Помоги проекту - поделись книгой:
Командир 181-го разведотряда Северного флота и 140-го разведотряда Тихоокеанского флота дважды Герой Советского Союза В.Н. Леонов.
Никандров – мой командир взвода. Я к нему пришел. Он уже успел отслужить. Хорошо ходил на лыжах, приемами рукопашного боя владел и преподавал. Дотошно учил стрелять, гонял нещадно на шлюпках, и сам кувыркался на них вместе со всеми. Это был трудяга. Хорошо знал природные условия на Севере.
Про Лысенко я уже сказал, он в отряде пользовался непререкаемым авторитетом. Он родился где-то в Сибири. Такой сибиряк, крепкий.
– Могла возникнуть ситуация, при которой Лысенко что-то сказал бы поперек Леонову?
– Против командира – никогда. Пользовался уважением, это не значит, что он что-то против командира мог сказать. Лысенко был обыкновенным бойцом, рядовым матросом.
Иван Лысенко.
Про Пшеничных я ничего не могу сказать. Почему он на слуху был? Он оказался в составе у Леонова в группе. И на Севере, и в Сейсине. Леонов его все время видел и врукопашную вместе ходил. Я далеко был. Очевидцы все рассказывали, что по-настоящему все это было. Ребята, кто с ними в группе ходил, говорили, что он Леонова охранял. Группа, которая на Крестовом состояла у Леонова, кто там вокруг него. Интенданты – Вавилов, Колосов Михаил еще был. Два этих самых порученца, адъютанта. Затем фотографы, затем врач, затем представитель разведотдела, Змеев. И вот это группа, которых человек 15–20, среди них был и Пшеничных, который ходил в рукопашную атаку. Так же было в Сейсине. Мне внук его позванивает.
Семен Агафонов.
С Семеном Агафоновым у меня после войны были дружеские отношения. Кристально чистый человек, настоящий помор, хорошо знающий природу, и очень мужественный человек. Правда, в жизни ему не везло: одна кикимора облапошила его. Женился на директоре ресторана. Сделала директором завода, но жулики обманули, его чуть не посадили. Пришлось его снова мобилизовывать на флот.
Про Абрамова я ничего не могу сказать, я его не застал.
Люден – все говорят, что это был настоящий, толковый специалист, немножко штабист. Любил рассуждать, народ собирать вокруг себя. Его тоже потихонечку перевели в Северный район на штабную должность. О нем плохо не говорят, он очень дотошный был, но я бы сказал, что не умел принимать волевые решения. У меня запись есть, там четко сказано, каким должен быть разведчик-диверсант.
Ну, про Инзарцева я все сказал.
Про Визгина можете прочитать у Бабикова. Он был начальником разведотдела, я с ним не контактировал.
С Бекреневым я встречался после войны. Он был начальником войсковой разведки, потом был начальником академии, потом мы с ним встречались уже в отставке.
– В чем сложность высадки на резиновой лодке?
– Вас надо один раз в воду опустить попробовать, и чтобы хоть один раз волна два балла. На шлюпке отойти и подойти – целое событие.
– Спецкостюмы у вас какие-нибудь резиновые были?
– Это была опытная работа. Нас тренировали в гидрокостюмах. Это были такие гидрокостюмы, надеваешь его – сзади мешок с рюкзаком. Тебя вместе с рюкзаком запихивают в этот резиновый гидрокостюм, и оружие там. Ты должен до берега с этим всем добраться.
Морда открыта. Задерживаешь дыхание, и все. Акваланги потом появились, а тогда были гидрокостюмы с двумя лопаточками. И гребешь к берегу. Эти лопаточки очень мало помогают. Держишься на плаву, а волна накатывает и откатывает. И тебя туда и обратно. А это камни, не ялтинский пляж.
Беспомощный, голыми руками тебя можно взять. Мы сразу были против… К счастью, мне не пришлось его применять в боевой обстановке, и через торпедный аппарат не выходил.
– Были ошибки при отборе людей в отряд? Отсеивали до первых походов или после?
– Отсеивали как когда, по-разному. На Севере было. Я забыл его фамилию. Парень пришел из нового пополнения, больших походов не было. Ходили на острова, и его потом аккуратно у нас из взвода убрал Никандров. На Дальнем Востоке в поход одного парня забрали. А потом оказалось, что он – власовец, его трибунал судил. Бабиков рассказывал, что они с Володькой Толстиковым были на процессе.
– У вас особый отдел работал?
– Они везде работали. Но на задания не ходили никогда. Особист, который у нас в отряде болтался, тогда капитаном был. Я и фамилию его забыл.
В 54-м году у меня были хорошие отношения с начальником института адмиралом Мельниковым, у которого я был адъютантом. Я лейтенантом тогда был. Он из меня человека лепил, затыкал во все дырки, в одну комиссию, в другую. «Ничего – научишься». Натаскал. То линкор «Гай Юлий Цезарь», то крейсер «Нюрнберг» трофейные пришли. Меня поставили в состав комиссии, секретарем.
До этого Мельников был начальником военно-морской администрации в Германии, заместителем Жукова. Жукова скантовали, начали кантовать и Мельникова. Однажды приходит ко мне подполковник с красными погонами и ко мне «на ты»:
– Паша, ты должен нам помочь…
И начинает мне про подробности жизни Мельникова в Германии рассказывать. А я в Германии с ним не был. И я его послал очень далеко и рассказал шефу…
Были такие. Леонов говорил, что он их гонял. Хотя как он мог их гонять – его бы самого моментально выгнали.
Уважением большим особисты не пользовались. Ни в один поход никто из них с нами не ходил. И никто из наших порядочных ребят им ничего не рассказывал – они интересовались, как ведет себя тот, как тот, как Никандров. Как будто ночью я должен смотреть, как ведет себя Никандров. Но они меня особо и не донимали.
– А у вас какое звание в отряде было?
– Старшина первой статьи, а службу кончил полковником.
– Ваше отношение к комиссарам, к замполитам?
– Я не могу их так просто оценивать. Мне и везло, но видел я среди них и не очень порядочных людей.
Вот, например, Василий Михайлович Дубровский. Его сняли после сентябрьской операции, хотя он и сам ранен был. После войны у меня сохранились с ним теплые дружеские отношения. Мы после войны встречались с ним в День Победы. Он был последнее время начальником Военно-морского архива в Гатчине. Гузненков – ходил со всеми наравне. И обычно пол-отряда ведет Леонов, пол-отряда он. Я с ним ворвался в капониры на батарее на Крестовом. Мы с ним стреляли по Лиинахамари. По бакам стреляли – баки белые, с бензином. Мы только пару выстрелов сделали, но попали и побежали дальше. Вот такие были контакты с заместителем по политчасти.
Батарея мыса Крестовый после штурма.
Я видел замполитов и после войны. Всякая бывала публика. Но были и такие. Вот, допустим, Крупский, родственник Надежды Константиновны. Так вот, мой шеф – Мельников, которому я как отцу родному верил, сказал:
– Паша, это самый порядочный политработник, которого я в жизни видел.
И еще Ульянов был, который при хрущевской оттепели начал жестко критиковать Горшкова:
– Вы теперь проповедуете по-новому. И хорошо бы, чтобы вы выполнили все, что обещаете, а то вы то не делаете, то не делаете.
Критиковал Горшкова по-честному. А через три дня его демобилизовали.
– Война на Севере закончилась в 1944 году. Чем вы тогда занялись?
– Боевые действия закончились в ноябре. А я окончательно оклемался, наверное, только в декабре и уехал в отпуск, к матери в Казань.
Михаил Кологанский, Павел Колосов. 1944 год.
Потом занялись перезахоронением наших погибших. Это были негласные операции. Мы приняли обязательства перед Норвегией и выводили свои войска, но было и наше обязательство – долг перед друзьями выполнить и, что можно, вывести.
Несколько операций таких сделали. Мы ходили по берегу, искали ребят. Там, где мы высаживались, никто побережье уже не охранял, кроме флота. А где мы высаживались, по местам поближе к морю, там вообще никаких людей не было – понимаете?
И потом от нас в феврале месяце троих отправили на Амур: Залевского, Братухина и Вальку Коротких. Трех командиров отделений. Чуть позднее и Леонов получил назначение. И тут почти полмесяца шла торговля – Леонов получил назначение, и ему разрешили взять добровольцев, он взял 30 человек.
9 мая 1945 года. Михайленко, Михаил Кологанский, Колосов.
– А как вы узнали о том, что День Победы настал?
Я не помню. Мы, как люди военные, чувствовали, что уже вот-вот и враг сдохнет, и думали, что это будет к первому мая.
– А вы ожидали приказа ехать с японцами разбираться?
– От нас то одного выдергивали, то другого – ехать туда. Все понимали, что придется с япошками разбираться. Но мы не знали про договоренность Сталина с Рузвельтом и Черчиллем о том, что мы через три месяца после окончания войны с Германией вступим в войну с Японией. Но, как военные люди, мы чувствовали: то катерники туда поехали, потом группа уехала в Америку получать катера, и нам сказали, что они не на Север вернутся, а на Тихий океан. Когда Леонов получил назначение, мы знали, что едем на войну.
В середине мая мы поехали на Дальний Восток, с пересадкой в Москве. Потом 11 дней по Транссибирской магистрали. Сначала мы базировались во Владивостоке в штабе разведуправления на втором этаже. Тут наши ребята пошли в ресторан. Барышев – главстаршина, Агафонов тоже старшина первой статьи. Герои Советского Союза, Барышев с орденами, и еще там кто-то был, трое или четверо. В это время пришел патруль. Они послали патруль очень далеко. Тогда явился комендант Горбенко, а он до этого был комендантом в Мурманске и нас знал. Нас иногда отпускали в увольнение в Мурманск. Но Горбенко сказал – выйти, и все… И тут завязалась драка. Ну, наши ребята не растерялись – народ обученный. И мы всех распихали, но Сенька Агафонов получил ранение, ему проткнули мышцу предплечья штыком.
Короче, нас через день выселили на остров Русский. Казармы старые царские. Такие как Гренадерские казармы у нас. На острове Русский началась подготовка.
– Сильно ли отличалось то, чему вас учили на Севере, от того, чему вас учили на Дальнем Востоке? Или просто восстанавливали навыки?
– На Дальнем Востоке была другая война, и нас использовали не как разведывательный истребительный отряд с высоким интеллектом и высокой технической подготовкой, а как ударную боевую единицу для занятия плацдармов. Мы брали четыре города, высаживались днем. Такого на Севере не было. Юкки, Расин, потом в Сейсине нас высадили. Там бои страшные были. А потом Гензан, там была чисто психологическая война – там надо было заставить капитулировать гарнизон.
– Когда американцы применили ядерные бомбы, как вы об этом узнали?
– Как и все. По радио.
– И как впечатление? Вроде бы бомбардировка не нужна была?
– Это была варварская демонстрация и проверка мощи нового вооружения. Это было психологическое давление на весь мир.
– Вы постоянно в рассказе упоминали мыс Крестовый, а не могли бы вы рассказать о своем участии и как вы ее видите, эту операцию?
– Мне дважды приходилось делать доклад по Крестовому в послевоенное время. По телевидению и на специальной конференции в разведуправлении. Поэтому я операцию на Крестовом мог бы разложить по полочкам. И очень подробно, но это действительно венец всех операций флота на Севере. Эту операцию потом изучали в генеральном штабе.
– Какое отношение было с катерниками, подводниками?
– Катерники были самые близкие друзья: Лях, Паламарчук, Шленский, Шабалин. У меня есть их портреты.
Когда в подплаве мы обедали, то проходили в офицерскую кают-компанию – подводники очень хорошо нас встречали, хотя мы с ними редко ходили – были лишь операции по высадке маленьких групп.
– Была ли такая традиция, что, когда операция удачная, вручать участникам жареную свинью?
– Леонов треплется. А может, я и не знаю, может быть, для него и было…
– Были суеверия какие-то? Например, перед выходом не бриться?
У всех свои. Не помню, честно говоря.
Поделиться книгой: