Помоги проекту - поделись книгой:
Конечно, про все подобные слухи, связанные с его рождением, Наполеон знал и даже обсуждал их со своим врачом Барри О’Мира перед смертью. Причем абсолютно спокойно, тоже анализируя возможные варианты. Но этот вопрос его никогда сильно не волновал (как и отысканная отцом дворянская генеалогия). Он себя считал человеком, который сам себя сделал только благодаря своему уму и характеру. Чем и гордился – и этого ему вполне хватало.
А в документах, поданных на получение генеральского звания после Тулона, вообще написал, что дворянином не является (якобинцы военных, не имеющих дворянского происхождения, по служебной армейской иерархии продвигали всеми возможными путями – вот это было ему гораздо важнее ).
А вот графу он был очень благодарен (несравнимо больше, чем папе Карло) и вполне понятно, почему: без протекции графа и его бы не состоялось. Можно, конечно, добавить до кучи, что когда он уже стал всемогущим, то не разрешил властям Монпелье (подавшим в порядке подлизывания такое прошение) облагораживать могилу папы Карло красочными надгробными монументами. А вот всем членам семейства де Марбеф, включая двух его поздних детей неясного происхождения, как я уже отмечал выше, покровительствовал и помогал. Его молодую вдову даже имперской баронессой сделал.
В общем, решайте сами. С одной стороны, если изначально романтически настроенная мать Наполеоне вскоре полностью разочаровалась в своем Карло Великолепном, то почему бы ей и не принять ухаживания такого всемогущего поклонника? Ведь ради будущего детей она действительно была готова на все (и если бы она на это пошла, я уверен, многие из возможных читательниц ее бы одобрили за такое решение).
С другой – 13 раз рожать за 18 лет и, будучи почти всегда беременной и погруженной в проблемы дома и семьи, да еще и ухода за больным полуподвижным подагриком дядей, – где ей было находить время и силы на любовника? И опять же – на Корсике, с ее суровыми традициями? А все авторы утверждают в один голос – была верной и преданной прихожанкой Церкви (ну это я опять к пройденному выше вернулся, правда, довод о жуткой загруженности очень весом).
Оставляю этот вопрос в разделе неразрешенных. Да и для Наполеона результаты были всегда гораздо важнее средств, позволивших их достигнуть. Практически жил под девизом – цель всегда оправдывают средства.
Последнее, про что писать не хотелось, но добавлю. У Летиции выросли дочки, поведение которых было лишено почти всяческих условностей как до, так и после замужеств, организованных заботливым и могущественным братом. Как-то Наполеон, по-видимому, уже сильно доведенный своим семейством, начал по очереди жестко критиковать и характеризовать всех братьев, а когда добрался и до сестер, то сказал: «Ну а вы, дамы… Да вы и сами знаете, кто вы такие!» И что – обратиться к пословице про яблоню и падающие яблочки?
Ну это уже вы сами решайте. Может, «яблонька» и ни при чем, и прав Игорь Губерман, считающий, что вполне себе вероятные «бл…ские гены прабабушки» , тоже ни в коем случае упускать из вида не следует.
Наполеоне как продукт воспитания своей мамы
Как неплохой педагог с большим стажем, я абсолютно уверен, что научить ребенка самостоятельно думать – это самая главная, а, может, и единственная задача его преподавателей. Остальное придет к тем, кто научился. У меня нет ни малейшего сомнения, что именно мамины усилия в этом случае сработали, достигли своей цели и пробудили его интеллект.
Когда я еще не знал, в каких условиях он рос, и читал разные описания его детства, например, такого типа: «С 6 лет занимался в школе, но с удовольствием убегал оттуда и со сверстниками целыми днями гонял в горах полудиких коз и играл в солдаты», то вообще не мог себе представить, как же он смог потом не только выжить, но еще и заниматься самообразованием в Бриенне11.
И только потом, когда я по кусочкам складывал эту мозаику, представленную выше, а в сборнике «Гениальные матери» нашел главу, посвященную Летиции, в моей голове все более-менее стало на свои места. До этого никак не мог представить, каким образом могло произойти такое кардинальное и быстрое превращение корсиканского дикаря и недавнего безбашенного «рабуйоне» в бриеннского трудоголика, жадного до знаний и целыми днями просиживающего в библиотеке. На пустом месте подобное было бы просто невозможно. (Но это я уже немножко забежал вперед – в начальный период его учебы во Франции. Так что предлагаю к нему и перейти.)
Добавлю только, что Кирхейзен все-таки в одном был прав: детям мать действительно внушала необходимость по жизни держаться всем вместе. Прав, да не совсем. Им это и внушать-то не надо было, в корсиканской реальности роль семейных кланов в общественной жизни острова была огромна. Наполеоне, хотя и уехал с острова маленьким, это все понимал. А еще видел, как мать одна пытается со всеми трудностями справляться именно для семьи! Так с детства и впитал значимость и важность культа семьи как противовес эгоистичному поведению отца. Даже слишком сильно им пропитался и носился потом со своими родственниками, причем не только с братьями и сестрами, но и с детьми Жозефины, «як дурень с писаной торбой» (по выражению моей бабушки). До смешного доходило – сам подбирал троны и звания под каждого. Сестер выдавал замуж, назначая им женихов по своему представлению. И ведь искренне за всех при этом переживал.
А проявляться такое началось (я имею в виду заботы о семье как таковой) еще в 14-летнем возрасте: когда в процессе обучения старший брат Жозеф заартачился, передумал становиться священником, его, видите ли, вдруг в военные потянуло. А младший его за это сурово осудил, но не столько за то, что хочется в военной форме покрасоваться, а за то, что тот в своих метаниях интересы семьи совершенно не учитывает. А ведь как ей помочь смог бы, когда епископом станет, ему же племянник де Марбеф (который уже сам епископ ) в этом поможет. Уверен был в этом. а почему? Но все это случилось уже в процессе учебы, когда очень многие из маминых детских наставлений ему реально пригодились.
И опять меня заносит вперед – итак, приступаем к следующему этапу его жизни, сделавшем его самостоятельно думающей личностью в условиях, которые многие просто бы не выдержали.
Учеба Наполеоне в Отене и Брионне
Под давлением супруги корсиканский дворянин папа Карло заранее начал писать прошения о предоставлении своим сыновьям возможности учиться во Франции за государственный счет. И хотя на острове он стал заметной личностью, а воспитание молодых корсиканцев во Франции было официальной политикой, но, по-видимому, для французских чиновников это не играло никакой роли. По крайней мере, никакой реакции на его обращения не последовало.
И тогда (как вы думаете – по чьей просьбе?) граф де Марбеф лично обратился к военному министру маркизу Монбаррею с просьбой о получении королевской стипендии для своего протеже. Это уже был совершенно иной уровень. Тот пообещал сделать для старого и хорошего знакомого все возможное, но сразу предупредил, что число обращений подобного рода намного превышает возможности учебных заведений, процесс этот непредсказуем во времени, так как зависит от очень многих факторов, в том числе и финансовых.
Время шло, положительных известий все не было, но мать в них верила, ведь ей сам де Марбеф обещал сделать все возможное. В итоге так и случилось – губернатор принес радостную весть. И тут вдруг до всех дошла одно простое, но необходимое условие: для того, чтобы «на континенте» учиться, надо обязательно французский знать, которым дети не владели вообще. И началась суета. Марбеф с удивлением смотрел на Карло, не понимая, о чем тот думал раньше, когда сочинял прошения и строил планы. Ведь сам-то французским владел как родным, мог бы и вспомнить, как его именно этому в детстве и учили.
Но вот не вспомнил. И Летиция совсем этот момент упустила, а дядя Люсьен не подсказал. Вот, наверно, когда она пожалела, что супруга до воспитания детей совсем не допускала. Хотя он со своей стороны и не рвался. А ведь действительно заранее мог бы вполне французским с сыновьями позаниматься. Просто даже обязан был это сделать, но ему что-то постоянно мешало.
Конечно, выход опять нашел Марбеф, предложив отправить обоих братьев на подготовительные курсы в Отенскую школу (колледж), которую курировал его племянник епископ Отенский (и только с 1788 г. – Лионский, что у нас постоянно путают, заодно называя его братом губернатора). Жозеф после их окончания там и останется на пятилетнее религиозное обучение – тоже за государственный счет (с ним было проще – такие стипендии для подготовки церковных кадров для Корсики распределял лично вышеупомянутый епископ Ив Александр де Марбеф).
А Наполеон должен будет выучить основы французского до уровня, хотя бы минимально необходимого для сдачи вступительного экзамена в Бриенское военное училище. (Я думаю, он прекрасно понимал, что за три месяца это невозможно сделать – значит, главным было получить документ об их окончании, а вот это граф гарантировал). Да еще он пообещал найти предлог для командировки Карло во Францию, в Париж, чтобы по дороге папаша смог и детей в Отен практически бесплатно отвезти.
Как я уже отмечал выше, Карло со всем был согласен и очень доволен, что вдруг образовалась такая возможность и сыновьям бесплатное образование дать, и в Париж прокатиться на халяву (между прочим, для участия в некой сессии как представителя корсиканского дворянства). И в декабре 1778 г. повез двух старших сыновей во Францию (да и Жозефа Феша прихватили – его ждала семинария Экс ан Прованса – угадайте, кто договорился?)
Сводный брат Летиции, тоже получив подобную Жозефу стипендию, попал в число двадцати будущих корсиканских семинаристов, отправленных во Францию для продолжения духовного образования в целях пополнения рядов высшего духовенства на острове. Это было начало, потом и старшую дочь Марию-Анну отправят в лучшую королевскую школу для девочек из небогатых дворянских семей во Франции. Протекция семьи от де Марбефа работала как часы.
Итак, свою учебу Наполеоне в обязательном порядке должен был начинать с изучения языка, чего королевская стипендия, естественно, не предусматривала. Но когда Карло привез сыновей в колледж Отена12, он и тут попробовал устроить их на подготовительное отделение за казенный счет, но номер не прошел. Пришлось ему аж 110 фр. за каждого выложить, что его жутко расстроило (а то, что деньги командировочные – уже забыл). Привез, ошарашив детское воображение впечатлениями от этого, первого в их жизни морского путешествия и посещения больших городов, оставил, благословил и отправился важно заседать в Версаль. Он и там надеялся найти для себя выгоду, во-первых, подать ходатайство королю о добавке к депутатской выплате, а во-вторых – попросить помощи в своих длительных сутяжных делах по тяжбам за наследство дальнего-дальнего родственника (в последнем случае тонко оценил политическую ситуацию – оно было завещано иезуитам, а последних из Франции и Испании выставили с треском, а вот Генуя в свое время их на остров пустила – значит, должны ему новые хозяева Корсики, французы, помочь).
Ну а братьям предстояло решить непростую задачу, и, как выяснилось вскоре, особенно Наполеоне. Откуда тот мог знать, что от природы обделен способностью к языкам.
Его учеба началась с неприятного открытия: вдруг выяснилось, что Жозеф, которого он всегда и везде опережал без проблем, тут гораздо легче адаптируется и легче справляется с французским, не говоря уже про латынь. И это при его-то самолюбии! Причем сколько младший не старался, отставание только увеличивалось13.
Но кроме этой проблемы возникли и другие. Ведь для них началась совсем иная жизнь, к которой надо было приспосабливаться. Представьте себе, такая резкая перемена во всем, а ведь Наполеоне еще и 10 лет не было!
В учебном плане – латынь. Учить ее параллельно с французским у него не получалось совсем. Хорошо, что здесь к этому вопросу подошли гибко и, сделав для него исключение, все усилия сосредоточили только на французском.
И если через него (наверно, только от безысходности) он и продрался с трудом, то с латынью, которая настигла его в Бриеннском училище, был полный ступор. Для всех биографов это странно, казалось бы, язык, близкий к родному (некоторые и корсиканский называют вульгарной латынью), но по этому предмету он нигде не был даже допущен к экзаменам.
Как это можно объяснить для человека, обладающего великолепной, я бы сказал уникальной, а может, и абсолютной памятью? Его биографы тоже только пожимают плечами (письменно). У них нет ответа. (Зато у меня есть, и я его понимаю прекрасно. Имел почти такие же проблемы, да еще и при несравненно более слабой длинной памяти. Всю жизнь со школы учил английский, даже кандидатский минимум сдал, но в итоге по жизни унылая троечка с минусом получилась. А мой французский тоже своеобразный: нет проблем с чтением и пониманием любой литературы, но если надо корректно хотя бы небольшой текст написать – увольте. И столько лет уже использую этот язык и как разговорный, и лекции на нем читал больше двух лет, но до сих пор присутствует явный акцент, и нет бы он был марсельским, где я его и впитывал, так нет – чисто славянский.
Несколько раз уже здесь брался за итальянский, он мне очень нравится и мотаемся мы туда часто, но перед каждой поездкой приходится все начинать вспоминать почти как с чистого листа. И тоже на память вроде никогда не жаловался особо, но она какая-то избирательная, всякая ерунда запоминается с лета, а языки – не хотят. А вот моя младшая сестра прекрасно говорит на трех языках, причем исключительно правильно и без малейшего акцента.
Но вернемся к нашему герою, бог бы с ними, с языковыми проблемами, но именно из-за них маленькому Наполеоне и приходилось выдерживать град насмешек.
Вот мы и подошли к вопросу об условиях, в каких ему приходилось теперь постоянно существовать. Мальчик, оторванный от привычной среды обитания, знакомого окружения сверстников, где он уже успел отвоевать себе роль лидера, и никогда не лезущий за словом в карман (часто добавляя еще и тумаки), попадает в абсолютно чужую среду, полную, мягко выражаясь, недоброжелательности.
И причин для нее хватает: приехали чужаки из какой-то Корсики, говорить нормально не могут, ничего не понимают, ведут себя странно, в общих играх не участвуют. Разве недостаточно для окружающих детей, чтобы начать их третировать? Но если Жозеф со своим добродушным характером старался просто не обращать внимания на пристающих и их насмешки, то младшему, который просто не мог их переносить (пусть и не понимал, но смысл-то чувствовал) и огрызался, доставалось по полной программе. А тут еще и странное для французов имя: NaPaLeoNе (по-корсикански еще и произносится – напойлоне, вот и разберись) и кто-то тут же, по ассоциации произношения согласных, выкрикнул: uNe Paille dans Le Nez – соломина на носу! Так это прозвище и прилипло к нему. Ответить не мог, оставалось сразу лезть в драку или замыкаться в себе. В воспоминаниях одного из учителей, аббата Шардона так он и остался постоянно озлобленным одиночкой, ворчливым и не поддерживающим отношений ни с кем из местных. И сразу вспыхивающим, когда дело касалось Корсики. Эту слабость окружающие тоже быстро прочувствовали и не стеснялись эксплуатировать.
Но в Отенский период они хотя бы с братом могли общаться, было с кем словом перемолвиться на родном языке, выживать вдвоем все-таки получалось полегче. Хорошо, что он тогда не представлял, что ждало его в самом ближайшем будущем (да и времени думать об этом не было). Как вы сами понимаете, приятелей из местных в колледже у Наполеоне не появилось. Последнее понятно, тут, конечно, характер его сказался, ну и отсутствие большого прогресса в языке. И хотя за это время понимать общий смысл обращений к нему стал, но говорить – с трудом. Зато читать по-французски начал (вот где уникальная память помогла).
Но, как я уже отмечал выше, в Отене были только цветочки – ягодки начались в Бриеннском военном училище, где его приезда (епископ послал для его сопровождения своего очередного аббата) уже ждал отец. Я почти уверен, ему специально пришлось приехать, чтобы «посодействовать» при сдаче обязательного вступительного языкового экзамена. Как он это сделал, нигде не упомянуто, но главное – результат был положительным. Скорее всего, и полученный документ об окончании подготовительного курса, и некие рекомендательные письма подействовали. Ну и главное – заранее застолбленное военным министром целевое место.
Не зря общими усилиями целый пакет документов готовили для утверждения соответствующими французскими чиновниками на самом верху: подтверждающих, с одной стороны, знатность семьи Буонапарте (военный прокурор д'Озье де Сериньи лично проверял доказательства его дворянского происхождения, но уже достаточно формально: как можно было сомневаться в предводителе всего корсиканского дворянства, лично принимаемого королем?) А с другой, ее финансовую несостоятельность для обучения детей на свои средства этого абсолютно лояльного королю корсиканского дворянина (последними документами опять незаменимый де Марбеф помог обзавестись).
Обеспечив сына всем необходимым для первоначального обзаведения (по его представлениям), папа Карло быстренько отбыл. Это было прощание надолго (возможности съездить домой у мальчика не было), обошлось без излишних сантиментов. (Наполеоне вообще был очень скуп в своих чувствах, когда прощался с братом в Отене: тот рыдал навзрыд, а у него, как написал аббат Симон, скатилась единственная слеза, зато полная печали! Была у служителя церкви поэтическая жилка.) Да и про его отношение к отцу вы знаете. Последняя связь с прошлой жизнью оборвалась. А впереди было пять лет учебы в Бриеннском военном училище для дворянских детей.
Оно стало таковым только в 1776 г., до этого больше 30 лет тут была духовная школа, являющаяся частью францисканского монастыря. Неудивительно, что и в 1779 г. большинство воспитателей и даже учителей составляли монахи, и даже начальником его был патер Бертон. Может, поэтому и режим походил на монастырский: никаких каникул и посещений родственников, никаких продуктовых передач, допустимы только учебные книги. Качество питания (простого, но обильного) и форма одежда тоже были одинаковыми для всех (запомните, потом пригодится: две пары панталонов до колен (бриджей), две форменные курточки и две пары обуви на все времена года, в зимний период дополнительно шинель). Подъем в 6 утра, отбой – в 10 вечера. И весь день было запрещено даже заходить, а тем более находиться в своих комнатках. Считалось, что именно таким образом будущих военных и надо приучить к суровому и строгому (почти казарменному) образу жизни.
На момент появления там Наполеоне оно было переполнено (150 учеников пяти разных уровней обучения при норме 120). Только половина, как и он, были королевскими стипендиатами, обучение остальных оплачивали родители. Преподавали математику, литературу, географию и историю, а также закон Божий, языки (латынь, немецкий или английский), рисование, фехтование, танцы и пение. Ну и много времени занимали занятия на открытом воздухе – в основном шагистика и разного рода военные игры. Особое внимание отводилось приобретению должных для военных навыков: выправке, манерам, ну и лоску.
Как я уже говорил, обучающими и присматривающими были в основном малообразованные монахи, то есть качество преподавания оставляло желать лучшего. Однако с математикой, с детства его любимым предметом, Наполеоне повезло. И не столько с учителем, патером Патро (хотя и о нем он хорошо отзывался), а с репетитором. Им был Жан Шарль Пишегрю, недавний выпускник этой школы (на 8 лет старше Наполеоне), отлично знающий математику и тогда еще намеривавшийся остаться в монастыре. Весь первый год он и курировал занятия новичка (но как складывались их отношения в школе, я сведений нигде не нашел).
В дальнейшем крестьянский сын Пишегрю, тоже сделавший себя сам, все-таки стал военным. И опять отвлекаюсь, просто не могу не рассказать эту очень показательную для революционного времени историю. Из монастыря он все-таки ушел и в 1783 г. был зачислен в артиллерийский полк. Революцию встретил уже в должности адъютанта и стал ярым сторонником якобинцев. В качестве выборного заместителя полка добровольцев попал в Рейнскую армию. Ярко проявил себя сразу и уже в 1793 г. получил чин бригадного, а потом и дивизионного генерала, чему сильно способствовало его недворянское происхождение. Именно таких якобинцы и искали среди подающих надежды командиров: нашли троих, которых и продвигали наверх как своих (политически надежные кадры): его, Журдана и Гоша. Одно время Пишегрю даже возглавлял Рейнскую армию, а потом, когда Гош был арестован по доносу коллег, он заменил Журдана на посту командующего Северной армии. Успешно провел всю кампанию и сумел захватить Нидерланды.
