Научи меня мечтать!

Элрой вздохнул с облегчением. Протер глаза.

Ужасающие призраки сновидений еще не желали отпускать его до конца, но он уже почувствовал себя победителем — тягостные впечатления начинали бледнеть.

Скоро с позором сгинут вообще! Так-то им и надо!

Какой он все-таки… неразумный. Никак не избавится от снов. Давно же обещал себе.

Но подождите! Стойте-стойте! Где они?! В порядке ли?!

Элрой бросил нервный взгляд на полку.

В порядке.

Очки на месте.

Все хорошо. Все просто замечательно!

Поскорее б их надеть, так без них неуютно.

Элрой начал вставать. Послышался какой-то грохот.

Ну а это еще что?

Ах, да, это же он сам и поставил на пол — горшочек с листьями ландраньюма.

Ландраньюм высыпался из опрокинутого горшочка и завалил пол. Ну и ладно. Не жалко. Не помогает совершенно. Гадость. Еще и пахнет противно.

Элрой осторожненько пробирался через кучки ландраньюма к полке с очками. Не стоило ему опять думать о разговорах этих анонимных сновидцев, толку никакого. Все их способы избавления от сновидений — чушь несусветная. Вот, в очередной раз убедился. И ведь знал, знал прекрасно, что не сработает, нет, обязательно надо было проверить. Зачем?

Элрой, однако, знал, что после очередного собрания, где явится миру очередной рецепт, он испробует и его.

Очки не дают никаких ответов на замучивший его уже вопрос[17], никакой прямой информации, значит, нельзя избавиться. Но лучше уж питать всякий раз надежду, прислушиваясь к выдуманным советам самоучек и псевдопсихологов… тем более чем еще вечером заняться? Все лучше тешиться приготовлениями, чем испытывать меланхолию от бездействия.

Наконец надел очки.

Совсем другое дело.

За все эти 10 лет они стали необходимы ему, как… как руки. Нет! Даже больше! Что уж там! Наверно, он бы предпочел оставить себе очки, а не руки, если б только пришлось обязательно выбирать и жертвовать.

Он бы и на ночь их не снимал, если б не боялся во время сна ненароком как-нибудь испортить.[18]

И все-таки, была бы возможность, он предпочел бы и спать в них.

Причин для беспокойства не было никаких. Никто, кроме Бдэчжа (который и сам, кажется, ни в жизнь не разгласил бы Элроев секрет успеха), ничего не подозревал. Кому его очки нужны?

И каждый раз ведь с утра по пробуждении он бросал неуверенные взгляды на полку.

Там?

Всегда они были там.

Как хорошо!

С очками становилось теплее, возвращалось хорошее настроение.

Неуверенность куда-то улетучивалась, дела захватывали, работа звала.

Сколько дел! Сколько дел! И почему всегда столько дел? И как это Даньири не научится правильно писать отчеты? Опять придется заскочить к нему, тыкнуть носом в параграф 11 пункт 15 и заставить все переписать по-новой в соответствии с правилами. А вот еще, умник Крендж в очередной раз засиделся с кроссвордами и забыл отправить письмо, о котором он ему еще в прошлую пятницу говорил. Что за безответственность? Ему только подписать уже составленное за него письмо, и можно будет отправлять, а он и этого не может! Элрой бы с удовольствием расписался за него сам, но это противоречит профессиональной этике и попросту недопустимо! А Эймчли опять перепутал папки и положил синюю анкету к красным. Во дает!

Обо всем этом Элрой думал, стоя у зеркала; укладывал волосы и радостно напевал себе под нос.

Мир прекрасен. Как много интересных задач он не устает ему предлагать! Как много можно сделать полезного!

Взглянуть бы на него еще разок перед тем, как он нырнет во все эти дела!

Элрой радостно отдернул жалюзи и выглянул в окно.

Город просыпался. Наполнялся монотонным размеренным шумом, заливался солнечным светом, манил и звал.

И кто бы смог противиться этой городской песне, летящей вместе с теплым бодрым июньским ветерком?

Сверху все было видно. Город как на ладони. Тысячи домов, миллионы квадратных аккуратных окон и дымоходов разных размеров, сотни крылечек, подъездов и дверей, десятки правильных прямых дорожек, бессчетное количество машин… солнце будто руководствовалось каким-то своим тщательно выверенным списком — ничего не пропускало и щедро одаривало светом каждый до последнего аккуратно подстриженный кустик.

