Теория адекватности. Поиск оснований. Часть I

Любое остывающее мышление и его жрецы движутся по определенной траектории. Вначале вместо мышления возникает схематизм, положительная доктрина. Затем вводится запрет на обсуждение оснований. Налагается запрет на мысли о том, что учение не является единственным мышлением и что доктрина на самом деле ничего не знает действительного о последних основаниях. Ну и, как всегда, присутствующее начинает противоречить такой схеме. В последующем имитация приверженности уже-мертвому учению среди интеллектуалов и правящих, с потаенным желанием завершить погибшее… А после практика, которая может быть в итоге великих порывов духа, и тогда возникнет нечто другое67. Но если порывов не будет, а будет только отрицание и ожидание, что практику мышления выделит другой из рядом, то тогда это не новое начало, а это крах, гибель.

Когда мысль гибнет, когда мысль становится словом, а слова становятся формулами, а формулы после произносятся в качестве действительной мысли и, возможно, также того, что существует не как мысль, а как онтореальность, тогда такое немышление – это предвестник завершения. И таким и является мертвое учение, которое состоит из высохших формул. И такие вырванности, которые не могут изобразить мышление, предлагаются в качестве мысли, и дальше снова произносятся, а затем пустота, и провал…

И такой способ умерщвления мышления, учения – тоже может применяться в качестве действенного способа устранения опасного, вредного или для борьбы с кем-то. Но, возможно, такое – это способ имитации, то есть когда служители учения, жрецы культа не желают отдавать власть, но и не могут производить мысль, им приходится делать вид, что их мертвые формулы – это знание, и производство мышления. Конечно, любая действительная формула – это упрощение сложной мысли, но это не остановка мысли, а только ее промежуточный итог для входа в следующий виток размышлений.

Попытка цепляться за слова – это показатель формирующейся схоластики, то есть приближающейся гибели мышления (актов духа). И все попытки вырвать из контекста значительной мысли слова, например «элита», «класс», «правящие», и после определить такое в формулу – это показатель завершения, ну или того, что вырывающий подобное – не все знает о Мышлении, и ему доступно только мышление.

И когда доктрина «тормозит» мысль, такое становится никчемным учением. В последующем для сохранения конструкта жрецы могут имитировать приверженность учению, но постепенно будет происходить и другой процесс, и тут вопрос о новом учении, а также и новой конструкции…

Но, возможно, конкретный заговор интеллектуалов-жрецов-верхов может предполагать совершенно другое значение, нежели это может показаться упрощенному мышлению. То есть в тот момент, когда исчезает надежда, могут возникнуть разные мысли и поиски, которые могут привести к разному, уже давно пройденному и избытому…, запрещенному… И тут может возникнуть скрытое противостояние…, тех, у кого наличествует надежда, и тех, кто решил двинуться в другом направлении… И тут будет предполагаться не некое тезис-антитезис, а нечто совершенно другое, то, что не имеет никакого отношения к упрощению в виде философской диалектики… К тому особому противостоянию, которое возникло на той заре…

И после размышлений всегда возникает нечто, что говорит о том, что любое положительное учение, любая доктрина всегда связана со скрытым «как надо». Но если «связь» исчезла, то явленное учение становится прахом…

Искусство и практика воздействия, но не позитивистская идеология

Многое может быть определено в качестве «инструмента воздействия» на то мышление, которое или есть, или его нет, или за ним, в нем, до него существует бессознательное, или… – это все же только слабая функция мозга. Но в любом случае присутствует мечта или вымысел68 о том, что может быть найден универсальный инструмент воздействия. И подобное – это древняя мечта, и на какой заре возникла такая мечта – это не известно…

Слово «идеология» в таком контексте – это понятие, которое якобы обозначает такой инструмент воздействия на мышление. Но кроме указанного слова, и воздействия, могут быть предположены и другие понятия, другие инструменты в том числе. И все будет зависеть конкретно от того, что будет видно там, в качестве объекта воздействия. То есть от того, что будет признано достоверным в гипотезе о том, на кого будут воздействовать. И тут практика и теория могут подразумевать достаточно широкие предположения, но все зависит от того, что из этого разрешено, что приемлемо, а что находится под строжайшим запретом, потому как тот, на кого будут воздействовать сильным способом, будет восприниматься уже не в качестве человека. И кто-то, возможно, обладает монополией на воздействие, а кому-то что-то из этого запрещено… И у кого-то разработана конкретная методология, инструментарий и широкая практика осуществления такого, а у кого-то присутствуют только мысли, что такое может быть.

И многое из подобного как-то работает, то есть воздействие на другой ум, возможно, как-то и происходит, например, через передачу ему и обычных историй, рассказов, мыслей, смыслов, звуков, образов, ну и через различные метаконструкции, ну или что-то другое. Или воздействие осуществляется через язык (мышление) в целом, через все то, что окружает и во что вовлечен этот присутствующий, и через обряды, культ, всеобщие практики включения, через образование, семью…, исторический процесс жизнедеятельности субъектии, через основания, Цель, «как надо», «зачем» и другое. Через особую «связь», которая в основании тоже может присутствовать как гипотеза, хотя и обсуждение такого может быть под запретом…

И прямое воздействие на «мозг», тело, психику – тоже что-то меняет, тут также можно говорить о физическом воздействии, о психотропных веществах и многом другом.

При этом различное, что может быть предположено в качестве бессознательного, тоже предполагает воздействие… И тут могут возникать мысли, что так как за явленным мышлением стоит бессознательное, то нужно создавать нечто, что будет направляться туда, в бессознательное, и с помощью этого можно контролировать сознательное. Тут даже может возникнуть отрасль, теория-практика, например особый психоанализ, который будет работать с этим. И такое «работать» может быть и лечением, и программированием, и внушением, и…, может применяться и для личностного роста, и для рекламы, и для других целей… Тут также могут быть мысли про воздействие на коллективное бессознательное, на толпу, через толпу, через машину пропаганды, массовые СМИ, массовые коммуникации, информационные инструменты, и группы влияния…, и…

Так что же существует точно? Или все присутствующее – это только гипотезы? Но, несмотря ни на что, предметы все же падают на землю, а значит, позитивная истина существует, и значит, что-то – гипотеза, а что-то – все же «есть». И «Я» тоже как-то «есть»! Так как «Я» в своем уме! Но все эти «есть» – они «есть», но о том, что же присутствует на самом деле – это ничего не говорит, никакое здравомыслие никак не позволяет обнаружить основания. И никакие «я мыслю», и это значит это «есть» как «быть» – это ничтожность. И яблоки, падающие на голову, тоже не позволяют обнаружить абсолютные основания.

Но если отринуть все гипотезы, все явленное конкретным разумом, и опять же «обратиться напрямую к мышлению», тогда всплывут только вопросы, вопросы… А в итоге окажется, что это конкретно предположенное – ничего не говорит о самом мышлении, или окажется, что это «вещь в себе», абстракция, выдумка, что-то тотально неизвестное. А с другой стороны – такое же непознаваемое, присутствующее в качестве мировоззренческих конструкций. И все «идеологии», как способы взять под контроль отдельное мышление, окажутся второсортным инструментом, выдумкой, которая как-то работает в виде чего-то, но чего? И все другие выявленные инструменты тоже работают, но почему и как, окончательно – это непонятность…, и в основании этого всего присутствуют только гипотезы, а не нечто более основательное.

И воздействие возможно не только на того, на кого воздействуют или пытаются воздействовать, но и на любую возможную часть, на гипотезу, но также и на того, кто стоит за ней, и на конкретный инструмент воздействия, на структуру, на субъект и субъектию в целом. То есть воздействию подвержена любая сформированная мысль, рассказ, любой, и не только тот, кому рассказывают, но и сам рассказчик. И кто-то может пересматривать гипотезы, или пересматривать рассказы от них, а если тот, кто охраняет те или иные гипотезы, почему-то умственно слаб, тогда и он станет игрушкой в руках тех, кто умеет работать с тонкостями, с тем, что не предполагает никаких явленных оснований… И когда защитник гипотез попробует защищаться на уровне «не пущу» или «запрещаю думать» – ему конец.

При этом любой присутствующий вовлечен в происходящее, в метарассказ, в совокупную историю-происходящее. И такая история, это совокупное включение (но во что и куда? Или в никуда?), в котором он играет (но что значит играет?) какую-то роль…, и такие размышления и являются тем воздействием на него, от которого он не может уйти… И он всегда является «воздействием на это происходящее» в том числе. И все его совокупное бытие (как происходящее с ним) – это и есть его карма, судьба, воплощение, от которого он может уйти только в каком-то сне. Но и то, что с ним происходит – это тоже сон, только наяву, и в этом сне присутствуют свои «грезы», присутствует всякое…, очень реальное…, пока ты в этой реальности…

В итоге, заметив потоки мыслей, можно ощутить туманное в этом всем. То есть все это и любое другое мышление – будет непрочным, производящим только какое-то мышление, и затем следующее, и…, и в нем не будет остановки. Но именно так и происходит мышление…(присутствие).