Но тут грянул термидорианский переворот. Вождей якобинцев отправили на гильотину, такая же опасность нависла и над Пишегрю, ведь он считался человеком Сен-Жюста. Однако новые вожди его не тронули, воевать-то кому-то надо было продолжать. Но он понимал, что его положение стало шатким. И таким и осталось, хотя подтвердил свою верность Конвенту, подавив восстание санкюлотов (1795 г.) Вроде бы оправдался перед новой властью за прежние политические убеждения и доказал свою лояльность, даже получил титул Спасителя Отечества, но в армию вернулся сильно разочарованным таким развитием Революции. А выбор был один, и принципиальный: «Кто не с нами, тот против нас». Вот и начал посматривать в сторону роялистов – единственной реальной силы против этих временщиков.
Попросил разрешения уйти в отставку со службы, его удовлетворили, но решили такую заметную личность сплавить подальше. А он отказался ехать послом в Швецию и на свою голову подался в политику. Да еще и был выбран президентом Совета Пятисот – одной из палат законодательного собрания. И опираясь на его роялистское большинство, начал проводить линию, не устраивающую Конвент. Вряд ли Пишегрю готовился возглавить заговор, скорее всего, это был надуманный предлог, чтобы расправиться со всеми, даже потенциальными врагами. Был арестован и отправлен в ссылку в Кайенну. Сумел оттуда бежать, что уже было подвигом, попал в США. Окончательно встав на сторону контрреволюции, перебрался в Англию, потом в Пруссию. Даже послужил в штабе русского корпуса Римского-Корсакова (печальную судьбу которого знаете).
Ну а потом принял участие в заговоре Жоржа Кадудаля, направленного на физическое устранение Бонапарта (тогда еще первого консула). На свое горе, уже в Париже нарвался на предательство одного из своих бывших офицеров, его посадили, а через месяц нашли в камере мертвым. Якобы покончил с собой, задушив себя собственным галстуком – очень темная история.
Монахи наверняка старались отслеживать все нарушения режима, но воспитателями они были никакими (потом Наполеоне дал четкую характеристику школы: кормили и одевали хорошо, учили плохо, а воспитывали еще хуже).
И наверняка там, как в каждом закрытом заведении, среди учеников существовали четкие разграничения, зависящие и от влиятельности их семей, и от них самих, ну и, конечно, от количества карманных денег. Они естественно отражались на возможности добывания для себя различных маленьких, но очень важных для подростов привилегий, в частности, выделиться на общем фоне внешним видом (франтов хватало).
Я думаю, существовали и свои жесткие внутренние правила, особенно для новичков, в которые воспитатели не особенно старались вмешиваться. Зато несколько раз мне попадались сообщения, что монахи активно склоняли воспитанников к плотским утехам, естественно, с собственным участием. Условия способствовали – ночью у каждого мальчика была своя отдельная маленькая комнатка типа кельи. И все были в курсе, почему некоторых симпатичных мальчиков называют нимфами. Но я думаю, Наполеоне это не грозило, и внешность его, и поведение должны были оградить от подобных посягательств. Хотя где-то прочитал, что одного из воспитателей он даже палкой по голове огрел, чтобы не приставал. По-моему, сам присочинил. Совершенно точно можно утверждать, что не эти поползновения были его основной проблемой, а общая атмосфера, в которую он и неизбежно окунулся.
Представьте себе его появление в среде подростков, многие из которых были постарше и посильнее, да еще вышли из кастовых военных семей. И воспитывались более-менее на примере одинаковых традиций. В принципе, это была достаточно однородная среда. И вдруг в ней появляется некая диковатая, тщедушная личность, разительно отличающаяся от них даже внешним обликом: лицо смуглое, волосы торчком, форму носить правильно не умеет. Да и вообще – ведет себя как зверек, попавший в клетку. Бродит мрачно и одиноко, на всех смотрит исподлобья, не предпринимая никаких попыток познакомиться. А когда к нему обращаются с вопросами, то выясняется, что он и говорить правильно тоже не может, смысл его ответов понять трудно, да еще и сильный акцент присутствует. Один из его сокурсников потом вспоминал: «Да он вообще по-французски говорить не мог». Это было преувеличение, но согласно собственному опыту, думаю, не очень большое. Пока мой язык в Марселе не развязался, с месяц тоже ходил как болванчик. А вот мнение другого сокурсника: «Он был полностью безразличен к своему внешнему виду, за собой вообще не следил, ни за состоянием одежды (у него была только одна пара бриджей), ни, тем более, прически, как будто вчера вышел из леса. Был абсолютно не контактным, почти всегда колючим и жестким. Смеялся редко и только в том случае, если кто-то из его товарищей делал что-то плохое или попадал в неприятность. Оставлял впечатление невоспитанного и совершенно не готового к военной службе человека». Вот общее мнение быстренько и сформировалось: этот…, со странным именем, совершенно не умеет вести себя в их дворянском обществе будущих военных. Ну и начались постоянные насмешки и задирания. Опять всплыло прозвище про «соломину на носу», опять пошли в ход насмешки над происхождением. Он же в ответ на все это еще пуще гордился своим родным островом, обещая своим мучителям: «Вот подождите. Я навлеку на вас, французов, все зло, на какое я способен». И если про себя, так нет – вслух.
На какой хороший или даже нейтральный прием он мог рассчитывать? Обычно у новичков, чтобы вписаться в уже сложившийся коллектив и не подвергаться жесткому воспитанию «стариками», есть две возможности откупиться или подстроиться (и не обязательно подлизаться, просто беспрекословно выполнять их требования). Но не в его случае: карманные деньги практически отсутствовали (ему выдавали один франк в месяц, и это будет постоянной проблемой), а вот характер, не признающий никаких форм подчинений, присутствовал.
Как позже заметил сам Наполеон, на него обрушилась «лавина презрения». В этом возрасте мальчики бывают очень злыми и безжалостными, особенно когда видят перед собой беспомощную жертву.
Так вот кем Наполеоне там не стал, так это жертвой! Да, был мрачным и диким одиноким корсиканским зверьком, но не покорившимся ни на йоту. Свое оскорбление пытался прятать за маской равнодушия (все-таки опыт Отена что-то дал), стараясь не реагировать даже на провокации в отношении Корсики (быстро нащупали его больное место). Но вот последнее давалось ему с трудом, наверно, поэтому потом он и стал сам эту тему педалировать при каждом удобном случае.