Все это являло миру невероятную симфонию тысяч оттенков коричневого — редкостной красоты симфонию! И вы еще смеете утверждать, что есть места красивее?! Да что вы знаете!

Элрой никогда не думал попробовать бросить взгляд на то далекое, что было у самого горизонта, — за городом. Он знал, что там расположены горы, заброшенные шоссе, лес и луга. Но если бы все-таки как-нибудь вдруг случайно нечаянно он решил бы обратить на них свое внимание, то, поверьте, очень удивился бы, как можно было все это пропускать и менять на однообразные крыши. Впрочем, ему и думать об этом по утрам было некогда. На работе вида из окна не было никакого. А вечерами уже он сам уставал и приходил никаким. И вообще…

Есть много чего другого, о чем стоит подумать и что надо почтить взором.

Никаких поблажек!

Элрой хорошо это для себя уяснил. Нельзя отвлекаться от главного. Взять хотя бы самое начало — его первый учебный день в школе, когда он загляделся по сторонам на всякие там цветочки, росшие неподалеку, и немного опоздал в класс — пришел четвертым, а не первым, как собирался; а после занятий отвлекся еще раз — и опять опоздал, теперь уже домой, чем очень расстроил родителей. Отец еще в тот вечер пытался объяснить ему, чем грозят такие вот «отвлеканья», но сам Элрой понял далеко не сразу… Неловко даже вспоминать![19].. Но ведь это было так давно, и тогда у него еще не было очков! Двое часов на запястье[20] и впрямь не смогли его когда-то остепенить, но вот с очками стало гораздо проще: они всегда напоминали ему о том, сколько сейчас времени, и просто-напросто не позволяли отвлекаться на что-нибудь одно и забывать хотя бы на секунду обо всем остальном…

Минута на любованье — и скорее на работу!

Элрой ничем не отличался от остальных обитателей мегаполиса, спешивших на работу. Ну… почти ничем. У каждого имелась своя партия в городской упорядоченной симфонии, и разница была лишь в том, что его Партия занимала (почти) ведущее место — и он каждое утро с упоением вступал и старался что есть силы не сфальшивить. Это было не так уж сложно, но и не так уж просто.

Каждый день в целом одно и то же, но с вариациями.

Муторно, пожалуй, — скажете вы.

Вовсе нет!

Для влюбленных в свое дело не существует такого слова! Лишний дубль никогда не повредит! Всегда можно что-нибудь улучшить, всегда можно что-нибудь подправить! Надо только знать — где и как.

Уж он-то знает! И лучше всех!

Элрой так гордился своим соло!

Он намеренно отказался от машин и других средств передвижения и предпочитал добираться до работы пешком. Конечно, с той должностью, что была у него сейчас, он мог бы себе позволить хоть личный телепортатор, но пользоваться им совершенно нереально. Прошло уже 564 года с тех пор как телепортаторы стали безопасными, но Элроев случай совершенно особенный. Не стоит проводить такие рискованные эксперименты над сердцем — а вдруг и впрямь разорвется при мысли, что Дчликсу, забывшему ключи дома, придется вернуться обратно? Или там растяпе Ойкльви никто не напомнит, что сегодня биржа открыта для посетителей во второй половине дня, и он, бедняга, потратит столько времени впустую, дожидаясь у дверей. А потом будет ныть еще дней десять. Он ведь такой нытик![21]

Когда идешь пешком, все это очень удобно им говорить и направлять на путь истинный.

Чувствуешь себя нужным. И благодарности… не нужно, не стоит!

За глаза обсуждать, откуда у него столько проницательности и не информационный ли он шпион, тоже не стоит. Ну да что уж там! Все равно будете обсуждать — ну и обсуждайте! Ему не жалко!

Уж он-то знает: его любят в городе! За что же и не любить, раз он так старательно трудится на благо всех его обитателей?![22]

И все о них знает! Никто и никогда не сможет упрекнуть его и задать самый мерзкий из вопросов, какие только возникали на этом свете: «А ты что же, еще не знаешь?», за которым, если уж продолжать, могло бы следовать не менее мерзкое: «Мы думали, все уже знают».

