Дом, которого нет

После того, как оба наконец-то потрудились – каждый в своей сфере деятельности, на кухне началась расфасовка купленного провианта. Кураевы перестали ломать голову что и во что обернуть, они использовали обычные пакеты – всё будет переложено на месте и пакеты возвращены. Сумка была набита свининой, свежим молоком, сухим молоком, манкой, фасолью, клеткой куриных яиц, в дополнение Лидия уложила большой отрез хлопчатой ткани советских времён, не пригодившейся по вине моды. Помимо ткани она докинула кусок марлевого полотна для подгузников, пару косынок, вату, тёплые носки. Лекарствами в открытую они светить не стали: отобрали необходимые – либо в форме классической таблетки, либо порошка, высыпанного из цветных капсул, разложили их по мелким бумажным кулёчкам и подписали: «от лихорадки – взрослое», «от живота – взрослое и детское», «когда дело совсем плохо» – написали они на антибиотиках.

Лидия одела прямую серую юбку, кофту с длинным рукавом коричневого цвета, огромную фуфайку Стаса, предназначенную для садовых работ, голову покрыла маминым пуховым платком, обвязав его на спине крест-накрест и стала перед зеркалом. Угловатые скулы и большие, слегка напуганные глаза, были как у бабушки, выглядывающая из платка прядь тёмных волос сейчас тоже была, как у неё. До этого в спортивной шапке или без – с модельной стрижкой они кардинально отличались волосами друг от друга. Валенки были немного велики, но дополнили образ так, что Стас застыл в полном оцепенении.

– Ты просто красавица, – промямлил он.

Она обернулась и уставилась на него исподлобья, этот взгляд бросал вызов: уж не хочет ли он превратить её в простушку: снять золотые серьги, напялить старый платок и восхищаться.

– По их времени – красавица, – пояснил он. – Боюсь кто-нибудь уведёт.

– Давай, отправляй меня! Хватит лирики.

Сумку тащили вместе. Лидия не позволила Стасу помогать взваливать ей на плечо из-за больной спины, попыталась сама, аккуратно, чтобы не подавить яйца. Тут же резко поставила сумку в снег и ринулась обратно в дом, оставив мужа в недоумении.

– Нитки забыли! – крикнула она, оказавшись уже в дверях.

Она потянулась к антресоли и достала пластиковую коробку, катушки высыпались на кровать. Лидия отобрала несколько штук со старыми картонными и деревянными втулками, положила себе в карман и снова оказалась на месте. Стартовала она в этот раз от стены – ближе к сараям, но дальше от самой избы.

На фоне зимних сумерек горели огоньки: ближние – в прабабкиной и соседних избах, дальние – за огородами, где в современности красовались дома с флюгерами. Снег под ногами хрустнул, не прошло и минуты, как приоткрылась дверь. Лидия молча волокла сумку, наблюдая, как Евгения осматривается по сторонам, рыщет испуганными глазами повсюду, выскочила на улицу налегке, лишь бы тщательно всё проверить: не прячется ли за кустами Микола, или кто другой затаившийся некстати.

Баул опустился на старый крашеный пол, Алевтина как всегда качала.

– А вот и вы! – сказала Евгения, когда все двери были надёжно заперты за спиной.

– Не говори мне «вы», бап! – вспылила Лидия. – Мне от этого не по себе.

С бабкой они постоянно ссорились: одна поучала, другая протестовала против ограничения свободы, как мыслей, так и действий. Туда не ходи, этого не делай… Бап – летело в ответ, ты меня достала! Не доросла ещё спорить, цыц – бабка сердито ставила на место, и вдруг: «а вот и вы», да ещё стыдливый румянец на щеках.

– Не серчай, я не нарочно, – оправдалась Евгения.

«До чего же всё знакомо» – кружилось у Лидии в голове от услышанного, мелкий дядя бродил по дому в белой рубашонке в горох не по размеру – точно в такой она видела мать в возрасте трёх-четырёх лет на пожелтевших фотографиях. Она взяла его на руки, погладила по рубашке, ей показалось, что она щупает артефакт.

– Мам! – воскликнула девица. – Погляди: мясо, молоко, яйца!

Глаза у женщин светились, стояла суета: содержимое упаковок пересыпалось в чугунки, переливалось в корчажки, завязывалось в узелки. Евгения сразу поставила варить в горячую печь манную кашу на молоке, разбавленном водой – периодически доносилось постукивание ложкой о край ковша. Пока еда готовилась, Лидия оживлённо делилась информацией о жизни в будущем.

– Дом мы построили новый: большой, кирпичный. У мамы я одна, у дяди Ромы трое. Все хорошо живут, у всех квартиры в городе, у нас тоже квартир полно, мы их сдаём, а живём здесь: муж город не любит.

Евгения занесла в избу охладившуюся кашу и усадила пятимесячного ребёнка на колени.

– А давайте я покормлю! – вмешалась Лидия, забирая ребёнка. – Ну что, помнишь, как ты пичкала меня этой ненавистной манной кашей? – Наклонилась она к матери. – Пришло время отыграться – давай, давай, открывай рот!

– Ты нас не обманываешь? – Лидия вздрогнула от вопроса моложавой бабки Ени, которая пристально наблюдала за кормлением. – Ты правда её дитё?

В доме возникло напряжение, женщины из прошлого переглядывались: необъяснимое недоверие почувствовалось именно сейчас, с запозданием, до этого они охотно ей верили.

– Да ты что, бап! – Лидия привстала. – А как же сросшиеся пальцы – откуда я по-вашему знаю? Да ты взгляни, как я на тебя похожа, как две капли воды! Одно лицо – подойди к зеркалу. Хочешь, я в следующий раз принесу фотографии, где моя мама постарше? И ты там есть… Только где вы обе сильно состарились я приносить не буду – это не этично, так можно испугаться, увидев себя старой.

– Да куда ж более пугаться… – вставила комментарий Алевтина. – Живы и ладно.

– Но я их принесу, обязательно принесу, чтобы вопрос был исчерпан раз и навсегда. – Лидия негодовала от возникшего недоверия. – Мне пора собираться. – Она одела ватник и кое-как наспех повязалась платком.

Перед выходом на улицу она полезла в карман за пультом и наткнулась на катушки.

– Нитки запамятовала, я же обещала. – Лидия высыпала на стол горсть катушек. Женщины не шевелились – с ними что-то произошло, но что – она пока понять не могла, всё изменилось после этого неуместного кормления. Может Евгения испугалась, что она заберёт у них младенца – Лидия ведь обмолвилась, что не имеет детей. Вот она причина, не на пустом же месте произошла внезапно такая перемена – девица встревожилась за ребёнка. У них война и нищета, а у потомков – полны сундуки, так почему же этой блаженной не отнять у них ребёнка… Сумасшедшие люди… Да разве она способна сотворить такое – растить собственную мать, как дочь?

Всё-таки не надо быть к ним столь критичной, они с лета живут в кошмаре – от такого стресса у кого-угодно поедет крыша, здесь всё пропитано страхом, непрекращающийся страх за свою жизнь и жизнь близких. Лидия решила в следующий раз порадовать их вдвойне: наберёт две сумки – одежды, сладостей, купит ананас. Стас говорит: аллергия – принесёт побольше таблеток от аллергии, научит, как ими пользоваться. И в ход пойдёт шоколадный заяц, оставшийся с Нового года, что там ещё… конфеты с миндалём, фрукты спелые заморские…

Она не обращала внимания на лица в окне, когда промеряла рулеткой расстояния, записывала на бумажке, снова пробиралась по сугробам, и снова раскручивала длинную металлическую непослушную ленту, укладывала её прямо в снег. Когда наконец она взглянула на маленькое окно, прозрачный глазок которого изрядно увеличился, то, увидев какими обескураженными были их лица, осознала – здесь она пришелец, терминатор, женщина-шок и ничего, кроме шока, вызывать не может.

Палец нерешительно поглаживал кнопку обратного хода, не давали покоя сомнения: фотографии, конечно, весомые доказательства, но разве её глаза не являются главным доказательством – они же кричат, они же молят: поверьте мне… Ей захотелось вернуться в избу, поговорить по душам, успокоить, что она не претендует на этого ребёнка – как же она тогда появится на свет?

Со стороны огорода по меже неторопливо пробирался мужской силуэт. Лидия обернулась: чёрная массивная фигура появилась в обзоре, когда закончилась полоса хозяйственных построек, до этого она передвигалась вне зоны видимости – позади сараев. Силуэт сошёл с тропы, полез по чужим утоптанным следам в направлении к Лидии – на секунду она замешкалась, решив, что это Стас потеряв терпение совершил скачок, чтобы проверить жену, поторопить и забрать обратно. Чёрная фигура уверенно приближалась, тогда как у Лидии в голове творился фейерверк из домыслов и соображений: если Стас, то откуда у него пульты, – сделал дубликаты за это время – сама же и ответила, если Стас, то почему переправился на таком отдалении – чтобы не столкнуться с ней в одной точке (вспомнила дерево, внутри которого распирается человеческое тело), если Стас… – Возник момент, когда обозначилось хмурое мужское лицо. – То зачем сбрил бороду…

Кнопка вдавилась сама собой рефлекторно, от испуга.

В этот раз изобретатель прогуливался возле входной двери, дышал свежим воздухом, завидев Лидию, он косолапо, по-медвежьи ринулся ей навстречу: провожал он её улыбающуюся, получил напряжённую, дёрганную, загнанную.

– Зая, зая, куда ты пошла? Скажи, что стряслось!

Лидия взметалась по дому: кинулась пить воду, глотнула, вылила недопитую в раковину, достала коньяк.

– Я не знаю… – плеснула она в стакан из бутылки. – Мужик этот ещё…

– Что за мужик?

– Да не знаю я! – Лидия прошлась со стаканом в руках, нервозность не давала сосредоточиться и нормально объяснить. – Мужик какой-то осторожно крался оттуда. – Она показала в левый по отношению к себе угол дома. – Видел меня, или нет… я не знаю. И если видел, конечно не понял – среди сараев темно, деревья, кусты, бабки могли выходить-заходить… Чем я от них теперь отличаюсь?

– Ну… раз не понял – чего ты так всполошилась?

– Зачем-то он выруливал прямо к нашему дому целенаправленно, он к бабкам шёл! Что ему надо в такой поздний час? Чего он у них позабыл? Может им сейчас угрожает опасность, может он за ними в окна подглядывает или имеет другой злой умысел?

Ещё немного и она готова была рассказать о душераздирающей обиде, недоверии к её персоне, но слова так и не слетели с уст – сейчас она докукарекается и Стас разломает блок, трафик накроется медным тазом.

– Тебе надо успокоиться и не ходить туда какое-то время. – Это было лишь проявлением заботы, выражением беспокойства, но оно заставило её повернуться с оскорблённым выражением лица, с округлившимися от ужаса глазами. – Понял, – сменил он позицию. – Значит, ходить.

Даже сильное снотворное не справлялось с бодрствующим мозгом, не желающим выходить из активной стадии – Лидия долго изучала в сумерках сте́ны собственного дома: затянутые мраком подаренные картины и повторяющиеся однообразные мотивы на обоях, едва различимые глазом, но хранящиеся в памяти. Стены её не интересовали – разыгравшееся воображение сосредоточилось на тёмном силуэте, который в данный момент возможно пересекает кухню, затем угол спальни и скрывается в густоте заснеженных садов – именно таким был его маршрут: грозный мужик топтал землю под их будущим домом. Но чем он занимался в промежутке между дорогой сюда и обратно? Это выяснится завтра – до вечера она не вытерпит, отправится днём и как можно раньше.

Незнакомец растворился во мраке, за пеленой полузакрытых век всплыл образ бабы Ени: недовольное выражение лица с узкими, крепко стиснутыми губами мало походило на пугливый облик той девицы с малолетними детьми, за годы произошло кардинальное изменение личности. Лида громыхала шваброй, её городские ручки неумело отжимали тряпку, грязная вода развозилась по полу – бабке это не понравилось. Девчонке пришлось отдуваться за огрехи матери, за то, что та совершенно не приучала её мыть пол, бралась всегда сама, дочь отодвигала в сторону, несмотря на то, что ей уже исполнилось двенадцать. Бабка отчитала Лиду по полной с ругательствами и унижением, упрёки размахнулись на несколько десятков лет вперёд: и замуж её не возьмут, а если кто и возьмёт, то долго она ни с кем не уживётся – список неудач на жизненном пути был нескончаемым. На летних каникулах внучка должна была раз в неделю убирать дом и делала это всегда криворуко, не так, как хотелось бабке.

– Тебя никогда не устраивает, как я мою! – вскричала доведённая Лида. – Я уйду от тебя, совсем уйду!

– Уходи! – ответила баба Еня. – Хоть на все четыре стороны…

Самолюбие было задето, Лида прихватила с собой ведомую подружку – городскую, сочувствующую и несогласную с бабкиным беспределом, готовую составить компанию ради такого дела и отправилась с ней в дальнюю дорогу. Подруги гуляли по кукурузным полям весь день, посетили другие сёла, и так как их занесло на внушительное расстояние от дома, вернулись они лишь поздним вечером.

Бабка встретила Лиду без ругани, правда выглядела взволнованной и только жаловалась, как она всё село обошла в поисках, вплоть до дальних его окраин, вдоль берега вниз и вверх по реке, выспрашивала у каждого встречного, но все разводили руками. Она высматривала на берегу одежду – в их быстрой реке каждый год кто-нибудь да тонул, подозрительно провожала взглядом местных пьянчуг – вдруг они причастны к исчезновению подрастающей смазливой малолетки.

Больше про инцидент ни одна не обмолвилась, бабка перестала попрекать скверной уборкой, Лида убегать из дома. Обе были с характером и сделали свои выводы, почерпнули определённый опыт. Чувствовала ли она вину перед бабкой, Лидия не знала, в противном случае, не прояви она характер, та бранила бы её и дальше. Но в чём же её вина, ведь не со злым умыслом она неправильно отжимает тряпку, ей нужно было показать… А показывать желающих не нашлось.

Утром она съездила на рынок, без Стаса – с ним слишком долго. Рынок был полупустым, но муж нашёл бы и здесь собеседников, а медлить нельзя – её заждались нерешённые дела, уже пятнадцать часов, как они оставались неразрешёнными, подвешенными в воздухе и сверлящими её сердце.

– Вот это ананас! – воскликнул муж.

– Погоди, пока не нам. – Лидия начала укладывать его в сумку пограничного назначения.

– Хе-е-е… Бабкам, конечно, он нужнее… – раздосадовано усмехнулся Стас. – Даже приоритетнее патефона! «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний…»

– Рот закрой!

Слова оборвались, оба притихли в недоумении, Лидия стояла взлохмаченная с исказившимся от гнева лицом. Муж с каждым разом сожалел об эксперименте, стал считать его неудачным: восхищение луной – его мировоззрение, Лидия только нашла дополнительные проблемы, которые усугублялись с каждым очередным заходом в сорок второй.

– Лидуш, ну чего ты так реагируешь-то на всё? Я всего лишь процитировал Маяковского, а ты теперь скажешь, что я «любыми словами» хамлю? Да и не против я, что бабки съедят ананас… И с чего ты вообще взяла, что он им понравится? Лучше купила бы яблок или груш, на худой конец винограду.

– Можешь пока отксерить фотографии, которые мне на почту должна прислать Лиля?

Стас потоптался на одном месте, усваивая полученную информацию и частую смену настроений жены.

– Да не вопрос! – ответил он. – С бабками что ли фотки? – Она прошла молча мимо него. – Ну а с кем же ещё, чего я спрашиваю…

Ксерокс выплюнул листы – итого восемь штук, на каждом по нескольку снимков. Лидия после длительного изучения стала укладывать их в файл, в нём они плохо сворачивались, откинула файл, сложила листы вчетверо.

– С доказухой у тебя теперь всё в порядке! – снова съязвил Стас, протягивая последний листок, который он тоже долго изучал с неподдельным интересом.

Её напрягало и раздражало всё происходящее, было одно желание – побыстрей смыться в «соседний» дом.

– Дальше продвинусь… – Стас расположился за компьютером, запуская свои программы, – додумаюсь, как выбирать время и место, настрою, к примеру, семнадцатый год – будем с тобой печатать листовки для большевиков!

Он осёкся, заметив, что она раньше времени поволокла сумку к выходу, молча наблюдал, как она облачается в вещи того времени – рабочую униформу для переправки продовольствия, необходимого, чтобы как можно ближе подобраться к нынешним дням. Лидия у выхода остановилась, подумав, произнесла:

– Вообще-то… большевики моих раскулачили, как самых зажиточных в нашей деревне…

В этот момент он обратил внимание, что блок уже включен: провод протянулся до самой розетки – не валялся на полу, как обычно. От прибора времени исходил тихий гул – и это был никак не повседневный монотонный шум, издаваемый другим блоком – системным из ниши компьютерного стола, а зазывание в прошлое, становившееся такой же повседневностью в этом доме.

– Уже уходишь? – Он оторвался от намеченных дел и стянул с носа полудетские очки.

Дверь закрылась, Лидина голова прошествовала перед окнами, подобно буйку, плывущему по волнам.

– Как на работу стала ходить, – отпустил он напоследок комментарий, украдкой приближаясь к окну.

Когда он выглянул, на улице никого уже не было.

__________________________________________________________

Кураев не успел произвести расчёты, поэтому Лидия отправилась по старинке, она присмотрела оптимальное место: наблюдение показывало, что, если зайти за дальний угол современного дома, окажешься с боковой стены крестьянских катухов, на их фоне она сливалась, была незаметней незаметного – серое и чёрное, как одежда и сумка. Стас посчитал, что она унеслась стремглав, мгновенно нажав на кнопку, но Лидия всё ещё стояла за углом притаившись и собиралась с духом, пытаясь расплести паутину из противоречивых мыслей и старых обид. Баул она привалила к фундаменту – в данный момент он не являлся истинной ценностью, лишь промежуточным звеном, инструментом для установки доверительных отношений с диковатыми, на первый взгляд, родственницами.

Пуск.

Сумка резко сорвалась и провалилась в толстый слой снега. При ярком дневном освещении проявились все недостатки: снежный покров был не таким белым – с ошмётками грязи, из швов между брёвнами торчало навозное сено, за туалетом было отведено неприглядное место для помоев. В проёме окна никто так и не обозначился – Лидия не торопилась, прежде внимательно осмотрелась по сторонам и только тогда направилась к дому на разведку, для начала без поклажи. Дверь была заперта, она постучала в окно – никакой реакции. Сердце у неё забилось, набравшись решимости, она отправилась огибать дом – осторожно, крадучись и озираясь.

Обзор улицы за перекошенной калиткой открывался пустующим – сплошное поле с лесом вдалеке, от ближайших посадок доносился стук топора, сменяющийся треском. Она приблизилась к главной двери: в проушины замка был вставлен деревянный клин, привязанный заскорузлой верёвкой, чтобы не терялся в глубоком снегу – как в детстве, ничего не менялось, будто и не было этой современности, скорее наоборот: путешествие случилось в будущее, в двухтысячные, а теперь снова Лидия вернулась домой.

Дверь легко поддалась, она заглянула в комнату – никого не обнаружив, откинула запор на задней двери, снова обошла дом, затолкнула клин в замочные петли, как было, чтобы чужие не беспокоили и через дворовую дверь вернулась внутрь вместе с поклажей. Пристроила сумку в сенях, пользуясь проникающим через открытую дверь световым лучом, сверху набросила мешковину, заперлась. Затем прошла в комнату, расстёгивая на ходу ватник.

Дрова в топку подбрасывались совсем недавно – за дверцей трещал огонь, на печной панели стоял чугунок, от которого исходил аромат печёного картофеля. Она приоткрыла крышку, втянула ноздрями пар, определила: «картохи в тулупах». Последний раз ей посчастливилось отведать картофель, приготовленный в русской печи в кожуре где-то лет в шесть – они тогда увязли на отцовых Жигулях в грязной жиже тогда ещё грунтовой просёлочной дороги, возвращаясь из деревни ранней весной. Отец ходил далеко через поля за трактором – на поездку до дома: попытки выбраться, утомительное долгое ожидание, буксировку, ушёл весь день и единственное съестное, что было у них с собой – картофель в мундирах, приготовленный бабкой в чугунке. Лида с наслаждением стягивала с него тонкую стружку и ела без хлеба и соли – ничего вкуснее в жизни она не пробовала.

Тяжёлая чугунная крышка громыхнула гулким металлическим звуком, пальцы едва не обожглись. Она прошлась по избе: в красном углу висели иконы, накрытые вышитым льняным полотенцем, или рушником, как его тогда называли, на другой стене – большая рамка, вмещающая в себя сразу несколько снимков, некоторые Лидия в будущем держала в руках, но вид у них был более потрёпанный, чем здесь. Она приоткрыла массивный сундук – изнутри пахнуло старьём, сундук был набит вещами – мужскими и женскими: пиджаками, кофтами, возможно, в белом ситцевом платье с богатым шитьём на рукавах кто-то выходил замуж, скорее баба Еня, иначе фасон был бы более устаревшим, а в таком не зазорно пройтись по улице и в двухтысячных, если отбелить да отгладить. На самом дне она нащупала туго связанные носовым платком денежные купюры, долго их изучала, разглядывая с обеих сторон. Спохватившись, быстро спрятала деньги обратно, оглядываясь – не застукал ли её кто-либо за преступлением, пока она разевала рот.

Повсюду на верёвках сушились детские вещи, источая сладко-молочную вонь, по полу протянулись длинные вязанные половики, собирающиеся в складки от малейшего передвижения по ним.

Приблизившись к кроватям, Лидия вздрогнула – из-под одеяла торчали две детские макушки, вблизи слышалось тихое сопение. Дети были заперты дома одни – по сегодняшним меркам это шокировало, но в те времена считалось нормой: бабы не разгибались в полях и огородах, поэтому дети в любых возрастах оставались дома, предоставленные сами себе. Сразу вспомнилась история, рассказанная одной знакомой, как во время войны её родственника, тогда новорожденного, мать укладывала на печи и уходила работать на долгий день, выхода, как она говорила, иного не было – выживет, так выживет, не выживет, значит, не выживет. Но младенец зацепился за жизнь, уцелел.

За окном послышались голоса – кто-то приближался. Лидия прильнула лицом к тюлевой занавеске и проследила, как женщины втаскивают за собой санки с дровами и поверх дров грудой наваленного хвороста, проходят во двор, заносят срубленное в сарай, при этом оттуда доносится бряканье перебираемых старых сухих поленьев, затем подходят к дому. Отворилась входная дверь, постучали ногами о пол, стряхивая остатки прилипшего к валенкам снега, первой появилась Евгения, за ней Алевтина.

Обе застыли в полном замешательстве в одинаковых позах – неожиданный визит посланницы их сконфузил, если не сказать – намертво сковал. На платках – на ореоле пухового ворса поблёскивали капли талого снега, щёки и носы горели, обожжённые ледяными ветрами, носящимися по полям. Первой начала разуваться Алевтина, повернувшись боком.

– Ты как тут очутилась? – не поворачивая головы спросила она, поверхностно, будто интересовалась между делом.

– Открыла, да вошла, – бесцеремонно ответила Лидия, – не на морозе мне дежурить…

Спустившийся с кровати заспанный мальчик спотыкнулся и упал, его подняли.

– Продукты там, в сенях, под мешковиной, – сообщила женщина-пришелец, наблюдая как в доме с пробуждением детей нарастает суета.

Вдвоём с прабабкой они втащили сумку, поставили возле скамьи.

– Что за человек к вам направлялся, когда я от вас уходила? – в нетерпении спросила Лидия. – Меня не заметил?

Прабабка выпрямилась, развернула плечи, соображая, – вчерашнее событие её по всей видимости не затронуло, и она не сразу догадалась о чём идёт речь.

– А-а-а… это кум. Да, захаживал… Не видал, никого не видал, – замотала она головой.

– Зачем он приходил? – Лидия теребила сложенные листы с фотографиями в кармане, выжидая окончания допроса, который сама же и устроила.

– Принёс пяток картох, я ему самогонки плеснула, – равнодушно ответила прабабка.

– Зачем вы взяли? Я же вам всё ношу. – Её слова обе женщины вначале не поняли, ответить взялась молодая:

– Не знаю, как у вас в грядущем, а у нас ни от чего не отказываются, всё складывают про запас. Ныне ты пришла, гостинцев ворох понанесла, а потом что? Потом ищи свищи ветра в поле… – Евгения сдёрнула с верёвок сухие пелёнки, подошла к печи, подбросила дров.

Воспользовавшись паузой, внучка вынула листы из кармана, расправила их, протянула.

– Смотрите, вот ваши пятидесятые.

После того, как Алевтина высвободилась из овчинного тулупа, женщины расположились за столом. Листы пошли по рукам.

– Неужто нас в газетах пропечатали? – Алевтина округлила глаза. Руки у неё были бронзовыми – многослойный загар не успевал сойти за зимние месяцы, особенно выделялся на белой задней стороне листа, которым она вращала, пытаясь отыскать верх-низ, так как вертикальные и горизонтальные фотографии были отсканированы как попало.

– Это я сама напечатала. У нас теперь типография почти в каждом доме своя собственная. – Горделиво произнесла Лидия, с каждым словом производя на бабок всё большее впечатление. – А как же иначе? Нас, правнуков, у вас много, а фотографии в единственных экземплярах. Оригиналы хранятся у наследников дяди Ромы – я себе печатаю копии. Лилька – младшая дядь Ромина, переслала мне их… как же вам объяснить… отсканировала в одном ящике, кнопку нажала, и они у меня в ту же секунду образовались в другом ящике!