И возможно, что чем-то из такой волшебной флейты и «мелодией от нее» является: музыка, искусство, литература, философия, наука, высокая культура. Ну, и другое, сложноустроенное, неустроенное, найденное и обнаруженное в том «великом не то».

Специфический рассказ

У любого маразма, у любой адекватности, у любой нормальности наличествуют не только жрецы, но и «обязательным обрядом включения» является «учение», которое всегда научение, то есть это «процесс включения в состояния», и это всегда прохождение через что-то особое, во что вовлекается дух. Но иногда учение – это сумма слов, которые не представляют для духа ничего, что переводит его в особые состояния. Поэтому обязательно-выделяемыми частями учения являются особые словосочетания: образ жизни, каждодневные упражнения, определенное питание, круг общения… То есть научение – это не только прочитанные слова, но это и все остальное, в чем пребывает дух.

Все можно упростить и сказать, что человек знает о происходящем только сумму историй. Каждая история – о чем-то, и что-то произошедшее (после или до) – это рассказанный рассказ. Такие особые рассказы человек слушает всю свою жизнь, это рассказы на различные «темы», на каком-то языке, о каком-то «предмете». Такие истории могут начинаться с начала, с конца, повторяться, обновляться, прекращаться. Истории могут раскрываться, длиться.

Мир вообще как рассказ (история) или как миф. (По Кожеву – непротиворечивый рассказ.) И так как для нас нет «мира вообще», а существует только «мысль», которая и является известным для нас миром, то существует и нечто, что нам неизвестно в каком-то невыявляемом смысле. И под мифом тут не подразумевается «вымышленная реальность», и «реальность» вне видимого мира, и видимая в том числе, для нас – всегда вымышлена. Это не означает, что «чего-то вне мысли нет», оно наличествует, но для нас всегда только как вы-мышление. Такой вот «миф о мире» и является тем, что кто-то «знает о мире», а «что есть тот мир (вне видимости) сам по себе» – это опять такое же вы-мышление при попытке его определить. И возможно, что любой рассказ о мире является истинным в слабом значении для того места, где находится рассказчик, если, опять же, рассказчик не собирается рассказывать то, что будет воспринято после в качестве действительной лжи. Наука, любой миф, все что угодно – это и есть такой особый «непротиворечивый разговор Кожева».

Специфический рассказ является способом включения в затем происходящее. Пришедший сейчас не в курсе всех бывших перипетий, событий, ситуаций, противостояний, заговоров, интриг…, языка, культуры, произошедшего, происходящего… – великой трагедии включения. И поэтому «конкретный метарассказ» – это способ включения в происходящее. И такой рассказ определяет включение, как и включение определяет рассказ, и метарассказ – это глобальный способ получить доступ к тому, что было, есть и будет после того, как пришедший уйдет. Он может стать частью рассказа, может внести в него новую главу или переписать многое. Иногда, пришедший может переписать рассказ настолько, что это уже будет другой рассказ, который все равно как-то связан со старым, но по-новому, возможно, даже через отрицание. Отсюда преемственность, и различные проекции и практики. И действительно, всегда для того, чтобы изобразить новое видение мира – нужно удалить старое. И рассказ может быть способом выключения, манипуляции, обмана… Он может быть использован в качестве средства введения в заблуждение или нового подключения или исключения кого-то.

Почему наличествуют рассказы, которые являются метарассказом для многих? Что можно сказать о метаразговоре? Он происходит на каком-то языке. Разговор ведется «о чем-то». Разговор предполагает структуру, символизм. Разговор не может быть больше того, кто рассказывает или слушает. Разговор равен миру. Разговор равен включению. Является ли разговор обычным рассказом о чем-то. И как тут быть с разными состояниями, явлениями…?

Можно предположить, что существуют истории о различных вещах. И даже о таких, которые объясняют не просто как присутствует отдельный объект, но и как существует весь этот и другой мир. И такие истории могут быть представлены в качестве какого-то «мета». И в такие «мета» включаются все рассказы. То есть даже рассказы как бы об обыденных вещах существуют в той же данности с теми же условиями.

Пройденная История всегда предполагает пост-рассказчика, и пост-рассказ не может быть создан группой. Группа может воспринять чей-то рассказ и пойти его пересказывать, затем появятся те, кто будут его толковать. И последствия таких историй могут быть разными…

И всегда наличествует сильное желание создать «последний рассказ о мире». Или историю, которая бы позволила «понять в себе все и завершить поиски». Но, увы (или к счастью), такое невозможно. Но почему? Акты познающего разума, чувствующего и страдающего существа происходят до самого конца его воления, и заканчивается ли такое после – это тоже загадка. Существо, состоящее из этого тотального воления, горения, страдания; этот вихрь, направленный на все, на что может быть направлено сознание; стремящееся все объять, отрицать, схватить, отпустить… Акты, процессы… Итогом таких волений может становиться рассказ, то есть пережитое, понятое, осознанное, полученное, схваченное… В любом случае, у каждого наличествуют такие рассказы. Подобные истории исчезают и уходят вместе с уходящими… или?

Можно ли в одном предложении или даже в целом рассказе объяснить все? И почему это все ускользает и превращается в конкретный «разговор о предмете»? И почему каждый раз нечто становится сверхважным, и разговор будет происходить именно об этом, а после происходит переключение на другое… А затем никто уже не может понять, чем жили какие-то те вчера, те, кто уже ушел…

История о чем-то может быть рассказана аналогически или математически. И математический рассказ – это только аналогия. Любая схема, таблица, метафора или художественный образ – все это аналогия. Аналогия как способ осмысления чего-то через систему знаков, которые содержат смысл, который раскрывается через прочтение.

Присутствуют различные истории, но иногда некоторые истории становятся почему-то более важными, нежели другие. Истории могут быть записаны, могут передаваться по-другому. Могут быть «визуализированы». Рассказ о мире – это не только история о внешнем, о глобальном, о совокупном и тотальном.

Действительное мышление и процесс после

Там, где наличествует мысль, после присутствует живой рассказ и рассказчик. И если такого активного нет, и если то, что вчера было активным – уже сегодня невозможно действительно проиграть с помощью ума, тогда это просто набор ничего не означающих слов или чего-то другого. И не каждое сознание может воспроизвести ту или иную «музыку», или, возможно, сейчас не тот настрой, или не та пора жизни, или вообще нет интереса к таковому или другому проигрыванию.

Сильное мышление (и другое) предположительно можно свести к сильным рассказам о чем-то. Такие рассказы будут волновать душу и заставлять включаться в прослушивание, услышивание и даже потом в пересказывание или сочинение самим таких же историй. Но когда отсутствует активное воспроизводство, а после – и воспроизведение, тогда отсутствует действительный процесс, который не является тем, что можно определить понятиями «идеология» или «пропаганда» – это иное происходящее…

Сильные рассказы отличаются от других тем, что их направленностью-содержательностью может быть что угодно. При этом сам рассказчик становится тем, что пытаются понять в формате такого разговора. И для такой свободной рефлексии нет запретов, нет ограничений… Все доступно и открыто для интеллекта, который способен воспринять такое. И все ограничения – это только ограничения активного.

И то, что было действительным, – становится бессмысленным. А те, кто могут что-то воспроизвести, обращают внимание на другое, и старое становится мертвым в этот раз, но в последующем все может быть…

Поэтому важен только «сильный интерес к чему-то…» А станет ли это интересно другим – это неважно. И, возможно, другие, сегодня, и не желают заниматься таким воспроизводством-мышлением, а желают только потреблять нечто из произведенного кем-то ранее.

Воздействие на бессознательное и ответ от него

Предположив наличие сознательного (того, что проявляется), а также загадочного и запредельного в каждом, можно, накопив знание о таком, попытаться воздействовать на него (для вещных целей, целей манипуляции, целей игры).

И воздействие может приобретать массовый и массированный характер. Может становиться чем-то значительным, масштабным и служить конкретным лицам, группам, субъектиям. Может предполагать полное разрушение того, на кого воздействуют, или будет стремиться вынудить его к чему-то.

Но в этом всегда кроется кое-что, что не желают учитывать «архитекторы». Можно догадываться, что сознательное, по которому наносятся удары, и скрытое, бессознательное от него, а после и «то, что за этим всем», может неожиданно ответить тому, кто пытается его разрушить или изменить. И даже не через этого, на кого воздействуют, а по-другому, и такое проявится в воздействователе через те механизмы и каналы, понять которые обычным способом нет возможности. И можно утверждать, что «цель оправдывает средства», но возможно после возникнет неожиданный ответ.

И оно – это скрытое – может нанести неожиданный удар по тому, кто пытается «плевать в колодец»69. И скрытое – это не причинное-сущее-тут, а это что-то находящееся в другом порядке бытия. Бессознательное обладает значительной «инерцией и массой», что позволяет ему как-то стабилизироваться, и не отвечать до поры до времени.

5.1. Воздействие в качестве процесса включения

Обряды включения как способ преодоления неадекватности – или производства нормальности

Реальность никогда не определена окончательно, все зыбко и никем не установлено, но все как-то существует. Возможно при этом, что всегда присутствуют те, кто направляют процесс, причем не всегда сознательно, а просто повторяя из поколения в поколение обряды, похожие действия, нечто, что позволяет включать в происходящее всех новоприбывших. И всегда извне кажется, что все «обряды нормальности» – бесполезны, бессмысленны.

Существует предположение, что все обряды включения – это обязательно особый фарс. Но а как же без них? Как же оставаться нормальным в этой ненормальности? И присутствует только одно решение, а это именно – воспроизводить уже-нормальность70, при этом не важно, что из «вне» такая нормальность будет всегда казаться маразмом. Любой присутствующий маразм – это маразм именно этого включения, а у постороннего наблюдателя будет присутствовать его неадекватность включения, по сравнению с которой эта нормальность тоже кажется другим маразмом.

Итак, возможно, нормальность, в остановленном значении, отсутствует во всех случаях, всегда присутствует только «нормальность включения включенного в процесс» как бы «куда-то»71. И такой процесс включения во включение создает ощущение здравости. Но здравость – это только ощущение… и для нее нет других оснований, кроме процесса…, а вне его – это вывих, сумасбродство, безумие.

И любое желание сообщить себе и миру, что найден способ жить вне маразма – это маразм, так как это только очередной процесс-в-бреду, и возможно, что он будет отличаться от предыдущих только тем, что он будет другой. И, возможно, у маразма присутствует цель, и, возможно, существует эволюция сменяемых маразмов, но маразм остается прежним, и изменяется что-то другое?

Включение в сущность – это и традиция, и ритуал. То есть нет ничего, нет сущности. И как существует такая сущность-общность – это загадка. Но включение – это процесс. Для участия в процессе необходим ритуал или определенная сумма действий, из которых состоит процесс. Образование – это включение себя в сущность, и это и есть обязательная внешняя субъективизация. Образование не предполагает получения знания, знание-не-знание – это индивидуальные способности и желания каждого участника. Сумма включенности – это изучение «суммы» через ритуал. И такая сумма включенности – становится в последующем традицией. И только тот, кто пройдет и будет проходить ритуал, и будет знать традицию, будет ей следовать, будет частью сущности, будет субъективизироваться, будет таким, как и те, кто были до него… С этим конфуцианство, конечно же, сродни масонству, и в обоих случаях присутствует обязательная требовательность к глубокому изучению традиции через ритуал, а ритуал – это способ включения туда в очередное это… («Феномен масонства», Пятигорский).

Но и любая сильная субъективизация предполагает включения себя не только через духовное соотнесение, на которое способны только немногие, чаще всего, первые или те, кто хочет окончательно проникнуть в ту или иную сумму понятого, предложенного. То есть «образование, и есть то включение» – это для обыденности, или того, где нет необходимости глубоко показывать саму сущность того, куда будет происходить субъективизация, требует участия в процессе, осуществления ритуальных действий, что и будет предполагать узнавание традиции, а точнее, субъективизации себя с этим.

Но иногда особый возраст участника, его способности, степень, или «другое время», в котором уже забыты основы и первопричины – не предполагают интеллектуальной субъективизации. В таком случае присутствует выбор или отвергнуть, или включаться, но, допустим, в конфуцианстве (скорее всего, после долгих проб и ошибок) стало обязательным именно участие в ритуале, а осознание предполагается в последующем после определенной «зрелости».

Когда ритуал становится внешней процедурой, тогда и субъективизация становится непонятой для…, а после происходит остывание, усталость от…, и отрицание. И изначальная декларация того, что «там» наличествует только «это», и если «это» не устраивает, тогда все свободны и на выход, и тогда в таком случае возможно длительное существование подобного в качестве особого обряда. И тогда «ритуал включения» становится и целью, и формой субъективизации. И подобная форма может существовать безмерно долго, но она обязана лояльно относиться к другим субъективизациям, то есть не требовать тотальности, не исключать мыслительные поиски. А наоборот, предлагать путешествовать в произвольном направлении, при этом «предоставлять включенным нечто такое», чего не предлагают другие субъективизации, то есть она должна полностью разрешать любую индивидуальность в контексте субъективизации.

И такая специфическая субъективизация разрешает индивидуализацию, но требует соблюдения формы ритуала, который позволяет ощутить себя частью сущности, но и не ограничивает другую свободу. И такое «строительство себя» для тех, кто ненавидит включенность, но хочет быть включенным – это значительное предложение «свободности и субъективизации одновременно».

Но вопрос о том, «а что участник получает, кроме такой бесполезной свободы? творчества», и само желание получить «нечто большее», чем вот только «такую никчемную, но свободу» – это идиотизм неофитов, которых всегда гонят в шею из собрания особо-свободных. Подобное присутствует в любом сильном включении. То есть каждый, кто пришел не ради того, чтобы получить то, что «предлагается непосредственно», или «получить предложение практики включения», которая в каждом случае предполагает особую коннотацию, и чаще всего это – «смотри и применяй – если имеешь чем», конечно же, будет и разочарован, и не принят на верхних этажах, и иногда не только не принят, но и полностью исключен72. Но именно так и работают наивысшие способы субъективизации.

Образование и процесс включения

Действительное образование не ставит для себя задачу предоставить схематические знания, и это не создание функционального робота-автомата. Образование – это ритуал включения в субъектию.

Не важно, что будет изучено – это важно в целом. Важен результат, а результат – это прохождение через систему обрядов, которые включают в общность. А знания, техники, практики… и другое, что будет усвоено или не усвоено – это побочный продукт при прохождении через ритуальные действа.

Действительное образование – это специфическая технология, применяемая для воспроизводства субъекта, и все является «технологией для», и экономика, и техника… Так устроен субъект. Все для него – это «метод и технология для него». И страдания по поводу того, что кого-то чему-то не научили – это слабость. Научить никого ничему нельзя. Можно только пройти через определенные «коридоры», а что осознает путешественник в итоге – это уже что-то совершенно другое.

Знания – это результат сверхработы над собой, напряженные тренировки себя. Прибывшего можно включать в общность, предоставить ему механизм узнавания «особого языка», но узнать в путешествии что-то сверхзначительное – это самостоятельный труд, но и удача в виде определенных условий, ну и другое непонятное в том числе.

Угасающие жрецы. Сознательные (бессознательные) служители культа «мыслей для слабоумных»

Всегда существуют те, кто рассказывает истории о мире, и те, кто пересказывает их и толкует. И отдельный представитель не может «не обладать историями», которые и являются «миром». И такое, соответственно, требует тех, кто будет рассказывать сильные истории. Отсюда, у любого маразма наличествуют жрецы и те, кто бредет в этом маразме вместе с жрецами, но присутствовали и те, кто стоял до жрецов и нащупал эту тропинку нормальности…

И в этом кажется известным только то, что без маразма быть невозможно… И маразм – это нормальность, и наоборот. И дело тут не в относительности, а в том состоянии «в процессе», «в бреду», «в куда-то», во всем том, чем является пребывание тут. И это «куда-то» определено в рассказ, и рассказ о таком рассказе – его кто-то определил, кто-то вытянул его из какого-то небытия. А после будут наличествовать и те, кто готов продолжать повествование…

Создай общество в пределах космического корабля, где присутствует сумма отсеков и рубка управления, научи собрание различным языкам73, и обязательно лиши возможности понимать замысел корабля, а в итоге воссоздай абсолютно управляемую, но деградирующую систему74. Такое сообщество навсегда перестанет возмущаться – это «вавилонская башня», это говорящий скот, различные группы обслуживания и элита. Система такого «образования» предполагает отсутствие системности и целостности. Ребенка в такой системе будут «калечить» на первоначальном этапе, и такой «член» общества навсегда останется безвреден, но и бесполезен в итоге, это ситуация, когда книги по особой «математике» присутствуют, а понимать их некому. В таком смысле можно через узлы передачи мысли создать очередную «культуру мозаики»; «отрезать» вкус, одевать в бесплатные робы… Но также и обеспечивать картонным съемным жильем, денежным пособием, дешевой техникой, бесплатной синтетической едой, от которой человек превращается в… И эти «простые» люди (отрезанные от смысла, высоких идей, от странного мышления) – будут абсолютно безвредны75. И во всем этом будет присутствовать инструментальная фрагментарность, и в качестве инструмента организации социального расслоения, и итоговой манипуляции.

Иногда «служители мыслей субъектии», такое случается в определенных фазах субъективизации, считают, что слабоумие, или утилизация в сознании не-основных мыслей – это основная цель существования такого. И если разучить сознание воспроизводить «ненужные» мысли, тогда наступит царство благоденствия «для»? А после утилизации отдельные сознания смогут усиленно служить в качестве тела для участия в процессах, или будут просто отброшены… Но такие «здравые» мысли, воспроизводят всеобщее слабоумие, а в перспективе – это конец для всех включенных. И завершение ожидает не только тело – те правящие, которые думают, что они смогут не оказаться в данной парадигме, глубоко заблуждаются. Они не избегнут смысловой, а после и другой деградации; они измажутся и перестанут что-либо понимать первыми…

Субъект – это всегда мысль, это не доска, не стул, не стол (как иногда сложно понять эту простую мысль, но она корень всего). Мысль – это не предмет. Запретить мысль, опредметить мысль – это завершить мышление. А дух – это, возможно, не только это, но от мысли там много. И запретить мысль – это означает уничтожить адекватное присутствие, или со-знание, само-сознание… А дальше что? А дальше – только конец… Если мысль – это доска, то как можно верить в доску?76 А можно ли верить в мысль? Конечно, можно верить и в доску, и в мысль, но при этом Кантовское «реальное существование» не наступает вместе с этим никак. И те слабоумные, которые пытаются жить с таким «реальным существованием», уже, возможно, не в сознании, и это какая-то другая форма присутствия…

Итак, мышление нужно не запрещать или утилизировать как-то по-другому. Основная функция «служителей основных мыслей» – это не запрет неправильных мыслей, а это производство собственного мышления, а после сохранение, повторение того, что завтра будет захватывать умы, создавая грандиозные ритмы колебаний духа. Но при отсутствии производства возможен минимум – «культ бывших мыслей», и такое это примитив, но затухание может стать завтра началом следующего рывка.

Когда «служители основных мыслей» сами становятся слабоумными, им приходится имитировать мышление. Им приходится жить с тем, что наличествует, и такая жизнь – это особое зрелище, но такое присутствие тоже иногда имеет место быть… Но а что дальше?.. И такое «дальше» можно осмыслять, осмыслять…

Какие мысли для субъекта являются «правильными»?

В упрощенном значении, это все те мысли, которые позволяют «субъекту быть». И гипотетически все то, что ведет к расслабленности, к отрицанию бытия – это для субъекта не будет являться «правильным мышлением». Но и такое утверждение может быть ошибкой с точки зрения того, что «никто не знает последнего замысла». И, возможно, «происходящий замысел» может предполагать различное понимание, исполнение и другое, но выбирать чаще всего не приходится. И за многое приходится платить после, и плата (чаще всего) – это гибель субъектии, и субъекта в том числе.

Ты не должен «думать неправильно!» – ты должен «думать правильно!».

Присутствуют «служители правильных мыслей», тех, которые направляют всю массу субъектии в нужном направлении. Но если ты думаешь не так, то и субъектия не так уверенно движется в нужном направлении. Поэтому любые мысли вне «правильного» русла ухудшают «скорость» движения «к» чему-то…. Но «к» какому «чему-то»? А если его нет, даже этого «к», даже без того, что после этого «к»? А если даже слабый намек на «к» – это глобальная крамола? А если что-то до такого «к»? А если нет, то кто эти «служители»?

И тех, кто против «основных» мыслей субъектии, можно квалифицировать как бесполезных «для», или как противников. Но наличествуют еще и те, кто сознательно служит другому… А существуют и те, кто знает, что субъектия – это вначале только мысль, но кто знает, чем является такая мысль в действительности? А если знает, но молчит?

– И если наступило особое непростое время, то любая «лень» или даже «непонимание» – это все в пользу.

– Но бывают и другие времена, когда не все так жестко.

– Но случаются и совершенно особые времена, когда усталость утомляет даже мышление служителей, и они сами уже не знают, чем являются «основные мысли» (но тех, кто против даже каких-то продуцируемых «слабых мыслей» – ничего хорошего все же не ожидает). И иногда особая усталость становится всеобщим слабоумием, превращая все в вялость, дряблость. И как в такие времена с этикой, гуманизмом? И всегда в последние времена можно все отрицать, утверждая, что «особых мыслей» – нет; и каждый может думать, как хочет; и никто никому ничего не должен; но каждый должен «им» всем…, всем, чем он владеет… Но кто эти загадочные «они» в последние времена? И что после всего этого?

Служение и «основные мысли»

– И если ты не будешь служить «правильным» мыслям субъектии, то субъектия погибнет, и ты вместе с ней, и другие тоже. И твое само-существование не предполагает никакого смысла…, но почему? Причины и последствия тут могут быть разные, но все они имеют право быть осмыслены, а затем и будут исполнены…, и любое желание себя исключить – это только гипотеза…

– Но кто сказал, что те мысли субъектии, которые сейчас воспроизводят служители в качестве «основных» или жизненно важных для выживания, развития… – являются таковыми? Возможно, они толкают и двигают субъектию не туда? И подобное иногда можно обсуждать, но только иногда…

– И всегда важным является вопрос «общего дела» и «общего блага». То есть если субъектия – это не общий плод, а только часть воли группы, то почему другие обязаны быть частью такого потопа? И кто из живых знает последнее предназначение? И поэтому кто смеет утверждать, что «он точно знает, как и что действительно необходимо»? И такое обсуждение, такой вопрос, такое сверхсомнение – всегда будет открытым состоянием…, но не всегда… разрешенным, но если оно будет сверхподавленным, а после что-то надломится, то…

– А вопросы собственного субъекта, сознания, собственных мыслей, собственных желаний, собственных «Я»? А после … святых мест, священных дел, святых дат, ну и детей, собственности, всего моего субъективного и субъективизированного, и всей субъективизации после – это все сверхважно для каждого. Поэтому вопрос общего-частного и частной субъективизации с общим – это всегда сверхважно. Но совпадает ли такое с современными присутствующими «основными мыслями» субъектии?

– А как же с тем, что находится вне такового вообще? О «той стороне»?

И в чем же суть этого всего? Хорошо или плохо «не следовать основным мыслям субъектии», на которые указывают нынешние служители основных мыслей? Возможно, и не то, и не другое. И возможно, что в каждом конкретном случае все это будет предполагать конкретную реализацию, и через осмысление, и через какое-то отрицание происходящего, и через какое-то принятие в случае понимания таких мыслей в качестве «действительно основных». И тут, конечно же, нужно помнить, что всегда рядом присутствуют и другие формы принуждения, и … в том числе.

И действительное после, и в каждом конкретном случае – все это будет реализовано через конкретный уникальный случай исторического существования. Который уже снова никогда не повторится в этом происходящем – возможно, в каком-то ином, но не в этом. И те, кто пишут действительную историю, всегда очень остро ощущают это нечто «записанное именно вот так».

О принуждении к «велосипеду»

Там, где включение жестко само по себе и такое связано с некими внешними факторами принуждения, то в таком случае можно предположить о том, что нет необходимости «жестко привязываться к педалям велосипеда». И в таком включении присутствует упрощенный выбор: либо ты «крутишь педали», либо ты перестаешь быть. Это также ведет и к последующим представлениям о том, что такой «велосипед» – это особый механизм, не требующий принуждения к включению, и поэтому к такой велосипедной практике нет жесткого принуждения, и принуждение возникает как внутренний фактор, как «быть или не быть».

В тех включениях, где нет жесткого «быть или не быть», или там, где присутствуют различные значительные «пространства», и поэтому в них привязать к «велосипеду» достаточно проблематично – крутящий педали может крутить или не крутить, и он не перестанет быть после отказа производить такое. Поэтому принуждение к велосипедному ритму тут будет иметь другие основания. Такие практики не дают сенсуалистического материала «о том, что есть». Это как и «метод» Декарта, который не дает никакой содержательной части. Такие практики только раскрывают глаза на некоторые вещи, но это не фактаж «практических» знаний, и многое из такого велосипедного присутствия наличествует в нас всегда, но это как-то незаметно проходит рядом…

Каждая субъектия требует любви. Любовь к лесу, пространству, слову, мысли…, времени. Сознание может полюбить и возненавидеть все – все что захочет, любую мысль! Или каждое сознание может устремиться в своем желании обнять и полюбить молекулы, звезды, кристаллы и другие слова, с которыми оно возжелает воссоединиться. Каждая такая любовь может предполагать разную форму и переходить в различные состояния. С точки зрения не-любящего сознания, любовь к столу, стулу, стене, или к мысли, слову – это почти глупость. Но никакая субъектия не может жить без такого особого состояния. Придумано множество слов для обозначения различных форм любви. Но каждое из них обозначает не просто слово – это определенное состояние. Находясь в таком состоянии, сознание испытывает ощущение своего состояния. И сам «как бы предмет», на который направлена любовь, становится «особой мыслью». Сам «как бы объект» уже взят сознанием и «отделен от себя в мысли».

Служители «основных мыслей субъектии» просят от своих подопечных обязательного возникновения у них «ощущения» в отношении мысли-субъектии. И когда сознание не может и не хочет испытывать определенное ощущение, тогда это вызывает определенное раздражение.

Обязано или нет сознание ощущать такое в отношении субъектии? Это очень странный вопрос. Сознание включено в поток, поэтому мысли про то, что оно может быть не включено – это странное состояние. Чаще всего подобные вопросы не должны возникать. Сознание – часть субъектии, и если оно исключается по каким-либо причинам, то это вызывает дискомфорт, который требует обязательного включения в другой поток. Требование не может быть абсолютным, сознание может взять и выключать свое участие через отшельничество, аскетизм, но это не абсолютное исключение.

Переключающиеся из потока в поток чаще всего даже не замечают промежуточных состояний и не могут вспомнить о прошлом включении. Хотя «тоска» будет присутствовать в любом случае, тем более, если новое включение также будет связано с переходом на «другую грамматику» и другие условия – это касается и перехода из микровключений и других странных глобальных вещей для отдельного сознания.