Один из его французских биографов пришел к выводу, что в дни юности Бонапарт был корсиканцем душой и сердцем, корсиканцем с головы до ног. Его повторяют практически все, и это суждение справедливо. Он себе его внушил и, похоже, за него, как за якорь, держался. Конечно, его корсиканский патриотизм был экзальтированным и преувеличенным. В Бриеннской школе он грезил не о действительной Корсике, а о некой стране, идеализированной его воображением. Наделял корсиканцев одними достоинствами: отвагой, смелостью, мужеством, свободолюбием. И так себя на эту тему накрутил, что долго не различал реальности (которой к тому же почти и не знал) от собственных представлений. Даже сильно повзрослев и став лейтенантом, все равно писал сочинение о Корсике (для себя), которое заканчивалось дерзким, полным оптимистической уверенности утверждением о своих земляках: «они смогли, следуя всем законам справедливости, сбросить иго генуэзцев, и они смогут также свергнуть и французов».
Как и в Отене, здесь он продолжал быть угрюмым и замкнутым, ни с кем не искал сближения, не проявляя ни к кому ни почтения, ни приязни, ни сочувствия. Зато самоуверенности хватало, несмотря на небольшой рост и возраст. Как я уже упоминал – часто не ждал, когда атакуют его, а сам напрашивался на неприятности, дрался яростно и никогда не сдавался. Иногда он приходил в такое неистовство, что наносил противникам травмы (как в детстве, пуская в ход и зубы и ногти). На определенном этапе обучения таким поведением он достал и своих учителей, и сокурсников, и они сместили его с должности капитана учебного батальона, честно заслуженной за успехи в математике. Было очень обидно, но вида не показал.
Но это я забежал вперед, а к концу первого года ситуация все-таки немножко изменилась. Новичка по-прежнему постоянно продолжали цеплять, но уже в основном только языками, в покое не оставляли, но физически задирать почти перестали – с такими бешеными предпочитают не связываться (общее правило – везде работает). Вспыхивал как порох и потом не выбирал средств и не отдавал себе отчета в своих действиях. (Однажды, уже на втором курсе над ним подшутили, указав на новенького и сообщив, что это генуэзец. Все уже были в курсе: их он ненавидел даже больше, чем французов. И бедный новичок, такой же корсиканец, как и он, только из Бастии, ответил ему на итальянском и тут же подвергся бешеной атаке. Наполеоне вцепился ему в волосы, повалив на пол и только большими усилиями его оттащили от земляка. Вы думаете – он долго переживал или извинился? Ни то, ни другое.)
В общем, с самого начала Наполеоне вел себя как инородный дерзкий пришелец, не собирающийся вписываться в общие правила. И, судя даже по осторожным воспоминаниям единственного ученика, которого можно на этом этапе с натяжкой назвать его приятелем, Луи Антуана Фовель де Бурьенна, сделанных еще при жизни Императора, оставался очень одинок все пять лет (зато после его краха тот разразился десятитомными воспоминаниями, выдержанными, как правило, только в черных тонах, кстати, переведенными на русский, но читать их тошно).
Даже нейтрально настроенных к нему учеников было немного, зато врагов хватало в избытке. Ссоры и драки сопровождали его все это время и, как я уже отмечал, часто инициатором их был он сам. Прямое соответствие описанию Измаила в толкованиях священного писания: «Руки его поднимались на всех, а руки всех на него», как написала одна французская дама.
К тому же, он постоянно подбрасывал окружающим новые поводы для такого отношения. Как я уже упоминал, качество преподавания там не блистало. Сидеть спокойно и слушать не сильно квалифицированных учителей, за редким исключением, было скучно. Гораздо эффективнее было заранее прочитать материал, который проходили на уроке, в книгах. И, благодаря своей феноменальной памяти, намертво запомнить все и получить отличную возможность постоянно доставать и учителей, и одногруппников своим замечаниями и ремарками. Эффектно, но не очень правильно. Кому это может понравиться? И если бы он комментировал только проходимые темы, так ведь нет. Пользуясь любой возможностью, перескакивал на восхваление своего обожаемого Паоли, борьбу Корсики за свободу и т. п.14
Думаю, всем понятно, почему после таких выступлений большинство соучеников и расценивало его как чудака не от мира сего (и, скорее всего, гораздо более жесткие определения использовало). И, естественно, не любило, как он это потом сам отмечал.
Часто (а скорее постоянно) они продолжали провоцировать Наполеоне, одновременно считая его и выскочкой, и тупицей (из-за языков и орфографии). А так как быстро и по делу отвечать у него пока не получалось, то оставалось только одно – драться. И он взял за правило не спускать ничего ни одному обидчику. Это только на словах легко придерживаться такого принципа, а ему было неимоверно трудно. Худой и низкорослый, физически не очень сильный, он держался только за счет дерзости и упорства. И опять, как в самом детстве, никогда не сдавался. Но и доставалось ему – не позавидуешь (я уверен, что не все драки и тогда протекали по честным правилам, один на один).
Как Наполеоне все это выдерживал – представить трудно. Это же постоянное жуткое напряжение, а еще и спрятаться от толпы было негде. Постепенно он все-таки нашел себе единственную отдушину – чтение в библиотеке. Достаточно быстро, благодаря уникальной памяти, набрав большой запас слов (произносить-то их не надо было), начал читать на французском, а тем самым открыл для себя неисчерпаемую сокровищницу знаний и новый огромный мир. Наполеоне уже в 11-12 лет (по его словам, конечно, но все равно просто поразительно) понял преимущества самообразования и им, в основном, и занимался.
Просто потрясает меня сила его характера и упорства. А еще больше – самодисциплина (правда, проявляемая только в мирных целях): в знания он буквально вгрызался, а главное –делал это сознательно. Неимоверно много читал, составляя при этом обширные конспекты. А ведь для этого, кроме желания и характера, нужно обладать необыкновенной работоспособностью и трудолюбием. И откуда это только взялось у «истинного» корсиканца, да еще в таком возрасте? Это же черты, им совершенно не свойственные.
А Наполеоне трудился добровольно, целыми днями. Хорошо хоть размяться иногда можно было в военных играх на воздухе, на уроках фехтования, которое он любил, так как тут ему удавалось быть в числе первых (по-видимому, специальной предподготовки еще не было ни у кого). А вот занятия танцами не удавались, и он их не любил, пытался потом в бытность лейтенантом освоить хотя бы азы, пока, достигнув вершин, не принял для себя простое решение – для правителя его уровня такие мелочи не имеют никакого значения.
Надо отметить, что физической подготовке воспитанников монахи уделяли достаточно много времени, ученики на практике изучали основы фортификации, про военные игры (конек Наполеоне) я уже упоминал выше. Хоть он и выглядел щуплым и малорослым, но хорошо выдерживал любые нагрузки. С выносливостью у него с детства все было в порядке. Но как только такие занятия заканчивались, он возвращался к книгам.
Наверняка его тянуло хоть иногда расслабиться и оторваться с ребятами, поучаствовать в их сборищах, не всегда легальных, но не мог, денег-то карманных практически не было. Приходилось скрипеть зубами и делать вид, что не больно-то и хотелось. Хорошо хоть оборудовал себе уголок в глубине сада, где за зелеными изгородями (тут тоже масса фантазийных вариантов по поводу того, как он увеличивал его площадь и сооружал ограду) можно было от всех уединиться и… опять читать, но в тишине и покое! А лучше просто мечтать на воле – это его слова. Мечтать он всегда любил – сам признавался. Эту черту все-таки развила в нем именно мать, я в этом уверен, хотя никаких подтверждений нет (уже касались этого сюжета, экстраполируя в прошлое неожиданное открытие князя Меттерниха – «да он же по природе своей наивный фантазер и мечтатель!»)
Этот отвоеванный для себя кусочек природы был для него невероятно ценен, ведь ранее он даже не имел возможностей остаться наедине с собой. Библиотека – все-таки не то. А теперь проводил там все личное время с книгами и тетрадями, погружаясь в размышления о прошлом, настоящем и будущем. Конечно, его пытались достать и там, но эту свою рукотворную свободу он защищал изо всех сил и так яростно, что его оставили в покое. По одной из версий, даже кирку пускал в ход. Д. С. Мережковский, самый поэтичный из его биографов (его книги о Наполеоне лучше слушать, а не читать: сам убедился и вам советую попробовать – атмосферу времени передает просто фантастически), назвал этот первый завоеванный им клочок земли началом его будущей Империи.
Но вернемся к учебе. Содержание прочитанных Наполеоне книг знания его пополняло, но упорно не переходило в качество письменных работ. Если по литературе иногда и хвалили, то только за стиль, а вот массы грамматических ошибок избежать не получалось15.
Зато историю он знал просто отлично. По-прежнему продолжал интересоваться описанием походов полководцев прошлого, с которыми еще мама познакомила: Александра Македонского, Ганнибала и Юлия Цезаря. Но пришло время и для других героев «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, таких как спартанец Леонид, представители династий Порций Катонов и Брутов. Но только на истории не зацикливался. Его биограф Массон отыскал и опубликовал конспекты и выписки времен обучения Наполеоне в Бриенне. Остается только удивляться: Цицерон, Макиавелли, даже Жан-Жак Руссо (но это уже старшие классы). Проштудировал «Естественную историю» Бюффона с ручкой в руках. Тоже не могу себе этого представить. Не знаю, как теперь, но раньше нас заставляли приносить к первому сентябрю конспекты книг, прочитанных на каникулах по заранее выданному списку. В 5-6 классах – это его возраст. Ну в последний момент что-то кропали в читалке – по минимуму, лишь бы отделаться. А тут – добровольно!
Чтобы подчеркнуть его страсть к чтению, почти все биографы любят ссылаться на ранние воспоминания Бурьенна. Вот знаменитая цитата из них: «Как только раздавался звонок на перерыв, Наполеон немедленно бежал в библиотеку, где с жадностью читал Полибия и Плутарха. Все уходили играть, а он сидел в библиотеке. Так и хочется сказать по Станиславскому – не верю. Побежать на перемене дочитывать какую-то интересную историю, так как на руки книгу не дают и во время урока это не сделаешь, это я могу понять, сам так делал. Но приплетать сюда серьезные труды Полибия и Плутарха, не терпящие суеты? По-моему, это уже перебор. Думаю, что сознательный – от Бурьенна (так и хочется спросить: он что, ему через плечо подглядывал во время чтения или с ребятами был?) Знал, что консулу может такое понравиться – и подсочинил.
Но совершенно точно – читал Наполеоне просто запойно, но, как я уже с удивлением отмечал, не просто проглатывал книги о путешествиях, исторической географии, риторике и, конечно, о войнах, а подходил к этому делу совсем не по-детски. Как-то удивительно по-взрослому, особенно к военным, и для себя анализировал стратегию и тактику полководцев недавнего времени. Внимательно изучал все походы Фридриха Великого. Просто такое ощущение, что готовил себя к тому будущему, о котором мечтали вдвоем с мамой.
Надо сказать, что почти все его сокурсники по этой школе после Революции подались в лагеря контрреволюции (сразу или позднее, как, например, Пишегрю). Редко кто потом вернулся во Францию, чтобы сотрудничать с Наполеоном в его новом качестве. Редкое исключение из правил – один из его лучших генералов Цезарь Шарль Этьен Гюден (Годен), постоянный кандидат в маршалы. Но не судьба была ему им стать, погиб во время похода Наполеона в Россию.
Про его единственного соученика-приятеля, Луи Антуана Бурьенна, уже упоминал выше, с ним они сошлись на любви к математике. Впоследствии он некоторое время был даже личным секретарем первого консула, но не сработались (вернее, попался помощничек на финансовых махинациях). По его воспоминаниям того периода, исключительные способности к математике в их странном сверстнике поражали всех. Как бы остальные ни старались, он всегда в этом предмете оставался первым с очень большим отрывом от остальных, а Бурьенн был вечным вторым. Причем лидировал Наполеоне безоговорочно по всем показателям, много раньше других находил решение задач, мгновенно соображал и без видимого напряжения запоминал и держал в памяти все математические законы.
Про его успехи по истории с географией уже упоминал – но это сверстникам хоть было понятно, не зря же Наполеоне не вылезал из библиотеки, да к тому же тут явного преимущества не было, по простой причине – далеко не всегда он стремился свои знания демонстрировать. Аналогично и с устной литературой. По этим предметам он как бы и совсем не старался особо отличиться, больше любил небрежно удивлять окружающих (и учителей, в первую очередь) своими книжными знаниями. Вот и получается, что учился он очень неровно, можно даже сказать, кое-как (но делал это целенаправленно). Мне кажется, что понимал – оказаться в числе первых ему не светит. Латынь и немецкий изначально портили все. А тут еще и орфография с грамматикой. А значит, в ход шел его любимый прием – а не больно-то и хотелось!
Как ни странно, отторжение у него вызывала и религия (хорошо, что мама была далеко и этого не знала). Скорее всего, монахи переборщили и с количеством, и с излишним усердием по ее преподаванию, ну а про качество я уже упоминал выше. Но на острове Святой Елены Наполеон придумал объяснение своему внутреннему атеизму. Видите ли, в 11 лет его возмутил тот факт, что Церковь в свое время предала проклятию и Цезаря, и Катона. Задним числом, естественно. И якобы его воображение потрясла картина вечного горения этих добродетельных мужей античности в аду, и за что?
За то, что они не восприняли религию, которую попросту не знали. И вот с тех пор она как таковая (повторю – по его словам) перестала для него существовать. Я думаю, это еще одна из легенд Наполеона, придуманная про самого себя любимого и уникального (в другом варианте это случилось с ним в 13 лет – все-таки это больше похоже на правду, но сути не меняет).
Очень четко его религиозные убеждения, гибкие и прагматичные, а скорее циничные, отражены в следующем высказывании: «Моя политика состоит в том, чтобы управлять так, как того хочет большинство нации. Превратившись в католика, я кончил Вандейскую войну, сделавшись мусульманином, я утвердился в Египте, а ставши истинным папистом, я привлек на свою сторону духовенство в Италии. Если бы я управлял народом, состоящим главным образом из евреев, я бы восстановил храм Соломона».
В качестве вывода мне остается только повторить то, что я уже отмечал выше и что отмечают все его биографы. Этот «корсиканец с головы до пят» с первых лет учебы оставался корсиканцем только в своих высказываниях о родине и в отдельных проявлениях своего характера. Принципиально отличался от всех типичных корсиканцев (а также своих французских соучеников) способностью к сознательному самообразованию и огромной работоспособностью. Ну, феноменальной памятью был обязан природе. Уникум, умудрившийся таким не только стать, но и развиваться в условиях жесткого негативного прессинга со стороны окружающих. Как потом правильно отмечают некоторые авторы, за пять лет режима, совершенно этому не способствующему (некоторые и с тюремным сравнивают).
И при этом сам, уж не знаю насколько сознательно, портил себе имидж: все пять лет он упорно продолжал придерживаться позиции неистового патриота-корсиканца, презирающего французов и считающего своим главным долгом и целью жизни освободить от них Корсику. Как уже отмечал выше, время шло, а родной остров так и продолжал в его глазах оставаться некой идеальной страной, а населяющие ее люди – потенциальными героями (до тех пор, пока туда сам не приехал). Ну а генерал Паоли, глава независимого государства, которого вынудили эмигрировать, был для него настоящим идолом и символом ее свободы. Был ли это его юношеский протест против окружающей действительности, вызванный отчасти коллаборационистской позицией отца? Вполне возможно. Но так себя накручивал, что Францию действительно начинал истово ненавидеть, наверно, в лице вполне конкретных французов – своих соучеников. Хотя лично ему она уже очень многое дала.
Наверно, в душе очень хотел попасть в число отобранных для продолжения обучения, но бывший генеральный субинспектор генерал Кералио, который им было заинтересовался и даже флотское будущее пообещал, больше в училище не появлялся.
(Интересно отметить, что генерал Кералио, посещавший школу на втором и третьем году обучения мальчика, активно сватал его в моряки. Чем-то он ему глянулся, некую божью искру в нем увидел. Хотя его впечатление от знакомства с Наполеоне было достаточно далекими от реальности. Прочитайте отрывок из его характеристики: «Хорошего телосложения, отменного здоровья, характер мягкий. Это честный и признательный человек. Особенно проявил себя в математике. Удовлетворительно знает историю и географию, отстает лишь в изящных искусствах. Из него получится хороший моряк». Может, он его по старости с кем-нибудь перепутал? Обещал посодействовать попаданию на флот, но вскоре отошел от дел. А Наполеоне и сам туда с детства рвался, но не судьба. Она была уже для него предопределена.
А когда он был на четвертом курсе, приехал уже иной инспектор и отобрал только двоих. Какие уж тут надежды – сплошной пессимизм. Не разуверил его в этом и приезд отца, который привез устраивать сюда и третьего сына, Люсьена. В июне 1784 г. он впервые увидел его после пятилетней разлуки. В принципе, папа Карло точно должен был знать, что королевская стипендия на Бриенне не кончится и место в Париже для Наполеоне уже забронировано. Но, может, просто забыл или этой темы они не касались, потому что отцу было не до того. Во-первых, он был сильно расстроен тем, что, согласно новым правилам, обучать одновременно двух сыновей за государственный счет в военных школах запретили. И, несмотря на все хлопоты, ему пришлось взвалить на себя дополнительное бремя и заплатить за первые полгода обучение Люсьена16 в Бриенне, пока там еще доучивался Наполионе. А во-вторых, и это его все-таки волновало даже больше чем деньги, он ехал в Париж к докторам на обследование (и попал даже к врачу, лечащему саму королеву – вот и сидел потом некоторое время на грушевой диете) с надеждой излечиться от постоянных болей в желудке. Да и сын был потрясен, увидев, как папа исхудал и плохо выглядит. Это была их последняя встреча. А потом наступило время выпускного экзамена (как я ни старался понять, что он из себя представлял, – не вышло.) Все пишут только, что выдержал его Наполеоне блестяще. И, наконец, в одной из версий напал на адекватное объяснение: в сентябре, пройдя «собеседование» с заместителем инспектора школ Рейно де Моном, он получает рекомендацию в Парижскую военную академию. И тот в отобранную для Парижа пятерку вдруг включил и его. Наполеоне был потрясен до глубины души: даже когда ехал в почтовой карете в Париж, все еще не верил и продолжал недоумевать, почему его отобрали? Что бы там ни писали про блестящую сдачу некого экзамена, из-за языковых провалов и погрешностей в предметах, не относящихся к точным наукам, он был далеко не в первых рядах своего выпуска. Но это уже не имело никакого значения. Зато сразу узнал, что предстояло ему стать артиллеристом. Все уже было решено за него. Он не знал, почему, но ларчик открывался просто: в этот род войск особо никто из французских дворян не рвался, тем более из знатных, вот кавалерия – иное дело. У артиллеристов слишком много черновой работы, да еще и требуется высокий уровень профессиональной подготовки. А пофорсить у всех на виду, в раскрасивой форме, да еще с саблей на боку – возможностей нет. Вот в Париже и набралось только восемь человек будущих артиллеристов на всю академию.
Парижская академия
Наступил второй период его учебы, в который он вступил уже совсем с другим настроением, чем то, что было у него в Бриеннском училище. И с другими надеждами на базе уже приобретенного опыта. Он больше не был корсиканским мальцом, почти ничего не понимающим в происходящем вокруг. Знал себе цену и был уверен, что и здесь, в точных науках, мало кто сможет с ним равняться. Но пока совсем не представлял, как его тут встретят. По дороге ему уже рассказали, что он сразу почувствует огромную разницу в уровне заведений.
Парижская королевская военная школа (неофициально – академия) справедливо считалась одной из лучших в стране: не только занимала великолепное здание (выстроенное по проекту Габриэля – любимого архитектора Людовика XV), но и располагала знающими, опытными и самыми лучшими преподавателями. И она, помещавшаяся тогда, как и ныне, на Марсовом поле, уже была готова его принять. То, что еще вчера было несбыточной мечтой, стало реальностью. Ну а о составе учеников и говорить нечего: тут были собраны отпрыски не абы каких дворянских семей, а, как правило, высокопоставленных или потомственных военных высокого ранга, некая почти закрытая для других каста. Да и Париж, который он увидел из окна кареты, ошеломил его.
И сразу по приезду Наполеоне понял, что со своим происхождением и провинциальностью явно выделяется на общем фоне и большинство курсантов посматривает на него презрительно и совершенно не намерено общаться с ним на равных. Ему давали понять, что он всего лишь королевский стипендиат. Ох, и трудно было бы ему вписаться в эту среду, да еще с его характером и чувством собственного достоинства (если бы он себе такую задачу ставил, чего делать, однако, совершенно не собирался). Ведь он по-прежнему терпеть не мог насмешек или даже намеков на них, неважно, с чем они были связаны.
Но за его спиной было 5 лет жесткой учебы и жизни Бриенна, которые научили реагировать мгновенно, кулаками, а теперь уже и словами. Потом вспоминал с гордостью на Святой Елене: «Раздал же я им тогда немало затрещин», ну а сколько получал, естественно, умалчивал.
Но, по одной из версий, началось все действительно с проверки новичка «на вшивость». Некто Лажье решил посмешить сокурсников, собравшихся посмотреть на прибывших новичков. Выбрал самую экзотическую с вида деревенщину, да к тому же тощую и тихо державшуюся жертву и толкнул о чем-то задумавшегося Наполеоне так, что тот чуть не упал от неожиданности. Все засмеялись и Лажье тоже, со смехом изобразив бегство, приговаривая «Ой, боюсь, боюсь!». Просто решил продолжить развлекать публику. А бояться действительно следовало. Про быстроту реакции Наполеоне я уже писал. Вот и сейчас «псевдожертва» догнала его и толкнула в спину с такой силой, что неудачливый шутник ударился лицом о решетку и разбил лицо до крови. Немедленно подлетели воспитатели (их тут было 150 человек на 130 курсантов), бросились с вопросами к обидчику : «В чем дело? Что случилось?» Тот был абсолютно спокоен: «Меня оскорбили, и я отомстил. Больше мне нечего сказать». С самого начала продемонстрировал всем, что задевать его лучше не стоит. Выговор получил, но своей вины так и не признал.
И в дальнейшем продолжать выдерживать такую линию и по любому поводу немедленно демонстрировал свое «фэ». Иногда – совсем не по делу. Так, на занятиях по военной подготовке как-то швырнул оружие в лицо инструктору, который ударил его шомполом по пальцам за неуклюжесть. Манера обучения, повсеместно принятая в армии.
В Бриенне любил фехтование и был среди первых, а здесь обнаружил, что многим уступает в технике – и это было естественно, в богатых семьях с мальчиками с самого детства работали лучшие тренера, их готовили профессионально, дуэли еще не были отменены. А тут под руку неопытный провинциал попался, да еще что-то из себя строит. Сейчас мы его на место поставим быстренько. И ставили. А Наполеоне проигрывать не выносил и не умел, и если его раз-другой чувствительно доставали, приходил в ярость, бросался «рубить колосья», не слушая тренера и не соблюдая правил. Ну и дальше – штрафная дисквалификация.
Тогда делал вид, как ранее (да и теперь) в процессе обучения танцам: мне все это не интересно, лучше я в сторонке постою. Это был его принцип поведения: если не могу стать в чем-то лучше остальных – то пусть все думают, что не больно-то мне этого и хотелось. У меня и поинтереснее занятия есть.
Про полторы сотни воспитателей я уже говорил, правда, учителей из них – только тридцать, зато все высочайшего уровня. 8 часов в день – математика, история, литература, география, фортификация, рисование, немецкий и английский языки, фехтование и военная специализация. Кроме того – два танцмейстера и три специалиста по верховой езде. И кормили как в хорошем ресторане, и обслуживали превосходно, как высший офицерский состав. Ну и учили, как вы уже поняли, тоже очень качественно.
А какие знаменитые фамилии представляли курсанты! Хорошо, что Наполеоне в этом вопросе совершенно не разбирался, а то бы понял, что отцовское изобретение «ди Буонопарте» здесь совсем не котируется, от слова «вообще». Как ни странно, но именно среди них Наполеоне удалось найти приятеля – Александра де Мази.
По одной из версий, новичку сразу повезло с жильем. Ему досталась отдельная мансарда, он ее называл кельей. 76 ступеней по узенькой лестнице – и он после окончания занятий был предоставлен самому себе. Уединялся там часто, получил, наконец, возможность оставаться наедине с собой, с книгами и мечтами в собственном закутке и даже (в отличие от его Бриеннского индивидуального садового участка) с крышей над головой – и пользовался этим по полной программе. И по-прежнему не терпел, когда его беспокоили.
Но это было не так. С его появления и большую часть года они жили в комнате вдвоем, он и его куратор со второго курса – тот самый Александр де Мази, про которого я уже упоминал.
Они потом и распределились с ним вместе – в один артиллерийский полк (для его соседа это была дань семейной традиции – у него там уже служил брат, а вот ему самому выбор места службы, впрочем, как и военной профессии был почти безразличен). Строить военную карьеру он не собирался и, послужив немного, по этой дорожке не пошел, Революцию не принял и тоже эмигрировал. Но, несмотря ни на что, Бонапарт сохранял о нем добрые воспоминания в течение всей жизни и чем мог (а мог он много) покровительствовал его семье.
А когда де Мази вернулся из эмиграции, охотно с ним встретился, уже находясь на вершине своей славы. И, наверно, им было много чего интересного вспомнить, но это между ними и осталось. Редчайший случай, но Александр и потом, выдавая информацию для посторонней публики, огранивался общими местами. «Дескать учился с нами такой некомпанейский малый, вечно находился в стороне от товарищей с очередной книгой в руке, вот его никогда и не приглашали на наши веселые сборища беззаботной молодежи».
Наполеоне для большинства кадетов был существом из другого мира и им просто не интересен. Жизни на широкую ногу не вел, в закрытых вечерних пирушках не участвовал. Деньги взаймы не брал, хотя все видели, что у него их не было. Такой травли, как в первый год в Бриенне, и близко не было, может, и благодаря присутствию в этом обществе де Мази.
Я долго не мог понять, на какой почве они смогли найти общий язык: трудоголик Наполеоне с отнюдь не простым характером и типичный пофигист и лентяй Александр, которого все эти занятия в академии не сильно и интересовали. Родители определили сюда, ну ради них и закончу как-нибудь. Может быть, они как противоположности и притянулись?
Но Мази был исключением, белой вороной в аристократической верхушке, похоже, что он с интересом наблюдал за таким редким явлением, залетевшим к ним в академию. Большинство курсантов и тут недолюбливали Наполеоне или, в лучшем случае, просто игнорировали его присутствие. Но почти сразу обозначил себя и явный враг, буквально возненавидевший корсиканца с первого взгляда – Антуан Ле Пикар де Фелиппо17.
Поделиться книгой: