, а точнее, его когда-то происходившее ядро будет тем, что будет воспроизводить аристократическое (теократическое, жреческое), правящее ядро, и тех, кто был в том ядре, и тех, кто в том ядре служил тем смыслам ядра, а также и тех, кто завтра по какой-то крови или с помощью других идей будет наследовать этому всему… началу…

Искусственность и естественность начал-оснований, а также их определений после – всегда будет находиться на грани двухсмыслия. Любое мышление о начале будет сложным для его определения в формат лжи-правды. И любая «выдумка» основания будет требовать Гомера, Вергилия, Шекспира, Байрона… или Пушкина, что является только сильным описанием того сверхсильного произошедшего. И все описание – это не выдуманность, такое скорее всего – это облачение в формат «сложной связи» рассказов о том действительном противостоянии, которое произошло, происходило и происходит с теми, кто сопричастен такому началу-основанию…

4. Идеология в качестве волшебной флейты

Присутствует сумма рассуждений об «идеологии», но все такое – это нечто пустое и бесполезное, туман или схоластика. Но почему возникают подобные разговоры? В действительности наличествует мечта о всесильном оружии, магии, которая позволяет с помощью волшебной дудочки (флейты) управлять всеми… И такая мечта является тем, что заставляет снова и снова говорить об этом загадочном слове.

Но что такое «идеология» в каком-то другом, не магическом контексте? Возможно для преодоления неопределенности такому понятию необходимо присвоить позитивное научно-формальное определение? Но и такое не решит проблему, неопределенность останется, а точнее, она станет неопределимой, и, магическое решение будет намного продуктивнее. Возможно, для «определения» можно также вырвать цитаты из работ великих и сказать, что идеология – это ложное или недействительное мировоззрение… Но что в итоге? В сухом остатке останется только бормотание, а затем схоластика в качестве опоры очередного позитивизма…

А возможно ли, что это загадочное слово можно понять, организовав мыслительную реконструкцию, герменевтическую операцию? Но, увы, возможно, и такая реконструкция не позволит обрести магическое оружие.

Очень возможно, что современное слово «идеология» ввел в обиход в конце XVIII века именно Дестют де Траси, в эпоху определенного предпозитивизма, во времена, когда возникает вера во всесилие аналитического разума (сенсуализм, эмпиризм)… Просвещение! В таком же контексте нужно рассматривать «Человека-машину» (Ламетри) и другое, и других. Предположим, что основная цель введения в обиход такого слова – это была уже ранее сформированная мечта с помощью «непонятных методов» управлять человеком-чеством? Или все сложнее? Итак, в первом приближении «идеология» – это мечта, мечта найти способ на каком-то уровне, каким-то образом управлять и изменять человека57, просвещать человека, направляя его в нужную сторону58, но это также стремление обнаружить базовую структуру, конституцию мышления, сознания, психики, духа… А в итоге – и явить миру «модель естественного интеллекта».

Мыслители Нового времени в результате определенных гносеологических споров пришли к общему выводу, что человек – это не просто «дух», как это было принято в первичной средневековой (античной…) модели, и это не «черный ящик» в теле, иногда неотделимый от физического носителя, сосуд в сосуде… И это не нечто святое, скрытое, автономное, неделимое, и доступ к чему запрещен59…, то есть «кесарю кесарево» и другим в том числе… Но для философов-эмпиристов и рационалистов дух – это разное духовное, разное выявляемое – это слова, мысли, система мыслей, разговоры, язык, система актов, система духовного, система чувственного, система происходящего в качестве мысли, и поступки затем, и происходящее после в качестве человека, и все такое, возможно, сводится какому-то последнему, какому-то слову «понятие» или, возможно, слову «идея»60.

В итоге можно представить себе «идею» как монаду, нечто последнее, из чего состоит дух. А дух-сознание можно предположить в качестве определенного «со-множества монад-идей». И в результате разложения и обратного синтеза можно будет получить «модель сомножества идей», которая должна была бы, в общем-то, и быть точной «копией сознания человека»61.