Никто! И никогда! Так ему не посмеет сказать!

Правда, особого значения не имеет, о скольких из них ты действительно знаешь. Знать одного человека значило почти то же, что знать их всех.

Одинаковые однотипные привычки, одинаковые однотипные развлечения, одинаковый однотипный культурный уровень, одинаковые однотипные вкусы, одинаковые однотипные почерки, одинаковые однотипные шляпы, одинаковые однотипные работы… только должности у них были разные. И имена. С тех давних пор, как производство полностью перешло на автоматизацию, а образование — на систему инъекций, когда во время походов в школу ученикам делали некоторое количество инъекций строго определенных знаний в соответствии с выбранной специальностью[23], с тех пор как работа стала требовать строго определенных навыков, а все случайно появляющиеся временами и совсем не нужные на практике способности, умения и таланты стали зарываться в землю, — с тех самых пор общество стало однороднее, спокойнее и счастливее. Жить стало проще. Проблем куда как меньше стало с тех самых пор.

Дошла очередь, наконец, и до потребностей в уважении и самореализации. Все это с лихвой давали занимаемые должности и очень важная работа, которую они предлагали. Да-да-да, работа! Вы думаете, меньше стало работы с тех пор, как производство наладилось и рынки стабильно пополнялись товарами — бери-не хочу — и предложениями услуг — пользуйся-не-хочу? Наивные вы! А кто будет документировать всю эту продукцию? А кто будет проводить инвентаризацию и сверять списки? А кто будет подсчитывать прибыли? А кто будет думать, как их еще увеличить? А кто будет выпускать акции, продавать акции и перепродавать акции? А кто будет оказывать вам консультационные услуги, рассказывать, как все вышеперечисленное проделывать, и перепроверять еще раз, правильно ли вы все поняли?

Не даром же столько на свете директоров, зам. директоров, ответственных по «вставить нужное», очень ответственных по «вставить нужное» и пр. и пр. и пр.

Они ведут деловую переписку, составляют протоколы, выдают почетные грамоты коллегам по отделам, присутствуют на советах директоров, пытаются разобраться в запутанной служебной иерархии и определить, кто кому начальник…

Сколько работы!

И кто-то должен все это координировать!

Реальная власть сосредоточена в руках Администрации, на высших ступенях властной иерархии.

Элрой знал: не так-то просто пробиться к вершинам и не свалиться, вращаясь там в элитных кругах.

Все стремятся попасть. А он смог!

Путь был извилист и не прост, но он абсолютно честно, без единой уловки или другого недостойного поступка добился занимаемого поста. И, более того, смог там укрепиться настолько, что, казалось, теперь уже никто больше не был в состоянии, не решился да и просто не захотел бы попробовать его сместить. Ведь он прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями и использовал по максимуму все свои возможности, которые давала занимаемая должность

Второй заместитель Президента — а ведь ему только в марте исполнилось 20!

Бдэчж, его непосредственный начальник, например, стал первым заместителем лишь к шестидесяти. И, возможно, никогда бы им не стал, если бы не его прыткий помощник.

Совершенно особенный и ни на что не похожий случай! Таких чудесных исполнителей днем с огнем не сыщешь!

Элрой, подобно Антею, ощущал на плечах неимоверный груз — только не неба, а работы — фактически, на нем одном все и лежало.

Да уж.

Он контролировал все, что только происходило. Все.

Справился бы он сам? Вряд ли.

Спасибо очкам!

Очки — вот главное украшение его жизни! С ними он чувствовал, как выделяется[24] из толпы однотипных молодых людей, стремящихся построить карьеру. У него была коммуникабельность, гораздо больше опыта (да он полжизни в офисах и кабинетах провел!) и все шансы.

Ну хотя бы просто только взгляните на него! Что вы видите?

Оптимистичный и очень представительный — гордая осанка, уверенные движения, проницательный взгляд (и глядеть он привык беспристрастно и немножечко свысока, так уж обязывала поднятая голова). Никто бы никогда не подумал, что ему впору вступать в общество анонимных сновидцев. Элрой Макинтош видит сны? А я ваша бабушка с вишневым пирогом в руках!

