Пирожок по акции

Но сейчас, под редким снего-дождем, в темноте подступающей последней октябрьской ночи, не было видно ничего — ни красоты пейзажа, ни бесславия человека, уродующего землю, на которой живет. Только огни встречных и обгоняемых машин. Изредка свет фар выхватывал, как будто из небытия, странные, жуткие, чарующие картины: мокрый и гладкий остов давно обгоревшего дерева на обочине трассы или хлопья мокрого снега, серебром облепившие на дороге тень несуществующего чудовища.

Антон не был в Сургуте с того момента, как пришлось стать консультантом у куратора ОМВО Нефедова, которому досталось необычное дело должницы, врача-косметолога. На девушку буквально рухнул старый семейный долг — после того, как она распечатала посылочку из прошлого, какой-то конверт из семейного фотоальбома. Практически так же легко и второпях, как подняла монету девочка Аллочка. Сотрудники «Жизненного долга» называли это комплаентностью — вовсе не в плане приверженности пациента к лечению согласно определению врачей, нет! На языке ОМВО термин означал ту цепочку событий, которая вела каждого конкретного индивида туда, где он должен быть. Как в сказочных алгоритмах, где есть определенные штампы добра и зла — от повреждающего воздействия в виде укола пальца прялкой, до пробуждающего от летаргического сна поцелуя.

Настя Морозова всего лишь вскрыла старый запечатанный конверт. И понеслось… Да так, что привлеченный к процессу расследования Лозинский только успевал поворачиваться. И то, что история разрешилась благополучно, было отчасти чудом, отчасти — торжеством силы духа хрупкой красивой девушки над древним божеством, давно ушедшим в Нижний мир, в первобытную страну теней… Куратор Нефедов отработал свой долг, пожертвовав жизнью — но эту жизнь удалось спасти. Дело было закрыто, и даже Елена, руководящая филиалом «Жизненного долга», не знала подлинного его финала. В курсе был только Лозинский, а тайну он сохранил, утаив от Елены то, что пресловутая древняя тень, заселившаяся в сознание Насти Морозовой, отнюдь не обезврежена. Можно сказать, Настя обезвредила ее сама.

Нельзя договориться с Тьмой. Ее можно только победить.

Минуя перекресток с въездом в поселок Белый Яр, Антон невольно повернул голову налево и бросил мимолетный взгляд на противоположную сторону дороги, где в прошлый свой приезд видел посмертную тень менква — чудовища, хоть и мертвого давным-давно, но самого настоящего. Современный мир, далеко ушедший по пути развития цивилизации, упорно отказывается верить в существование того, что не нашло места в подлинной пирамиде живых существ — от вируса до человека. Нет ископаемых останков, нет следов ДНК — значит, и самого объекта нет, даже никогда не было! Посмертной тени менква теперь тоже не наблюдалось на прежнем месте, существо ушло туда, куда и должно было уйти, в Нижний мир, но ведь оно было не единственное.

Особым чутьем Лозинский воспринимал следы и тени тех, кто давно населял эти древние земли, полные тайн, но по каким-то причинам не смог удалиться из мира живых после гибели. Так и скитались по югорским лесам тени зооморфных созданий и воплощающихся духов, проявляя себя то во внезапно охватившем охотника или рыбака приступе страха, то в потере грибником направления в хорошо известном и любимом месте. Время их давно ушло, земной век кончился, память о них ослабела, но пока есть хоть кто-то, кто знает и помнит об их существовании — значит, им быть…

Сейчас присутствия менква или посмертных теней каких-то подобных ему созданий Антон не ощущал, но внезапно ему показалось, что длинный черный шлейф, струящийся между потоками дождя и клубами мокрого снега, скользит вдоль обочины, словно хищно примериваясь к возможности броска на синий кроссовер.

«…он движется в мир на Бледном коне,

И четверть земли у него в табуне,

А следом торжественно шествует ад,

И шахты Геенны горят…»

Прим. авт.: песня «Всадники», слова и музыка: К. Кинчев

Антон едва не вздрогнул от неожиданности, когда в салон машины на полной мощности ворвался тяжелый блюз в исполнении Константина Кинчева. Оказывается, Ману включила радио.

— Мне показалось, ты собираешься задремать. — Извиняющимся тоном произнесла она, тут же убавляя громкость звука. — По трассе гнал жестко, al diablo, Прим. авт.: как дьявол, исп. а сейчас как будто истратил весь запал. У тебя какой-то отвлеченный вид, Антонио. Выпил бы утром мой мате, до сих пор был бы бодр.

— Нормальный у меня вид. Представь себе, задумался о важном и великом. Взбодриться у меня тоже есть чем! — профессор действительно задумался, но о довольно-таки прозаичной вещи — о своем секретном мини-термосе с кофе, в который при особом способе открывания крышечки выливалась добрая порция виски. — Но этот способ обретения бодрости за рулем невозможен. Я правильно понимаю, мы едем в гостиницу?

— Да. Забронировано и оплачено на ближайшие три дня. — Ответила Ману так, как будто в эти три дня все должно было непременно завершиться.

— А завтра?

— Завтра у нас совместный выход. Выставка открывается в четыре часа пополудни, и если я правильно поняла сеньору Торнеро, там ты должен как-то почувствовать владельца монеты. — Пожала плечами женщина. — Ты вроде как не brujo, Прим. авт.: колдун, исп. но она рассчитывает именно на тебя. Значит, знает, что делает.

— А потом что? — Антон ядовито хмыкнул, несколько гнусаво продолжив фразу в манере Марлона Брандо в роли крестного отца. — Придется сделать владельцу монеты предложение, от которого он не сможет отказаться?

Ману, похоже, шутку не оценила.

— По обстановке. Скорее всего, ситуация разрешится покупкой на круглую сумму. Во взломанной переписке определенная сумма уже фигурировала, владельцу будет предложена большая.

Антона эти объяснения совершенно не удовлетворили, но настаивать было бесполезно. Метиска захлопнулась, будто устрица, которую можно вскрыть только специальным ножом.

На стойке ресепшен в гостинице в центре города молоденькая девушка-администратор с хорошо скрываемым любопытством посмотрела на колоритную пару постояльцев, заселяющихся в люксовый номер. Он — весьма симпатичный бородач, к тому же никак не выглядящий на свои сорок шесть лет, заявленных в паспорте. Она — по виду какая-то спортсменка, да еще и гражданка Мексики, и тоже никак не тянет на свои тридцать девять. Правда, кого только в Сургуте не встретишь! В пабе в соседнем доме вообще самый настоящий негр на саксофоне играет, так что стоит ли удивляться приезду мексиканки?..

— Костюм необходимо примерить. — Деловито заявила Ману, когда они с Лозинским вошли в гостиничный лифт.

— Не сомневаюсь в выборе сеньоры Торнеро, у нее всегда был безупречный глазомер. Мы, конечно, давно не виделись. — Довольно холодно сказал Антон. — Чуть позже. Мне нужно сделать звонок… И вообще, одежду я выбираю сам, для выставки взял с собой приличный джемпер и брюки…

— Речь не о сеньоре. — Мягко возразила метиска, а затем подмигнула. — Она вообще не выходила из съемного жилья. Тебя никто не видел в костюме, поэтому Алла предположила, что ты их не носишь. Костюм же выбирала я, а потому возможны непредвиденные огрехи. Вдруг рукава короткие или на животе штаны не сойдутся.

— Ты?! — напыжился профессор, — Это когда же, если наша встреча состоялась только этим утром? Кто за мной следил, как, когда?

Если он собирался смутить спутницу вопросами, то в очередной раз не угадал.

— Я. Неделю назад. — Прозвучал откровенный и обескураживающий ответ. — Когда стало ясно, что твоя женщина вот-вот уйдет. Так сказала сама Алла. У меня было описание и… я все-таки тебя видела. Не так близко, но достаточно, чтобы определиться с размером одежды — хотя бы предварительно. Следить за человеком очень просто в принципе, особенно в маленьком городе. К тому же, у сеньоры Торнеро есть помощник. Говорю я сейчас не о себе, я в этом не участвовала.

Не приходилось сомневаться, что сейчас Ману говорит о костях Вадима. Или… они в комплекте не единственные?!

Выражение черных глаз было непроницаемым, но Лозинский ощутил положительный ответ почти что кожей. У него появилась какая-то смутная, неоформленная мысль, которая крутилась у виска, будто назойливая муха. Мало того, этот бабий заговор с выслеживанием просто доводил до белого каления!

— И где ж меня спалили? — Антон не без сарказма в голосе воспользовался словечком из студенческого лексикона.

— Там, где ты иногда бегаешь по утрам. В парке, где фонтан с фигурами животных. Прим. авт.: скорее всего, гостья Ханты-Мансийска имела в виду парк имени Бориса Лосева, где установлена жанровая скульптура «Обь и Иртыш». — Пожала плечами женщина и тут же добавила: — После увиденного — а именно, как ты дразнил ворону, — я совсем не удивляюсь пельменям с соусом песто!

Лозинский смутился. Его вялотекущая вражда с одной, конкретно взятой вороной, укравшей больше года назад брелок сигнализации от «Йети», когда пылающий страстью профессор обнимал на скамеечке Ингу в самом начале бурного романа, длилась с переменным успехом и при полном нежелании сдаваться с обеих сторон. Речь, конечно, о вороне, а не об Инге. Весьма приметная ворона, с каким-то белым пятном на крыле, выглядевшем, как лоскуток ткани, спикировала на целующуюся парочку и подхватила брелок, случайно выпавший из кармана ветровки профессора. И — была такова! Какая за этим последовала головная боль, автомобилистам объяснять не надо.

Антон запомнил ворону, а она — его (сложно сказать, к какой сфере птичьей деятельности крылатая бестия приспособила брелок). Готовясь к пробежке в парке, Антон непременно брал с собой какой-нибудь маленький, блестящий и яркий предмет, привязанный на темную нитку: крупную пуговицу, старый, неактуальный для использования ключик… Пестрая ворона с завидным постоянством паслась около фонтана, присматриваясь к возможностям пропитания за счет любителей прогулок на свежем воздухе. Наверное, и эстетически-воровские потребности для украшения гнезда и пополнения запасов стыренных у горожан блестяшек она тоже регулярно реализовала, потому что моментально заинтересовалась приманкой Лозинского, который с детским злорадством дергал за нитку, уводя соблазнительный приз прямо из-под клюва рассерженной птицы.

Птица в долгу не оставалась и мстила ковровым бомбометанием.

Пару раз в месяц Лозинский наносил визит в парк, чтобы подразнить ворону новым недоступным сокровищем и (по возможности) победоносно увернуться от очередной смачной кляксы. Счет в игре был неровный, потому что порой ворона ухитрялась схватить трофей и оборвать нитку раньше, чем профессор спохватывался, а если не ухитрялась… что ж, тогда кляксы довольно метко летели в цель.

Не удивительно, что в парке Антон не заметил слежки — игра поглощала все внимание и требовала предельной концентрации.

Когда о забаве узнала Инга, то покрутила пальцем у виска:

— Антоша… Ты больной?!

Теперь о маленькой тайне знала и Ману.

— Зачем?.. — только и спросила она.

Посвящать метиску в тонкости вороньей игры профессор не собирался.

— Ну, мало ли! Может, я злой воронофоб! — пробурчал он на выходе из лифта.

Смуглая особа сдаваться не собиралась:

— Ты дразнил птицу колокольчиком на ниточке, это я могу понять, если ты воронофоб. Но затем ты ушел и оставил ей целый бутерброд. Вот я и спрашиваю, зачем…

Бутерброды появились с тех пор, как стало ясно, что ворона хромает. Антон ничего не стал пояснять, сделав страшные глаза: мол, хотел отравить птичку, чтоб не мучилась. Уловка не подействовала.

— Ты хороший человек, Антонио. — Вздохнула мексиканка. — И я даже завидую тебе, потому что ты сумел сохранить nino pequeno в душе… Прим. авт.: здесь: маленького ребенка, исп.

Первое же, что сделал Лозинский, оказавшись в своей комнате люкса (уютный интерьер, простор и мелкие признаки роскоши невольно вызвали раздражение: Алла действительно расстаралась!), был звонок той, что в списке контактов смартфона была обозначена всего лишь первой буквой имени: «Е» — и знаком препинания, точкой.

Елене, главе Сургутского филиала ОМВО «Жизненный долг».

Все сотрудники данного учреждения жили двойной жизнью — кто-то так же, как сам Лозинский, кто-то — со сменой фамилии и имени, а также рода занятий. Такие на какое-то время пропадали без вести, а после выплаты долга возвращались в привычный мир, позабыв все, как дурной сон. Категория последних сотрудников предполагала в прошлом совершение поступков уровня портала «Энзэ», что расшифровывалось вовсе не как «неприкосновенный запас», а как «непоправимое зло». Порой их порталом была «Муся», «муки совести». И все-таки эти люди, попавшие в кураторы, имели и какую-то работу помимо ОМВО, и временное место жительства. Они выплачивали свой кармический долг, помогая другим… И только об образе жизни Елены не было известно ничего. Иногда Антон задумывался — а была ли она живым человеком или стала призраком при жизни?! Казалось, что она круглосуточно на своем месте в офисе коллекторского агентства, куда простой смертный с улицы ни за что не сможет войти, — в безукоризненном костюме, с идеальной прической и маникюром, элегантная, безжалостная, запертая в оболочке собственного сознательного одиночества.

Женщина, причинившая то самое непоправимое зло и признавшая за собой долг раз и навсегда.

— Что случилось, Антон? — ответ на звонок последовал сразу, не смотря на поздний час.

Голос Елены был нейтральным, но некоторые нотки удивления в нем все-таки присутствовали.

— У меня важные вопросы. — Круто перешел к делу Антон сразу после обмена приветствиями. — Первый: существует ли между филиалами ОМВО в разных регионах или, может быть, даже странах, какая-то связь? Второй: можно ли поднять архивные данные по звонкам должникам, есть ли записи об отказах признать долги, сколько хранятся такие данные, если есть? Третий: были ли прецеденты повторных звонков в течение жизни одного человека?

Короткая пауза, быстрый вздох:

— Это уже не три вопроса, а целых шесть, Антон… А если я на все отвечу «нет»? Что у вас случилось?..

— Пока ничего, Елена. Но я в Сургуте, хотя никто меня сюда не звал по нашей общей работе. Абсолютное «нет», или?..

— Нечто среднее между «нет» и «или». Смотря, с какой целью и для кого. — Осторожно проговорила собеседница. — Вы же знаете, обратная связь для нас практически невозможна. Это все равно, что позвонить Господу… Я понятия не имею, куда Ему звонить. Но попробую что-то узнать для вас — после того, как пойму истинную причину вашего интереса. Определенные связи и данные имеются, но… не факт, что я добуду нужные именно вам. Приходите в офис завтра с утра, как сможете. Поговорим.

— Надежда умирает последней! Приду! — Лозинский пожелал доброй ночи и завершил разговор.

Теперь он стучался в комнату к Ману, переходя к нелюбимому занятию — примерке одежонки для парадного выхода на выставку. Женщина уже ждала его, переодевшись в синий спортивный костюм и тапочки, разложив на диване содержимое портпледа — рубашку, пиджак и брюки.

— Не мой стиль! — пожаловался профессор и тут же замахал руками на Ману, мол, «отвернись!». — Пошел бы в джемпере! Чем плох мой пиджак с джинсами?

— Сейчас он всем хорош. — Ману передернула плечами и отвернулась к окну, за которым разливались в клубах мокрого снега огни ночного города. — Я сама люблю «кэжуал», но одежда должна подходить к случаю. У меня есть платье для выхода, если ты об этом, я тоже не пойду в джинсах. И… стоило ли просить меня отвернуться, если в стекле отражается все?!

Лозинский запоздало осознал свою промашку — на стадии застегивания ремня на штанах. Вряд ли Ману успела в стекольном отражении увидеть помпезную надпись: «Одинокий рейнджер» на резинке трусов-боксеров, но сами трусы она, конечно, видела. Мужчина переоделся и покрутился в разные стороны, обживаясь внутри новых вещей. В костюме, вообще-то было удобно, необычный оттенок — черный с каким-то бордовым отсветом, тоже не раздражал. Галстука в портпледе не было — значит, можно и так обойтись, а вот пижонский платочек в нагрудном кармане казался лишним. Профессор для порядка поворчал себе под нос, потом, как бы приглашая одобрить, фыркнул:

— Ну, теперь я не похож на хиппи-переростка?

Ману медленно повернулась, смерив мужчину оценивающим взглядом:

— Не похож. Как и на старого больного дяденьку, которым пытался сказаться недавно. Костюм сидит идеально.

Они не пошли ужинать вместе. Мануэлита заказала себе в номер какой-то салат, а Антон, взбудораженный и утомленный всем этим странным, бесконечно тянущимся днем, ограничился содержимым своего волшебного термоса и пачкой крекеров из мини-бара. Он до двух часов ночи просидел в сети за своим ноутбуком, грызя крекеры, просматривая ресурсы, связывающие воедино фамилию Демидовых, нумизматические легенды и загадки истории, нарыл преимущественно сведения, относящиеся к категории псевдонаучного хлама, а затем принял душ и завалился спать.

Проснулся он глубокой ночью — как будто от какого-то резкого толчка в плечо. В номере никого постороннего, конечно же, не было, но спросонья профессору показалось, что в угол комнаты отступает непонятное существо, поспешно цепляясь за светлый ворс ковра, как некое склизкое морское создание, хватающееся за кораллы щупальцами.

Лозинский сбросил с себя одеяло и пошарил рукой около постели, нащупывая халат, служивший приятным дополнением к номеру — как и тапочки. Затем мужчина вышел в ту часть люкса, которая была общей территорией. Там было темно и тихо, единственным признаком какой-то активности являлась полоска мерцающего света, пробивающаяся из-под двери комнаты, которую занимала Ману.

И в этой комнате сейчас происходило нечто, заставляющее особую чувствительность специалиста по паранормальным явлениям сделать профессиональную стойку… А потом оформилась та самая мысль, которая совсем недавно крутилась у виска, не давая покоя. Мысль была проста, как апельсин.

Была ли способна Алла Торнеро, в девичестве Новикова, со своими остатками рваной, искалеченной ауры, насквозь испоганенной астральными дырами, самостоятельно управлять шкуркой Вадима и производить другие действия, кои принято называть магическими?! Способности и знания у нее колоссальные, это так. Но силы, сил-то бы хватило ли?!

Однозначного ответа он дать не смог.

ГЛАВА 8.

Свет под дверью и немного логики

Антон не стал тратить время за вежливый стук. Он просто шагнул вперед, резко распахнул дверь и… застыл на пороге, почувствовав себя медведем, вломившимся в посудную лавку. Отползти бы тихонечко, огородами, — но увиденная картина и сопутствующие ей ощущения заставили замереть.

На низком журнальном столике перед диваном была расстелена бумажная салфетка — так, чтобы горячий парафин от оплывающей свечи не протек на лакированную деревянную поверхность. Кроме зажженной свечи в тоненьком металлическом подсвечнике, на салфетке находились какие-то сухие оранжевые цветы: профессор напряг свои скудные познания в ботанике и заподозрил в сухоцветах головки самых обычных бархатцев. Рядом, в золотистом полумраке, на коврике, в коленопреклоненной позе находилась Ману, одетая в такой же белый махровый халат, как и сам Лозинский. В руках у нее была раскрыта небольшая книжица в потертом черном переплете, на корочке которого явно просматривался такой же потертый католический крест.

Свет снова играл на лице Ману, — не так страшно и таинственно, как недавно, в машине около светофора, — теперь он смягчал черты, лаская смуглую кожу, подчеркивая рельеф, облекая в золото и мягкое сияние, заставляя невольно любоваться ее необычной, чужой красотой.

Но даже не эта свеча, не поза молящейся женщины, не выражение одухотворенной красоты на лице или книжица привлекли внимание Антона, нет! В первые доли секунды, только войдя в комнату, он с каким-то трепетным восторгом успел увидеть исчезающий свет.

Несомненно, это был именно тот самый мерцающий свет, который пробивался под дверью, и к крохотному язычку свечного пламени он никак не относился. Что-то живое, удивительное, трепещущее, заманчивое, будто сияние светлячка в вечерних летних сумерках — вот что его излучало. Нечто не имело конкретной точки пребывания в номере, его как будто не видела спокойная Мануэлита, оно было везде и нигде. И, наверное, это именно оно прогнало то создание, сотканное из зыбкой тени, что минутой ранее омерзительно цеплялось за светлый ворс ковра в комнате Лозинского.

Доли секунды неумолимо пробежали. Заманчивый теплый свет исчез вместе со словами стихнувшей молитвы.

— Тебя не учили стучаться, Антонио? — сухо спросила мексиканка, подымаясь с колен и закрывая молитвенник.

Она как-то быстро заморгала, словно пытаясь таким способом просушить выступившие на глазах слезы.

— Учили, да только испортили. — Виновато проворчал Лозинский. — Я увидел свет и зашел. Чего не спишь?

Ману потопталась на пушистом ковре крепкими, маленькими босыми ступнями.

— Уже наступило первое ноября, El Dia de Muertos. — Пояснила она, сердито сверкнув черными глазами. — Сегодня время молиться за младенцев, ставших ангелами… Dia de los Angelitos. Второго ноября будет уже Dia de los Difuntos, когда надлежит молиться за взрослых. Моя мать умерла от разрыва аневризмы мозга — всего за несколько дней до запланированных родов. Мой третий младший брат так и не появился на свет, потому что никого не было рядом с той, что его носила — в течение многих часов. Помощь пришла слишком поздно.

Прим. авт.: El Dia de Muertos — День Мертвых, включающий в себя День Ангелочков и День Умерших (исп).

Антон смутно припомнил какую-то познавательную передачу известного канала о путешествиях, где как раз краем глаза увидел сюжет, в котором упоминались оранжевые бархатцы — цветы, по мексиканским поверьям притягивающие души умерших. По коже спины пробежали мурашки, порожденные отнюдь не тревогой или ужасом, а смущенным осознанием того, что вспугнул своим вторжением вовсе не светлячка…

— Извини, что помешал. Я пойду. Доброй ночи.

С достоинством удалиться не получилось, так как пришло понимание: еще одна доля секунды была предварительно потрачена на падение на пол пояса профессорского халата! Факт, самим профессором поначалу незамеченный.

— Да-да, — невозмутимо кивнула Ману, — и одинокого рейнджера прихвати, нечего его проветривать в моей комнате.

Только тут до Лозинского дошло то, что халат он накинул на голое тело, позабыв натянуть трусы с провокационной надписью. Значит, мексиканка успела-таки увидеть надпись на поясе в предательском оконном отражении. И смех, и грех! Оставалось только гордо поднять пояс, запахнуть и подпоясать одежку и прокомментировать, с достоинством обставляя отступление:

— Он, между прочим, в комплекте со мной, рейнджер один не ходит!

Ночь завершилась без каких-либо дальнейших приключений.

* * *

Умение Елены проявлять уникальное, исключительное внимание никто и никогда сомнению не подвергал. Она не переспрашивала и не уточняла, выслушав даже самый сбивчивый рассказ любого собеседника, но это и не требовалось — глава филиала ОМВО фиксировала подробности и детали в своей красивой головке, будто компьютер. Округлое, миловидное и нежное лицо женщины за тридцать, обрамленное темно-русыми кудряшками, вполне могло ввести в заблуждение посетителя, увидевшего Елену впервые в жизни, но поверхностное впечатление исчезало в считанные минуты. Елена быстро давала понять, какой жесткой и бескомпромиссной является на самом деле. Час назад Лозинский спустился в цокольный этаж дома на проспекте Ленина, застав хозяйку офиса несколько утомленной и раздраженной в относительно раннее время — на часах было десять ноль-ноль.

— Четыре «Попы» с утра! — прокомментировала свое недовольство Елена, и профессор очень даже хорошо ее понял. — Да еще все прямые, да с претензиями.

Анатомически точным словом профессиональный жаргон «Жизненного долга» обозначал третий портал: «подлый поступок». Прямые должники третьего портала (те, кто провинился подобным образом сам, а не получил счет с процентами за кого-то из предков) обладали какой-то особо скользкой и гибкой моралью, позволявшей без зазрения совести допускать подлость по отношению и к ближнему, и к дальнему. Бывало, за таким должником скапливалось сразу несколько «поп», с завидным постоянством выстреливающих по всему окружению. Совершив безнаказанную подлость единожды, некоторые входили во вкус… Даже признав за собой долг, должники третьего портала порой начинали юлить и выкручиваться, пытаясь избежать каких-то неприятностей или вступая в пререкания с кураторами ОМВО. С такими даже Елена теряла терпение, запускала нейроблокаду и выставляла вон, оставляя долг «висеть» до разбирательства с будущими наследниками.

С должниками «Попы» Лозинский не сталкивался в силу специфики своей узкой ниши паранормальных явлений, но был наслышан о поведении.