Согласно таким представлениям, действительный человек – это «система идей», и если обнаружить «первую идею» (монаду), а затем разгадать (собрать из базовых монад), как устроена «система идей в целом» (выявить закономерности, обнаружить связи между идеями) – тогда удастся определить конституцию духа, а после возникнет возможность и воссоздать эту конструкцию (модель из монад)… В итоге такое позволит воспроизвести и целостную «волшебную флейту» (инструмент просвещения) для работы с «миром идей».

И изменяя монады-идеи, переставляя их, нажимая на кнопки волшебной флейты Моцарта, можно издавать различные «звуки»… И таким образом можно действительно изменять сознание человека, управлять им… вместе с Кондильяком, Кондорсе, Франклином… в салоне мадам Гальвеций…, а затем, после, понеслось разное, и это разное, возможно, было связано не с этим, а с другим, возможно, с «бурей и натиском» или с чем-то иным, с чем-то особым «до», в «исканиях до»?

В итоге можно предположить, что так можно управлять всеми, манипулировать ими, менять их в направлении… И определенно в «лучшем» направлении, которое «архитекторы душ» могут определить, допустим, словом «прогресс».

Итоговый кризис позитивистской идеологии

В результате оказалось, что мечта управлять человеком с помощью рациональной идеологии – это только надежда. Дух – это не сумма команд, и не программа, и человек – это не сверхкиборг, и если Человека подавлять, то от него мало что останется. И сообщество из таких подавленных – станет нежизнеспособным собранием особых существ62. И кто-то все же, не понимая такое, может решить проверить подобное на практике, но что будет с ним после действительного эксперимента?

В ХХ веке произошел итоговый кризис позитивизма, и понятие «идеология», возникшее на стыке взаимодействия философской гносеологии Нового Времени и позитивной психологии XIX века, – не оправдало себя. То есть уверенность в том, что в ближайшем будущем будет вскрыто сознание человека в виде явленной гносеологии (и с помощью такого возникнет неограниченный доступ к ментальности) – это все стало недействительным. Но опять же, знание о такой недействительности – это почему-то до сих пор тайна для ученых-позитивистов, и различных позитивистски настроенных кругов в том числе…, которые, очень возможно, все же надеются воспроизвести киборга вместо наличествующего человека.

Оказалось, что «сознание» – неуловимо, неопределимо, загадочно, и также нет возможности обнаружить особую первую монаду-идею, зафиксировать ее, а затем с помощью системы монад воссоздать ментальность. Тот же Маркс работал как раз в период доминирования подобных представлений о человеке, науке, мире, отсюда все эти разговоры. Сюда же представления о том, что наука позволяет узнать последние тайны мира, позволяет затем адекватно руководить миром, преобразовывать мир, и такой же наукой о человеке, условно, является и идеология.

Конечно же, оптимистический настрой позитивистов XIX века был значительным, но идеология так и не стала наукой, она не вскрыла сознание человека, а стала всего лишь мыслительным фетишом. Все в итоге забыли о начале спора, но страх перед особым оружием или идеологией: универсальным и магическим знанием, которое позволяет тем, кто таким обладает, получить тотальный доступ к сознанию человека со всеми последствиями из такого, – остался.

В последующем все такое мышление двинулось в сторону психологических размышлений…, аналитической психологии и другого, разного прикладного… И, возможно, Беляев во «Властелине мира» смог предугадать разное, но действительный секрет воздействия так и не был вскрыт, и актуальными являются только суммы практик, разработанных в границах аналитической психологии, ну и чего-то еще, выделяемого затем в особые теории, в каких-то закрытых учреждениях63…

4.1. Пропаганда и краткосрочная конституализация

«Пропаганда» – это этимологически «распространение», в историческом контексте – это также «инструмент-способ, применяемый для распространения идей, мыслей, знаний…». Пропаганда – это способ, технология распространения «мыслей, важных для всех, кто включен в …». И всегда может изменяться способ распространения или содержание, но общая цель пропаганды – это создание у тех, кто считает (или пока еще не считает) себя частью субъектии64, каких-то похожих мыслей.

