Помоги проекту - поделись книгой:
Почему их отношения были такими взаимоострыми, я не смог узнать, но демонстрировал тот свой настрой постоянно. Представляя характер Наполеоне, можно не сомневаться, что и он в долгу не оставался.
Все время всего обучения продолжалась их вражда, да такая яростная, что сидящий между ними за столом Пьер Мари Огюст Пико-де-Пикадю18, оказавшийся в роли вынужденной прокладки, вынужден был сбежать со своего места, так как ему постоянно доставалось от яростных ударов ногами.
Наполеон и в этом заведении остался верным себе во всем, даже в отношении к дисциплинам. Проявлял истинное стремление к точным наукам, что всегда ценится высоко, особенно у умных преподавателей. И по своим коронным дисциплинам получал лестные отзывы. Ну и само собой по математике от знаменитого Гаспара Монжи (по другой версии, я в нее больше верю – это был его брат). На заключительном экзамене к нему снизошел сам Пьер Лаплас. (Распространенная версия, но вряд ли является правдой. Его визит объясняют желанием навестить коллегу по академии Гаспара Монжи. Но если там работал его брат – все остальное тоже выдумка. Но так как она уже вошла в историю, продолжим).
Побеседовав с ним, удивился и уровню знаний, и способности к математическому мышлению, после чего предложил продолжить обучение под его руководством в академии. Это была очень большая честь, но к его удивлению, Наполеоне отказался. Он уже знал, что после смерти отца финансовая ситуация в семье аховая (вести из дома были очень тревожными), и вскоре ему придется взваливать всю ответственность за семью и, соответственно, всю финансовую нагрузку на свои плечи. Для него это было аксиомой. А значит, пора завязывать с учебой – требовалось начинать зарабатывать деньги. Вот он и думал только о том, как бы побыстрее закончить учебу. Поэтому и принял ранее решение – сдать все экзамены досрочно и максимально сократить срок своего пребывания в Париже.
Но об этой встрече Наполеон не забыл, как и о лестном предложении
(реальны они были или выдуманы, для Наполеона значения не имело. Он сам творил свою историю).
И потом их общение с академиком продолжилось, но уже совсем на другом уровне. Почти все биографы любят цитировать их диалог, якобы реально произошедший. Разглядывая один из фундаментальных томов Лапласа в области небесной механики, Император решил пошутить:
– Вы написали такую огромную книгу о системе мира и ни разу не упомянули о его Творце?
– Сир, я не нуждался в этой гипотезе, – якобы ответил тот, и они оба, по-видимому, вошли в историю.
Впоследствии Наполеон за его работы в области чистой и прикладной математики наградил Лапласа титулом графа и всеми мыслимыми орденами и должностями. В общем, старался показать, как его ценит. Но однажды явно переборщил и назначил кабинетного ученого на пост министра внутренних дел. Хорошо, что, как правило, давал себе объективный отчет в собственных ошибках, исправляя их достаточно быстро. На этот раз ему потребовалось шесть недель для понимания того, что только математической гениальности для этой должности явно недостаточно, а, может быть, и излишне много. Вежливо отстранил графа и опять пошутил: «Лаплас зря внес в управление дух бесконечно малых величин», что в переводе на человеческий язык означало – закопался в мелочах, не видя главного.
В заключение отметим, что если при Наполеоне Лаплас процветал, то и после реставрации Бурбонов не бедствовал. Даже сменил титул графа на маркиза и стал членом палаты пэров.
Талант Бонапарта в математике и его любовь к ней общеизвестны. Как-то я в интернете нашел даже теорему Наполеона, но только мне не известно – он сам ее придумал или она в честь него была названа. Но звучит красиво: «Если на каждой стороне произвольного треугольника построить по равностороннему треугольнику, то треугольник с вершинами в центрах равносторонних треугольников – тоже равносторонний». Вам все понятно?
В Париже Наполеон, как ему и пообещали, специализировался в области артиллерии, и это ему нравилось. Работал еще интенсивнее, чем обычно, так как свое решение реализовал, получив разрешение сдать все минимально необходимые экзамены досрочно (мне кажется, ему не пришлось долго уговаривать руководство, оно само горело желанием побыстрее избавиться от этой непонятной личности в своих стенах).
Характер-то у него не поменялся, и большинство кадетов, воспитателей, да и учителей с таким решением согласились с радостью – еще раз повторю, его и тут не любили.
А про преподавателей языков, особенно немецкого, а также орфографии и рисования и говорить нечего. Они просто махнули на него рукой и позволяли на их уроках читать постороннее или вообще просили удалиться из класса. Так что учился Наполеоне по-прежнему неровно, сознательно игнорируя то, что ему не давалось. Фехтование и верховая езда тоже хромали (не смог нигде оказаться среди первых, но выездку забрасывать не стал).
Зато по-прежнему целиком погружался в ту работу, которую считал для себя необходимой. Чтобы найти дополнительное время для самоподготовки, приучил себя спать только 4 часа. Хорошо хоть, что проблемы питания и проживания пока еще были ему не знакомы. Следует отметить, что несмотря на отличную кухню академии, он оставался таким худым, что это бросалось в глаза.
А вокруг шумел и переливался всеми вечерними и ночными огнями Париж (это вам не маленький Бриенн, где и податься-то некуда) с целой кучей соблазнов. И хотя официально покидать стены академии было запрещено (только в сопровождении унтер-офицера), его обеспеченные сокурсники это правило легко обходили и ни в чем себе не отказывали: пирушки, барышни, посещение варьете и театров. Чрезвычайно стесненный в деньгах, молодой Бонапарт продолжал и здесь вести очень скромный, уединенный образ жизни. В развлечениях золотой молодежи не участвовал, что делало его изгоем в квадрате. С их точки зрения и таланты, и достижения Наполеоне в точных науках терялись на фоне непонятных для них: отсутствия светских манер, провинциальной скованности и отвратительного характера.
И ему оставалось одно: побыстрее вырваться из этой среды. Вот он и занимался как одержимый (даже тему восхваления Корсики и Паоли на время отложил в сторону, но ни в коем случае не забыл) и через год после поступления выпускные экзамены сдал досрочно. Казалось, сделать это было невозможно, но тут особенно ярко проявилось еще одно врожденное качество Наполеона, про которое я уже упоминал.
При кажущейся хрупкости этот невысокий, очень худой, почти болезненный на первый взгляд молодой человек обладал необыкновенной работоспособностью. Не давая себе послаблений, он трудился до 12 ночи, а вставал не позднее четырех часов утра и сразу же опять принимался за подготовку, понимая, что снисхождения на экзаменах не будет. В данном случае такой суровый режим, в который он себя загнал, и помог справиться с поставленной задачей. Ну а то, что среди 59 выпускников, получивших право сразу претендовать на первое офицерское звание по прибытии на службу, был только 49 (иногда пишут – 42), не имело никакого значения. Как и для его единственного приятеля Александра де Мази, который вообще стал 56-м. Тут есть некоторая путаница у биографов. Общее число сдающих было почти полторы сотни, претенденты приехали со всех училищ Франции, а планку преодолели только 59 человек. Остальным на следующий год придется еще раз пытаться подтверждать свои претензии на офицерское звание. Вот чего хотел избежать Наполеоне, и преуспел. Мало того, по возрасту стал рекордсменом во всех выпусках школы – ему едва исполнилось 16.
В этот период один из биографов выдал такую характеристику Буонапарте – невысокий молодой брюнет, печальный, хмурый, суровый, но при этом резонер и большой говорун.
А вот в официально полученной характеристике было написано следующее: собранный, трудолюбивый, отдает предпочтение учебе, а не различного рода развлечениям. Любит читать. Глубоко знает математику и географию. Молчаливый. Любит одиночество. Капризный и высокомерный, его эгоизм беспределен, говорит мало, но умеет напористо возразить, тщеславен, полон самолюбия, стремится сам всего достичь.
Ни одно определение не оспорить. Сразу видно – писавшие успели неплохо познакомиться с особенностями характера своего юного выпускника.
Не то, что субинспектор Кералио и вышеупомянутый биограф. Стендаль потом написал, что он нашел в академии и такую запись: истинный корсиканец, не только по рождению, но и по характеру. Но кто это изречение себе только не приписывал, цитируя его по совершенно различным поводам. В данном случае почти на 100% уверен, что эти воспоминания писателя – всего лишь игра его фантазии, которая часто не соответствовала реальности. Достаточно прочитать его описания подвигов Наполеона на Корсике, когда тот спасался от врагов: паолистов и людей своего кланового врага Перальди.
Ну и, конечно, нельзя опять не отметить его феноменальную, я бы даже сказал уникальную память и исключительную выносливость. Можно заставить себя упорно и интенсивно работать, но если приобретаемые знания через какое-то время вылетают из вашей головы, то КПД ваших усилий станет во времени уменьшаться. А вот Наполеон практически навсегда запоминал всё: правила математики, исторические даты, сухие юридические формулы и даже длинные строфы стихов (правда, насчет последних пожаловался как-то: «давались хуже остального»)19.
Но наконец-то его учеба, длившаяся почти 7 лет (а сколько ему стоящая, он только один знает и ни с кем этими знаниями не поделился), закончилась 01.09.1785 г., и он отправился служить во 2-й Артиллерийский полк Ла Фер, расквартированный в Валансе (Valence).
P.S. Прочитав все дифирамбы (и собственные в их числе) в адрес его сознательности и готовности на жертвы и реальные трудности только ради того, чтобы побыстрее прийти на помощь к маме и семье, я подумал, что получил полное представление о его целеустремленности на данный период, явно доминирующей по сравнению со всеми остальными позывами и ума, и сердца. Я бы вообще оценил его попадание в число претендентов на получение звания подпоручика как подвиг, принимая во внимание краткосрочность пребывания в военной школе (как помните, вызванную смертью отца, случившейся 24.02.1785 г.) И вдруг узнаю, что подвиг подвигом, а романтический порыв – он может быть и посильнее!
Готовясь денно и нощно к сдаче экзаменов, он практически параллельно подал заявление на участие в кругосветном плавании Лаперуза20! То есть получается был готов рискнуть всем, в том числе и своей жизнью (а так бы в итоге и получилось), чтобы отправиться с этой экспедицией в неизвестный Тихий океан. И, по некоторым сведениям, был очень расстроен, когда его не взяли в состав участников: по одной из версий, из-за слабого знания астрономии, по другой – не пришел на последний сбор и его вычеркнули из предварительных списков. По третьей – просто взяли да и вычеркнули из них без объяснения причины (скорее всего, навели справки о характере претендента и предпочли взять другого курсанта – некого Дарбу). Конкурс-то был действительно огромным. Даже чтобы уплыть простым матросом – 200 чел. на место.
Как же это можно понять и объяснить? Неудержимый выплеск и прорыв романтизма и мечтательности сквозь суровые оковы окружающей его действительности? Ох, совсем не прост был самый молодой выпускник академии, прошедший уже очень суровую школу и выдержавший ее, внешне закрытый полностью, но, как оказалось, сохранивший в глубине души нечто такое, что стало совершенно неожиданным сюрпризом как для окружающих, так и для биографов.
Но мне кажется, что он тогда расстроился ненадолго. И мгновенно забыл эту относительную неудачу.
Смотрел только вперед. И хотя из своего опыта пребывания в академии он должен был понимать, что богатство и знатность рулят, надежды на успешную, а, главное, быструю карьеру практически нет. Но он был молод, уже преодолел такие барьеры, которые еще два года назад казались ему недостижимыми. Он впервые в жизни в 16 лет скоро должен будет начать получать СОБСТВЕННОЕ жалованье и иметь возможность помогать своей матери справляться с обрушившимися на нее проблемами. По сравнению с тем, что было до сих пор, – это был просто прорыв. И когда в октябре 1785 г. он отправился на службу в полк Ля Фер21, я думаю, все в душе у него пело, мысли были только о будущем, а все остальное навсегда осталось в прошлом. В том числе и все Бриеннские тяготы, о которых он, став Императором, вспоминал уже и с положительной точки зрения. Более того, постарался помочь всем преподавателям оттуда, кому было возможно. Это что – Стокгольмский синдром?
Военная служба и корсиканская эпопея
Как я уже отмечал выше, сдав экзамены, Наполеоне наверняка выдохнул с облегчением, не ожидая, что некоторые совсем новые проблемы для него только начинаются. А пока, выпущенный из академии суб-лейтенантом (подпоручиком), он был распределен в полк, расположенный в Валансе, небольшом городке на дороге из Экс-ан-Прованса в Лион. Здесь и началась гарнизонная жизнь Буонапарте.
Его служба в этом, а потом в Гренобльском полку, растянулась на 4 года (не хочу писать заранее, сколько времени он отсутствовал в отпусках и самоволках, но общий итог удивителен). Я сравнивал для себя все три этапа его гарнизонной службы. Они значительно отличаются между собой и, прежде всего, внутренним состоянием Наполеоне.
Большую часть первого он ей живет. Ему все в новинку. Отношения окружающих в лучшую сторону отличаются от прежних. Буонапарте впервые в жизни начал сам зарабатывать деньги и теперь учится их тратить. Он с удовольствием щеголяет в новой форме и с большим желанием осваивает практические азы профессии. Коллективные обеды в дружеской атмосфере, возможность читать все свободное время, первые выходы в общество. На волне этой эйфории действительно мог и почувствовать себя счастливейшим из смертных (как считает один из его биографов). Конечно, необходимость отсылать домой половину жалования его материальное положение значительно осложняет, но он сам такое решение принял и сознательно в жесткий режим экономии себя загнал. Много работать и мало спать ему не привыкать, и воля его по-прежнему сильна. Но ограничивать себя в еде раньше не приходилось, и, как оказалось, силы организма не беспредельны. К концу этого десятимесячного срока Наполеоне начинает чахнуть и физически, и особенно морально. Семь лет не был дома, устал постоянно жить на пределе, а тут еще и семейные финансовые проблемы требуют его обязательного участия. Ему просто необходима передышка, и вот после 10 месяцев службы он ее получает – на полгода.
На втором этапе похожая картина: в начале с энтузиазмом погружается в изучение всех нюансов своей военной профессии под руководством известного специалиста Жан-Пьера дю Тейля и его коллег по артиллерийскому училищу, очень довольный тем, что на него обратили внимание, а он смог найти с ними общий язык и зарекомендовать себя. Но потихоньку запал проходит, и он просто выполняет свои обязанности: честно, но безрадостно «тянет лямку», не получая прежнего удовольствия ни от книг, ни от занятий.
А вот с середины июня в его жизнь врывается Революция. Новости приходят одна круче другой: взятие Бастилии, добровольный отказ дворянства от привилегий, Декларация прав человека, народовластие. Вековые устои монархии, угнетающей его народ, трещат – и Наполеоне в восторге. Но вряд понимает все величие происходящего, находясь в Валансе, да и расценивает эти события главным образом с точки зрения корсиканца. Его волнует один вопрос: как они отразятся на судьбе его острова? И, понимая, что это неизбежно случится, просто рвется принять в них свое непосредственное участие. Отпуск получает с определенными трудностями (опять на полгода), но его все-таки дают, и он летит домой на крыльях надежды.
Ну а с третьего этапа службы практически сбегает, еще не зная, что к этому образу жизни уже не вернется. К этому моменту все его основные интересы уже целиком сосредоточены на Корсике. Реалии, с которыми он там за это время столкнулся, оказались совсем не похожими на его прежние мечты и книжные представления. Но это его не останавливает, он полон честолюбия и готов все поставить на карту в предстоящей политической борьбе за власть над островом. Пока даже не задавая вопросов, что она ему может дать.
Взгляд сверху бросили, а теперь давайте начнем сначала.
Гарнизонная жизнь – первый этап в Валансе: ноябрь 1786 – 1787 гг.
Артиллерийский Ла-Ферский полк считался одним из лучших во Франции. Опытные офицеры, строгая, но в целом доброжелательная атмосфера.
Начало службы для всех новиков было достаточно суровым. До этого им преподавали только основы теории этой военной профессии, практики-то ее они совершенно не знали; как заряжать пушки или мортиры, только читали, а тут предстояло эту операцию своими руками освоить и все нюансы ее прочувствовать. Согласно полковой традиции, прежде чем получить право командовать, обязательно следовало освоить три служебные ступени: рядового (канонира), капрала и сержанта, испытав на собственном опыте все нюансы и тяготы службы низших чинов. Продолжительность такого испытания зависела от способностей и желания новичка и могла продолжаться до года, так как после каждого этапа его экзаменовал лично командир полка и все зависело от его решения.
Но Наполеоне, буквально заряженный желанием знать все тонкости дела, прошел их в минимально возможный срок – за три месяца – и был принят и утвержден в офицерской корпорации «Ла Фер». Он с гордостью сменил кадетскую форму на голубой мундир с синими реверами (отворотами) и воротником и красными обшлагами. Добавьте синие рейтузы и такого же цвета жилет. Блестящий общий вид завершали золотые пуговицы с номером полка, погоны с золотыми шнурами, белый галстук и белые батистовые манжеты. Одним словом – настоящий артиллерийский офицер.
В период начальной эйфории он считал своих сослуживцев «самыми лучшими и достойнейшими людьми в целом мире». Но эта стадия через полгода прошла, и он начал осваиваться с реалиями гарнизонной жизни, с серыми буднями офицеров мирного времени: ежедневная рутинная работа, бумажная отчетность, маневры, а по вечерам – выходы в рестораны и общество, любовные интрижки. Коллективные мероприятия вечерней половины программы были для него достаточно новыми и обременительными. Он не чувствовал себя там в своей тарелке, да и далеко не все коллеги воспринимали его так, как ему бы хотелось в новой жизни. Так, в воспоминаниях одного офицера молодой Наполеон предстает как «напыщенный пустозвон, от которого дамы сходили с ума исключительно из-за его печально-пронзительных итальянских глаз». По-видимому, дорожку ему юноша перешел, скорее всего, ненароком. Ни к каким последствиям это не привело. В полку Ла Фер существует своеобразный офицерский надзор («калотта»), наблюдающий за тем, чтобы отношения между офицерами оставались в определенных, достаточно дружественных и корпоративных рамках (потом он попытается даже его устав написать).
В армии он впервые столкнулся с таким явлением, как скука, которого до этого просто не знал. Зато старослужащие были с ней очень хорошо знакомы и спасались традиционными офицерскими методами (думаю, перечислять их не стоит). Конечно, были попытки с этими привычками бороться, им противопоставляли почти обязательный культурный досуг, на котором настаивал капитан Ришуфле – глава калотты. Так, для молодежи предлагали: «совместные игры в мяч и кегли, уроки танцев и фехтования» (причем по несколько раз в неделю, чтобы заполнить все их свободное время). Про участие в этих мероприятиях Наполеоне все биографы молчат (известно только, что брал дополнительные танцевальные уроки, но несколько по иной причине).
Однако со скукой он так и не познакомился, даже когда учебная интенсивность заметно снизилась. В безудержном чтении и литературном творчестве он без проблем находил ей панацею. Конечно, в академии была богатая, хотя и несколько специфическая библиотека, но там совсем не было свободного времени. Все уходило на занятия и подготовку к экзаменам. А здесь оно со временем появилось, да и книжный магазин Марка Аврелия Опеля вместе с читальней был расположен прямо напротив его пристанища. Возможность-то была, но возникла новая проблема: книги стоили дорого.
Очень быстро Наполеоне осознал, что его жалованье (800 ливров годового дохода, вдобавок к которым получал от короля в виде бонуса за окончание академии еще 200 и квартирное пособие – 93) совсем не похоже не тот рог изобилия, появления которого он ожидал. Были постоянные обязательные расходы в виде коллективных офицерских обедов (в нашем понимании – ужинов) в ресторанчике «Три голубя», а иногда и походов в самое крутое городское заведение у Фора, которых он просто не мог избежать. Было необходимо поддерживать в порядке свою шикарную красно-голубую форму, и он тогда еще отдавал ее в чистку (потом и этим стал заниматься самостоятельно).
И, конечно, очень большую дыру в бюджете пробило его непоколебимое решение – половину жалованья отсылать матери. На Корсике такие деньги реально позволяли семье выживать, и только они в сложившейся ситуации были спасением для Летиции.
Так что его прежняя скромная до предела (в финансовом плане) учебная жизнь почти продолжилась и на новом уровне. Да, в 16 лет он начал сам зарабатывать, но появились и новые заботы, которых раньше не было, и которых он вообще не знал. Необходимость себя содержать, а на половину зарплаты с учетом его дорогостоящего книжного хобби это было очень непросто. Экономил на всем. На квартирных деньгах – снимал самую скромную комнатку в пансионате у мадмуазель Клодины Бу, как говорят французы «дамы определенного возраста», заботливой владелицы «Cafe du Cercle». Обстановка соответствовала цене: простая кровать с соломенным тюфяком, старое кресло и стулья, маленький и неудобный для работы стол (теперь эта конура – историческая достопримечательность Валанса).
На питании: в этот период он еще позволял себе питаться три раза в день, правда, его завтрак (petit dejeuner) был действительно очень «petit» и включал, как правило, только воду и хлеб. За жилье и стол платил хозяйке кафе 20 ливров в месяц – дешевле варианта просто не было. Потом, по мере роста инфляции, вынужденно перейдя на режим одноразового дневного питания, вспоминал об этом времени как о белой полосе своей гарнизонной жизни.
Повторюсь, в такой режим загонял себя сознательно, чтобы из оставшихся в его распоряжении средств выцарапывать деньги на книги. Отказаться от этой страсти было выше его сил: по-прежнему в свободное от службы время он предавался запойному чтению. Что называется, «дорвался». И кроме годового абонемента в читальню, расположенную напротив, не мог себе отказать и в посещении прилегающей к ней книжной лавки (а куда деваться – интересующие его книги в читальне довольно быстро закончились). У кого-то нашел его откровение, которое мне было очень близко и понятно: «Чтобы доставить себе радость и наслаждение, мне надо было урезать себя в самом необходимом. Накапливал франков 10 и бежал в книжную лавку – и вот тут начиналась мука выбора. Перебирая книги на полках, я впадал в грех зависти к тем гражданам, которые могли себе позволить покупать все, что их заинтересовало. А тут рассматривал, начинал читать и томился желанием. Выбирал что-то самое-самое и торопился домой с добычей. Таковы были порочные наслаждения моих юных годов»22.
В Валансе он впервые в большом количестве начал читать «политические» книги, бывшие тогда на слуху: «Общественный договор», «О происхождении неравенства», «Исповедь» Руссо, «Философскую историю» Рейналя (эти двое были для него много ближе остальных авторов, так как высказывались положительно о независимости Корсики). Но и такие авторы, как Вольтер, Монтескье, Дидро уже не были для него незнакомцами. Энциклопедисты дали ему возможность для восприятия мира с новой точки зрения. Одно время он стал активным поклонником Жан Жака Руссо и, как уверял потом его брат Жозеф, «складывалось впечатление, что иногда Наполеоне и сам жил в идеальном мире героев его произведений».
Но правильно говорят, что охота пуще неволи: несмотря на дороговизну, удержаться от соблазна заказа по почте у женевского книготорговца Поля Бардо двух томов «Истории Революции на Корсики» аббата Жермана или сочинений его любимых классиков античности ему было невозможно. Как и мемуаров любовницы Руссо, мадам де Варан (тут он слегка промахнулся, я их прочитал ради интереса: во-первых, это Жан Жак был одним из ее любовников, во-вторых, конкуренцию соперникам в этой области проигрывал). Но не думаю, что его мнение о своем кумире хоть сколько-нибудь изменилось: «О, Руссо! – написал он в своем дневнике. – Почему ты прожил только 66 лет? В интересах истины ты должен быть бессмертным!»
Чтобы себя так баловать, приходилось отказываться от участия в большинстве офицерских развлекательных мероприятиях не совсем обязательного характера (в местное общество старался носа не показывать, хотя это и не всегда получалось, а ему же только 16 исполнилось, раньше вообще возможности такой не было).
