Прим. авт.: Шигирский идол — самая древняя деревянная скульптура на Земле, вырезанная из древесины лиственницы в эпоху мезолита. Ей около двенадцати тысяч лет. Крайне необычен сам характер скульптуры, выполненной в «рентгеновском» стиле — на ней обозначены отдельные элементы скелета. Геометрический орнамент, личины, сложнейшая иерархия образов и столь же сложная система мифологических представлений в резьбе.
Новиковой-старшей сейчас совсем не интересна история. Она вполуха слушает то, что рассказывает попутчица о нетронутом в свое время большевиками храме Николая Чудотворца.
— Нас приучили к мысли, что Бога нет, милочка. — С сочувствием вздыхает попутчица, узнав о диагнозе девочки. — Но иногда… простите меня, но мне кажется, что есть последняя надежда. Это только Он. Переступите через неверие, пойдите в храм.
Молодая женщина отрицательно качает головой. Не в храм она везет свою малышку. Совсем не в храм… Скорый поезд летит в ночь, пассажиры в вагоне постепенно засыпают.
А в окно купе заглядывает огромная луна — как никогда похожая на желтый отполированный череп.
ГЛАВА 4.
Игоша и Ману
Теплый и погожий сентябрьский денек встретил московских гостей в селе Быньги. Стояла золотая, яркая, красивая осень. У Аллочки порозовели щечки, она жадно пила чистый воздух, так что ее мама даже усомнилась — а правильно ли она делает, привезя девочку куда-то в глубинку по рекомендации подруги?.. Может, правда, бросить карьеру и работу, перебраться в деревню, этого будет достаточно? Но после нескольких метров пути у малышки началась одышка, и Новикова-старшая только зубы стиснула. Бабка — значит, бабка. Терять нечего.
Как же она ошибалась!..
Вот и заветный дом — старинная изба с богатым палисадником и рыжим котом, греющимся на лавочке у ворот. Той самой «бабкой» оказалась и не старуха вовсе. Перед мамой Аллочки предстала женщина лет сорока пяти: высокая, широкобедрая, красивая. Кровь с молоком — говорят про таких, плоть от плоти земли, на которой они выросли, возделывая и приручая — поколение за поколением. Правда, руки «бабки» трудно было назвать такими уж крестьянскими. Широкая ладонь, лишенные изящества короткие пальцы, но, тем не менее, руки были белыми, ухоженными, с идеально подстриженными и отполированными ногтями. Хозяйка пригласила женщину с ребенком в дом, но практически сразу стало понятно, что произошла какая-то ошибка, и Новиковых тут никто не ждал.
— Она, что ли? — неласково кивнула «бабка» в сторону Аллочки, которая с горящими от любопытства глазами разглядывала убранство деревенского дома и ахала.
Особое внимание девочки привлекла русская печь, занимающая чуть ли не треть горницы.
— Алла, осторожно! — воскликнула мать, видя, что девочка хватается ручонками за все подряд. — А если там горячо?
«Бабка» усмехнулась невежеству городской жительницы.
— Не топлена печь, пусть трогает. Не обожжется. — Женщина метнула в Новикову-старшую темный, исподлобья, взгляд. — Ты чего хочешь-то от меня?
Мать Аллочки растерялась и залепетала, совершенно не обращая внимания на это пренебрежительно брошенное «ты»:
— Ваш адрес… мне дали… я хотела… я надеялась…
— Занята я. — Сурово отрезала «бабка». — Других я жду. С ними уговорено. Кто ж так без предупреждения, наобум, едет? В Москве хорошим манерам не учат?
Хозяйка избы и ошарашенная гостья стояли близко к дверям горницы, тихонько переговариваясь, когда вдруг раздался возглас маленькой Аллы:
— Мама! Смотри, какой кругляш красивый! Денежка!
Девочка стояла посреди горницы, приподнимая край яркого плетеного коврика. На обнажившемся дереве половицы тускло блестела большая монета — с виду старинная. Никто не успел и рта раскрыть, когда проворная детская ручка сцапала денежку в горсть. Стало тихо — так тихо, что Новиковой показалось — «бабка» даже не дышит, утратив дар речи.
— Простите… — пробормотала москвичка и тут же подбежала к девочке: — Алла! Положи на место!
— Не надо уже этого. Часто она у тебя находит чужое? — неожиданно сменила тон хозяйка, усмехаясь уголком рта и глядя, как малышка перекатывает с ладони на ладонь монету. — Не ей было назначено. Но видать, другие передумали. Уже час, как должны были приехать.
— Часто, часто! В песочнице вот часы золотые нашла, искали хозяев по всему дому — так и не отыскали. Монетки, колечки… Как сорока клювиком, подбирает все! Только под ноги глянет…
— Пойдем-ка в сени. Поговорим о твоей крохе — и о цене за то, как ей здоровой стать.
Аллочка с интересом разглядывала денежку, от которой по рукам растекалась странная истома — будто холод пополам с огнем. Это потом, годы спустя, она узнает, что такое аверс, реверс, гурт, легенда… Прим. авт.: аверс — лицевая сторона монеты, реверс — противоположная. Гурт — рант монеты, ребро; легенда — совокупность всех надписей, включая обе стороны и гурт. Она будет заниматься редкими монетами, выискивая их подноготную, став подлинным специалистом своего дела — но не по призванию души, а по другой причине. А пока она любуется и рассматривает портрет тетеньки в профиль — смешной тетеньки, носатой, с намеком на двойной подбородок, гладит пальчиком, переворачивает, пытается ковырять крохотную царапинку рядом с жутковатой двуглавой птицей. Ей все нравится в этой монете — и врежется в память навсегда, как и тот ужас, что доведется увидеть нынче же ночью.
Аллочка не простит матери то, что та оставит ночевать ее в чужом доме — с чужой и страшной женщиной, которую зовут странным именем Есения. Не простит то, что пришлось пить какую-то горькую травяную мерзость, после чего сознание поглотила черная удушливая тьма, заставляющая искать спасения под кроватью. Но спасения не будет. Будут жестоко надрезанные ножом подушечки пальцев — впрочем, от ран к утру не останется и следа. Алла не простит и то, что этими окровавленными пальчиками под страшным взглядом Есении ей придется отодвинуть шторку, прикрывающую узкое пространство под печью, поначалу казавшейся такой уютной, домашней и правильной — как любимая подушка.
В мультиках печки рисуют без таких вот шторок, а если и со шторками — те никогда не прикрывают прячущийся за ними ужас…
— Открой подпечек-то, кудрявая. — Кивает Есения. — А там поглядим, на что годишься. Проверка тебе. Не реви! Что на роду написано, тому быть.
Плачущая Алла, уже опухшая и икающая от слез, подчиняется. И то, что она увидит в подпечке, раскроет ее горлышко совсем не для плача — это будет крик, порожденный чудовищным страхом. Крик не вылетит за пределы старой избы, ни в коем случае — хозяйка дома не допустит, потому как заблаговременно обойдет углы и оконные проемы противосолонь, шепотом приговаривая неразборчивые, но какие-то особо жуткие, царапающие слух слова, похожие на оскорбительную брань.
Из подпечка на захлебывающуюся криком девочку посмотрит бездонными черными глазами странное, противоестественное существо: уродец без рук и ног, чье костлявое младенческое тельце завернуто в полуистлевшие тряпки.
— Орешь — значит, видишь его. — Удовлетворенно говорит страшная женщина. — Значит, приняла от меня силу… Игоша там, в подпечке, дитя, до крещения не дожившее. Семьи моей грех, тут же и схороненный, под полом за печью… Знаешь, сколько дому-то лет?.. Не знаешь…Видят игошу только те, кто принял все — без остатка. Не тебе я эту ношу с наговоренным царским рублем, прабабкиным проклятым наследством, готовила, да кто же просил под половик лезть — значит, ты сама потянулась. По рукам матери надо было раньше бить, чтоб ты с земли не поднимала часики-денежки. Это теперь твоя сторона жизни… Про болячки своей крови забудь, и вообще про все болячки — раз и навсегда. До той поры, пока срок твой не придет — вот тогда умирать будешь страшно, от этого не уйти. Приезжать начнешь, когда телеграмму матери твоей дам, учить стану.
Сошел на нет детский крик — Аллочка охрипла и молчала долго и мучительно, пока не вернулись они с мамой в Москву.
— … Есения умирала действительно страшно. Я так не хочу, Антон. — Заканчивала рассказ Алла. — В последний раз я видела ее тогда, когда сорвалась из Москвы сразу после защиты. Мне позвонили — и я обязана была ехать. Диплом мне потом высылали… С момента ее смерти все уже было на мне, а я не умела контролировать свалившуюся силу. Началась отдача, понимаешь?
— Ты предпочла бегство… — с горечью сказал Лозинский, в полной мере осознавая суть давней трагедии, случившейся некогда с маленькой девочкой по имени Алла. — Что же было потом?
— Много чего. Два брака. Другая страна. Сам понимаешь, где мои бывшие мужья! Я не любила ни первого, ни второго, но сделала их счастливыми. Они хотели меня — они получили. Я тоже получила то, на что рассчитывала.
— И все эти годы ты делала то, чему тебя учили? — наполовину утвердительно спросил Лозинский, слушая циничную фразу о недолгой, но такой счастливой жизни бывших мужей Аллы.
— Представь себе. — Прозвучало в ответ с изрядной долей вызова в голосе. — Я старалась делать во благо. Лечить, отводить беду, сохранять семьи. Ко мне шли за помощью. Никакой черной магии, понимаешь?
Нравственная лазейка, в которую никак не укладывались действия с костями бедного Вадима! Профессор понимал то, что осталось невысказанным. Бедная Алла, как и многие другие, подобные ей, убедила себя, что действует во благо, не осознавая, что заимствованные из определенного источника темные силы приходится компенсировать на разных уровнях, и далеко не сразу. И тот, кто этими силами пользуется, неизменно получает награду — в виде эйфории, восторга, комфорта, удовольствия, в виде растущей уверенности, что тебе открыто и позволено если не все, то многое. Сознание собственной исключительности, иллюзия контроля над глубинными началами природы, над тем, что человеку не должно быть подвластно. Зеленоглазая женщина сейчас чуть-чуть отвела взгляд, когда Антон попытался посмотреть на нее открыто и пристально — так, как, ему казалось раньше, он имел смотреть полное право, будучи любимым ею и любя сам.
Сейчас она не позволяла этого сделать, уходя в глухую защиту, косвенно давая понять: да, эта эйфория и наслаждение собственными возможностями опьяняли ее не раз и не два. И то, что делалось порой якобы во благо, частенько маскировало самое настоящее зло. А как, например, назвать действия женщины, которая действительно хочет сохранить семью, но предпочитает удержать мужа, наслав на соперницу жестокое проклятье?
Несомненно, до определенного момента Алле все это нравилось, но ее высокий уровень интеллекта позволил провести определенный анализ и сделать нужные выводы. И вот тогда она ужаснулась тому, что делает.
— Я искала ту монету долгие годы. — Вздохнула женщина. — Есения не отдала мне ее, она никогда не делилась ее историей, намереваясь оставить в семье. Обе ее сестры такие же, как она, у них же дети и уже внуки… Я же была чужой, подвернувшейся под руку, на ступень ниже, понимаешь?.. И этот фальшивый старинный рубль, как знак проклятой черной силы в их семье, и одновременно — как печать власти надо мной и всеми, кто подвернулся под руку, подобно мне. На кого можно сбросить излишки силы, сокращающие дорожку в ад. Туда никто раньше времени не хочет, Антон… Я не стану рассказывать тебе, как удалось, наконец, отыскать рубль и выкупить у одного из спивающихся наследников ведьмы с помощью Милухина. Ты ведь понял, когда это случилось, и как этот идиот прошляпил дело. Я была уверена, что достаточно качественно заговорила его от тяги к спиртному. Он не пил уже полтора года, был послушен и делал то, что мне нужно — и вот, сорвался в том поезде! Не иначе, опять рикошет.
«Рикошет…» — печально подумал Антон. Вот она, иллюзия контроля. Не ты распоряжаешься темными силами, а они тобой — когда захотят и сочтут нужным, ставя на место.
— Просто интересно: где ты взяла его кости?..
— Не волнуйся. Могила не осквернена. Хоронили обгоревшее тело в закрытом гробу, когда все, что мне нужно, уже было изъято. — Жестко выдохнула Алла. — Я не имею права приблизиться к монете сама, она меня просто не подпустит. Я раз разом строю схемы обходных путей, но она ускользает. Сейчас я со стопроцентной уверенностью могу сказать, где она находится. То, что ты читал в смартфоне Вадимовой шкурки — это все истинная правда. Но файлы… они перехвачены путем взлома чужой почты. Ты не мог не заинтересоваться, Антон. Прости, я воспользовалась твоим природным любопытством.
Погода за окнами уютной квартиры-кокона возвращалась к той, что была предсказана синоптиками. Темные низкие тучи, противный мелкий дождь с вкраплением ледяных игл. Мужчина и женщина молчали несколько секунд — каждый наедине со своими мыслями, пока Алла не попыталась улыбнуться, делая шаг в сторону выхода из комнаты:
— Ты все-таки гость. Давай выпьем чаю, потом продолжим беседу.
Лозинский ответил ей долгим взглядом, смысл которого был абсолютно понятен, без всяких слов.
— Не из моих рук. Я прекрасно понимаю, что ты не притронешься ни к чему, что я приготовлю или налью. — Подмигнула женщина зеленым глазом и тут же негромко позвала: — Ману!
Потом прибавила:
— Она изумительно заваривает мате. Настоящий, а не те помои для гринго, что любят подавать туристам в кафешках.
Прим. авт.: мате — тонизирующий напиток индейцев Южной Америки. Сырьем служат листья и молодые побеги дерева под названием «падуб парагвайский».
Шелест тапочек по паркету, затем — неслышные шаги по белому пушистому ковру. Еще одна женщина оказалась в комнате, вежливо поздоровавшись с гостем с каким-то легким непонятным акцентом.
«Каких ты кровей, девочка?» — первая мысль Лозинского, который пытался определить этническую принадлежность вошедшей. Вторая мысль — нет, конечно, не девочка, а девушка или даже женщина около тридцати лет — непонятно вообще, сколько, просто типаж такой. Амплуа актрисы-травести, которая и в пятьдесят лет уверенно сможет на сцене сыграть мальчика-пажа, а зрители совершенно спокойно отнесутся к подмене. Невысокий рост, специфическое телосложение — без резко выраженных округлостей и даже талии, роскошно развитая мускулатура рук и плечевого пояса, которую невозможно скрыть обтягивающей белой футболкой — похоже, результат долгих тренировок и работы до двадцатого пота в тренажерном зале. Сомневаться не приходилось — под джинсами с классической посадкой прятался столь же проработанный и прокачанный мышечный рельеф ног.
Обманчивая хрупкость. Если бы не тщательно продуманная система тренировок и, наверное, женский задвиг на правильном питании, обладательница данного тела была бы довольно коренастой. Смуглый оттенок кожи имел естественное происхождение — это не результат солярия и не крем-автозагар. Почти мальчишеская стрижка черных, блестящих и гладких волос, и весьма примечательное лицо, указывающее на какую-то этническую или даже расовую смесь, в которой причудливым (и очень привлекательным!) образом сочетались монголоидные и европеоидные черты. Необычная, крайне необычная красота — не каноническая, но для какого-нибудь кино-боевика, где нужно сыграть роль то ли бесстрашной подружки гангстера, то ли девчонки из бразильских фавелл — самое то.
— Мануэлита. — Коротко представилась особа с необычной внешностью. — Но лучше просто Ману.
Акцент, телосложение, лицо… Миндалевидные глаза с непроглядно-черной радужной оболочкой, совсем не карие, а именно — почти черные. Концентрация меланина в радужке, похоже, настолько велика, что падающий свет полностью поглощается, а вот глазные белки, если присмотреться, сероватого оттенка. Да, еще прилагается умение готовить мате… Индейская кровь, разбавленная европейской — возможно, даже во втором поколении.
— Антон. — Равнодушно пожал плечами Лозинский. — Просто Антон, без уменьшительно-ласкательных вариантов.
Алла кивнула девушке:
— Приготовь нам йерба-мате.
И тут же добавила, уже для гостя:
— Ты не ослышался. Ударение я поставила так, как надо! Русские в слове «мате» ударение ставят на второй слог, получается «матэ». По правилам испанского языка, если слово заканчивается именно на гласную букву, то ударение падает на предпоследний слог. Вот тебе и «мате». Если будешь в Парагвае когда-нибудь, говори правильно, а то опростоволосишься. Ударение на последний слог будет созвучно «mato» — глагол, обозначающий действия убийцы.
Черноглазая подружка гангстера бесшумно исчезла — наверное, направилась на кухню. Профессор ощущал себя странно — в нем наперебой говорили жалость к Алле, помноженная на чувство вселенской несправедливости по отношению и к той же Алле, и к Вадиму, а еще — конкретное такое предчувствие неприятностей. Любительница шелковых шарфов выследила бывшего любовника, когда-то чуть не ставшего мужем, явно не для совместного чаепития. И предполагаемая «стиральная машина», безжалостно полощущая и рвущая остатки ауры Аллы — как рвала бы расписной нежный батик настоящая машина, запущенная на режиме стирки льняного постельного белья…
— Чего ты от меня хочешь?.. — тихо спросил Лозинский.
— Найти тот самый фальшивый демидовский рубль, Антон. Коротенький монетный квест. Рубль мне нужен с определенной целью. А потом делай с ним, что хочешь — ты ведь понял уже, что это нумизматическая сенсация.
Мужчина невесело усмехнулся.
— Собираешься вот так же сбросить на кого-то, как в свое время поступила с тобой «бабка»?..
В сливочно-белой комнате-коконе наступила нехорошая тишина. А затем Алла только медленно покачала изящной головкой, коротко добавив:
— Нет. Не сбросить. Расплатиться. Раз и навсегда, чтобы цепочка закончилась.
В комнату вернулась смуглокожая Ману, несущая большой поднос, уставленный целым арсеналом каких-то чайных приспособлений. Девушка бросила на Аллу вопросительно-почтительный и даже заботливый взгляд, означавший примерно следующее:
— Все в порядке?.. Если нет — только свистни, и я сверну этому гринго шею.
Расплатиться?..
Антон вдруг с ужасом и возмущением догадался, что в придачу к старинной монете со скверной историей может прилагаться что-то еще. Например, жизнь.
Он все понял — мгновенно.
ГЛАВА 5.
Лес и грузовик с конфетами
Непогода в лесу чувствуется слабо — вопрос иногда в направлении ветра. Сейчас ветер бушевал где-то за пределами стены из сосновых стволов. Лес был окутан предвечерними осенними сумерками, смешанными с пеленой дождевой мороси. Для водителей такая погода гораздо хуже ночной темноты — все становится серым… Ледяные иглы растворились, сдавшись плюсовой температуре, превратившись в мелкую водяную пыль. Против
водяной пыли на ветру любой зонтик бессилен, а ночью, когда слабенький погодный «плюс» превратится в «минус», все возможные поверхности покроются тонким слоем льда — и тогда горожан с утреца может ждать нелюбимый автомобилистами День жестянщика.
Профессорский «Йети» стоял в одном из уголков Самаровского Чугаса, в котором в будние дни легко было встретить гуляющих любителей подышать свежим воздухом, приятно побродить по усыпанным хвоей дорожкам, а то и покормить белок. Белкам в городской черте привольно — особенно в парках, где находится масса желающих поделиться городским благосостоянием в виде семечек и орешков. И временами эти белки настолько наглые и избалованные, что простых семечек не возьмут, а орехи примут только чищенные. Правда, сейчас, после теплого и сытного лета, они и в ус не дули, игнорировали контакты с человеком и посматривали на жалких двуногих с известной долей снисходительности.
Лозинский приехал в лес не с целью прогулки. Ему просто нужно было отдышаться и обрести душевное равновесие после встречи с Аллой, в девичестве Новиковой, а теперь носившей фамилию второго мужа — Торнеро. Первый действительно был дипломатом и политиком, а кем второй — на этот счет женщина не захотела вдаваться в подробности.
Лес помогал в нехитром, но целебном действии, поддерживал, ободрял, успокаивал. Только покинув большой город с его суетой и урбанистическими радостями в виде разве что коротких воскресных пробежек в парке, Антон с удивлением ощутил, как по-настоящему остро не хватало общения с реальным, живым лесом, где долгими годами складывались естественные взаимодействия между всеми компонентами природной среды. А сколько нехитрых радостей скрывается в словосочетании «поехать в лес»! Собирать грибы, рвануть на рыбалку и, да — кормить ненасытных комаров тоже. Хотя лучше бы без них. Это не те коварные и чахлые городские комарики, плодящиеся в насыщенных влагой подвалах многоквартирных муравейников, нет! Да здравствуют честные, порядочные, нагло звенящие, предупреждающие о своем появлении чуть ли не за сотню метров! Встретив в Москве бывшего коллегу, Лозинский с детским упоением рассказывал о гигантских кровососах, которых можно ловить на лету руками, да так, что в сжатом кулаке с одной стороны будет высовываться комариный нос, а с другой — лапки.
Естественно, ничего подобного в природе не существовало, а Антоновы байки о Ханты-Мансийске и окрестностях сочинялись в ответ на пренебрежительные и едко-шутливые высказывания родни и старых друзей о том месте, куда потомственный москвич переехал на какое-никакое «пэ-эм-же»:
— … куда ты забрался, там же одни вагончики вахтовиков и снегу по уши!
— … а валенки ты на ночь снимаешь?
— … говорят, там едят сырую рыбу, а потом у всех глисты. Ну, естественно, сетями руки вытирают, откуда там цивилизация.
— … на работу на оленях теперь ездишь?
— … а медведи ходят по улицам?
На все подначки Антон придумывал такие пояснения, что у вопрошающих шутников не только уши в трубочку сворачивались, у них волосы вставали дыбом. Во всех местах на теле, да. Умеренно правдивым был разве что ответ положительный относительно медведей, которые частенько бродят по окрестностям некоторых городов ХМАО, порой ошиваясь в паре сотен метров около нефтяных месторождений или дачных поселков. Там, где есть люди, есть и доступные источники пищи — мусорные баки. И вот тогда можно ждать разных встреч, от курьезных до смертельных.
До полного возвращения душевного покоя было ой, как далеко, но из головы постепенно выветривалась тонко пахнущая «Шанелью» атмосфера квартиры-кокона. Ее вытеснил смолистый запах пропитанного холодным дождем леса, в котором сейчас Лозинский находился не один. На пассажирском сидении «Йети» расположилась Ману, а маршрут, которым нужно было следовать автомобилю, изначально лежал вовсе не в лес.
Падали с кончиков сосновых веток тяжелые капли, приглушенно стуча по лобовому стеклу и крыше «Йети».
— Почему ты хочешь позволить это с собой сделать? Зачем?! — недоумевал профессор. — Заплатить за чужое благополучие своей жизнью и, возможно, душой?..
Женщина сидела рядом. Короткая курточка, так похожая на летную куртку самого Лозинского, только в огламуренном женском варианте, очень шла ей, как и пестрая вязаная шапочка какого-то хулиганского фасона. Впрочем, шапочку она сняла сразу, как только забралась в салон кроссовера, предварительно пристроив в багажник большую спортивную сумку. Она совершенно спокойно отнеслась к спонтанной поездке в лес и осталась в машине, пока Лозинский мокнул под дождевой пылью и дышал воздухом:
— Не люблю такую погоду. Твое место силы?.. Я подожду, конечно.
Насчет «места силы» Лозинский разубеждать не стал. А на его вопрос относительно готовности расстаться с жизнью ради будущего Аллы был дан не менее спокойный, совершенно открытый ответ:
— Моя семья больше ничего не должна картелю Гольфо. Отец жив и делает легальный бизнес. Младшие братья тоже живы, — не в банде, не в тюрьме, а в престижном колледже. Я же сама… прожила последние десять лет не парализованной в инвалидной коляске, а активной и радующейся жизни. После перелома мой позвоночник собрали буквально по частям. Все благодаря сеньору Торнеро, ее мужу. Здесь обошлось без brujeria, Прим. авт.: колдовства, исп. это был вопрос политики и денег. Было дано слово, что в случае необходимости сеньоре Торнеро наша семья окажет любую помощь — без ограничений. И вот она попросила помощи… Одна жизнь — невысокая цена за все, что для нас сделали. После отца я старшая в семье… И это — мое решение.
Вот оно что! Семейные дела с криминальной окраской. Какие такие дела связывали семью Мануэлиты со вторым мужем Аллы, знать не хотелось совершенно. И не хотелось думать о том, с чем мог быть связан перелом позвоночника смуглой подружки гангстера. Похоже, подсознание Антона само выдало это прозвище, нечаянно попав в точку. Только, наверное, «подружку» надо заменить на «дочь»… Тем не менее, сдаваться профессору не хотелось в той же степени, в какой не было желания знать все подробности чужих проблем, связанных с каким-то картелем со звучным названием.