Пирожок по акции

В офисе «Жизненного долга» ничего не изменилось с тех пор, как профессор приходил сюда в последний раз. Цифра «девяносто девять», обозначавшая вход, который был виден только самим сотрудникам, не фигурировала в общем перечне бутиков и офисов, занимающих помещения в торговом центре «Гранд». В холле, отделанном черным, с прожилками, мрамором, царил знакомый таинственный полумрак, в глубине все так же журчал фонтанчик, струи которого с успокаивающим плеском падали на колесо игрушечной мельницы. Количество дверей, ведущих в порталы, постоянно менялось, и зафиксировать взглядом их точное число не представлялось возможным… Объяснялось это просто: если какая-то дверь пропадала из поля зрения, значит, порталом пользуется должник в другом филиале ОМВО, входя в дверь вместе с куратором или в одиночку.

Как все это работает, кто это построил, кто создал кадровую службу, кто платит зарплату (смешную, но все же платит), откуда приходят факсы и сведения о должниках?! Лозинский давно уже перестал задавать себе и другим подобные вопросы, на которые никто и никак не мог ответить. Антону запала в память фраза одного из кураторов:

— Может быть, там, наверху, стало настолько тесно, что какие-то высшие силы приняли решение — взыскивать по долгам прямо на грешной Земле…

Трудно сказать, что думала на этот счет глава Сургутского филиала, она вообще никогда не высказывала своего мнения. Сейчас же она, внимательно выслушав Лозинского, задумчиво нахмурила брови:

— Я не знаю, как быть в такой ситуации, Антон. Этот случай не относится к непосредственной текущей работе коллекторского агентства. Было дело, когда должник нападал на куратора — в самый первый год моей службы здесь, тогда все разрешилось благополучно, хоть и наделало шума… Но в данный момент вы не куратор и не консультант. Вы сами знаете, что назначить вас произвольно или даже запустить процедуру взыскания долга я не смогу — все факсы о порядке действий приходят автоматически, в некий нужный момент.

— Я понимаю. — Кивнул профессор. — Сейчас меня интересует возможная архивная история семьи этой вот Есении. Тут пахнет наследственным долгом по «Теме», да каким… Меня интересует история проклятой монеты — может быть, удастся найти что-то, что поможет разобраться. Насколько я знаю… или, вернее, могу догадываться, в каждом филиале худо-бедно, но есть контакты с правоохранительными органами и государственными службами?

— Есть.

Кудряшки вокруг миловидного лица слегка дрогнули.

— Задействовать контакты не так просто — именно потому, что в нашем филиале нет официального дела должника. Да и кто тут должник — сеньора Торнеро-Новикова, ее мать, ведьма, передавшая свой дар?.. И вашу спутницу, Антон, я бы со счетов не сбрасывала. Она тут самая темная лошадка, как мне кажется. В плане поисков наследников ведьмы я могу поспособствовать, это совсем не трудно. Старинное село со звучным названием, не менее звучное имя… Ваша знакомая, — выделила Елена голосом упоминание об Алле, — не назвала фамилию?

— Нет.

— Вы как-то поддерживаете с ней связь?

— Номер телефона есть у Мануэлиты. Мы должны созвониться сегодня вечером — после посещения открытия выставки, независимо от результата.

— Антон… — Елена склонилась над бумажным стаканчиком с чаем и потерла виски, как будто в стаканчике был не чай, а какой-то настой для ингаляции и лечения головной боли. — Почему вы не отказались?.. Давайте подключим немного логики. Если вы добудете этот странный рубль, то волей-неволей поучаствуете в нелицеприятном деле — переброске проклятия на нового носителя, с предполагаемой физической смертью и превращением в какого-то призрака-скитальца. Тогда, в случае удачи, вы обрекаете эту Мануэлиту на страшную участь и автоматически становитесь пособником темных сил! Расплачиваться сами думаете, как факс упадет, или для начала заведете детей для передачи долга?!

— Что ж, по-вашему, я должен был уйти?! — возмутился профессор, тряхнув головой так, что неизменная шляпа слетела и укатилась за кресло.

— Да. — Жестко ответила женщина. — Уйти, придавив свою жалость и нелепое чувство гипертрофированной ответственности. Я уже говорила вам про бездомных щенков и котят! Надо было уйти, позвонить кому-то из своих близких, чтобы избавились от вещей, некогда контактировавших с этой… Аллой. И забыть все, как страшный сон. Это не ваш долг. Был не ваш, по крайней мере… Мне неловко говорить о той самой толике необходимой логики, но я еще раз про нее напомню. Сеньора Торнеро готовится провести какой-то ритуал, не зная всей подноготной монеты, буквально закодированной злом на многие поколения? Я не специалист — но я в это не поверю! Она точно знает, что, как и почем — или догадывается. Первое «фи». Вы уже сами предположили, что за ней может стоять кто-то другой — кто-то более сильный. Второе «фи». Процесс ритуала расплаты может начаться сразу, как только вы найдете нынешнего хозяина монеты, вы же не знаете алгоритма, и вот тогда с женщиной по имени Ману может произойти все, что угодно — прямехонько в выставочном зале! Достаточно прикоснуться к предмету. Это третье мое «фи», самое поганое, потому что публичный скандал со смертью в людном месте не нужен никому — вам, прежде всего, Антон! У меня руки чешутся прямо сейчас запустить вам персональную нейроблокаду, чтобы вышли отсюда без ненужной… памяти.

— Так что же вам мешает? — тихо спросил Лозинский.

— Все то же. Не могу. Сейчас вы не куратор и не консультант… Но вы ценный сотрудник ОМВО, оставить которого без помощи я не смогу тоже. И если у вас не имеется четкого плана действий, а только надежда на русский «авось»…

Профессор пододвинул к себе второй бумажный стаканчик, вытаскивая оттуда хвостик пакетика-пирамидки, собратья которого в семье Лозинских презрительно именовались «чайными утопленниками».

— План имеется и навскидку, и на тот случай, если у вас, Елена, как у руководителя филиала, есть дополнительные полномочия и возможности, о которых я подозреваю, но не говорю вслух. А во всех прочих ситуациях вполне сгодится «авось» и «прорвемся». Проверено.

— Подождите.

Елена встала, неуловимым жестом поправив на бедрах и без того идеально сидящую узкую юбку, и, не спеша, удалилась в глубину холла. Она просто пропала из виду. Где она была в течение последующих двадцати минут, оставалось только догадываться, потому что никаких дополнительных помещений в офисе ОМВО Лозинский никогда не видел.

— Вы получите информацию, Антон. — Вполголоса произнесла глава филиала. — Хотя бы какую-то. Надеюсь, пригодится…

Над пресловутым планом, обсуждаемым вполголоса, эти двое просидели еще с четверть часа — до тех пор, пока не явился в сопровождении куратора очередной должник.

— Пятая «Попа» за утро! — простонала Елена шепотом смирившейся с судьбой страдалицы. — Уходите-ка, пока я не передумала вам помогать, господин Лозинский.

Пряча улыбку, профессор покинул комплекс «Гранд», намереваясь прогуляться пешком по утреннему бодрящему морозцу, щиплющему горожан и гостей Сургута за нос и уши, посетить ближайший барбершоп и там, наконец, расстаться с бородой. Прогулка состоялась, но борода, как будто став самостоятельным живым существом, настырно отказалась покидать профессорский подбородок: во-первых, запись клиентов в мужской парикмахерской оказалась переполнена на ближайшие три дня, а во-вторых…

Елена сработала с молниеносной скоростью. Ей хватило сорока минут, чтобы связаться с филиалом коллекторского агентства в Екатеринбурге и найти того, кто мог быть полезен профессору.

Лозинский не зря таскал с собой свой любимый ноутбук в потрепанном футляре! Гаджет пригодился. Мужчина устроился за столиком в уголке практически пустого кафе, заказал себе кофе и двойную порцию сырников (из гостиницы-то он убежал без завтрака, предпочтя выспаться и оставив Ману заниматься йогой — видимо, привычным для спортивной женщины утренним делом), надел наушники и запустил сеанс связи по «Скайпу».

ГЛАВА 9.

«Екабэшный» филиал и темнота в лифте

Разговор несколько обнадежил — с одной стороны, и озадачил — с другой. Дело в том, что практики повторных звонков (или других способов их приглашения в коллекторское агентство) просто не существовало, а кураторы рано или поздно менялись, раз и уходя навсегда в нормальную жизнь. К сожалению, бывали и печальные истории, когда сами кураторы уходили не в жизнь, а из жизни — не по причине старости или обычной болезни. Кто-то периодически жертвовал собой, как сделал Игорь Нефедов — при других обстоятельствах и иным способом, но все-таки жертвовал. Никаких записей в архивах филиалов ОМВО о таких случаях не существовало, разве только своеобразный устный эпос, память, облеченная в слова, передаваемые в виде историй и почти что искаженных баек новым сотрудникам…

А если должник расплачивался — информация о нем просто исчезала. Какие-то ошибки были исключены… До тех пор, пока не случилось экстраординарное происшествие с дочерью мансийского бога смерти. В это дело вмешались чувства… Вот почему профессору удалось скрыть от Елены истинный результат дела Насти Морозовой и Игоря Нефедова, иначе бы ничего не вышло, и оба они — девушка, чье сознание приняло дух древней богини, и ее куратор — были бы мертвы. Профессор солгал — редчайший случай в его жизни, ложь ему претила и никак не приветствовалась даже в бытовых мелочах, но… эту ложь во спасение он себе простил.

А если есть одна ошибка или сбой, могут ли быть подобные?..

Сейчас по ту сторону экрана ноутбука с ним общался человек, который не мог иметь отношения к каким-то давним событиям в практике «Жизненного долга», уж слишком он был молод. По виду и манере разговора — не старше многих студентов Лозинского. А между тем, молодой человек, представившийся Сергеем, являлся нынешним главой филиала ОМВО!

— Есть у нас тут в Екабэшном отделении целая семья на заметке, есть. — Заявил, поправив на носу очки, лопоухий и веснушчатый парень, вежливо поздоровавшийся с собеседником. — Не могу сказать ничего о периоде до пятидесятого года, но далее некоторая история имеется!

Парень с важным видом (очень позабавившим профессора, которому лопоухий мальчишка по возрасту годился в сыновья) упомянул о том, что «…вы же понимаете, тогда телефонов не было, к нам вызывали телеграммами» и сообщил следующие факты.

Аксинью Осокину, проживающую в Шарташском районе городе Свердловска, вызывали именно телеграммой. Дело с погашением долга могло бы развиваться, согласись женщина прийти и познакомиться с нулевым порталом. Не явилась — неудивительно, из сотни вызовов активным оказывался один, да и то в лучшем случае. В советское время их было гораздо меньше: на странные телеграммы мало кто реагировал (разве что пенсионеры), только с массовым появлением телефонной связи реакций стало больше.

В Свердловск из села Быньги Аксинья переехала вместе с тремя дочерьми, носившими ту же фамилию (Осокина замуж не выходила, от разных мужчин рожала девочек или от одного, уже не разобраться). Всем им тоже отправляли телеграммы — с семьдесят первого по восьмидесятый год включительно, причем место проживания вторично сменилось у двух дочерей, старшая же так и осталась жить в Свердловске. Средняя перебралась в Невьянск, младшая вернулась в Быньги. Женщин разыскивали и пытались пригласить в «Жизненный долг». Ни одна не явилась. Имена: Лидия, Ульяна и… Есения. Наконец, в начале «нулевых» и по нынешнее время начались звонки следующему поколению…

— И?.. — коротко спросил Лозинский, дожевывая последний сырник.

Он чувствовал смутный азарт, который уже не раз охватывал его в процессе работы с должниками ОМВО. Историк быстро сопоставил некоторые известные факты, дополненные все те ми же байками и предположениями.

Фамилия старшей должницы нулевого портала, — Осокина — могла быть всего лишь совпадением, но точно также могла косвенно относиться к династии уральских горнозаводчиков и вообще истории Урала и Сибири. И деревня Шарташ (давно вошедшая в состав города Екатеринбурга как жилой микрорайон), и Невьянск, и Быньги — все это были в свое время центры русского старообрядчества. Старообрядцы бежали на Урал со всей России, и не зря… Слухами земля полнилась. Скорее всего, оба тогдашних олигарха — и Никита, и Акинфий Демидовы, — были тайными раскольниками. Беглым противникам реформы патриарха Никона они покровительствовали всеми способами, принимая под свое крыло трудолюбивых опытных (как бы сказали сейчас) специалистов. И можно с ответственностью сказать, что первые заводы Демидовых руками этих укрытых от преследования властей личностей и выстроены. Свидетельства?.. да сколько угодно. Дело же не только в производстве, но и в искусстве, искусство частенько является надежным подтверждением истории. Достаточно вспомнить потрясающую школу невьянских старообрядческих иконописцев, которую создавали Демидовы в своих владениях… Феномен невьянской иконы широко известен, а впоследствии эти мастера так прославились, что официальная церковь закрыла глаза на прошлое и заказывала невьянским мастерам и иконы, и роспись храмов.

Демидовы, может, и были тайными последователями Древлеправославия, а Осокины — явными, и не скрывали этого. Хм… Кто-то из предков Аксиньи отошел от веры, продав душу дьяволу? Как это получилось? Соблазн, отчаяние, что толкнуло? Человек слаб… Кроме того, надо вспомнить еще одну крайне важную вещь — массовые ритуальные самоубийства старообрядцев, роднящие подобные дела минувших дней с деструктивными тоталитарными сектами дней нынешних. Ведь жгли, топили, морили голодом и заживо хоронили в землянках не только себя, но и собственных детей… Главным образом это касалось «беспоповцев», категорически отрицающих духовенство.

На памяти Лозинского (в самом начале необычной практики) в ОМВО был такой должник, по порталу «Энзэ». Молодой мужчина: жизнерадостный, недавно женившийся, в меру пьющий, который, как и многие другие в его возрасте, застрял между атеизмом, «веселым язычеством» и неоформленной мыслью о том, что «наверху что-то есть, но не нашего ума дело — пока не померли». То, что показал ему портал, была ответственность предка за триста с лишним загубленных людей, окончивших жизнь в конце семнадцатого века, в огнепальном причастии или гари в одном из сибирских старообрядческих скитов в Тобольском уезде. Тот, кто выжил — тот, кто сподвиг людей на грех, в котором невозможно раскаяться, — струсил и сбежал в последний момент. А один из его потомков вошел в простую деревянную дверь одного из порталов «Жизненного долга» — чтобы выйти совсем другим человеком.

Прим. авт.: автор ничего не придумал. История ритуальных самоубийств в старообрядческой среде унесла жизни многих десятков тысяч. Первое документальное свидетельство о гари в Сибири относится к 1679 году. Тогда за один день, шестое января, на реке Березовке в Тобольском уезде заживо сожгли себя (по разным источникам) от трехсот до полутора тысяч человек.

Он стал священником. Именно к нему, отцу Даниилу, Антон обращался в прошлом году, чтобы освятить то место на трассе, где посмертная тень менква губила любителей лихой езды…

Прим. авт.: сцена из романа «Нулевой портал».

— … вот все, что есть по Осокиной. — Услышал профессор и вышел из состояния задумчивости.

Как прицепить сюда фальшивый рубль, семейное проклятье и мертвого младенца, схороненного под печью?! Вывод напрашивался сам собой, собственно, он созрел еще до составления плана действий вместе с Еленой: село Быньги нужно посетить лично! Дабы посмотреть на ту самую избу (если ее еще не снесли) и попытаться понять, что за призрак ребенка там обитает (если обитает). Кто-то из наследников ведьмы мог взяться за ум, отойти от всего этого и, например, освятить жилье. Тогда никакого призрака-игоши там и в помине нет.

Последнее предположение Антона тут же рухнуло, не успев слететь с языка.

— Да там полный мрак. — Вздохнул представитель Екабэшного филиала, несколько картинно почесав за своим необъятным ухом старинной деревянной линейкой.

Алкоголизм, наркомания, наследственное слабоумие, еще там что-то. Их съедают те же силы, с которыми они контактировали. В общем, асоциальные стали. Звонят им — а они посылают к… ну, вы поняли, куда. Не знаю, кому там будут звонить после нас.

Патетическое «после нас» опять позабавило Лозинского, задумавшегося над тем, что мог совершить этот юноша, попавший в должники «Энзэ» или «Муси». Впрочем, это ведь мог быть и не он сам, а кто-то из его ближайших предков. Профессор поблагодарил и уже хотел попрощаться, но лопоухий коллега неожиданно воскликнул:

— Ой! Я вас слегка ввел в заблуждение! Тут такие сложные семейные связи. Какая-то путаница с фамилией Осокиных… Кто-то замуж выходил, менял фамилию, кто-то женился, кто-то эмигрировал после Октябрьской революции. Мне вот тут подсказывают под руку, что долги по семейным линиям перекрестные. Я поищу и выйду на связь, как только будет какая-то ясность… С зарубежными филиалами не так просто общаться, разница во времени и так далее.

По возвращению в гостиницу Антон задержался на стойке ресепшен. Он не был мастером комплиментов, но словесный и психологический контакт с женщинами любого возраста устанавливал легко, по щелчку пальцев. Вот и сейчас девушка-администратор равнодушной не осталась, и после десяти минут продуктивного общения с похожим на киноактера шатеном-бородачом в приметной шляпе и с глазами необычного «чайного» цвета просьбу его выполнила. Какую?!

Ему была нужна ксерокопия паспорта Мануэлиты.

* * *

Открытие нумизматической выставки планировалось вовсе не в музее, а в довольно необычном месте — Дворце искусств «Нефтяник». Отслужившее свой век старое здание было снесено и заменено на новое, превратившееся в самую крупную концертно-театральную площадку во всем Уральском федеральном округе. Лозинскому не приходилось тут бывать, хотя о возможностях ультрасовременного дворца и его оборудовании он был наслышан. Теперь предстояло посетить лично ту часть фойе одного из этажей, которая была призвана служить местом для разного рода экспозиций.

— На всякий случай намекаю, — многозначительно сказал Лозинский, когда они с Ману выходили из своего номера в гостинице, — там просветка. Сам не видел, ибо не был, но она есть. Это на тот случай, если вдруг в твоей сумочке бомба, пушка или нечто подобное.

Ответом был свирепый взгляд в сопровождении сердитого фырканья, перешедшего в смех.

— А «нечто подобное», это что?!

— Пилочка для ногтей. — Антон с ослепительной улыбкой выдержал взгляд спутницы. — Лифт приехал, кстати.

Полчаса назад профессор еще немного поворчал насчет переодевания в костюм «для приличного вида»:

— С летной курткой этот фасончик не монтируется вообще! Придется оставить куртку в машине на стоянке и бежать так, иначе будет стыдоба с торчащими из-под куртки полами пиджака! Ну, я-то еще ладно, а ты точно простудишься без куртки. Там снег летит.

— Не волнуйся. Я закалена. — Успокоила Ману, бросая в ростовое зеркало у лифта беглый взгляд на себя и своего спутника.

На ней было платье-футляр средней длины, сшитое из какой-то плотной темно-серой ткани с изысканным металлическим блеском, хорошо заметным только при падении света под определенным углом. Завышенная талия скрадывала особенности фигуры, делая силуэт более женственным. На шее не было никаких украшений, кроме тонкой серебряной цепочки. Женщина подчеркнула матовыми румянами скулы и воспользовалась темно-бордовой помадой, странным образом притягивающей взгляд и к ее лицу, и тут же — к таким же темно-бордовым переливам цвета в материале костюма Лозинского. Рукава платья чуть-чуть не достигали локтей, но к перспективе замерзания Мануэлита отнеслась пренебрежительно, укутав плечи элегантным палантином с черной меховой отделкой.

Перед выходом из номера возникла легкая заминка. Когда Антон попытался проявить привычную мужскую галантность: помочь накинуть Ману на плечи объемный и тяжелый, будто пальто, палантин, — и случайно коснулся пальцем обнаженной шеи, — метиска быстро отстранилась. Акцент в ее речи проявился столь же внезапно и резко, как будто она стремилась провести черту, пресекая любой физический контакт, даже самое простое и невинное прикосновение:

— Не нужно ухаживать. Спасибо. Я сама.

«Еще и феминистка!» — сделал выводы Антон, в притворном ужасе вскидывая руки ладонями кверху и отступая на шаг. Мануэлита тут же приняла равнодушный вид, как будто инцидента не было, как и самого прикосновения.

— Не замерзну. Добегу от стоянки. — Легкомысленно сказала она, набрасывая на плечо ремешок малюсенькой сумочки, куда бомба, пушка, а также «нечто подобное» могло уместиться разве что в корявой шутке Антона. — Скорее уж опозорю тебя, подвернув ногу и упав на ровном месте. Там, где платье — там и туфли, а это не моя любимая обувь.

— Ну, тогда давай взаимно опозоримся, но чтобы обоим было удобно! Пойдем в джинсах.

Нахмурившая, было, брови, Ману рассмеялась глубоким, низким (до вкусных мурашек по коже) смехом:

— Антонио, ты неисправим. Если непременно нужно эпатировать публику, просто оставь на голове шляпу.

В этот момент они уже входили в достаточно просторную кабину лифта, где оказались вдвоем, без других постояльцев. Дрогнули двери не лишенного изящества творения компании «Otis», лифт мягко пополз вниз, а потом неприятно дернулся и…

…встал.

Не просто встал, а еще и начисто лишился освещения! Людей внутри зеркально-металлической коробки окутала темнота, а следом — тишина, которую, впрочем, быстро нарушил сам профессор, звучно загремевший своим баритоном в замкнутом пространстве:

— Приехали! Эй, люди, кто там! Мы застряли!

Чувствуя себя товарищем Огурцовым из «Карнавальной ночи» и понимая, что сразу к месту поломки никто из персонала не прискачет, он быстро достал смартфон и фонариком подсветил кнопку вызова диспетчера. Манипуляция не помогла, потому что в динамике раздалось только невнятное, невразумительное бульканье, сменившееся все той же тишиной. Кнопка экстренного открывания дверей тоже не реагировала. Правда, секунд через тридцать извне послышался звук поспешно приближающихся шагов и сокрушенный женский голос:

— Господа гости! С вами все в порядке? Аварийное отключение, потерпите пару минут!

— В порядке, но терпение на исходе! — преувеличенно-сварливо гаркнул Лозинский. — Мы торопимся.

— Да-да, конечно! — женский голос оделся в испуганные нотки, как политый дождем асфальт — в иглы изморози с раннего холодного утра.

Далее раздался стук удаляющихся каблучков и… снова молчание. Антон опять включил фонарик в смартфоне и повернулся к своей спутнице, стараясь не слепить светом:

— А у тебя…

Мужчина хотел спросить, нет ли у наперсницы сеньоры Торнеро клаустрофобии, но слова невольно застряли в горле. Сначала ему померещилось страшное — словно повторялась вчерашняя ситуация с прахом Вадима Милухина, опадающим на паркет кучей серой пыли и отполированных костей. Ничего подобного. В ярком свете фонарика профессор увидел Ману, сидящую в уголке лифта на полу. Женщина свернулась в комок, обхватив колени руками и низко склонив голову. А бесформенное облако, лежащее вокруг — это, конечно, серый палантин с черной меховой отделкой.

Кроме того… сейчас специалист по паранормальным явлениям снова применил свое особое зрение, позволившее увидеть то же самое эфемерно-склизкое создание, веером щупальцев распластавшееся по всей стене лифта за плечами Ману. Только комок темного, наполовину просвечивающего уродливого тела, да мощные с виду щупальца — ни глаз, ни рта, и все же эта мерзость как будто пожирала воздух вокруг, лишая дыхания ту, что сидела на полу в уголке.

Существо не было истинно реальным или каким-то потусторонним, как посмертная тень менква, не сумевшая уйти в Нижний мир. Оно предъявило Лозинскому свою подлинную суть — материальное воплощение негативных эмоций, которые, видимо, долгое время составляли часть жизни мексиканки.

Страх.

Боль.

Ненависть.

Так ребенок, боящийся темноты, видит в уютной детской комнатке вокруг себя чудовищ — едва родители выйдут за дверь, пожелав малышу доброй ночи. Чудовища реальны настолько, насколько верит в них дитя! Отец мальчика, мчащийся на коне через лес, не видел и не слышал призывов Лесного царя, прельщающего малыша заманчивыми обещаниями:

«Он золото, перлы и радость сулит…»

Прим. авт.: «Лесной царь», Гете, перевод В.А.Жуковского

Для него ночной лес был просто лесом, без намека на таинственных существ, выглядывающих из-за клочьев тумана и черных стволов деревьев. А мальчик видел другое — и это другое его убило.

Веер щупальцев тоже был реален — внешне не для Ману, не обладающей особым зрением, а для Лозинского. По воздействию на психику — как раз для Ману.

— Фига се… — Антон мгновенно оказался рядом, опускаясь на колени на пол и не зная, как отреагирует женщина на очередное прикосновение, которое теперь могло стать просто необходимым. — Сейчас включат свет, лифт тронется. Это ненадолго!

Он не был психологом и не сталкивался с людьми, боящимися замкнутых пространств и темноты в них. Мануэлита вообще производила впечатление человека, которому сам черт не брат. Мысль о том, что эта женщина в безукоризненной физической форме, отдающей некоторой брутальностью, может чего-то бояться, казалась просто нелепой. Тем не менее, вот он, факт: страх налицо! Может быть, метиска пережила какую-то катастрофу, землетрясение, застряла в лифте на много часов без света и помощи — кто знает?! А потому Антон продолжал говорить успокаивающим тоном, причем даже не фиксировался на том, что он говорит — так, ерунду какую-то. То ли о том, что он никакой не воронофоб, а наглая птица не отравлена бутербродом, она вообще симпатичная, эта ворона, хоть и обошлась потеря брелока сигнализации в кругленькую сумму… то ли о том, что все плохое рано или поздно отступает, забывается, теряет смысл и плоть… Главное, оставаться собой…

— … Ману? Маняша? … Поговори со мной, а? …а твоя семья?.. Как же они отнеслись к тому, что ты уехала с Аллой? Ты хочешь их увидеть?

— Не хочу, Антонио. Я простилась с ними раз и навсегда. — Раздавался в чреве металлической коробки тихий, слегка дрожащий, но вполне осмысленный женский голос. — Мы мертвы друг для друга… если я хочу увидеть что-то из прошлой жизни, так это Юкатан… Пиратский дух старины в Кампече… бесконечно длинную Пятую авеню в Плайя-дель-Кармен… пляжи Тулума… пирамиды Ушмаля… сеноты… где-то там вход в мир Шибальбы, как считали мои предки… кто знает… кого ждет ад… кого подобие рая под рукой Иш Таб… Пройти через все реки, все испытания…

«Шибальба», «Иш Таб»… Как историк, Антон эти названия, разумеется, слышал, они имели отношение к старинным верованиям индейцев майя, но о религии последних у профессора было весьма умеренное представление, так как специализировался он все-таки на истории России. Он сделал мысленную пометку в воображаемой записной книжке — почитать подробнее. Застрянь Антон в лифте один, Интернет в помощь, чем еще заняться-то… Пока было не до этого, естественно. Надо привести Ману в приемлемое состояние, пока у нее не началась истерика.

Как успокаивают детей, боящихся чудовищ в темноте уютной спальни? Правильно, с помощью объятий, похлопываний по спине, поглаживаний по голове!

«Хм, а волосы у нее, как шелк, приятно трогать…»