Но, как правило, по вечерам сидел в своей комнатушке: кроме чтения, пробовал и сам писать. Уже начал серьезно работать над историей Корсики, много конспектировал. Как и прежде, а, может, и сильнее мечты о родине и доме являлись отдушиной в его жизни, заполненной самоограничениями.
Кроме книг в его комнатке не было ничего ценного, но он всегда держал дверь на запоре. Боялся не воровства, а случайных визитов коллег. Очень не хотел, чтобы они узнали про его бедность. Его самолюбие было бы сильно задето любыми проявлениями жалости и сочувствия (хотя не думаю, чтобы в полку кто-то рвался их проявлять, его беспечным однополчанам было просто не понять его проблем, связанных с бедственным положениям семьи). Ну и чтобы закончить с книжной темой, дадим слово его брату Жозефу. Согласно его воспоминаниям, когда Наполеоне первый раз приехал в отпуск, то его дорожный сундук, наполненный за год книгами, включал сочинения Плутарха, Платона, Цицерона, Корнелия Непота, Тита Ливия, Тацита, переведенными на французский язык, а также труды Монтеня, Монтескье, Рейналя и т. д. И по своим размерам и тяжести был несравним с тем, в котором хранились предметы его одежды и туалета (вряд ли в этом случае можно Жозефу верить, я вообще сомневаюсь, был ли он знаком с большинством из этих авторов; такого рода воспоминания – попытка задним числом сделать приятное, то есть, проще говоря, польстить уже титулованному брату).
Ну а по службе, кроме повседневных обязанностей в полку, подпоручик Буонапарте продолжил учебу, связанную с общей артиллерийской подготовкой. Три раза в неделю теория, три раза практика. Последняя была приближена к военной реальности: выдвигались осадные оружия, которыми надо было научиться управлять и готовить к стрельбе, пускались сигнальные ракеты, в общем, осуществлялись все манипуляции, которые должен был знать офицер этого рода войск. И Наполеоне много времени проводил на полигоне, изучал устройство батарей, стрельбу из гаубиц, мортир и фальконетов, осваивал искусство маневров.
Ну и теория: с энтузиазмом учился на курсах по высшей математике и механике, прикладной физике и химии, постигал тонкости фортификации: типы полевых сооружений для установки артиллерийских оружий, способы их быстрого возведения, приемы атаки и обороны (наконец-то только точные науки и никаких проблем с языками и орфографией).
Он не был бы самим собой, если бы сверх обязательной программы не начал изучать труды о новинках в области артиллерии, а свои заметки и выводы заносил в специальную тетрадь (жаль, что сохранилась только одна их них). Именно в этот период у него и начал формироваться проявившийся впоследствии талант артиллериста, отмечаемый всеми: и врагами, и обожателями.
А самое интересное, что Наполеоне смотрел на военное искусство гораздо шире, чем требовала его специальность. И принялся сам осваивать все элементы военной логистики, интуитивно поняв важность предварительных расчетов и вычислений для успешной подготовки к проведению любой кампании. И впоследствии поражал окружающих, вычисляя в уме и время, и средства, необходимые для достижения ее успеха, быстро отдавая соответствующие приказы. Очень быстро научился читать карты и привязывать к ним местность предполагаемых походов. То есть уже тогда демонстрировал все задатки не просто стратега, а геостратега от бога.
Вот в таких непрестанных трудах по самосовершенствованию он и продолжал исправно нести службу, и ему все нравилось. Ощущать себя в уже знакомой ему роли «чужой среди своих» среди аристократов-коллег ему по-прежнему приходилось, но, как я уже отмечал, в атмосфере гораздо более мягкой, чем во времена его учебы. По вечерам офицеры его видели нечасто, а ведь, не ходи к гадалке, время проводили не только за изучением нюансов артиллерийской профессии. Вина Наполеоне не пил, в разговорах о женщинах, тем более, в посещениях веселых заведений участия не принимал. Постоянно стесненный в деньгах, он хоть и вынужденно, но уже с приобретенным достоинством (наверно, ужасно надоевшим ему) старался вести режимный, аскетический и уединенный образ жизни.
И по-прежнему поражал окружающих своей работоспособностью и выносливостью, удивительными для его возраста. Он еще раньше приучил себя мало спать, а теперь приходилось еще и мало есть. Ложился довольно рано – в 10, но вставал в 4 часа утра.
А будучи твердо убежденным, что настоящий командир должен уметь выполнять все то, что требует от своих солдат (вплоть до умения обращаться с лошадьми с учетом особенностей транспортировки различного типа лафетов), подобной линии поведения и придерживался. Во время учений и маневров (как и потом в своих военных походах) он предпочитал всегда находиться рядом с солдатами, не обращая внимания на капризы погоды. Я думаю, наверное, не всем офицерам такое могло нравиться.
Но все-таки, как он ни старался обособиться от окружающей действительности, молодость и гормоны брали свое23.
Но чем дольше тянулся первый период его службы, тем сильнее офицера французской королевской армии Буонапарте тянуло на Корсику.
Предлагаю отвлечься на время от его служебных и книжных дел и коротко еще раз остановиться на этой теме – назовем ее «мечты издалека». Как вы помните, с самого начала своей учебной эпопеи Наполеоне считал себя только корсиканцем, а французов «нэнавидел». Судьба родного народа в то время сильно занимала его помыслы. Конечно, патриотизм мальчика был экзальтированным и преувеличенным, но зато искренним. Про эту его идефикс ранее уже не раз упоминал, а тут еще и новая мотивация появилась: родине плохо, а он, вместо того чтобы разделять судьбу ее страдающего народа, служит его угнетателям. Сам себя подпитывал собственными фантазиями о стране, стонущей под чужеземным игом. И на этой почве продолжал в себе ненависть к Франции культивировать: «Французы, вам мало, что вы отняли у нас самое дорогое, вы развратили наши нравы. Положение, в котором находится моя родина, и невозможность его изменить – лишний повод к тому, чтобы бежать из страны, где по долгу службы я обязан превозносить тех, кого по совести должен ненавидеть».
