Пирожок по акции

— Но почему долг надо отдавать именно так?! Неужто нет другого способа выразить благодарность?

Черные непроницаемые глаза блеснули с легкой усмешкой.

— Допустим, ты взял кредит в долларах. На покупку грузовика с конфетами. Ты чем будешь отдавать, когда придет время? Долларами или конфетами?

— Это написано в договоре!

— Хорошо. Но там, допустим, указаны fucking American money. Деньги ты взял, а твой грузовик с конфетами улетел с моста в реку. Или договора нет вовсе! В долг ты взял не у порядочных людей или банка, ты взял грязные деньги у плохих парней, потому что это было быстро и без лишних проволочек. Может быть, тебя обманули и втюхали кучу денег на покупку грузовика, предлагая начать свой маленький конфетный бизнес, который не был тебе нужен. Кредитору наплевать. Он хочет обратно свои American money с неслабыми процентами, но у тебя уже нет ни денег, ни конфет. Зато есть должник — твой личный должник, которому ты когда-то помог в трудную минуту, вытащив из полного дерьма. И сейчас ему неплохо бы вытащить тебя. Ты пришел к нему — и он не откажет. За всеми нами явится Santa Muerte, Прим. авт.: Святая Смерть, исп. неважно, когда, как, в каком облике… Важно, как ты ее встретишь.

Они помолчали, прислушиваясь к тупому звуку падающих капель.

— И все-таки… грузовик с конфетами — нелепое сравнение. Ты осознаешь, что следуешь желаниям той, кто с полным правом называется ведьмой?

— Да? И кто это говорит? — Ману перешла на весьма ироничный тон. — Да ты с ней вообще спал — насколько я поняла!

— Эка хватила! Да еще бы вспомнила про тех, с кем я сидел на одном горшке в детском саду!

Лучше бы Лозинский этого не говорил, потому что ответный выпад последовал очень быстро:

— Я вряд ли захочу обсуждать свои личные дела с мужчиной, который в детстве рассиживал с кем-то на одном горшке. Сходи к психотерапевту, Антонио, такие воспоминания как раз по его части!

— Мне уже поздно, Маняша. Я старый больной дяденька.

Темно-синий кроссовер теперь выруливал на твердый асфальт в городской черте. Профессор собирался процитировать бессмертные строки из «Золотого теленка», сравнив себя с Паниковским, который шесть лет не был в бане и сильно нелюбим девушками, но не успел. Во-первых, он запоздало сообразил, что смуглокожая особа может быть незнакома с русской литературной классикой, а во-вторых…

…он резко ударил по тормозам, остановив автомобиль в последнюю секунду перед столкновением, а потом не поверил своим глазам — и ушам тоже. В свете фар и клубах водяной пыли откуда-то из-под колес через дорогу метнулся здоровенный такой, пестрый петух — мокрый, как… самая настоящая мокрая курица, растрепанный, но с налитым кровью гребнем. Добежав до тротуара, петух тяжело вспорхнул на придорожную мусорную урну и разразился таким громким кукареканьем, что стало слышно в автомобиле с запертыми окнами.

— Ах, ты, тварина! — ругнулся Лозинский, полный желания выскочить из «Йети» и лишить офигевшую птицу пары-тройки перьев из хвоста.

Откуда взялся петух, было совершенно непонятно. До островка застройки частного сектора было довольно-таки далеко, но больше пестрому крикуну взяться было неоткуда. Как будто почувствовав намерения профессора, петух решил не задерживаться около урны. Повторив боевой клич, он скрылся в сумерках.

— Время не ночное, но уже темное. — Ману повела плечами, поправляя резко натянувшийся ремень безопасности. — У нас крик петуха в ночи считается особой приметой. Это вестник смерти.

— В Парагвае? — буркнул Антон, радуясь тому, что дорога пуста, и в задний бампер не въехал какой-нибудь другой участник движения, не хватало только разборок со страховой компанией! — Ты же оттуда? И как у вас там с организованной преступностью в виде картелей? С приметами-то полный швах! Петух — птица порядочная, у нас она кукарекает, разгоняя нечистую силу.

«Йети» тронулся с места в сопровождении мягкого шороха «дворников», разгоняющих по стеклу дождевую воду, к которой снова примешивался мокрый снег.

— Я сказала «особой» приметой, а не «скверной». Это Алла говорила про Парагвай, не я. Мы там прожили какое-то время… Я родом из Мексики — оттуда, где с проблемами и болезнями сначала идут к колдуну, а потом уже к доктору и не боятся смерти. Не доставай меня вопросами, в конце концов.

«Загадочная ты моя!» — мысленно фыркнул Антон.

— Ты не на того напала. — Ворчливо сказал он вслух. — Раз уж нам предстоит провести какое-то время вместе, да еще по крайне щекотливому поводу, я предпочитаю знать гораздо больше.

Во время предыдущей беседы с Аллой мужчина внимательно смотрел на метиску, молчаливо колдующую над аксессуарами для заваривания. Комментировала ее действия разве что сама Алла:

— Калабас для приготовления должен быть тыквенный. Никакого пластика, стекла… Эти нововведения портят напиток. Трубочка-бомбилья для питья — только деревянная, железо не годится. Йерба — лучший вариант мате, но я иногда пью и косидо, на молоке.

Аура Ману, приступившей к процедуре приготовления тонизирующего напитка из листьев падуба, была чистой — без астральных дыр. Но профессор помнил свой утренний прокол с экспресс-диагностикой Вадима, а потому особо не обольщался и предложенный чаек все-таки отверг. Женщина не вмешивалась в беседу, как будто отгородившись от всего невидимой завесой равнодушия, но уголки губ дрогнули, когда невольный гость вежливо отодвинул от себя предложенный мате.

Вопросов вообще было много. Один из первых прозвучал, когда удивленный Лозинский увидел некий непонятный громоздкий предмет в руках Ману — на парковке возле дома по улице Гагарина, перед тем, как сесть в машину.

— Это чего? — с подозрением поинтересовался профессор. — Надеюсь, не какая-нибудь тушка невинно убиенного? Только по нему каток проехал, тушкарь какой-то плоский.

— Костюм в портпледе. Для тебя. — Коротко сказала Ману. — Алла сказала, для приличного вида. Ты одет, как хиппи-переросток.

Поскольку они уже покинули квартиру-кокон, а номер сотового телефона сеньора Торнеро не оставила, Антону некому было высказать свое «фэ». Костюмы он ненавидел в достаточной мере, чтобы надевать как можно реже. Он бы мог смерить презрительным взглядом невозмутимую женщину снизу вверх — ее невысокий рост позволял это сделать, если бы не понимал, какая страшная роль отведена ей в предстоящих событиях. Он уже высказал все, что думал, самой Алле — в тот момент, когда после церемонии употребления мате Ману понесла все заварочные прибамбасы на кухню.

Высказал — и наткнулся на непробиваемый барьер.

— Это не твое дело, Антон, а наше с ней сугубо личное.

Сейчас то же самое озвучила Мануэлита. По каким-то соображениям она спокойно относилась к тому, что вдова бывшего благодетеля ее семьи действительно собирается расплатиться с потусторонними силами чужой жизнью. Иначе говоря, Алла намеревалась сбросить доставшееся ей проклятье вместе со всеми своими способностями — и остаться чистой. Чем это ей грозит? При жизни — возвращением смертельного заболевания красного костного мозга. Но теперь уровень здоровья и благосостояния сеньоры Торнеро такой, что она сделает трансплантацию (а донор уже найден) — и будет доживать свои дни долго и счастливо на какой-нибудь гасиенде в Латинской Америке. Не приходилось сомневаться, что, в таком случае, произойдет с выбранным объектом воздействия, принявшим на себя удар… И смерть физическая — только малая часть проблемы.

Да, внешне метиска была невозмутимой… Но сейчас, после несостоявшейся мини-аварии с петухом, ускорившийся темп речи Ману и резко усилившийся акцент выдали то, что не могло не волновать любого, будь он хоть трижды предан долгу и щепетилен насчет чести.

Собственная жизнь.

— Где ты так научилась болтать по-нашему? — продолжил Лозинский свой допрос.

— Болтать?! — почти гневно воскликнула Ману, но тут же рассмеялась, показав мелкие белые зубы. — Ну, это наглость! Я владею языком в совершенстве. Моя мать была русская, из старой эмигрантской семьи, да к тому же филолог, знающий четыре языка… Я подозреваю, что ты продолжишь меня донимать, поэтому тоже начну спрашивать.

Она слегка склонила голову набок. Автомобиль стоял на перекрестке, в ожидании зеленого сигнала светофора. Свет уличных фонарей причудливо падал сквозь мокрое стекло, ложась на лицо Ману, осветляя одни участки и затемняя другие, делая его чужеродную, необычную красоту похожей на маску Катрины — один из символов Дня Мертвых в Мексике.

— Я иду на поводу la brujas, Прим. авт.: у ведьмы, исп. в полной мере осознавая, что делаю. А зачем за это дело взялся ты?..

ГЛАВА 6.

Зачем взялся и куда едет?

Разговор с Аллой продолжался часа три, время летело странно и незаметно, словно невидимая рука перевела стрелки в часах. Миг — и уже треть дня пролетела. Мануэлита при беседе не присутствовала — она действительно вышла на кухню и как будто перестала существовать, обеспечив своей то ли покровительнице, то ли хозяйке полную приватность наедине с гостем.

— Как ты меня нашла? Через кого-то из знакомых?

Ответ Аллы совсем не обрадовал:

— Я встретила Елизавету Максимовну в Москве. Еще в июне. Она прекрасно выглядит, просто умница, так и нужно! Возраст не щадит никого, но твоя мать молодчина. Конечно, я не могла не спросить про тебя… и тогда вообще не думала, что обращусь к тебе за помощью. Но уже давно, давно чувствовала, что ты прорезался. Удивилась, знаешь ли. В таком возрасте… Да и сейчас удивлена. У тебя какие-то особые свойства: ты ведь не практикуешь. Ни следа ритуалов, ни контактов с тонкими мирами… Чистенький, как младенец. Чем ты занят?

В звонком голосе сеньоры Торнеро невольно проскользнули нотки плохо скрытой зависти. Как полноправный сотрудник ОМВО, непостижимым образом вышедший из числа должников, Антон ни разу не подвергался процедуре нейроблокады, которую запускала Елена. Он понимал, что свободно может рассказать о своей деятельности в любой момент — как захочет и кому захочет. Но он ни разу и никому не обмолвился. Ни словом. По вполне понятным причинам: запросто сочтут чокнутым… Так что и сейчас мужчина ничего не стал пояснять, ощущая на себе острый заинтересованный взгляд зеленых глаз.

— Я просто наблюдаю. Долго объяснять.

Елизаветой Максимовной звали мать Антона. Упоминание этого имени, участливо-дружеский тон, которым была произнесена вся фраза — все это не могло обмануть Лозинского, внезапно почувствовавшего скрытую угрозу для своих близких. С шантажом в своей жизни он не сталкивался с тех пор, как во втором классе в детской запальчивой драке сломал указку о голову соседа по парте. С него потребовали мзды в виде пяти порций мороженого, в ответ пообещав ничего не сообщать учительнице и вообще взрослым. Антошка взвесил возможные последствия, сообразив, что мороженого могут требовать снова и снова, а в углу за шалость придется отстоять один раз. Кроме того, от родителей он обычно ничего не скрывал, так что на шантаж не повелся, загремев в угол класса до конца урока, а потом — выдержав короткий визит в школу отца, компенсировавшего сломанный школьный инвентарь. Отец прочитал Антошке нотацию о том, что споры нужно решать мирным путем, а испорченное имущество надо восполнить чем-то полезным, и только-то.

Теперь ситуация была иной. В качестве взрослого Антон выступал сам за себя уже много лет, да и с родителями не стал бы делиться ни информацией о работе в ОМВО, ни умением видеть паранормальное и потустороннее, ни, тем более, тем, что по его душу явилась подруга юности, собирающаяся буквально — не фигурально! — совершить какой-то нехороший ритуал, почти что с жертвоприношением.

Родителям такое знать ни к чему.

— Как ты мог подумать, Антон! — укоризненно воскликнула Алла, нахмурив безупречной формы брови и округлив глаза. — Разумеется, нет. У меня и в мыслях не было нанести вред твоим близким. Просто к слову пришлось. Ты же спросил, как нашла…

— Допустим. — Профессор старался говорить максимально твердо и даже настойчиво, спрятав подальше сочувствие и жалость. — Если ты что-то хочешь от меня, то не нужно втягивать мою семью. Ты врываешься в мою жизнь после длительного отсутствия, причем делаешь это не самым честным образом. Что значит «прорезался»?

— Прорезался, проявился… Даже будучи простым наблюдателем, ты не мог не понять, что такие, как я, довольно часто оставляют себе мелкие привязки к людям. Порой неосознанно, иногда — намеренно. Я приехала на родину после пятилетнего перерыва, возобновив поиски монеты. Приехала и ощутила, что откуда-то фонит, да как! Перерывала все старые связи, контакты. Потом поняла, что именно ты — источник, но очень странный. Как будто сила есть, но ты ею не пользуешься…

Лозинский с грустью подумал, что проверить эти утверждения не так-то просто. Крохотные знаки внимания, милые безделушки, неожиданно подаренные или как бы случайно оставленные у вас дома, могут значить только то, что составляет их смысл — подарок или забытую вещь. А могут нести на себе такую вот привязку, оставляясь маленьким якорем, а точнее — рыболовным крючком, за который кто-то потянет в нужный момент. Если дома завелись вещицы, происхождения которых вы даже не можете вспомнить — избавляйтесь от них без всякого сожаления… Но профессор даже подумать не мог, что нечто подобное коснется его самого. Он тут же вспомнил о бледно-лиловом шарфике из расписного батика.

— Не шарф, что ты. — Усмехнулась женщина. — Это всего лишь ткань, на ней ничего не зацепится. Я же дарила тебе монетку на пятом курсе. Ту, что нашла в своей детской копилке. Ты сам ее захотел, кстати… Тогда это был просто подарок, но теперь он оказался полезен. Забыл?

Забыл, и совесть, как говорится, не дрогнула. Редкий советский пятачок одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года, переходный в чеканке монет — с меди на алюминиевую бронзу. Сохран плохонький, денежка затертая и видавшая виды, но, несомненно, подлинная. Меридианов, восходящих к острой части молота, на гербе реверса было два. Будь там три меридиана, пятачок ценился бы у любителей разновидностей в несколько раз выше — даже в таком неприглядном виде. Поначалу Антон, да и Алла тоже, оба были уверены, что пять копеек — так называемая перерезка. Хитрорукие умельцы — любители наживы, — просто-напросто виртуозно меняли в оригинальной монете последнюю цифру на вожделенную семерку. Точки над «i» расставил микроскоп, подтвердивший подлинность старого пятака.

Излишне упоминать о том, что двадцать с хвостиком лет назад молодой Лозинский был чудовищно далек от нынешнего восприятия мира и всякой аномальщины. Если бы тогда кто-то ему сказал, что Алла — ведьма, причем самая настоящая, не имеющая отношения к киношно-книжным пряничным колдуньям, он бы только посмеялся.

Звонить сейчас отцу и просить сбагрить пятак куда-нибудь в нумизматический салон задешево уже глупо. Это надо будет сделать — но позже и деликатно, равно как и попросить мать избавиться от шарфика. Лучше сделать это самому при первом же приезде в Москву, не привлекая внимания родителей.

— Я не смогу тебе отказать после такой вот привязки? — уточнил профессор.

— Сможешь, конечно. Я действительно не имела в отношении тебя никаких планов и видов, Антон. Я не наговаривала, не привораживала. Многие вещи я делала подсознательно. — Голос женщины мягко журчал, как ласковый ручей по камням в ленивый летний полдень. — Мы давно друг другу чужие. Хотя… ты такой роскошный мужик, что любая даст и не поморщится. Готова поспорить, студентки ходят за тобой табунами.

— Ты тоже прекрасно сохранилась. С комплиментами я никогда не дружил, уж прости.

— Я помню.

Алла пыталась свернуть со скользкой дорожки предмета разговора на общее студенческое прошлое, но профессор эти поползновения пресек.

— Ты волен мне отказать, разумеется. — Проговорила между тем женщина, тронув губы салфеткой.

Она, похоже, убедилась, что классические дамские уловки — взывание к воспоминаниям молодости, попытки прикосновений, игра тембром голоса — просто не действуют. Мнимая или реальная угроза с упоминанием имени Елизаветы Максимовны — вот что подействовало в первую очередь. Собиралась ли сеньора Торнеро прибегнуть к шантажу, так и осталось тайной. Но Лозинский думал сейчас не о возможном шантаже, а о той маленькой девочке Алле, которой мать сохранила жизнь — и сломала ее одновременно. Лозинский хорошо понимал, почему Новикова-старшая полностью исключила для себя возможный визит в храм: муж был партийным функционером, да и неверие в те годы являлось абсолютной нормой для советского общества. Но сама-то женщина, образованная, умная, современная — как она решилась оставить дочь с чужим человеком, мягко говоря, внушающим неприязнь даже по итогам поверхностного сбивчивого рассказа?! Как?! Цеплялась за соломинку, предпочтя успехам медицины эфемерное классическое обещание: «долго, счастливо, безболезненно». Лозинскому вспомнилась мать Аллы, которую, конечно же, он видел не единожды — на правах возможного будущего зятя… Внешне женщина была воплощением воспитания, элегантности и вкуса, и все эти качества в должной пропорции смешивались с определенной деловой хваткой и гибкостью мышления.

Антон также думал о том, какой простор давало Есении и подобным ей чужое горе. Сколько их поперло в девяностые из всех щелей, когда вера в коммунизм была уничтожена, а заменить ее сразу и вдруг никак не получалось, — гадалки, экстрасенсы, белые и черные маги. Торговцы надеждой, мошенники, негодяи — но и подлинные служители самой настоящей Тьмы, которой всегда найдется место в слабой человеческой душе. Во все времена…

Девочка выросла — и теперь хочет поступить не менее нечестно. Можно сейчас просто уйти, да. Но тогда кто знает, с чьими еще костями повторится фокус с имитацией живого человека? Сколько вообще таких «шкурок» наделано Аллой? Кто станет следующей жертвой и когда?! Кого она втянет в ураган астрального сквозняка, продолжая свою практику?!

— Ты хоть как-то пыталась разобраться с историей фальшивого рубля? Ты уверена, что это именно то, что тебе нужно? Семейное проклятье и сила одновременно — ты не думала, что раз речь идет о фальшивом рубле со специфической репутацией, все это может быть связано с родом Демидовых? А призрак ребенка, как ты его назвала?

— Игоша. — Сухо сказала Алла. — Это не имя. На Руси так исстари называли младенцев, не доживших до крещения. Отголоски язычества, домашняя нечисть. Может вредить, может просто пугать. Таких детей действительно хоронили не по обряду, а то ли в огороде, то ли под полом избы. От Есении я ничего не узнала и не добилась даже на смертном одре — она упоминала только какой-то семейный грех, да и то в нашу первую встречу. И у меня сложилось стойкое ощущение, что о подлинной истории рубля ни Есения, ни ее семья ничего не знают. Проклятие — да и все тут. Я историк, как и ты, Антон, и понимаю, что никаких следов чеканки Демидовым фальшивых денег нет и не было. Но, тем не менее, заключение ты видел. Не факт, что рубль фальшивый, а не просто неизвестный, и если бы не следы мышьяка в сплаве, можно было бы говорить о новом типе комплекта штемпелей Гедлингера… Но в этом, если все получится, можно будет разобраться и без меня, — когда я исчезну из твоей жизни.

У Лозинского появилась масса соображений, которые он не был намерен высказывать вслух. Если в его услугах возникала необходимость в коллекторском агентстве «Жизненный долг», ему звонила Елена или кто-то из кураторов. Кажется, настал черед впервые позвонить самому?.. Может быть, удастся как-то поднять архивную историю звонков должникам, если такой архив вообще есть…

В комнате-коконе, в обволакивающей тишине, устало провела ладонью по лицу сидящая в кресле красивая женщина — как будто пыталась отодрать невидимую и страшную маску, намертво приросшую к коже.

— Сейчас я прошу. Прошу, Антон… Хочешь, чтобы умоляла — начну. Я устала. Я просто хочу, чтобы все кончилось… Вадимова шкурка мне тут не помощник, к сожалению. Мне необходим живой человек — со свободой воли и с твоими… способностями. Пока рубль в Сургуте, нужно действовать. Есть три кандидатуры, у которых может быть монета, точнее, она с огромной вероятностью у одного из этих троих. Я не стану больше рисковать через всякого рода посредников, иначе проклятая монета опять сбежит, понимаешь?! Ты сможешь ее найти и не позволишь ускользнуть из рук, как это было с Вадимом и… еще многими другими. С тобой поедет Ману и поможет во всем, потом доставит монету мне, мы улетим, и более ты обо мне ничего не услышишь. Клянусь! Я организую все, что нужно, чтобы рубль к тебе вернулся — вместе с соответствующими документами и… всеми возможностями для продвижения. Он уже будет чистым. Без вреда для кого-либо.

— Вряд ли я захочу сделать себе имя таким образом. Да будь он хоть трижды сенсацией, я бы и трогать-то не захотел лишний раз. — Криво усмехнулся Лозинский. — Что за люди, у которых может быть рубль? Файл с заключением украден с почты у одного из них, или?..

— Ману сообщит подробности, когда будет нужно. Ты ничем не рискуешь, никакого криминального флера здесь нет. — Быстро добавила Алла. — Да, у одного из кандидатов была взломана почта, но это не твои проблемы. Я не исключаю, что он уже продал Анну заинтересованным лицам.

Лозинский поскреб бороду. Он понимал, что слово «квест», произнесенное ранее, вполне соответствует характеру поисков — не только в плане какого-то расследования, где нужно идти по материальным знакам загадок. В астральном сквозняке вокруг Аллы тоже были знаки, как будто запутанные нитки вились вокруг клубка, который безжалостно теребила какая-то мерзопакостная, чешуйчатая когтистая лапка. Часть этих нитей, конечно же, ведет и к предмету, на который когда-то сбросила Есения. Распутать этот клубок — и тогда, возможно, многолетние наслоения старых ниток исчезнут, оставив нужную.

— Ты назвала меня любопытным. Мы не общались достаточно долго, чтобы ты сразу поняла: к моему любопытству прибавилось дотошность и преподавательская деформация личности. Кстати, а черепушку ты как провезла в самолете? Просветку как прошла с костями в чемоданчике?!

Мелодичный смех подтвердил то, что моральные аспекты эксплуатации праха Вадима Милухина общую бывшую сокурсницу не трогали совершенно. Характер этого смеха также косвенно свидетельствовал о том, что в вопросе достижения цели сеньора Торнеро не остановится ни перед чем.

— Легко, Антон. По документам. Генетическая экспертиза останков, представляющих археологическую ценность… В Хантах у вас есть лаборатория… Не заморачивайся, это техническая сторона процесса.

— Ну, тогда мое условие, Алла. — Антон смотрел в зеленые глаза, не мигая. — Допустим, я сделаю то, что ты хочешь… Мне никоим образом не нужен фальшивый — или малоизвестный, — гедлингеровский рубль. Ты сделаешь так, чтобы эти вот останки Вадима упокоились там, где все остальное. И если у тебя есть и другие фрагменты скелетов для таких шкурок, то и им место в земле — без применения с целью некромантии или любой другой черной магии. Ты меня слышишь?..

* * *

—… что ты так привязался к этим костям? — Ману на своем сидении только плечами пожала. — На Юкатане и по сей день так готовятся к Дню мертвых: с двадцать шестого октября по первое ноября нужно непременно попасть на кладбище, чтобы смахнуть пыль с костей предков, а то и помыть как следует. Не сделаешь — умершая родня покоя не даст, будет приходить в кошмарах и говорить, какой ты плохой и непорядочный есть наследник. Не можешь сам пойти, так найми кого-нибудь… Я читала, что в здешних местах какой-то народ практикует воздушное погребение…

— Тут не Юкатан, — хмыкнул Лозинский, — а Вадим не манси и Алле не родственник, так что перемывание костей возможно только в переносном смысле!

До короткой передышки в залитом водяной моросью Самаровском Чугасе состоялся заезд домой, за кое-какими вещами, а затем — небольшое общение с руководством, прошедшее относительно легко.

Дома Антон выключил свет всюду, где успел его безуспешно навключать с утра, быстро глянул в зеркало — не бриться же под горячую руку, времени нет, — и так же быстро сварил остатки любимых пельменей, запрятанные от карающей руки Инги в самый дальний угол морозилки. В конце концов, утренний акционный пирожок недоброй памяти успел забыться, как дурной сон. Профессор предложил перекусить и Ману, которая не отказалась, но с сожалением покачала головой, заметив вкусовые пристрастия хозяина квартиры.

— Да, тут точно не Юкатан, но и не Москва. Я впервые вижу, чтобы пельмени ели с соусом песто, да еще и поливали уксусом.

— Так не смотри же! — философски подсказал Лозинский. — Если бы на твоих глазах малохольный гринго закусывал пельмени вареньем — ну, тогда бы можно было возмущаться!

— Так ты и не гринго. — Куртку Ману, разумеется, оставила в прихожей, щеголяя сейчас перед мужчиной своим обтянутым футболкой спортивным торсом. — В Бразилии и Парагвае, допустим, так называют всех подряд белых, но в Мексике «гринго» преимущественно касается североамериканцев. Это не синоним слова «иностранец».

— Ну и ладно. Для особо капризных женщин у меня есть майонез.

Но и от майонеза смуглая гостья отказалась, густо посыпав свою порцию молотым черным перцем. Пока профессор собирался, она как-то незаметно и естественно ухитрилась помыть посуду. Затем настало время заехать на работу…

— В следующий раз участие в конференциях, выставках и прочих событиях планируйте заранее. По возможности. — Сказало руководство, не возражающее против поездки доктора исторических наук на значимое для округа культурное мероприятие. — Если получится, не забудьте собрать материалы для презентации, выставим потом на сайт.

Спокойная реакция руководства была понятна, что называется, с полпинка. Алла крайне быстро организовала официальное приглашение на имя профессора Лозинского — на указанное мероприятие в Сургуте. Выставка музейных нумизматических ценностей — не часто такое из столичных запасников привозят… Есть повод отметить косвенное присутствие вуза, лишний раз засветиться в СМИ, да к тому же, тот самый доктор наук в коротенькую командировку за свой счет собрался.

Если специалиста по паранормальным явлениям вызывали в Сургут по делам ОМВО, командировки всегда организовывала Елена. Антон не вникал в таинственную кухню, принимая все как должное. Сейчас же за него тоже частично решили проблему, да так быстро, что мужчина не мог не понимать — Алла заранее предполагала его согласие в той или иной форме. Это бесило больше всего.

Вопрос Ману о том, зачем профессор взялся за это дело, недолго оставался без ответа:

— Когда-то я зачитывался произведениями классика, который проповедовал непротивление злу насилием. Для классика литературы, наверное, непротивление злу — достойно и правильно… Но с моей простецкой точки зрения обывателя это… — Антон состроил забавную рожицу, — как говорят мои студенты, полный трэш и отстой. Насилия, надеюсь, не случится — но со злом попробуем справиться по мере сил.

ГЛАВА 7.

Надежда и одежда

В седьмом часу вечера профессорский «Йети» уже выехал на трассу, соединяющую Ханты-Мансийск с Сургутом. Впереди было расстояние в примерные триста километров пути. Будь дорога идеально прямой — ее протяженность составила бы двести тридцать шесть — двести тридцать семь километров, а будь сейчас светлое время суток, Ману могла бы полюбоваться пейзажем осени, чутко прислушивающейся к тяжелой поступи зимы. Многие считают северную природу однообразной и безликой, однако, это не так. Кажущиеся бесконечными болота перемежаются с хвойными лесами и березовыми рощами, дробятся на островки реками, речушками, ручьями, рассекающими эти болота, как неравномерные куски пирога.

А «пироги» хороши и красивы своей неброской, обманчивой красотой — по весне они начинают зеленеть, к лету затем покрываются кустарничками обильно цветущего багульника, крохотными, будто фарфоровыми, колокольчиками подбела, шелковыми мохнатыми кисточками пушицы. Потом постепенно начинается ягодный пир, от ранней морошки до поздней клюквы. Осенью болота готовятся к зиме, приобретая бурый оттенок. Березы и осины спешно прощаются со своим золотым и багровым королевским одеянием, и только хвойные деревья, не расстающиеся с зелеными шубами, горделиво поглядывают на облысевших лиственных товарок, а лиственницу, с ее редеющей кроной, даже и не думают принимать за родню.

Уровень воды в многочисленных речушках, протоках и озерах падает максимально, обнажая все то, что торопливо прятали водоемы в весенне-летнюю пору: песчаные и глинистые свалы берегов, водные растения, корни тальника и страшные, похожие на искореженные артритом руки гигантских монстров, — выворотни. И, увы, во многих местах показывается и притопленный мусор, который оставлен руками человека. Старые автомобильные покрышки, пустые канистры из-под горючих материалов, пластиковые бутылки и консервные банки. Мол, природа умная, она все переварит и переработает, из каки конфетку сделает и обратит в плодородный слой… Дикое заблуждение слабых разумом…