Никто[25] никогда не видел, как Элрой испытывал сомнения. Никто не предполагал, что Элрой (Элрой Макинтош!) знает такое слово — неуверенность. Никто не знал, что он может испытывать страх или грусть.

Да может ли такой и правда хоть что-то испытывать? Он всегда очень стандартно улыбался собственным подчиненным (число которых было раз в пять более, чем входит в понятие «велико»!), появляясь в дверях их кабинетов со все новыми заданиями и указаниями. Иногда он появлялся, казалось бы, просто так, только почему-то именно в то время, когда вы решали позаниматься разгадыванием кроссворда или игрой в крестики-нолики сами с собой. Тогда он смотрел на вас все с той же неумолимо вежливой и, казалось, какой-то очень твердой, будто застывшей улыбкой, так что вам становилось не по себе и вы предпочитали поскорее вернуться к собственной работе, которую так безалаберно решили было отложить на потом.

Если б только вдруг вы набрались достаточной наглости и решили бы попробовать и на следующий день отлынивать от работы, надеясь, что все проверки благополучно миновали вчера, то он бы опять заявился к вам и, продолжая тактично улыбаться, сказал бы безупречно вежливым и благожелательным тоном, примерно следующее: «Мистер или миссис — тут он бы обязательно обратился к вам по имени[26]! Я понимаю, как тяжело порой выполнять поручения и задания, понимаю, что отдых требуется всем.[27] Именно поэтому у вас есть обеденный перерыв, у вас есть выходные и многое другое… и я даже готов идти на уступки и даю вам право заниматься посторонними делами в рабочее время — но только не более получаса в день, в случае если у вас имеются невыполненные поручения. Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибаюсь, но, кажется, вы не занимаетесь своей работой уже 47 минут. Это слишком много! Вы слишком отвлеклись! Сначала поручения — затем все остальное! Если вы выполните все свои поручения, то до того момента, как у вас появятся новые, вы имеете полное право использовать свободное время так, как вам угодно! Но, как я уже сказал, только когда у вас не останется никаких поручений. Сейчас же — нельзя! Не отвлекайтесь пожалуйста! Мы все-таки представители Администрации, одним этим стоит гордиться! Помните же об ответственности! Это уже второй случай за неделю! С сожалением вынужден сообщить, что если подобное повторится в ближайшие две недели, нам, в соответствии с разделом пять, главой четыре, пунктом два трудового договора, придется отстранить вас от занимаемой должности. Надеюсь, вы оправдаете наше доверие и подобного больше не повторится!». Все это он сказал бы очень быстро, без всяких отрицательных эмоций и даже без осуждения[28], но настолько неумолимо и твердо, что вам бы точно стало понятно, что так оно и случится, и уж в ближайшие три недели вы бы точно работали не покладая рук.

Затем он бы конечно добавил тоном более теплым: «Может быть, вам требуются дополнительные разъяснения, указания, какая-либо помощь с моей стороны? Я к вашим услугам!». И, вне всякого сомнения, если бы вы только изъявили желание, он с большим удовольствием и, что замечательно, всегда исчерпывающе точно, предельно понятно и доступно рассказал бы вам все, что требуется для выполнения задания, и ответил на все вопросы, какие только вы бы оказались в состоянии сочинить. И только после того, как вы уверили бы его в том, что все поняли, оставил вас с вашей работой в покое и поспешил бы куда-нибудь еще. Стоит полагать, очень довольный и с чувством выполненного долга. Хотя… кто его знает, что он там почувствовал бы? Да и разве ж было бы вам, занятым работой, теперь до этого дело?

Вряд ли.

Но было в его отношении к подчиненным и что-то несомненно приятное, а именно: он никогда не выделял любимчиков, а относился ко всем ровно, спокойно и справедливо. Впрочем, это не означало, что он никогда не поощрял особо отличившихся в выполнении какого-нибудь очередного проекта, пусть даже они находились на самых низких ступенях служебной иерархии. Оставалось только диву даваться как он мог узнавать об их заслугах — но факт был налицо: он ни разу не прогадал с назначением премий — именно это объясняли коллеги награжденного своему непосредственному начальнику, которому порой выбор Элроя казался более чем странным и который охотнее бы передал премию тому, кто больше говорил и был на виду (а это, заметим, далеко не всегда означает то же, что «делал и работал»). Очевидно, мистера Макинтоша в заблуждение подобные вещи ввести не могли. И своим непосредственным подчиненным он также назначал премии по их заслугам в работе, а не по болтологии в кабинете начальника. Так что довольно скоро к нему совершенно перестали подлизываться, ибо бессмысленно это было. С таким-то холодным ко всяким комплиментам в собственный адрес лбом только и остается действительно работать.