У нас нет явного коллективного сознательного65, то есть все явно мыслят раздельно, и реальность тоже расчленяет всех, но как же тогда передать всем «общую явную мысль»? И такая «мысль для всех» может быть чем угодно: фактом, характеристикой, оценкой, отношением, задачей, целью, решением, оправданием, призывом к действию, идеей, смыслом, образом, пониманием… – чем угодно. И такая «мысль» чаще всего вырабатывается в управляющем звене, и именно управляющее звено является генератором «мыслей для всех». Иногда такое звено, оценивая мысли, витающие в субъектии и вокруг, может выделять те, которые необходимо распространить в границах индивидуальностей. Также такие мысли могут вырабатываться и в другом глобальном культурном звене (допустим, Hollywood), которое находится вне данного тела…

В современности, как и ранее, существуют «специальные органы оценки, поиска, выработки и передачи» «мыслей для всех». При этом поставленное на поток фабричное производство – это, возможно, из эпохи модернити, но сама пропаганда как способ выделения, производства и распространения «мыслей для всех» возникла на заре присутствия общностей. И важным является именно то, чтобы такие «мысли» производились конвейерным способом, а затем передавались во все «тело» субъектии, а также были понятными, простыми и доступными для всех. И тут в качестве метода может применяться и «станок Гутенберга» или нечто другое современное и сверхэффективное (массмедиа, кинематограф, ИТ), но все это на самом деле – это всего-лишь методы распространения-предложения-озвучивания-пересказывания-утверждения-развития… «мыслей для всех».

Всегда должен быть поток таких краткосрочных «мыслей66 для всех» – иначе субъектия распадется на мыслительные осколки, а затем… И действительно, и мышление, и особый язык в целом, и культура, и искусство, и право, и философия, и произошедшее в качестве истории после, и другое – являются различными способами конституализации субъектии. Но именно искусство пропаганды – это эффективное производство и распространение особых «мыслей для всех», при этом чаще всего краткосрочных, ярких, активных, сильно воздействующих; основных для сейчас; определяющих именно то, что сейчас; дающих взгляд и перспективу на то, что происходит и с субъектией, и вне, и внутри нее…

В таком смысле понимания сути пропаганды: ложность, истинность, правда, неправда, действительность, соответствие, актуальность, манипулятивность, моральность, чувственность, и обратное, и противоположное – это все будет присутствовать. И это все будет вызывать определенную тональность при воздействии на «тело» или другое тело, при этом передающее звено тоже включено в это «тело». В границах такого можно говорить о том, что передающий-получающий пытается получить максимальную эффективность и при передаче, и при воздействии на индивидуальное сознание, и свое, и другое. И «некая важная ложность» тут может предполагать различные последствия, то есть обманутое тело (и те, кто думает, что они мозги этого тела) может (или могут) начать действовать неправильно, неправильно понимая то, что происходит, а что дальше?

И можно предположить, что, возможно, с точки зрения отдельного сознания – пропаганда это нечто отрицательное, определенное зло. Но в качестве части процесса субъективизации (глобализации) – это то, что будет являться обязательной стороной существования «процесса включения в происходящее». То есть остановить процесс включения невозможно, потому что иначе субъектия распадется, но и при чрезмерном воздействии на сильную индивидуальность или при трансляции ей заведомых упрощений со стороны нее возможно критическое отношение или даже отторжение «слабых мыслей для всех». Но такое отторжение может быть не всегда, и с воздействием, с его приятием и отрицанием таких мыслей – все сложнее. При этом у кого-то в результате его «образования», и его включения как-то иначе, может присутствовать другая, особая конституция восприятия происходящего, и нечто, что будет как-то в неадекватном смысле противоречить такой особой конституции – это будет вызывать, в слабом значении, неприятие таких «мыслей», которые оказываются «не для всех» в таком случае. И пропаганда в таком смысле – это всегда особое искусство.

Отрицательное отношение у субъекта может быть не только к пропаганде, но и к какой-то культуре, искусству, праву, религии, истории… к чему угодно, что конституирует субъект или другой субъект. И отношение может быть не только неприятием, но и приятием, или приятием после, или неприятием после, потому что субъект обладает умением-желанием субъективизировать все, и он одновременно способен распространить свою субъектность дальше в историю, в пространство, в мысли. Или организовать обратное этому исходя из новых произошедших фактов, ситуаций, обстоятельств, осмыслений.

И утверждение, что чем выше индивидуальность – тем сильнее отрицательное отношение к субъективизации – это заблуждение. Чем значительней развита духовность, тем сильнее отторжение, но и глубже приятие субъективизации (глобализации, регионализации). И когда процесс останавливается, то он сам становится источником, посылом, тем, что продуцирует новые волны. И процессы субъективизации и отторжения могут возникать и в мыслях и становиться действием. Оценивая все это, всегда нужно учитывать и возраст, и пол, и другие характеристики тех, с кем происходит взаимодействие.

Пропагандистская война

Чем является в таком смысле пропагандистская война? Если пропаганда внутри субъектии – это распространение «активных мыслей для всех» для краткосрочной конституализации субъектии, то пропаганда, ведущаяся в направлении «тела или ума» другой субъектии, – это что-то похожее, но другое.

Инородные «мысли для всех» от другого «ума-тела» будут дезорганизовывать общие мысли в сознаниях «этого тела», то есть тех, кто субъективизирует себя с данной субъектией.

По аналогии, в слабом значении, если «экономика» – это слово для определения процесса производства экономических благ. Но экономическая война – предполагает, что присутствует другая субъектия, и предполагаемое производство благ будет производиться таким образом, чтобы уничтожить чужую субъектию. Или, это о том, как использовать чужие «экономические свойства» для себя.

Так и пропагандистская война – это «распространение активных мыслей для всех» в другое «тело», с целью уничтожения, включения, дезорганизации, подавления… И если война в самом сильном значении – это явление, связанное с распылением в пыль другой субъектии, то война с определенным предикатом указывает именно на способ распыления другого.

Отсюда, пропагандистская, экономическая, обычная, гибридная, культурная, дипломатическая, террористическая, нечестная, превентивная, холодная, горячая и т. п. … войны – это суть одно и то же. И это всегда стремление распылить другого, но по-разному, с разной силой, до разного состояния, «по голове или по печени». Что также будет связанно с наличествующими умениями, присутствующими технологиями, как в мышлении, так и в действии.

4.2. О слабом воздействии

Необходимо предположить упрощенные гипотезы, которые позволят снять предполагаемое отторжение воздействия:

– Слабое воздействие на автономное сознание возможно только в случае, если отсутствует представление о существовании в качестве мышления, и осознании того, что различное как бы действительно-существующее – это только мышление о таком.

– И возможно, что у того, на кого оказывают влияние, отсутствует смысловая рефлексия и доминирует потоковое сознание, только включенность.

– Передаваемое в сигнале может быть каким-то сверхупрощенным, сверхдоступным. Каким-то символическим упрощением в том числе.

– Воздействие может быть сверхмассированным, постоянным повторением, что позволит подавить отторжение, пересилить сопротивление и сломать экономичность, которая отторгает внешнее.

– И все такое из Липпмана не отвергает чего-то изощренного, спонтанного, высокого, и умного. То есть воздействие – это не совсем примитивное или глупое.

– И конкретное воздействие может предполагать сложную конструкцию влияния, изощренную стратегию, или быть частью сверхигры, глобального противостояния.

Неизвестно точно, как существует со-знание, и что такое человек вообще и чем является его интеллект в частности… Все это только гипотезы для стонущего от усталости отдельного присутствующего. Конечно же, можно предположить «черный ящик», но такого недостаточно для работы. И для воздействия бесконечно безразлично, как устроено сознание, тем более оно не «устроено» – это не механизм. Тут главное – понять, что присутствует нечто понимающее, страдающее, чувствующее, думающее…

Нет окончательной или промежуточной модели сознания, а наличествуют только мысли о ментальном и предположения после. И гипотетически можно «взять» мысли, и с помощью них, выделенных затем в конструкт, влиять на конкретное мышление, на другие сознания и на мышление собрания в целом.

Можно предположить, что мысли состоят из слов, понятий, идей…, но, скорее всего, это несущественно для того, кто хочет особым образом изменить объект воздействия. Мысль, понятая в качестве смысловой единицы, или того, что «я вот сейчас понял», или вот «это я передал». Подобная смысловая составляющая может быть объемной, составленной, монолитной, цельной. Ее можно разложить, объединить… В таком может предполагаться конкретная форма, содержание, направленность, замкнутость… Мысль может подразумевать временное и пространственное существование.

И «ментальное» является тем инструментом, который может эту упрощенную мысль проигрывать, но только тогда, когда она для него существует (и произведена, и доставлена), а это и есть суть всей проблемы воздействия. То есть основным в вопросе воздействия является проблема наличия действительного мышления, способного производить «особые мелодии», которые должны, к тому же, соответствовать тому инструменту, на котором они будут затем проиграны.

И предположительно, будут присутствовать «упрощенные мелодии», и нечто «изощренное», и такая изощренность может быть сложнее тех, кто считает себя высокими интеллектуалами, и может и их поворачивать как-то так, по какой-то им непонятной траектории. Ну и обязателен механизм доставки такого…, и, возможно, необходима обратная связь, что предполагается у того же Винера.

Обман другого

Может возникнуть вопрос: а нужно ли обманывать другое сознание? Зачем?

Можно предположить, что воздействие – это обман, но такое утверждение – это примитивное представление о воздействии. А, возможно, воздействие – это предложение взгляда, истины, правды, осмысления, мысли. То есть сознание «видит» мысли, и поэтому воздействие на него – это предложение ему мысли. И такие мысли могут быть совершенно разными – это могут быть великие мысли о запредельном, о последнем предназначении, о том, чего нет и чего никогда не будет. Иногда такие особые мысли могут предполагать другое содержание – это могут быть мысли о себе или о другом, а также мысли о своей субъектии или о чужой.

Сверхничтожная ситуация – это недостаточность понимания у тех, кто говорит от мыслей конкурентной субъектии, и это именно то, когда сознанию предлагается примитивная восхвалительность о собственной субъектии, или наоборот, другие субъектии высмеиваются и представляются в качестве последней грязи. Такой подход фиксирует последние дни той или иной субъектии.

Субъектия, наличествует различными сознаниями, и те сознания, которые как бы более изощренны в некотором смысле, чаще находятся в точках именно производства мыслей от субъектии. Так вот, если дана (по какой-либо причине) установка продуцировать глупость, так как это как бы достаточно легко настраивает тех, кто не изощрен в отношении необходимости получения от них лояльности, а затем и действий в отношении и по отношению. Так вот, такая система ведет к саботажу, вырождению, обособлению и выделению в субъектии разных частей, а после – кризис…

Субъектия, вначале, это всегда процесс движения к мысли. Так как сама субъектия – это мысль, то она и «представляет собой эту мысль», к которой и устремляется отдельное сознание. И если субъектия – это уже не эта мысль, а другая, то это еще тоже субъектия, но уже следующая. Но когда субъектия – это уже не мысль, тогда это конец. Отсюда – а зачем кого-то обманывать? И если обман все же необходим, то это начало конца, это говорит о том, что все очень плохо…

Ясность и фанатизм

Возможно, вера – это способность ясно видеть истину, и такое ясновидение увиденного и становится верой. Такая ясность может предполагать различный отраслевизм в способности применять подобную ясность. Тут можно говорить о поэтической ясности, о математической ясности и других. И это всегда связано с чем-то пережитым, и с той и с этой стороны. И вспыхнувшая ясность увиденного и пережитого может являться чистой мыслью, истиной, в которую можно поверить. И тут могут возникать мысли о том платоновском тождестве таких универсалий, как вера, истина, справедливость, благо…

И где, и в каком фанатизме присутствует ясность? Там наличествуют только убеждения, там нет ничего действительно-увиденного, понятого увиденного, пройденного увиденного, ясно осознанного, то есть нет никакой той ясности, ясности ума, ясности прозрения, ясновидения в его действительном значении. А требование прояснить ясность или предъявить, «как происходит увидение?» – вызывает у любого фанатика страшное раздражение, он не желает обсуждать вопрос, он затыкает рот любому, кто пытается понять, «как происходит увидение ясности?», которая для фанатика является само-очевидностью.

