Пирожок по акции

— Дыма без огня, как известно, не бывает. — Пожимал плечами один из преподавателей Лозинского. — Но ведь одна болтовня и домыслы, где свидетельства?!

Да были всамделишные следы дыма, были — в саже, взятой из дымоходов той самой башни, исследователи двадцатого века нашли частички золота и серебра… Очерков и статей в девятнадцатом — двадцатом веках на эту тему написали немало, но прямых доказательств ни в одном из текущих с момента появления жуткой легенды веков не нашли. Мало того, памятная комиссия ревизоров во главе с князем Вяземским поехала на Урал уже после смерти Акинфия Демидова, а до него ревизоры были другие — все по тем же «серебряным» доносам! Современная археологическая экспертиза подтвердила одно — уровень расположения подвалов Невьянской башни таков, что затопить их враз, моментально, просто невозможно технически, нужны хотя бы мощные насосы, нагоняющие воду! Разве что поспособствовали Демидову те самые темные силы, общение с которыми приписывал оной личности простой люд.

И, само-то главное: где хоть один рубль из многих сотен, якобы отчеканенных на тайном монетном дворе, принадлежащем Демидову?! Доносы — были. Зависть человеческая к чужому успеху — была, во все времена себя проявляла, а уж потребность объяснить стремительный взлет благосостояния тогдашнего олигарха — как без нее!.. А частички благородных металлов в дымоходе? Между прочим, они тоже были, ибо причиной их появления послужил пробирный горн — первая в России частная химическая лаборатория, так что не подкопаешься. Правда, дымоходы-то из подвалов заложили в проекте сразу при сооружении стен… Зачем?! Уж не знал ли тот, кто задумал строительство башни, о возможности выплавки золота и серебра из алтайских или уральских руд до факта их массовой добычи?! Практичные до мозга костей Демидовы вдруг решили вложить гору денег не в новый завод, а в… башню, не имеющую, допустим, оборонительной ценности?..

Вопросы, вопросы…

Много чего было, да и осталось — в виде пробелов в знаниях, утери исторических документов и, наконец, свойств человеческого разума — дополнять историю вымыслом там, где не хватает подлинных свидетельств.

— Не смеши меня. — Фыркнул Лозинский, одним глотком допивая остывший кофе и понимая, что до конца пары осталось четыре минуты, торопиться уже некуда, сегодня больше занятий нет.

Но ведь надо прибыть с виноватым видом в деканат, потом раскидать на почту старостам текст и презентацию лекции, а после — заняться текущими, гадскими бумажными делами, которые сами не сделаются. Как и многие преподаватели, Антон с горечью видел, что образование превращается из процесса передачи знаний и воспитания будущих кадров в какой-то дикий суррогат потребительской услуги и выматывающей бумажной работы, нагло ворующей время у всех: от педагогов до администрации. Впрочем, момент для дискуссии на эту тему был неподходящий.

— Вот мой номер сотового, давай вечером посидим где-нибудь.

— Скептик ты, Антонио! — с изрядной долей обиды в голосе произнес Вадим, доставая из внутреннего кармана смартфон размером с лопату. — Или считаешь меня больным на всю голову, я же вижу. Думаешь, я не в своем уме?

Может быть, это подозрение не было лишено оснований, но Лозинский и виду не подал, с улыбкой хлопнув собеседника по плечу.

— Не думаю, Вадька. Даже больше скажу — в чудеса я, представь себе, верю больше, чем многие другие. Я эти чудеса видел. Но есть вещи, в которые я просто не должен верить — как здравомыслящий историк, даже если бы сильно хотел.

— И тем не менее! — веско сказал бывший однокурсник. — Вот тебе, глянь заключение.

