Дом, которого нет

Занавеска тут же опустилась, внутри дома протяжно скрипнули дверные петли, шаги приблизились к входной двери, ведущей во двор. Лидия привалила сумку к маленькому порогу и стала ждать. Откинулась щеколда, дверь слегка приоткрылась.

– Кто это?

Лидия решила действовать не мешкая. Она затолкала сумку в проём, одновременно приговаривая:

– Ень, я поесть вам привезла!

В сенях царил сгустившийся мрак, затхлый и бестелесный, мрак сороковых, всё делалось наощупь – привычно для хозяйки и робко для посетительницы. Гостья передвигалась, держась за стену свободной рукой, сумка цепляла всё, что располагалось на полу по ходу движения: громыхнули пустые ведра. Бабушка открыла внутреннюю скрипучую дверь и обе оказались в тепле, тем временем она взялась за розжиг керосиновой лампы. Свет затрепетал по стенам единственной комнаты, включающей в одном составе и многочисленные спальни, и кухню. У дальней стены на кровати сидела женщина лет пятидесяти в сорочке с накинутой шалью на плечи, к потолку была приделана люлька, ребёнок в ней забеспокоился, женщина, не сводя удивлённого взгляда с гостьи, попыталась качать. Лидия перевела внимание на другую хозяйку – бабушка была не той, что ей запомнилась, сейчас она была девушкой: молодой, глазастой, свежей. Евгения смотрела на неё безотрывно, боясь пропустить что-то главное – перед ней стояло существо с такими же, как у неё большими глазами, такая же щупленькая и такая же немного кривоногая, видимо, по генетике у них ноги такие, и черты лица и ноги – всё, как у неё. Существо, волочившее за ручку мешок неизвестной конструкции, было облачено в странное одеяние, созданное нечеловеческой силой: красный тулуп с сияющими застёжками и разноцветными нашивками – буквами, или словами на неизвестных языках, а обуто в ботинки с полосками и шнурками из серебра, какие в самом невероятном сне не приснятся.

Лидия могла бы начать долгий рассказ издалека, о том, как её муж стал свидетелем феномена в сновидении, который вдохновил его к разгадке некоторых явлений, привёл шаг за шагом к сенсационному открытию, как долго он собирал прибор времени, разыскивая редкие составляющие по всему миру, заказывая через интернет недостающие звенья с другого полушария Земли. Она могла бы поведать о его незрелых и до последнего не вызывающих доверие экспериментах, а также предоставить родословное древо, уходящее не корнями, а ростками в новый век, но сердце разрывалось на части, она не могла больше томить ни их, ни себя:

– Это же я, бап! Лида – твоя внучка!

К матери она традиционно обращалась – «мам», к бабушке – «баб», постепенно преобразовавшееся в «бап». Евгения шлёпнулась задом на сундук, Алевтина качала.

– Вы только не пугайтесь, мне самой не по себе от того, что происходит… На самом деле я ещё не родилась, я пришла к вам из 2022 года. – Из-за печи выглянул заспанный пацанёнок. – О боже! Это мой дядя Рома? Какой же он маленький… Не могу в это поверить! Ведь это он – узнаю его фирменный взгляд исподлобья. – Она замерла, уставившись на люльку. – А там сейчас должна быть моя мама. Я даже подходить к ней боюсь: два дня назад видела её на девяностом десятке, а здесь, у вас, она недавно на свет появилась.

Её изумление по-прежнему продолжалось при молчаливой сцене растерявшихся жильцов. Восторгалась она одна, женщины безотрывно смотрели.

– А что вы не отвечаете? – наконец обратилась она к ним. – Вы что мне не верите? Это же я, бап! Ну что ты молчишь?! Как ты можешь меня не узнавать?! – Лидия стала забываться, шоковое состояние путало разум. В замедленном темпе она привалилась спиной к стене и съехала на скамейку.

Молчаливая сцена продолжалась. Женщины не отводили от неё пристального внимания, Лидии показалось, что её вот-вот выпрут, как умалишённую. Глупая затея, оставила бы сумку на пороге – пусть правда думают, что Дед Мороз навещал, Фея или Снегурочка. И зачем она только постучала: любопытство, несдержанность, легкомыслие – вот список тех качеств, от которых она всегда пыталась избавиться.

– Когда война кончится? – раздался тихий голосок с дальнего угла избы, из полумрака, принадлежащий невозмутимой прабабке, покачивающей люльку. Только сейчас Лидия разглядела, что это не женщина лет пятидесяти, это измождённая нелёгкой жизнью и каторжным трудом старушка без возраста. Евгения молча перевела шокированный взгляд на мать.

– Война закончится нашей победой, – засуетилась обрадованная начатому диалогу Лидия, – вы только потерпите, вам три года потерпеть осталось…

– Как долго… – расстроилась Алевтина и закачала головой, – ещё три года…

Та, что была моложе, в состоянии того же стопора теперь медленно перевела взгляд на баул, брошенный на пол.

– Да что же я стою! – опомнилась Лидия. – Смотрите, что я вам принесла! – И кинулась энергично разбирать содержимое сумки, сопровождая пояснением – в каком пакете чего лежит.

Алевтина оторвалась от кровати, чтобы лично удостовериться, что это не сон; женщины коллективно склонились над свёртками. Глазастая девица развязала пакет с замороженной ягодой, вдохнула аромат и закатила глаза.

– Малина… Глянь, – показала она матери, – малина, и вишня, гляди! Откуда зимою ягоды? У вас там лето?

Свёртки шелестели, словно мыши в подполе: развязывались, завязывались, запах пошёл по избе – сладкий, летний, аромат сбора урожая перед томлением варенья на летней печи.

– У вас там ниток швейных нет? – стонущим голосом спросила Алевтина. – Кот утащил куда-то последние нитки, паршивец, нечем стало шить…

– Привезу нитки! – Лидия чувствовала прилив сил, уверенность в выполнении любого запроса, она стала считать себя инструментом в исполнении волшебства. – Чего ещё привезти? Заказывайте!

– Дались тебе эти нитки… – упрекнула Евгения. – У нас корова издохла, а она – нитки.

– Кормилица наша издохла, – пожаловалась прабабка и запричитала.

– И молока я вам привезу! Вам теперь не о чем волноваться! – обнадёжила Лидия.

– Да как же не горюниться? – продолжала нагнетать Алевтина. – Куры нестись перестали, да и курей-то осталось… – Махнула она рукой и поплелась, ссутулившись, к столу. – Ты сама-то хоть ела? – проявила она заботу. – Тощенькая какая… Возьми в дорогу пирогов. – Она приоткрыла полотенце, под которым лежали пироги – из одного, разрезанного надвое пирога торчала картофельная начинка. Хозяйка отложила парочку на белую косынку, после чего стала её связывать, поясняя: – Пекём только по праздникам. А разве у нас не праздник? Кого там наши взяли? Берлин? А, Еньк?

– Какой Берлин, мама? – Еня уставилась на неё, как на умалишённую.

– Что вы, не надо! – запротестовала Лидия, увидев, как прабабка связывает косынку.

– Бери, бери! Не гребуй.

Молодая бабушка перед гостьей проявляла застенчивость, мать она тоже периодически одёргивала из стыда. Это Стас выставлял её Жанной д'Арк, бронированной и бесстрашной, на самом деле закалилась она годам к пятидесяти, пережив все испытания на прочность характера, военные и послевоенные, сейчас же она казалась напуганной, растерянной девицей и соглашалась с происходящем вынужденно, так как выхода другого не находила.

Лидия собрала освободившуюся тару и скрутила в один моток: сумку для путешествий на молниях, современную упаковку, которую они со Стасом под конец сборов хватали из разных ящиков, невзирая на схожесть с тарой прошлого столетия. Ягоды были ссыпаны хозяйками в старый чугунок с крышкой и припрятаны во дворе под снегом, остальное спустили в подвальную яму. Дядя тем временем ходил и размахивал подаренной бирюлькой, долбил ею о стены, чем и разбудил сестру.

– Можно взглянуть на маму? – наконец решилась Лидия перед уходом. Евгения достала из люльки и поднесла пятимесячного ребёнка. В момент неспешного приближения, точнее поднесения запеленованного свёртка, в Лидии нарастала сдавленность под грудиной, дыхание стало едва уловимым. – Совсем на себя не похожа, – заулыбалась она, – у неё на правой ноге два пальца сросшиеся, третий с четвёртым.

Евгения развязала пелёнку и показала ножку: пальцы действительно были сросшимися.

– С ума сойти, это она… – прошептала Лидия, затаив дыхание. – Это же точно моя мама! Я не верю… Просто сон какой-то… – Она прижала к лицу свои ладони, эмоции испуга и восторга перемешались. – Может мне это снится…

Руки нервно полезли в карманы – пульты лежали на местах, сразу вспомнился Стас – жалкий, взволнованный, наверняка весь издёргался, торчит возле окон со своей заклиненной спиной. Ему бы лежать…

– Мне надо идти, там муж волнуется. – Всё семейство застыло в ожидании. – Вы только припорошите мои следы, и его – там следы моего мужа остались.

– Так это он давеча шастал? – спросила Алевтина. – А мы думали Микола, Игнатихиных внук. Контуженый он, за девками в окна подглядывает, окаянный…

Женщины сороковых на улицу выходить не решились – их страшило нахождение в непосредственной близости в зоне отбытия фантастического существа, похожего на человека, или того, кто облачился в человечью шкуру, они предпочли держаться подальше и наблюдать украдкой, как посланница поднимется ввысь в свете небесного луча и сверкнёт молния, и земля содрогнётся…

Лидия уже позабыла в какую точку однообразной белизны она прибыла, сначала искала следы, нашла, затем до последней секунды наблюдала за маленьким окном, в глазке которого, оттёртом тёплыми руками, скучковались бледные лица, в ладони она сжимала незаметную деталь, но теперь главную деталь её жизни.

Лица исчезли. Лидия оглянулась: другое лицо – Стаса смотрело из большого сияющего фонарными отблесками пластикового окна. Она наблюдала, как он прыгает на радостях, машет рукой, будто встречает в аэропорту после длительной командировки. А может действительно прошло слишком много времени, ненароком подумала она, что если время течёт по-разному, вон и спина у Стаса уже разогнутая, как будто подлеченная, не скрюченная, как была…

– Радость моя, я тебя заждался! Ищи мне теперь корвалол – я себе места не находил.

Лидия бросила взгляд на часы – показывало 23:50, проверила число – всё сходится. Так параноиком можно стать, балуясь в игры со временем, подметила она, теперь ей постоянно придётся сверять часы, заглядывать в календари, спрашивать у окружающих: который год, кто знает, где она окажется… До последних событий не приходилось беспокоиться по этому поводу, потому что время существовало одно – последовательное и реальное.

До утра бы Стас не дотерпел, им обоим пришлось громоздиться на диване с тарелками и чаем, чтобы он мог выслушать отчёт, лёжа и снова держась за спину, которая, как выяснилось, обострилась от волнений.

– Что касается твоих следов, – рассказывала Лидия с набитым ртом, – то они их списали на контуженого односельчанина, а мы с тобой нафантазировали: диверсант, анчутка… Там люди более приземлённые, чем мы, они там не искушены, как мы, разнообразием.

– Гм! – озадачился Стас. – Я хоть точно сорок второй загрузил? Может это семидесятые, раз такие следы им не в диковину… Ты у них спросила: который год?

– Стас, не говори ерунды! Значит их за ночь присыпало снегом, стали нечёткими.

Муж почесал репу, после чего выдал новую идею:

– Послушай, давай завтра сгоняем в город: купим валенки, от матери, от твоей, старомодную одежду заберём, ту, что она не носит, ватная фуфайка в сарае у нас имеется – будем ходить в сороковые без пафоса. В любой момент к ним в избу кто-нибудь нагрянет, а тут ты стоишь, сияешь – гостья из будущего. К тому же это позволит посещать их в дневное время. Не будить же их регулярно…

– В этом, конечно, есть резон, – согласилась Лидия. – Вот только люди… вдруг засекут, если посещать, как ты говоришь, среди бела дня? Соседи справа, например, место с этой стороны совсем открытое – я имею ввиду сам процесс возникновения из пустоты.

Кураев погрузился в размышления, или поиск новых идей, чего она всегда опасалась, но не теперь – с этого дня Лидия готова была стимулировать появление любых его мыслей, что касалось улучшения трафика поддержки людям, которых давно не существует. Не для Лидии – для неё они снова стали существовать в реальности, это были несчастные жители бедной деревеньки, близкие, брошенные на попечение судьбы в военное время, на выживание. А не перекроить ли мне эту судьбу – витало в её подсознании.

– На этот счёт надо откорректировать место запуска и прибытия. – Родил идею изобретатель. – Возле сараев я там увидел укромный уголок, думаю, он как раз попадает на нашу спальню. Следующий раз запускаться надо поближе, для начала от стены, уже там от этого места замерить рулеткой, а здесь замерим от стены до забора, и будешь ты покидать старушек, не выходя на улицу, прямо из дома.

– Надо принести им яиц, – резко сменила тему Лидия. – В пирожках совсем нет яиц, одна мука, вода и соль.

Стас изучающе покрутил в руках кусок пирога.

– Но сам факт, – сказал он, – что мы с тобой едим пироги, которым восемьдесят лет! В голове не укладывается: я ем пирожок, которому восемьдесят лет!

– По правде говоря, ему один день от силы. Не преувеличивай. Это тебе не вино, найденное при раскопках в Китае, которому, как оказалось, девять тысяч лет – не совсем конечно вино, а засохшая субстанция, в которую оно превратилось пролежав столько тысячелетий. Какое-то древнее вино, я читала, археологи откопали и не побоялись даже опробовать – оно напоминало желе. Вот рисковые люди…

– Ну мы же с тобой не боимся попивать чай с восьмидесятилетними пирожками? – Лидия бросила на мужа критикующий взгляд, но он, не взирая на это, продолжил: – Ты подала мне идею: выпрошу у фермеров вина для бабулек, а у Короткевича есть настоящий патефон – правда он сорок девятого года выпуска.

– Я улавливаю ход твоих мыслей. – Лидия дожевала последний кусок. – Что там дальше: сигареты, наркотики?

Кураев, постанывая, перевернулся на бок и натянул одеяло до самой шеи.

– Ничего ты не улавливаешь, – пробурчал он. – Бабки что – не люди? Разве они не могут коротать зимние вечера с бокалом вина под музыку?

– Могут! – вспылила Лидия. – Только в первую очередь надо думать о предметах первой необходимости: детском питании, пелёнках, лекарствах – сумка итак набьётся увесистая, а я поволоку туда патефон! Без патефона им, видите ли, никак не скоротать!

– Лид, ну что ты опять завелась?

– Всё, я иду спать. День выдался не из лёгких. – Она погасила свет в гостиной, где оставила Стаса, ворочающегося на диване, и включила в спальне, приговаривая себе под нос: – Правда, ещё неизвестно какими будут следующие дни, может на работу придётся забить. – Щёлкнул выключатель, кроватные пружины раздавились с характерным треском от веса человеческого тела, и в доме сразу настало затишье.

Задребезжал холодильник – единственный нарушитель абсолютного молчания в загородном доме, без него было бы слишком тихо, звенящее ночное беззвучие сдавливало бы виски. Лидия представила: как же страшно в той избе, как в склепе, без холодильника, без светящихся электронных часов и мелких красных лампочек, разве что мышь возится под полом. Бр-р… мерзость какая…

– Лид! – Голос мужа вернул в 2022, такой же бодрый, как часом ранее.

– Ну? – Она попыталась громко зевнуть, чтобы он слишком долго не разглагольствовал.

– А ты будешь им говорить – кто и когда умрёт?

– Ты что спятил?! – Лидия резко привстала на локте. – Не вздумай им сказать! Даже не смей! Как человеку можно такое заявить – когда он умрёт? Ещё не хватало, чтобы ты приходил туда и кукукал там – кому сколько жить осталось!

– Да что ж мне и слова сказать нельзя… – Стас заворочался, недовольный и обиженный, или прикидывающийся таковым. – Последние два дня ты сама не своя, любое слово скажу – ты с пол оборота заводишься.

– Любое слово?! А не родить ли тебе от кого-нибудь – любое слово?! А сообщишь ли ты бабкам, когда им на тот свет отправляться – любое слово?! Самым коронным «любым словом» знаешь, что у тебя было?

– Я так понимаю список ещё не иссяк? Когда ж я столько наговорил… Ну послушаем, послушаем…

– «Должен поставить тебя в известность, что сегодня я заведу свою шарманку и отправлюсь навестить прабабок. Ты пока посиди тут на снежку, а я сейчас мотанусь и мигом обратно». Чего от тебя ещё ждать новенького? Какими порадуешь «любыми словами»?

– Господь Всемогущий! – вполголоса завопил Кураев, переворачиваясь, затем обратился к жене: – Уж не думал, что ты так серьёзно всё воспримешь. Лидунь, ну что ты меня, дурака, настолько всерьёз воспринимаешь? Ну балаболю я всякое, по большей части пустое, я по жизни балабол, будто ты меня первый день знаешь…

– Я тебя к бабкам на пушечный выстрел не подпущу, – продолжала Лидия с суровостью в голосе и уже не из постели, а стоя, подбоченившись, в дверном проёме. – Балаболит он… Добалаболишься и я вообще не рожусь – не от кого будет, вымрут все от инфаркта. Балаболит он…

За наружной стеной дома послышался громкий звук – Лидия вздрогнула, она была на взводе. Оба замерли, напрягая слух, но больше ничего не происходило: никакого шевеления, завывания, полная тишь. Она продолжала стоять в проёме в той же позе, напряжённая, в ожидании следующего, хотя бы незначительного хруста или скрежета, лицом она повернулась к окну спальни, по-прежнему не закрытому гардинами до конца. Лидия вглядывалась.

– Снег обвалился, – прошептал Кураев. – Это снег, Лидуш, никого там нет.

– Сама не своя… – Лидия бесшумно двинулась по дому, выглядывая поочерёдно из окон. – Я теперь живу с ощущением, будто мы не одни на нашем участке. Я чувствую присутствие других людей, будто время перемешалось «два в одном». Их окно смотрит прямо в наше. – Она остановилась, облокотившись локтями о подоконник, окно кухни находилось напротив фантома старого дома, невидимого, скрывающегося в подсознании. Его не существовало, но он стоял на этом месте – звучит несуразно, именно так видела Лидия, вглядываясь в привычный пейзаж собственного, заваленного снегом цветника у забора.

– Люди, чьё присутствие тебя беспокоит – близкие твои люди. – Муж напрасно попытался её утешить, потому что в ответ ему полетело:

– Близкие, чьи кости в данный момент тлеют на нашем Витязевском кладбище, и в это же время они пекут пирожки? Одновременно, полёживая в могиле… Это всё ненормально, ты осознаёшь? Не естественно, дикость какая-то!

– Я, Лидуня, тоже размышлял над этим, – добавил Кураев, только спокойно, без эмоций. – Мы пока что слишком ограниченны, не развиты, чтобы дать объяснение многим вещам. Всё познаётся с опытом. С одной стороны, я могу раскурочить этот прибор к чертям собачьим, и всё сразу встанет на свои места: умершим – покой, живым – печь пироги, но с другой стороны, мы никогда не выясним, – он сделал паузу, подбирая слова, – а что там внутри, что за занавесом? Из каких тайн состоит Вселенная, о чём важном мы до сих пор не имеем понятия? Ещё недавно у нас не было радио, а теперь посмотри сколько удобств нам даёт многочисленная техника: тут тебе еда охлаждается, тут разогревается, тут тебе песни исполняют… Собрал весь мир, положил в карман, в маленькое устройство, и полетел на другой конец света. В былые времена это показалось бы дикостью, неестественным, как ты говоришь. А завтра ты уже идёшь в гости к пра-пра-пра-бабке на юбилей, и её пироги будут не сравнимы ни с какими нашими. Так чего же здесь странного?

Лидия оторвалась от подоконника, побрела в сумраке к холодильнику, достала сок, зашуршала.

– Два часа ночи, – произнесла она. – Завтра обсудим, давай уже спать.

Изобретатель захрапел минут через десять, а она – инициатор отхода ко сну погрязла в воспоминаниях. Как мы с тобой ходили покупать поросёнка в соседнее село, помнишь, бап? Не помню – ответит глазастая девица, откуда ей помнить того, чего ещё не случилось. Чужая она как будто, или родная, но у которой стёрта память, самые лучшие годы взяли и выскребли из её головы. Над весенними полями кружились бабочки, бабка несла в руке приготовленный мешок, шестилетняя Лида бежала рядом, останавливалась, срывала по пути одуванчики, догоняла.

– Поросят не продаёте? – Остановилась баба Еня у первого же дома. – Нет? А хто продаёт? Туды, дальше?

Прошли ещё несколько домов – Лида с интересом покрутила головой на здание местной школы из выцветшего коричневого кирпича, представила, как в ней учатся деревенские зимними вечерами под треск дров в печи с широкой, такой же кирпичной, трубой. Подошли к жительнице, бабка скрылась за калиткой, оставив Лиду выжидать на улице.

Путь был неблизким, мешок дёргался за бабкиной спиной, поросёнок южал, как выражалась та, но они почти не устали, путешествие воспринималось в радость, по крайней мере для Лиды. Весь оставшийся день она провисела над закутком в катухе, наблюдая за хрюшей – незабываемый день, только хранился он в воспоминаниях, которые давно ушли в архив. Лет через сорок пять она смогла бы в него заново вернуться с помощью мужниного изобретения и снова пройтись за руку с бабкой по полям. Она никогда не забудет этот день – если доживёт, то обязательно вернётся…

Утром она проснулась от возни за прикрытой дверью, по звукам – Стас что-то готовил, хотя ему это было с рождения не дано. Лидия к своему отвоёванному уделу, состоящему из угла кухни, старалась его не подпускать, к своему отъезду всегда оставляла множество контейнеров с едой, которые достаточно было разогреть в микроволновке. Стас заметил, что полусонная жена, облачённая в пижаму, с любопытством наблюдает за его действиями.

– Я, Лидунь, нам завтрак готовлю. – Он поставил на плиту сковороду, по одному начал брать из ячеек и складывать на ладони яйца, прижимая их к груди. – Ох! – Выронил яйцо, оно треснуло, растеклось в прозрачную лужу на полу.

Кураев отложил уцелевшие яйца на стол. Стараясь не сгибать спину, осторожно подобрал с пола сохранивший целостность желток и стал его так же осторожно промывать под краном.

– Не пропадать же добру, – пояснил он сам себе, хотя скорее давал этим понять жене, что ущерб его косорукости обошёлся в количестве всего одного белка, не более.

Ей захотелось дать ему шанс, слишком он казался жалким и беспомощным в этом вязаном коричневом джемпере, под которым топорщился толстый пояс для согревания спины. Лидия дала ему возможность самостоятельно собрать растёкшийся белок бумажными полотенцами, ей хотелось съязвить: а белок почему не прополоскал, но она не стала этого делать, впервые не вмешалась, не вырвала из его рук ничего.

Кураев жарил глазунью: сковорода шипела, яйца с нечётным количеством белков и желтков сворачивались. Сверху присыпал специями, затем замороженной зеленью – это творение появилось на столе перед женой, спокойно заправляющей волосы в заколку, чайник вскипал по соседству.

– Валенок купим двое: тебе и мне? – Стас пододвинул к ней поближе чашку с кофе, возвращаясь к вчерашней беседе.

– Нет! – сразу отрезала Лидия. – Валенки только мне.

– Вот как! То есть, ты меня туда вообще не пустишь? – Он смотрел пристально, всё ещё не прикасаясь к еде.

– Нет! – твёрдо повторила она.

– Меня – создателя-испытателя, главного наблюдателя процесса не подпускают к месту исследований? – Он изобразил удивление и развёл руками.

– Твой визит в прошлое не что иное, как появление слона в посудной лавке. И куда ты собрался с такой спиной, не понимаю… Тебе спину лечить надо. – Она подцепила вилкой кусок, продолжая высказываться: – Наблюдай в своём кабинете – кто тебе не даёт… М-м-м, а вкусно получилось! Я тебе с удовольствием буду докладывать – какие продвижения на том конце телемоста. Телепорта, – поправилась она. – Короче, называй, как хочешь.

Покончив с завтраком, Лидия сообщила, что пришла оплата от арендаторов и предложила проехаться по местным фермерам. Ей пришлось поторапливать мужа и оттаскивать за руку от каждого односельчанина, так как он принимался балаболить со всеми встречными, и темы как всегда у него были неиссякаемы. Он посвятил каждого в подробности поясничной хвори, перетёр последние городские сплетни, которые привозила ему из города жена, кому-то починил бартером неисправное оборудование, но самым удивительным казалось Лидии, что из всего этого безустанного словесного потока, льющегося из уст мужа, не было ни единого слова о скачке в прошлое, о предназначении купленных продуктов. Если раньше он мог успешно забить кому-то голову о своих фантастических идеях, над которыми все только посмеивались, то теперь подобные обсуждения прекратились.

В эту поездку Кураевы обзавелись, не выезжая за пределы посёлка, желанными валенками и одёжей деревенского стиля у односельчанки-рыночницы. Та сначала удивилась: зачем такой цивилизованной, модно одетой паре это барахло, но Лидия обмолвилась про престарелую мать, и тема была закрыта.