Розовый Дождь

Из груди юного охотника, в какую уже тысячу раз оглядывающего с тоской унылый пейзаж, вырвался сдавленный стон — стон боли и досады:

«Сколько можно?! В самом деле, ну, сколько можно смотреть на это проклятое белое безмолвие, на эту ледяную черно-белую пустыню?!»

Правда, сам юноша жил не в ледяной пустыне. В десятке миль к югу располагался небольшой лесок, хорошо защищенный от мертвящего дыхания северных ветров грядой достаточно высоких гор. А коренастые, мохнатые, чуть ниже среднего человеческого роста, карликовые ели вокруг его дома заменяли ему парк.

И эти ели были для него едва ли не единственной отдушиной в этом ледяном аду. Он любил, возвращаясь с охоты, смотреть на их вечнозеленые пушистые лапы, чувствовать, как отдыхают утомленные черно-белой палитрой снежной пустыни глаза, вдыхать казавшийся таким необыкновенно насыщенным после безвкусного морозного воздуха легкий аромат хвои, гладить обнаженными пальцами, освобожденными от тесных оков меховых рукавиц, совсем не колючие, нежные, а, самое главное, живые, в отличие от мертвого снега, иголки.

Казалось, человек, который вырос в этом суровом краю, не должен был тяготиться им. Казалось, для него он давно должен был стать чем-то родным и близким, подобно тому как саблезубые моржи или жирнобокие тюлени, обитающие здесь, и не мечтают об иной доле.

Но нет! Хотя юноша, сколько себя помнил, видел всё время одно и то же — белое безмолвие да карликовые ели — , тем не менее, уже задолго до откровений Учителя в его сердце крепло убеждение, что эта ледяная пустыня — не его родина, не его место, не его мир.

Жизнь на крайнем Севере была также занудна и скучна, как и убогий пейзаж здешнего ландшафта. Дни ничем не отличались друг от друга, месяцы — от месяцев. Подъем среди ночной темноты, рубка дров, разжигание печи, кормежка полярных собак, приготовление завтрака, потом — экспедиция в ледяную пустыню за дичью или в лес — за дровами или на берег моря — ловить рыбу. Если дичи, рыбы и дров достаточно, то домашняя работа — обработка шкур, шитье новой одежды, починка старой, латание крыши или конопатка стен, изготовление стрел…  Скучная, нудная работа!

Правда, короткое северное лето вносило в череду серых будней приятное разнообразие. Летом можно было ходить по карликовому лесу собирать ягоды и коренья. Летом можно было плавать на лодке в море — ловить рыбу сетью. Летом же нужно было варить варенье из клюквы и морошки на зиму…  Беда состояла лишь в том, что проходило оно чересчур быстро — месяц, самое большее — полтора.

Наверное, от всего этого, прямо скажем, ужасного занудства юноша окончательно потерял бы рассудок, если бы не было «Учебы» — воистину благословенного времени, когда ему дозволялось общаться с «Учителем».

Обычно Учитель, вдоволь отужинав сырым, ещё обильно сочащимся кровью мясом, смачно рыгал, а потом, покровительственно кивнув своей большой насекомьей головой, протягивал к нему свои длинные усы-вибриссы. Юноша, с трудом скрывая дрожь нетерпения, затаив дыхание, садился рядом. После чего усы молниеносно втыкались в уши, и поток удивительных образов начинал входить в его сознание. Поток символов, знаков, таинственных формул и чертежей.

Приём длился недолго. Полчаса — не больше. Потом сильно начинала болеть голова и больше ничего не усваивалось. После чего Учитель заставлял его на практике показывать то, что он запомнил, исправляя по ходу дела ошибки и, в буквальном смысле слова, вбивая в него то, что он не понял телепатически.

Юноша мечтательно зажмурил глаза, и перед его мысленным взором тут же возникла картина вчерашнего занятия.

2.

— … Ну, ш-ш-ш-ш-ш-то ты делаеш-ш-ш-ш-ш-ь, болван, ну, ш-ш-ш-ш-то?!

Урок был посвящен практическому применению заклинания левитации. Формула его была несложной, запоминалась легко. Трудность состояла лишь в том, что для того, чтобы полететь, надо было очень точно сконцентрировать сознание на объекте и всей силой своей мысли потянуться к нему, но, одновременно с этим, необходимо было держать в голове и другую мысль — мысль о Потоке.

«Поток» был источником магической энергии, а, следовательно, любого колдовства юноши, хотя при этом сам он видел его всего один раз в жизни.

Это произошло ещё в раннем детстве, когда Учитель как-то, открыв своей длинной паучьей лапой потайной люк в погребе их хижины, позволил ему спуститься в доселе неизвестную ему комнату. Говоря проще, «комната» была обычной ямой, в которую можно было попасть только по веревочной лестнице. В центре ямы был вырыт колодец, со дна которого струился такой яркий свет и шел такой жар, что из глаз мальчика брызнули слезы, а одежда его тут же стала мокрой до нитки от пота, как будто он вошел в жарко натопленную баню.

Тогда Учитель подвел его к самому устью колодца и позволил всего один раз — и то на мгновение — взглянуть вниз, а потом сразу же потащил его — полуослепшего, в полуобморочном состоянии — за руку обратно, на поверхность. За это мгновение мальчик успел увидеть где-то далеко, на самом дне колодца потоки какой-то светящейся раскаленной жидкости, похожей на расплавленное золото.

Но сам по себе вид светящейся жидкости, ослепившей его глаза, — ничто по сравнению с ощущением, которое испытал юный ученик. Все тело мальчика словно пронзили мириады тонких, раскаленных невидимых спиц, а вслед за ними в само его естество вошла какая-то сила, смешалась с его кровью, наполнила его невиданной доселе мощью, стала как бы частью его самого.

А когда Учитель и ученик поднялись на поверхность, Учитель потребовал, чтобы отныне, перед каждым колдовством, юноша держал в памяти увиденное и мысленно обращался к «Потоку» — так он называл сияющую золотистую жидкость в колодце — , чтобы тот соизволил даровать ему часть своей силы.

Надо сказать, это было довольно трудной задачей — плести в голове заклинание, держать в голове образ Потока, а теперь, с этой самой левитацией, ещё и мысленно тянуться к объекту! А уж тем более, когда твою голову забивают разные посторонние мысли, например, о том, какие странные яркие вспышки он видел уже несколько дней подряд по ту сторону Оленьей Тропы.

— … Ну, ш-ш-ш-ш-ш-то ты делаеш-ш-ш-ш-ш-ь, болван, ну, ш-ш-ш-ш-то?

Глухой шепелявый голос, напоминающий нечто среднее между шипением змеи и жужжанием навозной мухи, резко и неприятно ворвался в сознание юноши как раз тогда, когда тот, увлекшись посторонними воспоминаниями, упустил мысль о Потоке и рухнул из-под потолка прямо на пол.

— Ой, дядя Азаил, прости меня, я просто задумался немножко…  — пробормотал он виновато, потирая ушибленный зад.

Но паукообразный монстр с тускло мерцавшими в полутьме белесыми насекомьими глазами, не слушая оправданий своего так не вовремя размечтавшегося ученика, стремительно прыгнул на него и стал бить наотмашь мохнатыми лапами по лицу, пинать по бокам, по спине.

— З-з-з-з-з-з-запомни, щ-щ-щ-щ-щ-енок-сссс, я тебе не «дядя», з-з-з-з-з-запомни! «Учитель»! «Учитель»! «У-чи-те-ль-ссс»!!!

— Учитель, премудрый учитель, ой, больно! — не выдержав, пронзительно закричал юноша, когда удар пришелся по чувствительному месту внизу живота.

Наконец, паукомонстр перестал бить несчастного юношу и тот смог, охая и потирая ушибленные места, встать. Из носа шла кровь, лицо — в царапинах и синяках, все мышцы болели.

Но для молодого колдуна это не составляло проблемы. Он тут же вернул свою мысль к Потоку, пробормотал стандартные формулы болеутоляющих и кровоостанавливающих заклинаний и через пару минут был в норме.

— Не думай, не думай, не думай, да-ссс! Никогда-ссс не думай ни о чем, когда колдуеш-ш-ш-ш-шь! Понял, щ-щ-щ-щ-щенок? — все шипел монстр, угрожающе протягивая первые две паучьи лапы с острыми черными когтями к лицу юноши.

— Понял, Учитель, Премудрый Азаил! — с готовностью ответил он, боясь очередных побоев.

— Ду-р-р-р-р-рак, ты, болван! Я ж-ж-ж-ж-ж-е о тебе, щ-щ-щ-щ-щенок, забочус-с-с-с-ь! В бою рас-с-с-с-с-сеяннос-с-с-с-с-сть мо-ж-ж-ж-ж-ж-ет с-с-с-с-с-стоить тебе ж-ж-ж-ж-жизни! Ну, ш-ш-ш-ш-што стоиш-ш-ш-ш-ь, лентяй, ш-ш-ш-ш-што стоиш-ш-ш-ш-шь, время тянеш-ш-ш-ш-шь, а ну, снова, ещ-щ-щ-щ-ще раз-з-з-з-з…

И упражнения в левитации продолжалось снова и снова. Юноша ещё не раз падал с потолка на пол и получал «на орехи» от Учителя, пока, в конце концов, ближе к полуночи, не научился порхать как мотылек.

Да, Учеба была настоящей отдушиной для юноши, настоящим отдыхом после многочасовых рутинных дел. Но не только она.

В определенное время — в день своего рождения, в день рождения матери и ещё в некоторые дни, значения которых он не знал — Учитель устраивал для юноши «праздник». Вечером, вместо Учебы, он в полной темноте доставал откуда-то иссиня-черный шар и прикасался к нему своими тонкими усиками-вибриссами. Шар тотчас же вспыхивал, в черной глубине шара начинали хаотически бегать фиолетово-лиловые искорки. Затем излучение, исходившее от шара, обретало форму картины, объемной картины.

Именно тогда юноша впервые увидел Золотой Чертог — так он про себя прозвал дворец или башню, полностью сделанную из сверкающего на солнце золотого кирпича — , который гордо как боевое знамя на башне замка возвышался на гребне высокой горы. Изнутри Чертог весь был покрыт сверкающими полированными золотыми зеркалами. Вокруг Чертога — сад, густо обсаженный золотыми деревьями, по ветвям которых скакали, весело вереща, стайки золотых говорливых мартышек и золотых попугаев.

За пределами Золотого Чертога, куда ни кинь взгляд — бескрайние просторы горных пиков, упирающихся седыми от снега вершинами в облака, над которыми парят гигантские многоглавые орлы; бездонные ущелья, высокогорные изумрудно-зеленые луга.

Юноша, ничего не видевший в своей жизни кроме унылых плоских ледяных пустынь и рощ карликовых деревьев, упивался роскошными видами, всякий раз с затаенным дыханием ожидая появления главного лица в этом представлении. ЕЁ…

Когда ему казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди от волнения и нетерпения, вдруг картинка менялась. Перед его восхищенным взором возникало изображение комнаты, стены, пол и потолок которой искусно отделаны каменными плитами из темно-зеленого малахита. В этой комнате, за малахитовым же, отполированным до зеркального блеска столом, сидела ОНА — Само Совершенство.

Округлое, чем-то напоминающее солнечный диск, лицо, длинные и прямые как солнечные лучи золотистые волосы, длиннополое платье, словно сотканное из солнечных волокон и — поток жгучего солнечного света из пустых глазниц!

Эти мгновения созерцания совершенной красоты и величия в образе его родной матери казались ему самыми счастливыми мгновениями его жизни.

А потом Учитель снова и снова рассказывал ему одну и ту же историю. Что все, что он видел, было некогда владением его матери, которую коварно убили её враги — злобные завистницы «белобрыс-с-с-с-сые летуньи». И если он будет прилежно учиться и со временем овладеет вершинами воинского и магического мастерства, то сможет отомстить за свою мать и вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения — Золотой Чертог и все примыкающие к нему владения.

И каждый раз юноша искренне клялся в том, что он совершит все это и будет очень, очень прилежно учиться. И клятву свою — исполнял, исполнял, как мог, от всей души, от всего сердца. Можно сказать, что юноша только и жил — от вечера до вечера, от Учебы до Учебы, от одной встречи со своей солнечной матерью до другой — и только это по-настоящему и поддерживало в нем силы не сойти с ума в бескрайнем лабиринте белого безмолвия.

3.

Все это пронеслось в сознании юноши, когда он шел в очередной раз на охоту.

Как обычно, перед ним, сколько хватало глаз, расстилалась плоская, как поверхность стола, белая ледяная пустыня. По корке лежалого снега белой змейкой вилась поземка, дул, как всегда пронизывающий до костей, северный ветер. Иссиня-черное небо давило на грудь — полярная ночь вот уж как месяц вступила в свои законные права.

Юноша, как обычно наглухо укутанный, словно рыцарь в полный доспех, в теплую одежду — шубу, ушастую шапку, штаны и унты, сшитые из шкуры и меха полярного медведя, убитого им на охоте, на лыжах шел сквозь ледяную мглу. За собой он тащил деревянные сани, предназначенные для будущей добычи, а впереди бежали, звонко лая и виляя своими баранкой загнутыми кверху пушистыми хвостами, полярные белые собаки — Белка, Стрелка и Гром.

Собаки были в приподнятом настроении оттого, что недавно учуяли северного оленя. Юноша знал, что, взяв след оленя, собаки приведут его к нему непременно.

Но мысли его занимала отнюдь не предстоящая охота.

Воспоминания о давно минувших днях сменились воспоминаниями о недавних событиях, совершенно необычных событиях.

Дело в том, что в последние недели две юноша регулярно наблюдал какие-то странные яркие вспышки за горизонтом, но что это за вспышки — он так толком и не узнал. На северное сияние явно было не похоже. У северного сияния свет ледяной, холодный, а те вспышки были яркие, слепящие, сродни солнечному свету.

Юношу разбирало жуткое любопытство, но всякий раз ему что-то мешало выяснить, в чем дело: то полярный медведь выйдет на охоту и приходится быть настороже, то собаки возьмут след оленя, который уведет его в сторону, то разыграется такая снежная буря, что приходится поскорее уносить ноги.

Вспоминая об этих таинственных вспышках, юноша в какой уже раз проклинал себя за нерешительность и клялся самому себе, что если они повторятся, то он обязательно, во что бы то ни стало, выяснит, в чем дело, даже если это ему будет стоить добычи или даже жизни!

И как только он подумал об этом, вспышки возобновились.

На линии горизонта, справа от себя, он вновь увидел яркие желто-оранжевые всполохи, но — что было особенно странно — и собаки его понеслись именно туда.

Молодой охотник побежал следом. Он совершенно забыл про мучившую его тоску, про отвращение к белому безмолвию, про мороз, больно щипавший лицо, про обжигающий ледяной ветер. Он думал только об одном — о том, что он находится в двух шагах от разгадки какой-то очень важной тайны, способной коренным образом перевернуть его жизнь…

Но вот собаки как по команде замолкли. Юноша понял, что дичь где-то рядом. Он прибавил шаг и скоро увидел на горизонте странную рощу из неизвестно откуда взявшихся в заснеженной пустыне высоких, намного выше человеческого роста деревьев удивительной красоты и формы, которых юноша раньше отродясь не видел. Именно оттуда были видны таинственные вспышки.

Юноша сразу смекнул, что собаки могут испортить все дело, которое в тысячи крат важнее, чем поимка жалкого оленя. А потому, прикоснувшись пальцами к вискам, отдал им телепатический приказ затаиться и не подавать голоса без его команды. Собаки тут же легли на животы и закопались поглубже в снег, полностью слившись с ним благодаря своей белой шерсти.

А между тем юноша, бросив сани и лыжи, ползком, для верности прикрыв себя глазоотводящими заклинаниями (несмотря на строгий приказ Учителя ни в коем случае не пользоваться на охоте магией!), стал приближаться к этой странной, если не сказать, чудесной роще.

4.

Толстые стволы поднимались высоко, на три-четыре человеческих роста, если не больше. Стволы коричневого цвета были полностью лишены ветвей. Верхушки деревьев венчали хвосты из длинных и широких мясистых зеленых листьев. Там же, наверху, под самыми листьями росли странные круглые коричневые плоды.

Но поразил его не только вид совершенно незнакомой растительности. Все довольно большое пространство этой странной рощи было полностью лишено снега — и это прямо посреди ледяной пустыни! Наоборот, на тучной черной земле росла довольно высокая, наверное, по пояс, а то и по грудь, сочная мясистая трава, которой он также отродясь здесь не видывал. По ветвям незнакомых деревьев прыгали какие-то неизвестные маленькие птицы с ярким оперением всех цветов радуги и что-то весело и громко щебетали.

Создавалось впечатление, что эта роща каким-то таинственным образом отделена от всего остального мира незримой стеной, и за ней, как за стеной парника, расцвел пышным цветом совершенно другой мир — мир тепла, радости, блаженства и покоя. Мир, который был совершенно не известен молодому охотнику.

Но откуда же вспышки?

Юноша внимательно всмотрелся и увидел в крайней левой части рощи какие-то фигурки. Заклинание дальнезоркости — и вот картинка значительно придвинулась, а размытые крошечные фигурки превратились — в трех безупречно прекрасных существ, таких, которых юноша никогда в жизни не видел.

Стройные, тонкие, в длинных, почти до колен, странных рубашках из мягкой материи без рукавов, туго перетянутых на поясе ремешками. Светлые волосы до пояса, синие, как ясное летнее небо, глаза, открытая обувь на ногах, а самое главное — большие прозрачные крылья за спиной в пол человеческого роста!

Девушки походили одна на другую как сестры-близнецы, однако внимательно присмотревшись, юноша увидел, что различия между ними все-таки есть. На одной из них была одета небесно-голубая рубашка, на другой — изумрудно-зеленая, а на третьей — розовая. У одной волосы были пепельно-белые, у другой — светло-русые, а у третьей — золотистые. Да, и ещё — одна из трех, сразу видно, была намного младше остальных, совсем девочка — как раз та, с золотистыми волосами и в розовой рубашке.

Девушки не стояли на месте, наоборот, пребывали в постоянном движении. Они сновали то туда, то сюда, как трудолюбивые пчелы.

Присмотревшись, юноша заметил, что одна из девушек что-то постоянно приносила с собой из глубины рощи, какие-то странные разноцветные колышки. Принеся колышек, она вбивала его металлическим молоточком в вечную мерзлоту (каким образом тонкие ручки девушки могли вбить колышек в ВЕЧНУЮ МЕРЗЛОТУ — было ему совершенно непонятным, но скорее всего здесь не обошлось без магии!). После чего она произносила какие-то слова на незнакомом, мелодичном, но удивительно красивом языке. Колышек начинал светиться, как раскаленный металлический прут, только в тысячи раз ярче. Именно это и было, как догадался юноша, источником замеченных им ранее вспышек. А потом снег в этом месте, радиусом примерно в сотню шагов, начинал стремительно таять. После этого другая девушка посыпала это место каким-то розовым порошком, и земля тут же становилась темной, тучной, плодородной. И, наконец, третья девушка сажала в уже подготовленную почву какие-то розовые семечки и поливала их из лейки, после чего буквально на глазах в этом месте вырастали те самые гигантские деревья и высокая трава, из которых и состояла роща.

Проделывая такую работу, которая, судя по всему, их нисколько ни обременяла и не тяготила, девушки не переставали болтать друг с другом на своем языке, словно веселые разноцветные пташки на ветвях этих странных деревьев.

Юноше жутко захотелось узнать, о чем же они могли между собой говорить. Запомнив наизусть несколько их выражений, он мысленно запустил заклинание, которому его буквально месяц назад научил Учитель, — заклинание перевода. Несколько минут — и вот уже молодой охотник готов понимать, что же они говорят.

Но как раз в этот момент из ледяной пустыни к таинственной роще вышел тот самый северный олень, по следу которого шли собаки. Он передвигался быстрым шагом, почти бежал. Видимо, инстинктивно чуя за собой погоню, он уже давно решил, что только в этой роще обретет по-настоящему безопасное пристанище. Достигнув её границ, он принялся радостно мычать и забавно мотать из стороны в сторону своей рогатой головой.

— Ой, смотрите, сестры, да ведь это же настоящий северный олень! — первой закричала «розовая» и радостно засмеялась, указывая на животное длинным тонким пальчиком. — Давайте откроем стену и пустим его, он, наверное, замерз и устал!

— Ну, что ты, сестра! — укоряющее посмотрела на неё «голубая», видимо, самая старшая в группе. — Это ж северный олень! У него толстая шкура, он не мерзнет в снегах. Наоборот, климат нашей рощи будет для него губителен.

— Ой, смотри, сестричка, как он радуется, как он хочет к нам! Ну, разве мы можем его оставить здесь одного!? — не унималась младшая, тем более что и олень стоял как вкопанный, всем своим видом показывая, что никуда отсюда уходить не намерен. Не в силах пересечь невидимый предел, он стал громко мычать, смешно вытаскивая большой розовый язык изо рта, нетерпеливо рыхля снег длинными острыми копытами.

— А вдруг за ним кто-нибудь гонится? Волки, белый медведь или кто-нибудь ещё похуже? Разве мы оставим его в беде? А как же Священные Принципы…

Не дожидаясь ответа, самая юная из девушек взмахнула руками вокруг себя и…  перешагнула незримую границу, совершенно не боясь холода и метели! Она стремглав бросилась к оленю, обняла за шею и принялась с жаром целовать его. А олень, в свою очередь, довольно терся своей большой неуклюжей головой о плечи девушки, лизал гладким влажным языком и целовал мохнатыми заледеневшими губами её ручки, радостно при этом мыча, отчего девушка ещё больше смеялась и ещё больше ласкала животное.

Юноша во все глаза смотрел на такое странное поведение крылатой девушки. Он настолько привык воспринимать оленя только как источник мяса и теплой шкуры, что совершенно не думал, что с ним можно обращаться таким образом!

Между тем другие девушки сначала некоторое время наблюдали за происходящим со стороны. Потом, не выдержав, сами бросились к оленю и стали трепать его по шкурке, обнимать и целовать это действительно красивое и милое животное. А потом вдруг самая юная направилась куда-то вглубь рощи. Через пару минут она вернулась с огромной охапкой зеленой травы. То же самое сделали и другие. И вот — олень уже пировал, с огромным аппетитом поглощая мясистые сочные травяные стебли, которых, вероятно, не ел никогда в жизни. Громко чмокая и чавкая, он от удовольствия зажмуривал глаза. А крылатые девушки не могли насмотреться на своего новообретенного питомца и весело, заливисто смеялись.

— Слушайте, сестры! — вдруг сказала самая младшая, «розовая». — А ведь если мы всю эту ледяную пустыню переделаем в кокосовый сад, что же будет с этими симпатяшками? Они же вымрут! Для них эта пустыня — дом родной…  — и голос её внезапно прервался от волнения.

Но «голубая» повернулась к ней, оторвавшись, наконец, от оленя, и строгим назидательным тоном проговорила:

— Неужели ты думаешь, младшая сестра, что Их Премудрость способна уничтожить среду обитания хоть одного из мирных существ Целестии? Побойся Создателя, милочка! Так можно усомниться и в премудрости Их Священной воли, а это, знаешь…

«Розовая» побледнела и закрыла ручками свой ротик.

Но «голубая», увидев её замешательство, смягчилась и покровительственно потрепала «розовую» по плечу:

— Не бойся, мы на тебя не донесем, малышка. Ты ещё не закончила обучение, а потому имеешь право ошибаться. Как говорится, кто не ошибается, тот и не учится, — это нормально. А по поводу кокосовых садов я тебе скажу, что далеко не все Полярные Пустоши будут в кокосах. Будут и сосны, будут и дубы, будут и липы…  Все будет, и все — разное. А на долю оленей останется достаточно полярной тундры — им ведь много не нужно — , зато она будет очищена от хищников и чудовищ и их уже никто и никогда не обидит! Повсюду для них будут расположены кормушки со свежим душистым сеном, так что они будут здесь как сыр в масле кататься. Мы выведем теперь эту Создателем забытую пустошь на новые, доселе невиданные рубежи. Понимаешь теперь, сестренка?

— Понимаю…  — тихо проговорила «розовая», а потом вдруг резко выкрикнула. — Да будут трижды благословенны Священные Замыслы Их Премудрости, отныне и до века!

— Да будут! — хором повторили две другие девушки, и громко и весело засмеялись.

А юноша смотрел на всё происходящее здесь, широко открыв рот, и ничего не понимал. «Их Премудрость», «Священные Принципы», «Целестия», «кокосы»…  — совершенно незнакомые слова, незнакомые понятия, которые заботливо переводило для него запущенное заклинание, но о смысле которых он совершенно не догадывался.

А потом ему вдруг стало не по себе. Голова закружилась, его затошнило, перед глазами все поплыло. Все эти лужайки, деревья, крылатые девушки, странные слова, смех…  — все это было таким чуждым, таким новым, так не вписывалось в устоявшиеся границы его мира, ещё недавно казавшегося таким опостылевшим, таким скучным, что его голова просто не в силах была все это принять и…

Юноша вдруг резко вскочил во весь рост. Быстро нацепив лыжи, он бросился бежать без оглядки из этого странного и страшного места, волоча за собой так и оставшиеся пустыми сани. Собаки же, грустно вздохнув, уныло поплелись за ним следом.

5.

— Чую, чую, чую зас-с-с-с-саду, да-ссс! Белорыс-с-с-с-сые с-с-с-с-совс-с-с-сем рядом, да-ссс! — с громким чавканьем поглощая сырое кровавое мясо, сипел Азаил, злобно сверкая при этом своими белесыми насекомьими глазами. — Ты ничего не видел на охоте, с-с-с-сынок?

Слово «сынок» вывело юношу из какой-то розовой задумчивости. Он сидел за простым тесаным деревянным столом рядом с насекомообразным чудовищем и держал в руках деревянную ложку. Её, впрочем, он так ни разу и не опустил в миску с супом, который успел уже порядком остыть.

За окном — полярная ночь, пронзительно и злобно, как голодный дикий зверь, завывала вьюга, но в их домике было жарко натоплено. Освещение домика состояло из четырех глиняных ламп, чадно горевших на оленьем жиру. Светили они себе под нос, а потому все внутреннее пространство хижины тонуло в бархатной полутьме.

«Сынком» Азаил называл его крайне редко: либо когда был особенно доволен успехами юноши, либо когда хотел получить от него что-то такое, чего не мог добиться силой. Поскольку особенных успехов у ученика мага давно не наблюдалось, то это обращение Азаила показалось ему подозрительным. И он в очередной раз мысленно поблагодарил себя за предусмотрительность: если бы не тщательно сделанные им после удачных охот запасы, подозрения Учителя быстро перешли бы в нечто гораздо более серьезное.

— Нет, Учитель, ничего не видел, все как обычно. Только вот оленя трудно стало доставать. Может, снеги опять вернулись к нам, ведь медведи да волки столько не переедят, — «честно соврал» Азаилу юноша, что, надо сказать, ему всегда удивительно легко удавалось.

Почему-то ему не хотелось говорить Учителю о таинственных вспышках за горизонтом, о странных деревьях и, особенно, о красивых крылатых девушках — ведь они так идеально походили на «белобрысых летуний», о которых часто говорил Азаил, а потому реакция его могла быть только одна: «немедленно убиратьс-с-с-с-с-ся отс-с-с-с-с-с-сюда, да-сссс, немедленно-сссс». А именно этого больше всего на свете и боялся юноша — ему уже через пару часов после такого смешно, наверное, выглядевшего со стороны панического бегства так захотелось ещё и ещё понаблюдать за ними, послушать их беззаботный звонкий смех и разговоры, снова вдохнуть приторно-сладкие запахи волшебной рощи.

Вот уже раз десять после того памятного посещения таинственного места он бывал там, всякий раз наблюдая за девушками из укромного места и всякий раз с большим сожалением уходил, чувствуя, что так и не насытился этим прекрасным зрелищем. Была б его воля, он бы остался там навеки!

Уходя, он всегда мечтал только о двух вещах: чтобы Азаил, обладающий поистине нечеловеческой интуицией не догадался о его походах, а вторая — чтобы ему хотя бы раз представился случай поговорить с одной из девушек, особенно с той, «розовой» незнакомкой.

— С-с-с-с-мотри, Люк-с-с-с-с, — подозрительно сверля его своими холодными насекомьими глазами, прошипел Азаил. — Ес-с-с-с-сли увидиш-ш-ш-ш-ш-шь белобры-с-с-с-с-сых, немедленно ко мне — будем с-с-с-с-с-сматывать удочки-сссссс, понял, да-сссс? — и тонкая паучья лапа с острым черным когтем стремительно сдавила шею юноши, как тугое лассо. Люку стало не хватать воздуха, и он захрипел. Но в тот же момент Учитель ослабил хватку.