Любопытство взяло верх над скепсисом. Антон посмотрел файл и переписку в протянутом Вадимом смартфоне. Да, интересно… Речь шла об Анне тридцать шестого года, с портретом работы Гедлингера, да еще и в очень неплохом состоянии. Минимальные повреждения и благородная патина — и только. Но такие элементы можно и сымитировать искусственно, хотя выглядит вполне себе… Крупные фото во всех ракурсах, описание, результаты экспертиз, несколько разнящиеся между собой, но сходящиеся в одном: это неизвестный ранее комплект штемпелей гедлингеровского рубля. Сам по себе такой факт даже мог считаться сенсаций, но…

Прим. авт.: речь идет о серебряном рубле Анны Иоанновны, 1736 года. Портрет императрицы для него выполнен шведским художником-медальером Иоганном Карлом Гедлингером, работавшим с лучшими монетными дворами Европы и специально прибывшим в Санкт-Петербург с данной целью в 1735 году. Это раритетные монеты, средняя аукционная стоимость которых — порядка ста двадцати тысяч рублей. По сути, этот рубль был первой монетой, отчеканенной из серебра отечественного происхождения, а не ввезенного из-за границы. Было добыто несколько пудов соответствующей руды, из которой изготовлен сплав для весьма ограниченного тиража «гедлингеровских» рублей.

— Проходы?.. — быстро спросил Лозинский, уже зная ответ.

Прим. авт.: аукционный проход монеты — ее появление на торговых площадках.

— Ни одного. Официально ее нигде нет. И это не новодел. Дальше листай.

Профессор поскреб подбородок, украшенный поднадоевшим модным аксессуаром, и посмотрел последнее заключение, где фигурировали результаты спектрального анализа.

Фальшивка, выглядящая достойнее оригинала?! Да какая… Не альпака, не каламин! Прим. авт.: излюбленные сплавы фальшивомонетчиков, включая современных любителей подделывать старинные монеты. Альпака состоит из 55 % меди, 18–22 % никеля, 15–20 % цинка. Каламин — так называемый «технический цинк». Если монету из каламина покрыть тонким слоем серебра, дилетант не отличит.

Фальшивка отнюдь не современная, да к тому же, содержащая в сплаве больше серебра, чем свойственно той самой Анне. Не восемьсот вторая проба, а восемьсот шестая, чего просто не могло быть. Странные незначительные следы мышьяка в сплаве — Антон сразу вспомнил, что по некоторым историческим байкам, чеканку фальшивых денег с изрядной долей мышьяка приписывали вороватому сподвижнику Петра Первого, Александру Меньшикову. Согласно тем же байкам, Акинфий Демидов этим опытом интересовался и даже изучал.

— Ты сам-то веришь?!

— Я общался с людьми, работавшими на заключение! — с энтузиазмом и огоньком в глазах важно кивнул Милухин, допивая второй стаканчик кофе. — Фамилии-то знакомые?

Да, двоих Лозинский хорошо знал и мог вполне доверять их мнению.

— … и сейчас я собираюсь встретиться с ее хозяйкой. — Подмигнул Вадим. — Я ж тут со вчерашнего дня… Под утро она прилетела, тебе любопытно будет встретиться, кстати. Не хочу, чтобы уплыл рубль хотя бы до тех пор, пока я на него не посмотрю. А то есть в Сургуте желающие — и посмотреть, и потрогать, и купить, если что. Даже если это не демидовский рубль, а другая фальшивка восемнадцатого века, а? Твое мнение было бы кстати. Неужто тебе не интересно?

Многие напрасно думают, что какая-нибудь внезапно найденная старинная монета, которую раньше никто не видел, сразу потянет на дикую сумму денег, обеспечившую будущее счастливому владельцу. Не-а, не потянет. Если монеты нет в каталогах, нет проходов по известным аукционам — то с равным успехом она может оказаться как сенсацией, стоимость которой будет расти буквально на глазах, так и пустышкой, не стоящей ни-че-го. Сенсации же в мире нумизматики порой случаются — но редко, так что и в данном случае сюрприза могло не быть.

Антон пропустил мимо ушей местоимение: «она», ухватив лишь краешком сознания тон, которым местоимение было выделено, и причина имелась. В момент выяснения интереса к открытиям в нумизматике мужчины уже выходили из стеклянных дверей вкусного заведения, а сам профессор все-таки решил направить стопы на работу:

— Слушай, Вадька, ну, знал бы я раньше, ну, будь сегодня выходной… Конечно, интересно. Но…

Антон собирался сказать, что рад «воскрешению» старого знакомого, и рад общаться, и что-то еще собирался сказать, как вдруг…

— Осторожно! С дороги! Помогите!

По мощеному брусчаткой пустынному тротуару на вышедших из пекарни людей с рычанием несся самый настоящий, жуткий с виду монстр.

* * *

Стремительно приближавшийся силуэт какой-то непонятой твари с вытянутой черной мордой состоял то ли из ошметков рваной плоти, то ли из естественных, безобразных и уродливых выростов этой самой плоти. Сплошные зубы, шипы, куски свалявшейся, тусклой рыжей шкуры, из-под которой выступали голые кровоточащие мышцы. Доля секунды — и монстр кинется на тех, кто встал на его пути! На улице — почти никого, пустота, как обычно бывает в фильмах ужасов, когда на героя нападает неведомая нечисть.

И тут… Антона мог бы разобрать хохот от осознания истинной сути зрелища: рычащим чудовищем оказался довольно крупный доберман, что был одет в какой-то непонятный фэнтезийный костюмчик, демонстрирующий те самые ошметки, шипы и якобы кровоточащие фрагменты ободранной шкуры. Хохот был бы нормальной реакцией на креатив владельца песика, если бы сам владелец (бледный упитанный парнишка лет тринадцати, запыхавшийся и потрясающий собачьим поводком) не орал благим матом, убеждая всех встречных-поперечных убраться прочь:

— Осторожно! Он сорвался! Порвет! С дороги!

Идущая по направлению к пекарне старушка увертливо и очень качественно спряталась за фонарный столб и не отсвечивала, когда ряженый доберман с оскаленной пастью пролетел мимо. Может, у него и не было целью кого-то порвать, но тот самый карнавальный костюм, на ходу гремящий пришитыми плашками в виде шипов и осколков костей, довел бы до белого каления и смирную болонку. Лозинский непроизвольно сделал шаг назад: собак он не боялся с самого раннего детства, просто сказался фактор неожиданности.

Отступление не понадобилось.

За пару метров до крыльца пекарни доберман начал тормозить всеми четырьмя лапами, сопровождая свои действия жалобным щенячьим визгом. Пес даже грохнулся на бок, а потом так же резво подорвался и с воем кинулся назад, к упитанному владельцу, словно хотел спрятаться за него подобно старушке, уже покинувшей хлипкое укрытие и исчезнувшей с тротуара, как не было.

«Ай, бабка! Респект!» — с уважением подумал профессор, попутно соображая, что могло так напугать крупного песика с оскаленной мордой. «Песик» жался к ногам пацана, торопливо цепляющего поводок к ошейнику с помощью надежного карабина.

Королева пирожков, Галина, теперь с любопытством высовывалась из стеклянных дверей и на всю улицу комментировала действия подростка:

— Ой, во что животину превратил, изверг! Молодежь! Тьфу на этот басурманский праздник, еще бы тыкву на бошку себе напялил! Мальчики! — последнее ласковое и участливое обращение было адресовано стоявшим на крылечке взрослым мужикам. — Вас не покусали?!

«Мальчики» были живы и здоровы, так что успокоенная Галина вернулась в недра пекарни, напоследок погрозив псу и его малолетнему хозяину кулаком.

Упоминание о тыкве поставило все на свои места — как раз накануне пресловутыми тыквами и вырезанными из черной бумаги летучими мышами и паучками студенты густо украсили многие интерьеры учебного заведения. Готовились к сегодняшнему Хэллоуину. Доберман был одет как раз для какого-то подобного мероприятия: может, в школе его хозяина проходил конкурс на самый страшный костюм для животинки?! Но не о спорной идейной стороне чужеродного для Руси-матушки праздничка думал сейчас Антон Лозинский. Он думал о том, что могло вот так напугать серьезную собаку. Вряд ли это была любимая шляпа Антона или он сам. Рядом же ни души — кроме Вадима Милухина.

Теперь Антон смотрел.

Смотрел на воскресшего однокурсника, странно освещенного косыми падающими лучами низкого солнышка. Солнышко не должно было показаться сегодня, если верить прогнозу погоды — но в кои-то веки прогноз подвел в лучшую сторону, и вместо холодного дождя вперемешку с колкими кристаллами снежной крупы на город обрушилось именно солнце! Ишь, как светило балует северян, октябрь-то порой тут и жесткими «минусами» провожают или метелью!