А что же касается его полнейшей невозмутимости, то и в ней замечательным было то, что она позволяла всем его подчиненным чувствовать себя как за каменной стеной. Он всегда знал, что ответить, у него всегда все сходилось идеально — и точно в срок — и не случилось за все время ни одной накладки. Всегда все было в полном порядке — он вообще его любил. Его костюм был в порядке, его рабочее место, его мысли — все там было разложено, казалось, по полочкам, ничего не путалось и использовалось только кстати. И, казалось, он был последним из тыньчжиан, кто мог бы предаться панике или нерву. Даже если бы вдруг объявили о падении разрушительного метеорита или еще каком-нибудь надвигающемся бедствии, ни одна мышца на его лице не дрогнула бы, и он принялся бы как ни в чем не бывало невозмутимо и проворно[29] раздавать очередные указания, которые бы все безоговорочно принялись исполнять на веру, даже если б он не стал объяснять, зачем и для чего совершается то или иное действие, и которые в итоге несомненно привели бы к спасению планеты. Но проверить это никогда не представлялось возможным: на Тыньчже уже много веков не случалось никаких катаклизмов и экстренных ситуаций — вот и славно! — поэтому оставалось только довольствоваться подобным предположением и пребывать в уверенности, что оно оказалось бы правдивым.

Всю свою невозмутимую энергию Элрой направлял на папки, бумаги, печати и, разумеется, подчиненных.

Он напоминал заведенный автомат, всегда запрограммированный на выдачу вежливых холодных улыбок и дельных советов, и крутился как белка в колесе, выполняя свою программу.

Особенно по утрам.

В середине дня, после того, как всем нужным людям были переданы все нужные сведения, отданы все необходимые поручения, оставлены напоминания и документы для доработки, сортировки и чего-нибудь еще, иногда находилось время и для отрешенного от суеты одинокого заточения в собственном кабинете. Подобные отшельнические посиделки превратили Элроя в первоклассного складывателя оригами. Элрой вне всяких сомнений завоевал бы первый приз в запуске бумажных самолетиков, а лягушки его побили бы все рекорды по прыжкам в длину. Он постоянно совершенствовался. В конце концов, каждому же требуется самовыражаться. Только талант этот так и остался не замеченным остальными: поделки свои Элрой очень удачно успевал прятать при малейшей угрозе приближения кого бы то ни было. А то ведь слишком много талантов будет на одного человека, не находите?

Но это случалось достаточно редко.

Чаще, гораздо чаще[30] Элрой являлся главным украшением мрачных бесконечных коридоров большого старинного здания Администрации, и, надо сказать, очень их оживлял своим присутствием, устраивая бешеные гонки из кабинета в кабинет. С папками, с бумагами, с портфелями, с конвертами, с кофе и особенно с сахаром (это к Бдэчжу), а иногда со всем этим сразу. Не было среди всех этих кабинетов того, который он мог бы назвать чужим.

Приятно ощущать контроль над ситуацией. Приятно знать, что все идет по плану, как требуется. Приятно быть управленцем и всеми руководить.

Ну, не всеми, правда. Есть же еще почти недосягаемый Президент и куда как более досягаемый и находящийся в непосредственной близости Бдэчж. К нему надо будет обязательно заглянуть перед началом работы и рассказать о рабочих планах на ближайшее время.

Оставалось еще несколько свободных минут. Лучше провести их в родном кабинете.

Элрой повынимал ящички, легко пробежался пальцами по нескольким картотекам[31], с нежностью потрогал рельефные печатки, погладил любовно корешки папок…

Да, он дома.

В очередной раз попытался пригладить один вечно непокорный хохолок. Хохолок в такие моменты демонстрировал смирение, но только на первых порах, а затем обязательно предательски выскакивал опять на свое бунтарское место.

Взглянул на стол.

Что это?