Даже его подпись под письмами тех лет «Наполеоне ди Буонапарте», с ее подчеркнуто корсиканской транскрипцией была отражением патриотизма. Спал и видел свою родину свободной. Конечно, с его умом и знаниями военной истории он не мог не сознавать неравенство сил сторон. Наверняка задавал себе вопрос: каким образом небольшой остров может противостоять могущественному французскому королевству? Ведь понимал, что шансов, даже теоретических, в борьбе один на один у Корсики нет.
Как это положение дел можно изменить – он не знал. Но у него была вера, почти фанатичная. (Еще больше, чем корсиканский народ, Наполеоне идеализировал вождя патриотов Паоли, наделяя его всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами. В данном случае стоит отметить, что действительно было за что его уважать – читайте в Приложении раздел «История Корсики». Но до этого вопроса еще доберемся, сейчас не он был для него главным.)
Добавьте еще мучавшие его постоянно мысли о финансовых проблемах семьи и поймете, в каком состоянии он пребывал в конце первого периода службы. Поэтому, как только прошли обязательные 10 месяцев его пребывания в полку, он начал проситься в отпуск.
Он не видел свою родину больше семи лет и за это время придумал для себя волшебную страну, населенную борцами за свободу и героями, наделенными только одними достоинствами: отвагой, смелостью, мужеством, свободолюбием. На детские воспоминания и рассказы матери наложились прочитанные эпизоды античной истории. Придумал, но уже начал мучительно сомневаться, а вдруг вернется, а там все будет не так? Но не хотел в это верить.
А еще, я думаю, он просто неимоверно устал. Напряжение, в котором он себя держал столько лет, сказывалось. Да еще и двойственность его положения угнетала: внешне безупречная служба, отсутствие порицаний от начальства, серьезное отношение к корпоративным обязанностям, ровные отношения с сослуживцами. И одновременно внутреннее одиночество и неудовлетворенность. А после чтения философских трудов еще и приступы меланхолии себе придумал: «Всегда один среди людей, я возвращаюсь к своим мыслям и мечтам и предаюсь меланхолии».
Но думаю, что на самом деле это было серьезно. Просто отдельные биографы, найдя такие его дневниковые записи, развели вокруг них многословные психологические рассуждения, наполненные своими предположениями и выводами. Я уверен, при его характере такие моменты не могли быть типичными – скорее, отражали влияние «Страданий юного Вертера» Гете, но больше – героев прочитанных трудов Руссо. А оно действительно имело место, даже своего приятеля де Мази, тяжелого на подъем, вытаскивал на длительные пешие прогулки, чтобы «вместе стать ближе к природе» и восторгаться ее красотами (все, как завещал великий Жан Жак).
Позднее Император Наполеон решил подыграть себе молодому и так охарактеризовал это душевное состояние: «Тот, кто ведет такое монотонное существование, заставляющее спрашивать себя «зачем я родился?», тот и в самом деле начинает ощущать себя несчастнейшим из людей».
Насчет последнего – не уверен, но одиноким Наполеоне под конец этого этапа себя чувствовал. И когда ему действительно становилось невмоготу, и даже письма к матери и брату не спасали, отправлялся (аж за 5 км) навестить соотечественника – художника Понторнини, чтобы просто поговорить на родном языке и, конечно, про Корсику (результатом этих встреч стал сохранившейся портрет молодого Буонапарте).
Любой сегодняшний психолог сказал бы, что ему срочно нужна была разрядка, перемена обстановки, которая позволила бы расслабиться. Да он и сам чувствовал острую необходимость наконец-то почувствовать себя полностью своим среди своих, попасть к родным и там хоть какое-то время пожить не рассудком, а сердцем.
Я не хочу останавливаться на участии его в подавлении восстания лионских ткачей. Во-первых, там ничего особенного не происходило, во-вторых, эти подробности его службы описаны у биографов (вплоть до нюансов – у кого жил и почему переехал). Также, как и его попытки писать самому, анализ которых (как мне кажется) лучше всего проведен А. З. Манфредом.
По дороге домой он заехал в Экс, не столько, чтобы навестить Феша и увидеться с Люсьеном, сколько в попытке договориться с директором семинарии Амьеном на предмет зачисления в нее брата Луи. Но, увы, блат для их семьи уже закончился, и у молодого офицера остался только неприятный осадок от этого визита. Для директора он уже был «никто».
Первый визит на родину. Сентябрь 1786 – май 1788 г.
И вот, наконец, в сентябре 1786 г. его заветная мечта стала реальностью – он вернулся в Аяччо после многолетнего отсутствия и еще издалека почувствовал «горячий запах родного острова». Встречать его набежала целая толпа родственников, знакомых и просто горожан, всем хотелось посмотреть на первого корсиканца, окончившего Парижскую военную академию. Новость разнеслась по городу – второй сын Карло вернулся и весь такой представительный – в настоящем мундире лейтенанта. А ему еще и 17 нет, ну точно герой! Такой прием его очень воодушевил. Но ненадолго – чуть позже к этому вернемся. А пока даже на многочисленные приветствия стеснялся отвечать подробно – подзабыл родной язык.
Наверно, больше всего обрадовалась мама. Присылаемые деньги – это, конечно, спасение. Но живой помощник рядом – это просто гора с плеч. Вот на кого можно перевалить одолевшие ее проблемы семьи, оставшейся после смерти отца почти без средств. Беда и в этом случае пришла не одна, их бессменный и незаменимый покровитель граф де Марбеф ненадолго пережил Карло. Его смерти предшествовала тяжелая болезнь, во время которой, находясь во Франции, он уже не мог влиять на корсиканские проблемы. В результате все его пособия, которыми он поддерживал семью, сразу потеряли силу. Да и что удивляться, почти вся административная верхушка, включая и ответственного за выплаты пособий интенданта, сменилась.
А финансовый итог семейной жизни Карло был не просто плохим, а ужасным и удручающим. На руках у молодой вдовы оказалось семеро детей (кроме Наполеоне), все пока – иждивенцы, которых надо было кормить и платить за учебу (присылаемые Наполеоне деньги в основном на последнее и уходили).
Жозеф вырвался из Пизы его встретить и был обязан быстро вернуться: доучиваться и получать диплом юриста. Он все-таки не стал священником, но и в военное училище не попал. Жизнь заставила пойти по стопам отца и деда, и он отправился все в ту же Пизу, где семейные связи еще работали. Люсьен только начал осваивать азы богословия в Эксе. Этот, наоборот, разочаровался в карьере военного, оставил Бриеннское училище после подготовительного оплаченного курса и попал в семинарию только благодаря архиепископу – племяннику де Марбефа. И уже тогда Фешу ясно дали понять, что резерв благотворительности исчерпан. Сестра Элоиза, она же Марианна, обучалась в женской королевской школе Сан-Суси на государственный счет, но жизнь и учеба в среде дворянских девиц требовала определенных постоянных расходов.
А ведь было необходимо содержать еще и старую кормилицу, а также оплачивать слуг. Одной матери с таким выводком было просто не справиться. А у нее выхода не было – только все домашние работы взять на себя. И вопрос «где хотя бы на еду и самое необходимое брать деньги?» возникал постоянно. Доходов от сохранившегося наследства уже давно и катастрофически не хватало. При этом образ жизни Карло даже в последние годы, когда появились проблемы со здоровьем, не изменялся. И Летиция, понимая это, и не надеясь на перемены, с подачи их семейного благодетеля-губернатора решилась еще на одну попытку поправить семейное положение за государственный счет (но и тут требовалось обязательное участие Карло). У того давно были идеи воспользоваться французской программой развития сельского хозяйства на Корсике. Отсюда и попытки осушения пруда Салем для добычи соли, и организация школы шелководства с надеждой под все эти проекты получить французское финансирование. Но все они так и оставались начинаниями, которые доходов не приносили, а вложений средств требовали. А тут с ее подачи де Марбеф (опять же, только по некоторым сведениям) смог оформить на Карло грант, целенаправленно выделенный для создания на острове питомника тутовых деревьев прямо на базе его существующей школы. Кандидатура предводителя корсиканского дворянства в качестве его исполнителя вполне для этого подходила. Тем более, задел, созданный на собственные средства, уже был.
Никакой рискованной купли-продажи, только организаторская работа, за которую должны были поступать солидные годовые перечисления. Ну и зарплату себе можно было положить достойную, как руководителю. Про всякие варианты манипуляции денежными потоками даже не говорю, мог бы для семьи расстараться, тем более, что на Корсике это было повсеместно распространенной практикой. Но этим надо было заниматься серьезно и регулярно, а это, увы, было совсем не в его характере.
В итоге у папы Карло даже на базе такого гранта мало что получилось (правда, надо отметить, что и болезнь его в последнее время сильно тревожила). И когда комиссия, созданная уже при новом губернаторе, следящая за состоянием договоров, его расторгла, начались проблемы. Причина их была очевидная – невыполнение взятых обязательств. Самое плохое, что грант не просто отобрали, а еще и потребовали предоставления полного отчета о расходовании средств. Может, Карло и выкрутился бы, но судьба распорядилась иначе. Поехал полечиться, обследовался в Париже, но на обратном пути в Монпелье ему стало совсем плохо и он там и умер. Естественно, что отчет представлен не был и превратился в долг, перешедший на его вдову. (Как всегда, у биографов Наполеона – это лишь одна из версий, есть и другая. Не такая трагическая – Марбеф договорился лишь о возмещении затрат на содержание школы шелководства и возврате всех нарисованных Карло расходов, но после его смерти даже их перестали выдавать. Я думаю, истина кроется посредине – потраченное начали выдавать, а грант на развитие пообещали.)
В любом случае, оставшиеся от главы семьи бумаги, как и его завещание, хотя и составленное юристом, оказалось таким путанным, что разбираться с ним надо было серьезно, и никак не маме. И она оказалась в тяжелейшем состоянии, тем более что всеми финансовыми делами раньше заведовал Карло, а Летиция о них не имела ни малейшего представления. Брала деньги из ящичка, когда они там были. А когда не было, обращалась к мужу. А теперь ни денег в ящичке, ни мужа.
– Это не просто бедность, – писала она сыну. – А страшный позор: так жить.
Первый раз в жизни она познала настоящую нужду. Даже такая сильная женщина растерялась, просто не знала, как и что вообще в такой ситуации можно сделать. (А тут и дядюшка Люсьен, всегда держащий финансы семьи под контролем и ей помогавший, этот момент от себя отпустил, да и вообще начал от дел отходить. Тут и болезнь, и возрастные явления – предпочитал все денежки до последнего су не тратить, а в матрас прятать и копить.) И Жозеф, и Феш не были для него авторитетами, а на просьбы Летиции не реагировал вообще.
И вот в такой ситуации Наполеоне и предстояло что-то предпринять, а что – он представления не имел. Да и откуда бы ему было взяться? Но деваться было некуда. Для начала он попытался сразу разобраться со школой (питомником) в местной администрации, чтобы понять, есть ли еще какая-то надежда на выплаты? Как выяснил с трудом, теоретически она вроде была, но без письменной санкции французского генерал-контролера с ним эту тему даже и обсуждать не хотели. Требовалось начинать разбирательство «на континенте». Дядюшка любимому и наконец-то приехавшему племяннику в данной ситуации помог и энную сумму для визита в Париж и Версаль все-таки выделил.
Наполеоне поехал, остановился в Париже и дилижансом добрался до Версаля. Ничего не добился, никаких документов по этому вопросу в генеральном казначействе не нашли, обещали продолжить поиски и предложили ожидать ответа. Грустно вернувшись в Париж, несколько дней бродил он по улицам, знакомясь с городом, которого до этого практически не знал. В один из вечеров в Пале-Рояле, если верить его собственным словам, его «лишила невинности» некая легкомысленная особа (полученные впечатления не улучшили его представлений о любви, что потом и отразилось в его трактате, написанном в виде беседы с де Мази).
Не знаю, можно ли рассматривать эту новость как положительную, во всяком случае никаких других хороших известий он оттуда не привез. Зря прождав, получил отрицательный ответ, никто с его проблемой разбираться не стал. Его просто отправили в другую инстанцию, где выдали еще более неопределенные обещания. А потом и оттуда отфутболивали, сообщив, что совершенно не в курсе вопроса. (Между прочим, типичная французская манера, которая и до сих пор очень распространена у большинства внешне любезных государственных служащих. Для начала обязательно ответить негативно, даже не стараясь понять задаваемого вопроса, а тем более разобраться. У них для такой манеры поведения даже глагол специально придумали – râler.)