Фигура же Вадима как будто расслаивалась в этих рахитично-скупых солнечных лучах последнего дня октября, плыла. Незыблемая и ясная картинка касалась только головы да еще одной части тела — кистей рук, на которые мужчина как раз натягивал кожаные перчатки. Все остальное было зыбко и полупрозрачно, как наваждение. Тротуар вмиг наполнился прохожими. Шустро семенила прочь та самая старушка, опасливо вытягивающая шею вслед мальчику и собаке. Неторопливо вышагивала красивая девушка с отрешенным лицом, вся погруженная в то, что слышала из наушников, охвативших ее головку жутковатым черным венком. Почти бежал сердитый дядька с портфелем под мышкой, бурчащий что-то себе под нос. И никто из них не заметил удивительного эффекта, изменившего облик Милухина — каприз оптики, не иначе, игры атмосферы, причуды осеннего света…

Встреча. Чистая аура. Монета. Собака. Голова. Два человека, несколько изменившиеся внешне за годы, но сразу и без сомнения узнавшие друг друга при случайной встрече — это вам как?! Чувство той самой вселенской несправедливости (что не так с Вадимом, хлебнувшим неприятностей несколько больше, чем многие другие) и чего-то еще, остро кольнувшего то ли в сердце, то ли куда-то в позвоночник, то ли в то место, где пожизненно локализуется детское любопытство у взрослого дяденьки.

— Я на машине. — Просто сказал Лозинский, в то время как Вадим о добродушным смехом рассуждал о «чокнутом» поколении, которое плавно перетекло от покемонов к косплею и втянуло в это дело домашних питомцев. — Поехали, куда надо?..

ГЛАВА 3.

Второй монстр и старые кости

Ехать надо было недалеко — но будем справедливы, в компактном городе все условно недалеко. Очень быстро профессорский «Йети», который не мешало бы помыть после последних лесных выездов, приблизился к улице Гагарина, насквозь пронизывающей лесной массив.

— Нам туда! — показал Милухин на трехэтажный, относительно многоквартирный дом из тех, что выбиваются внешним видом из типовой застройки и претендуют на статус недвижимости с легким налетом элитарности.

По дороге мужчины успели обменяться несколькими фразами об общих знакомых, и уже на крылечке подъезда, когда Вадим нажал кнопку переговорного устройства домофона, снова прозвучало местоимение «она».

— Не понял, ты про кого? — рассеянно спросил Антон, входя в чистый, буквально вылизанный и светлый подъезд, подтверждающий предположение о жилье не самого «бюджетного» уровня. — Здесь кто-то с курса, что ли?

— Вот ты тундра недалекая, Антонио! — хмыкнул спутник Лозинского. — Нам на третий этаж… Я же тебе и говорю, что она прилетела ночным рейсом. Ты не понял, о ком я? Алла!

— За «тундру» ответишь!

Конечно, профессор понял. Конечно, он удивился — может быть, не меньше, чем явлению воскресшего однокурсника. Алла? Столько лет прошло, да перегорело. Пережевано, выплюнуто, зачеркнуто — как хотите. Лозинский забыл это имя, и сейчас понял, что оно совершенно не цепляет — ни обиды, ни радости, ни едкого осадка душевной кислоты. Даже интересно будет посмотреть, какой она стала: небось растолстела, как некоторые сокурсницы, периодически стучащиеся на страничку профессора в «Одноклассниках».

Лестничный пролет, фикусы и папоротники в вазонах, гостеприимно распахнутая дверь. Ленивые шутки о том, кто тут «тундра», а кто есть кто из Нижнего Тагила — со всеми возможными рифмами. Внезапное осознание самого мощного астрального сквозняка, с которым когда-либо приходилось сталкиваться — за всю относительно недолгую, но бурную и интересную практику работы с должниками, проходившими путями портала «Тема». Омут беспорядочных течений, рвущих, тянущих, выталкивающих и скручивающих пространство, словно стиральная машина. Но это потом, секундой позже, а сначала — просторная и дорого оформленная прихожая в квартире весьма нестандартной планировки и… бесформенным серым облаком пыли опадающая на паркет фигура Вадима Милухина. И стук падающих костей — как будто из детской сборной игрушки-пирамидки выдернули стержень.

Понятно, почему испугался грозный доберман: животные инстинкты позволили почуять потустороннюю тьму, прячущуюся за фасадом имитации тела. А вот Антону чувствительности не хватило — или тот, кто создавал имитацию, владел особым искусством, обычным людям недоступным. Да и профессор с таким ранее не сталкивался.

Все произошло практически мгновенно, сменившись коротким болезненным забытьем, а дальше — быстрым пониманием того, что вместо прихожей вокруг комната — так же дорого и с большим вкусом оформленная в каком-то странном стиле, где плавные очертания перетекали друг в друга без острых углов и предметов мебели привычной глазу формы. Как будто это жилье сливочных, розоватых, мягких салатовых и белых оттенков было уютным коконом бабочки.

Прим. авт.: хотите получить представление об интерьере этой любопытной квартиры? Поищите в сети дизайн в стиле «биоморфизм».

Антон ощутил под собой удобное кресло. Стопы утопали в белом пушистом ковре. Кто-то уже снял с мужчины ботинки, шляпу и летную куртку, поставил на столик перед креслом фарфоровую чайную пару, такую красивую и воздушную, что страшно было тронуть. По запаху духов практически понятно было, кто все это проделал. Ненавязчивый запах будил ассоциации, будоражил воспоминания, он не был забыт за двадцать с гаком лет… Какие двадцать, все двадцать пять!.. Тут же становился очевидным и источник сквозняка: из кресла было видно прихожую, где опустилась на одно колено та, что сейчас плавными движениями аккуратно собирала с паркета желтоватые, гладкие и отполированные кости. Череп и что-то еще — фаланги пальцев рук, что ли?.. Никакой серой пыли, никакого воскресшего однокурсника, только она.

— Что ты здесь делаешь? — негромко спросил Антон, чувствуя в глубине души самые разные эмоции.

Доберман в фэнтезийном костюме, конечно же, не был монстром. Пес всего лишь пришел в ярость от грохота костяных плашек… Двадцать пять лет назад та, что собирала в темный кожаный кофр останки несчастного Вадима (у Лозинского теперь не возникло сомнений, чей это череп и косточки), была любимой, желанной, опьяняющей… но не была монстром.

Когда же она им стала-то, а?!

* * *

Если у вашей двери жалобно мяукает маленький бродячий котенок, вы испытаете жалость. Если на его месте будет старая облезлая кошка, сплошь покрытая пятнами лишая, к жалости может добавиться еще и брезгливость. Кто-то пройдет мимо. Кто-то сжалится, вынесет еды и понадеется, что бедное животное поест и уйдет, ситуация как-то разрулится сама собой, и больше не придется разрываться между жалостью и брезгливостью. Единицы возьмут на себя ответственность высшего порядка — усыпить старое больное животное или пытаться лечить.

Антон пока не определился, как же ему хочется поступить.

Сейчас Алле Новиковой (или какую фамилию она носит?!) должно было быть сорок восемь лет — она на два года старше Лозинского. Она ни коим образом не напоминала внешне старую умирающую кошку, нет! Какие «сорок восемь»? Тут и сорок-то не дашь, можно сразу на обложку журнала без поправок в макияже и одежде. Изменился оттенок волос — когда-то они имели цвет воронова крыла и лежали на плечах красивыми волнами, а теперь элегантное каре было окрашено переходом от черного к платиновому цвету, с легким мерцанием несуществующей седины. Классический овал лица, правильные черты, зеленые глаза, матовая белая кожа, изящный намек на тушь и помаду — все гармонично, как и черные брюки со стрелками, и кашемировый свитер стального цвета, вокруг горловины которого небрежно и очень продуманно был скручен алый шелковый шарф.

Красавица, как есть… Только вот аналогии со старым умирающим животным провести было реально — благодаря искореженной и рваной ауре, залатать дыры в которой не представлялось возможным. Из этих дыр и свистал тот самый немилосердный сквозняк, который пожирал не только тех, на кого мог быть случайно или намеренно направлен, но и хозяйку тоже.

Алла перевелась на исторический факультет МГУ на втором курсе, сразу став объектом внимания со стороны парней и зависти пополам с заискиванием со стороны девчонок. Она не только была несколько старше, у нее имелось все: недюжинный интеллект, потрясающий такт в общении, ослепительная внешность, элегантная умеренность в одежде и косметике — при несравнимых со многими другими студентами финансовых возможностях. Родители ее принадлежали к той части бывшей партийной элиты, которая в свое время грамотно перестроилась, сменив красный флаг на триколор, лавируя между замшелыми островами прогнившей управленческой системы, остатками имперских амбиций и стремительно зарождающейся породой молодых волков, прорывающихся всюду — от властных структур до новорожденного бизнеса.

С Новиковой хотели бы быть многие, но в конце третьего курса она сама обратила внимание на Антона и очень легко пошла на контакт с его семьей, как-то незаметно став частой воскресной гостьей, остающейся на ночь. Мать будущего профессора Лозинского, принадлежащая к быстро исчезающей когорте потомственных москвичей в нескольких поколениях, была в восторге от «девочки с безупречным воспитанием», отец (куда более сдержанный), понимал, в каких кругах окажется сын при возможном создании семейного союза, и какие перспективы могут скрываться в данном союзе, — от космических до летальных. Лозинский-младший был далек от всех этих рассуждений, он влюбился по уши и горел тем ровным чистым пламенем, которое сопровождает вовсе не первую юношескую любовь с нотами истерики и взрывом избытка тестостерона, а зарождающееся начало нечто большего.

Все кончилось на пятом курсе — после защиты дипломных работ. Алла исчезла, обрубив все средства к общению, оставив после себя полный раздрай в душе Антона, обиды общих друзей, непонимание и — материальный след тоже: один из своих бесчисленных любимых шарфов, расписной батик с тонким ароматом бессмертного творения Коко Шанель. После нескольких месяцев грусти, тоски и уныния Антон все-таки ожил, твердо поставил точку, задвинул в дальний уголок мозга остатки чувств и собирался выкинуть шарф, но мать не дала:

— Антоша, не горячись. Даже если между вами все кончилось, шарфик я приберу. Пусть лежит. Мне приятно будет вспоминать об Аллочке…

Кто-то из сокурсников утверждал, что Новикова уехала куда-то в Латинскую Америку, скоропалительно выйдя замуж за дипломата. Проверить этот факт не представлялось возможным — через месяц состоялось громкое заказное убийство ее отца, а мать, по слухам, спешно эмигрировала в Англию.

Аллочка, похоже, своей любви к шелковым шарфам не изменила и сейчас с легкой улыбкой смотрела на маску Гая Фокса на футболке мужчины, сидящего в кресле:

— Мальчишка…

— Я повторяю: что ты здесь делаешь? — терпеливо проговорил Антон, чувствуя какую-то неприятную слабость в коленях. — Дополню вопрос: что с Милухиным? И, заодно уж, с тобой?

— Не спросишь, почему я ушла тогда?

Кости были собраны в коробочку, коробочка куда-то исчезла из поля зрения. Антон не мог бы поручиться, что видел, куда.

— Мне уже пофиг. — Вот это он произнес абсолютно искренне.

— А я начну с этого. — С нажимом завел монолог звонкий и чистый голос, ничуть не изменившийся за годы. — Ушла, потому что пожалела. Дела моей семьи — это одно, но не в них проблема. Я знаю, что ты вокруг меня сейчас видишь. Знаю, почему видишь — ты так странно прорезался, как зуб мудрости у старого деда. Больно, саднит, мешает, но на фоне многих других выпавших зубов можешь стать подспорьем, позволяющим пережевывать пищу без протеза. Я сняла здесь квартиру три недели назад, изучила все, что мне было нужно, а нужен сейчас ты! Протеза у меня нет, не успею изготовить, если уместно сравнение… Вадим… мир праху его не пожелаю, часть праха активно эксплуатируется. Он сгорел в привокзальном бомжатнике, как последний дурак, когда вез мне спасение, уплывшее из рук из-за его проклятой тяги к алкоголю. То, что ты видел вместо Вадима, всего лишь шкурка с грамотной начинкой. Его костям теперь все равно, что я с ними делаю. А то, что ты теперь видишь и чувствуешь — так я всегда такой была, Антон. Почти всегда, если резать жизнь на отрывки. Я бы просто съела тебя, как всех, кто имел несчастье быть рядом!

Алла встала рядом со стеклянным столиком с овальной столешницей — такой, что сливалась с окружающей обстановкой, создавая иллюзию полета чайной пары в воздухе. Женщина скрестила руки на груди, принимая психологически закрытую позу, которую так часто видел Антон у должников ОМВО, до последнего цепляющихся за остатки материалистической картины мира. Зеленоглазая брюнетка не цеплялась ни за что. Она принадлежала к тем, кто в эту картину не укладывается — и к тем, к кому из ОМВО могли настойчиво звонить и, скорее всего, безуспешно.

По ней плакал нулевой портал, если можно так выразиться.

— Ты знаешь, что такое игоша, Антон? — спросила женщина, глядя на невольного гостя сверху вниз.

— Без понятия.

— Тебе повезло. А я узнала. Когда мне было всего шесть лет — и мир вывернулся наизнанку раз и навсегда.

* * *

Семьдесят девятый год двадцатого века. Ожидание невиданного праздника — той самой Олимпиады-80, уже заблаговременно, почти за год до старта, разлито в воздухе, как будто предвкушение событий, объединяющих в радостной сказке многие миллионы людей. Но семью Новиковых радость миновала стороной. По прогнозам врачей, девочка Аллочка, скорее всего, до начала игр не доживет. Ее красный костный мозг отказывается производить должное количество эритроцитов, а эритроциты не хотят взрослеть, сохраняя внутри ядро, чего категорически не должно быть у зрелых красных кровяных телец. Возможности и связи отца девочки, молниеносно делающего успешную карьеру в самых «верхах» огромной страны, использованы на полную мощность. И даже последний рискованный рубеж, еще не ставший в конце семидесятых годов обыденностью — трансплантация костного мозга, — тоже может быть пройден, но… не факт, что ослабевшее детское тельце примет этот трансплантат, или хотя бы переживет процедуру наркоза. Уже начались дистрофические процессы в миокарде, и если бы дело было только в сердце…

Периоды ремиссии становятся все короче. И вот однажды мать Аллочки, измученная и почти потерявшая надежду, слышит от подруги короткий шепоток:

— К бабке ее надо…

Сначала молодая женщина не понимает, о какой бабке идет речь, и наивно переспрашивает подругу: неужели та думает, что пребывание в деревне поставит девчушку на ноги? Да и бабушки у семьи Новиковых другие — одна актриса, вторая — директор завода. Не в деревне они, отнюдь!

— Ты меня не понимаешь, что ли? Я говорю — не к бабушке, а к бабке.

Мама Аллочки, наконец, понимает, возмущенно кричит на подругу и вытирает с глаз злые слезы бессилия. Какая «бабка»?! Поповщина, мракобесие? На дворе век космических достижений и почти что торжества социализма! Да если узнают…

— Как хочешь. Мое дело предложить. — Равнодушно отвечает подруга. — Если передумаешь, оставлю адрес, поедете. Она всех принимает.

Аллочкина мама не сказала мужу о странном разговоре. Только этого ему не хватало… Но мысль прочно засела в ее голове, не отпуская ни днем, ни ночью. И когда врачи предупредили, что ремиссия скоро закончится, потому что анализы ухудшаются на глазах, а супруг уехал куда-то принимать строительство завода оборонной важности, женщина не выдержала.

Ехать надо было не в Подмосковье, как сначала казалось, а куда-то в Свердловскую область, в Невьянск, и даже не в сам городок, а в бывшее старообрядческое село Быньги. Полная сомнений, с истрепанными нервами, скепсисом и каким-то первобытным страхом — со всем этим багажом женщина села в поезд вместе с дочкой. Пожилая соседка по купе, доцент исторического факультета, вышедшая на пенсию, отвлекала от тяжких раздумий рассказами о своих родных местах.

— Вы едете в чудесный край, полный загадок. «Угрюм-реку» в селе снимали, между прочим. Да, и столбы электрические выкапывали, чтобы те в кадр не попали, представьте себе! Откуда, думаете, пошло название — Быньги?..

— Откуда же?.. — рассеянно переспросила мама Аллочки, доставая из сумки лекарство от укачивания — слабенькой и бледной девочке сразу стало плохо, не успел поезд отойти от перрона.

— Манси, моя хорошая. Вогулы… Название берет начало от Елбынгь-я — Святая река, их река, почитаемое место — священное задолго до того, как белый человек пришел на эти земли. — С гордостью сказала дама-доцент, помогая обкладывать Аллочку подушками на нижней полке и проверяя ладонью, нет ли от окна сквозняка. — Местные находки имеют мировую ценность. Один Шигирский идол чего стоит! Правда, найден он не в Быньгах, а в бывшей деревне Калата, что ныне зовется городом Кировградом.