Небесная канцелярия

– Хорошо, – я направилась к выходу.

– Катерина, – остановил меня шеф, – я был в суде.

Я развернулась и уставилась на него. Может, выяснил, что это не я подала заявку? Или решил уволить в отместку?

– Я тут подумал… – продолжал тем временем Иудович. – Наверно, ты права. Собственно, только ты и вправе решать судьбу Земли.

– Петр Иудович, я не…

Шеф жестом остановил меня.

– Я посмотрел. На саму жизнь, на их наследие. Я ничего о них не знаю. Совершенно. Наверно, поэтому я не вправе решать, ведь могу ошибиться. Знаешь, Катерина, все миры поначалу похожи один на другой. Все начинается одинаково. И когда раз десять подряд видишь одно и то же, то начинаешь ожидать повторения и на одиннадцатый. Наверно, в этом была моя ошибка. Я не видел отличий в начале и решил, что их не будет в конце.

Я послушно слушала этот монолог.

– Даже твое увлечение Землей я принял за романтизм. Мы боги для этих людей. Поэтому мы не имеем права ошибиться, решая их судьбу, ведь они верят нам. Короче, я был в суде и отказался от своего права решать вопрос о существовании Земли. Все теперь зависит от тебя.

Я растерянно кусала губы. Почему-то только сейчас я почувствовала себя виноватой. Хотя повод для этого был и раньше.

– Знаете, Петр Иудович, только что на Земле мне сказали, что жизнь не бессмысленна, пока есть вера. Что нельзя лишать ее, особенно если эта вера дана тобой. Всегда нужно давать шанс. Я действительно чувствую, что должна попытаться помочь им. Извините меня. Я могу пойти против Вас, против закона, но не против себя. Наверно, в этом моя вера. Извините.

– Иди домой, Катюша. Заседание завтра в одиннадцать утра. Тебе нужно подготовиться, собраться с мыслями.

Я кивнула. И, не прощаясь, вышла из кабинета.

Домой идти не хотелось.

Ну что я там буду делать? Слоняться из угла в угол, представляя завтрашний день? Сотрясать воздух грозными пафосными речами, воображая перед собой поверженный суд? Или пытаться отвлечься за книжкой или компьютером? Хотя сыграть в «Создателя», построить и развить мир, было бы неплохо.

Наверно, придя домой, я этим и займусь.

Но сейчас у меня есть еще одно незаконченное дело. Не люблю я недоговоренности и неясности перед решающими моментами.

Поэтому я направилась прямиком в библиотеку.

В читальном зале было на удивление пусто. Какой-то парень что-то выписывал из толстенной книги, да совсем юная девушка листала яркий журнал, а рядом дожидалась своей очереди внушительная стопка таких же.

Люциферович что-то внимательно вписывал в свою библиотекарскую книгу, не далее как вчера вечером летавшую по залу, будто атакующий истребитель.

Я подошла к его столу. Постояла, выжидая, когда же на меня соблаговолят обратить внимание. Но Люциферович, видимо, был так поглощен своей работой, что пылай все вокруг пожаром и носись тут толпа спасателей – не заметил бы.

Я негромко кашлянула.

Люциферович вздрогнул и, наконец, взглянул на меня. На лице его тут же вспыхнула улыбка.

– Катенька! Ты по делу или за книжкой?

Люциферович засуетился, закрывая талмуд, прибирая на столе ворох бумаг и карточек.

– У меня один вопрос, – как можно строже сказала я. – Касательно нашего вчерашнего разговора.

– Понял, понял, – пролепетал библиотекарь. – Давай тогда ко мне, там будет удобнее.

Мы молча прошли по узким темным коридорам со множеством дверей. Как и накануне, Люциферович шел впереди, предупреждая меня о поворотах, порожках и ступеньках.

Едва за нами закрылась дверь его комнатушки, я, не оборачиваясь, холодно спросила:

– Зачем Вы это сделали?

За спиной что-то звякнуло, послышался шорох.

Я резко развернулась, готовая ко всему.

Люциферович поднимал с пола ключ. Вчера у него чайники туда-сюда летали, а сегодня ключ сам поднимает?

Подражая Петру Иудовичу, я постаралась приподнять одну бровь, надеясь, что выгляжу от этого суровее.

– Не морщи лоб, Катенька, морщины появятся, – осадил меня Люциферович.

Я вернула бровям и лбу нормальное положение и повторила вопрос:

– Зачем Вы это сделали?

– Катенька, я плохо тебя понимаю. Если ты о вчерашнем разговоре, то я, во-первых, не вижу в этом ничего дурного, а, во-вторых, просто хотел тебе помочь.

– Я не буду ждать, что Вы придумаете на третье и четвертое, – перебила я Люциферовича. – Я не о разговоре!

– Тогда о чем?

– О заявлении!

– О каком заявлении? Я ничего не понимаю…

Люциферович сменил улыбку озабоченной рожицей и часто заморгал.

– Зачем Вы подали заявление в Высший суд от моего имени? – отчеканила я.

– Заявление? От твоего имени? – глупо пролепетал Люциферович. – Катенька, поверь, я не подавал никакого заявления! Более того, со вчерашнего дня я даже во двор не выходил, ты же видела, сколько у меня работы!

– Кроме Вас больше некому. Павел Люциферович, не отнекивайтесь, я знаю, что это Вы. Кроме Вас – некому. Я ни с кем больше не разговаривала об этом.

Люциферович вздохнул.

– Катенька, я правда не имею к этому отношения. Подумай сама, какой смысл мне отказываться? Вряд ли ты станешь думать обо мне лучше, чем сейчас.

Я плюхнулась на диван-облако.

Верить или не верить?

– Кто-то подал заявление в Высший суд. Петр Иудович устроил утром скандал. Я была уверена, что это Ваша работа.

– Ты уверена?

– В чем? Что заявление подали? Да, я повестку читала. Там все написано. Ладно, я пойду, извините.

Я встала. Скорее бы попасть домой, упасть в мягкое кресло и забыть обо всем.

Люциферович заботливо открыл мне дверь, выскочил в коридор.

– Когда первое слушание, Катенька?

– Его не будет. Петр Иудович отказался судить Землю и официально передал это право мне. Завтра главный суд.

– Я еще раз говорю, что готов помочь тебе. Я буду завтра на слушании.

Я равнодушно пожала плечами:

– Я найду обратную дорогу. До свидания.

– До завтра, Катенька, до завтра.

И я шагнула в сумрак коридора…

Глава 10

Большой зал заседаний встретил меня тишиной и ярким светом огромных ламп. Естественно, откуда взяться народу? Слушанье-то закрытое, да и не такое интересное, чтобы прийти на него вот так, от нечего делать. Как сюда собирается попасть Люциферович – не понятно. Даже моего шефа сначала не хотели пускать, но он убедил судей, что имеет право присутствовать как создатель мира.

Я сидела на месте защитника. Обвинителя не будет. Только суд, который выслушает мои аргументы и вынесет свое решение. Я начала распаковывать Землю, принесенную в специальном контейнере для транспортировки. В кабинет шефа ей уже не суждено вернуться – либо она прямо из зала суда отправится в Зал Славы, либо прямо в утилизаторскую.

Волновалась ли я? Пока нет. Но знала, что разволнуюсь, едва распорядитель объявит о начале суда, и в зал прошагает судья в алой мантии до пола, со скрытым капюшоном лицом. А пока я уверенно снимала с Земли специальные мягкие держатели, предохраняющие мир от ударов и тряски.

Шеф, весь запыхавшийся от бега, влетел в зал за несколько минут до того, как открылась дверь и появился распорядитель. Суд и прилегающая к нему территория защищены от магии, поэтому, опаздывая, шефу пришлось пробежаться, ведь после начала заседания в зал никого не впускают.

– Внимание! Начинается главное слушание по Мировому делу № 3! Главный Судья – Макар Пилатович Облачков!

Я обернулась и посмотрела на шефа. Тот ободряюще улыбнулся, закивал головой.

Макар Пилатович, а с ним и еще четверо в мантиях посветлее и без капюшонов, бесшумно заняли свои места. Или у них какая-то специальная обувь, или им, в виде исключения, все-таки позволено пользоваться магией.

Меня начала бить дрожь. Я представила, что сейчас мне нужно будет встать и начать говорить – и поняла, что просто не в силах пошевелиться, даже моргнуть не могу!

Главный Судья откашлялся и заунывным голосом начал:

– Слушаем дело об утилизации мира № 75839 под кодовым названием «Земля». Защитница Екатерина Иосифовна, за Вами оставлено право высказаться против необходимости утилизации. Что Вы можете сказать в защиту этого мира?

Я шумно, в отличие от судей, встала. Уронила сумочку, задела транспортный контейнер, и он со скрипом шевельнулся. Отодвинувшись от стола и замерев, я нервно облизала губы.

– Высший Суд, – срывающимся голосом начала я.

Заготовленная вчера вечером с Мишкиной помощью речь напрочь вылетела у меня из головы. Всплывали какие-то обрывки фраз, Мишкины комментарии, слова Богов из «Создателя» – не нужно было мне вчера играть.

Я глубоко вдохнула многократно отфильтрованный, лишенный каких бы то ни было запахов воздух зала. И, немного собравшись, продолжила:

– Высший Суд. Я, на протяжении всех пяти тысяч лет уделявшая Земле много внимания, тщательно наблюдавшая за ней, неоднократно побывавшая там, долго пыталась понять, чем же заслуживает Земля право войти в Зал Славы. Я бы сказала, что лучшим доказательством служит тот факт, что Петр Иудович Фаерболов, создатель этого мира, передал мне, сумевшей хорошо узнать Землю, право судить о бессмысленности или смысленности, – от волнения я начала выдумывать слова, – существования этого мира, лишь поверхностно скользнув по нему взглядом. Он увидел, что Земля не так проста и обычна, как это может показаться на первый взгляд. Но не уверена, что это может служить достаточным доказательством того, что Земля достойна войти в Зал Славы.

Я перевела дух.

Какой же бред я несу! Благо меня не слышит Мишка, весь вечер убивший на составление вступительной речи, которую я так бездарно забыла.

– Это, действительно, не доказательство, – радушно согласился один из судей, крайний справа.

Я согласно кивнула и продолжила:

– Думаю, что для того, чтобы понять, имеет ли смысл существование чего-либо, нужно сначала понять, в чем вообще этот смысл. Ради чего, собственно, нужно жить Земле? Любовь, сила, ум, верность… Все это было во многих других мирах, безвестно канувших в печи утилизатора. Это не дало им права жить. Один мой знакомый сказал мне однажды, что самое главное – это вера. Не просто абстрактная вера, а именно вера в будущее, в то, что оно не бессмысленно. Тогда всегда есть надежда на то, что это будущее осуществится. Жители Земли считают нас своими богами. Они рассказывают про нас легенды, верят нам, надеются на нас. Вправе ли мы отнимать у них эту веру?

Один из судей расплылся в улыбке:

– Так Вы договоритесь до того, что мы и не вправе судить. Я читал дело. Вами, в качестве испытания, им были подброшены некие «Заповеди», одна из которых – не суди.

– Это не является достаточным доказательством, – голос Макара Пилатовича был бесстрастен. – Любой мир имеет множество шансов доказать свою неординарность. Показать, что у его существования есть смысл. Не цель, цель часто бывает бессмысленна, а именно смысл. У Земли также было множество шансов. Вам есть еще, что сказать, Екатерина Иосифовна?

– Я… Есть на Земле еще кое-что, что достойно сохранения. Любовь!

– Вы же сказали, что это не причина?

– В принципе, это так. Но любовь землян, она… Она действительно необычна. Нигде более я не видела таких влюбленных, как на Земле! Они умеют любить так, как не дано даже нам! Быть может, причина в том, что срок их жизни краток, и они привыкли ценить каждый миг. А может, им открылось какое-то неведомое знание. Нельзя же оставить все так, даже не разобравшись!

Какой аргумент найти? Что сказать, чтобы они, ангелы в красных балахонах, поняли то, что понимаю я?

– Что такое любовь?

Я не сразу поняла, что этот вопрос ко мне. Судьи выжидающе смотрели на меня.

Я пожала плечами.

Что такое любовь? Хотя бы в одном мире нашли ответ на этот вопрос? Есть ли он вообще? Должен, наверное, быть, если есть сама любовь. Только вот мне он не известен. Да и вряд ли бы я открыла его. Такое знание нужно хранить, как самую большую драгоценность.

Не дождавшись моего ответа, заговорил Макар Пилатович:

– Любовь – это самообман. То, что Вы говорите, если это действительно так, означает лишь то, что земляне обманывают себя больше всех остальных. Это причина войти в Зал Славы, Екатерина Иосифовна?

Я опустила глаза.

– Больше мне нечего сказать.

Земля неслышно вращалась рядом, подставляя под свет то один, то другой бок. Я не видела ее, но чувствовала ее присутствие. Точно невидимая ниточка связала меня одну с целым миром. Таким чужим. И так похожим на наш. Вот он, чудный шарик. Стоит присмотреться – там люди, живые существа. Они спешат куда-то по делам, ругаются и мирятся, плачут и смеются, вот прямо в эту минуту. Но ни один из них и не подозревает, что кто-то нахально решает их судьбу, и, возможно, на все их дела им осталось всего несколько дней. Я не сомневалась, что каждый из них потратил бы эти дни как-то иначе, изменив самые важные и неотложные планы. Если бы все знал.

– Знаете, – произнесла я, не отрывая взгляда от Земли, – я вдруг поставила себя на их место. Представила, что кто-то решает судьбу моего мира. Как-то это глупо. – Я перевела взгляд на судей. – Вот мы живем, о чем-то мечтаем, за что-то боремся, на что-то надеемся, к чему-то стремимся. И если кто-то решит утилизировать наш мир, Пантеон, то это решение сразу делает бессмысленным все наше существование. Автоматически. Зачем пытаться что-то делать, если завтра – конец всему? К чему все наши прошлые старания? Вы можете смеяться, но я, действительно, сейчас не уверена, что мы имеем право судить их. Не из-за той заповеди. Знаете, у землян есть приговорка: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Уже не говоря о том, что создали. Я поняла. Вот только теперь, наконец, поняла, почему так противилась этой утилизации. Вроде бы и нет какой-то конкретной, объективной причины. Все, что я тут говорила, в общем-то, надумано. Мне просто противоестественна сама мысль об утилизации. Как можно? Как может мать бросить в огонь своего ребенка? Тем более только потому, что он всего лишь дожил до определенного возраста?