Можно придумать, что существует научная вера, религиозная вера, обыденная вера, но это все упрощения, условности, выдумки. Действительная вера – это всегда способность «ясно видеть» что-то, но чем является «это что-то» на самом деле – это уже нечто другое.

5. Сильное воздействие: расширение представлений об идеологии и пропаганде

Идеология в качестве доктрины и консервация остывающего мышления

Невозможность выявить предмет «дух», понимание бесполезности позитивных разговоров – не отрицает осознания того, что человек существует в качестве чего-то особо-мыслительного, и что мысли управляют человеком, и что некоторые высшие мысли – это то, к чему можно «привязать дух», тот дух, у которого нет никаких оснований, тот дух, который является только гипотезой и который способен на разное, который может забыть любые противоречия ради чего-то другого, например сверхцели. А в итоге могут возникнуть особые периоды, эпохи…

Вместо идеологии всегда присутствует только «доктрина», которая «описывает мир», предлагает остановленную метаконструкцию, которая «останавливает» бывшее активное мышление, а точнее, произошедшие загадочные порывы, прорывы из запредельного и возможно обратно…

То есть присутствие уже-доктрины – это показатель остановки духовных сверхактов. Доктрина – это значительное упрощение бывшего сверхмышления о надежде, мечте, цели, а точнее – это консервация сильного мышления в виде уже-доктрины…

Всегда ставшее, но уже остывшее УЧЕНИЕ подтверждает уже определившееся состояние в другом в способе жизни, в «совокупном бытии», в субъектии, в границах которой и будет происходить жизнь конкретного индивида. В таком будут присутствовать отношения, предметы, продукты…, культуры…, рождения, и после можно будет наблюдать кладбища участников тех событий.

Например, таким положительным учением, такой надеждой в свое время стал либерализм, который возник раньше представлений об идеологии. И в контексте либерального мышления присутствовала определенная мечта об особом будущем человека, о его освобождении и определенном предназначении в качестве творца, о его силе, о нем как об особой ценности, высшей цели, или о гуманизме. И кто-то опять мешает и путается под ногами, возможно – это реакционеры, тираны, сословия, средневековые устои, ну или классы? Но действительной реакцией на такое, в особом значении, можно предположить что-то в качестве «романтизма», в виде «обожествления» природы, которая обязательно посильнее любого позитивного (свихнутого) разума. И преклонение перед ее силою, и о последующем синтезе позитивного слабого человека и всесильной «матери» природы, становится ключевым для мышления особых групп в конце ХIХ века, что прогрессирую и в сегодняшний день через различные «повестки».

«Поздний вариант освобождения» решил стать особым тотальным научным учением о том, как преобразовать, освободить человека от разного сковывающего, а в итоге воспроизвести особое новое общежитие. Но любое позитивистское учение терпит крах…, так как любая попытка создать «положительное учение о духе-мире» – быстро остывает и гибнет. А после неудачи возникает последующая попытка запретить «разговор об основаниях». Но любое учение, не желающее понять свою ограниченность, или слабость по сравнению с присутствующей тотальностью, в итоге превращается в ничтожность…

Сознание человека в каком-то смысле пластично, оно постоянно преобразовывает «нечто непонятное одно» в такое же «не выявляемое другое». Невозможно остановиться и вытянуть незыблемую монаду. Все опять начинает двигаться. И понимание возникает только как итог вот такого скрытого движения сознания, а что в таком случае можно определять в качестве мысли? И «понимая это нечто именно вот так», в каком-то после, можно говорить, что это и есть некий смысл, и так далее. И нужно привыкнуть к такому, нужно понять, что невозможно создать константное явленое здание. Мысль всегда движется. Отсутствие движения – это отсутствие мысли. Те, кто пытается зафиксировать знание, – убивают мысль. Убивают само знание. Учение – это всегда путь, по которому можно провести учащегося. Но когда путь перестает быть мыслью, а становится чем-то другим – исчезает и учение, и мысль.