Старая русская азбука

Частные фонды великих – главное оружие против их собственных мемуаров. А после великих – едва ли не полностью – мусор, главный урок к тому, чтобы не «заводить архива».

Ведомственные фонды – главное оружие против разных партийных «Кратких курсов истории» и, как ни странно, центральный мотив к изучению личностей в их практике, а не в их нарциссизме.

КОНСПИРОЛОГИЯ

Терпеть её не могу. Но хоть она заставляет публику изучать контекст и глубину событий. Впрочем, тоже тщетно.

АРХАИКА И ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

За 30 лет изучения русской общественной мысли пришёл к твёрдому выводу: на рубеже 1890-х и 1900-х в ней произошла терминологическая и языковая революция. И язык её остаётся в целом современным (за понятным исключением достижений и всякой моды ХХ века). А то, что было в ней ещё даже до середины 1890-х гг., – архаика. Из этого следует важное: нынешнее ретроградное и некритическое воспроизведение языка, например, К. Н. Леонтьева – не более чем мимесис, игра. Ну играйте, братцы-сестрицы, только не обижайтесь, что вашу сердечную боль об Отечестве ваш язык изображает как подражательную, не актуальную.

И повторю: БЕДА РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА в том – что он живёт в своих книжках, а не в своём народе, что для него нет ни 9 мая, ни 12 апреля, что ему нечего сказать своему русскому и нерусскому большинству.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РУССКОГО ИСКУССТВА

Настоящая. А не догматически-политиканская клоунада в духе Фёдорова-Давыдова. Написать такую – моя мечта с юности и мой долг перед старшими. Но я не написал и уже не напишу. Завещаю.

ИСТОРИЯ КАК ЗАПАХ

Я застал ещё образ простой сельской крестьянской усадьбы с устойчивым и узнаваемым запахом дров, конского навоза и ветра: это был родной дом моего отца, крайний в деревне.

И Москвы – с запахом резины и мебельного лака панелей в метро и в общежитии Главного здания МГУ

Что останется от запаха Москвы ныне? «Килограмм еды» и кофе?

ИСТОРИКИ И СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Читатели чаще историков заявляют: «история не знает сослагательного наклонения». И ошибаются. Как метод «если бы» в исторических штудиях вполне рабочий: например, что надо было бы, чтобы армия С спаслась от уничтожения в Восточной Пруссии? Насколько это реально и на ком ответственность?

Но главное в том, что только свершившаяся история не знает «если бы», а пока свершается – полна ими.

А ещё главнее – что историческое сознание масс, вождей и политических классов, действующих в истории на свой страх и риск, – ПОЛНОСТЬЮ состоит из этих «если бы».

ИСТОРИК И ВРАЧ:

1. специалист общей практики действует под копирку дидактики, схем и методов лечения, средних по больнице, – ломая индивидуальный диагноз и, соответственно, индивидуальное здоровье = уникальную историю предмета.

2. хороший, «узкий» специалист изучает индивидуальное и лишь потому уже на голову выше средне-арифметического.

3. очень хороший специалист сопровождает своё узкое и точное знание – адекватным знанием контекста, сопряжённых условий и последствий диагноза и лечения, то есть описывает историю не только из мозга её героя, но и вокруг его социального и культурного тела.

ДИДАКТИКА, АЗБУКА, РЕЧЬ

Только глупый человек ловит кайф от излагаемых им дидактических схем, критического исследователя постоянно тошнит от его собственных схем (неизбежных в дидактике).

Учебник и краткий курс – крайне неблагодарное усилие для исследователя: и научить надо азбуке, и тошнота душит.

И преодолевать себя каждый раз никакой желчи не хватит.

ЕЩЁ ОДИН МИНУС НАШЕГО ТРУДА

Историки – при всей их гениальности – растут долго и нетленно стартуют обычно в 50. Ещё один минус их труда – он индивидуален и в общем не знает семейной среды как массового явления (в отличие от). Примеры наследования исторической профессии – единичны, а удачные примеры – ничтожны.

Вывод: это хорошо и это честно. Тащи в вечность не себя с домочадцами, а свою культуру и смысл своего народа.

Кк

Карьера: Владимир Маковский

Художник Владимир Егорович Маковский родился в семье художника, окружённый художниками, и наверное не имел большого выбора: быть ли ему художником. В этой ремесленной предопределённости он позволил себе даже быть бунтарём – и, вслед за старшими товарищами, восстать против салонно-академического аристократизма на защиту «передвижнической» социальной правды в станковом изобразительном искусстве. Эта демократическая борьба в искусстве, как известно, в России совпала со временем либеральных реформ императора Александра Второго, временем появления массовой разночинной интеллигенции, промышленного капитализма и народнического революционного социализма. Именно поэтому бунт художников-демократов очень скоро стал частью этой новой, более всего разночинной городской реальности и перестал бунтовать против самого главного в том, что отвергало его в академической живописи: против обслуживания художественного рынка, игнорирующего актуальные проблемы современности, социальности, бедности, обычной негероической жизни и смерти.

Бунт кончился тогда, когда на выставки «передвижников» пришла разночинная, но более всего мещанская масса, а заказчиком стал новый капиталистический кошелёк, вытеснивший давно обнищавший кошелёк дворянского поместногородского быта. Боль за жизнь и несчастия бедных, угнетаемых, слабых, сменилась гораздо более комфортной умеренной грустью о судьбе частного человека. Владимир Маковский сразу оседлал главные социальные сюжеты «передвижнического» демократизма твёрдой рукой ремесленника, настолько твёрдой, что в абсолютном большинстве его произведений зритель тщетно будет искать следы нервического нарушения мастерства. Они тверды как художественные фотографии: задолго до новейших технологий он научился превращать гиперреализм своих картин в торжище крупных мазков, призванных придать картине свежесть изображения, вид подлинности переживания, сделать её мёртвую предсказуемость – живой драмой.

Но нет в массовой, холодной, безукоризненной, внешне демократической живописи Владимира Маковского живой драмы. Все её драмы – рассказы о чувствах, роли в театре, росписи положений, эксплуатация бесконечного человеческого сериала, «аристократический», доведённый до действительно классического, высокого искусства – простейший лубок. Но если лубок – даже мифологически – жил внутри истории глазами разглядывающего её повесть зрителя, делал зрителя участником примитивного лубочного ритуала, примитивного – но участником, то Маковский просто наряжал в реквизит и гримировал многочисленных натурщиков, чтобы они обозначали собою статистов. Статистами Маковского всё чаще становились именно среднеарифметические городские мещане, разночинцы зыбкого статуса меж нищетой и бедностью, их покровители, столь же бедные и морально убитые. У Маковского, некогда за компанию с «передвижниками» боровшегося с салонным романтическим академизмом, словно начисто истребили романтического героя, его мифологическую функцию, роль зрителя-соучастника, заселив освободившееся и с тех пор пустующее место многочисленными бессубъектными тараканами, почти без лица, вернее – почти даже без маски. Удивительно, но сцены-рассказы, в руках Маковского превращавшиеся в расхожие анекдоты, были редко оригинальны. Хотя – казалось бы: иди вслед за коллегами-«передвижниками» по кабакам и меблированным комнатам, купеческим крепостям-казематам, театрам присутственных мест и твори раз за разом всё новую эпопею массовой жизни. Удивительно ещё более, что художник-демократ, пришедший к славе, достатку, успеху и статусу хрестоматийного творца, расцветший благодаря эпохе реформ, не раз просто копировал бытовые сцены, уже описанные великим Павлом Федотовым – в иное, дореформенное и хорошо известное как «мрачное» царствование Николая Первого. Ему послабления и свободы пережить не довелось. Но Маковский, дитя свобод и послаблений, копировал именно его.

Но ремесленник-новатор в Маковском всё же был крепок и жив, он уверенной рукой своей чертил почти каждую экспозицию картины в новом, анти-театральном пространстве, которое русской живописи ещё только предстояло освоить. Маковский раскрывал пространство своих сцен как книгу: её верхнюю половину он держал в полу-наклоне, в тени создавая интимную перспективу – чулана, жилья, тьмы человеческой и природной. А нижнюю половину раскрытой зрителю книги-пространства открывал вертикально – так, что все живущие в пространстве вещи и люди прямо вываливались из картины на зрителя (этот приём обычному школьному зрителю более всего знаком по написанному много лет спустя после этих картин Маковского портрету актрисы Ермоловой). Наверное, это и было главным ремесленным приобретением Маковского и его многочисленных поклонников. Главным же жизненным приобретением демократа Маковского стала его демократическая и имперская начальственная карьера, которую азбучная биография рисует без необходимого в таких случаях пафоса. А он здесь уместен и обоснован. В 20 лет он получил базовое живописное образование. В 23 года получил высший классный чин для художника. В 26 – стал членом Товарищества передвижных художественных выставок, в 27 – получил классное звание академика той самой салонной Академии Художеств, против которой мужественно протестовали старшие «передвижники». В 28 – вошёл в руководство Товарищества передвижников. В 36 – начал преподавать живописцам. В 47 – был избран уже действительным членом Петербургской Академии Художеств, в 49 – стал ректором Императорской Академии Художеств, в 59 – действительным статским советником (статским генерал-майором). И всё это – ни на йоту не порывая с социальномещанским демократизмом, но лишь перемежая его исполнением августейших заказов. Иного ждать было бы странно: никакая монархия никогда не отказывалась от попечения над нуждами подданных. Никакая демократия никогда не закрывала пути к генеральскому чину для тех, кто умеет сочувствовать и изображать.

Мм

Марксизм / социализм

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ

Воспитанный антикоммунистом, я приветствовал капитализм. Прожив в капитализме его первые в новой России 20 лет, я избавился от иллюзий – и стал социалистом.

Воспитанный антикоммунистом, я стал изучать историю коммунизма – и возненавидел породивший его капитализм. И стал социалистом.

КАПИТАЛИЗМ

30 лет назад я принял капитализм как норму – за его эффективность и в надежде на социальную солидарность капиталистов.

6 лет назад я презрел капитализм как самоубийство и извращение – перед лицом декоративной лжи о солидарности и тотального, слепого, людоедского эгоизма.

НАМ, ПРОЛЕТАРИЯМ

Нам, пролетариям, только сила культуры и знания даёт свободу от монополии бюрократии, аристократов и буржуа на власть (синдром Брюсова).

ПРОЛЕТАРИАТ

Пролетариату можно сопереживать, но любить его нельзя, ибо он – результат варварской эксплуатации и поэтому сам больший или меньший варвар. Нельзя любить рабство в человеке. Пролетарское состояние – зло. Именно поэтому против него и идёт борьба.

Любовь к пролетариату – если это не часть христианской любви к человеку и человечеству вообще – морально невозможна.

Можно сопереживать, сострадать положению пролетариата, быть с ним солидарным, гневно осуждать его эксплуатацию и неполноправие. Но нельзя любить плоды бедности, неполноправия, эксплуатации – дикость, невежество, шкурность. Такая «любовь» – фальшь, лицемерие, барство, фактическое презрение к человеку.

УЧЕНИЕ ЛЕНИНА

Знакомая продавщица в овощном отделе магазина увидела у меня в руках том сочинений Ленина и спрашивает: «и чему нас Ленин учил?» Я принемел. Чему учил Лев Толстой – знаю, знаю и то, что его учение и поныне ясно как день. Но чему учил Ленин? «Немедленно отдайте мне, Ленину, власть», – ответил я.

BELLA CIAO

Сынок полюбил эту песню. Я в 5 лет тоже непрерывно её твердил. В ней – подлинный и преемственный нерв.

Для нас эта борьба – красная. А русские монархисты обречены изобретать и форсировать свой пафос постфактум. И борьба против фашизма – не их борьба, а борьба отдельных мучеников из монархической среды.

УЧЕНИЧЕСТВО

Маркс и Энгельс – русофобы.

Марксисты – очень часто германофилы, англоманы и филосемиты.

Антикоммунисты же – часто антисемиты, но русофилы из них хреновые, ряженые, клоуны, в лучшем случае – язычники и антихристиане.

БЕДНЫЙ ЭНГЕЛЬС

Почти весь марксистский ревизионизм вышел из шинели Лассаля и позднего Энгельса, но все лавры отца ревизионизма достались душеприказчику Энгельса и биографу Лассаля Бернштейну. А марксисты-ортодоксы, спасая мундир, умолчали ревизионизм Энгельса.

Только правящий Сталин рискнул публично не любить и ругать Энгельса, но впитал в кожу его, Энгельса, политический национализм и этатизм.

ИНТЕЛЛЕКТ ПРОТИВ РОССИИ

Самым умственно опасным врагом СССР были русские меньшевики в США: именно они создали доктрину тоталитаризма и укомплектовали русский отдел ЦРУ Они знали СССР изнутри.

Теперь же в интеллекте Запада против России звездят польские клоуны из среды славистов. Один такой считает свою бредовую пропаганду глубоким знанием потому, что умеет играть на балалайке, а паттерн «Единой России» с медведем на логотипе возводит к польской же антирусской пропаганде периода Ливонской войны XVI века. С такими врагами и разведчики не нужны. Наступает такой придурок на наше Отечество и с удивлением обнаруживает в нём Гагарина и С-500. А уж поляки могли бы кое-что знать о нас, ибо наши польские братья брали вместе с нами Берлин в 1945 году.

СТАРЫЙ МАРКСИЗМ

– был дорог культом знания, а советский и нынешний – отвратны пустословием и контрфактическим солипсизмом.

СИЛА МАРКСИЗМА-ТРАНСМАРКСИЗМА

– в культе знания, который вот уже 150 лет противостоит другой половине Модерна – культу самозаконной, самозванной, самодостаточной – и в общем невежественной – интерпретации.

КОММУНИСТЫ!!

Прочтите «Об общественном идеале» П.И. Новгородцева – и станете твердокаменными социалистами.

Честные либералы ничего нового в этом для себя не найдут и останутся социал-либералами.

«ИДИОТИЗМ СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ»?

Говоря Idiotismus des Landlebens, Маркс просто не мог принять хтоническую силу крестьянства. Мне и моим, выскочкам из крестьянской и транскрестьянской среды, её первобытный ХОЛОД очень хорошо знаком. И этот холод посильней Гегеля будет. Это холод биологической смерти и жизни.

ПРАГА

Почему чехи, имея мощнейшую армию, не восстали в 1938 и 1939? Почему чехи с голыми руками восстали в 1968? Думаю потому, что прежде им в Париже сказали: нельзя. А в 1968 Париж восстал сам и тем самым подал пример того, что это не только можно, но и безопасно. Так что не только кровавый коммунизм виноват, воспретивший путь к социализму с лицом, но и суверенная воля народа, которая легла в 1938, но поднялась в 1968. Вернее, её отсутствие, то есть грубое рабство даже в восстании.

Мещане: Борис Кустодиев

Борис Михайлович Кустодиев родился и вырос в провинциальной духовной среде, но рано сделал успешную карьеру столичного художника, стал мастером салонного портрета (и портрета, в частности, «народного» Николая Второго), достиг яркой известности и материальной независимости. Но на самом пике успеха, славы и жизненных сил – в 1912 году – его настиг тяжёлый недуг, приковавший его к постели и глубокому креслу. Инвалидность, война, смута, разрушение жизненной среды не остановили художника: он легко легализовался при Советской власти, одним из первых сменив «народного» Николая Второго на «народного вождя» Большевика. Его жизненный подвиг, тем не менее, остался подвигом подлинного и свободного от партийности искусства, сделал труд художника одним из ярчайших образов русского национального и даже народного, этнографического, но высокого, интернационального качества искусства.

Его образцы столь просты и сложны одновременно, что попытки подражания или развития кустодиевского наследия редки, хоть и удачны (из современных художников могу назвать петербургского Андрея Петрова).

Что главное в образе кустодиевского мира?

Главное – белый свет и белый снег русского традиционного города, наполненного мещанами и мелкими буржуа, ярмарками и масленицами, банями, хлебами, санками, церквями, шубами, витринами праздника, рождественскими чудесами, тихим юмором о себе, скромной любовью к своему, частному. В этом ныне умершем мире – поныне живой стержень Божьего света и частного лада, бедного, но не голодного.