Примерно так же обстояло дело и с хлопотами на получение хоть каких-то пособий для оставшейся без кормильца многодетной семьи, все-таки отец был представителем корсиканского дворянства при королевском дворе. Только туманные обещания.
На Корсике заход с этой стороны вообще вызывал только усмешки: нашел, чем козырять, здесь каждая вторая семья многодетная. Ну а ушедших из этой жизни губернатора и его протеже только ленивый не старался теперь охаять, припоминая им всевозможные грехи. Вот таким образом Наполеоне и столкнулся впервые с корсиканскими представлениями о справедливости, лишенными даже намека на благородство или благодарность за прежние услуги, которые реально имели место. Но с приобретенным упорством продолжал биться об эту стену равнодушия, а одновременно разбирался с документами, оставшимися от отца, действительно до нельзя запущенными. Продвигалось все очень тяжело и медленно (данных о результатах его усилий немного, но по одной из версий вроде бы ему в 1786 г. удалось судебное взыскивание долгов прекратить – не знаю, каким образом. По другой – пенсию для мамы выхлопотать. По третьей и самой странной (зато от самого Наполеона), именно советы (может, все-таки помощь?) архидьякона Лючиано и помогли семье снова встать на ноги в финансовом отношении. Дела пошли столь недурно, что Летиция с детьми получила возможность в летние месяцы покидать Аяччо, чтобы проводить время в Миллели.
Достоверно известно, что, глядя на то, как мама сама пытается выполнять всю работу по дому, он написал Жозефу в Пизу, чтобы тот постарался побыстрее получит диплом и поискал в Италии покладистую и недорогую прислугу. И тот такую нашел и привез. Она стала незаменимой и прослужила Летиции добрых сорок лет.
А для того, чтобы Наполеоне мог дождаться брата и уехать со спокойной совестью, пришлось ему пускаться на хитрости и под разными предлогами отпуск продлевать, причем не один раз. Сначала отписался малярией со всеми прилагаемыми справками – продлили еще на 6 месяцев, потом – жизненно важной необходимостью личного участия в собрании корсиканских сословий, чтобы заявить там о правах своей семьи. Приводятся и иные варианты обоснований: принять участие в дискуссиях о будущем Корсиканских штатов своей родины (не понимаю, что это такое), получить неотъемлемые права на скромное наследство и т. д. В общем, тянул резину, сколько мог, не сильно заботясь о реальности обоснований. Как для нас это ни странно, на некоторые даже разрешения получал. В итоге Жозеф наконец-то вернулся дипломированным юристом и стало возможно передать ему все финансовые дела, которые Наполеоне все-таки сдвинул с мертвой точки. (Каким образом – я даже не стал с этим вопросом разбираться – значения он не имеет, а запутан очень сильно, вернее, достоверных данных просто нет.) Надежда на брата, которого он почти не знал, в качестве собственной подмены была у него не слишком сильной, даже родной дядя не видел того в роли старшего в семье, но и выбора не было. Больше оставаться было просто невозможно.
(Потом все оказалось так уж плохо: Жозефу с его общительным и компанейским характером удалось достаточно быстро восстановить почти всю прежнюю клиентуру отца и обеспечить дополнительный источник семейных доходов. Да и необходимые письма и прошения от имени матери он составлял лихо, более профессионально, чем Наполеоне.)
Но если по этой линии подвижки все-таки были, то с мечтами детства о величие корсиканского народа, так давно лелеемыми, пришлось расстаться. В промежутках между семейными делами Наполеоне впервые окунулся в атмосферу реальной жизни корсиканцев, которая кардинально отличалась от его представлений. Пламенный сочинитель образов корсиканцев-героев, он так и не встретил борцов за свободу острова, продолжающих бороться за дело Паоли с горящими глазами. А тем более готовящихся к восстанию против оккупантов или хотя бы желающих этого. Что думал простой народ, понять было трудно. Делиться (практически с посторонним) своими соображениями они не желали. Единственное, в чем он себя утешал, жили они в согласии с природой (опять же по Руссо) и довольствовались немногим.
Политическая инертность превалировала и у большинства более-менее образованного городского населения. В общем, со своими идеями о независимости Наполеоне нашел явную поддержку только у двух почти таких же юных корсиканцев, каким был сам. Зато они представляли очень авторитетные в Аяччо кланы: Карло Андреа – семейства Поццо де Борго, и Жозеф – семейства Арена. А союз трех кланов для его родного небольшого города – это была уже сила.
Самым близким его другом и конфидентом стал Карло Андреа. Биографы наперебой пишут от имени Наполеоне: молодому офицеру тогда казалось, что их навсегда соединило родство душ, пылкость чувств и единство цели. Оба были поклонниками Жан-Жака Руссо и философии просветителей, готовые при первом призывном зове трубы ринуться в бой за великие идеи, за Корсику. Это были искренние юношеские порывы и совместные клятвы – посвятить себя служению народа, особенно для их пары с Поццо де Борго, ну прямо Герцен с Огаревым на Воробьевых горах или Пушкин с Чаадаевым, так и вспоминаются строки нашего великого поэта «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!», очень соответствующие этой ситуации. Последнее уже я добавил на основе цитируемых представлений иных биографов.
Но повторю: это всего лишь видение ситуации со стороны некоторых писателей, выдаваемое от лица молодого Буонапарте. Я не думаю, что умный и скрытный Поццо де Борго, который был к тому же постарше и уже занимался адвокатской практикой, мог быть на одной волне с юным мечтателем, который расслабился, наконец-то попав домой и встретив соотечественника, готового его выслушать и хотя бы быть в курсе предмета разговора.
Но идею организовать в ближайшем будущем в Аяччо патриотический клуб, в котором планировалось обсуждать все животрепещущие проблемы острова, оба его партнера поддержали. Они уже и сами серьезно обдумывали свое участие в будущей общественной жизни города и острова и этот проект им глянулся. Но пока так и остался – в задумках.
Поделиться книгой: